Сага об Основателях

У Сенджу Тобирамы никогда не получалось воспринимать собственные неудачи как мотивацию к саморазвитию и изменениям к лучшему. Он всегда тяжело переживал свои промахи, видя в них доказательство того, что он приложил недостаточно усилий. Его сразу начинали терзать мысли о том, что он плохо старался и что, если бы он поступил иначе, ситуация обязательно разрешилась бы благополучно. Тот факт, что он всегда работал на износ, не жалея ни себя, ни своих людей, ни в коей мере не менял его отношения к итогу такой работы. Всегда можно было сделать лучше — в этом мужчина был глубоко убежден. Расследование смерти Учиха Коичи не принесло желаемых результатов. Несмотря на то, что им с братом удалось отловить, арестовать, а позже осудить и изгнать большую часть Последователей, никто из них так и не дал им никакой конкретной информации по делу убитого шпиона Мадары. Все нити тянулись к Тени — у него был и мотив, и, вероятно, возможность совершить это, но глава Последователей ни с кем из нижнего звена свои планы не обсуждал, а его приближенных, включая Хьюга Хидеши, которого спугнули своей глупой вылазкой Мито и Амари, давно уже след простыл. Конечно, размышляя обо всем этом, Тобирама не мог не приходить к мысли, что в том, что Последователям так долго удавалось оставаться незамеченными, есть и его вина. Он должен был защищать своего брата, но приложил к этому недостаточно усилий и слишком часто отвлекался. Расслабился, позволил себе считать, что здесь, в Конохе, им уже ничто не угрожает и все враги либо давно побеждены, либо теперь стали союзниками. Непростительная наивность! И все в итоге крутилось вокруг нехватки информации, тут сомневаться не приходилось. Мадара — будь он неладен — понял это раньше всех. Ведь только благодаря его шпиону они вообще узнали о существовании Последователей и их планах. Но вот только если бы Коичи остался жив, еще неизвестно, когда Учиха сам бы соизволил во всем признаться. — Черт его побери, — выругался Тобирама, так сильно сжав кисточку для письма между пальцами, что та жалобно треснула. Потом еще раз пробежал глазами список шиноби, в верности которых он не сомневался. Большинство из них были из клана Сенджу, как и следовало ожидать, но внизу неохотно были добавлены несколько людей с фамилией Учиха, за которых поручилась Амари, и буквально два-три человека из других кланов, которые хорошо себя зарекомендовали на миссиях и во время патрулирования деревни. У них не было времени заниматься созданием «новой страшилки», как окрестили это их с братом жены. Идея набрать в новое элитное подразделение людей, опираясь только на их способности и репутацию, была заманчивой, но требовала времени, внимания и исключительной аккуратности. А им нужен был результат здесь и сейчас. Доверие доверием, но самое время было перетряхнуть грязное белье, спрятанное по подвалам, чтобы убедиться, что история с Последователями не повторится. «Особое Подразделение Тактики и Убийств», — задумчиво вывел он под списком. Выглядело внушительно — достаточно, чтобы смутить неосведомленные умы и придать вес тому, что пока существовало лишь в нескольких умах и на паре листков бумаги. Разве что длинновато немного. Прикинув что-то в уме, Тобирама медленно обвел в кружок два отдельных иероглифа, а потом вынес их отдельно чуть выше. Получилось одновременно сокращение и новое слово — АНБУ. Темная Сторона. Мужчина хмыкнул и качнул головой. Задумка, впервые обретшая словесное воплощение во время семейного ужина, обильно сдобренного алкоголем, становилась все более оформленной, словно карандашный рисунок на бумаге, которому с помощью света и тени начали придавать объем. Конечно, здесь по-прежнему было много работы, но Тобирама уже ясно представлял себе, в каком направлении ему стоит двигаться. Для начала — собрать всех доверенных людей из списка и поговорить с ними. А после этого уже дело за малым — всего-то создать самую могущественную теневую организацию из всех, что когда-либо существовали в мире шиноби. Звучит как неплохой жизненный план на ближайшие несколько лет. Его взгляд зацепился за последнее имя в списке, внесенное им только пару дней назад. Возле него все еще стоял вопросительный знак, обведенный даже жирнее, чем сами иероглифы имени. Шимура Джина. После их последней встречи на совете кланов он часто думал о ней. Ее образ, уязвленной и раненой, но гордой женщины, никак не отпускал его. Ее жизненная сила, внутренний стержень и то достоинство, с которым она впустила его и его людей в свой дом, восхищали его. Чернильное пятно на репутации ее дома, столь недальновидно поставленное ее дядей, затронуло и ее тоже, но этот несмываемый позор странным образом лишь оттенил те ее личностные качества, что в ином случае могли бы просто остаться незамеченными. То, что другого человека могло бы сломить и навеки поставить в положение униженного и недостойного, ее лишь возвысило. Еще недавно никто даже имени этой женщины не знал, а теперь она входила в совет кланов и Сенджу Тобирама всерьез раздумывал о том, чтобы включить ее в состав элитного подразделения, подчиняющегося напрямую Хокаге. Что интересно, о том, чтобы вписать на этот лист имя своей жены, он даже не думал. И дело было даже не в том, что он имел основания сомневаться в верности Амари или в том, что полученную информацию она будет в первую очередь сообщать именно ему и его брату, а не своему наставнику. Он просто даже не представлял себе, на что могла бы быть похожа их совместная работа. Для общения с ней ему вполне хватало тех редких моментов утром и вечером, когда они порой встречались за обеденным столом. Но вообще стоило признать, что Тобирама в некотором роде уже привык к этому — что она всегда где-то поблизости. Не стоит над душой, нарушая его личное пространство и вызывая связанное с этим чувство неприятного беспокойства, но занимается своими делами где-то в соседней комнате. Присутствует в его жизни этакой константой, которую он, пусть и не без некоторого внутреннего сопротивления, все же принял как данность. И когда девушка внезапно покинула деревню, отправившись на миссию, в которой лично он не видел никакого смысла, кроме инфантильного желания сбежать от других проблем, Тобирама не сразу, но все же начал замечать, что чего-то в его жизни не хватает. Эта невыносимая, дерзкая Учиха с ее едкими комментариями, кошачьими глазами и отточенным до совершенства умением игнорировать его раздражение и ворчание — он полагал, что без нее вздохнет с облегчением, вернувшись к своей прежней жизни. На первых порах так и было. Мужчина даже сумел убедить самого себя, что ему давно не дышалось так свободно и что это лучший период в его жизни с того самого момента, как Хаширама объявил ему о своем плане породниться с кланом Учиха. Смутное чувство незавершенности появилось у него день на третий, но он списал это на усталость и отсутствие результатов по делу Учиха Коичи. А когда на следующее утро он зачем-то поставил на стол две тарелки с рисовой кашей, мозаика наконец сложилась. Несколько секунд он просто стоял неподвижно, осознавая собственную глупость, потом помрачнел и с трудом сдержал порыв отшвырнуть вторую плошку в угол. Думать о причинах и следствиях всего происходящего ему не хотелось категорически, но настроение от