~ * * * ~
В то утро, когда в лесу было обнаружено тело Учиха Коичи, Мито проснулась в своей постели в одиночестве. Сквозь сон она слышала, как, почти беззвучно двигаясь по комнате, одевался и собирался муж, но томная нега утренней дремоты была слишком уютной, и девушка не смогла себя заставить покинуть ее. Проснулась спустя еще пару часов, когда к ней осторожно постучалась Ая с вопросом, все ли у Мито хорошо. — В последнее время вы поздно встаете, госпожа, — отметила молодая женщина, заходя в комнату. — Ммм, — подтвердила Узумаки, слабо махнув рукой и натянув одеяло повыше, когда ее служанка с приятным деревянным шорохом раздвинула сёдзи. — Я бы начала за вас волноваться, если бы не была уверена, что с вами все в порядке, — улыбнулась она, уткнув руки в бока и с удовольствием наполнив грудь свежим воздухом. Оглядев сад, где сейчас пышно цвели разноцветные яркие лилии, перемежаемые скромными ромашками космеи, она подметила несколько кустов, которые следовало подстричь, и одну из дорожек, что совсем заросла травой. Садовник приходил в Закатный дворец не слишком часто, обычно садом занимались девушки из прислуги — это была для них отличная возможность немного передохнуть от уборки, стирки и готовки и побыть на свежем воздухе, среди цветов. Чего скрывать, Ая и сама порой позволяла себе отвлечься и под благовидным предлогом ощипывания засохших листьев и ростков проводила в саду по полдня. Мито, если и догадывалась о маленьких хитростях своих служанок, закрывала на это глаза. Благо что результат ее полностью устраивал, а пожаловаться на остальную работу девушек она не могла. Более того, ей даже порой казалось, что она не нуждается в такой роскошной и многолюдной свите. У Амари, например, вовсе не было прислуги — она сама о себе заботилась и находила такое положение вещей естественным для куноичи. Когда Узумаки осторожно намекнула ей, что после замужества такое положение вещей может измениться, Учиха лишь сделала страшные глаза и заявила, что физически не сможет воспринимать других людей как своих слуг — одно дело указывать подчиненным во время миссии и совсем другое требовать от кого-то постирать и погладить свое нижнее белье. В тот момент Мито почувствовала себя немного неловко, словно наличие слуг у нее самой чем-то уязвляло или принижало ее. С тех пор она подумывала о том, чтобы сократить штат, оставив при себе разве что Аю и Наоко. С самими женщинами она еще не говорила на этот счет, все откладывала эту беседу. Может, отчасти потому, что — хотя теперь ей и было немного стыдно за это — ей нравилось, когда ее обслуживали другие. И притом считали это не просто утомительной работой, а оказанной честью. Да и платили в Закатном дворце неплохо — Мито никогда не скупилась на жалование для своих девушек. Лишить сразу трех человек честного — и не такого уж тяжелого — заработка в попытке казаться более благородной и современной... В этом тоже чувствовался некий эгоизм, и Узумаки, размышляя обо всем этом, только все больше запутывалась. — Я опять проспала завтрак, да? — хриплым со сна голосом спросила Мито, садясь и поддерживая одеяло у груди. У Аи, обернувшейся к ней, слегка округлились глаза и на щеках проступил смущенный румянец — она вдруг осознала, что ее госпожа была совершенно раздета. И хотя это казалось вполне ожидаемым, учитывая, что она спала не одна, отчего-то молодая женщина ощутила себя неловко. Может быть, оттого, что утром, когда она столкнулась лицом к лицу с уходящим Хаширамой, он был в одном хаори, не запахнутом на голой груди, и это было одновременно так интимно и так недвусмысленно, как если бы он прямо ей в лицо сказал о том, что только что покинул постель Мито. И о том, чем они там занимались всю ночь. К слову насчет «всей ночи» это едва ли было бы преувеличением, учитывая набрякшие у него под глазами мешки. Ае нравилось представлять этих двоих вместе. Не будь она такой порядочной и скромной, то едва ли бы удержалась от соблазна выбрать одну из этих душных августовских ночей и, проковыряв дырочку в бумажной стене, подглядеть за Первым Хокаге и его женой. Даже одна мысль об этом вызывала у нее горячечный жар по всему телу, но не от возбуждения или чего-то подобного, а от смелости и степени наглости такого вмешательства в личную жизнь. Попадись ей на подобном кто-то из служанок, она бы немилосердно отхлестала провинившуюся мокрым полотенцем, и себе бы тоже никогда не позволила даже думать о таком всерьез. Что, впрочем, не мешало ей на полную использовать собственное воображение. В картинах, что рисовала ее фантазия, не было ровным счетом ничего пошлого или грубого. Они, наоборот, даже приукрашали ту действительность, что была скрыта от посторонних глаз. Можно сказать, это было ее маленьким запретным удовольствием, баловством, к которому она мысленно возвращалась всякий раз, когда ее разум не занимало ничто другое или ей хотелось поднять себе настроение. — Позвольте помочь вам одеться, госпожа, — пряча смущенную улыбку, произнесла Ая. — Хотите принять ванну? Я могу распорядиться, чтобы девочки поставили греть воду. — Да, — рассеянно проговорила Мито, подавляя зевок и глядя на свою помощницу сонно сощуренными глазами. — Спасибо, Ая. И позови Наоко, пожалуйста. Я даже представить себе не могу, что там у меня на голове сейчас. Утренний туалет и завтрак заняли у Узумаки последующую пару часов, и к моменту, когда подали чай с легкими сладостями, девушка уже полностью проснулась и настроилась на новый день. За чаем она по обыкновению разобрала свою личную почту. Одно письмо было от отца. Ашина писал о том, что на островах резко похолодало, и об окончании реконструкции их порта — после заключения торгового соглашения со Страной Воды и прокладке их основных маршрутов через Узушиогакуре это было просто необходимо. Второе от Акико. Мужчина отчитывался о том, что отряд для поисков Девятихвостого был сформирован и в самое ближайшее время они выдвигались на