~ * * * ~
Положив руки на согнутые колени, Мадара восседал на каменной голове Первого Хокаге и медленно обводил взглядом раскинувшуюся перед ним деревню, нежащуюся в лучах утреннего солнца. Не так давно он выяснил, что с этого места открывался лучший вид из всех возможных — а что даже важнее, здесь, в отличие от вершины Скалы Хокаге, где постоянно сновали шиноби с отчетами и разного рода поручениями, было очень тихо и безлюдно. И когда мужчина хотел хорошенько о чем-то поразмыслить, в последнее время он чаще всего приходил именно сюда. Именно здесь, сидя на монументе, воздвигнутом Хаширамой самому себе, Мадара необыкновенно ясно ощущал предрешенность открывавшегося перед ним и его кланом будущего. Иногда он задавался вопросом, какой бы была Коноха сейчас — и в будущем, — если бы Тобирама тогда не подслушал их с другом разговор и не вынудил того выдвинуть свою кандидатуру на пост Хокаге. Кажется, это был бы совсем иной мир, в котором не случилось бы слишком многого из того, что теперь гноящейся занозой глубоко засело у него в памяти. Сам того не желая, Мадара снова начинал мысленно скатываться к безысходному фатализму, что так извел его после смерти Изуны. Да, возможно, из него не вышло бы и вполовину такого хорошего Хокаге, как из его друга. Зато клан Учиха занял бы свое законное место под солнцем. И никто бы не посмел смотреть на них пренебрежительно, унижать — неважно словами или действиями — и, глядя в глаза, называть убийцами. Несомненно, дерзости бы у них поубавилось, а Хьюга Хидеши сам бы пришел к нему униженно просить снизойти до его дочери. И тогда малютка Хидеко осталась бы... Мадара с усилием отбросил эту мысль, не заканчивая ее. Смысла думать об этом сейчас не было ровным счетом никакого — только бередить едва зажившую рану. Он сжал зубы и несколько раз моргнул, прогоняя из глаз застлавшую их пелену. Нежаркое сентябрьское солнце уже поднялось над деревьями на востоке, окрашивая улицы просыпающейся деревни в бледно-лимонный цвет. Длинные голубые тени, пронизанные прохладой, медленно испарялись, истаивая в солнечных лучах и прячась в темных углах. Легкий ветер, несущий в себе свежесть тревожно галдящих о зиме лесов, кружил в воздухе желтеющие листья и трепал длинные черные волосы шиноби. Интересно, если бы он в самом деле стал Хокаге, то как бы тогда вели себя Сенджу? Смирились бы с неизбежным или упорствовали до последнего? Хах, какой глупый вопрос — конечно, смирились бы. У них бы не осталось иного выхода, кроме как признать право сильнейшего. А если бы Мадара оказался на самому верху с полного благословения и одобрения их великого Бога Шиноби, никто бы из этих слабаков и пискнуть что-то против не посмел. Больше всего Мадаре, конечно, нравилось фантазировать о том, как склониться перед ним пришлось бы Тобираме — он находил в этом образе сладостное удовлетворение. И уж, конечно, в таком случае Амари бы не пришлось выходить за него замуж — напротив, она бы вполне могла командовать им на правах старшей по званию и положению и он бы послушно проглатывал ее приказы. Почему-то ему подумалось, что девушке пришлось бы это по нраву. От приятных размышлений о коленопреклоненном Тобираме Учиха постепенно перешел к мыслям о другом человеке, которого ему тоже не терпелось поставить на колени. Он почему-то был убежден, что она бы отлично смотрелась в такой позе, и он бы однозначно нашел чем занять ее строптивый рот. «Сенджу никогда не будут делиться тем, что считают своим по праву», — так сказал Тень. И если до сего момента Мадара воспринимал эти слова лишь в разрезе главенствования в деревне, то сейчас его мысли свернули на иную тропу. Мог ли Хаширама осознанно поделиться с ним тем, чего явно не заслуживал в полной мере? — Держи карман шире, братишка, — где-то в глубине его сознания фыркнул Изуна. Словно камушек, булькнувший в холодную темную воду. Но здесь старший Учиха был вынужден с ним согласиться. Не существовало такого варианта развития событий, когда бы его друг сказал что-то вроде: «Да, без проблем, можешь развлечься с моей женой, я же прекрасно вижу, как вы нравитесь друг другу, и к тому же я полностью доверяю вам обоим, и это точно не измена». А потом бы просто отошел в сторону. Хотя... с другой стороны, ну что ему стоило разок закрыть глаза? Что бы от этого изменилось? Учиха почувствовал, что начинает злиться. Его злость не была порождена исключительно этими размышлениями о Мито и ее муже, скорее она долго копилась и медленно тлела, а теперь всего от одной искры полыхнула ярким пламенем. Все началось еще летом, с дела Хидеко и этого унизительного суда, а потом просто накладывалось одно на другое. Потеря Амари, разочарование в себе как в лидере клана, невозможность получить Мито, переигравший его Шимура Иори и ускользнувший буквально у него из рук Тень, но поверх всего — это мучительное чувство отчужденности, что возникло между ним и Хаширамой. Они преодолевали его какими-то волнами, наплывами, сиюминутными порывами, но потом Мадара неотвратимо возвращался к одним и тем же вопросам, которые тем выразительнее звучали в чужих устах. О равноправии, о разделении власти, о будущем его клана, о его предназначении и положенном месте. Бегая по кругу, спотыкаясь об одни и те же острые углы, Мадара наконец дошел до точки кипения, и так уж вышло, что все его негодование, вся фрустрация и досада сосредоточились в одном-единственном порыве и желании — доказать, что он здесь не человек второго сорта, которого можно водить за нос, но постоянно держать на расстоянии. Что он имеет право на все то же, что было у Хаширамы. И более того — нуждается в этом и заслуживает этого куда больше. Мужчина поднялся на ноги и задрал голову вверх, прикидывая