осознания появившейся у него привязанности к девушке, которую он прежде ненавидел, а затем научился просто вежливо терпеть, у него было испорчено на целый день. Привязанность означала слабость, но что даже хуже — она хранила в себе семена неизбежной боли, сопровождавшей разрыв любых важных связей. Потеряв однажды мать и двух младших братьев, а затем и отца, Тобирама поклялся самому себе, что больше никого не впустит в свое сердце — никого, кроме старшего брата, который и так прочно там обосновался. А уж испытывать симпатию к Учихе это и вовсе был натуральный мазохизм. Нельзя было позволить этой связи окрепнуть и развиться. Выдрать с корнем пока не поздно, спастись бегством, не позволить прорасти и оплести его изнутри. Это было бы совершенно ни к чему. Чертов Мадара, подсунувший ему эту девицу. Из всех Учиха, которых Тобирама мог бы спокойно себе ненавидеть или, по меньшей мере, просто не замечать, он выбрал именно ту, которая сама его не замечала — не замечала, не боялась и не смущалась. Смеялась ему в лицо, давала раздражающе правильные советы, а еще иногда смотрела на него с таким... особым интересом во взгляде, от которого у него отчего-то холодели ладони. И это был не тот успокаивающий холод равнодушия, к какому он привык. Нет, этот холод лишь притворялся таковым, но был предвестником губительных ожогов, с разрушительной силой которых не могло сравниться ни одно пламя. Чертов Мадара! Накрутив себя до предела и подчеркнуто игнорируя вторую миску с кашей, сиротливо оставшуюся на столе, Тобирама решил, что сейчас самое время получить от главы клана Учиха ежемесячный отчет. Не осознавая, насколько это была в целом неразумная идея, мужчина испытывал необыкновенно сильное желание дать выход владевшим им эмоциям. Сбросить их с себя, как слишком тяжелый груз, и снова вернуться в блаженное состояние невозмутимости. Ему нужно было очистить разум, прежде чем возвращаться к делам. Но, к его удивлению и досаде, в квартале Учиха никто, как обычно, не знал, где пропадал их глава клана. От прислуги в его доме Тобирама узнал, что Мадара ушел утром сразу после завтрака, но никому не сообщил, куда собирается направиться. — Что за бардак, — недовольно процедил Сенджу, когда в ответ на его вопрос ему в очередной раз лишь развели руками. — К черту. Оттолкнувшись от земли и усилив прыжок с помощью чакры, он взлетел вверх, складывая в полете печать для концентрации. Чакру Мадары он почувствовал сразу — наравне с чакрой своего брата и Мито. Три обжигающе ярких пятна, сведенных слишком близко друг к другу в столь небольшом пространстве одной деревни. Мужчина нахмурился. Два из них были не то что близко — буквально сливались в одно. И, учитывая, кому они принадлежали, выглядело это, по меньшей мере, странно. И не предвещало ровным счетом ничего хорошего. Тобирама добрался до Закатного дворца за четверть часа. Хотел сперва завернуть к брату, чтобы в случае чего тот увидел все своими глазами, но потом передумал. Во-первых, увиденное им еще ничего не значило, а Хаширама и так слишком часто ставил ему в вину необоснованную паранойю в отношении его лучшего друга. А, во-вторых, этот крюк мог стоить нескольких драгоценных минут, за время которых положение дел могло измениться. Подогреваемый нехорошим предчувствием — и каким-то злорадным азартом, которым Тобирама никак не мог гордиться, — мужчина не стал петлять по коридорам и, двигаясь по крышам, спрыгнул прямо в сад Мито, даже не подозревая, что практически повторяет путь Мадары, совершенный им больше месяца назад. Правда пестрое цветение, что тогда переполняло это место, уже потеряло большинство из своих красок, и сад сейчас утопал в однотонной яркой желтизне опавших листьев. А еще был совершенно пуст, словно вся прислуга, которой, наверное, надлежало быть где-то неподалеку, решила в один и тот же день устроить себе выходной. Подозрение Тобирамы усилилось. Подойдя к веранде, опоясывающей сад, он разулся, и в этот самый момент услышал приглушенный женский смех — слишком кокетливый и игривый, чтобы его можно было списать на реакцию на дружескую шутку. Потом сквозь бумажные стены донеслись звуки какой-то возни, а в следующую секунду из комнаты Мито вышел Учиха Мадара. Неплотно стянутый ворот его темно-синего кимоно обнажал верхнюю часть груди, а и без того обычно лохматые волосы и вовсе выглядели так, словно он только что побывал на сильном ветру. На лице его была глупая, словно бы пьяная улыбка — которая очень быстро погасла после того, как он увидел Тобираму. — Не по погоде вы одеты, Мадара-сан, — заметил Сенджу, складывая руки на груди и скептически поднимая брови. — Запахнитесь, а то воспаление легких подхватите. Чай, не лето уже на дворе. В комнате за спиной Учихи воцарилась гробовая тишина — оставшаяся там женщина словно бы даже перестала дышать. — Вот уж пренеприятнейший сюрприз встретить вас здесь, Тобирама-сан. — Он не сразу обрел способность говорить, но, надо отдать ему должное, держался вполне достойно для человека, которого только что поймали с поличным. — Мито-сан не говорила, что ожидает вас. — Возможно, у нее не нашлось свободной минутки, чтобы вам об этом сказать, — не скрывая язвительности в голосе, предположил тот. — Боюсь, Мито-сан плохо себя чувствует и не сможет вас принять, — произнес Мадара, решительно задвинув сёдзи у себя за спиной. — Попробуйте в следующий раз вспомнить правила приличия, прежде чем вторгаться в чужой дом, тогда, возможно, избежите неловких недоразумений. — Кто бы говорил о неловкости! — Тобирама мог только поражаться наглости и самоуверенности стоящего перед ним мужчины. Если бы он самолично не почувствовал переплетение их чакр и не слышал этот воркующий смех полминуты назад, то начал бы уже сомневаться в обоснованности своих подозрений. — Могу я полюбопытствовать, что вы вообще там делали? — Дайте-ка подумать, — задумчиво закатил глаза Мадара, постукивая себя пальцем по нижней губе. — Нет, не можете. — Да ты издеваешься, мерзавец! — начал терять терпение Сенджу. Возможно, если бы не утренний инцидент с двумя тарелками с кашей, он бы сумел сдержать негодование и вести себя в более привычной ему манере, но сейчас происходящее просто отказывалось укладываться у него в голове. — С дороги! Он попытался обогнуть Мадару, но тот загородил ему путь, сделав полшага в сторону, и тогда Тобирама вдруг вспомнил, как Учиха едва не сломал ему нос несколько месяцев назад. Видимо, пришло время вернуть долг. Подчиняясь секундному импульсу, жестокому и упоительно безрассудному, Сенджу резким выверенным движением ударил стоявшего перед ним мужчину лбом в лицо, целясь в переносицу. Раздался смачный хруст, который сложно было с чем-то спутать, и Тобирама тут же пружинисто ушел от ответной атаки — весьма предсказуемой и безыскусной, надо признать. Схватил пошатнувшегося Мадару за локоть вытянутой вперед руки и, используя его же вес и инерцию от не попавшего в цель удара, швырнул Учиху на доски веранды. И, не дожидаясь, пока тот поднимется, рывком распахнул сёдзи в спальню Мито. Там никого не было — более того комната выглядела слишком опрятно и прибрано для любовного гнездышка. Если, конечно, эти двое для своих целей использовали бы футон. Фусума, ведшие в общий коридор, также были закрыты, и, судя по всему, девушка ушла через