север. Последнее внезапно оказалось от госпожи Хьюга, ее тети. Мито так и застыла, держа в руке тонкий, ощутимо пахнущий духами конверт с гербовой печатью. Несколько раз перевернула его, словно пытаясь убедиться, что послание в самом деле адресовано ей. Судя по всему, оно было отправлено не соколом, а обычной почтой, поэтому выглядело таким аккуратным. Хьюга всегда ценили форму и стиль — порой куда больше содержания. О чем она вообще могла писать? Решила спустя почти два месяца после смерти Хидеко обвинить Мито в том, что та плохо смотрела за ее дочерью и допустила все это? Вот уж что Узумаки точно не готова была выслушивать. Ну или вычитывать. С опаской зажав письмо между пальцами, как ядовитого жука, девушка поднесла его к корзине для бумаг, мусор из которой по вечерам сжигали в печи. Какое-то время помедлила, обдумывая принятое решение, а потом, мучительно скривившись, швырнула конверт обратно в кипу своих бумаг. — Не сегодня, — пробормотала она, глядя на него с неприязнью и ощущая навязчивое желание стереть запах этих духов со своих пальцев. — Я решу, что с ним делать, завтра. Закончив с почтой и отослав Аю с необходимыми поручениями, Мито какое-то время просто сидела за столом с закрытыми глазами. Потом стремительно поднялась на ноги и вышла из своего кабинета. Покинув поместье Сенджу, она спустилась в деревню, где, как обычно, был в самом разгаре обычный трудовой день. Ремесленники работали в своих мастерских, торговцы зазывали покупателей, обещая им свежайшие фрукты и лепешки прямо из печи, шиноби летали по крышам, и периодическое постукивание подошв, отзывающееся в потолках верхних этажей, уже давно воспринималось как нечто нормальное и естественное. За прошедшие месяцы Мито стала чаще гулять по Конохе, и на нее больше никто не показывал пальцем. Теперь все знали, что она жена Первого Хокаге — даже те, кто раньше не видел ее рядом с ним во время официальных мероприятий — и что яркий цвет ее волос свидетельствует лишь о том, что она приехала с восточных островов, а не о демонической природе ее сущности, как некоторые шептались ранее. Некоторые ей даже улыбались и кланялись, и, если первое время это вызывало у Мито легкую оторопь, сейчас девушка уже привыкла к такой реакции и отвечала улыбкой на улыбку. Ее лицо в такие моменты неуловимым образом менялось, становясь невероятно милым и обаятельным, почти детским, и это заставляло чаще биться мужские сердца, которых и без того волновала ее плавная танцующая походка, точеная стройная фигура и трепет красного шифонового подола, порой обнажавшего ее маленькие аккуратные ножки в элегантных кожаных сандалиях на ремешках, более удобных для быстрой ходьбы, нежели гэта. После того, как Сенджу Хаширама сделал ее своей женщиной, Мито стала ощущать себя иначе. Более... цельной что ли. Как будто все внутри нее встало на свои места и на все мучившие ее прежде вопросы нашлись свои ответы. И дело было даже не в физическом наслаждении, которое наполняло ее рядом с ним тягучими горячими волнами. Не только в нем. Она чувствовала себя сильнее и увереннее в себе, чувствовала себя красивой и желанной, чувствовала себя нужной и любимой. Познавая себя в его объятиях, она открывала в себе все новые и новые стороны. Оказывается, она могла быть ненасытной, игривой, капризной и требовательной, но при этом ей доставляло невероятное удовольствие покоряться ему. Хаширама, наверное, и сам не догадывался, сколь многое он нес и скрывал в себе. То море деревьев, что она видела во время их первой ночи, было лишь частью этого. Мито, не знавшая так близко других мужчин, тем не менее инстинктивно чувствовала, что с другими она бы не испытала чего-то подобного. Когда он раскрывался перед ней во всем своем великолепии, когда позволял удовольствию накрывать себя с головой, когда, сломленный ее настойчивыми терзающими ласками, терял контроль и слушал лишь голос своей истинной природы, не сдерживаемой разумом, Узумаки ощущала, как звездный вихрь уносит ее высоко в небо, швыряет между звездами и облаками, заливая ее изогнувшееся, задыхающееся тело медовым золотом. Она чувствовала, как его чакра проходит сквозь нее, как резонирует с ее собственной, как они сплетаются в тугие, брызжущие звездным молоком вихри, и как заполняют все пространство вокруг, искажая и преображая его почти физически. Мито была почти уверена, что если бы они позволили себе не сдерживать ее, если бы, занимаясь любовью, давали волю не только телам, но и своей духовной силе, то ураган, поднявшийся вокруг них, мог бы снести не только Закатный дворец, но и всю Скалу Хокаге. Когда девушка подошла к воротам школы Сарутоби — трехэтажного здания в старом стиле, окруженном бамбуковой рощей, — ей навстречу откуда-то сверху спрыгнул юркий смешливый мальчик с торчащими в разные стороны темно-каштановыми волосами. — Хиру-кун, — ласково улыбнулась ему она. — Давно не виделись. — Мито-сан, как здорово, что вы пришли меня навестить! — захлебываясь от восторга, воскликнул он, а потом, не сдерживая порыва, обхватил ее тонкими загорелыми руками и потерся носом о ее живот. — Я так по вам скучал! — Правда что ли? — смутилась девушка, присаживаясь на корточки, чтобы быть с ним на одном уровне. — Прости, что так давно не приходила. У меня было много дел. Как твои дела, Хиру-кун? — Смотрите-смотрите, какой я прием выучил! — Мальчишка, отстранившись, тут же встал в подготовительную стойку, очень серьезно нахмурив брови и прочертив одной ногой округлую линию в дорожной пыли. Потом со страшным криком, призванным, видимо, напугать врага, он кинулся вперед, подпрыгнул и в прыжке выставил вперед одну ногу. Наметанный глаз Мито заметил легкое голубоватое свечение, окатившее ступню Хирузена. Не стоило сомневаться, что, если бы на его пути кто-то стоял, удар он бы получил весьма ощутимый и болезненный — даже несмотря на внешнюю хрупкость паренька. — Неплохо, — одобрила девушка. — Но мне кажется, стоит