силу и длину прыжка, необходимого для того, чтобы преодолеть расстояние, отделяющее его от вершины Скалы Хокаге. Стопы обожгло чакрой, и он взмыл в воздух, подобно черной хищной птице. Ноздри его раздувались, язык плясал меж обнажившихся зубов, а глаза сузились до размера красных щелочек. В тот момент, сосредоточенный на своей цели, он бы смел любого, кто рискнул бы встать на его пути. Но таковых смельчаков — или глупцов — по счастью, не нашлось. В саду Мито, несмотря на подступающие холода, все по-прежнему было напоено буйным цветением — медовые лилии, маленькие алые розы, переплетающиеся колючими стеблями, скромные космеи и нежные кружевные хризантемы перекликались яркими всполохами и разливали вокруг себя волны теплой сладости ненавязчивых, но ласкающих обоняние ароматов. Однако Учиха не собирался тратить время на то, чтобы любоваться открывшимся ему видом. Все внутри него клокотало от злости и досады, и он уже сам не до конца понимал, что собирается сделать — задушить Мито или присвоить ее себе как трофей. А, может, и то, и другое. Не заслужил, не достоин, не имеешь права — с каждым шагом отзывалось у него в голове. Хаширама забрал себе все самое лучшее — этот дом на вершине горы, мантию Хокаге, живого брата, всенародную любовь и одну-единственную женщину, которую Мадара отчего-то не мог выбросить у себя из головы. Он забрал все, и ему как будто все еще было мало. На веранде, поставив перед собой деревянную бадью с водой и бельем, сидела незнакомая ему девушка с закатанным почти до бедер и подвязанным для удобства кимоно. Мурлыкая себе под нос, она увлеченно стирала что-то на руках, иногда встряхивая ткань и любуясь тем, как солнечные лучи преломляются в мыльных пузырях, скатывающихся по легкому шелку. Внезапно появившегося в саду незнакомца она увидела не сразу, а потом было уже поздно — ее сознание вдруг заволокло приятной отупляющей негой, и она с глуповатой улыбкой на лице замерла на месте, зажав в кулаках мокрое белье. Мадара обогнул ее, даже не удосужившись взглянуть ей в лицо, словно служанка была пустым местом и, прежде чем погасить шаринган, убедился, что та, ради кого он пришел сюда, здесь. Он видел облако ее чакры, мягко мерцающее, сонное, и все его существо буквально сходило с ума от желания то ли растерзать ее, то ли вылакать до дна. Отодвинув сёдзи ее комнаты, мужчина, однако, несколько секунд помедлил, успокаивая бешено колотящееся сердце. Какое в самом деле он мог получить удовольствие, если бы все закончилось так быстро? А она лежала там, на двойном футоне, правая половина которого сейчас была пуста, но еще хранила в себе тепло другого мужчины. Ее длинные волосы были собраны в толстую косу, и выбившиеся из нее пряди растекались в разные стороны алыми огненными струйками, рот был приоткрыт, а одна рука заведена за голову, отчего сползшее одеяло ясно обрисовывало контур ее груди. Девушка среагировала на звук открывшейся перегородки, но неохотно, словно изо всех сил пытаясь ухватить остатки угасающего сна, столь пленительного и густого в эти утренние часы. Она чуть повела головой и как будто попыталась что-то сказать — или спросить, — но из ее дрогнувших губ не вылетело ни звука. Мадара удовлетворенно кивнул и задвинул за собой сёдзи. Беззвучно ступая по татами, он подошел к ней и опустился на колени рядом. Чувствовал, как от злости и обиды его бьет дрожь, надсадная, крупная, отупляющая. Словно все его существо медленно агонизировало, разлагаясь заживо. Но здесь… здесь отчего-то было легче. От Мито не пахло цветами, как от ее сестры, но ее запах, более животный, пряный, дурманящий, действовал на него, как запах валерианы на кота — ему почти всерьез хотелось изваляться в нем и покрыться им с ног до головы. Мадара, почти не осознавая, что делает, развязал пояс, удерживающий верхнюю часть его формы, и стянул ее через голову, обнажая поджарый жилистый торс. Взялся было за перчатки, но потом раздумал, остановившись как будто по наитию. Нет, так было даже лучше. Словно он гурман, собирающийся распробовать долгожданный изыск. Или ученый, в чьи руки попал исключительный образец для исследования. Он склонился к ее лицу, дрожащими от нетерпения пальцами убрав с него прилипшую прядку красных волос. Во сне прекрасная Узумаки Мито пускала пузыри, надувавшиеся маленькими сверкающими шариками в уголке ее расслабленных губ. Совсем не походила на ту грозную воительницу, что грозилась вырвать ему сердце и силой поставила на колени. Такая беспомощная, податливая и мягкая, легкая добыча для любого охотника. Мадара медлил. Сейчас, когда он глядел, не отрываясь, на спящую Мито, которая и не догадывалась, какой серый волк забрался к ней в сказочный домик, его душа, смятенная, измученная сомнениями, практически вывернутая наизнанку ядовитым шепотом, вдруг обрела шаткое равновесие, словно бы погруженная в теплое облако исцеляющей чакры. И злость отступала, уходила, как вода в песок. — Хаши? — в полусне позвала Узумаки. — Зачем ты вернулся? — Тише, моя госпожа, — шепотом, чтобы сразу не выдать себя, отозвался Мадара, гладя ее по лицу. — Все нормально. Я просто хотел немного посмотреть на тебя. Ты такая красивая. — Пфф, дурачок, — очаровательно наморщила носик она, переворачиваясь набок и открывая заторможенному взгляду Учихи свою изящную белую спину, на которой темно-розовыми линиями ясно отпечатались складки простыни. Следы от его зубов уже были практически незаметны, и Мадара был почти уверен, что здесь есть заслуга косметики — или даже каких-то маскирующих дзюцу. — А ты у нас шалунья, правда? — не сдержал самодовольной усмешки он, вытягиваясь рядом, поверх одеяла, и пальцами в черной ткани перчаток очерчивая полосы на ее спине. — Ты