Сага об Основателях

Сразу после заката воздух сковало холодом. Небо на западе, окаченное золотисто-алым маревом, тлело как уголья в остывающей печи. А темнота, долго и терпеливо выжидавшая своего часа, теперь накатывала стремительно, поглощая деревню и тем ярче расцвечивая одинокие всполохи фонарей и ламп. Сумерки угасли буквально за несколько минут, и скоро Мадара уже с трудом мог различить фигуры в конце улицы. У начала тропы, где он стоял, широко разрослись шиповник и бересклет, и ярко-красные листья последнего выразительно перекликались с рдеющими красками заката. Глядя на них, Учиха вспоминал о Мито. Эти воспоминания все еще оставались приятными, словно они с девушкой разлучились всего на пару дней, но он предчувствовал, что уже очень скоро им суждено стать болезненными и жгучими, выворачивающими его наизнанку каждый раз, когда он будет случайно или осознанно прикасаться к ним. Он уже дал себе слово, что больше не увидится с ней. Пусть лучше будет так — внезапно, в шуме и гаме, под треск ломающейся крыши и его собственных костей. Пусть он будет помнить ее вжимающейся в бок мужа, растерянной и прекрасной в своей естественности, чем обвиняющей или, еще хуже, плачущей из-за того, что произошло. Он все равно не знал, что ей сказать. И не был уверен, что у него хватит сил последовать их с Тобирамой договоренности, если Мито попросит его остаться. Все, что было между ними, это просто сон, невероятная причуда судьбы, которой суждено навеки затеряться в этих холодных октябрьских днях. Они оба позволили себе лишнего и оба теперь должны были до конца своей жизни расплачиваться за это — и он мог лишь эгоистично надеяться на то, что ему удалось забрать основную часть этой расплаты себе. За Хидеко, за Коичи, за предательство лучшего друга — Мадара готов был понести свое наказание. Ну или так ему сейчас казалось, когда он, вдохновленный чувством собственных жертвенности и благородства, воображал все величие свое поступка. Мужчина бы ни за что не признался — даже самому себе, — что в глубине души был рад тому, что все так обернулось. Что у него появился настолько весомый и оправданный повод уйти из этой проклятой деревни и разорвать все прежние связи. Ему с легкостью удалось убедить самого себя, что то, что ждет его за ее пределами, должно быть и обязательно будет лучше и правильнее того, что было у него сейчас. Он наконец расправит плечи и перестанет оправдываться за то, кто он есть и кем не является. Учиха благословили его покинуть клан, отринув предложение последовать за ним. И он был этому рад. Понимал, что, наверное, не имеет права на эту радость, но, как и всегда, его разуму исключительно легко удалось найти оправдание его проступкам. Он не просто уходил от них — он уходил искать иной способ спасти свой клан. Вооруженный знаниями с Каменной Скрижали и столь многими советами, он был готов искать для Учиха новый путь. Быть может, когда он придет к ним с готовым решением, а не просто с абстрактными рассуждениями о несовместимости его клана с другими, тогда его соплеменники будут вести себя иначе. Его рассеянно блуждающий по округе взгляд выхватил из сгущающейся темноты фигуру в бело-красном одеянии. Судя по всему, Хаширама задержался на работе и решил не переодеваться перед встречей с ним. Что ж, так было даже символичнее — Первый Хокаге и тот, кому никогда не суждено было стать им. Это было невозможно с самого начала, и только теперь Мадара в полной мере понимал это. Он поднял руку в перчатке, приветствуя друга, и тот ответил ему тем же. Когда он подошел ближе, Учиха увидел, что Хаширама взволнован, что его буквально распирает что-то изнутри. На мгновение Мадара с похолодевшим сердцем подумал, что тот каким-то образом все узнал, что Тобирама проболтался или Мито не смогла больше обманывать мужа. Но нет — Сенджу слишком широко улыбался, а значит это определенно было вызвано иными причинами. И, поняв это, Учиха осознал еще и кое-что другое — он не хотел знать, в чем там было дело. Было ли это вызвано очередным удачным союзом или разрешением затяжного конфликта. Черт побери, даже если Хаширама разыскал Тень и приволок его в застенки Скалы Хокаге, Мадаре это было неинтересно. Он целенаправленно и осознанно собирался изъять из своей души и памяти ту ее часть, что отвечала за эти годы, что они провели вместе и лелеяли одну мечту на двоих. Больше все этого не могло и не должно было существовать. — Интересное место ты выбрал для встречи! — проговорил немного запыхавшийся Хаширама, подойдя ближе к другу. — Я даже не уверен, что бывал здесь раньше. Куда ведет эта тропа? — Если не знать наверняка, то можно решить, что в никуда, — отозвался Мадара. — Идем за мной, я кое-что тебе покажу. — Да. Да, я тоже хотел бы кое-что тебе... ну не показать, конечно. Мадара, у меня такие новости! — Я ухожу из деревни, Хаширама, — перебил его он, чувствуя, что если не скажет это прямо сейчас, если позволит другу продолжать и снова затянуть его в дела Конохи, то его просто разорвет на кусочки. — Уходишь? — Первый явно не вполне понял, что тот имел в виду. А из-за того, что они шли по тропе друг за другом, он не видел его лица и не мог с уверенностью предположить, насколько все серьезно. — Куда? Тоже нашел себе миссию, как Амари-сан? Не помню, чтобы ты отмечался у меня по этому поводу. — Последнее прозвучало скорее шутливо. — Нет, ты не понял. — Мадара все же остановился и обернулся к нему. К этому времени небо на западе уже поблекло, из оранжево-красного став тускло-желтым. На Скале Хокаге, к которой они подошли уже почти вплотную, загорелись редкие фонари, окаймляющие длинную каменную лестницу, но их приглушенного света не хватало для того, чтобы разогнать тени там, где стояли мужчины, и оттого фигура Хаширамы в длинной хламиде Хокаге парила в полумраке размытым белым пятном. — Я ухожу насовсем. Не на миссию или вроде того. Я не собираюсь возвращаться. Первый замер на месте. Слова друга никак не желали укладываться у него в голове, словно тот внезапно заговорил на иностранном языке. Все это походило на дурную шутку или неудачную попытку давления. Это просто не могло быть правдой, а потому он не знал, как ему на это реагировать. — Мы ведь можем поговорить об этом, верно? — наконец неуверенно уточнил он. — Понимаю, что для тебя это неожиданно, но я пришел к выводу, что иного выхода просто нет, — пожал плечами Мадара. — Не стой столбом, мы почти пришли. Одним длинным, по-звериному пластичным прыжком он преодолел высоту в пару метров, уцепившись одной рукой за выступ в скале, а потом подтянувшись и уверенно прикрепившись чакрой к гладкому камню. Хашираме ничего не оставалось кроме как последовать за ним. Сенджу ощущал мучительную потребность заглянуть другу в глаза, убедиться, что тот говорит всерьез и что все происходящее не какой-то дурацкий розыгрыш. Но Мадара не смотрел в его сторону и не оборачивался, пока они не добрались до узкой проймы в каменном теле скалы, которая внезапно оказалась началом длинного извилистого коридора, уходящего глубоко внутрь. Хаширама никогда прежде здесь не бывал — он даже не знал, что это место существует. На некоторое время любопытство и удивление сгладили его ошеломление после слов друга. Он с интересом осматривал обтесанные и укрепленные каменные стены с вставленными в них подставками для светильников, и не мог поверить, что работы подобного масштаба были проведены втайне от него и остальной конохской верхушки. Он