поработать над приземлением. Всегда нужно учитывать тот факт, что ты можешь не попасть в того, в кого целился, и тогда... — Она развела руками, склонившись над мальчиком, который не успел сгруппироваться и теперь лежал на земле. Глядя на Мито снизу вверх, он засмеялся и кивнул, а потом бодро подскочил. — Это только черновой вариант, — авторитетно поделился он, а потом, схватив Узумаки за руку, потащил за собой. — Пойдемте, провожу вас к бабушке. У нее сейчас как раз занятие. Посмотрите заодно! — Да, это можно, — согласилась Мито. В школе Сарутоби она бывала уже несколько раз и даже однажды принимала участие в уроке госпожи Кимико. Оный напоминал нечто среднее между медитацией и обычными женскими посиделками. Проходил в большом пустом зале, в котором были хаотично разбросаны подушки. Можно было сесть или лечь на них, можно было взять одну в руки — каждый устраивался так, как ему было удобно. Первую половину урока женщины выполняли несложные физические упражнения, в том числе для дыхания и растяжки. Поскольку среди учениц Кимико были далеко не только куноичи, но и простые женщины, она не делала на них большого упора — упражнения служили своей целью расслабить учениц и настроить их на нужную волну. Во время второй половины занятия они просто разговаривали. Причем на первых уроках Кимико совершенно не ограничивала их в темах. Женщины жаловались на мужей, делились новыми рецептами, хвастались успехами своих детей и обсуждали последние сплетни. Когда эти темы себя исчерпывали, сенсей предлагала им пофантазировать. Например, представить огромное лоскутное одеяло, сшитое из самых лучших воспоминаний каждой из них. Женщины погружались в себя, некоторые даже закрывали глаза, чтобы отчетливее видеть образы прошлого. Каждая из них говорила поочередно, и голоса их теперь звучали иначе. Они наполнялись чувством собственной значимости и эмоциями куда более глубокими и выразительными, нежели раньше. Перебивать друг друга в такие моменты запрещалось, но, когда очередная ученица заканчивала, другие могли ее поддержать, если их воспоминания были схожи. Кимико же управляла всем происходящим, как искусный внимательный дирижер, не давая никому из присутствующих перетянуть на себя больше внимания, чем следует. Когда очередь в тот раз дошла до Мито, девушка рассказала о закате, золотящем сосны на морском берегу. Ей было приятно вспомнить об этом и разделить эти воспоминания с другими. А еще в тот момент очень захотелось показать родную деревню Хашираме — правда позже эта идея как-то затерялась в недрах ее памяти, и они с мужем так и не поговорили об этом. Сегодня же она застала лишь самый конец урока, когда после всех разговоров женщины пили специально заваренный чай и слушали Кимико. Сенсей рассказывала им сказку — о женщине, что бродит в лесах, говорит с волками и танцует при луне. Эта женщина голыми руками собирала опавшие хвойные иголки и варила из них особое снадобье, благодаря которому ее тело становилось легким-легким и поднималось к самым небесам. А когда она возвращалась, принося с собой звезды, что застряли в ее пышных волосах, то земля уже вся была укрыта толстым слоем снега. Мито любила такие сказки. В них обычно не было захватывающего сюжета с приключениями, погонями и романтическими страстями. Но в их напевности она ощущала нечто сродни тому, что и в объятиях Хаширамы — нечто древнее, прекрасное и сильное, избравшее своей формой на этот раз не танец сливающихся воедино тел, но слова и голос старой женщины. — Бабуля, смотри, кого я привел! — восторженно воскликнул Хирузен, когда занятие наконец закончилось и женщины начали покидать учебный зал. Необыкновенно молчаливые, сверкающие глазами и словно бы несущие в себе важное знание, степенно и бережно, чтобы не расплескать ни капли. Протолкавшись сквозь толпу, паренек, тянущий за собой Мито, подошел к бабушке, продолжая что-то говорить о том, как удачно он вышел прогуляться и что уже успел показать «старшей сестренке» свой новый смертоносный прием. — Здравствуйте, сенсей. — Мито, не переставая улыбаться, поклонилась ей. — Прошу прощения, что пропустила несколько наших последних встреч. — Нужно полагать, у тебя были для этого веские причины, — хмыкнула Кимико, и в ее синих глазах заплясали озорные искорки. — Полагаю, что так, — задумчиво подтвердила она, опуская ресницы. — Вы говорили мне как-то, что лучшая и единственная причина пропускать наши уроки это быть счастливой. И... кажется, я в самом деле счастлива. Женщина удовлетворенно кивнула. Поднявшись из своего кресла, она предложила Мито выйти в сквозную галерею, откуда открывался неплохой вид на тренировочную площадку внизу. — Там как раз сейчас разминаются наши мальчишки, а с подветренной стороны в этом не остается ничего лишнего, кроме красоты. — Она подмигнула Узумаки, и та коротко рассмеялась, прикрывая рот рукавом кимоно и втягивая голову в плечи. Стеклянные лепестки ее канзаши, подарка Хидеко, мягко сверкнули в солнечном свете. Задержавшись на них глазами, Кимико на секунду погрустнела, и тени в ее прекрасных глазах стали глубже. Но она не стала ничего говорить, понимая, что Мито все еще не готова к тому разговору, что освободит и исцелит ее. Узумаки по-своему справлялась с болью от потери сестры и своим чувством вины. Кимико чувствовала эту тонкую кропотливую работу, что та вела внутри себя, медленно возводя на руинах осыпавшегося дворца новые стены, пока ажурные, кружевные и невесомые, как паутина в россыпи росы. Мито была не из тех, кому нужно было указывать путь к исцелению. Она находила его сама, повинуясь своему глубинному инстинктивному голосу, который ее учителю удалось пробудить и заставить говорить в полную силу. Она была подобна дикой женщине из одной из сказок Кимико — той, что по запаху отыскала воду в пустыне. Черпая силы из поддержки мужа и дружбы с Амари, о которой сенсей тоже была наслышана, Мито сама орошала сады своей души, и им оставалось