все еще пахнешь им. А он не слишком наблюдателен, правда? Как всегда, не хочет замечать того, с чем не знает, что ему делать. Все тот же старый-добрый Хаширама. Его слова медленно разгоняли остатки ее сна, и он чувствовал, как девушка постепенно начинает осознавать происходящее в полной мере. Ничего хорошего ему это не предвещало, но теперь, когда эмоциональное напряжение, что колотило его, как электрическим током, спало, у него категорически не было ни сил, ни желания что-то с этим делать. Пусть поступает, как хочет. Может даже убить его. Умереть в этой постели, в рассеянном бумагой сёдзи солнечном свете, рядом с самой прекрасной женщиной на свете — чего еще в конце концов он мог желать для своей неудавшейся бессмысленной жизни? Мито, помедлив несколько секунд, все же перекатилась на другой бок, оказавшись со своим гостем лицом к лицу. До побелевших костяшек сжав одеяло у груди, она отчаянно и уже напрасно пыталась скрыть от него свою восхитительную наготу. Отчего-то в этот момент ему подумалось, что перед уходом Хаширама наверняка не преминул еще раз воспользоваться своим правом мужа на это сокровище. Он, Мадара, наверняка так бы и поступил. И странное дело — мысль о том, что на этой женщине все еще могут оставаться следы его друга — совершенно его не отталкивала. В этом даже было что-то по-своему возбуждающее своей ненормальностью. — Ты серьезно? — вдруг тихо спросила его она. Мадара даже сперва подумал, что девушка каким-то образом умудрилась прочесть его мысли, но потом догадался, что она говорит о другом. — Я хотел пожелать тебе доброго утра, Узумаки-сан, — усмехнулся он, сам поразившись тому, насколько иначе звучал теперь его голос. Он был хрипловатым, вкрадчивым и вибрирующим, как урчание большого довольного зверя. — У меня даже слов нет, — помолчав, признала она. — Это настолько выходит за все возможные рамки, что для пространства твоей наглости просто не придумали еще названия. Каким-то поражающим до глубины души откровением он вдруг осознал, что девушка не злится. Удивлена, раздосадована немного, смущена и растеряна — но не злится. Ей даже немного весело судя по тому, как она покусывает губы, скрывая нервную улыбку. — Ты что... не будешь меня бить? — искренне поразился он. — А надо? — добродушно уточнила она, а потом сделала уж совсем невероятное — коснулась пальцами его щеки и пробежала ими по едва ощутимой щетине, отчего у него внутри все словно бы скрутилось в тугой узел, а воздух перестал поступать в легкие. — Не... дразни меня, Узумаки-сан, — на выдохе произнес он. — Ты совершенно безнадежен, — качнув головой, заметила девушка. — Что мне вообще с тобой делать? «Любить?» — как будто даже с издевкой, настолько нелепо это звучало, предположил его внутренний голос, которому Мадара бы, конечно, ни за что на свете, даже под пытками, не позволил бы прозвучать вслух. Зато этот голос совершенно точно не принадлежал Изуне — его несносного мертвого брата здесь определенно не было. И это было желанным, головокружительным облегчением, к внезапному наступлению которого Учиха все еще не мог до конца привыкнуть. — Когда мы лежим здесь вот так, то, кажется, что по-другому и быть не может, правда? Будто никого на свете больше нет, — услышал он собственный голос и сам не до конца поверил в то, что сказал это. Куда только делись его злость и жажда мщения? Почему вообще рядом с ней он становится таким мягкотелым? Не будь он убежден в обратном, почти наверняка бы решил, что красноволосая Узумаки наложила на него одну из своих хитрых ведьминских техник. — Но это неправда, — повела плечом Мито. — Мой муж был здесь совсем недавно. Как бы ты ни хотел, он всегда будет со мной прежде тебя. Это та правда, от которой нам обоим не уйти. — Я знаю, — легко согласился он. — И я не против. Даже если бы он был здесь сейчас, я бы не взял своих слов назад. — В самом деле? — В глазах Мито полыхнули яркие искры, и ее лицо приобрело лукавое выражение, так шедшее к ее необычным чертам. — Если бы он был здесь, ты бы рискнул дотронуться до меня? — Хочешь поспорить? — запальчиво улыбнулся он, чувствуя, как тает, плавится, совершенно растекается от взгляда ее золотых глаз, в которых, кажется, впервые в жизни не было ненависти и ярости по отношению к нему. За один такой взгляд, ему казалось, он уже готов был многое отдать. Она не ответила, а внезапно, подавшись ему навстречу, поцеловала его. Сперва робко, неуверенно, а потом со все нарастающим интересом. Этот поцелуй не был похож на тот, захлебывающийся от боли и гнева, жажды и отчаяния, которым они обменялись тогда в кабинете Хаширамы. Он был иной и по вкусу, и по настроению, и, чего скрывать, нравился ему даже больше. Обхватив девушку за плечи, он притянул ее к себе, и она почти не противилась. Он запустил пальцы в ее волосы, но ткань перчаток мешала ощутить их гладкость в полной мере и, досадливо поморщившись, он начал было стягивать их, но потом замер, сомневаясь. — Что? — тихо спросила Мито, лежавшая в кольце его рук, но все еще крепко державшая свое одеяло у груди. — Глупость какая, — процедил сквозь зубы он, а потом откинулся на спину, переводя дыхание. Нельзя было терять над собой контроль, пусть даже именно этого ему сейчас хотелось больше всего на свете. Выпустить зверя, позволить его пламени затопить эту комнату. Но он не мог так поступить. С кем угодно — с любой из этих шлюх из нижних кварталов, — но не с ней. И вовсе не потому, что он боялся причинить ей боль. Боль бы стала лишь ключом от двери, за которой он даже представить себе не мог, что находилось. Нельзя было бросаться в этот омут с головой. Не сейчас, когда все отчего-то было так хорошо. Мито, догадавшись наконец, в чем дело, сама перехватила