чувствовал, как вибрирует под его ногами пол, защищенный от вторжения барьерными печатями — судя по всему, Мадара снял их для того, чтобы они могли спокойно пройти внутрь. Иначе этот длинный туннель, вгрызающийся в гору, подобно гигантской змее, мог бы превратиться в гробницу, осыпавшись сразу с двух сторон. Но еще больше прежнего Хаширама удивился, когда они наконец достигли конца этого коридора и оказались в небольшом зале, единственным украшением и предметом интерьера в котором была широкая каменная плита с выдолбленными на ней письменами, чей язык был Сенджу незнаком. Он сразу почувствовал исходящую от нее энергию — вязкую, густую, древнюю. Глядя на нее, мужчина вдруг подумал, что она была старше этих стен. Что резец вонзился в нее задолго до того, как появилась Скала Хокаге. Он не был уверен, что такое вообще возможно, но сила, что таилась в этих надписях — тревожная, темная сила — не походила ни на что из того, с чем ему приходилось сталкиваться прежде. Заметив, как пристально и беспокойно Хаширама смотрит на Каменную Скрижаль, Мадара пояснил: — Этот камень был доверен клану Учиха давным-давно. И до этого момента его не видел никто, кроме членов нашего клана. — Он сделал паузу, чтобы дать другу возможность оценить широту собственного жеста. Но тот, кажется, даже толком не понимал, о чем ему сейчас говорили. — Чтобы расшифровать письмена, оставленные на нем предками, необходимо владеть глазными техниками Учиха. Но даже мне удалось понять не столь многое. Например, это. — Мадара приблизился к камню и провел пальцами по его поверхности, словно считывая замысловатые письмена пальцами. — Стремясь к миру, Бог разделил все на Инь и Ян. Эти две противоположности, стремящиеся к единству, в свою очередь, образуют нашу Вселенную. — Камень отзывался на его прикосновение, мужчина чувствовал его гулкую, подрагивающую вибрацию. Словно внутри него спал древний дух, разумный и жестокий. Из тех, кого лучше и вовсе никогда не будить. Мадара с усилием заставил себя оставить Скрижаль в покое и снова встать напротив своего друга. — Другими словами, лишь объединив две противоборствующие стороны, можно достичь счастья, — закончил он, растирая между пальцами каменную пыль. — Однако можно объяснить это и иначе. Хаширама наконец оторвал взгляд от каменной плиты и перевел его на Мадару. Хотел было что-то сказать, но так и не смог произнести ни слова. — Думаешь, я такой наивный? — задумчиво спросил Учиха, внутренне досадуя, что Первый никак не реагирует на его слова и вообще словно бы потерял дар речи с того момента, как они вошли сюда. — Если это из-за Тобирамы, я с ним разберусь, — ответил тот, с трудом стряхнув с себя сковавшее его оцепенение. — Послушай, мне не справиться здесь без тебя! Это просто... просто глупо. Ты не можешь говорить всерьез. Лицо Мадары осталось непроницаемым и холодным, как поверхность Каменной Скрижали. И Хаширама вдруг почувствовал, что к его горлу подкатил липкий страх — чувство, которое он давно уже не испытывал. Страх того, что он в самом деле может потерять друга. — Пожалуйста, останься со мной, — взмолился он. — Как правая рука Хокаге, как... мой брат. Жители в конце концов все увидят и разделят твою точку зрения. И когда это произойдет, Вторым Хокаге, без сомнения... — Станет Тобирама, — спокойно, но беспрекословно перебил его Учиха. — А вот когда это случится, дни моего клана будут сочтены. Я не могу спокойно наблюдать за этим, а потому посоветовал членам клана уходить из деревни. Но ни один человек не прислушался ко мне! — Его губы скривило горькой усмешкой. — Я не смог защитить своего брата. А теперь я еще и не смогу сдержать своего обещания защищать клан... Мне не верят даже те люди, которых я пытаюсь защитить! — Это неправда! — пылко воскликнул Хаширама. — Все скоро... — В тот момент мне следовало дать тебе лишь один вариант, — вдруг задумчиво произнес Мадара, вспомнив бой после смерти Изуны и свое опрометчивое предложение позволить Хашираме выбрать между своей жизнью и жизнью Тобирамы. — Нужно было потребовать, чтобы ты убил своего брата. Ты называешь братом меня, но, случись выбирать между нами, кому бы ты оставил жизнь? Хаширама почувствовал, как у него начала кружиться голова. Словно бы все это происходило не взаправду. Не после всего, что они пережили вместе. Мадара вдруг превратился для него в пугающего незнакомца, отстраненного, далекого и полного ненависти и разочарования. Неужели он скрывал все это на протяжении стольких лет? Умело притворялся его другом, на самом деле вынашивая план мести за смерть Изуны? И тогда то, что случилось в саду у Мито, не было вовсе никаким недоразумением. Они в самом деле хотели убить друг друга. У Хаширамы больно кольнуло в сердце, а его рот вдруг наполнился уже отчасти позабытым горьковатым вкусом трав, сопровождавшим его столько пробуждений подряд этим летом. Боль в сердце отозвалась в голове, и он почувствовал, как его лоб обхватывает стальной прут мигрени. — Я очень хорошо понимаю тебя и то, какой ты человек, — меж тем рассудительно продолжил Мадара, даже не глядя на своего смертельно побледневшего друга. — Но... я не могу так больше. И потому ухожу из деревни. Я выбираю другой путь. — Он замолк и склонил голову, по губам его скользнула улыбка, полная то ли сожаления, то ли обреченности, но Первый ее не заметил. — Я позволил тебе увидеть эту плиту только потому, что мы уже давно знаем друг друга. Хочешь знать, что я думаю о том, что здесь написано? Объединение ничего не значит, это просто молчаливое продолжение борьбы. — Ты не прав! — закричал Хаширама, уже не скрывая растерянности, граничащей с паникой, в своем голосе. — Я не позволю этому произойти! Учиха был вынужден отвернуться. Просто чтобы не выдать овладевших им чувств. Он сам не вполне верил в то, что говорил. Это звучало правильно — это звучало как то, что он мог бы сказать, учитывая все обстоятельства. Но чувствовал он другое. Он одновременно упивался произведенным эффектом и неприкрытой болью на лице Хаширамы — и ощущал, как соскальзывает в огненную пропасть у себя под ногами. В том, чтобы разрушать свою жизнь своими же руками, была этакая пикантная изюминка, от которой слабели колени и кружилась голова. — Хаширама, ты этого даже не замечаешь, — хрипло произнес он, стиснув кулаки и жалея, что не может ударить в стену. — Кажется, настало время снять розовые очки и перестать скрывать истину за красивыми фразами. Этот мир такой, какой он есть... Хочешь ты этого или нет. Этот паршивый мир, полный невозможностей, ошибок и паскудной несправедливости. Мужчины, что разделили на двоих одну мечту и не смогли разделить одну женщину. Да и было ли дело в одной только Мито? Конечно, нет — и уже давно. — Ты меня даже не слушаешь, Мадара! — горестно уронил руки Хаширама, который все еще не мог до конца поверить в то, что все происходящее взаправду. Этот бессмысленный разговор, отдающий надменной театральщиной, этот древний, полный хтонической тьмы камень, этот холод в глазах и голосе его лучшего друга, с которым они, кажется, еще совсем недавно обменивались шутками и хлопали друг друга по плечу. Всего этого просто не могло, не должно было существовать на самом деле. Но вот они оба, стоят друг напротив друга, и кажется, что нет крика громче, чем тишина, с каждой секунд все больше отдаляющая их друг от друга. — Единственный человек, способный драться со мной на равных, — Мадара произнес это с замиранием, почти с восторгом, — это