ЧАСТЬ IV БОГИ И ДЕМОНЫ
Так пускай наступает холодным рассветом на нас новый день. Всё останется в этой вселенной, Всё вращается в этой вселенной. Возвращается к нам, Запуская круги на воде. Ничего не проходит бесследно, Ничего не проходит бесследно... "Круги на воде", исп. группа "СЛОТ"
Буря усиливалась. Гнущиеся под шквалистыми порывами ветра, несущего в себе грязную ледяную воду, деревья скрипели и стенали на все лады, отчаянно цепляясь корнями за разбухшую, рассыпающуюся комьями землю. Крайние дома уже залило, и во дворе одного из них, стоя по грудь в воде, истерически мычала корова. Под тяжестью рухнувшей магнолии одна из крыш проломилась до самого основания, и голые древесные ветки, похожие на одеревеневшие щупальца какого-то древнего чудовища, хлестали по ветру, ломая мебель и вырывая целые куски из непрочных бумажных стен. Вода продолжала прибывать, мутным бурлящим потоком наступая откуда-то из леса, словно населявшие его болотистые чащобы духи решили раз и навсегда разобраться с недостаточно почтительными соседями. И, словно одного этого было мало, с неба остервенело хлестал ливень, изредка прорезаемый острыми вспышками молний. Каждую из них сопровождал грозный, раскатистый громовой залп, после которого мычание несчастного, пойманного в ловушку животного лишь усиливалось. Мотая рогатой головой и тщетно дергая тугую привязь, корова не могла даже толком пошевелиться, потому что, перестань она сопротивляться потоку, ее могло бы запросто снести с места. Напрягая тонкие ноги, увязшие в грязи выше копыт, она весом своего тела противилась течению, но силы уже оставляли ее, и оттого ее мычание становилось все слабее и отчаяннее. Но когда неведомая сила, что вдруг оплела ее туловище от задних до передних ног, с надсадным хлюпаньем выдернула ее из глинистой почвы и подняла в воздух, к животине вернулся голос, и она завопила так, словно по ее душу явился коровий шинигами во плоти. И даже когда эта неведомая сила снова опустила ее на землю и на шею коровы бросилась ее рыдающая хозяйка, с которой они провели столько славных рассветов вместе во время дойки, животное все еще продолжало громогласно трубить и дергаться в разные стороны. Благо что слезы облегчения ей, по ее простой и незавидной коровьей доле, были незнакомы. — Теперь все? — на всякий случай уточнил шиноби, чья техника только что спасла рогатую от неминуемой гибели. Он все еще стоял с поднятыми руками, словно это помогало ему концентрироваться на движении мощных древесных корней, что клубились где-то внизу, поддерживая на весу широкую деревянную платформу, на которой сбились в кучу немногочисленные жители сметаемой стихией деревушки. — А мою заначку из подпола не получится достать? — ободренный столь драматичной сценой спасения коровы, поинтересовался один из деревенских стариков. — Ишь чего удумал, старый! — в ужасе всплеснула руками его жена, жалея, что они стоят слишком далеко друг от друга, из-за чего она не может отвесить ему заслуженный подзатыльник. — Ох не слушайте его, Хаширама-сама, он от страха последнего разума лишился! — Дак ведь три бутыли! — сокрушенно покачал головой старик. — Вот этими вот руками всю зиму сам гнал! Так и представлял, как буду летом сидеть на веранде в саду да попивать сладенькую... — Я тебе покажу сладенькую! — от возмущения женщина пошла красными пятнами, но ее голос заглушил раскатистый смех, по громкости и силе, казалось, способный соперничать с громом, что разрывал на части бьющееся в судорогах небо над их головами. Отсмеявшись, Хаширама, чьи длинные волосы полностью вымокли и прилипли к спине, обернулся через плечо и еще раз уточнил: — Точно все на месте? — Все! — загудели жители, укрытые в отличие от него подобием деревянной крыши, выросшей над спасительной платформой, подобно шляпке от гриба. Им вторило испуганное коровье мычание. — Тогда оставайтесь здесь, а я постараюсь разобраться с тем, что происходит внизу, — бодро кивнул он. — Отсюда ни шагу, пока я не разрешу, ясно? Жители усиленно закивали, но Хаширама на всякий случай повернулся к молодому парню, чьи волосы были собраны в высокий, пусть и короткий конский хвост, и попросил его присмотреть за всем, пока его не будет. — Есть, босс, — отсалютовал тот, старательно пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица, но все же с тревогой поглядывая на бьющиеся внизу грязно-коричневые волны. — Полагаюсь на тебя, Широ, — кивнул Хаширама, а потом просто шагнул в пустоту под своими ногами, вызвав пораженный коллективный стон себе вслед. — Какой мужчина, — с чувством протянул какой-то женский голос позади, и Широ, усмехнувшись, только покачал головой. Потом вновь нахмурился, внимательно следя за уровнем воды и тем, чтобы никто из чрезмерно любопытных жителей не подходил к краю платформы. Через плечо у него был перекинут длинный кожаный ремень, к которому крепился черный резной деревянный ящик. Даже сейчас парень ощущал, как тот угрожающе вибрирует и подрагивает, а потому не рисковал убирать одну ладонь с запирающей его печати. Хаширама, спрыгнув, приземлился на пенящийся поток мутной воды и потратил пару секунд на то, чтобы восстановить утраченное равновесие. Стоять на такой воде, даже удерживая себя на ее поверхности с помощью дзюцу, было непросто. Все равно что пытаться выстоять во время землетрясения. К тому же у него заканчивалась чакра. Это чувство было для него непривычным, но слишком однозначным, чтобы просто его проигнорировать. Кончики пальцев начали неметь, а вверх по рукам тянуло холодом, из-за чего деревенели мышцы, а во рту все ощутимее растекался горьковатый привкус трав. Хаширама знал, чем это чревато — следом за горечью всегда приходила головная боль, которая практически лишала его возможности ясно мыслить. Это случалось каждый раз, когда он испытывал слишком сильные эмоции — или, как сейчас, когда тратил слишком много чакры. Самый верный сигнал того, что надо бы сдать назад, выдохнуть и успокоить бешено колотящееся сердце. К сожалению, в данной ситуации это совсем не походило на допустимый сценарий, а потому оставалось лишь надеяться, что он успеет закончить все раньше, чем силы окончательно его оставят. В конце концов, в том, что здесь сейчас происходило, была и его вина. Стряхнув неотвратимо накатывавшее ощущение беспомощности и досады на самого себя, Хаширама, нагнувшись против ветра, двинулся вперед. Сейчас самым главным было остановить воду, что прибывала с болот. Если не остановить все усиливающийся поток, он сметет здесь все — дома, огороды, заборы и даже, вероятно, его спасательную площадку, где ютились сейчас жители деревни. Остатков его сил должно хватить для того, чтобы преградить ему путь. Нужно лишь выбрать подходящее место, чтобы поднятая им стена сыграла роль дамбы, а не стала той незначительной преградой, которую водный поток легко обойдет с двух сторон. — Мамочка, где ты? Хаширама почувствовал, как его сердце болезненно дернулось. Детский голосок, едва слышный за шумом хлещущей со всех сторон воды и скрипящих под ее напором зданий, чиркнул по его ушам словно лезвием. Еще три минуты назад его уверяли, что последним живым существом, всеми забытым в этой крошечной деревеньке, была корова. Кто и, ради всего святого, как умудрился забыть про собственного ребенка? Он развернулся, глазами выискивая источник звука. Маленькая девчушка, грязная и мокрая с головы до ног, вцепилась тонкими исцарапанными руками в почти наполовину вывороченный из земли столб, что раньше поддерживал козырек над крыльцом ее дома. Она уже даже не плакала, только протяжно и тоненько выла на одной ноте, иногда зовя маму, но совершенно без всякой надежды в голосе. Хаширама бросил короткий неуверенный взгляд в сторону надвигающегося водного потока, который уже полностью затопил крайние дома, сейчас доламывая и переваривая их внутри себя, но потом решительно мотнул головой, запрещая себе сомневаться, и одним прыжком преодолел расстояние, отделяющее от его наполовину затопленного двора, где плакал ребенок. Увидев выросшего перед ней великана в прилипшей к телу безрукавке, девочка сперва потеряла голос от удивления и испуга, но когда он протянул к ней руки, она мгновенно сообразила, что тот будет более надежной опорой, чем