его руки и стянула с них перчатки. Мадара скривился, отведя взгляд от уродливых шрамов, превративших его костяшки в сплошную коросту поверх чернильно-багровых синяков. Девушка же какое-то время молча разглядывала их, а потом разогнула его сведенные судорогой пальцы и провела ими по своему левому предплечью, изборожденному, как он только сейчас вдруг заметил, сеткой белых и розовато-красных линий, пересекающих друг друга и кое-где складывающихся в грубые угловатые знаки каны. — Хочешь, поговорим о том, как правильно справляться с тем дерьмом, что льется нам на голову каждый день? — серьезно спросила она. — Мне кажется, у каждого должен быть свой способ. Он не ответил. Просто поднес ее чуть дрожащую от волнения руку к своим губам и прочертил языком длинную горячую линию вдоль ее шрамов, ощущая, впитывая, принимая их в себя. Мито судорожно выдохнула, с трудом сдержав сдавленный тихий стон. Хаширама так и не спросил ее, почему ее рука в таком состоянии. Возможно, он, руководствуясь своим принципом невмешательства, не хотел знать ответ, а потому не задавал вопрос. А, может, просто не хотел ее смущать — или не придавал этим отметинам нужного значения. В конце концов, все они были шиноби, и шрамы в их среде были привычным делом. А если не приглядываться и не знать, что подобные увечья в такой строгой последовательности параллельных линий разного возраста и глубины можно нанести только самостоятельно, можно было и вовсе подумать, что это след какой-то былой травмы — неудачной попытки затормозить рукой о каменную щебенку, например. Хаширама бы при всем желании не смог понять ее, не отторгая при этом всем своим естеством саму мысль о том, что так она не вредила, но помогала себе. Помогала сохранять рассудок в те непростые времена, когда иные, более щадящие, средства уже просто не действовали. Ведь, в конце концов, у нее все эти годы не было рядом всесильного, мудрого и прощающего Хокаге, под чье крыло она могла бы забиться, когда на улице начинало холодать. — Мне кажется, я совсем тебя не знаю, Узумаки Мито, — севшим от волнения голосом произнес Мадара, зарываясь пальцами в ее пышные спутанные волосы, теперь полноценно ощущая и контролируя этот процесс. — Раньше тебе это не мешало, — тихо фыркнула она. — Так-то и сейчас не помешает, — глубокомысленно заметил он, но потом все же тихо добавил: — Но я хочу узнать. — То, что ты сказал тогда... — Девушка какое-то время сомневалась, потом все же продолжила: — Что ты бы не женился на Хидеко, потому что тогда бы навсегда потерял меня... Знаю, что ты едва ли говорил всерьез, но все же... — Что? — усмехнулся он, чувствуя, что ему становится даже любопытно. Узумаки покраснела, досадуя на саму себя. Она надеялась, что он закончит эту фразу за нее — еще раз назовет ее красивой или признается в том, как сильно его к ней тянет. Слышать нечто подобное ей, казалось, никогда не надоест. А вместо этого он молчал, ухмылялся во весь свой учиховский рот и смотрел на нее так дерзко, словно она уже отдалась ему и полностью покорилась. Вздернув нос, она села в постели, намереваясь немедленно прекратить эти глупости, пока кто-нибудь не застал их тут, и тогда Мадара с мягким хриплым смехом сграбастал ее в объятия, настойчиво и бескомпромиссно стягивая с нее одеяло. — Да, — шепнул он ей на ухо. — Да, я мечтаю о тебе с того самого дня, как увидел впервые на совете кланов. Ты поработила мои сны и фантазии и заставила чувствовать себя круглым дураком во всем, что касается женщин. Я шел сюда, чтобы свернуть тебе шею или вроде того, а вместо этого… ты посмотри на меня. Я, видимо, последний разум потерял. Ты это хотела услышать? Она протестующе булькнула, пытаясь удержать свою последнюю линию обороны, но одеяло все же пало, и Мадара наконец сжал ее соблазнительное белое тело в своих жадных объятиях. Собирая ее пьянящий пряный запах, он, утробно урча, провел носом вдоль ее груди к плечам и шее. Его колено оказалось у нее между ног, и Мито сжала его бедро своими, ощущая, как от возбуждения у нее начинает кружиться голова. Полчаса назад здесь и внутри нее был другой мужчина, но отчего-то это совсем не мешало. Кимико-сенсей говорила, что все эти обидные слова, которыми мужчины называли женщин, которые вели себя так, как она, были порождены их страхом перед собственными желаниями, которые они оказывались не в силах контролировать. И все же она не могла избавиться от досадной, но озлобленно веселой, скачущей у нее в голове мысли: «Вот вы и стали шлюхой, госпожа». Когда он впервые коснулся ее там, между ног, его взгляд на несколько мгновений прояснился, даже обрел былые скептические нотки. Подняв влажные липкие пальцы, он растер ими белую густую субстанцию, которая, возможно, давно бы уже засохла, если бы не пребывала в столь уютном, теплом и влажном месте. — Что? — с насмешкой спросила Мито, которую это парадоксальным образом вообще не смутило. — Я говорила тебе, что он был здесь. Все еще уверен, что в полной мере осознаешь, что происходит? Я принадлежу и ему тоже, и это то, чего хочу я сама. На мгновение он замер, почти поддавшись поднявшейся в нем волне протеста и возмущения. Он не был желанным даже здесь. Даже здесь Сенджу всегда будет опережать его. Но потом девушка, лежавшая под ним, произнесла слова, которым предстояло на многие годы врезаться в его память, с ног на голову поставив всю его систему ценностей и принципов и в конечном итоге изменив всю его жизнь: — Если бы я только могла обладать вами обоими, ни с кем не делясь и ни у кого не прося разрешения, все было бы намного проще. — Обоими? — фыркнул он, вытирая пальцы о простынь. — Не слишком ли много для такой хрупкой маленькой госпожи? Обхватив его двумя руками за шею и позволив занять более устойчивую позицию у нее между ног, девушка лукаво улыбнулась, закусив нижнюю влажную губу и прикрыв сверкающие глаза слипшимися после сна ресницами. — В самый раз, — ответила она, раз и навсегда запретив себе отныне в чем-либо сомневаться. — Ну раз уж такое дело, — глубокомысленно произнес Мадара, распутывая шнуровку на своих штанах. — Мне подходит такой вариант. Они замерли всего на секунду, глядя друг другу в глаза. Отступать было некуда и сопротивляться этому притяжению дальше — просто невозможно. И никогда еще признать свое поражение и покориться неизбежному не было столь приятно.~ * * * ~