ты. И когда я смогу воплотить свою мечту в реальность... Я буду счастлив сразиться с тобой. Его глаза полыхнули красным, складываясь в узор шарингана, но Хаширама не отвел взгляд. Он не боялся ни атаки, ни гипноза, ни вторжения в свой разум. Куда сильнее его сейчас пугала возможность не сделать и не сказать тех самых слов, что заставят Мадару прийти в себя и перестать нести чушь. Ему хотелось взять Учиху за плечи и как следует встряхнуть, чтобы тот пришел в себя, но его руки словно одеревенели, а пульсирующая боль в голове лишь нарастала, перекрывая мысли. — Воплотить свою мечту в реальность? — тихо повторил он. — Но я думал, что все наши с тобой мечты будут воплощены в этой деревне. — Ты так и не научился видеть лес за деревьями, — хмыкнул Мадара, качнув головой, и узор на сетчатке его глаз изменился еще раз, перейдя в мангёке. — Тогда как весь замысел далеко перешагнул твои нынешние «мечты». Он не был до конца уверен, о чем именно говорит, но в ту минуту его переполняла неизвестно откуда взявшаяся уверенность — не только Хашираме под силу менять и перестраивать под себя окружающий мир. Он тоже на это способен. И если Первый Хокаге сумел построить свою деревню, то он, Учиха Мадара, сможет ее разрушить — и выстроить на руинах что-то новое. В конце концов, почему бы и нет. Просто начать с чистого листа, скроить и сшить по новому лекалу. Человек в маске сказал ему, что он сам способен стать солнцем, а не играть роль чьей-то тени. Прежде Мадара не понимал смысл этих слов и не верил в них — но лишь потому, что пытался примерить на себя одежды Хокаге Конохи. А если не будет никакой Конохи... Никаких правил, никаких чертовых предрассудков, никаких Хокаге, никакого предопределенного будущего. Мир, где все можно будет начать с начала и изменить так, как захочется. Он слишком долго плясал под чужую дудку, считая себя неспособным принимать нужные решения. Он слепо следовал за Хаширамой и его волей, был отвратительно покладистым и удобным для тех, кто даже не уважал его. — Если так, прошу, расскажи мне об этой своей мечте! — Голос Хаширамы ворвался в его медленно, но верно закипающие мысли. — Я тебя внимательно слушаю. Если в ней есть место нашей деревне, я буду рад любым твоим советам. Но Мадара только хмыкнул и мотнул головой: — Видишь ли, в ней нет места нашей деревне. И как я уже сказал, этот замысел намного превосходит твое понимание. Не пытайся отговорить меня или следовать за мной. Тебе лучше других известно, с каким упорством я добиваюсь цели, поставив ее перед собой! — Я не прошу о многом. Но ради всего, что нас объединяло, ради нашей дружбы... Если это еще что-то значит для тебя... Скажи мне правду. Скажи, почему ты уходишь и что это за... замысел такой. — Хаширама шагнул к нему навстречу, бессильно протягивая руки в его сторону, но Мадара даже не изменился в лице. — Я хочу изменить мир, старый друг, — ответил он со степенной торжественностью в голосе, что скрывала лающую и дерущую глотку злость внутри. — Я долго пытался сломать себя, чтобы жить в том мире, что создал ты. А теперь вижу как никогда ясно. Мне в нем нет места и никогда не было. Ты... чертовски хорошо умеешь убеждать людей в том, что они хотят следовать за тобой. Даже тех, для кого подобное следование равносильно самоубийству. Хочешь правду, Хаширама? Ты уничтожаешь меня каждый день, вгрызаешься в мою плоть своими добродетельными речами, убеждаешь в том, что желанное мне — губительно, гадко и недостойно. Заставляешь меня измениться тебе под стать, не понимая, что растворяешь меня в своем свете, как в кислоте. Хочешь знать, кто я? Хочешь понять, что значит быть Учиха? — Он осклабился, чувствуя, как кровь стучит в висках. Медленно подняв руку, он указал на свое лицо. — Это глаза моего мертвого брата, которые я был вынужден забрать у него, чтобы не ослепнуть. Если бы он не умирал у меня на руках, мне пришлось бы выбирать между его жизнью и собственным зрением. Мой отец... Мой отец практически у меня на глазах заживо сжег девушку, которую я любил, чтобы наделить меня этой силой. Теперь эти глаза, впитавшие столько чужой боли, обладают силой, сравнимой с силой богов. И эта судьба ждет каждого Учиху, если только он посмеет следовать тропе, проложенной предками. Мы поставлены выбирать между счастьем и силой, между возможностью защитить то, что нам дорого, и своими близкими. Этот выбор, который никто и никогда не должен делать, вплетен в судьбу каждого из нас. — Ты никогда не рассказывал мне о том, как получил эти глаза, — тихо проговорил Хаширама. — Ты столько прячешь в себе, скрываешь ото всех, носишь в груди как камень. Зачем? Кому стало легче от того, что ты столько лет скрывал от меня правду? Или ты вправду считал, что я не смогу принять и понять ее? — Я убил своего отца, — резко, но как-то равнодушно, словно речь шла о какой-то мелочи, произнес Мадара. — Я убил того строителя, Ямамочи Кэя. Амари разрезала его тело на куски и спрятала там, где его никто и никогда не найдет. Я изнасиловал Хьюга Хидеко, и мне нравилось причинять ей боль. Я... — Он почти был готов сказать про Мито. Уже ощутил привкус ее имени на своих губах, но не смог. Не смог предать ее и нанести этот последний завершающий удар. Его захлестнули непрошенные воспоминания — короткой жгучей волной. Улыбка Мито, смущенная, но полная многообещающей неги. Смех Хаширамы, сидящего с ним за одним столом. Добродушная усмешка на лице качающей головой Амари. Коноха, залитая солнцем, лежащая у его ног и доверчиво раскрывающая ему свои объятия. Боги, что он вообще делал и как они двое вообще оказались в этом самом моменте... Хаширама молчал, но взгляд его был красноречивее всяких слов. Признания Мадары больно ранили его, но что было куда хуже — он давно догадывался если не обо всем, то о многом. Знал, что подозрения Тобирамы во многом не были беспочвенны, знал, что сам слишком на многое прежде закрывал глаза, надеясь, что это будет неважно. — Быть может, тебе правда... лучше будет немного побыть вдали от этого места, — наконец с усилием произнес он. — Я вижу, что ты запутался, и я понимаю, что если буду пытаться удержать тебя силой, то сделаю только хуже. Но это не значит, что я хочу, чтобы ты ушел. Ты однажды сказал мне, что доверие означает позволять другу делать то, что он считает нужным, не требуя от него отчета. Я... сделаю это для тебя. Если ты действительно считаешь, что иного выбора нет. Учиха молчал, стоя к нему спиной и низко опустив голову. Часть его надеялась, что Хаширама все же не сдастся. Будет настаивать до последнего, привяжет его техникой к полу в конце концов. Но тот отпускал его. Из страха ли перед его деяниями или из жалости — но отпускал. И Мадара уже сам не понимал, где заканчивается его обещание Тобираме убедить его брата в искренности своего желания уйти из деревни и начинается та правда, которую он, возможно, все это время скрывал даже от самого себя. — Прощай, старый друг, — коротко выдохнул он и, не оборачиваясь, покинул зал Скрижали. А Хаширама вслепую добрался до стены и привалился к ней всем своим весом, чувствуя, как из-под широкой шляпы Хокаге по его лицу струится пот. Горечь трав пропитала его язык и щеки изнутри, и он едва чувствовал собственное тело. Понадобилось несколько долгих минут, чтобы сердце перестало заходиться в барабанном бое, а пелена перед глазами развеялась. Но когда он вышел наружу и грудь его наполнилась ледяным ночным воздухом, Мадары уже нигде не было.