лишь терпеливо ждать созревающих плодов. Выйдя на балконную галерею, женщины расположились у перил, за которыми открывалось пространство внутреннего двора школы. Там, как и сказала Кимико, несколько десятков мужчин разных возрастов, обнаженные по пояс, занимались со своим собственным учителем. Они все двигались в едином ритме, приседая, поднимаясь, принимая различные боевые стойки и все это непрерывным плавным движением, замирающим лишь на миг, чтобы зафиксировать правильное положение тела. Это походило на завораживающий танец, и Мито так увлеклась им сперва, что совсем выпала из реальности. — Я думала, вы обучаете только женщин, — наконец произнесла она, с трудом оторвав взгляд от учеников внизу и посмотрев на Кимико. — Я — да, — невозмутимо подтвердила та. — Но эта школа была слишком велика для меня одной, и я подумала, что нет ничего дурного в том, чтобы разделить ее с кем-то еще. Это место, по моей задумке, должно стать приютом для всех, кто ищет духовной пищи и готов разделить ее с другими. Я рассказываю сказки, а мой добрый друг Тай, который кстати даже не шиноби, помогает мужчинам отыскать в себе силу и направить ее на путь созидания. Мито бросила еще один взгляд на площадку внизу. Управлявшим движением огромной толпы учеников был черноволосый молодцеватого вида мужчина. Он сохранял просто каменное спокойствие, отдавая короткие отрывистые команды по смене позиции, и лицо его с широкими выразительными бровями напомнило Узумаки суровую маску бога справедливости. Даже просто глядя на него с высоты, девушка почувствовала смутный трепет. Но совсем не такой, как она ощущала в присутствии Хаширамы — нет, то был трепет крохотного существа перед ликом глиняного колосса, прекрасного и безжалостного в равной мере. — Я бы даже не подумала, что он не шиноби, — поделилась своими ощущениями она. — В нем есть что-то такое... внушительное. — Согласна, — легко кивнула Кимико. — Тай хотел стать ниндзя с юности, чтобы отомстить за свою погибшую семью. Но позже, многое преодолев и преобразившись, он избрал иной путь. Отказался от мести ради того, чтобы помочь другим обрести внутреннюю гармонию. Он говорит, что ему не нужно ощущать течение чакры в своем теле, чтобы понимать, что правильно, а что нет. Очень интересный человек. Я могу познакомить вас, если хочешь. — Я... не знаю, — смутилась Мито, неловко опуская глаза. — Каждый раз, когда я встречаю на своем жизненном пути кого-то подобного, то всегда кажусь самой себе такой... незначительной что ли. Мои желания и порывы представляются мне примитивными и недостойными. — Отчего же так? — ободряюще улыбнулась Кимико. Девушка какое-то время не отвечала, подбирая слова, потом осторожно проговорила: — Кажется, что такие, как Тай-сенсей... или мой муж... Кажется, что они думают только о высоком, что все их помыслы чисты и... высокодуховны что ли. Что они смеются над всеми соблазнами и так... благородны... — Она совсем запуталась и замолчала. — Питаются солнечным светом и испускают на нужнике исключительно божественное благоухание? — заливисто рассмеялась женщина. — Ох, милая моя девочка. Поживи с мое и убедишься, что даже за самой серьезной гримасой скрывается самый простой человек со всеми его слабостями. И скажу даже больше — чем больше кто-то пытается откреститься от своей природы и скрыть ее за маской благочестия и недостижимой святости, тем более жирные черви роются под полом его дома. — Вы... так думаете? — неуклюже пробормотала Мито, заливаясь краской и улыбаясь уже собственной глупости. — Природа создала нас полными желаний, Мито-чан. Такова уж человеческая суть. И ты, моя милая, лишь начинаешь постигать грани своих. Не смотри на таких, как Тай, и не измеряй себя по их меркам. У моего друга свой путь — точно так же, как и у твоего мужа. Но пусть меня молния поразит на этом самом месте, если наш Хокаге-сама не пал побежденным к твоим маленьким ножкам со всей своей высокодуховностью и благородством вместе взятыми. Узумаки очаровательно покраснела и даже закусила губу, а Кимико снова рассмеялась и только покачала головой. Но потом ее голос снова стал более серьезным и даже немного печальным. — Смотрю я на тебя, Мито-чан, и понимаю, что помогла тебе куда меньше, чем хотела и собиралась. — О чем вы? — немного растерялась та. — Кимико-сенсей, вы буквально заставили меня на всю свою жизнь взглянуть с иной стороны. Если бы не вы, я даже не знаю, что бы сейчас со мной было... — Я не об этом, — с улыбкой отмахнулась она. — Я льстила себя надеждой, что спасу тебя и направлю на путь истинный. Что сыграю в твоей судьбе значительную и важную роль, по одной переберу твои тонкие косточки и сложу их заново. Увидев тебя в тот день на площади рядом с Хидеко-чан, я загорелась этой идеей. Это было даже немного эгоистично, признаю. — Она сокрушенно покачала головой, но мягкая улыбка так и не сошла с ее морщинистого красивого лица. — Но правда в том, что ты оказалась намного сильнее, чем я себе вообразила. Тебя не понадобилось вести за руку — лишь указать верное направление. И оттого я ощущаю себя так, словно обманула саму себя. — Сенсей, вы не правы, — вспыхнула Мито, сжав ее маленькую хрупкую руку в своих ладонях. — Вы... Вы стали для меня той семьей, которую я всегда... в которой я так нуждалась. Я искала наставника, а обрела по-настоящему близкого человека, к которому всегда могу прийти за советом. Или просто… послушать сказки. Вы не представляете... просто не представляете, сколько это значит для меня. Ее глаза защипали слезы, но она сдержалась, упрямо мотнув головой. Девушке вдруг вспомнилось, как она плакала, забившись в грязный проулок в день приезда Кимико в Коноху. Какой жалкой, беспомощной и совершенно разбитой она ощущала себя тогда. Эти же слезы были другими — не менее жгучими, но такими сладкими и словно бы выворачивающими ее душу наизнанку, впуская туда свежий осенний воздух. Мито вздрогнула всем телом и прижалась к груди своего учителя, которая с готовностью приняла ее в свои объятия. — Ну-ну, моя хорошая, — ласково проговорила та. — Ты большая умница. Все у тебя будет прекрасно. Дыши глубже, девочка, и держи нос по ветру. Старая Кимико с тобой. Мужчины внизу продолжали свой бесконечный боевой танец, а женщины, смеясь и делая таинственный вид, рассказывали друг другу сказки о той, что бегала с волками и носила звезды в волосах. И их голоса, сплетаясь, как волоски в косах богини, уносились высоко в небо и таяли там, как белый сентябрьский дым.~ * * * ~