Дни следовали за днями, нанизываясь на длинную нитку неуклонно вступающей в свои права осени. Напоенный дождями сентябрь сменился сухим солнечным октябрем, вызолотившим лиственный покров леса Койо и укравшим пару часов светлого времени суток. В сторону южных широт потянулись разрозненные птичьи караваны, а в Конохе прошла шумная осенняя ярмарка, переполненная спелыми овощами и фруктами, глиняными горшками для углей, плетеной мебелью, свежей выпечкой из рисовой муки и пряностями для вина и чая. Вовсю строилось здание для будущей Академии шиноби, чей первый курс планировалось набрать уже этой весной. Тобирама, Акайо и Нобу часами просиживали над планами занятий и штатным расписанием. Долго спорили о том, на какие предметы стоит сделать основной упор — младший Сенджу настаивал на практических тренировках и изучении дзюцу, его тесть на теоретических занятиях («Которые есть основа всего!» — потрясал в воздухе указательным пальцем он), а Нобу — на общеобразовательных предметах, знания по которым, по его разумению, следовало уравнять у учеников прежде, чем прививать им более сложные науки. Еще одна проблема касалась возраста учеников и количества учебных лет, которые должны были предварять их первые миссии. И это вызывало не менее бурные обсуждения, которые порой доходили едва что не до открытых споров. Хаширама как-то рискнул один раз поприсутствовать на этом собрании, но уже через полчаса осознал, что даже его умения разрешать конфликты и примирять разные стороны не хватит для того, чтобы найти компромисс для этих трех мужчин, которые совершенно отказывались слушать друг друга. Того же мнения придерживалась и Амари — ей хватило одного патетического душеизлияния от отца и парочки ужинов, проведенных в гробовом молчании, во время которых Тобирама, казалось, всем своим видом демонстрировал свое презрение к «несговорчивым болванам Учиха». После этого она даже не пыталась вмешаться в кипевшую между учеными умами битву, предпочитая, вооружившись здоровым скепсисом, наблюдать за ней стороны. А примерно в середине октября внезапно сумела заполучить себе миссию по сопровождению знатного сановника на курортные серные источники и на время пропала из деревни, радуясь возможности наконец-то размяться и немного проветрить голову, в которой за последние полгода стало слишком много чужих проблем и эмоций. К тому же единственное, что прежде якорем удерживало ее на месте — психологическое состояние ее наставника, — наконец пришло в изумившее многих равновесие, а потому она могла не бояться, что, пока ее не будет рядом, он выкинет какую-нибудь глупость. Мадара стал непривычно покладистым, почти ручным и совсем не походил на того наполовину безумного человека с лихорадочно горящим взглядом, каким был в начале осени. Он даже стал больше улыбаться, пусть даже этой своей привычной учиховской улыбкой-усмешкой. А еще куда больше времени проводил с людьми из своего клана — не просто запираясь в кабинете наедине с отчетами и прошениями, но занимая с ними место за одним столом, слушая и глядя прямо в глаза. Сперва такие перемены были приняты в клане Учиха с настороженностью, но постепенно люди начали привыкать к тому, что к главе клана можно было прийти прямо домой или подойти на улице со своим вопросом, не опасаясь, что он в порыве раздражения отгрызет им голову. Все были довольны результатом, а потому никто не задавался вопросом о причинах этих неожиданных перемен в его самочувствии и настроении. У Амари мелькнула мысль, что это может быть неспроста, но даже ее фантазии не хватило бы для того, чтобы предположить нечто настолько сумасбродное и непристойное. И лишь один человек во всей Конохе знал правду. Тот самый человек, который был главной причиной преображения Учихи Мадары, тот самый, с кем он виделся втайне от всего света и ради кого он, казалось, способен был отказаться от всех своих прошлых устремлений и желаний. Сперва они старались вести себя осмотрительно — встречались в уединенных местах и только днем, чтобы вечером Мито всегда была у себя. Но чем дальше заходила эта связь, чем холоднее и длиннее становились осенние ночи, тем больше им кружило головы осознание собственной безнаказанности. Однажды Мадара даже вытащил ее из постели, буквально у Хаширамы из-под бока — девушка сказала проснувшемуся сонному мужу, что выйдет по нужде, а сама, едва пройдя по веранде десяток шагов в сторону от закрытых сёдзи, оказалась в объятиях Учихи. Он зажимал ей рот, чтобы случайно сорвавшийся стон не выдал их, она кусала его пальцы, вцепляясь обеими руками в столбик перил, поддерживающих козырек крыши над энгавой, и ощущая, как легко и податливо его плоть скользит внутри нее, как стекают по внутренней стороне ее бедер их смешанные соки и как кружится голова от собственной порочности и испорченности. Мито не могла остановиться. Сказав Амари однажды, что Мадара походит на наркотик, она и не ожидала, насколько пророческими окажутся ее измышления. В иные дни она почти решалась порвать с ним и прекратить все это, но, когда они встречались, этот разговор не успевал