них. Он не успел сделать еще каких-либо выводов, потому что в этот самый момент поднявшийся на ноги Мадара схватил его сзади за волосы и дернул назад. Тобирама на пару секунд потерял равновесие, и этого оказалось достаточно, чтобы Учиха от души приложил его головой о створку сёдзи. Взвизгнуло ломающееся дерево тонких планок, с треском разорвалась плотная белая бумага, и Сенджу ощутил, как десятки острых щепок разрывают ему щеку и подбородок. На доски веранды упало несколько крупных капель его крови, прежде чем он сумел остановить свое движение и спасти глаза. Чтобы освободиться от захвата, он что есть силы засадил локтем в грудь стоявшего позади Мадары, и с мстительным удовлетворением услышал, как тот охнул от боли. Вырвавшись — пусть и ценой клока волос, — он резко развернулся и ударил снова, на этот раз кулаком. По бледному лицу Мадары тоже была живописно размазана кровь из сломанного носа, и от этого он выглядел еще более безумным, чем обычно. — Иди сюда, — сплюнул Учиха, утирая окровавленные губы. — Как давно я ждал этой возможности, ты бы только знал. — Я знаю, чем вы там занимались! И мой брат обо всем узнает! Ты подлая тварь, змея, которую он пригрел у себя на груди! Тебе это не сойдет с рук! — в ярости закричал Тобирама. — Хаширама верит лишь в то, во что хочет верить. И если я скажу ему, что был здесь с ее служанкой, а ты спятил и избил меня за это... Кому, как он думаешь, он поверит? Мито здесь нет. И не было. — И хотя его губы произносили одно, глаза говорили совсем другое, и он даже не пытался скрывать своего торжества и нахальства. — Ублюдок! — взревел Тобирама, снова бросившись на него и на ходу складывая печати. Один прицельный удар режущей струи, и гонора у этого подлеца поубавится. Как и половины роста. Он успел заметить, как вспыхнул алый шаринган, а потому резко ушел вниз, практически коснувшись локтями пола. Потом ударной волной, синей, стеклянной, его вынесло в сад, но не успевшая толком сформироваться рука Сусаноо разломилась посередине, рассеченная надвое тугой узкой струей воды. Падая, она опалила опавшие листья, оставив после себя огромное черное пятно на земле, а порванная бумага на сёдзи почернела и свернулась от жара. Мадара, охваченный синим сиянием, улыбался, тяжело дыша через рот, и кровь заливала его безумную улыбку, капая с подбородка на грудь. «Он ненормальный, — мелькнуло в голове у Тобирамы. — Этот ублюдок совершенно и абсолютно рехнулся. И он собирается меня убить». Сусаноо продолжал расти вокруг Мадары, проломив своей спиной крышу веранды и распространяя вокруг себя запах тлеющего дерева. Закатный дворец ходил ходуном, целые доски от давления вырывало из стен и крыши, а бумажные стены, изрисованные королевскими павлинами и экзотическими цветами, расслаивались и облезали, словно старая кожа. — Посмотри мне в глаза, Тобирама, — лающим, не своим голосом произнес Мадара. — Я покажу тебе, что значит умирать. Сенджу заслонил глаза рукой, и за долю секунды до того, как меч Сусаноо опустился на то место, где он лежал, переместился за спину Мадары, где оставил печать телепортации в тот момент, когда осматривал пустую комнату Мито. Вложив в этот удар всю свою силу, Тобирама сумел пробить доспех из чакры, окруживший Учиху. Если бы только у него под рукой был его меч! Если бы утром он не был так выведен из себя и догадался взять его с собой! Он бы закончил все это здесь и сейчас. А все, что он смог сделать теперь, это, арканом перекинув руку ему на грудь, сдавить его шею, жалея лишь о том, что не может сломать ее одним ударом. Мадара захрипел, задергался, и в этот момент произошло две вещи. Во-первых, ярко и стремительно полыхнули сёдзи комнаты Мито, мгновенно окутав пламенем сломанную крышу и часть веранды. А, во-вторых, двоих мужчин растащило в разные стороны совершенно непреодолимой силой, в сравнении с которой их прежние атаки, направленные друг на друга, больше походили на возню двух щенят. По земле бесшумно скользили древесные корни. Два самых мощных из них оплели драчунов поперек груди, а остальные вступили в схватку с огнем, задушив его плотной толстой пеленой зеленеющих побегов. Поднимаясь все выше по стенам, они обвились вокруг обломков крыши, словно рубец, наросший поверх рваной раны. Задыхаясь от давления, стальным кольцом сжавшего его грудь, Тобирама отыскал глазами брата. Тот стоял на соседней крыше, окаченный солнцем, рядом с Мито, которая взирала на все происходящее широко раскрытыми от ужаса глазами. Лицо же Первого было совершенно непроницаемым — пугающе непроницаемым. Убедившись, что пожар потушен, он спрыгнул вниз, на опаленную, развороченную землю. Молча подошел к брату и, ничего не спрашивая, поднес ладонь к его искалеченному лицу. Тобирама, с трудом подавивший порыв испуганно вжать голову в плечи, почувствовал, как его щеки, болезненно пульсирующие от засевших в них заноз, окатило приятное тепло, и мог поклясться, что чувствует, как мелкие щепки сами выходят из его кожи. Закончив с братом, Хаширама проделал то же самое с Мадарой, которого внезапное появление Первого в момент отрезвило. Он действовал на друга неким почти магическим образом — казалось, тот способен был услышать его голос и прийти в себя, находясь в любом состоянии. Даже за гранью маниакальной одержимости или в плену ослепляющего безумия. Когда обоим пострадавшим в схватке шиноби была оказана первая помощь, древесные корни подняли их в воздух и аккуратно поставили рядом. И лишь потом разжали свои тиски, снова уползая под землю. Только тогда Мито тоже спустилась с крыши. Волосы у нее были распущены, а одета она была в легкое платье, схваченное под грудью — одно из тех, которыми она заменила в своем гардеробе более традиционные кимоно. У девушки раскраснелись щеки и мелко дрожали руки. Сейчас уже нельзя было понять, разволновалась ли она, пока спешила за мужем и обратно, или же ее вид был еще одним доказательством той измены, что — Тобирама был уверен — произошла под крышей этого дома. Он снова почувствовал, что начинает злиться при одной только мысли, что эти двое посмели обмануть доверие его брата. — Я слушаю, — лишенным всяческих эмоций голосом произнес Хаширама, становясь напротив Тобирамы и Мадары. — Произошло недоразумение, надо полагать, — ответил Учиха. — Твой брат набросился на меня с необоснованными обвинениями. — Какими? — Первый перевел взгляд на брата. Тот медлил, не отвечая. Он смотрел на Мито. Мито, что стояла дальше всех и не глядела в их сторону, слишком сосредоточенная, слишком закрытая в себе для женщины, сжигаемой раскаянием или стыдом. Но он был уверен в том, что чувствовал. Да и взгляд Мадары, его поведение — ошибки быть не могло. Но как сказать об этом Хашираме? Как стать тем самым человеком, что одной лишь фразой уничтожит его жизнь и разорвет сразу две, возможно, самые главные связи в его судьбе? Если бы это был не Мадара... Если бы это была не Мито... Сможет ли он выдержать этот удар так скоро после предательства Токи и остальных Последователей? — Уже неважно, — наконец ответил Тобирама. — Прости за беспорядок, брат. Он не мог этого сделать. Не сейчас, не вот так. Сначала ему следовало убедиться во всем еще раз. И смириться с тем фактом, что именно ему, Сенджу Тобираме, выпала сомнительная честь ударить брата в самое сердце.