~ * * * ~

«Отец, прошу прощения, что давно не писала вам. Признаюсь, мысли мои были заняты совсем другими вещами, и вы бы вряд ли похвалили меня, узнав какими именно...» Мито прекратила писать и, пробежав столбики иероглифов быстрым оценивающим взглядом, пришла к выводу, что это никуда не годится. Она начинала это письмо уже трижды и трижды останавливалась, не окончив приветствия. Слова отказывались укладываться в ровное гармоничное полотно, они казались угловатыми и выпирающими, словно каждое из них были переполнено фальшью до такой степени, что линии ее не выдерживали. Кимико-сенсей учила ее всегда говорить правду и быть честной с теми, кто ее любит. Возможно, эта стратегия подходила для людей вроде самой госпожи Сарутоби — достойных и добродетельных, лишенных червоточинки внутри и не знающих о губительном воздействии долго подавляемых желаний. Легко быть искренним, когда твои мысли чисты, как утренняя роса, и ты можешь гордиться каждой из них. Легко учить этому других, когда ты в силах вдохновить их своим сияющим примером. Испытывала ли Кимико хоть раз то, что выпало на долю Мито? Эту сжигающую страсть, лишающую разума и совести, эти настырные желания тела, что разрывают изнутри, требуя выхода, требуя все больше и больше? Где проходила грань между духовным и телесным и так ли она была тонка? «Отец, спешу сообщить вам, что в скором времени вы станете дедушкой. Мы с моим мужем были бы очень рады, если бы вам удалось приехать к нам этим летом и познакомиться с внуком или внучкой. Я могу лишь надеяться на то, что он или она унаследуют хотя бы часть вашей силы — как физической, так и духовной.» Она снова задумалась, и мысли опутали ее, подобно зачарованным тенетам, наполняя руку тяжестью. Не осознавая в полной мере, что делает, девушка добавила ниже еще одну фразу, корявую и сползающую вправо, словно в бессилии. «Как вообще жить дальше, если ты умудрился потерять все, что было тебе дорого?» — Мито, ты здесь? Она обернулась на голос, и на лице ее проступила слабая улыбка. На пороге ее комнаты стояла Амари, одетая в плотную куртку, из дубленой кожи и перетянутую ремешками. Судя по всему, она вернулась совсем недавно и едва успела сбросить с плеч тяжелый рюкзак с походными вещами. Лицо девушки, разрумянившееся и ясноглазое, выглядело посвежевшим, словно она вернулась не с миссии, а с продолжительного отдыха. — Так и знала, что найду тебя здесь, — с улыбкой покачала головой Учиха. — Ты вообще когда-нибудь бываешь на свежем воздухе? — Я пытаюсь, — неоднозначно отозвалась Мито, поднимаясь навстречу подруге. Та критически оглядела ее с головы до ног, словно в поисках пакли или паутины, потом махнула рукой и радостно обняла Узумаки, обдав ее уличным холодом и запахом можжевельника. — Смотри, совсем тут мхом порастешь, — весело произнесла она. — А поесть есть чего? — Я попрошу Аю накрыть стол, — кивнула Узумаки. Внезапное появление Амари, такой бодрой и энергичной, немного выбило ее из колеи. Но она была рада ей — хотя бы потому, что этот поток свежего ветра был способен ненадолго развеять не отпускающую ее который день меланхолию. Учиха, когда они сели за стол, пустилась в пространный рассказ о своей миссии — было видно, что впечатления об оной еще были свежи в ее памяти и более того стали одними из лучших за очень долгое время. Она говорила о маленькой деревне, затерянной в горах, где по ночам зажигались круглые белые фонари, похожие на блуждающих духов. К утру долина, где она находилась, заполнялась туманом, как свежим молоком, и с утра было невозможно разглядеть ничего на расстоянии вытянутой руки. Зато если забраться повыше, можно было увидеть, как солнце рождается прямиком из сердцевины горы, расщепленной надвое словно ударом гигантской молнии. И воздух там, на высоте, был такой холодный и свежий, что от него начинала кружиться голова. Пока заказчик Амари поправлял свое здоровье на серных источниках, она успела дважды обойти всю долину и изучить каждый ее уголок. Нашла гнездо с голубыми птичьими яйцами, куст с крупными фиолетовыми ягодами и бархатистыми листьями, похожими на шерстяные ладошки, и скальный скол, внутри которого разноцветными узорами расходились линии горных пород. Искупалась в быстрой горной реке и едва не содрала себе всю спину о каменистое дно, когда ее поволокло вперед быстрым бурлящим потоком. Видела стадо диких коз, которые взбирались по почти отвесной горе не хуже любого шиноби, а однажды и вовсе заночевала в горах в палатке и полночи лежала без сна, глядя, как медленно вращается над ее головой усыпанный яркими звездами небесный свод. Мито слушала истории подруги, затаив дыхание. Все это было для нее так необычно и так увлекательно, словно Амари делилась не подробностями рядовой миссии, а рассказывала ей красивую легенду о древних и диких землях, куда ей, Мито, вход был отныне навсегда заказан. — А что нового в деревне? — наконец выдохлась Учиха, с удовольствием принимаясь за приготовленную для них слугами еду. — Я пыталась разыскать Мадару, но ты ведь его знаешь — никто никогда не может сказать, где он. Подруга ее какое-то время ничего не говорила, словно не желая быть тем самым человеком, который преподнесет девушке плохие новости. Но потом, тяжело вздохнув, ответила: — Он ушел. — Куда ушел? — не сразу поняла та. — Тоже на миссию? — Нет, — с сожалением ответила Узумаки. — Совсем ушел. Я сама узнала... не сразу. Он не говорил со мной, прежде чем уйти, поэтому я не знаю... что послужило причиной. Амари опустила глаза и досадливо прикусила губу. Потом, словно отказываясь впадать из-за этого в уныние, помотала головой и проговорила: — Может быть, я знаю. — В самом деле? — искренне удивилась Мито, и сердце ее пропустило несколько ударов. Их с Мадарой связь началась еще до того, как его ученица ушла на миссию. Могла ли она знать или хотя бы догадываться о том, что происходит? Но, оказалось, что Учиха говорила совсем о другом: — Я давно стала замечать, что ему тесно здесь. Он пытался прижиться... искренне пытался, я это видела. Он надеялся, что все получится, и я надеялась тоже. Но... видимо, не получилось. — Ее лицо погрустнело, и девушка с горечью поджала губы. — Что именно не получилось? — Узумаки вдруг осознала, как многого могла не знать о мужчине, с которым больше месяца делила постель. Не то чтобы они совсем не говорили, хотя порой на это в самом деле не оставалось времени. Просто он редко делился своими чувствами, предпочитая отшучиваться или отделываться непристойными комплиментами, которые заставляли ее краснеть и порой забывать о том, каким был ее изначальный вопрос. Зато он умел слушать, пусть даже порой ей казалось, что он слушает не ее слова, но просто звучание ее голоса. Она рассказала ему о Девятихвостом и Акико, который искал его прямо сейчас. О своем детстве и родителях, даже о своей потерявшейся кошке и Рико. О соснах на морском берегу и золотых драгоценностях, сверкающих под водой. Они обходили молчанием лишь одну тему — Хидеко и того времени, что Мито провела в поместье Хьюга. О себе же Мадара рассказывал неохотно и мало, словно практически любое воспоминание о детстве и семье причиняло ему боль. Он только начал раскрываться, медленно оттаивая рядом с ней, как покрытый изморозью камень, но этого все еще было мало — слишком мало, чтобы она могла с уверенностью говорить о том, что и почему движет этим мужчиной. И теперь, когда ей внезапно открылась возможность поговорить о нем с человеком, что знал его, бесспорно, лучше всех на свете, она испытывала мучительное любопытство, которое, однако, слишком тесно соседствовало с опасением, что ей может не понравиться то, что она услышит. — У него не получилось стать тем человеком, которого в нем видел его брат, — тихо произнесла Амари. — Я знаю, что он всегда этого хотел, пусть даже сам себе в этом не признавался. Стать великим лидером Учиха, что приведет свой клан в светлое будущее. Ему с детства все внушали, что он может таким быть — что он обязан таким стать. От него всегда требовали больше, чем от других, потому что он был старшим сыном и... потому что он был силен. Эта сила была дана ему от рождения, но вместе с ней ему досталось