разваливающийся у нее под руками кусок дерева, а потому быстро вскарабкалась ему на плечо. — Ты в порядке? — по возможности мягко спросил Хаширама, убедившись, что девочка надежно держится за его одежду и шею. — Хочу к мамочке, — едва слышно отозвалась она. — Тут так страшно. Пожалуйста, дяденька, заберите меня отсюда. — Послушай, малышка, — очень серьезно произнес он, поддерживая ее слабое маленькое тельце одной рукой. — Тебе придется быть очень храброй. Ты сможешь это сделать для меня? Девочка неуверенно качнула головой. Несмотря на положение, в котором она провела последние неизвестно сколько минут или даже часов, взгляд у нее был на удивление ясным и осмысленным. — Понимаешь, у меня нет времени возвращаться к твоим родным. Видишь, какая там идет волна? — Он вместе с ней повернулся в нужную сторону, и она торопливо закивала, так сильно вцепившись ему в волосы, что мужчина едва сдержал болезненный стон. — Нам нужно ее остановить. Будь у меня... будь у меня немного побольше чакры, я бы создал деревянного клона и отправил тебя с ним, но, боюсь, что мне может не хватить силы даже для той мелочи, что я собираюсь сделать. Девочка тихонько всхлипнула от страха, широко раскрытыми глазенками глядя, как беспощадная стихия пожирает ее родную деревню, и уткнулась носом в его мокрые волосы. — Не бросайте меня, дяденька, — дрожащим голосом попросила она. — Пожалуйста, только не бросайте меня. — Не брошу, малышка, не бойся, — отозвался он. — Держись крепче, ладно? Она кивнула, обхватив ногами его шею и едва не лишив Хашираму возможности дышать. Откашлявшись и убедившись, что худенькие ручонки не заслоняются ему хотя бы глаза, мужчина снова зашагал к центральной улице. Горький привкус во рту усилился, покалывая язык и щеки, но пока что ему удавалось убеждать себя, что нарастающая боль в голове вызвана исключительно чересчур ретивыми попытками спасенной девочки удержаться за него. Когда они наконец добрались до исходной позиции, вода уже доходила Сенджу до колен. Он сам не заметил тот момент, когда чакра отхлынула от его стоп, и он коснулся ими земли. Только сейчас вдруг сообразил, что шагать стало намного тяжелее, а потом ему по голени от души засадило обломком доски, крутящимся в буром водном потоке, и мир перед глазами Первого Хокаге слегка померк. Если бы не отчаянный вопль девчушки, вырвавшийся у нее, когда мужчина пошатнулся, словно бы намереваясь упасть лицом в воду, он, возможно, мог бы лишиться чувств. Не столько от боли, сколько от общего перенапряжения. Но все же Хаширама смог устоять на ногах. — Не волнуйся, маленькая, — ласково произнес он. — Напоролся на какую-то щепку. Почти не больно. Ему повезло, что его маленькая спутница в тот момент не догадалась посмотреть вниз, где посреди грязного потока расцветало темно-алое пятно, почти мгновенно смываемое волнами. Будь Сенджу в форме, эта рана затянулась бы за пару минут, но сейчас он осознанно ограничивал поток чакры в ту область. Не хватало еще просадить ее остатки на такую ерунду. — Страшно, дяденька, мне так страшно! — тоненько пропищала она. — Зачем мы туда идем? Надо бежать, скорее бежать! Мы же утонем! Пожалуйста, я хочу к мамочке. — Скоро все кончится, маленькая, не плачь. Держись крепче, мы почти на месте. Она продолжала плакать, снова спрятав лицо в его волосах и не глядя, как он приближается к ползущей к нему водной массе. Будь это обычное наводнение, вода шла бы намного быстрее — почти наверняка у него не было бы возможности поразмыслить и выбрать позицию. Но у этой воды была иная природа, и он не понаслышке знал какая именно. — Малышка, я очень устал, — тихо признался Хаширама. — Я боюсь, что моих сил мне может не хватить. Сможешь поделиться своими? Ты такая храбрая, и я бы тоже хотел быть таким храбрым, как ты. Как тебя зовут? — Бивако, — сквозь слезы отозвалась та. — Бивако-чан, сможешь помочь мне? — через силу улыбнулся он. — Один я точно не справлюсь, но вместе мы наверняка одолеем это ненастье. — Я не знаю... — пролепетала она, вжимая голову в плечи. — Я такая маленькая и ничего не умею. — И вовсе нет, — покачал головой он. — Зажмурься и сосредоточься на том, как сильно ты хочешь помочь своей маме и остальным. Если ты будешь достаточно смелой, я смогу взять немного твоей силы, и тогда нас ничто не остановит. Хорошо? — Хорошо, — всхлипнула она, вытирая мокрый нос о свое не менее мокрое плечико. — Я постараюсь. — Отлично, — с облегчением вздохнул Хаширама, а потом рухнул на одно колено, как подкошенный. Боль в разорванной и, вероятно, сломанной ноге была почти невыносимой, но он запрещал себе думать о ней. Сглотнув подкативший к горлу комок жгучей горечи, мужчина опустил руки под воду и, собрав все остатки своей силы, ударил ладонями о землю. Чакра хлынула сквозь него обжигающим потоком, словно бы кто-то залил в его вены раскаленного железа. Обычно она ощущалась приятным покалывающим теплом, но сейчас почти полностью истощенный организм не мог защищать себя от нее. Хаширама почувствовал, как его руки в прямом смысле слова врастают в землю, покрываясь корой, сотней и тысячей щепок вгрызаясь в пульсирующую воспаленную плоть. Он до крови закусил язык, чтобы не закричать и не напугать крепко зажмурившуюся и прижавшуюся к нему всем своим маленьким тельцем Бивако. Деревянная стена, толстая, длинная и широкая, с грохотом разбила водную гладь, взмыв вверх. Часть ее доломала уже и без того покосившийся домишко, но сейчас у Хаширамы не было возможности быть аккуратным. Разрастаясь и вширь, и ввысь, она вдруг заполонила собой все окружающее пространство, по дуге укрыв оставшиеся целыми дома и вынудив шипящие от ярости водные потоки искать обходные пути. — Дяденька, это ты сделал? Дяденька! Голос Бивако отдалялся от него с космической скоростью, угасая, как последний отблеск заката в стремительно сгущающейся темноте. Падая, Хаширама постарался подставить руки, чтобы не придавить сидевшую у него на плече малышку, но самого прикосновения к размытой хлюпающей земле уже не почувствовал. В забытьи его швыряло от одного лихорадочного видения к другому. Он видел чьи-то лица, слышал голоса, но потом все неизменно скатывалось к одному и тому же — оглушающему реву и трем шипастым плоским хвостам, покрытым панцирем, что без остановки лупили по кипящей воде. Он не ожидал получить столь яростный отпор, не рассчитал свои силы и слишком многое поставил на эффект неожиданности. Расплатой за столь недальновидную самоуверенность стали почти истощившиеся под конец их боя запасы его чакры, а также наводнение столь жуткое, какого никогда не видели эти тихие южные земли. Повезло, что на пути водного потока встала лишь одна деревенька, но даже ее ему едва удалось защитить. И теперь, вращаясь в бесконечных водоворотах, землей вязнущих на зубах, он мог лишь напрасно сожалеть о том, что не поступил иначе. И молиться, чтобы там, за пределами его забытья, мир подождал хотя бы несколько минут, прежде чем окончательно разойтись по швам. Он пришел в себя спустя два дня — так ему, по крайней мере, сообщил Широ, которого он увидел первым, когда смог без особой охоты и даже через силу разлепить веки. — Два дня? — хрипло повторил Хаширама. — Так долго? — Я бы удивился, если бы понадобилось меньше, босс, — выразительно двинул бровями его помощник. — Вы совсем расклеились. — А как там... — встрепенулся мужчина, попытавшись сесть, но в итоге лишь ощутив протестующую боль в измученном теле. — С ящиком все в порядке, — поспешил успокоить его Широ, беспрекословно положив ладони Первому на плечи и мягко вдавив его обратно в постель. — Я за ним слежу. — Да к черту ящик, — слабо отмахнулся Хаширама. — Что с девочкой? — А, Бивако-чан в порядке, — спохватился парень, беспечно улыбнувшись. — Заходила вас проведать пару часов назад, но я ее отправил погулять. А то шибко ей интересно было, чем вас лечат, все склянки мне тут перепутала. — Почему никто... никто ее не хватился? — спросил Сенджу, нахмурившись. — А некому было, — помрачнел Широ. — Мать у нее... любила за воротник заложить, скажем так. Никто толком даже не знал, где она была, когда все это началось. Вода почти сошла, но ее так и не нашли. Местные думают, унесло ее потоком, да прибавляют, что туда ей и