Когда Хаширама в третий раз не отреагировал на стук в дверь, Тобирама, который ясно ощущал чакру брата в комнате, не стал больше церемониться. — Я уже начал надеяться, что ты сдашься и уйдешь, — без особого энтузиазма пошутил Хаширама, не оборачиваясь и продолжая покачивать в руках глиняный чайник, в котором мягко вращалась горячая вода. Младший Сенджу, не особо смутившись, закрыл за собой дверь изнутри и, по своему обыкновению, сразу перешел к сути: — Почему ты не сообщил мне о том, что в лесу нашли мертвого Учиху? — То есть если бы нашли мертвого кого-нибудь другого, ты бы не так переживал? — спросил Первый, но голос его прозвучал приглушенно и растерянно. — Брат, я хочу сам возглавить расследование, — произнес Тобирама, подойдя к нему вплотную и тщетно пытаясь встретиться с Хаширамой глазами. Тот же упорно его игнорировал, и младший хотел было уже надавить на старшего, силой заставить как-то на себя отреагировать, когда вдруг заметил, что у Первого дрожат руки. — Что произошло? — спросил Тобирама, сложив руки на груди. — Ты хочешь спросить, что еще произошло? — Губы Хаширамы изогнулись в печальной и немного нервной усмешке. — Хаширама, ты меня пугаешь, — предупредил его брат. — Что с тобой? Старший Сенджу медленно выдохнул, понемногу цедя воздух из словно бы сжатых судорогой легких, поставил чайник на плетеную подставку и потом тихо спросил: — Ты что-нибудь слышал о людях, называющих себя Последователями Тени? Тобираме совсем не понравился его голос — сухой, надтреснутый, словно засохшая листва, ломающаяся в руках. Он давно не видел брата таким. Возможно, с самого детства. — Нет, я ничего такого не слышал, — покачал головой младший Сенджу. — Кто они? — В том-то и дело, что я понятия не имею, — коротко и как-то совсем безжизненно рассмеялся Хаширама. — Или... не хочу знать. — Так, все, хватит. — Тобирама решительно взял его за локоть и отвел за собой к низенькому столику в дальнем углу комнаты, за которым братья изредка чаевничали или играли в го. Усадив Хашираму на дзабутон и сам сев напротив, мужчина потребовал, чтобы тот немедленно все ему рассказал. С самого начала и ничего не пропуская. Первый сперва говорил невнятно, часто сбивался и в целом выглядел, как рыба, выброшенная на берег. И лишь спустя довольно продолжительное время, за которое тени на полу кабинета успели проделать половину своего дневного пути, братья наконец добрались до сути — и до причины столь подавленного состояния старшего Сенджу. И, к немалому удивлению Тобирамы, причина эта оказалась вовсе не в существовании тайного заговора и общества, поставившего своей целью свержение существующего режима. — Думаешь, Тока-чан к этому причастна? — с сомнением протянул младший Сенджу. — Если бы мне сказали, что это твой Мадара стоит во главе заговора, я бы и то меньше удивился, наверное. Она же... Черт, Тока-чан за тебя и убьет, и умрет. Не может быть, чтобы она интриговала за твоей спиной. Это бред. — Я тоже так думал, — уныло согласился Хаширама. — Но... это слишком даже для простого совпадения, не считаешь? Лес Койо большой, а она искала меня именно в том единственном месте возле логова заговорщиков, когда никто больше не знал, что я там окажусь. Будь Тока-чан сенсором, я бы еще мог допустить, что она нашла меня по следу чакры. А так... — Нет, — упрямо помотал головой Тобирама. — Я отказываюсь в это верить и тебе не советую. Лучше бы спросил у Мадары, почему он так долго держал все от тебя в секрете. На мой взгляд, это куда подозрительнее. — И почему я не удивлен, — вздохнул его брат. — Для тебя что угодно выглядит подозрительно, если это связано с Учиха. Готов поспорить, у тебя уже есть версия о том, что одного из своих они тоже убили нарочно. Чтобы подставить кого-нибудь. — Заметь, ты это сказал, а не я! — вскинул палец Тобирама, но глядя на несчастное лицо брата, сжалился: — Нет, я так не думаю. Теперь, когда я знаю, что Коичи-сан следил за Последователями Тени для Мадары, то версия о том, что его убийство было напрямую с этим связано, напрашивается сама собой. Он мог узнать что-то, чего ему знать не следовало. И чтобы не допустить утечку информации, с ним расправились. — Он немного помолчал, хмурясь и сосредоточенно о чем-то размышляя. — Но тело спрятали не так хорошо, как следовало. Значит ожидали, что его найдут, но не сразу. Выигрывали время? — Мы с Мадарой осмотрели подземные туннели, но ничего там не нашли, — подтвердил Хаширама. — Если там и были какие-то следы или доказательства, теперь ничего не осталось. — Или хорошо спрятано, — выразительно двинул бровями его брат. — Я хочу сам все там проверить. — Я не стану тебя останавливать, — развел руками Первый, но лицо его осталось таким же расстроенным, словно он заранее предчувствовал неудачу. — Чакра оставляет следы, — задумчиво проговорил Тобирама. — Думаю, мне будет под силу распознать ее, если, как говорил Коичи-сан, собрания там проводились регулярно. Я не знаю, удастся ли выйти на конкретных людей, но я постараюсь определить хотя бы их клановую и стихийную принадлежность. Это немного, но все же. — Думаешь, получится? — с сомнением и в то же время с мучительной надеждой спросил Хаширама, и младший Сенджу внезапно догадался, в чем тут на самом деле было дело. — Ты не хочешь говорить с ней, так? — спросил он, и его голос прозвучал строже, чем ему самому того бы хотелось. — Я не знаю как, — отвел