слишком много чужих амбиций и предубеждений. Узнавая о том, кто он и что он может, каждый считал своим долгом объяснить ему, как следует воспользоваться этой силой. От него так много ждали, но никто никогда не спрашивал, чего хотел он сам. — А ты знаешь, чего он хотел? — Как Мито ни старалась, этот вопрос все равно прозвучал слишком взволнованно, почти умоляюще. — Быть... признанным, наверное, — неуверенно пожала плечами Амари. — Чтобы в нем видели не его силу, титул или предназначение, но... просто человека. Он боролся с собственными представлениями о себе всю свою жизнь. Учиха Мадара. Его имя уже давно стало синонимом страшного ёкая из подвала, и я... я думаю, он наконец с этим смирился. — Нет! — вырвалось у Мито почти против ее воли. — Нет, он... он пытался... он мог бы стать кем-то другим. Он почти им стал. Черт. Она запустила пальцы в волосы, лохматя их и карябая ногтями прохладные кончики металлических шпилек. Перед ее полузакрытыми глазами встал образ Мадары, лежащего в блаженном полусне в ее объятиях. Тогда она думала лишь о том, как бы их не увидели — и еще о всякой ерунде, что обычно лезет в голову влюбленной женщине, эгоистично зацикленной на собственных желаниях и чувствах. Она всегда думала только о себе — о том, как это скажется на ней, и о том, как ее поведение воспримут другие люди, если все станет известно. Она даже не замечала, как он менялся рядом с ней, словно она была для него последней и единственной спокойной гаванью на всем белом свете. Каким тяжелым и неповоротливым становилось его уставшее тело после того, как охватывавшая их страсть находила свою разрядку, словно на его плечах лежал вес всего мира. Амари смотрела на нее с удивлением, и у нее впервые начали закрадываться подозрения относительно того, какие отношения связывали ее подругу и ее наставника на самом деле. Мито уже однажды признавалась ей в том, что ее влечет к Мадаре, но одно дело — испытывать к кому-то влечение и совсем другое, этому влечению поддаться. — Между вами... что-то произошло? — наконец неуверенно спросила она. Узумаки вспыхнула жгучим румянцем, до боли стиснув кулаки, но потом ее плечи поникли, и она едва слышно отозвалась: — Если я это произнесу это вслух, как мне тогда жить с самой собой? Амари протяжно выдохнула, опустив голову, а потом от души выругалась: — Старый кобель, вот ему покоя нет! Мито растерялась и даже не нашлась, что ответить — так велика была ее убежденность, что во всем, что случилось между ней и Учихой, виновата лишь она одна. — Ты ведь не считаешь, что он ушел из-за тебя? — вдруг спросила Амари, с тревогой посмотрев на подругу. — По глазам вижу, что считаешь. Узумаки-химе, да когда же ты перестанешь думать, что весь мир вращается только вокруг тебя! — Я так не думаю, — не очень убедительно пробормотала та, пряча взгляд. — Послушай меня внимательно, — проговорила Учиха, взяв ее за плечи и заставив снова посмотреть себе в глаза. — Мадара это бочка с порохом. Или даже... с чем-то еще более нестабильным. Мой отец наверняка бы сочинил более выразительную метафору, но, прости уж, я не сильна в химии. Всю свою жизнь он испытывал гигантское давление со всех сторон — сначала от отца, потом от брата, а затем от твоего мужа Хокаге. Если он нашел в твоем лице человека, который ничего от него не требовал и просто принимал его таким, каким он был, это было, пожалуй, лучшим, что с ним вообще могло случиться. — Зачем ты оправдываешь меня? — бессильно покачала головой Мито. — Хочешь обрести в моем лице карающий меч нравственного правосудия? — фыркнула Амари. — Ну уж нет. Хочешь заниматься самобичеванием, я ничего не смогу с тобой поделать. Но сыпать соль на открытую рану и тем самым давать тебе повод почувствовать себя оправданно несчастной и отвратительной? Нет, извини, это ты не по адресу. Девушки несколько секунд смотрели друг другу в глаза, потом Мито наконец улыбнулась. — Я скучала по тебе, Амари-чан, — честно призналась она. Они провели вместе остаток дня, но больше не говорили о Мадаре и подробностях произошедшего между ним и Мито. Амари, которая уже давно заподозрила, что ее наставнику становится слишком тесно и скучно в Конохе, не была особо удивлена тому, что он ушел из деревни, и сожалела лишь о том, что не успела проститься с ним лично. С другой стороны, он же всего лишь покинул свой дом, а не исчез с лица земли. Девушка была убеждена, что обязательно отыщет его, если ей действительно этого захочется. И хотя откровения Мито ее немного шокировали, через некоторое время она пришла к мысли, что это было в некотором роде неизбежно. Оба они, мятущиеся, недовольные своим местом в мире, с детства лишенные возможности трезво оценивать самих себя и окружающих, были обречены на взаимное притяжение. Для Амари в этом вопросе не существовало морально-этической оценки — отчасти из-за того, что она была всей душой предана Мадаре, а не его лучшему другу, а отчасти из-за того, что границы дозволенного и общепринятого для нее пролегали не совсем там же, где у большинства. В конце концов она росла рядом с Мадарой и с довольно юного возраста знала о его пристрастиях, вкусах и способах снять напряжение. А потому уже давно принимала это как данность, не осуждая и не закатывая в ужасе глаза. И тем не менее где-то в глубине души она чувствовала облегчение из-за того, что в ее жизни никогда не происходило чего-то подобного. Она так и не узнала, какую роль во всей этой истории сыграл ее муж. Мито стало слишком стыдно рассказывать о том, как их едва не поймали с поличным, и сам Тобирама, по договоренности с Мадарой и ввиду того, что Учиха исполнил данное обещание и покинул деревню, тоже промолчал. И связь между двумя этими событиями, пускай и достаточно очевидная для тех, кто захотел бы ее увидеть, ускользнула от их внимания, заслоненная вескими доводами Амари в пользу того, что уйти из деревни было личным выбором Мадары и никак иначе. Мито ей верила и уже сама не хотела считать иначе. И хотя она тосковала по ушедшему возлюбленному, эту боль разлуки девушка воспринимала как неизбежное наказание за ее ложь и измены. Можно сказать, принимала ее с радостью и покорностью кающегося грешника. К середине ноября Мито вместе с Аей, единственной служанкой, которую она оставила при себе, переселилась на половину мужа. Закатный дворец, пострадавший во время схватки Тобирамы и Мадары, стал обителью слишком многих неприятных воспоминаний. К тому же на переезде настаивал и сам Хаширама, поскольку хотел быть уверен, что его жена, находящаяся в деликатном положении, всегда будет рядом и он сможет в любой момент прийти к ней помощь — или если ей просто станет скучно. Мито не противилась, хотя после ухода Мадары сильно замкнулась в себе. Хаширама списывал это на беременность и не напирал, позволяя девушке самой разобраться со своими мыслями. Да и, честно говоря, ему самому было о чем подумать. И тот момент, когда они могли поделиться друг с другом болью этой утраты и обнаружить друг в друге самых понимающих и сострадательных товарищей по несчастью, был безвозвратно упущен. После переезда Мито на волне сопровождавшего этот процесс чувства обновления решила не останавливаться на достигнутом. Закатный дворец, такой уютный, закрытый и спрятанный ото всех в густых кронах деревьев и цветах, стал для нее золотой клеткой, в которую она сама себя заперла. С детства склонная к инертности и меланхолии, запертая в четырех стенах и обеспеченная всеми удобствами, что лишало ее какого-либо стимула покидать уютную нору, Мито за прошедшие полгода совершенно растеряла свою настойчивость, боевой задор и уверенность в себе, превратившись в запуганного, стыдливо прячущего глаза ребенка, каким она была много лет назад. Их с Мадарой связь отчасти была следствием этого факта. Она оказалась не способна сопротивляться его воле, потому что почти растеряла свою. Смерть Хидеко стала отправной точкой, а дальше она уходила все глубже, пока совсем не перестала чувствовать на своем лице солнечный свет. Заблудившись в дебрях чужих желаний и требований, Мито почти перестала понимать, кто же она такая под всем этим. И теперь она решила, что, прежде чем родится ребенок, ей было