дорога в общем-то. На редкость бесполезный был человек, говорят. — Как же бесполезный, — покачал — или точнее слегка подвигал — головой Хаширама. — Для любого ребенка родитель это целый мир и неважно, насколько он хорош или плох. Кто-нибудь еще может взять Бивако-чан к себе? — Да, может, и могли бы, да от деревни же ничего почти не осталось, — растерянно пробормотал Широ. — Часть домов подчистую снесло, а те, что вам удалось спасти, все равно перестраивать да ремонтировать придется. И от огородов почитай ничего не осталось. Тут бы свои голодные рты прокормить, куда уж чужой еще брать. — Ясно, — коротко отозвался Хаширама, и его лицо затянуло тенью. Его помощник, с которым они работали вместе уже несколько лет, прекрасно знал, что обозначает это выражение, а потому, добавив в голос нарочитой бодрости, проговорил: — Не берите это на себя, босс. Мы поймали Треххвостого, а это вроде как главное. Ну то есть это не важнее чьей-то жизни, конечно, но если смотреть в перспективу, так мы даже большего сумели добиться. Вы же сами знаете, как чудила проклятая черепаха этой зимой. Если бы вы ее не остановили, она бы сама рано или поздно доползла до этой богами забытой деревушки. Половину народу бы сожрала, а вторую раздавила. А теперь ничего уже никому не сделает. Сопутствующий ущерб? Да, безусловно. Но, как по мне, уж лучше так, чем иначе. Вы вообще первый в современной истории шиноби, кому удалось расправиться с монстром буквально голыми руками. Если бы я сам там не был и не видел этого всего, ни за что бы не поверил, что такое возможно! — Все всегда упирается в вопрос цены, верно? — негромко спросил Хаширама, закрывая глаза. Раз он все равно почти не мог двигаться, самое время было запастись природной энергией для сендзюцу — возможно, с ее помощью ему удастся исцелиться быстрее. Радовало, что он больше не ощущал горечи трав во рту и что нога, с которой он практически попрощался два дня назад, ощущалась как вполне целая часть его тела. — Можем взять девчушку с собой, — вдруг предложил Широ. Первый, уже начавший проваливаться в сон, с усилием снова открыл глаза. — Что? — удивленно переспросил он. — Тут ей все равно делать нечего, а вы для нее теперь герой всех героев. Думаете, в Конохе не найдется хорошей семьи, что смогла бы позаботиться о ней? — Ну если она сама захочет, — не очень уверенно проговорил Первый. — Тогда решено, — кивнул его помощник и для верности даже хлопнул в ладоши. — Пойду обрадую малютку, что ее героический «дяденька» пришел в себя. А вы восстанавливайтесь, босс, и чтобы никаких упаднических мыслей, ясно? У нас еще много работы, а у меня с собой нет столько саке, чтобы пережить ваше уныние без потерь для моей хрупкой психики! — Иди-иди, — почти благодушно фыркнул Первый, и Широ отчалил, аккуратно притворив за собой дверь небольшого, но светлого сарая — видимо, одной из тех построек, что избежали разрушающего воздействия водной стихии. Хаширама долго и протяжно выдохнул, с досадой ощущая сковавшую его совершенную неподвижность. На протяжении почти семи лет с тех пор, как эта хворь впервые дала о себе знать, он то совсем забывал о ней, то почти решался «вот завтра пойти к доктору». Но наступал новый день, слабость, вызванная стрессом или переутомлением, отступала, и мужчина быстро убеждал себя в том, что ему просто не стоит больше так перетруждаться. «Старость не радость», — обычно говаривал в таких случаях он, виновато усмехаясь и с трудом сдерживая порыв начать высматривать в своих волосах седые пряди. Минувшей осенью Сенджу Хашираме исполнилось тридцать два года.~ * * * ~
Сквозь высокие застекленные окна в помещение струился мягкий утренний свет. Мартовские рассветы по своему времени как раз совпадали с временем начала занятий, но по утрам, когда ученики шли по медленно светлеющим улицам Конохи, оные еще утопали в голубоватых сумерках. Снег до сих пор покрывал улицы плотным, утоптанным за зиму слоем, и лишь на самых солнечных местах начали потихоньку оттаивать земляные прогалины. Поэтому, забегая в здание школы, девушки торопливо дули на замерзшие покрасневшие пальцы, встряхивали заиндевевшими волосами и разматывали разноцветные шарфы, на некоторых из которых были аккуратно нашиты гербы их кланов. Посмеиваясь и переговариваясь между собой, они постепенно заполняли пустое помещение большого тренировочного зала, расслабленно ожидая прихода учителя. Некоторые из них сбивались в стайки, другие предпочитали оставаться в одиночестве, но особенно среди них сегодня выделялась одна — темноволосая, неуверенная в себе и выглядящая младше остальных. Она переминалась с ноги на ногу, переводя взгляд с одной девушки на другую и не решаясь подойти ни к одной из них. Ее волосы были собраны на макушке и перевязаны красной лентой, отчего ее слегка оттопыренные уши придавали ее миловидному, но слишком уж испуганному личику какую-то особенную детскую трогательность. Возможно, она бы так и осталась стоять в одиночестве, если бы ее не заметила главная заводила, а по совместительству негласный лидер класса — рыжеволосая кареглазая девушка с короткой стрижкой. Что-то негромко уточнив у одной из своих товарок, она приблизилась к неуверенно мнущейся на месте новенькой и проговорила: — Ты Икэда Юкино, верно? — Да, — кивнула та, глядя на рыжую с недоверием, словно ожидая насмешек над своим возрастом, внешностью или даже именем. Сказывался уже имевшийся в ее запасе жизненный опыт. — Инузука Мидори, — представилась та, протянув ей руку. — Ты ведь выпускница Академии, верно? Одна из первых? — Да, — снова повторила Юкино, но протянутую ей руку все же пожала. — Я из смешанного класса, куда брали учеников всех возрастов. Сейчас вроде так уж не делают. — И сколько тебе лет? — уточнила ее собеседница. — Пятнадцать, — ответила та, сразу догадавшись, что прочим присутствующим явно было больше. — Я слышала, отбор был жестким, — прищурилась Мидори, но в ее карих глазах плясали лукавые смешинки. — Чуть ли не лично Тобирама-сама отсматривал ребят, которые хотели попасть в Академию в первые годы ее существования. — Хочешь знать, видела ли я господина Тобираму? — сразу уточнила ушастенькая девушка, нахмурившись. Она все еще не была до конца уверена, что этой рыжей от нее нужно и можно ли ей доверять. Обжегшись однажды на молоке, она теперь предпочитала дуть на воду. Мидори приглушенно рассмеялась, и Юкино заметила, что ее клыки были чуть длиннее и острее, чем остальные зубы. Выглядело это немного жутковато. — Нет, мне просто интересно, на что ты способна, новенькая, — фыркнула она. — Ты же знаешь, что в ряды Лисиц берут только лучших. Мы практически наступаем на пятки АНБУ, поэтому тамошние ребята нас недолюбливают. Только они подчиняются напрямую Хокаге, а мы... своему учителю. — И еще тут только девушки, да? — с некоторым как будто разочарованием протянула Юкино, оглядываясь. — Я этого не знала. — Тебе не по нутру наше тесное сестринство? — хищно улыбнулась Мидори. — Поверь, без мальчишек даже лучше. Никто не отнимает лучшие игрушки и не рассказывает, как себя нужно вести. — Ну не знаю, — чуть наморщила носик Икэда. — Без них... скучновато как-то. — Поверь, скучно тебе тут точно не будет, — выразительно подняла бровь рыжая. — Пятичасовые тренировки каждый день как-то отбивают желание мечтать о парнях и скучать. Я уж не говорю про миссии и остальное. Если решением сенсея тебя допустили в наши ряды, это говорит всего лишь о том, что ты подходишь по ряду заданных параметров. Но никто не гарантирует, что ты не вылетишь отсюда со свистом. Ну, если будешь слишком много умничать и таращиться по сторонам. — Мидори щелкнула ее в плечо, и Юкино тихо охнула, ощутив, как ее кожу царапнул настоящий звериный коготь. С этой рыжей стоило держать ухо востро — она определенно не внушала ей доверия. Походила на тех девушек, по чьему приказу тебя могли обмакнуть головой в унитаз, торжественно назвав это потом церемонией посвящения. Солнце уже выкатилось на бледно-голубой, словно бы выцветший за ночь небосклон, и первые его лучи сияющей лужицей собрались на дощатом полу, когда двустворчатые двери, ведущие в тренировочный зал, снова открылись, и тогда, как по команде, все голоса внутри стихли. Маленькой Юкино, которая