взгляд Хаширама. — Что мне сказать ей? Что я подозреваю ее в измене? Мне сама мысль об этом противна до такой степени, что я едва могу заставить себя произнести эти слова вслух. Всему этому наверняка есть объяснение, просто я пока не вижу его. Тобирама, ты же умнее меня. Пожалуйста, мне очень нужно... другое объяснение! — В его глазах лихорадочно сверкала неприкрытая мольба, отчаянная и горькая. Сердце Тобирамы дрогнуло, и вместе с тем он ощутил, как в нем закипает злость. Так было всегда — любое сердечное шевеление в его обычно столь сдержанной и скупой на эмоции душе было столь для нее непривычно, что в качестве защитной реакции мужчина сразу начинал злиться. Раздражение, переходящее в неприкрытую агрессию, было более привычным для него состоянием, нежели любые душевные муки и терзания. — Это могло быть... совпадением, — с сомнением протянул Тобирама. — Или же... или же она в самом деле что-то знает, но совсем не то, что ты себе надумал. Возможно, все это время она вела собственное расследование, как и Мадара. Да. — В его голосе прибавилось уверенности, а на совершенно бледные щеки его брата вернулись краски. — Да, это звучит вернее всего. Тока-чан за тебя пойдет в огонь и воду, и я не удивлюсь, если она, прознав обо всем, решила сначала все вызнать, прежде чем говорить тебе. Хотела быть уверена или вроде того. Но, Хаширама, даже если так, тебе все равно придется спросить ее об этом. Без этого разговора никак не обойтись. — Я знаю, — коротко выдохнул тот. Потом поднял на брата глаза и впервые за время их разговора искренне улыбнулся: — Спасибо тебе. Мне в самом деле стало немного легче. А то как будто земля из-под ног ушла. Не думал... Даже представить не мог, чтобы Тока оказалась замешана в чем-то подобном. Казалось, что я с ума схожу или вроде того. Он не стал говорить брату о словах Мадары, касающихся чувств девушки к нему. Слишком боялся, что и Тобирама подтвердит то, что, по словам Учихи, для всех было очевидным давным-давно. Хаширама отказывался принимать эту правду до последнего — даже сейчас он скорее готов был поверить в то, что Мадара просто дразнит его или вроде того. Когда он начинал сам размышлять об этом — через силу, скорее из чувства противоречия, чем по собственному желанию, — ему на ум неизменно приходила их последняя ночь в Столице. Тогда что-то произошло, он был практически убежден в этом. Долгое время ему удавалось убеждать себя в том, что это был лишь сон. Судорожное прерывистое дыхание, легкое прикосновение и этот... запах. Тогда он не представлял себе, что и почему могло бы так пахнуть, но после того, как Мито впервые пустила его в свою постель, у него появились на этот счет смутные догадки — которые он по-прежнему отказывался принимать всерьез. Он в ту ночь так и не проснулся до конца — пребывал в полугрезе на границе сна и яви. То снова нырял в теплый плен сновидений, то приближался так близко к поверхности, что оставалось лишь открыть глаза, чтобы окончательно разорвать сковывающие его тенета. Сейчас Хаширама понимал, что струсил. Да, великий Бог Шиноби, человек, чье имя горело на устах у всех современников — он побоялся столкнуться лицом к лицу с реальностью, с которой понятия не имел, что делать дальше. И вот она все-таки нагнала его, как бы он ни пытался игнорировать ее и надеяться, что, пока все остается на уровне сплетен и домыслов, оно не сможет навредить ни ему, ни Токе, ни их дружбе. Он сам не оставил себе выбора и теперь мог лишь горько раскаиваться в том, что не разрубил проклятый гордиев узел недосказанности раньше и довел их обоих до этой черты. Мужчина разыскал ее в архивном отделе. Когда он вошел, девушка стояла на небольшой приставной лесенке и перебирала какие-то папки на верхней полке стеллажа. Хаширама не мог избавиться от ощущения, что видит ее впервые. Словно все это время глаза ему застилал некий, самим им придуманный образ, а теперь иллюзия развеялась. Он отчетливо видел ее русые волосы, собранные в пучок на затылке — не такие густые, как у его жены, и совсем не такого яркого цвета. Родинку у нее слева на шее, под волосами, аккуратные уши с крошечными сережками-гвоздиками в виде листочков. Ее худые запястья с пятнами от чернил, торчащие из рукавов, приятную глазу округлость груди, стянутую воротом кимоно, и тонкую голубую венку, пульсирующую на ее виске. Тока никогда не казалась ему красивой, но, стоит признать, он и не пытался разглядеть в ней красоту. Ему хватало ее отзывчивости, готовности в любой момент прийти на помощь и доброты. Это был его выбор — закрыть для нее свое сердце, но теперь он мог лишь сожалеть о содеянном. Тока обернулась, словно почувствовав его присутствие. Ее тонкие губы тронула неуверенная, но вместе с тем радостная улыбка. Она привычным жестом заправила длинную челку за ухо и начала спускаться вниз, придерживая лесенку руками. Все, что она делала, и то, как она это делала, было для Хаширамы чем-то сродни откровению. Сколь на многие вещи мы порой не обращаем внимания, принимая их за должное. И самое большое чудо — другой человек со своими мыслями, страхами и снами, созданный из плоти и крови и хранящий внутри собственную огромную вселенную — остается незамеченным и недооцененным, затерявшись в рутине и стремительном беге будней. — Тока-чан, как ты? — спросил он, внезапно растеряв все иные слова. Его наполнила горькая нежность, горячей волной окатившая душу и затаившаяся легкой дрожью в руках. — Я? — удивилась она. — Вот, хотела поднять старые дела. Ты знал, что глава каждого клана был обязан сдать перечень всех неблагонадежных своих членов? Я раньше не понимала зачем, а теперь вот пригодятся, наверное. Если мы хотим найти убийцу Учихи-сана, нужно начать с тех, у кого изначально была склонность именно к такому решению проблем. Конечно, это может быть связано с летними погромами Учиха, но проводить однозначно прямую линию было бы слишком поспешно, не считаешь? Ее голос, взволнованный