бы неплохо это понимание вернуть. Студеным ноябрьским утром, льдом прихватившим лужи, Узумаки покинула поместье Сенджу, кутаясь в меховую накидку. Следуя по еще не ставшей привычной тропе, огибающей здание и ведущей к центральным воротам, она ощущала, как невероятно тяжело давался ей каждый новый шаг. Будто ее прошлое, тягучее и словно бы растаявшим воском обволакивающее ноги, пыталось удержать ее, снова затащить куда-то в темный угол и запереть там. Ее сознание сопротивлялось необходимости перемен, и иногда девушка останавливалась, чтобы перевести дух. Находилась тысяча причин, почему ей следовало вернуться домой и запереться там на все замки, и давно уже ей не было так страшно. Будущее, опасный и непредсказуемый зверь, замерло перед прыжком, ощерив пасть и безжалостно глядя на нее. И если она не начнет бороться с ним сейчас, бороться в мелочах, постепенно, маленькими шагами, этот зверь сожрет ее с потрохами, не оставив в ее душе ничего, кроме сожалений и стыда. В школе Сарутоби в это утро было тихо и малолюдно. Основные занятия еще не начались, и немногочисленные ученики, которые собрались пораньше, сидели уютными группками, пили чай и общались вполголоса. Сняв теплую накидку, Мито аккуратно повесила ее на вешалку возле дверей и разулась. Приветливо улыбнулась, увидев знакомые лица, но вместо того, чтобы подняться на второй этаж, где обычно проходили занятия Кимико-сенсей, решительно направилась в сторону большого тренировочного зала. Постучав, она вошла внутрь и аккуратно притворила за собой дверь. Широкое пустое пространство было залито бледно-голубым пасмурным светом, и на его фоне статная фигура мужчины, стоявшего в углу и обматывающего руки бойцовскими бинтами, почти терялась. В воздухе витал едва уловимый запах пота, который, кажется, уже насквозь пропитал эти доски и снаряды для тренировок. — Мито-сама? — удивленно произнес Тай, сразу узнав свою гостью. — Приветствую вас, госпожа. Он почтительно склонился перед ней, и она, смутившись, кивнула в ответ. Мужчина был одет в чистую светлую форму без рукавов, перетянутую широким поясом, его черные волосы были убраны в короткую косицу сзади, и вся его фигура излучала спокойствие и внутреннюю гармонию — обретенные, как Мито знала, далеко не сразу и не самым простым путем. И хотя сказки Кимико-сенсей навсегда отпечатались у нее в сердце, она больше не была уверена, что знания, даваемого ее учителем, хватит для того, чтобы срастить все ее сломанные кости. — Тай-сенсей, я бы хотела договориться с вами об индивидуальных уроках, — произнесла девушка. — Я бы хотела... чтобы вы обучили меня вашему танцу силы. У мастера слегка округлились глаза, а с губ сорвался изумленный вздох. — Я... это так… даже не знаю, что сказать, госпожа, — вынужден был признать он. — Простите мне мою простоту, но я привык работать только с мужчинами и... — Мужчины, безусловно, выносливее, — согласилась она. — И я... сейчас не в том положении, чтобы позволить своему телу работать на износ. Но я хочу измениться. Хочу стать сильнее. Я... не требую немедленного результата здесь и сейчас. Более того, я готова к тому, что это может занять даже не месяцы, но годы. Мне... важно начать что-то менять, и мне кажется, что именно здесь я смогу найти свою гармонию. — В таком случае я сочту за честь возможность обучать вас, — произнес Тай, чьи широкие брови все еще не желали опускаться на положенное место. — Когда вы хотите приступить? — Я не хочу вмешиваться в ваше текущее расписание, Тай-сенсей, — ответила девушка. — И не хочу, чтобы вы что-то двигали в ущерб своим ученикам. Так уж сложилось, что у меня сейчас достаточно... свободного времени. Даже... с избытком, пожалуй. — Она с досадой поджала губы. — В таком случае я жду вас завтра здесь в семь утра, — подумав, ответил мужчина. — Обычно по утрам я занимаюсь в одиночестве, но буду рад разделить первые утренние лучи с кем-то еще. Что скажете? В первую секунду Мито была близка к тому, чтобы отказаться. Ее муж был ранней пташкой, а ей всегда непросто давались утренние подъемы. Девушка всегда очень ценила трепетные утренние часы и, если того не требовал особый случай, редко понималась раньше полудня. Но в конце концов разве это не было тем самым, что она так стремилась изменить? Может быть, чтобы стать счастливее, ей нужно было стать другим человеком? И начать с изменения старых въевшихся привычек. — Я приду, — ответила она, одарив его очаровательной, пусть и немного скованной улыбкой. — Я обязательно приду. Путь в тысячу ри всегда начинался с первого шага.

~ * * * ~

После ухода Мадары из деревни, Хаширамой на некоторое время овладела апатия. Несколько дней подряд он ни на чем не мог толком сосредоточиться. По утрам его мучила головная боль, вернувшаяся после нервного срыва во время их последнего разговора. Словно где-то внутри у него все это время дремал незаживший нарыв, которому требовалось совсем немного, чтобы снова открыться. Долговременный эффект ядовитого снадобья, о котором аптекарь предупреждал Току, давал о себе знать, но поскольку Первый понятия не имел о том, что с ним происходило, и да и в целом предпочитал обычно игнорировать проблемы с собственным здоровьем, он не стал обращаться к доктору. Просто вставать по утрам ему стало чуть тяжелее, и иногда он на несколько минут просто выпадал из реальности, уходя в себя и свои мысли. Оставленный лучшим другом, он ощущал себя потерянным и словно бы двигался впотьмах и на ощупь. Ему и в голову не приходило, что остальные двое — и Мито, и сам Мадара — находились сейчас в похожем состоянии. Иначе, возможно, он бы не стал мириться с текущим положением вещей. Но, поскольку мужчиной владела убежденность, что Учиха ушел по собственной воле, затаив в душе обиду и ненависть, а Мито и вовсе не имеет к конфликту между ними двумя никакого отношения, он продолжал погружаться в пучину уныния и вынужденного одиночества. Чтобы окончательно не расклеиться, Первый Хокаге с головой ушел в работу. До глубокой ночи просиживал над бумагами — теперь, в отсутствии Токи, которой пока не нашли достойную замену, это была даже в некотором роде вынужденная мера. Когда работа заканчивалась или у него настолько замыливался глаз, что он переставал отличать один иероглиф от другого, Хаширама выбирался на свежий воздух и совмещал приятное с полезным — разминал затекшие мышцы и занимался физическим трудом. Когда в деревне начался листопад, он помогал убирать листья и делал это наравне со всеми, не используя чакру или техники. Когда из шахты прибывала новая партия руды, он помогал ее разгружать, а после небольшого обвала, случившегося там же, он взял на себя роль главного целителя и не успокоился, пока всем рабочим не была оказана помощь. Тобирама, глядя на неистовое желание брата постоянно быть чем-то занятым, мог только неодобрительно качать головой. Однако вмешиваться он не решался, опасаясь, что этот разговор может коснуться вещей, которым лучше было оставаться в тени. Впрочем, и сам младший Сенджу тоже не сидел сложа руки. Кроме работы над учебным планом и штатным расписанием Академии, он всерьез занялся формированием АНБУ и помимо этого продолжал уделять по нескольку часов в день изучению дзюцу и искусства ниндзя — в том числе по восстановленным Акайо свиткам из архива Сенджу. Среди них он обнаружил техники, о существовании которых прежде и помыслить не мог, и потенциальная их сила и опасность были столь велики, что он ограничил доступ к этим материалам, выделив для них особое место в хранилище и поместив в категорию запретных. Лежа там, под защитными печатями, они тем не менее представляли собой непреодолимый соблазн, и мужчина уже не раз ловил себя на мысли, что мог бы найти для них применение — если не в их первозданном, то хотя бы в переработанном и дополненном виде. И в эти моменты в нем говорил не только ученый и исследователь, но и шиноби, которому давно не выпадало случая проверить свои навыки на практике и попытаться замахнуться на что-то прежде невиданное. Однажды он рискнул заговорить об этом с Шимурой Джиной — после одного из первых собраний АНБУ, в состав которого он после долгих размышлений все же ее включил. Ему