~ * * * ~

Мадара вернулся в квартал Учиха на взводе. Он чувствовал, как адреналин жгуче толкается по венам, не находя выхода, и жалел лишь о том, что не успел достать Тобираму раньше, чем заявился его брат. В момент, когда он нанес ему удар мечом Сусаноо, еще не зная, что тот переместился с помощью своей клятой техники, Изуна в его голове закричал от восторга, и Мадара даже вздрогнул от неожиданности. Мертвый брат всегда умолкал, когда Мито была рядом, словно бы прячась от нее в самых темных глубинах его разума, но этот момент он точно не смог бы пропустить. А когда обнаружилось, что Тобирама жив, Учиха испытал настолько сильное и острое разочарование, что при всем желании он не мог убедить себя, что за него в ответе был только голос и желания брата, живущие у него в голове. Он видел по взгляду младшего Сенджу, что тот готов все рассказать брату. И почти наверняка расскажет рано или поздно — просто не сможет удержать это в себе. Выберет время и место да еще и приукрасит и... Что тогда? Мадара замер, перестав метаться по комнате. Если Хаширама обо всем узнает, их дружба закончится, а они с Мито больше никогда не увидятся. И это при том благополучном раскладе, если Первый просто не оторвет ему голову. Раньше бы Учиха только посмеялся в ответ на такое предположение, но сегодня, ощутив, как его ребра трещат под давлением не знающих жалости корней, и увидев лицо Хаширамы в тот момент, когда он разнял их со своим братом, он уже не был так уверен, что все это просто шутки и преувеличения. Первый не был похож ни на кого из знакомых Мадары в этом отношении. Когда он гневался, то не сыпал оскорблениями и не лез в драку, как его вспыльчивый брат, напрасно кичащийся своей невероятной выдержкой и хладнокровием. Нет, Хаширама, охваченный яростью, превращался в божество отмщения, способное просто обратить в пыль все на своем пути. Без вопросов, без криков и иных эмоциональных выбросов. И какое-то шестое чувство подсказывало Мадаре, что попытка увести у него жену была из того рода ошибок, которые можно было совершить только один раз в жизни. Но даже если отбросить этот апокалиптический сценарий и представить, что Хаширама просто разорвет с ним всякие отношения и запретит приближаться к себе или Мито. Что тогда ждет Мадару? Что ждет его несчастный клан, который только недавно начали в полной мере признавать и принимать в Конохе — во многом именно благодаря покровительству Первого? Не станет его, пройдет слух о причине их разрыва — что тогда? Не понадобится уже никакого Тени и его людей, чтобы проклинать Учиха и уродовать стены их домов. Он коротко взвыл от собственного бессилия и привычно засадил кулаком в стену, уже почти не чувствуя боли. Он снова и снова бегал по этому заколдованному кругу. Ничего не менялось, лишь усугублялось со временем, а его попытки не замечать очевидного, подменять понятия и надеяться на лучшее оборачивались сокрушительным провалом. Начав встречаться с Мито, познав столь долгожданный и сладкий вкус ее любви, он снова смог поверить в то, что даже для Учиха есть путь под солнечным светом. Он, вопреки своим прежним измышлениям и словам Тени, стал поддерживать свой клан в его сближении с остальной Конохой и даже находил это правильным. Восхитительный самообман, построенный не просто на шаткой опоре, но буквально над бездонной пропастью! Как просто было, возвращаясь от любимой женщины удовлетворенным и наполненным чувством приятной усталости, убеждать себя в том, что все будет хорошо. Благодаря Мито, он стал смотреть на мир иными глазами, и его демоны — даже проклятый Изуна — разбежались в разные стороны. Он в самом деле начал думать, что они смогут так жить и никто ничего не узнает. Любовь превращает нас в слепцов, но что хуже того — лишает разума, чувства меры и ощущения реальности. Просыпаться от этого тягучего, изумительного, пусть и недолго продлившегося сна было воистину мучительно. Он хотел лишь доказать, что не только Сенджу могут получать самое лучшее, но упустил тот момент, когда этот вызов самому себе, этот акт самоутверждения превратился во что-то, чего он не испытывал, кажется, с пятнадцати лет — с тех самых пор, как познал первую женщину и на свою беду полюбил ее. Но любовь в мире шиноби была лишь препятствием на пути к достижению цели. Этот суровый урок, преподанный ему отцом, он отлично запомнил на всю оставшуюся жизнь. А для Учиха, которые не умели чувствовать вполсилы, любовь была самой страшной отравой. Он был идиотом, раз позволил себе забыть об этом. Однажды уже совершив эту ошибку и понеся самое страшное из возможных наказаний, он снова наступил на те же самые грабли. Возможно, ему вообще стоило быть благодарным Тобираме за то, что тот напомнил ему о реальном мире и настоящем положении дел. Мадара пил всю ночь. Заливал в себя рисовую водку, не чувствуя ее вкуса, и целенаправленно двигаясь по направлению к полному забытью. Только так можно было сбежать от нарастающей и ширящейся внутри него боли. Он еще не был готов взглянуть ей в глаза и принять, но знал, что это неизбежно. Он не мог спасти самого себя, но мог спасти клан Учиха — теперь тот выбор, что так мучил его, не нужно было делать. Все и так было решено и предначертано. Последнее, что он смутно запомнил перед тем, как отключиться, это отвратительный вкус желчи во рту, когда его желудок закончил извергать из себя все, что там было кроме нее. На следующий день, кое-как справившись с выкручивающим его изнутри похмельем, он созвал первое за долгое время собрание клана. В последний раз они собирались после смерти Коичи, когда он рассказывал обеспокоенным Учиха о ходе расследования и Последователях. Тогда сразу несколько человек пошли добровольцами в следственный отряд Тобирамы, и их туда даже приняли, к большому удивлению Мадары. Сегодня же повод был не намного более радостным и внушающим оптимизм. Он пришел к пониманию необходимости именно такого решения рано утром, когда его мутило над ночным горшком после выпитой бутыли воды. Они стояли на пороге краха, это было ему совершенно очевидно. Узнает Хаширама о его связи с Мито или нет, было уже не так важно. Если раньше Мадара мог лелеять какие-то надежды на то, что ему удастся занять место Второго Хокаге или отдать его кому-то другому из Учиха, то теперь стало очевидно, что Тобирама этого не допустит. Костьми ляжет, но никого из них не допустит до власти. Не после того, что было. А это означало лишь одно — когда Хашираму окончательно доконают все эти межклановые дрязги, а Коноха станет настолько сильной и самостоятельной, насколько это физически возможно, он передаст пост главы деревни своему младшему брату. И тогда воплотятся в жизнь все его самые худшие опасения. Тобирама никогда его не простит за боль, причиненную Хашираме — а значит и весь его клан будет за это расплачиваться. Ненависть младшего Сенджу, притупленная, убаюканная, почти взятая под контроль до такой степени, что они даже сидели и пили за одним столом, теперь обрела вторую жизнь. И пока этот человек оставался в Конохе — и тем более пока он мог претендовать на власть в этой деревне, — Мадаре и его людям нечего было здесь делать. Но, к глубокому удивлению и разочарованию главы клана, озвученную им идею, которую он считал единственно верной, никто из его собратьев не поддержал. — Мы не можем просто