и наполненный энтузиазмом, отражался в пыльных углах помещения архива легким мелодичным звоном. Прижимая к груди папки со старыми делами, немного краснея под пристальным прямым взглядом Первого, Тока сейчас совершенно не производила впечатление человека, способного на предательство — или даже на простой обман. Если бы она имела отношение к погибшему, если бы знала, кто за этим стоит, вела бы она себя так? Хаширама убеждал себя, что знает ответ. — Тока-чан, я хотел бы поговорить с тобой, — наконец произнес он, прервав ее вдохновенную тираду. — Прошу, ты можешь на время оставить работу и прогуляться со мной? Тут так... душно. — Я? То есть... конечно, я могу, Хаши-кун. Что тебя тревожит? — Она отложила бумаги и, отряхнув руки и кимоно от пыли, подошла вплотную к мужчине, готовая следовать за ним, куда он прикажет. — Опять головные боли? — Нет, к счастью, — отозвался он. — Вроде бы в последнее время мне стало лучше. С тех пор как... — Он хотел сказать «С тех пор как я перестал спать один», но вовремя прикусил язык. В иное время брякнул бы такое, даже не задумываясь, но иные времена, кажется, остались в прошлом. — С тех пор как рассказал тебе обо всем, приступов больше не повторялось. Даже смешно. В кои-то веки решил пожаловаться, а оказалось, что уже не на что. — Да, интересно совпало, — пробормотала она, отведя глаза. Они вышли из архива и спустились по улице в сторону реки. Здесь всегда было потише и поспокойнее, чем в центральных кварталах, и к тому же мерное течение успокаивало и помогало привести мысли в порядок. Хаширама всю дорогу молчал, глядя вперед и сжав губы в тонкую прямую линию. Тока тоже ничего не говорила. Внутри она ощущала себя этаким воздушным фонариком, привязанном на ниточке к своему хозяину и безропотно следующим за ним. Ее наполнял горячий воздух — и больше ничего. Отступать, сомневаться и менять позиции было поздно. Она все поняла по его глазам, наполненным грустью и тягучей безысходностью. О чем бы он ни собирался ее спросить, этот разговор многое изменит для них обоих. И если одна часть души Токи сопротивлялась этим переменам, другая, стремящаяся к обновлению и хоть какому-то движению, неважно назад или вперед, жаждала их. Поэтому девушка не пыталась сменить тему или каким-то образом заранее выгородить себя. Она много чего натворила и много о чем сожалела, и список ее грехов лишь ширился день ото дня. В конце концов она была даже не против сбросить с души хотя бы один. — Так о чем ты хотел поговорить? — Тока решила начать первой, видя, что Первый все еще колеблется. Прикрыв глаза, она легко могла представить себе тонкие красные нити, исходящие из ее груди и опутывающие мужчину, стоявшего напротив. Каждая из них кровоточила, мелкими алыми брызгами орошая ее кимоно и плотный воздух между ними. Если бы только она могла разорвать каждую из них, разгрызть, вырваться, сбежать куда угодно, лишь бы не чувствовать того, что чувствовала. И что толкало ее на поступки, которыми она никогда не могла гордиться. Но ее слабых человеческих сил для этого было недостаточно. — Сегодня утром... когда мы встретились в лесу... Что ты там делала? — Что ж, в его голове это звучало не так скомканно и вымученно. — Искала тебя, — отозвалась она, не моргнув и глазом. — Я же тебе говорила. Я узнала об убийстве и хотела убедиться, что ты в курсе. — Как... как ты узнала, что я там? — осторожно спросил он, вглядываясь в ее темные глаза. — Спросила у кого-то, — дернула плечом она. — С утра была такая сутолока, все на ушах стояли. Кто-то меня направил в ту сторону. Почему это так важно? — Мы с Мадарой... Мы искали одно место. Тайное место. Никто не мог знать, что мы там, — веско произнес он. — Ты меня в чем-то подозреваешь, Хаши-кун? — спросила девушка, чуть нахмурившись. — Нет, я... Я просто пытаюсь понять. Сегодня утром я узнал, что мой лучший друг скрывал от меня важную информацию на протяжении долгого времени. Он делал это из лучших побуждений, но ложь есть ложь. Если... если ты тоже о чем-то не говоришь мне, считая, что поступаешь во благо... Тока-чан, самое время раскрыть карты. — Он бережно положил руки ей на плечи и чуть сжал их. — Мне невыносима мысль о том, что я не вижу полной картины. — Так, быть может, ты не хочешь ее видеть, Хаши-кун? — вздернула нос она, глядя на него с неприкрытым укором. — Может, дело не в тех, кто что-то скрывает от тебя, а в тебе самом? — Я... — Он сощурил глаза, как будто силясь разглядеть что-то на ее кареглазом лице, покрытом бледными веснушками. — Я не понимаю. — Ты всегда не понимаешь, — отмахнулась она, выворачиваясь у него из рук. — Ты всегда был таким дальнозорким, Хаширама. Мог разглядеть боль в сердце любого простолюдина, но совершенно не замечал ее в глазах тех, кто стоит рядом с тобой. Ты Первый Хокаге, надежда и гордость своего поколения, но если бы только люди знали, насколько ты можешь быть жестоким. — Эти слова сорвались с ее губ почти против ее воли, и девушка зажала себе рот, сгорбившись и отвернувшись от него. — Тока-чан, прошу, не поступай так, — кротко произнес он. — Если я в чем-то виноват, то скажи мне в чем. Что я сделал не так? Ты всегда была мне как сестра, и я никогда не обижал тебя. Я ни о ком так не заботился, как о тебе, даже о собственной жене. Она рассмеялась — приглушенно, почти беззвучно, но с нотками начинающейся истерики. — Серьезно? — В ее глазах, обращенных к нему, прыгали искорки опасного злого веселья. — Ты сравниваешь меня с ней? С этой чужестранкой? Она и эти ее проклятые красные волосы! Что ты вообще в ней нашел? — Ты же знаешь, что о нашей с Мито-сан свадьбе договорились наши родители. Это был политический союз, на который мы оба вынуждены были согласиться, — негромко напомнил он. — Да? — Она ухватилась за эти слова, как утопающий хватается за соломинку. — Что же, значит ты не любишь ее? Не желаешь ее тела? И те ночи, что ты провел с ней, тебе отвратительны? От ее напора он слегка