нравилось общаться с этой женщиной. В отличие от Амари она не вызывала у него досадного чувства уязвимости. С ней ему было просто, и к тому же он нашел в женщине здравомыслящего и сдержанного собеседника, который одним своим видом не напоминал бы ему обо всем плохом, что когда-либо случалось в его жизни. Джина, в свою очередь, тоже, казалось, была не против их зарождающейся дружбы. Она была не слишком словоохотлива и без особого энтузиазма говорила о себе. Тобирама знал лишь, что ее муж был одним из лучших шиноби клана Шимура, а потому в последние месяцы — с тех пор, как у ниндзя появилась возможность участвовать в миссиях — его практически не бывало дома. Данзо, их сын, обожал отца и мечтал быть на него похожим, а потому, зная от матери о том, что в Конохе скоро появится настоящая Академия шиноби, прикладывал все усилия, чтобы обязательно в нее попасть — может, не в первый поток, но когда достаточно подрастет. Мальчишка был смекалистый и мозговитый, но себе на уме. Он редко играл с другими детьми, предпочитая активные игры чтению или тренировкам. Джина с озабоченностью в голосе говорила, что ему не хватает отцовского внимания и он чувствует себя обделенным, но Тобираме казалось, что здесь дело не только в этом. В свои три с половиной года Данзо производил впечатление не ребенка, но маленького взрослого, точно знающего, что ему нужно от жизни и как этого добиться. Это было обманчивое, но немного жутковатое ощущение, от которого сложно было избавиться, когда он очень пристально смотрел тебе в лицо своими темными внимательными глазенками. После возвращения Амари Тобирама с некоторой досадой осознал, что смутно существовавшая у него внутри до того тревога загадочным образом сошла на нет. Вставая по утрам и слушая, как жена тихонько собирается в соседней комнате, он испытывал странное удовлетворение, словно некая деталь мозаики заняла положенное ей место. Они по-прежнему лишь завтракали и иногда ужинали вместе, обсуждая последние новости или просто сидя молча. Этот брак, существовавший совершенно непонятно ради каких целей, был похож на качели, для движения которых они оба должны были по очереди отталкиваться ногами от земли. И так и было. Он звал ее, и она приходила. Она просила его помочь, и он помогал. Они не были друзьями, даже товарищами их было не так-то просто назвать. Кроме общего дома, их ничто не объединяло. Амари не вмешивалась в работу мужа, он не лез в дела ее клана, и их обоих, казалось, вполне это устраивало. После того, как Мадара покинул клан Учиха, довольно скоро встал вопрос о том, кто теперь будет исполнять его обязанности. Многие ожидали, что эту роль на себя возьмет его ученица, но девушка отказалась. Официально она обосновала причину своего отказа тем, что она теперь является частью клана Сенджу по мужу, а потому не сможет заниматься делами Учиха и представлять их интересы. Истина же заключалась в том, что Амари осознанно не хотела взваливать на себя этот груз. Тяжесть этих ожиданий и надежд уже сломала спину Мадаре, а тот был куда сильнее ее. Она не считала, что сможет справиться, и не хотела ввязываться в заведомо проигрышную игру. Вместо этого девушка предпочитала сама распоряжаться своим временем. Впечатления, полученные на миссии, до того ее вдохновили, что она решила не останавливаться на достигнутом и, немного придя в себя и разобравшись с накопившимися домашними делами, снова предложила Хашираме свою кандидатуру в качестве шиноби для найма. И хотя тот предлагал ей собрать команду и не работать в одиночку, Амари отказалась. Если бы была возможность взять с собой на миссию Мито, она бы еще поразмыслила, но ее подруга была занята другим и явно не собиралась в ближайшее время покидать деревню — да и к тому же ни ее статус, ни деликатное положение к этому не располагали. Хотя Амари не признавалась в этом даже самой себе, уход Мадары освободил ее, наконец-то дав возможность выбирать самой и следовать своему пути ниндзя, а не чьему-то чужому. И хотя сделанного было уже не вернуть и не исправить, куноичи твердо вознамерилась использовать по максимуму шансы, предоставленные ей судьбой и выйти наконец из тени своего учителя. Таким образом клан Учиха внезапно оказался вовсе без лидера, и постепенно было решено, что его роль временно возьмет на себя Рена. Впрочем, женщина официально называла себя не главой клана, но лишь представителем его интересов, не более. Зная об истинных тяготах и заботах своих людей, которые ранее почти не вызывали у Мадары подлинного интереса, она не стеснялась говорить от их имени и благодаря ее настойчивости и в то же время доброжелательности по отношению к другим кланам, дела Учиха вскоре пошли в гору. В их квартале стали все чаще появляться представители других фамилий, да и сами носители шарингана наконец рискнули выбраться из своих застенок. Благодаря новым знакомствам и женитьбам, переездам и перестройкам квартал начал постепенно растворяться в общем массиве Конохе, теряя свою монолитность и ярко выраженную обособленность. Также в ноябре Хашираме пришло первое официальное приглашение из Страны Воды — Первый избранный Мизукаге приглашал Первого Хокаге посетить свои владения, а также обсудить некоторые вопросы, связанные с пограничными поселениями, в том числе с кланом Узумаки. Встречу запланировали после Нового года, и это событие не сразу, но все же постепенно вывело Хашираму из того угнетенного состояния, в котором он находился. Мир не стоял на месте и не собирался ждать, пока он соберется с духом и справится со своими бедами. Сперва мужчина планировал взять с собой Мито, учитывая, что на встрече лидеров двух Скрытых Деревень должны были обсуждаться вопросы, связанные с Узушиогакуре. И сперва девушка в самом деле планировала поехать, но к концу месяца ее физическое состояние резко ухудшилось, и она едва могла вставать с кровати, не ощущая головокружения и тошноты после любого приема пищи. Хаширама, тем не менее, обещал заехать к ее отцу и побыть на островах несколько дней, прежде чем отправляться в Киригакуре, Скрытую Деревню Тумана. Обсуждая с Мито и Тобирамой — брат тоже не мог составить ему компанию в этой поездке, оставаясь на время отсутствия Первого главным в деревне — вопросы, которые следовало затронуть во время общения с Мизукаге, Хаширама начал оттаивать и успокаиваться. Уход Мадары все еще болезненно отзывался у него внутри, и он пока что не мог открыто говорить ни о произошедшем, ни о своих чувствах, но ему оказалось под силу задвинуть эти мысли на задний план и не позволить им полностью овладеть собой. В конце концов, он пришел к тому, что надежда все равно оставалась. Мадара был упрям и взбалмошен, и к тому же ему порядком досталось за последние полгода. Злые слова, сказанные им в сердцах, могли быть не вполне серьезными, а сам он мог уже раскаиваться в своем поспешном решении. Успокаивая себя такими измышлениями, Хаширама в конце концов пришел к выводу, что его друг рано или поздно обязательно вернется — или даст о себе знать иным образом. И тогда-то он будет готов и найдет правильные слова. А пока стоит удвоить усилия и зорко наблюдать за деревней, их с Мадарой наследием, которое он оставил на него одного. А потом выпал первый снег. * Сенджу Тока, запрокинув голову, широко раскрытыми глазами смотрела на медленно двигающиеся по небу темно-серые тучи. Снег падал хлопьями, пушистыми и мягкими, почти невесомыми, оседал на ее плечах и лице, холодными капельками скатываясь по щекам и лбу. Своим цветом он напоминал ей похоронный саван, и ей казалось, что, если не шевелиться, ее заметет по самую макушку и тогда она просто исчезнет с лица земли. Тяжелый рюкзак с запасом еды, сменной одеждой и учебными записями оттягивал ей плечи, но она почти не чувствовала его веса. В ее ушах все ее звучал голос матери. Казуэ пожелала ей доброго пути и снабдила советами под завязку. Просила почаще ей писать и обещала приехать на учебные каникулы в гости, раз уж самой Токе нельзя было возвращаться в Коноху в ближайшие годы. Они простились сухо и спокойно, но девушка отчего-то была почти уверена, что сейчас, оставшись в одиночестве в пустой квартире, ее мать глухо плакала, сидя