даже начаться. Все это напоминало бесконечную круговерть, пылающую огнями карусель, что несется сквозь ледяную синюю ночь. Ее разум, прежде такой острый, проницательный и ясный, теперь оказался полностью подчинен желаниям плоти, словно залит вязким медовым сиропом, горячим и густым, орошающим ее бедра всякий раз, когда она видела Учиху Мадару. Что удивительно, все происходящее почти никак не сказалось на ее отношениях с мужем. Да, порой она была недостаточно внимательна к нему и не скучала по нему так, как прежде, но, когда они оказывались наедине, она с восторгом и досадой на свою непостоянную натуру находила в нем все то, чего ей не хватало в Мадаре. Они идеально дополняли друг друга — и ее саму. Заполняли прорехи и выбоины в ее душе, все время незримо соревнуясь друг с другом, но не будучи в силах одержать верх над соперником. Это в том числе касалось и постели. Мадара был нетерпеливым и порой слишком грубым. Он думал о своем удовольствии больше, чем о ее, но, надо признать, порой она была совсем не против. Он не стеснялся заявлять свои права на ее тело, принуждая ее к тому, что прежде казалось ей недопустимым и даже порой возмутительным. Хорошо хоть, что больше не кусался — если синяки она еще могла списывать на тренировки или что-то подобное, то вот скрывать или маскировать следы зубов было намного сложнее. Ей это нравилось — его властность, его напор, его сила и умение раззадорить ее даже тогда, когда она, казалось, была совсем не в настроении. С ним она пылала так ярко, как никогда в жизни, и ей все еще было мало. С Хаширамой близость была иной. Их не охватывала безумная животная страсть, но рядом с ним Мито ощущала себя совершенно по-особенному. Рядом с ним она была в безопасности. Не сжималась внутренне, не зная, то ли он разорвет ее на части, то ли приласкает. Не скатывалась каждый раз в пропасть собственных инстинктивных страстей, что затмевали разум и позже заставляли ее стыдиться собственного поведения. Она могла смотреть ему в глаза во время их любви, и его взгляд наполнял всю ее ощущением легкости и тепла. Он оберегал ее, а не разбивал вдребезги, заставляя потом мучительно собирать себя по кусочкам. Его тело пахло солнцем и медом, а не голодным диким зверем, и рядом с ним она сама становилась лучше. Она становилась достойной его, и ей нравилось быть такой. Оказываясь в объятиях одного, она вскоре начинала скучать по другому, и ее вечная жажда их обоих, казалось, была неутолима. В последней декаде октября настал день очередного ежемесячного собрания кланов. Во время него обсуждалось строительство Академии и учебный план, итоги прошедшей ярмарки и возможные направления расходования полученных на ней дополнительных бюджетных средств, а в завершении — Хвостатые. Это был первый раз, когда вопрос о биджу был поднят на столь высоком уровне, и все, конечно, не могло пройти тихо и гладко. — Мы не можем утверждать, что Хвостатые представляют опасность, — говорил Хаширама, в своем бело-красном одеянии сидевший во главе большого круглого стола, что с недавних пор стал использоваться на заседаниях совета. — До сих пор не было зафиксировано ни одного нападения на человека. Их видели уже неоднократно, но каждый раз в отдалении, и у людей хватило ума не приближаться к ним. — Можем ли мы, опираясь на этот факт, утверждать, что они не представляют угрозы? — спросила молодая женщина лет тридцати с темными волосами, в которых контрастно сверкали серебряные пряди. Собранные в высокий хвост, они обвивали ее плечи, подобно спящей змее. — Нет, не можем, — взял слово Тобирама. — Хвостатые непредсказуемы и мало изучены, потому как много столетий пребывали в спячке и давно уже стали больше героями сказок, чем исследований. Вам это известно, Джина-сан. Равно как и то, что даже при этом условии еще ни в одной стране шиноби не рисковали в открытую нападать на биджу. — Я не говорила о нападении, — нахмурилась Шимура Джина и сложила руки на груди. — Просто мне и другим многоуважаемым представителям кланов важно знать, что мы планируем делать, если Звери доберутся до земель, которые находятся под нашей защитой. У нас есть какой-то план помимо того, чтобы просто их игнорировать? Она чем-то походила на своего дядю, но была куда более прямолинейной и в то же время более молчаливой и сдержанной, чем он. После того, как Иори был изгнан из деревни и она встала во главе клана, многое изменилось. Чтобы доказать Хокаге, что среди больше нет заговорщиков, Джина позволила — пожалуй, даже настояла, — чтобы их дом обыскали, а все архивы просмотрели доверенные люди Тобирамы. Младший Сенджу также при этом присутствовал, и Шимура попросила, чтобы он лично, пользуясь своим знаменитым чутьем, убедился, что они не прячут под полом свитки с запретными техниками или план по захвату Конохи. В ее поведении неприкрыто прослеживалось уязвленное достоинство, и Тобирама признавал ее право на эту безмолвную сдавленную ярость. Если бы она криком требовала от него признания невиновности ее клана, это и то едва ли резало бы уши громче, чем это покорное звенящее молчание, с которым она открывала перед ним одну за другой все двери своего дома. Ее болотно-зеленые глаза обвиняли его во всех смертных грехах, но мужчина задним умом понимал, что эта агрессия произрастала не из неприязни и злобы. — Вам не стоит брать на себя ответственность за поступки вашего дяди, — произнес Тобирама позже, когда они уже прощались у ворот ее дома. — Что вы знаете о бесчестье и позоре, Тобирама-сан? — резким, надтреснутым голосом спросила она, не глядя на него. — Что вы знаете о стыде, что сжигает вас по той лишь причине, что вы разделяли крышу и стол с человеком, который своим эгоизмом и недальновидностью