~ * * * ~
— Значит, я все-таки умер, да? Это был первый вопрос, который задал Мадара, когда пришел в себя. Губы его едва шевелились, но в глазах застыло такое благоговение, словно он всерьез считал себя переступившим порог иного мира. Хаширама немного растерялся, не зная, что ему ответить. Последние четыре с лишним часа после ухода Мито он занимался выведением наркотика из организма друга — с помощью своей чакры он проникал напрямую в его тело, зацепляя и выводя токсины через кожу. Процедура эта, если бы Мадара не был без сознания, была бы до крайности болезненной, и горячая вода с травами могла бы лишь немного снизить ее чувствительность. Подобное Сенджу делал лишь однажды — для самого себя в тот вечер, когда его тело впервые расцвело ядовитыми красными цветами. Учихе тоже предстояло пережить несколько не самых приятных дней, но в остальном, по мнению Хаширамы, его здоровью не был нанесен непоправимый ущерб. При соблюдении диеты и помощи со стороны он мог полностью поправиться в ближайшую пару месяцев. И тем забавнее было наблюдать совершенно ошалелое выражение его лица, когда он сел на постели, куда Хаширама перенес его после всех процедур. — Ты был близок к тому, чтобы умереть, — произнес Первый Хокаге, продолжая толочь в ступке подсушенные на огне травы. — Не хочу хвастать, что вытащил тебя с того света, но в целом это не совсем противоречит истине. — Где... Кто... Так это был ты? Мне казалось, я слышал... женский голос перед тем, как отключиться, — пробормотал Мадара, потирая лоб. — Сколько времени прошло? — Ты был без сознания чуть меньше суток, но если бы я тебе не помог, мог бы проваляться куда дольше. Я не знаю, на что рассчитывали те, кто влил в тебя лошадиную дозу наркотика, но на моей памяти ты первый, кто в подобных обстоятельствах не проявил симптомов явной передозировки. Память к Учихе возвращалась фрагментарно, но там все еще не хватало большого куска — например, того, который бы объяснил, почему он оказался в незнакомом доме посреди леса наедине с Хаширамой. Напрягая всю свою фантазию, мужчина не мог представить, какие именно обстоятельства и в какой ряд должны были выстроиться, чтобы привести к этому. — Хочешь сказать, ты меня спас? — с большим сомнением протянул он. — Явился как бог из машины и в последний момент вытащил меня из морской пучины? — Не я, — покачал головой Хаширама — как будто даже с легким сожалением. — Она тоже здесь. Но... Кое-что произошло, пока ты спал, и она ушла. — Она? — не понял он, а потом, пораженный внезапной догадкой, едва не подскочил на месте: — Мито? Она здесь? — Я знаю о том, что было между вами, — решил не тянуть кота за хвост Первый. — Все всплыло почти сразу после того, как ты ушел. Лицо Мадары после этих его слов на несколько мгновений стало совершенно непроницаемым и словно потемнело от каких-то сдерживаемых эмоций. — Тобирама проболтался? — сквозь зубы процедил он. — Вот же сукин... — Тобирама? — поднял брови Хаширама. — Нет, он ничего... Постой, он знал? — Он как-то застукал нас, — пожал плечами Мадара. — В обмен на мой уход из Конохи обещал не говорить тебе. — Ты ушел, потому что мой брат застал тебя с моей женой? — не поверил своим ушам Сенджу. — А как же... как же... новое будущее? Реальность, в которой нет места нашей деревне? Все, что ты наговорил мне тогда? — Неплохое вышло представление, да? — неловко крякнул Мадара, усмехнувшись. — Отчасти я импровизировал, но кое-что было правдой. Тобирама ведь станет Вторым Хокаге, да? И он по-прежнему ненавидит мой клан? — Насколько я знаю, сейчас он относится к твоим людям куда более терпимо. У него даже был ученик из Учиха, — ответил Хаширама. — Да и с Амари у них вполне мирные отношения. — Амари? — уцепился за знакомое имя Мадара. — Как там моя девчонка? Всех на уши поставила, когда я