оказалась позади прочих, пришлось изо всех сил вытянуть шею, чтобы разглядеть вошедшего, и ей даже пришлось для этого встать на цыпочки. — Ох, вот дуреха, — закатила глаза Мидори, а потом схватила новенькую за руку и поставила рядом с собой, для чего другие девушки чуть подвинулись вправо. — Вас в Академии даже строиться не учили? Икэда хотела была ответить, что в Академии она была одной из самых взрослых, а потому высоких в своем классе и таких проблем у нее вообще не было, но вовремя прикусила язык. Лишний раз напоминать о своем возрасте и отличающемся от остальных статусе не было никакой нужды. Зато теперь ей было отлично видно их сенсея. Это была невысокая молодая женщина лет двадцати пяти в светлой тренировочной форме, простой и без изысков. Ее яркие красные волосы, отливающие золотом в солнечном свете, были убраны в два высоких пучка, а оттого в глаза сразу бросалась странного вида метка на ее лбу — небольшой фиолетовый ромб, похожий одновременно на татуировку и рисунок. Он странным образом гармонировал с экзотическими чертами ее красивого, но очень строгого лица, словно бы внося в него идеальный завершающий штрих. Взгляд больших золотистых глаз сенсея по очереди коснулся лица каждой из Лисиц, словно бы приветствуя их, а потом задержался на незнакомом ему лицо Юкино. — Это новенькая, Узумаки-сенсей, — почтительно проговорил Мидори, и Юкино оставалось только поражаться тому, как внезапно из ее голоса пропала самоуверенность и агрессивная веселость. — Ее прислали к нам из Академии. Хотят, чтобы вы рассмотрели возможность включить ее в наши ряды. — Тобирама никак не успокоится? — мелодичным грудным голосом поинтересовалась Узумаки. — Все надеется приставить к нам своего шпиона? — Я не шпион! — воскликнула густо покрасневшая Юкино и почти сразу же пожалела, что вообще открыла рот. Золотые глаза снова обернулись к ней, и теперь в них читалось не просто рассеянное любопытство, но вполне ощутимое желание раскроить твердую скорлупу и сразу добраться до мягкой сердцевины. Ощущение было не из приятных. — Мой дорогой деверь обладает исключительным талантом прятаться в тени и вырезать уши в стенах, — произнесла она, и в голосе ее звучало не раздражения, а словно насмешка. — Если вы сами убеждены, что не являетесь шпионом, это еще ничего не значит. Лисицы давно встали ему поперек горла, и это известно всем, кто хотя бы раз видел, как меняется его лицо, когда кто-то говорит о моем отряде. Он считает, что я вставляю ему палки в колеса и занимаюсь ненужным дроблением власти. А я считаю, что его АНБУ, собранное не из достойных, а из доверенных и близких, это совсем не та структура, которой следует доверять защиту секретов Конохи. Кумовство никого еще до добра не доводило. — АНБУ сильнейшее подразделение Конохи, — возразила Икэда. Ее оттопыренные ушки все еще продолжали алеть от возмущения и досады. — Оно доказало свою верность и эффективность, когда три года назад раскрыло Заговор Красных голов! — Ты про то чудное общество любителей красных бандан, которое решило вернуть в Коноху изгнанных Последователей Тени? — миролюбиво уточнила Мито. — Да, ребята из АНБУ сумели сцапать их до того, как те натворили глупостей. Знаешь почему? Потому что один из них оказался его членом. Те же самые грабли, прилетевшие Тобираме по лбу, а он по-прежнему настаивает, что его способ отбора кандидатов самый надежный. Поразительная уверенность в себе для человека, который дважды едва не потерял власть из-за предательства своего ближайшего окружения. — А вы так уверены в своих людях? — дерзко спросила Юкино. Узумаки ей не слишком нравилась — во-первых, девушка в целом не привыкла полагаться на авторитет более сильной и мудрой женщины, а, во-вторых, вокруг фигуры Мито ходило уж слишком много сомнительных слухов. И хотя официально верхушка Конохи не признавала ни один из них, языкастые сплетники уверяли, что скелетов в шкафу первой леди Конохи столько же, сколько украшений для волос. — Если я что и усвоила за свою не столь уж долгую жизнь, милая Юкино, так это то, что верить нельзя никому, — опустив ресницы, мягко усмехнулась молодая женщина. — Именно поэтому каждая Лисица носит мою печать, которая позволяет мне отслеживать не только ее местонахождение, но даже чакру тех людей, с которыми она говорила за последние сутки. Покажи ей, Мидори. Рыжая кивнула и с готовностью закатала рукав своей тренировочной рубашки, обнажая плечо, на котором красными чернилами была выбита закручивающаяся спираль клана Узумаки. Татуировка едва заметно светилась, словно под кожей медленно перекатывались крохотные огоньки. — Это... это гадко. — Икэда аж содрогнулась от отвращения. — Как вы можете требовать верности от своих людей, если сами же им не доверяете? — Доверие вещь обоюдная, Юкино-чан, — улыбнулась Мито. — Позволяя мне ставить печать на их тела, мои подчиненные оказывают доверие мне. И тогда я тоже начинаю доверять им. Лисицы пусть и не АНБУ, но мы знаем обо всем, что творится в этой деревне. В спальнях, кладовых, подвалах и темницах. И как бы Тобираму это ни злило, я не собираюсь так просто уступать ему. Он дважды едва не подвел нашего Хокаге, и третьего раза я не допущу. Еще не договорив, она внезапно сделала резкое движение рукой, словно пытаясь поймать мошку, что вилась у Юкино возле правого уха. Икэда рефлекторно дернулась в сторону, и в этот момент у нее в ушах словно бы лопнул туго надутый воздушный шарик. Она громко ойкнула и осела вниз, на корточки, зажимая правую половину головы. Сквозь ее пальцы проступил зловещий красный оттенок. Остальные Лисицы даже не шевельнулись, только в глазах Мидори мелькнуло что-то похожее на сочувствие. — Больно, — тихо простонала Икэда. — Техника Бесшумного Шпиона, — резюмировала Мито. — Я же сказала тебе, что мы знаем обо всем, что происходит в деревне. Слух вернется через пару дней, не беспокойся. Пока обойдешься одним ухом. Мидори, помоги ей, пожалуйста. Инузука понятливо кивнула и, присев, перекинула одну руку Юкино себе через плечо. Потом медленно выпрямилась, принимая на себя вес внезапно ослабевшего тела девушки. — Юкино-чан, — обратилась к ней Мито, убедившись, что та пришла в себя после внезапного развеивания техники. — Если после всего ты все же захочешь вступить в ряды Лисиц, я буду рада лично тебя проверить и принять, если ты пройдешь отбор. Я уже говорила — мы берем не тех, кто нам нравится, а тех, кто доказал свое право на то, чтобы быть здесь. Икэда не ответила, все еще не до конца осознав, что с ней произошло. — Идем, новенькая, — покачала головой Мидори. — Посидишь в уголке, пока голова кружиться не перестанет. — Остальных прошу встать на исходную, — меж тем, как ни в чем не бывало, проговорила Мито, хлопнув в ладоши. — Для разминки начнем с третьей комбинации, потом после десяти повторений сразу переходим к шестой. — К шестой! — страдальчески закатила глаза одна из Лисиц. — Так сразу! — Скажите за это спасибо Тобираме-сану, если свидитесь с ним, — с усмешкой пожала плечами Мито, сама тоже становясь в нужную позицию напротив длинного ряда зеркал, которыми была отделана одна из стен зала. Когда после обеда того же дня Узумаки вошла в кабинет Хокаге, не раз помянувший ее бранным словом за прошедшее утро Тобирама с исключительно мрачным выражением лица сидел на кресле своего брата и просматривал какие-то бумаги. Из его левого уха торчал кусочек белой ткани, наполовину окрасившейся в багряно-алый цвет. — Так тебе и надо между прочим, — вместо приветствия проговорила Мито, сложив руки под грудью и не скрывая скепсиса на лице. — Разве тебя в детстве не учили, что подслушивать нехорошо? — Я тебя не слышу, — буркнул в ответ он, и это в самом деле было почти правдой. — Я думала, мы уже прекратили играть в эти детские игры с перетягиванием каната, — прохладно заметила Узумаки, подходя к окну и обозревая заснеженную деревню. Рабочее место Хокаге вот уже пять лет как переехало из поместья Сенджу вниз, в деревню. Специально для этого было построено отдельное здание цилиндрической формы в три этажа, венчающееся изогнутыми зубцами, окаймляющими крышу и по совместительству площадку для собраний шиноби. Справа и слева от него уже позже были построены еще два здания, но они в отличие