в ее пустой комнате и обхватив себя руками за плечи. Самой же Токе плакать не хотелось. Ей вообще ничего не хотелось, откровенно говоря. Словно ее эмоции, прежде столь бурные и яростные, просто выгорели, оставив ее ни с чем. Но после той невыносимой боли, что причинил ей Сенджу Хаширама, это было даже к лучшему. И все же, несмотря на все ее бессонные ночи, сгрызенные до мяса ногти и даже тот факт, что прямо сейчас ей предстояло надолго оставить свой дом, она все еще тайно надеялась, что увидит своего Хокаге в последний раз. Всего один последний взгляд перед долгой зимней ночью в одиночестве. Он в конце концов не мог не попрощаться. Ведь так? Она медленно шла по засыпаемым снегом улицам и смотрела по сторонам так, словно видела все окружающее ее впервые. Эти аккуратные симпатичные домики в один-два этажа, эти деревья, растущие в такой ровной арифметической последовательности, что сложно было не заподозрить направившую их чью-то волю, эти улицы, вывески, разноцветные крыши и флюгера, заборы и лестницы, магазины и закусочные. Когда они с Хаширамой этим летом ездили в столицу, Тока тогда искренне думала, что Коноха по сравнению с большим городом слишком провинциальна и скучна. А теперь ей казалось, что она просто не замечала, как на самом деле красиво это место, сколько в него вложено любви и заботы. Кровь и чакра Хаширамы текли в корнях этого места, оно все выросло и окрепло лишь благодаря его неустанной заботе. И оно вышло... хорошим. Не без своих проблем, несправедливости и сложностей, но хорошим. Правильным и таким, как должно было быть. Отчего-то это почти успокаивало. Он ждал ее у ворот. Стоял в распахнутом на груди полушубке, засунув руки в карманы своих широких хакама. Его шею обнимал длинный вязаный шарф, но Тока была почти уверена, что Хокаге купил его, а не получил в подарок от своей жены. Мито совсем не походила на женщину, способную связать для своего мужа шарф. Сердце Токи глухо кольнуло досадой — и отчего только самые лучшие люди доставались тем, кто совсем их не заслуживал? Это было так... несправедливо. — Все собрала? — вместо приветствия спросил он, когда она подошла. Девушка кивнула, крепче сжав лямки рюкзака на своих плечах. — Иди вдоль главной дороги, через несколько ри увидишь почтовую станцию. Там раз в день проходит дилижанс до столицы. — Я помню, — отозвалась она, качнув головой. — Но все равно спасибо. — Квартиру уже сняла? — на всякий случай уточнил Хаширама. — Они знают, когда ты приедешь? — Все никак не можешь перестать волноваться обо мне? — мягко улыбнулась она. — Я думала, мне удалось избавить тебя от этой несносной привычки. — Просто хочу быть уверен, что все в порядке, — ответил он, неловко улыбнувшись. — Я слышала про поездку в Страну Воды, — помолчав, проговорила Тока. — Мама упоминала об этом, но без подробностей. Думаешь, нам удастся заключить долгосрочный военный союз? — Военный союз звучит как что-то, что заключается во время войны, — шутливо отозвался Хаширама. — Я надеюсь, что на наш век этого добра уже хватило. Хотелось бы попробовать пожить спокойной тихой жизнью, что думаешь? — Было бы неплохо. — Она вернула ему улыбку. Искушение поддаться обаянию момента было слишком велико, но Тока ни на секунду не забывала о том, почему они оказались здесь. Как и о том, что ей надлежало сделать. Не ради себя или своих поруганных чувств, но ради него. Потому что никто не смел обижать ее Хокаге. Ее прекрасного Хокаге, в чьих длинных темных волосах застряли хлопья снега и чья улыбка, казалось, была способна согреть весь мир. — Хаши-кун, мне нужно сказать тебе кое-что, прежде чем я уйду, — проговорила она, чуть помолчав. — Это важно. — Хорошо, — покладисто согласился он, кивнув и глядя ей прямо в глаза. — Я могла бы сказать и раньше, но боялась, что ты мне не поверишь. Что сочтешь это попыткой играть на твоих чувствах и оболгать невиновного человека. Я не была уверена, что ты сможешь мне поверить. А потом Мадара-сан ушел и... это стало неважно. Мне так казалось. Но сегодня утром, собирая вещи, я поняла, что не смогу промолчать. Услышав имя Мадары, Хаширама немного помрачнел, но все равно продолжал слушать. Для той, кто, не сомневаясь, отдал ему всю свою жизнь, он мог сделать такую малость. — Помнишь, собрание кланов в конце октября? На котором обсуждались Хвостатые? Меня на него уже не допустили, но мы с мамой в тот день собирались пройтись по магазинам, и я ждала ее там. Она... задержалась немного уже после того, как все закончилось. Ей нужно было обсудить что-то с Нобу-саном, я не стала спрашивать что именно. И от скуки я стала бродить по коридорам. — Она замолчала на пару секунд, отчего-то покраснев, потом добавила: — Я надеялась увидеть тебя. Просто хотя бы... издалека. Но вместо этого... вместо этого я увидела нечто иное. Повисла пауза, во время которой Тока, нахмурившись и сосредоточенно глядя перед собой, пыталась подобрать нужные слова. Хаширама молчал, и снежные хлопья беззвучно падали между ними, дыша холодом и тишиной. — Сначала я просто услышала их. Возможно, они пытались не шуметь, но... Все равно их было слышно. Я хорошо знаю, где что находится в поместье, и меня удивило, что такие звуки доносились из комнаты, где мы хранили архивные отчеты и товарные накладные по поставкам из столицы. У меня даже мелькнула мысль, что туда забралось животное. Но это было не животное. Я не решилась... не решилась открыть дверь и обвинить их прилюдно. Я испугалась. Испугалась, что Мадара-сан не позволит мне уйти. Сотрет память или даже... хуже. — Ты увидела Мадару с... кем-то? — медленно произнес Хаширама. — Да, — кивнула она, бесстрашно вскинув на него глаза. — Я увидела его с твоей женой, Хаши-кун. Они были там вместе. И не заставляй меня говорить, чем они занимались. Я не хочу оскорблять твой слух этими словами. Первый Хокаге молчал, и по его помертвевшему лицу сейчас невозможно было понять, о чем он думает. И думает ли вообще или просто отчаянно пытается просто устоять на ногах. — Зачем ты мне это сказала? — хриплым, чужим голосом спросил он наконец. — Ты должен был знать, — пожала плечами она. — Ты так безмерно влюблен в нее, но ее красота порочна и беспринципна. Она ядовита и похотлива, и она погубит тебя, если ты не стряхнешь ее со своей груди. Пусть мне уже никогда не занять ее место, я предпочту видеть рядом с тобой достойную девушку, а не это поганое отродье... Он резко поднял руку, словно собираясь ударить ее, но в последний момент пришел в себя и остановился. — Я не верю тебе, — произнес он, и Тока почувствовала, как воздух вокруг них завибрировал от переполняющей его чакры. Снежные хлопья, что окружали их, прямо в воздухе превратились в воду, а затем испарились, а земля под их ногами мелко задрожала, черной прогалиной расползаясь во все стороны. — Мне нечем доказать свои слова, — с сожалением признала девушка. — Но я бы не стала выдумывать такое, зная, какую боль тебе это причинит. Да и какой мне смысл придумывать столь изощренную и смелую ложь, которую ты легко сможешь проверить всего одним вопросом? Спроси у нее! Если я лгу, она рассмеется тебе в лицо, но я почти уверена, что даже ее лживости и хитрости не хватит для того, чтобы скрыть свою истинную натуру в тот момент. Я видела ее, Хаши-кун! Ее чертовы волосы, ее голую грудь, ее шрам... — Шрам? — перебил ее он, сузив глаза. — Да, шрам, — кивнула Тока. — Под левой грудью. Такой прямой и ровный, словно от удара мечом или вроде того. Я еще тогда подумала, где она могла его получить, если безвылазно сидит в своем дворце и... — Хватит! — Он отступил от нее на несколько шагов, отупело мотая головой. — Прекрати. — Хорошо, — смиренно согласилась она, заставив себя проглотить рвущийся наружу гнев. — Хорошо. Не хочешь мне верить, не верь. Я и не ожидала иного. Но... думаю, теперь мы квиты, верно? Хаширама поднял на нее ничего не понимающий, затянутый пеленой отрицания и отчаяния взгляд. — Любовь та еще сука, правда, мой прекрасный Хокаге? — произнесла она на выдохе. И, не дожидаясь его ответа, Тока развернулась и зашагала к открытым воротам. На душе у нее был легко, и ей даже не захотелось обернуться напоследок.

Конец третьей части