ушел? — Скорее вздохнула с облегчением, — покачал головой Сенджу. — Почти перестала появляться в деревне, вечно моталась по каким-то миссиям. Но это делает ее по-настоящему счастливой, мне кажется. — Вот как... — пробормотал мужчина, приглушенно усмехнувшись и взъерошив себе волосы. — А... Так что с Мито? Ты... простил ее? — Это долгая и... скверная история, — помрачнел тот. — Не думаю, что я готов говорить об этом сейчас. — Но ведь она здесь, ты сам сказал? Куда она ушла? Я хочу... я хочу ее видеть. — Он попытался встать с кровати, но у него ничего не вышло, а неловкий кульбит едва не окончился полетом лбом в пол. К счастью, Хаширама успел перехватить друга и уложить его обратно. — Наглости тебе всегда было не занимать, — покачал головой он. — Я думал, ты хотя бы извинишься. — За то, что семь лет назад спал с твоей женой? — уточнил Учиха, усмехнувшись. — А ты что, правда ждал этих извинений все эти годы? Послушай, я ведь понимаю, что это все не по-настоящему. Это сон или… я не знаю, предсмертная агония моего мозга, запудренного пыльцой по самую маковку. Я не знаю, как долго это продлится, и не хочу тратить время на всякую ерунду. — То есть извиняться ты не будешь? — резюмировал Хаширама. — Нет, — пожал плечами тот. — И вообще Мито не вещь, которую я взял без спроса. Она меня выбрала по своей воле. — Ты просто поразительный засранец, — задумчиво проговорил его друг. — Я думал, что меня мало чем можно удивить, но сейчас готов признать, что ошибался. Тобирама был прав, что выставил твою наглую задницу к чертям собачьим из моей деревни. — Ой да прекрати ныть, — весело поморщился Мадара, для которого все происходящее по-прежнему было не вполне реальным. Он был абсолютно готов к тому, что вот-вот проснется на замызганном матрасе в «Волшебном сне», а затем его поволокут на последний бой в его жизни. И если это действительно было так, зачем было сожалеть о прошлом, раз его разум решил напоследок побаловать его такой сочной и яркой фантазией с участием давно потерянного друга и, возможно, даже любимой женщины. — Мне нужно все это переварить и попытаться убедить себя, что твоя оторванная голова не будет потрясающе смотреться вон на той стене. Пойду попробую поймать нам рыбы на ужин. — С этими словами Хаширама поднялся и вышел из домика, оставив, однако, дверь приоткрытой, чтобы с самодельного причала иметь возможность наблюдать за своим пациентом. Оставшись в одиночестве, Мадара снова попытался сесть, на этот раз медленнее и осторожнее. Если это в самом деле была лишь предсмертная галлюцинация, было понятно, почему он так плохо может управлять собственным телом. Несмотря на то, что он чувствовал себя гораздо лучше, чем сутки назад, эта легкость была обманчивой. Словно хрупкая стена, отделявшая его от неминуемых последствий его образа жизни в последние месяцы. Зато живот совершенно не болел, и, поразмыслив, Учиха пришел к выводу, что свежая рыба была не такой уж плохой идеей. Особенно если это была не мелкая костлявая рыбешка из озера Амэ. Ощущать здоровый аппетит было приятным новшеством, и на фоне этого даже на плохо слушающиеся конечности можно было закрыть глаза. Он все же сумел подняться, обратив внимание, что одежда на нем явно была постиранной и высушенной, а потом, шатаясь, направился к двери. Там передохнул немного, опираясь на косяк и глядя, как его друг мастерит себе удочку из молодого бамбука. — А ты еще больше заматерел, — отметил он задумчиво. — И так всегда был шкаф, а с возрастом в плечах еще прибавилось. Но тебе идет. Первый Хокаге как он есть, памятник самому себе при жизни. — А ты вот, наоборот, исхудал, — отозвался Хаширама, не глядя на него. — Кожа да кости, в чем только душа держится. — Ну да, мы не едали с золотых блюд и не почивали на шелках в отличие от некоторых, — беззлобно фыркнул