от центрального были жилыми — в них ночевали и отдыхали работающие вместе с Хокаге шиноби, да и сам Хаширама нередко там ночевал. Правда по совсем иным причинам, нежели его задерживающиеся в ночь подчиненные. Из окна офиса Хокаге была хорошо видна центральная улица деревни и Академия шиноби. Сейчас и то, и другое покрывал толстый слой смерзшегося снега, по которому прыгали голодные вороны, и в целом открывающаяся картина навевала меланхолию. — Я просто проверял, держишь ли ты руку на пульсе, — неохотно отозвался Тобирама, разворачиваясь к ней тем ухом, что еще могло слышать. — Проверку ты прошла. — А девочка-то тут при чем? — неодобрительно цыкнула Мито. — Мог бы хоть ее предупредить. — Юкино талантливая, но у нее была непростая жизнь. Мне подумалось, что вы двое сможете сработаться. — А я было решила, что тебе подумалось, будто ты сможешь ее использовать против меня, — мягко и беззлобно фыркнула она. Потом, немного помолчав, уточнила: — Много работы? — Терпимо, — отозвался Тобирама. — Хотя я жалею, что Хаширама не оставил мне Широ-куна. Этот паренек из Нара исключительно хваткий и соображает отлично. — Мне кажется, он взял его с собой, чтобы не скучать в дороге, — задумчиво проговорила Узумаки, наблюдая за тем, как две дворняжки кувыркаются в снегу, игриво пытаясь прихватить друг друга за загривок. — Знаешь, чтобы было с кем поговорить. — Сколько его уже нет? Полгода? — уточнил Сенджу, прикидывая что-то в уме. — Пять месяцев и две недели. И еще три дня, — отрешенно отозвалась молодая женщина. — Ничего себе как время летит, — покачал головой Тобирама. — Я за этой бумажной работой вообще света белого не вижу. Кажется, как сел в его кресло в тот вечер, так и не встаю вовсе. Не представляю, как он умудрялся с этим справляться, не используя теневых клонов. Я к слову как-то попробовал, а потом почти сутки проспал как убитый. Он замолчал, осознав, что Мито его не слушает. Лицо ее было подернуто задумчивой дымкой, а взгляд смотрел куда-то в пустоту перед собой. Эти их периодические разговоры всегда походили один на другой и всегда заканчивались ничем, словно у них обоих иссякали силы их поддерживать. После того, что произошло семь лет назад, и после ухода Учихи Мадары из Конохи между ними существовала негласная договоренность не обсуждать те события. Но они, тем не менее, слишком во многом определяли их обоих — равно как и их отношение друг к другу. То ли соперники, то ли коллеги, то ли друзья, то ли враги — Мито и Тобирама отчего-то слишком часто оставались только вдвоем в этой деревне. Хаширама часто разъезжал по заграничным и другим деловым поездкам и встречам с другими Каге, а полгода назад вдруг решил во что бы то ни стало испытать законченную наконец технику по укрощению Хвостатых, а Амари переключалась с миссии на миссию быстрее, чем успевала отмечать свои успехи в учетных книгах Конохи. Вспомнив о подруге, Мито повернула голову к Тобираме и спросила через плечо: — Когда она возвращается? — Что? — поморщившись, переспросил он, снова повернувшись к ней слышащим ухом. — Амари. Почти десять месяцев прошло. Мне она не писала, когда вернется, но, возможно, ты знаешь. — С чего ты взяла, что мы вообще поддерживаем связь? — вяло попытался сменить тему Тобирама, но, увидев, как выразительно Мито подняла брови, словно говоря, чтобы он прекратил попусту выделываться, сдался: — Думаю, уже скоро. Она закончила миссию и должна быть на пути назад. — Хорошо, — одобрительно кивнула Узумаки. — Нам нужно многое обсудить, когда она вернется. — Все еще надеешься завербовать ее в своих Лисиц? — без особого энтузиазма уточнил Тобирама, уже, кажется, в пятый раз пытаясь прочесть лежащий перед ним отчет, но ни понимая в нем ни слова. — Амари не из тех, кто мечтает вновь обрести над собой начальство и следовать чьим-то командам, — заметила Мито, а потом, лукаво улыбнувшись, добавила: — Уж тебе-то это должно быть хорошо известно. — И неудивительно, учитывая, какой паршивый у нее раньше был командир, — рассеянно пробормотал Тобирама и, уже договаривая, осознал, что ступил на зыбкую почву. Имя Мадары давно было под запретом — что в разговорах с Мито, что в общении с братом. И обычно он об этом помнил, но сегодня день не задался с самого утра, а тут еще эта стреляющая боль в ухе, что мешала ему сосредоточиться. Но Узумаки проигнорировала его слова и ничего не ответила. Она хорошо научилась этому за прошедшие семь лет — делать вид, что ее это не трогает и не касается. Научилась держать лицо, улыбаться и не позволять чужим словам ранить себя. Почти не срывалась, не причиняла себе боль и не выла глухо в подушку, когда ее никто не видел. Все это было бесполезно, потому что не приносило желанного облегчения. В первый год после ухода Мадары и после того, как Хаширама перестал разделять с ней постель, она много плакала, но потом слезы сами собой закончились. Словно кто-то перекрыл кран где-то в ее душе. С тех пор лицо Узумаки Мито превратилось в фарфоровую маску, холодную и безжизненную, лишь изредка озаряемую всполохами внутреннего огня. Она заново училась смеяться, шутить и держать удар — когда-то кто-то случайно или нарочно задевал оголенные провода ее нервов. Снова собирала себя по кусочкам и на этот раз без чьей-либо помощи. Ее дорогой сенсей, ее Кимико, умерла следующей зимой, через год после того, как ушел Мадара. Ее родные, которые были рядом с ней, когда она уходила, говорили, что женщина улыбалась, ступая навстречу вечности, и Мито очень хотела верить, что это в самом деле было так. На ее похоронах она познакомилась с отцом Хирузена — Саске Сарутоби, молчаливым темноволосым шиноби, который почти все время прощания со своей матерью стоял неподвижно и не проронил ни слезинки. Мито так и не рискнула подойти к нему и высказать свои соболезнования. Почему-то ей пришло в голову, что она никогда не видела его рядом с Кимико, как будто у ее учителя всегда находились другие, более важные заботы, нежели общение с собственным сыном. Сам же Хирузен, вцепившись в штанину отца, громко всхлипывал, размазывая слезы и сопли по лицу, и это зрелище способно было тронуть даже самое черствое сердце. После смерти Кимико заботу о ее школе полностью взял на себя Тай-сенсей, и постепенно она превратилась в школу тайдзюцу, в которую на равных брали и юношей, и девушек. И хотя Мито испытывала легкую горечь оттого, что уютные женские посиделки, наполненные сказками и мерно текущими голосами, остались в прошлом, она не противилась происходящим переменам. К тому же мужчина согласился выделять ей и ее Лисицам место для тренировок в своей школе, и такое положение дел молодую женщину более чем устраивало. И хотя Тобирама не упускал случая напомнить ей, кто тут настоящее «тайное подразделение», а кто просто «шныряет по углам», для Мито работа с ее подчиненным, включавшая не только тренировки и распределений миссий, но и обучение фуиндзюцу и тайным техникам клана Узумаки, была своего рода отдушиной — а также способом почувствовать свою значимость в мире, где ее муж собирался в одиночку отловить Хвостатого зверя, а лучшая подруга стала элитной куноичи, с навыками которой не мог потягаться ни один рядовой шиноби, не считая разве что высокопоставленных АНБУ. И хотя и Тобирама, и Мито, оба мечтали заполучить Амари в ряды своих личных маленьких армий, было совершенно очевидно, что если Учиха и снизойдет до того, чтобы потешить их командирские амбиции, то только на своих условиях и исключительно до того момента, пока ей не надоест. От размышлений Мито отвлек звук поворачиваемой дверной ручки. Молодая женщина уже собиралась было извиниться и покинуть кабинет Хокаге, чтобы дать Тобираме возможность спокойно поработать, но потом остановилась, увидев, кто именно стоял на пороге. — Мама! — Золотоглазый черноволосый мальчишка расплылся в широкой и явно унаследованной от отца улыбке. — Мама, а я тебя везде искал! — У меня были дела, мой милый, — отозвалась она, вернув ему улыбку. — Что ты хотел? — Просто соскучился, — отозвался тот, а потом, подумав пару секунд, подошел ближе и доверчиво потянулся к ней. Узумаки присела на одно колено и обняла сына, на несколько секунд позволив себе прикрыть глаза и отказаться от сдавливающей лицо маски