опешил. Сквозь такие милые и родные черты Токи проглядывал совершенно незнакомый и чужой ему человек, и Хаширама не знал, что отвечать на его вопросы. Будь мужчина способен в тот момент рационально анализировать ситуацию и делать выводы, то понял бы, что этим чужим человеком была настоящая Тока — та самая, которую она столько лет скрывала от него, боясь, что ее возлюбленный Хокаге не сможет принять ее такой, какой она была на самом деле. — Я не понимаю, причем тут Мито-сан и наши отношения, — пробормотал он, чувствуя, как его загоняют в угол. — И вот опять. Твое непонимание! Как удобно прятаться за этой ширмой, правда? «Я не понимаю, я не вижу, я не знаю, я...» — Я вижу, Тока-чан, — наконец сдался он, и эти его слова ошпарили ее, будто кипятком. Девушка замерла, забыв, что собиралась сказать дальше, беспомощно открывая и закрывая рот. — Ты хочешь поговорить об этом? О том, что случилось в столице в нашу последнюю ночь? Она вспыхнула мгновенно, как спичка, чиркнутая о коробок. Краска залила ее лицо и пятнами пошла по шее. Тока издала короткий захлебывающийся всхлип и отступила, закрыв лицо руками. Никогда прежде ей еще так не хотелось провалиться сквозь землю. Просто вырезать эти несколько секунд из ткани бытия и порвать их на клочки. — Нет, — выдохнула она сквозь пальцы. — Нет, не хочу. — Тока-чан, это ты отправила то письмо в клан Узумаки? — вдруг спросил Хаширама, пораженный внезапной и ослепительно ясной догадкой. Она помотала головой, но выражение лица выдало ее с головой. Отступив еще немного, Тока хотела сбежать, но Первый перехватил ее за руку и не дал уйти. Развернув к себе, он заставил ее посмотреть на себя и повторил вопрос. — Ты должен был быть мне благодарен! — в сердцах воскликнула она, ненавидя и себя, и его, и весь этот неправильный жестокий мир, в котором ей приходилось оправдываться за то, что она считала единственно правильным. — Если бы я избавила тебя от нее, ничего бы этого не случилось. Хидеко бы не приехала в Коноху и не погибла, а твоего друга не обвиняли бы в этих отвратительных гадких вещах! Ты никогда не думал, сколько проблем она привезла с собой? Эта самодовольная, испорченная, эгоистичная... — Я люблю ее. — Что? — Все ее тело в мгновение обмякло, она едва устояла на ногах — если бы Хаширама не поддерживал ее за талию, почти наверняка сползла бы на землю. — Я люблю ее, — серьезно повторил Хаширама. — И не позволю тебе ее оскорблять. — Она врет тебе! — сорвалась на крик Тока. — Я знаю, что она врет тебе. И творит за твоей спиной то, что ты даже представить себе не можешь. — Пока что единственная, кто мне врал все это время, это ты, Тока-чан, — произнес он. — И если ты столько лет скрывала от меня свои настоящие чувства, то разве могу я быть уверен, что не врала и в остальном? — Убедившись, что она снова может стоять на ногах, он разжал руки и отпустил ее. — Нет! — практически помимо ее воли, сорвалось с губ девушки, и она снова схватила его руки. — Не уходи, Хаши-кун! Позволь мне все объяснить. Ради всего, что было между нами, позволь мне! Несколько секунд он сомневался, потом нехотя кивнул, и Тока, вдохновленная, торопливо заговорила, продолжая сжимать его руки: — Да, это правда, я люблю тебя. Я всегда любила тебя, с нашей самой первой встречи. Ты помнишь... помнишь, как спас мне жизнь в том зимнем лесу? Меня никто никогда не защищал так, как ты. Никто не был ко мне так добр. Я уже тогда... уже тогда поняла, что останусь с тобой несмотря ни на что. Буду тебе другом, товарищем, помощницей, кем угодно. Лишь бы быть рядом, лишь бы каждый день видеть тебя и идти рядом. Хаши-кун, столько лет я преданно служила тебе, следовала за тобой, куда бы ты ни позвал, поддерживала все твои начинания, защищала тебя, была предана тебе душой и телом. Я ни с кем... я ни с кем даже за руку не держалась, потому что берегла себя для тебя. Да, знаю, ты меня о таком никогда не просил, но это было важно... было важно для меня самой, потому что я хотела быть только с тобой. Я не представляю своей жизни без тебя, Хаши-кун. Поэтому, умоляю, не отвергай меня. Не бросай меня одну. Вся моя жизнь это ты. И если в твоем сердце нет ответной искры, то хоть из жалости... из твоей огромной доброты... не бросай меня. Ее последние слова были едва различимы сквозь сотрясшие грудь девушки рыдания. Она упала на колени рядом с ним, продолжая цепляться за его руки, и Хаширама тоже опустился на землю, потому что не мог смотреть на нее сверху вниз в таком ужасающем положении. Возможно, Тока в самом деле была виновна во всем — и даже большем. Но ведь это была его Тока, его верная подруга, его соратница и практически сестра. Да, она оступилась и совершила глупость, но имел ли он право наказывать ее за это, когда столько лет сам был слепым глупцом? — Тока-чан, не плачь, пожалуйста, — тихо попросил он. — Ты разрываешь мне сердце. Она вскинула на него заплаканное раскрасневшееся лицо, и он бережно заправил ее челку за ухо. Хотел сказать, что все обязательно образуется и они найдут выход из ситуации, но прежде чем слова успели сорваться с его губ, Тока прижалась к ним своими. Они были солеными и влажными, и от неожиданности Хаширама даже не смог сразу ее оттолкнуть. Его переполняла жалость к несчастной девушке и столь мучительным для нее чувствам, и он не находил в себе сил быть с ней жестоким именно сейчас. Он ощущал мягкость и настойчивость ее языка, раздвинувшего его омертвелые губы, чувствовал ее вкус, горький от слез, и все это происходило как будто не взаправду. Ее худые цепкие руки обхватили его за шею, и он вдруг ощутил, как ее грудь прижалась к его, ощутил ее упругость и тепло сквозь ткань кимоно. Всего несколько упоительно долгих секунд для того, чтобы унять истерику и утешить женщину, что столько лет была его правой рукой — такая мелочь по сравнению с той огромной жизнью, что он обещал и отдал Мито. Так он думал, и в тот конкретный момент это казалось правильным.