навеки оставил грязное пятно на репутации вашей семьи? Тобирама не ответил, поджав губы, и взгляд его опустился к темноволосому мальчонке, что, вцепившись в кимоно матери на уровне ее колен, глядел на него исподлобья, снизу вверх, надув губы. Что-то в этом взгляде Сенджу показалось тогда смутно знакомым. Как будто он смотрел на собственное отражение в зеркале. Подозрения и обида впитываются в детские кости, чтобы однажды сломать их и прорасти неистовым цветом, заполнив собой все внутри. — Как тебя зовут? — спросил мужчина, присев рядом с ним на корточки. Тот не ответил, потупившись и спрятавшись за мать. Джина вздохнула и, легонько подтолкнув мальчонку ладонью вперед, попросила: — Скажи ему. — Данзо, — насупленно отозвался тот. — Мое имя Шимура Данзо. — Все будет хорошо, Данзо-кун, — произнес Тобирама, потрепав его по волосам. — Теперь все обязательно будет хорошо. Он не знал, адресованы ли эти слова непосредственно мальчишке или же его матери, гордой, прямой, как стрела, излучающей приглушенное темное сияние, словно луна, утонувшая в ночных облаках. Но когда мужчина выпрямился, она улыбнулась ему с благодарностью, и он почувствовал, что поступил правильно. С тех пор Шимура Джина стала представлять свой клан на совете. Первое время она молчала и больше слушала, внимательно оглядывая присутствующих и составляя о них собственное мнение. Постепенно пришла к выводу, что доверия и внимания здесь заслуживали немногие, и Тобирама — в их числе. — Мы работаем над техникой сдерживания Хвостатых, — проговорил Хаширама, отвечая на ее последний вопрос. — Она пока не завершена, но я надеюсь, что с помощью Учиха Акайо-сана мы сможем доработать ее в ближайшее время. Но пока у нас нет причин думать, что биджу являются угрозой. Они сосуществовали с людьми на протяжении многих сотен лет, и я считаю, что их пробуждение следует отнести скорее к неким природным знакам, чем к угрозе. Мир меняется, мы стоим на пороге новой эры. Возможно, что Хвостатые чувствуют это даже лучше, чем мы. — Но Джина-сан права, брат, — обратился к нему Тобирама. — Нам стоит продумать построение на случай необходимости оперативно отреагировать на возникшую угрозу. Раз пока что у нас нет техники, способной в полной мере противостоять биджу, нужно иметь что-то про запас. Твой деревянный голем достаточно силен, чтобы обездвижить Зверя? — Я не имел возможности проверить, — скромно ответил его брат. — Но полагаю, что это возможно. А если добавить к нему Сусаноо Мадары, то шансы возрастают многократно. — У меня был опыт... общения с одной из этих тварей, — лениво подтвердил тот. — Они неповоротливы, а их атаки прямолинейны и топорны. Если сумеешь увернуться, будет большое поле для маневра. — А если нет? — нахмурилась Джина. — То дальнейшее тебя волновать уже не будет, — добродушно фыркнул он. Представители кланов взволнованно зашептались между собой, а Тобирама, который впервые услышал о том, что Мадара уже сражался с Хвостатым, раздраженно потребовал подробностей, всем своим видом выражая крайнее недоумение по поводу того, почему эта информация до сих пор была скрыта от широкой общественности. Мадара же, в открытую злорадствуя по поводу того, что у него единственного были сведения и опыт подобного рода, кратко рассказал собравшимся о своем бое с Девятихвостым, не преминув пересыпать свое повествование красочными деталями. — Эта скотина сильнее всех, с кем я когда-либо бился. Не считая разве что нашего Хокаге. — Он выразительно сверкнул глазами в его сторону. — Она действует и соображает быстрее любого человека, и я бы еще поспорил, что это просто зверь, не способный анализировать происходящее. Он, не отрываясь, следил за мной, и порой мне даже казалось, что он ухмыляется своей огромной зубастой пастью. Он испытывал меня, проверял мою силу, но едва ли показал всю свою. Но... — Мадара помолчал, наслаждаясь растерянностью на лицах окружавших его людей. — Если легенды не врут, Девятихвостый сильнейший из биджу. Я бился с ним и выжил, а с помощью Хаширамы почти наверняка смогу надеть на него намордник. Значит, остальные зверюшки и вовсе не должны нас беспокоить. Тобирама закатил глаза, скривившись, а Учиха, полностью удовлетворенный и довольный собой, уселся на свое место. Мито сидела чуть поодаль, рядом с Хаширамой. Пока Мадара говорил, она не смотрела на него, но с ее губ не сходила легкая полуулыбка, а с щек — румянец. Они не виделись уже два дня, потому что он оказался завален делами клана, и эта разлука уже начала становиться мучительной. Учиха едва смог дождаться окончания собрания, а потом перехватил девушку в коридоре поместья Сенджу. — С ума сошел, пусти! — возмущенно воскликнула она, с беспокойством оглядываясь по сторонам. — Здесь же полно людей! — Здесь никого нет. А если кто и пройдет, то забудет, куда и зачем шел. — Он выразительно сверкнул шаринганом и лишь крепче прижал извивающуюся девушку к себе. — Я больше не могу ждать. — С ума сошел, — продолжала повторять она, пока он, тихо смеясь, покрывал поцелуями ее лицо и шею. — Не вредничай, Мито, — предупредил он, чувствительно прихватив зубами ее кожу. — Даже сторожевых собак столько не морят голодом. — Ты точно псих, — резюмировала она, сообразив, к чему он клонит. — Нет, даже не думай... Нет, Мадара! Ухмыльнувшись во весь рот, он закинул ее на плечо, отчего несколько ее изукрашенных драгоценностями шпилек для волос со звоном выпали на дощатый пол. Девушка попыталась было вырваться, но быстро поняла, что такая возня наделает лишь больше шума и к тому же только раззадорит Учиху, а потому сдалась и, подперев щеку рукой, стала ждать дальнейшего развития событий. — Хорошая кобылка, — одобрительно кивнул мужчина, легонько шлепнув