уйти! — зашумели люди. — Что это вообще такое? У нас тут дома, работа, дети растут! Тут наше будущее! — Этого будущего скоро может не стать, — возразил Мадара. — Это лишь иллюзия, которая существует, пока Первый Хокаге защищает наши интересы. Но так будет не всегда. — С чего вы взяли? — воскликнул кто-то. — Хаширама-сама не отвернется от нашего клана! — Боюсь, что это не так невероятно, как может показаться, — пробурчал Мадара, досадуя оттого, что не может рассказать им правды. С другой стороны, не получилось ли бы в таком случае, что он лично виноват в крахе всех надежд своего клана на лучшее будущее? Эта мысль совсем ему не понравилась, и он отбросил ее в сторону с гадливостью человека, случайно коснувшегося в темноте чего-то отвратительного. — Но даже если так, если вы так уверены в Первом, то что насчет его брата? — Тобирама-сама женат на Амари, — с непониманием в голосе напомнил кто-то из Учиха. — Он не станет выступать против семьи своей жены. — Этот брак фикция, — поморщился глава клана. — Бесполезная обертка, под которой ничего нет. Дайте ему повод, и он мигом забудет обо всех родственных связях. — Это неправда! — упрямо возражали ему Учиха. — После их свадьбы отношение к нам изменилось. И Амари-сан говорила, что он не так уж плох, если присмотреться к нему поближе. — К чему там она вообще присматривалась, — хмуро цыкнул Мадара. — Послушайте меня! В происходящем, бесспорно, есть и моя вина. Я заставил вас поверить в то, что мы сможем жить здесь, но... — И мы вам очень благодарны, — вдруг раздался знакомый голос. Прищурившись, глава клана разглядел крупную фигуру Рены, стоявшую позади прочих. Вокруг женщины мгновенно сконцентрировалась толпа поддерживающих ее Учиха — судя по всему, тех самых, кого она каждый день подкармливала на площади квартала. Впоследствии они поддакивали почти каждой ее реплике, подхватывая ее слова одобрительным гулом. — Мы знаем, как непросто нам всем дался этот переход от обособленного существования к жизни среди других кланов. Я сама лично всегда придерживалась мнения, что Учихам не стоит брататься с кем попало. И летние события лишь утвердили меня в этой мысли. Но с тех пор уже много воды утекло. Когда выяснилось, что за всем стояли эти... Последователи, у людей на многое открылись глаза. Ко мне даже приходили извиняться, представляете? — Она сделала внушительную паузу, дав другим Учиха возможность в полной мере осознать важность этих слов. — Мы все приложили много усилий для того, чтобы преодолеть разобщенность, годами существовавшую между нашим и остальными кланами. И я считаю, что у нас это наконец-то получилось. — Женщина радостно улыбнулась, и в этот момент Мадара вспомнил, что в последние недели ее все чаще видели в обществе того великана из клана Акимичи. Ему стало и досадно, и смешно. Учиха и их дурацкая способность влюбляться не в тех людей! — Я поддерживаю, — с места поднялся другой человек. — Вы говорите, Мадара-сама, что Хаширама-сама или его брат — что все зависит от них. Я так не считаю. Все зависит от людей — от нас и других простых шиноби. Если мы протянем друг другу руку дружбы и будем крепко за нее держаться, этого ничто не сможет изменить. — Мне нравится жить здесь, — поддержал его еще кто-то. — Моя дочка собирается замуж за Сенджу. Да ежели я скажу ей, что мы собрались уезжать, она мне оставшиеся волосья повыдергает! — А мой сын женится на девочке из клана Сарутоби, — крикнул еще кто-то. — Да я и сам еще не слишком стар, а в этом клане, говорят, женщины постарше дивно хороши! По комнате прокатилась волна смеха. Говоря наперебой, люди делились друг с другом своими последними новостями, и внезапно выяснилось, что у многих здесь появились друзья и возлюбленные из других кланов, разорвать все связи с которыми из-за какой-то призрачной угрозы где-то в будущем никто не был готов. Мадара даже не пытался их перебить. Они были по-своему правы — и в то же время непоправимо ошибались. Он прекрасно понимал, в каком восторженном и приподнятом состоянии надежды они находились — сам пребывал в нем до вчерашнего дня. Убеждать этих людей в чем-либо было совершенно бесполезно, и он, пожалуй, просто не имел на это права. Выйдя на холод из душного помещения зала собраний, Учиха ощущал, что у него кружится голова. Звезды, такие яркие, пронзающие гаснущий небосвод своим острым голубым светом, равнодушно взирали на него со своей недосягаемой высоты. Запрокинув к ним голову и приоткрыв рот, из которого белыми облачками пара вырывалось дыхание, Мадара наслаждался тишиной. Он не сразу заметил беловолосую тень, неподвижно стоявшую поодаль, среди частично обнаживших черные ветви кустов. Лишь когда та сама направилась к нему, словно бледный призрак среди подступающей темноты. — Пришел закончить начатое? — без особого энтузиазма поинтересовался Мадара. — Я много думал о том, что вчера произошло, — ответил Тобирама. — Сомневался между тем, чтобы придушить тебя во сне и обо всем рассказать брату. Но ради Амари-сан решил дать тебе последний шанс. — Ох ты, я польщен, — все так же вяло отозвался тот. — Я ничего не расскажу брату, — медленно произнес тот. — Но при одном условии. — Хочешь, чтобы я покинул Коноху, верно? — неприятно, но беззлобно улыбнулся Мадара. — Ты предсказуем, Тобирама. — Я хочу, чтобы ты не просто ушел. Я хочу, чтобы ты убедил моего брата в том, что это твой выбор, — покачал головой тот. — Он не отпустит тебя и будет до последнего пытаться изменить твое решение. Я этого не хочу. Не хочу, чтобы он всю оставшуюся жизнь считал себя в чем-то виноватым. Если сумеешь убедить его не преследовать тебя и никогда больше не появишься в деревне, я сохраню этот секрет. Не ради тебя или Мито-сан — ради него. Мадара молчал. Глядя сквозь своего собеседника, он мысленно задавался вопросом о том, почему все вышло именно так. И в какой момент он оказался поставленным перед фактом, что единственной возможностью сохранить в деревне мир и не разрушать счастье своих людей, что сформировалось как будто не благодаря ему, а вопреки его глупости, эгоизму и самонадеянности, — это уйти, не оглядываясь. Оставить позади своего лучшего друга, свою любимую женщину, свою ученицу, свое положение и, как ему казалось, предназначение. Начать все заново в огромном, пустом и холодном мире под этими глухими к людским мольбам остролапыми звездами. — Ты сделаешь это? — наконец устал ждать ответа Тобирама. — Если ты клянешься, что не скажешь ему... не заставишь Мито оправдываться... Я согласен, — кивнул Мадара. — В самом деле? — удивленно прищурился младший Сенджу. — Я думал... думал, тебя будет сложнее убедить. — Ты думаешь, что все знаешь, верно, Тобирама-кун? — усмехнулся Учиха, покачав головой. — Думаешь, что раскусил меня и мои мотивы? — Думаю, что ты подлый и эгоистичный сукин сын, который не остановится ни перед чем, чтобы достичь своей цели, — пожал плечами тот. — Разве я не прав? — Может, и так, — не стал спорить Мадара. Вместо этого он уселся на край веранды и достал из кармана парочку самокруток с табачными листьями, которые, кажется, вечность таскал с собой — как раз для такого случая. Протянул одну Тобираме, и тот, поколебавшись, все-таки ее взял. — Отравить меня вздумал? — уточнил он, но без прежней агрессии в голосе. — Знаю, что мне не поверишь, но мне, честно говоря, плевать. Так