сдержанного безразличия. — Привет, Итама-кун, — поздоровался с ним Тобирама, чьи глаза тоже потеплели при взгляде на племянника, который был слишком похож на его старшего брата, чтобы здесь можно было хоть в чем-то сомневаться. Быть может, именно этот факт и послужил причиной того, что между ним с Мито сохранилось подобие добрых отношений. — Чем занимался сегодня? — Мы с Хиру-куном гоняли мяч во дворе, — с готовностью поделился мальчик. — А потом мы вместе бросали кунаи. У него так круто получается! А у меня пока... не очень. — Он тяжело и совсем по-взрослому вздохнул, и в том, как горестно поникло его смуглое личико, тоже было что-то такое от Хаширамы. — Ничего, милый, научишься, — ободряюще произнесла Мито, потрепав его по волосам. — Главное, старайся и не отступай. — А папа в моем возрасте уже сражался! — упрямо возразил мальчик, которого, кажется, действительно очень расстраивал тот факт, что в свои шесть с небольшим лет он до сих пор не участвовал в настоящем бою. — Твой папа сражался именно для того, чтобы тебе потом не пришлось, — наставительно заметил Тобирама. — Чтобы ты мог гонять мяч с Хиру-куном и ложиться в теплую постель каждый день. Поверь мне, в сражениях нет ничего хорошего, особенно когда в них участвуют дети. — И все равно, — с истинно детской непосредственностью помотал головой Итама. — А папа скоро приедет? Я столько классных штук выучил, так хочу ему показать! — Скоро, милый, — кивнула Мито, отпуская сына и наблюдая, как он подходит к окну и встает на цыпочки, чтобы разглядеть побольше. Расплющив лицо о стекло, он принялся высматривать кого-то в отдалении, словно ожидая, что его отец в самом деле вот-вот появится на горизонте. И пока его мама смотрела на него, Тобирама не отводил взгляд от нее. Мито менялась, когда в комнате появлялся Итама. В ней как будто просыпалось что-то от той беззаботной, яркой и полной жизни девушки, какой она была раньше, много лет назад. Иногда младший Сенджу задавался вопросом, как бы все было, если бы тогда он не вынудил Мадару уйти. Не то чтобы он сожалел о том своем решении, но горькая правда заключалась в том, что своим поступком он никого ни от чего не спас. Хаширама все равно обо всем узнал, и с тех пор их с женой брак превратился в пустую формальность, поддерживаемую исключительно во благо Итамы и доброго имени Хокаге. Тобирама не знал подробностей того, что тогда произошло между ними, но с тех пор оба они — и Хаширама, и Мито — были несчастливы. Один находил успокоение в работе, заботе о людях и поисках Хвостатых, другая — в своем сыне и этом глупом соперничестве с ним, Тобирамой, за право называться главой конохской тайной канцелярии. И Сенджу предпочитал даже не предполагать, в чем и как находил для себя успокоение третий персонаж той драмы, что развернулась здесь семь лет назад.~ * * * ~
Табачный дым клубился под перетянутым железными трубами потолком, свиваясь в кольца и медленно истаивая там, чтобы превратиться в блекло-серое марево. Небольшое помещение изакая было под завязку забито людьми — все столы были заняты, кое-где теснилось по трое-четверо. В воздухе остро пахло сыростью, а с каждым новым входившим внутрь врывался сноп мокрого снега, который после медленно таял на холодном металлическом полу. И хотя открывающиеся двери несли в себе холод, многие с удовольствие втягивали ноздрями свежий холодный воздух, прежде чем снова вдохнуть затхлый сигаретный дым. — Двери! — хмуро кричал в те моменты стоявший за стойкой хозяин заведения, и тогда очередной посетитель, стаптывавший в тот момент с обуви налипший снег, торопливо дергал дверную ручку на себя. Вместе с холодом отрезало и тоскливый вой последней мартовской вьюги, щедро залепляющей снегом маленькие застекленные окошки почти под самым потолком изакая, которая находилась в полуподвальном помещении в основании одной из Шести Небесных Башен. Небесными их звали только на словах, по сути это были высоченные уродливые сооружения, почти сплошь состоящие из металла, увитые трубами и утыканные разлапистыми антеннами, поставленными, как гласила легенда, для улавливания вражеской чакры на больших расстояниях. Работали ли они на самом деле и кто вообще возвел эти башни оставалось загадкой даже для старожилов. Ходили слухи, что много лет назад на этот самом месте обитал клан шиноби, поклонявшийся древним богам и проводивший жестокие кровавые ритуалы для того, чтобы добиться их благоволения. И тогда пространство, ограниченное Шестью Небесными Башнями, было чем-то вроде огромного церемониального круга. Но однажды этот клан перешел грань и совершил нечто настолько страшное, что даже его собственные боги прогневались на них и тогда земля поглотила их всех. Они и по сей день обитали где-то в переплетении труб, уходящем на много ри под землю, и, если приложить ухо к одному из выходных отверстий подземного лабиринта, можно было услышать, как они стонут там внизу. Подтверждений этим историям, слишком уж походившим на детские страшилки, Учиха Мадара так и не нашел, но Амэгакуре, Деревня Скрытого Дождя, — так по новой моде, заданной сперва Конохой, а затем подхваченной и остальными крупными деревнями, называлось это место — привлекало его своей особой, совершенно самобытной атмосферой. Сам воздух здесь, казалось, был пропитан запахом порока — алчностью, жестокостью, похотью и яростью. Сумрачные узкие улицы сдавленно извивались между стоящими почти вплотную друг к другу зданиями, облицованными металлическими листами, что предохраняли конструкции от гниения. Дожди здесь шли девять месяцев в году, и лишь летом, на короткий промежуток, над деревней робко проглядывало солнце, затянутое пасмурно-серой пеленой и походившее на печальную серебряную монетку в облаках. Шиноби, обитавшие в Деревне Дождя, славились своей жестокостью и упрямством — их невозможно было ни в чем убедить или склонить на свою сторону хитростью или подкупом. Закаленные постоянным ненастьем и выросшие среди холодного металла и страшных легенд, эти люди уважали только силу — и деньги. За деньги можно было позволить себе квартиру в одной из Шести Небесных Башен и хотя бы так приподняться над общей грязью, что из-за непрекращающихся дождей буквально заливала нижние улицы, впитываясь в кожу и постоянно поскрипывая на зубах. И грязь эта даже не походила на землю — скорее на ржавую металлическую труху, обильно сдобренную человеческими испражнениями и мусором. Не стоило и говорить о том, какой изысканный букет ароматов витал над затопленными выгребными ямами. Раз в несколько месяцев нижние улицы вычищались с помощью водных техник, и тогда вся эта мерзость скидывалась в озеро, окружавшее деревню. Среди жителей деревни ходили мрачные шутки о том, что из отходов на его дне можно было бы запросто собрать еще одну Небесную Башню и величаво именовать ее Башней Небесного Дерьма. Впервые Мадара оказался здесь около двух лет назад — тогда это была вынужденная остановка на пути в Страну Земли. Деревня Дождя уже тогда произвела на него неизгладимое впечатление, но он не смог задержаться здесь надолго, потому что незаконченное дело звало его вперед. Но позже он вернулся — уже осознанно и с далеко идущими планами. Провел в Амэ зиму, восхищаясь до глубины души ее беспросветностью и испорченностью, а затем познакомился с Рэйдо, и с того момента его жизнь, прежде протекавшая в бесцельных поисках и метаниях, обрела новый смысл. Пусть даже и сомнительный. — Доброго вечера, Мадара-сан. Ты сегодня рано. Учиха поднял взгляд на подошедшего к его столику мужчину с блекло-серыми волосами, убранными в пучок на затылке. Лицо его пересекал длинный извилистый шрам, что однажды, вероятно, едва не стоил ему жизни и навсегда исказил мимику, сделав ее дерганой и немного судорожной. Правый глаз Рэйдо затягивала белая пленка, но за ней просматривался находящийся в беспрестанном движении темный зрачок. Непривычных к этому хаотичному, ничем не обусловленному движению оно пугало, заставляя чувствовать себя очень неуютно. — Освободился пораньше, — пожал плечами Мадара, двигая к себе свою полупустую кружку и освобождая место для своего партнера. Рэйдо привычным жестом отер влажный лоб и опустился напротив него, знаком попросив хозяина заведения принести