ее рукой по ягодицам, за что тут же получил ощутимый тычок острым коленом в ребра. С помощью шарингана оглядев окружающее пространство и разыскав пустую закрытую комнату, он двинулся в том направлении. Мито слышала несколько оборвавшихся на полуслове приветствий от попадавшихся их навстречу слуг и шиноби, и после каждого из них ей хотелось о что-нибудь побиться головой. А когда Мадара наконец вернул ей нормальное положение, усадив на тумбу, стоявшую в пустой комнате и служившую, видимо, хранилищем для свитков, она от души ударила его кулаком в плечо, мстительно усмехнувшись, когда он ощутимо отшатнулся назад. — Ты неисправим! — приглушенно, срываясь на шипение, воскликнула она. — Неужели в самом деле нельзя было подождать? — Нет, — невозмутимо отозвался он, ластясь к ней, как большой кот. — Долгое воздержание плохо сказывается на моем настроении. А когда у меня плохое настроение, это плохо сказывается на окружающих. — Но это в самом деле уже ни в какие ворота... Мадара! — Она тщетно старалась отбиться от его цепких жадных рук, методично освобождавших ее от одежды, но на самом деле, видимо, не слишком этого хотела, потому как даже не пыталась использовать чакру. — И не говори, что не ждала меня, — покачал головой он. — Разве приличные дамы носят кимоно на голое тело? Где ваши манеры и скромность, Мито-сан? — Хотела бы я знать... — задумчиво пробормотала она, а потом тихо взвизгнула, когда он, раскрыв подол ее кимоно, внезапно дернул девушку к себе, привычным жестом насадив ее на себя. — Когда только сам-то успел, — тихо охнула она, вцепившись ему в плечи. — Это в самом деле... так обязательно? — Обязательно, — подтвердил он, глядя на нее совсем черными от возбуждения глазами. — Жизнь моя, не будь такой жестокой и капризной. Ты ведь знаешь, я на все ради тебя готов. — Да неужели, — фыркнула она, ероша ему волосы. — О да, — с готовностью закивал он, а потом, придерживая ее за бедра, начал медленно двигаться внутри. — Все, что захочешь... Все, что скажешь... — Болтун ты, Учиха Мадара, — пробормотала девушка, откидывая голову назад и растворяясь в собственных ощущениях. Ее ноги обвили его бедра, требовательно придвигая мужчину ближе, и он с готовностью заполнил ее целиком. Собственное безрассудство опьяняло. Она слышала, как там, в соседним коридорах, чуть ли не за стеной, ходят и разговаривают другие люди — люди, которые еще недавно кланялись им в коридоре и смотрели на них с уважением. Ах, как бы они посмотрели на них теперь? Что бы сказали, что бы подумали, какой бы крик подняли... «Мы должны остановиться, — мелькнуло в голове у Мито. — Нельзя вечно испытывать судьбу... нельзя быть такими жадными... За все... за все рано или поздно придется платить». Но разорвать эти губительные объятия, остановить это пламенное безумие у нее не хватало воли. Еще не сегодня, успокаивающе шелестело у нее в голове, ты можешь позволить себе еще один день побыть кем-то настоящим, без рамок, границ и запретов. Ты можешь любить их обоих еще один день. Вечером, сидя с Аей за чаем после ужина, она все еще думала об этом. В этот раз им повезло. Им опять повезло, как будто их горячечную любовь оберегали сами боги. Но как долго они будут ходить по краю? Сегодня он зашел слишком далеко и едва ли намерен останавливаться на достигнутом. Он разрушит и свою жизнь, и ее, если она ему это позволит. У нее не получалось его сдерживать и контролировать. Его сила была ей неподвластна — она могла разжечь его пламя и раздуть его до невероятных размеров, но удержать, направить, усмирить — нет, это ей было не по плечу, но понимать это она начала лишь недавно. В этом была вся его суть. Человек, который в одиночку вышел против Девятихвостого, не способен был прожить свою жизнь тихо и спокойно. Девятихвостый. Мито сдвинула брови, задумчиво покусав себя за нижнюю губу. Стоило рассказать и ему, и Хашираме о ее сделке с даймё. Давно было пора, и сейчас, кажется, лучший момент для этого. Если они соберутся втроем, Мадара ее не тронет — даже лишнего намека себе не позволит. Как это было ни забавно, но гроза всех Хвостатых и величайший безумец в своем поколении все еще опасался ее мужа и никогда не рискнул бы открыто его провоцировать. Особенно в том, что касается ее, Мито. Именно поэтому их отношениям суждено было продолжаться ровно до той поры, пока ее муж обо всем не узнает. И, быть может, своими действиями Мадара неосознанно пытался приблизиться этот самый день. На мгновение ей стало очень грустно, но потом она скрепя сердце стряхнула с себя накатившую меланхолию. Нельзя быть такой жадной, повторила она про себя, за все придется расплачиваться. Рано или поздно за все... Мито вдруг замерла, парализованная внезапно пришедшей к ней мыслью. Мысленно провела нехитрые расчеты у себя в голове и почувствовала, как у нее опасно подкашиваются колени. — Какое сегодня число, Ая? — спросила она, уже прекрасно зная ответ, и напрасно пытаясь отсрочить неизбежное. — Двадцать шестое, госпожа, — послушно ответила та. — Что-то случилось? — Нет. Не совсем так. Не случилось. Кое-чего не случилось... уже некоторое время как. — Она тяжело прислонилась к косяку, неосознанно стиснув собственное платье у живота. — А я и не заметила. — Госпожа? — непонимающе переспросила Ая, начиная беспокоиться — слишком уж сильно побледнела Мито, как будто все силы разом оставили ее. — За все придется расплачиваться, — повторила она, сжав зубы. — Боги, какая же я дура. Прислонившись лбом к прохладному дереву, она ощущала собственное сердце, бьющееся под горлом. Сквозь приоткрытые сёдзи был виден догорающий закат, огромный и красный, как угли в гаснущем костре. С этой самой минуты больше ничего не могло быть по-прежнему.