уж вышло, что ты отчего-то единственный человек, кому я могу это сказать и кто поймет, о чем я вообще говорю. — Твоя уверенность в этом просто поражает, — хмыкнул Тобирама. Меж тем Учиха с помощью нехитрой огненной техники поджег кончик своей самокрутки, а потом проделал то же самое и для Сенджу. Затянувшись и выпустив затем дым изо рта, он заговорил снова, уже не глядя на своего собеседника: — Я в самом деле скверный друг и подлый эгоист, но извиняться перед тобой за это я не стану. Хаширама и Мито... Для меня эти двое очень важны, каждый по-своему. Я знал, что должен был отказаться от нее ради дружбы с твоим братом. Или отказаться от этой дружбы ради нее. Я не смог сделать выбор. Надеялся, что и не придется. Глупо, знаю. Ты когда-нибудь любил, Тобирама? — Ты не поверишь, но да, — ответил тот. — Свою мать и младших братьев. Хочешь скажу, из-за кого они умерли? — В таком случае мне придется рассказать тебе о моих братьях и том, кто убил их, — и бровью не повел Мадара. — Особенно последнего. Снова повисла пауза, во время которой оба мужчины курили и думали каждый о своем. — Я устал, — наконец признался Мадара, поднимаясь на ноги. — Устал доказывать вам и самому себе, что я чего-то стою и заслуживаю. Видимо, ты прав, и единственное, что я могу сделать для людей, которых люблю — это оставить их. — Я рад, что ты это понимаешь, — серьезно кивнул Тобирама. — Спасибо, что дал мне выбор, — вдруг произнес Учиха, протянув ему руку. От неожиданности Сенджу едва не выронил самокрутку, а глаза у него стали почти круглыми. Медленно, словно бы не веря сам себе, он пожал эту худую, но крепкую руку человека, которого еще полчаса назад смело мог бы назвать своим злейшим врагом. — И береги Амари. Она лучше, чем я. Намного лучше, и ты будешь идиотом, если не поймешь этого вовремя. — Это тебя не касается, — немного грубовато ответил ему Сенджу, не найдя в себе душевных сил признать, что он, кажется, уже и так это понял. Мадара же только усмехнулся и покачал головой. Докурил и, щелчком отправив остаток самокрутки в полет, обратил ее в пепел прямо в воздухе. — Скажи своему брату, что я буду ждать его на западной тропе около Скалы Хокаге завтра вечером, — произнес он. — До этого момента я решу все свои дела и буду готов поговорить с ним. Тобирама согласно качнул головой и тоже встал. Мужчины еще какое-то время стояли друг напротив друга, как будто испытывая мучительную потребность сказать что-то — так обычно и бывает, если собираешься проститься с кем-то навсегда. Но в итоге нужных слов не нашлось, а повторять уже сказанные не было смысла. Поэтому Тобирама просто поднял руку в жесте прощания, и Мадара в ответ кивнул ему. А когда Сенджу уже почти дошел до ворот, ведущих на улицу, тот крикнул ему вслед: — Я никогда не прощу тебя за то, что ты убил моего брата. Но я до конца жизни буду тебе благодарен за то, что ты сделал для меня и Хаширамы. Что позволил нам расстаться друзьями. Тобирама, не оборачиваясь, коротко улыбнулся — как будто самому себе, — а потом решительно взялся за ручку ворот и толкнул их от себя.

~ * * * ~

— Ну что ж, не совсем один в один, но вполне сносно, — удовлетворенно произнес Хаширама, отступая чуть подальше, чтобы в полной мере оценить плоды своих трудов по восстановлению Закатного дворца. — Осталось вставить новую бумагу в сёдзи, и все будет в порядке. Они не слишком тебя напугали? От этого вопроса у Мито, что сидела позади него на садовой скамейке, едва не вырвался нервный смешок. Но она сдержалась и отрицательно помотала головой, когда он с вопросительным видом повернулся в ее сторону. Поплотнее укутавшись в теплый плащ и стянув его на груди, девушка коротко улыбнулась мужу, ощущая себя на редкость бестолково. Когда она прибежала к нему пару часов назад, едва не плачущая, задыхающаяся, растрепанная и раскрасневшаяся, он даже не стал задавать вопросов. Просто проследовал туда, куда она его тянула за собой, бросив все свои дела и двух представителей деревенских кланов, которые пришли к Хокаге, чтобы обсудить какой-то, вероятно, очень важный вопрос. Ей не пришлось его ни о чем просить. А после, когда все закончилось, он не задал ей ни единого вопроса. Их спросил, ее — нет. Как будто само собой разумелось, что она тут ни при чем — и не может быть причем. — Я не заслуживаю тебя, — едва слышно выдохнула она, горестно покачав головой. — Никогда не заслуживала. — Что? — рассеянно переспросил он, на всякий случай укрепляя свою заплатку в крыше дворца еще одним слоем древесины. Мито улыбнулась — светло и печально — и поднялась со своего места. Подошла к нему и обняла сзади за талию, прижавшись щекой мужчине между лопаток. — Что бы мы без тебя делали, — чуть громче произнесла она. — Все мы и каждый из нас. — Нанимали бы плотников, — почти серьезно отозвался Первый. — Тут работы было на целую бригаду. — Дурачок, — шепотом выдохнула Мито, ощутив, как слезы подкатили к горлу. — Какой же ты все-таки дурачок, Хаши. — И нашли же они место, где выяснить свои треклятые отношения, — с досадой покачал головой он, словно не слыша ее. — Я догадывался, что рано или поздно до этого дойдет. Слишком много между ними осталось… невысказанного. Но я даже представить не мог, что они решат устроить погром именно здесь. А где все слуги, к слову? Ая-сан не пострадала? — Я отпустила их еще утром, — тихо ответила ему жена. «Ну вот, сейчас он должен догадаться. Хотя бы начать задаваться вопросами, — обреченно и вместе с тем смиренно подумала она. — Все слишком очевидно, как тут можно не видеть этой неприглядной, гадкой правды?» — Повезло им, — меж тем невозмутимо качнул головой Первый. — Иначе бы могли быть пострадавшие. — Да, — покорно согласилась она. — Повезло. Почувствовав, что девушка совсем сникла, он развернулся к ней и, взяв ее лицо в ладони, осторожно спросил: — Ты точно в порядке? Она была в шаге от того, чтобы все ему рассказать. О том, что случилось летом, и о том, во что это переросло осенью. Просто сбросить груз с души, признаться и позволить ему решать, как они будут жить дальше. Позволить доброму, великодушному и милосердному Первому Хокаге, который не умел ненавидеть и любил их обоих больше жизни, самому вынести им приговор. Но Мито промолчала. Не из-за трусости или нежелания признавать собственные ошибки. Будь все еще так просто и будь они в этой истории только втроем, она бы так и поступила. Но теперь ей следовало думать не только о себе или Мадаре. И даже не о благе своего мужа. — Мне нужно тебе кое-что сказать, — произнесла она, утягивая его за собой на их скамейку, которая чудом не пострадала во время схватки Мадары и Тобирамы. — Это важно. — Хорошо, — понимающе кивнул он, следуя за ней. Покоряться ее воле для него было просто и упоительно приятно. Там, в большом мире, это он должен был всеми руководить и контролировать не только каждый свой шаг, но и каждый шаг тех, кто его окружал, чтобы не допустить повторения истории Последователей. Но здесь, в Закатном дворце, он мог позволить себе пусть и ненадолго, но расслабиться. Потакать прихотям и капризам жены, позволять ей командовать и самой принимать решения. С ней он ощущал себя очень спокойно и уютно, словно погружаясь в расслабляющую теплую ванну. Здесь, с Мито, он отдыхал душой так, как более нигде и ни с кем, наполняясь силами для новых