выпивку. — Все прошло без осложнений? — уточнил он. — Смотря, что ты имеешь в виду под осложнениями, — заметил Учиха, доставая из внутреннего кармана запечатанный свиток. — Полагаю, это он, верно? Рэйдо, чей затянутый бельмом глаз как будто на мгновение остановился, сконцентрировавшись на протянутом ему предмете, взял свиток и осторожно пробежал по нему пальцами. Потом заметил на краешке бумаги несколько темных брызг и вопросительно поднял брови, устремив взгляд на Мадару. — Переговоры провалились, — невозмутимо пояснил тот. — Почему-то они отказались продавать легендарное наследие клана даже за очень хорошую цену. Пришлось использовать другие методы убеждения. — Вот как, — не слишком довольно качнул головой Рэйдо. — Надеюсь, это не сулит нам проблем в будущем? — Они не вспомнят моего лица, — отозвался Учиха, чей взгляд немного расплылся, словно он что-то вспоминал. — По крайней мере, те из них, у кого еще осталась возможность вспомнить хоть что-нибудь в своей жизни. — Ты знаешь, я не сторонник... грязных методов, — напомнил его партнер, недовольно поджав губы. — Учитывая, в какой помойке ты живешь, это звучит почти как оксюморон, — вяло отозвался Мадара, которого явно не слишком интересовало мнение его собеседника. — Твой заказчик получит то, что просил, ты получишь свою долю, а я очень надеюсь получить свою. — Он протянул к нему руку в черной перчатке, и Рэйдо, помедлив пару секунд, все же полез в карман и после опустил в ладонь Мадары увесистый мешочек с монетами. — На что собираешься их потратить? — уточнил он, сплетая в воздух чакровую барьерную паутину и покрывая ею полученный от компаньона свиток. — Опять все спустишь на эту шлюху? — Во-первых, это не твое дело, на что я трачу свои деньги, — наставительно заметил Мадара, чьи темные глаза недобро сверкнули. — Во-вторых, у меня уже давно были планы на эти деньги. И тебя они никоим образом не касаются, приятель. — Просто я хотел сказать, что нашел то, что ты просил, — выразительно двинул бровями Рэйдо, и его изуродованное шрамом лицо исказилось, как смятая резиновая маска. — Один мой знакомый занимается этим уже несколько лет, и недавно у него получилась по-настоящему убойная вещь. Я как узнал, сразу подумал о тебе и твоей... проблеме. Учиха ответил не сразу, его лицо несколько секунд выглядело так, словно он слушает еще кого-то, кто сидит за этим столом, потом его тонкие губы дернуло кривой усмешкой, и он произнес: — После всего, что я уже перепробовал к этому моменту, было бы наивно предполагать, что какой-то твой сомнительный знакомый способен решить мою проблему. — Он сделал выразительную паузу, откинувшись на спинку стула и критически оглядывая своего напарника. — Но попытка не пытка. В этом месяце я сплю по три часа в сутки, и это меня порядком задрало. Если твой кудесник обеспечит мне хотя бы еще пару часов спокойного сна, я назову его сенсеем и поклонюсь в пояс. — Хотел бы я при этом присутствовать, — хмыкнул Рэйдо, отхлебнув немного мутного пенящегося пойла из принесенной ему кружки. — Я оставлю тебе его адрес, скажешь, что пришел от меня. Он поймет. И... будь с ним осторожнее. Он может казаться милейшим человеком, но если вцепится тебе в загривок, отодрать его можно будет только с мясом. — Осторожность мое второе имя, приятель, — расплылся в неприятной улыбке Мадара, но его собеседник лишь скептически покачал головой. Работать с Учихой всегда было непросто. Он был изумительно хорош в том, что касалось дела — мог проникнуть куда угодно и достать что угодно, кто бы ни стоял на его пути, вооруженные до зубов шиноби или мифические твари из преисподней. Но ему всегда с трудом удавалось сдерживать свой буйный нрав и там, где был хотя бы малейший шанс того, что что-то пойдет не по плану, этот план всегда летел в тартарары. То, с каким сладострастием Мадара убивал своих врагов — или тех, кому просто не посчастливилось встать у него на пути, — граничило с абсолютным безумием. Он упивался чужими страданиями, впитывал их как губка, как голодный вампир. Никогда не поднимал руку на безоружных, но если по глупости или недальновидности своей ему пробовали давать отпор, все всегда заканчивалось одинаково — морем крови и какофонией предсмертного воя. Рэйдо никогда в жизни не встречал человека, который бы столь мало ценил людские жизни. Для Мадары они ровным счетом ничего не значили — не более чем жизни мошек, бьющихся о фонарь. И порой его компаньон думал, что, если бы у Учихи не было возможности давать выход своей жажде крови на миссиях, он бы рано или поздно дошел до того, что стал бы просто набрасываться на людей на улицах. Как одичавший пес, однажды вышвырнутый на улицу и озлобившийся до такой степени, что кусал теперь и кормящую, и занесенную для удара руку. После встречи с Рэйдо Мадара покинул изакая. Выйдя на порог, он запрокинул лохматую голову наверх, и дыхание белым паром окутало его губы и покрытые легкой щетиной щеки. Неба в Амэ было почти не видно, его заслоняли грузные силуэты высоких домов, оплетенных трубами. А тот крохотный кусочек, что все же проглядывал между крыш, напоминал по цвету грязное, изжелта-серое постельное белье. Сунув руку в карман, Мадара нащупал кусочек бумаги, на котором педантично аккуратным почерком Рэйдо был выведен адрес и имя его знакомого — того, что, по его словам, мог помочь Учихе. Стоило нанести ему визит, пусть даже Мадара ни в грош не ставил оптимистичные прогнозы своего партнера. Казалось просто невозможным, что спустя столько лет, после стольких проб и ошибок, найдется наконец способ заткнуть это навязчивое бормотание в его голове. За прошедшие годы Изуна стал не просто голосом, звучащим в его подсознании всякий раз, когда речь заходила о Сенджу или клане Учиха. Он превратился в его личного преследователя, неотступного, беспощадного, не умолкающего ни на минуту. Порой его слова становились едва различимым, снова превращаясь в шепот, как в первые годы после его появления. Такие дни Мадара называл удачными, и во время них он мог наслаждаться жизнью. Однажды период «просветления» затянулся почти на два месяца, и все это время мужчина жил в покое и уединении. И даже впервые за много лет задумался о том, что оставил позади. Но потом Изуна вернулся, словно бы набравшись где-то сил, и теперь его голос стал громче, навязчивее, яростнее. Порой в том, что он говорил, просто не было смысла — он выкрикивал разные слова и фразы, но они не собирались в единое высказывание. Словно бы призраки в самом деле могли сходить с ума. Жить с Изуной в голове было все равно что иметь спятившего соседа по комнате, который в пять утра мог начать стучать по трубам или выкрикивать нечто бессвязное и истерически хохотать. И за эти семь лет, что они остались наедине друг с другом, даже стальная воля Мадары уже вся изошла трещинами. Он был готов на что угодно, лишь бы заставить мертвого брата заткнуться — и если существовал хоть малейший шанс, что знакомый Рэйдо мог ему в этом помочь, он обязан был попробовать. Изуне нравилась кровь. По крайней мере, так Мадара рассудил, учитывая, что после миссий или иных способов выпустить пар, его мертвый брат умолкал. Ненадолго, но все же. Чем меньше он себя контролировал, чем больше позволял разгуляться своей кровожадной звериной сути, чем острее было его удовольствие от ощущения, как клинок пронзает чужое тело и как оплавляется плоть, кусками отходя от костей, тем дольше потом молчал Изуна. Иногда Мадаре даже почти удавалось себя убеждать, что он делает то, что делает, только ради того, чтобы насытить невыраженную ярость своего спятившего мертвого брата. И не будь его у него в голове, он мог бы стать другим. Мог бы стать таким, каким был много лет назад, когда его комнату заливало солнце и чьи-то руки нежно гладили его волосы. Поднявшись по внешней лестнице и отщелкнув в сторону бычок от сигареты, Мадара несколько раз постучал кулаком в дверь. Толстое железо ответило ему протяжным гулом, и почти сразу же внутри раздались легкие женские шаги. Он мог легко представить, как она, приподнявшись на цыпочках, смотрит в глазок, чтобы убедиться, что за дверью не кредиторы и не клиенты из черного списка. И лишь затем с усилием отодвигает тяжелый засов и снимает цепочку. Его всегда забавляла ее твердая убежденность в том, что это поможет в том случае, если кто-то действительно решит к ней вломиться. Ну ладно, обычное ворье, а если это будет шиноби? Почти у каждой уважающей себя конторы на нижней улице были свои шиноби на побегушках как раз для таких случаев. Не самая достойная работа, но когда речь заходила о хороших деньгах и возможности выбраться с самого дна, все средства становились хороши. Наконец дверь открылась, и на пороге возникла бледная, но по-своему хорошенькая девушка лет двадцати в коротком, едва запахнутом на груди халате. Ее округлое личико с широкими скулами немного портило обилие косметики, но в остальном она была настолько хороша, насколько можно было ожидать от этих измученных улиц. Воровато оглядевшись по сторонам и убедившись, что Мадаре пришел один, она втянула его в квартиру. Здесь внутри пахло пудрой и дешевыми духами — а также тем кисловатым запахом немытого тела и грязного белья, что, наверное, всегда присутствует в такого рода жилищах. — Мада-чан, я так соскучилась! — хрипловатым, прокуренным голосом воскликнула девушка, повиснув у него на шее. — Я думала, ты совсем забыл про меня. — Были дела, Цуки-чан, — с усмешкой отозвался он, отстраняя ее от себя. — Ты хорошо себя вела, пока меня не было? — А то как же, — кокетливо отозвалась она, поправляя темные непричесанные волосы, а потом вдруг широко зевнула. — Ох, прости, недавно только встала. — Тяжелая выдалась ночка? — понимающе уточнил мужчина, знакомой дорогой проходя на ее крошечную кухню, в которой едва ли можно было развернуться, не задев боком раскаленную железную печурку или не сбив коленом трехногий покосившийся табурет. — Дела, дела, все дела, — отмахнулась Цуки, следуя за ним. — Ужинать будешь? — А зачем я по-твоему пришел? — хмыкнул Мадара, держа руки над печкой и ощущая, как его продрогшее тело наполняет долгожданное тепло. — Ну... есть вчерашний рис и немного рыбы, — задумчиво проговорила девушка, осмотрев свои запасы. — Рыба из этого поганого озера? — уточнил мужчина, кивнув на окно, за которым, правда, не было видно не то что озера, но даже улицы — все обозримое пространство занимала стена соседнего дома. — А откуда же еще? — обиженно вскинула на него светло-карие глаза хозяйка квартиры. — Все, что везут с моря, дорогое как черт да портится чаще всего в пути. А эти рыбешки дешевые, бери не хочу. — Да там мяса-то на костях почти нет, — проворчал Мадара, проходя из кухни в гостиную и садясь за замызганный стол. — За что вообще платить? — Суп можно из них варить, — не сдавалась Цуки. — Если добавить побольше воды, может на неделю хватить. — Упаси боже, — покачал головой Учиха. — Чем так долго себя травить, лучше сразу кунай в глотку загнать. Быстрее и дешевле будет. Но несмотря на все свое недовольство и критические замечания, мужчина тем не менее съел все, что ему подали, дочиста выскребя остатки риса и сжевав даже рыбьи кости. После миссий у него всегда разыгрывался зверский аппетит. Он вполне бы мог себе позволить устроить роскошный ужин в ресторане в одной из Небесных Башен, где подавали настоящее мясо с кровью и свежие овощи, невесть откуда добываемые в начале марта в деревне, где в принципе ничего и никогда не росло, кроме плесени. Но ему не хотелось оставаться сегодня в одиночестве. Присутствие Цуки его развлекало. Девушка была глуповата и обидчива, ее ужимки в попытке казаться обольстительной его только забавляли, и она ни на что не годилась в том, что касалось кулинарии. Во время своих странствий — до того, как осесть в Деревне Дождя — Мадара встречал куда более талантливых и способных куртизанок. Некоторые из них были настолько умны и образованы и так остроумно рассуждали о политике и искусстве, что Учиха начинал искренне недоумевать, почему такие женщины жили в доме наслаждений, а не заседали в совете даймё. Другие способны были творить чудеса в постели, выжимая из него все соки и заставляя забыть собственное имя. Третьи были поразительно красивы — настолько, что, глядя на них, он невольно вспоминал о девушке, убившей себя много лет назад по его вине. Цуки не обладала ни одним из этих талантов, но у нее был свой собственный — тот самый, ради которого он продолжал приходить сюда, вдыхать запахи этой дешевой квартиры и слушать ее занудную трескотню о рыбе, ценах на косметику и мечтах о том, как она однажды купит себе квартиру в Небесной Башне, откуда сможет плевать на всех, кто обижал и задирал ее. — Ну, чем займемся сегодня? — спросила она его позже, когда вся еда была съедена и приставучий запах жареной рыбы начал потихоньку выветриваться через приоткрытую форточку. — Ты знаешь, как меня порадовать, — отозвался он, усмехнувшись и сверкнув глазами. На лице Цуки проступила явная досада, она даже отодвинулась от него, надув губки и сложив руки на груди. — Ох, а без этого никак нельзя? — капризно спросила она. — Ты же знаешь, что другие клиенты не любят, когда видят чужие следы. У меня после таких вечеров половина недели потом выпадает в никуда. Чем прикажешь зарабатывать на жизнь честной девушке? — Иди на рынок рыбой торговать, — ничуть не смутился Мадара, с удовольствием наблюдая за праведным возмущением, вспыхнувшим на ее лице. — У тебя явно талант к продажам и убеждению покупателей в том, что дерьмо может быть разной консистенции и вполне съедобным. — Какой же ты гадкий! — воскликнула она, закрыв лицо руками. — Ладно, — смилостивился Учиха, достав из мешочка, что дал ему Рэйдо несколько монет. — Вот тебе за старание. Побалуй себя... чем-нибудь. Цуки метнула быстрый жадный взгляд на стол, по которому прозвенели деньги, и с показной неохотой все же сменила гнев на милость. Быстренько смела их в ладошку, пересчитала, двигая их пальчиком, потом довольно кивнула и проговорила: — Ну тогда мне нужно подготовиться. Жди, я быстро. Мадара удовлетворенно хмыкнул и, поднявшись из-за стола, прошел в спальню. В этой комнате почти все стены были затянуты покрывалами, что создавало пусть и слабую, но все же иллюзию какой-то отделки. Лежащий посреди спальни двухместный футон был забросан подушками, а в углу неторопливо тлела ароматическая палочка, наполнявшая тесное пространство приторным запахом роз. Мадара бы предпочел лучше дышать промозглой вонью улиц, чем этим удушающим сладким ароматом, но сегодня он слишком устал, чтобы спорить. К тому же настроение после встречи с Рэйдо у него разительно улучшилось, да и Изуна притих так, что его неразборчивое бормотание почти не мешало течению его собственных мыслей. Поэтому он не стал ничего говорить Цуки и сразу стал раздеваться. Скидав одежду в угол, он растянулся поверх футона, сбросив в сторону половину надушенных подушечек, обтянутых линялым дешевым шелком. Единственным источником света в спальне было несколько свечей, предусмотрительно поставленных в те углы, где не было ткани. А потому, когда на пороге комнаты появилась женская фигура в красном шелковом халате, разглядеть ее лицо было практически невозможно. И хотя Мадара точно знал, что глаза его обманывают, его сердце все равно пропустило один удар, а потом заколотилось еще быстрее. Длинные ало-золотые волосы струились по ее спине и плечам, кожа казалась совершенно белой и изумительно гладкой, а ее лицо с большими светлыми глазами выглядело почти так, каким он его запомнил много лет назад. Если бы она в самом деле была здесь, если бы вдруг возникла посреди этого хаоса и грязи, он бы даже, наверное, не посмел коснуться ее — просто сидел бы вот так и смотрел, пока его глаза не иссохли бы от усталости. Но ее здесь не было. Потому что она выбрала другого и осталась с ним. Мадару переполнила глухая ярость, и Цуки, слишком хорошо знавшая это выражение его лица, обреченно вжала голову в плечи, ощущая, как одновременно дают о себе знать следы всех его прошлых приступов. Однажды он почти наверняка убьет ее. Но, возможно, еще не сегодня — и она ведь уже почти скопила достаточно денег, чтобы выбраться из этого мерзкого клоповника. А ради этого стоило и потерпеть. И потому, когда мужчина рванул ее на себя и она со всей силы приложилась коленями о деревянный пол, девушка не издала ни звука и покорно подставила ему свое тело. Все мы должны чем-то жертвовать во имя своей мечты.