свершений. Возможно, именно нежеланием разрушать этот привычный островок комфорта — а также, конечно, привычкой не замечать то, с чем он не знал, как следовало поступить — было продиктовано его нежелание задавать ей и себе иные вопросы о причинах случившейся здесь сегодня потасовки. Прежде чем сообщить ему новости, Мито какое-то время собиралась с духом. Конечно, она уже думала о том, что в свете событий последних полутора месяцев маленькое существо, что мирно спало у нее под сердцем, могло принадлежать другому. От этих мыслей она плохо спала по ночам — и именно об этом хотела поговорить сегодня с Мадарой. Но он был так настойчив и ровным счетом ничего не желал слушать, а она была так растеряна, напугана и сбита с толку, что у нее недоставало сил прикрикнуть на него или иным способом заставить услышать ее. Подчиняться ему для нее всегда было просто и приятно, искушение поддаться его напору, оставив неприятный разговор на потом, было слишком велико. А потом заявился Тобирама, и все полетело к черту. А теперь она даже не была уверена, что они с Учихой еще увидятся. Все они повисли на волоске от неминуемого краха, и единственное, что она еще могла сделать, это спасти хотя бы своего ребенка. Если однажды, когда он вырастет, его глаза расцветут красным цветком шарингана, она примет свое наказание, но пока оставалась хотя бы надежда на то, что его отцом был Хаширама, она должна была держаться за нее. — Мито, что ты хотела сказать? — мягко потеребил ее он, видя, что девушка совсем ушла в себя. — У нас будет ребенок, — ответила она, незаметно стиснув кулаки и впившись ногтями в мягкую и привыкшую к этому за долгие годы плоть ладоней. — А? — удивленно переспросил он, округлив глаза и на мгновение превратившись в растерянного мальчишку. — Ребенок, Хаши, — повторила его жена, неловко и застенчиво улыбаясь. — Ты ведь знаешь, откуда берутся дети, правда? — Я… догадываюсь. — У него стремительно покраснели уши, словно в своем желании обладать ее телом и любить его, он немного позабыл о возможных последствиях. — Мито, это… ух ты… У меня… у меня так сердце заколотилось! Вот послушай. Он взял ее руку и приложил к своей груди, продолжая улыбаться — восторженно и бестолково. «Он его, — вдруг с убежденностью подумала Мито. — Он его, потому что это правильно и иначе просто и быть не может. Это Бог Шиноби, и он был моим первым мужчиной. Иначе просто и быть не может». Эта уверенность пришла из ниоткуда, но была столь подавляющей и бескомпромиссной, что Узумаки показались глупыми все ее страхи и сомнения, что она испытывала несколько минут назад. Сейчас, сидя здесь, ощущая под своими пальцами, как бьется сердце одного из двух ее самых любимых мужчин, как переплетаются и вибрируют от переполняющей их силы потоки их чакры, она ощущала себя всецело принадлежащей лишь ему одному. И не было ни единой клеточки, ни единого комочка плоти в ее теле, что противились бы этому или вносили разлад в эту гармонию. — А это будет девочка или мальчик? — меж тем пришел в себя Хаширама. — Пусть лучше девочка! Чтобы была похожа на тебя, Мито! — Не дай боги, — испуганно помотала головой она, прикинув масштабы возможных последствий. — Пусть лучше мальчик, похожий на тебя. И я еще не знаю. Пока это даже не… совсем человечек, просто кусочек тебя и кусочек меня, слепленные вместе. — Ух ты! — с восторгом расплылся в улыбке Первый. — А потрогать можно? — Можно, но там ничего же еще… нет. — Она не договорила, а он уже положил свою широкую смуглую ладонь ей на живот и закрыл глаза, словно бы прислушиваясь. Потом уверенно заявил: — Я точно его чувствую. — Ты не можешь, — с сомнением возразила Мито. — Даже я еще ничего не чувствую. Разве что голова кружится по утрам. — А я чувствую, — уперся он. — Ты мне не веришь? — Ты… я… да ну тебя, — отмахнулась она, досадуя на саму себя за эту растерянность и неуверенность. Это мог быть их самый лучший день, самый прекрасный момент для обоих, если бы она была той женой, которую он заслуживал. Любил бы он ее так же сильно, если бы знал правду? Смог бы принять то, что в ее сердце оказалось достаточно места для двоих? Зная Хашираму, она почти могла поверить, что смог бы. Почти — ровно до того момента, как смотрела в его счастливые сияющие глаза. Достало бы в нем благородства разделить этот момент, возможно самый главный момент в жизни любого мужчины и отца, с лучшим другом на равных? И имела ли она право — она и все ее чертовы желания — отнимать у него этот момент? — Мито, что с тобой? — Счастье в его глазах сменилось тревогой. — Ты так побледнела. — Мне нехорошо, — через силу ответила она, хватая ртом воздух. — Не могу… не могу дышать. — Мито! Она оттолкнула его одной рукой, другой стиснув платье у себя на животе. Больше всего на свете ей хотелось сейчас оказаться как можно дальше отсюда. Подальше от этих мужчин, их требований, их жадности, их настойчивого желания присвоить не только ее тело, но ее разум и чувства. Она оказалась зажатой между ними, беспомощная в своей наивной надежде на то, что они оба позволят ей любить их, не выбирая и не ненавидя саму себя за невозможность сделать выбор. Она была виновна — о да, она была виновна в том, что с самого начала позволила хоть кому-то из них прикоснуться к себе. Она не выбирала эту судьбу. И стала женой Хаширамы не потому, что хотела этого. Она произнесла клятвы верности потому, что того требовал брачный ритуал, и тогда они были для нее всего лишь словами. Почти три года он не замечал ее, не чувствуя за собой ровным счетом никакой вины. Да и Мадара вряд ли бы посмотрел в ее сторону, если бы не Хидеко и тот факт, что она, Мито, сама пришла к нему в первый раз. Они оба выдумали себе невесть какую любовь, но было ли в этой любви место ей настоящей? Смог бы хоть один из них любить ее, порочную, ненасытную, жадную и такую глупую, а не свой придуманный идеал с ее лицом? Должна ли она была испытывать сейчас пожирающее ее чувство вины за то, что просто не может этому идеалу соответствовать? — Хочешь, я позову доктора? — меж тем продолжал допытываться от нее муж. — В таких случаях ведь всегда… нужно, чтобы был доктор. Нужно осмотреть тебя и… Я понятия не имею, что еще сделать… Несмотря на охватившие ее досаду и отторжение, Мито все-таки не смогла сдержать улыбки, глядя на его испуганное лицо. Едва ли хотя бы раз в жизни у Первого Хокаге было такое выражение лица на поле битвы или в споре с противником. Это было почти трогательно, и, будь все не так паршиво, как было, она бы даже нашла в себе силы умилиться этому. — Да, пусть придет доктор, — согласилась она. — И мне нужна Ая, пусть ее разыщут. — Да, да, конечно, — торопливо закивал головой Первый, помогая жене подняться и поддерживая ее на пути к веранде. Опираясь на его руку, Мито ощущала себя необыкновенно старой — изборожденной морщинами и сожалениями. Она не хотела так жить. Не хотела сожалеть о содеянном и оправдываться перед всем миром и самой собой за свои истинные желания. Этому учила ее Кимико-сенсей, и это внезапно открывалось для нее с совершенно иной стороны. Люди и их представления о ней, которые могли совсем не совпадать с тем, что было на самом деле. С Хаширамой она всегда чувствовала себя лучшим человеком, чем была на самом деле. А с Мадарой она выпускала на волю своих демонов — и становилась хуже, чем была. Именно поэтому, чтобы сохранить баланс, чтобы обрести гармонию с самой собой, ей так важно было чувствовать их обоих. И в то же время они оба разрушали ее, внушая ей такие мысли о самой себе, какие бы в ином случае и вовсе не пришли ей в голову. Мадара — пусть и неосознанно, наверное — внушал ей, что она грязная, отвратительная, похотливая изменница, у которой нет ничего святого в жизни. А Хаширама убеждал в том, что она достойная, сильная и добродетельная женщина, заслуживающая лишь самого лучшего. Кем же она была на самом деле? Наверное, кем-то посередине. Верной — но двоим сразу, жадной — но лишь в том, что касалось их двоих, умной — но недостаточно, чтобы не ввязываться во все это изначально, красивой… Она никогда не считала себя красивой, потому что еще в детстве увидела Хьюга Хидеко и с тех пор не представляла иной красоты. Судьба обошлась с ней жестоко и насмешливо — показала ей и дала распробовать двух величайших мужчин своего поколения. Таких разных и непохожих, но таких сильных, ярких, полных огня, идей и воли, что вела их вперед наперекор всем жизненным препятствиям. Они не сдавались, они не отступали, они сражались — каждый на своем фронте — и они оба любили ее, пусть и по-своему. Чего еще она могла желать теперь? Все остальное больше не имело значения. Правда рано или поздно должна была раскрыть себя, и Мито, наверное, теперь была готова к этому. Она готова была признать каждый из своих проступков и, глядя в глаза тому, кто вызвался бы судить ее, сказать, что не жалеет ни о чем. Она следовала зову своего сердца, просто его песнь оказалась совсем не такой, какой ее представляли себе другие. Хаширама помог жене устроиться в одной из гостевых комнат, поскольку ее собственная спальня все еще требовала некоторого ремонта. К тому моменту, как он разложил футон и помог Мито улечься, ее лицо снова разрумянилось, а из глаз пропало загнанное выражение. Его это порадовало, но он все равно отправился за доктором, чтобы тот осмотрел девушку. Он мог бы сделать это и сам, но его медицинские знания ограничивались ранами и переломами, и в том, что касалось женского здоровья, а особенно в столь деликатном положении, он был полный профан. Первый даже уже отметил для себя мысленно пару книг, которые ему бы следовало по этому поводу прочесть. В конце концов, доктор не всегда будет под рукой, и он хотел быть уверен в том, что в случае чего сможет сам оказать жене необходимую помощь. Новость о том, что он станет отцом, все еще не до конца уложилась у него в голове. Скажем так, она присутствовала там как некий инородный объект, и все его прочие мысли ходили вокруг нее хороводами. Иногда одна или две рисковали подойти поближе, но стоило пришелице шевельнуться и податься навстречу, как они с визгом бросались врассыпную. Хаширама никогда не представлял себя отцом. Ну, возможно, только очень абстрактно — мол, когда-нибудь в будущем, когда я построю лучший новый мир для всех нас. Конечно, это было глупо — заниматься любовью с женой и беспечно не задумываться о последствиях. Но сейчас, когда эти последствия были однозначными и неумолимыми, он пришел к выводу, что… рад им. Да, он был сбит с толку, немного — или не очень немного — напуган всем тем новым и непредсказуемым, что внезапно появилось в их жизни. Не знал, что ему делать и как себя теперь вести. Оказался просто погребен под волной идей о том, что и как нужно изменить и переделать в ближайшее время в самом Закатном дворце, а также во всем поместье в целом. Всего было так невозможно много, что у него кружилась голова, но вместе с тем Хаширама твердо знал, что справится. Да, будет сложно, страшно и непонятно, но он — они вместе — они обязательно справятся. Все происходящее внезапно обрело смысл, иной, более отчетливый и яркий. Его идеи об изменении мира, о безопасном доме для всех детей, его вера в светлое будущее для всех шиноби. Теперь, когда в этом будущем суждено было жить его ребенку, он просто не имел права сдаваться, сомневаться или отступать. Кто бы ни противостоял ему — Последователи, даймё или Хвостатые, — он справится со всем, чего бы это ему ни стоило. — Хаширама! Хаширама, да постой ты! Первый сбавил шаг и, нелепо мотая головой, не сразу увидел собственного брата, нагоняющего его. — Ты несешься, как ураган, что с тобой вообще такое? — недовольно поинтересовался тот. — Я уже думаю о том, что стоит тебе шлепнуть на плечо мою печать телепортации, а то в следующий раз я и вовсе рискую тебя не догнать. — Мито беременна! — с ходу сообщил тот, даже не слушая толком ворчание брата. — Слышишь, ты, старый дурак? У меня будет ребенок! Он стиснул брата в медвежьих объятиях и, приподняв его над полом, немного покружил в воздухе. От такого неожиданного поворота событий Тобирама немного ошалел и не сразу смог отреагировать на, собственно, услышанную новость. — Беременна? — почти по слогам повторил он чуть позже. — Вот как… Младший Сенджу нахмурился, лицо его недобро помрачнело и ожесточилось. — Да! — радостно подтвердил Хаширама. — Я так счастлив, что даже готов простить тебе твою идиотскую выходку. — Мою идиотскую выходку? — округлил глаза его брат. — Хаширама, да ты даже представить себе не можешь, что тут вообще происходит! — Почему нет? — беззаботно дернул плечом тот. — Очень даже могу. Ты скоро станешь дядей, представляешь? Слушай, где в этой деревне можно найти хорошего доктора… ну по женским делам? — Я не знаю, — отмахнулся Тобирама. — Брат, послушай. — Он крепко стиснул его за локоть, не давая взволнованному Первому, походившему сейчас на шар, переполненный горячим воздухом, отойти в сторону. — Мне нужно сказать тебе кое-что важное. — Что может быть важнее моей новости? — удивился и даже как будто немного оскорбился тот. — Я сегодня не хочу ничего слышать о работе. Пожалуйста, давай отложим все на завтра. Я просто не могу… В голове все это не помещается. Но младший Сенджу не собирался отступать: — Мадара попросил меня сказать тебе, что завтра на закате он будет ждать тебя у западной тропы рядом со Скалой Хокаге. — Зачем? — не понял Хаширама. Ему в самом деле было невероятно тяжело сосредоточиться на словах брата — вообще на чем угодно, кроме мыслей о Мито и их ребенке. — Я думаю, он хочет объяснить тебе, почему мы с ним сегодня… ну ты понимаешь, — выразительно двинул бровями Тобирама. — Я был у него, чтобы все обсудить и решить наши… недопонимания, и он попросил меня передать тебе эти слова. Это все, что я знаю. — Ну… ладно, — пожал плечами его брат. — Пусть так. Я рад, что вы начали… разговаривать, а не только мутузить друг друга. — Кто бы мне сказал про такое полгода назад, я бы не поверил, — проворчал младший Сенджу. — Ладно, иди за своим доктором. И передай Мито-сан мои поздравления. — Конечно! — просиял Хаширама, от души хлопнув брата по плечу. — Я все передам! Глядя вслед его стремительно удаляющейся фигуре, Тобирама ощущал пугающее и отчаяние и тяжелую усталость, навалившуюся на него. Он опоздал. И со своими советами, и с угрозами, и с помощью. Снежный ком уже покатился с горы и втянул в себя всех троих — и Мадару, и Мито, и его брата. И как бы ему ни хотелось думать иначе, исход всего этого теперь зависел только от них. Тобирама с мучительным вздохом поднял глаза к темнеющему небу. Уже давно он не чувствовал себя таким беспомощным.