он. Потом, покачиваясь и прикладывая определенные усилия, чтобы не завалиться набок, подошел ближе к другу и, с видимым облегчением опершись на его плечо, поинтересовался: — Так что ты там сказал нашей девочке, что она сбежала от тебя в лес? — Нашей? — выразительно повторил Хаширама. — Ушам своим не верю, что ты уже в самом деле считаешь ее нашей общей. — А это не я, — со смехом пожал плечами он. — Это мы — ее общие. И это она так решила, не смотри на меня! Так что ты ей сказал? — Ничего особенного, — пробормотал тот, отчего-то покраснев. — Не заставляй больного человека использовать на тебе шаринган, воображаемый Хаширама, — ласково попросил его друг. — Я не хочу, чтобы чрезмерная мысленная активность разрушила этот дивный сон. И потом… ты ведь знаешь, я всегда получаю то, чего хочу. — О, это я как раз понял просто отлично! — выразительно двинул бровями Первый. Потом вздохнул и неохотно добавил: — Я сказал ей, что не мог себе позволить любить ее после того, что она сделала, потому что... потому что считал, что не должен. Потому что своим поступком она доказала, что не заслуживает этого. Что-то в таком духе, я сам уже точно не помню. — Ммм, — задумчиво протянул Мадара, а потом коротко и без замаха врезал другу, отчего голова того резко мотнулась назад. Удар в рукопашной у Учихи был отлично поставлен, а Хаширама никак не мог этого ожидать — в итоге не успел ни уклониться, ни блокировать. — Что еще хорошего, доброго, вечного ты ей наговорил? — поинтересовался Мадара, крепко, до боли сжав его плечо. — Ничего, — гнусаво промычал тот, держась обеими руками за сплющенный нос. — Я чувствовал, что не должен прощать ее так легко, пусть даже мне хотелось! А мне хотелось! Иногда так сильно, что это начинало казаться ненормальным — а потому я лишь сильнее убеждался, что поступаю правильно, не идя на поводу у эмоций! Разве Первый Хокаге может вести себя подобным образом? Что бы это сказало о моей чести, о моем мужском достоинстве, о праве говорить другим людям, как им вести себя? — В голосе его слышалось отчаяние. — Тебе, видимо, мало, — закатил глаза Мадара. — Ты не смотри, что я еле на ногах стою. Будь ты хоть трижды ненастоящим, я тебе физиономию так разукрашу, что брат родной не узнает. — Ненастоящим? — непонимающе переспросил Сенджу, прервав свою патетическую тираду. — Да что за чушь ты, в конце концов, несешь? Ма... Мадара, эй! Он успел перехватить внезапно отяжелевшее и ухнувшее к земле тело своего друга до того, как он приложился копчиком о землю, но судя по тому, как тот побледнел, стоило отложить окончание этого странного разговора на потом. В следующий раз Учиха пришел в себя уже на закате, и на этот раз его разбудили приятные запахи готовящейся рыбы. Хаширама сидел, скрестив ноги, у ирори посреди их хижины, с одной стороны над которым булькал подвешенный на металлическом тросе котелок, а с другой прямо на углях стояла сковорода. — Ограбил посудную лавку? — хрипло поинтересовался Мадара, взглядом отыскав флягу с водой на табурете возле своей кровати и не преминув тут же пустить ее в ход. — Почему мне кажется, что твое неуемное чувство юмора просыпается даже раньше всего остального? — невозмутимо отозвался Хаширама. — Мозгов, например. — А знаешь, ты стал чуть меньшим занудой за эти годы, — отметил его друг. — С другой стороны, ты же воображаемый, так что по сути я сам с собой состязаюсь в остроумии. Я... — Он чуть помедлил. — Честно признаюсь, я опасался, что проснусь в каком-нибудь другом, менее приятном месте. Хорошо, что я все еще здесь. — Неплохо, — кивнул Сенджу. — Было бы обидно после всех вложенных в тебя усилий, если бы получилось иначе. Они оба замолчали. Хаширама наблюдал за готовящейся едой, иногда помешивая ее и следя, чтобы рыба не подгорела. Мадара смотрел в деревянный потолок хижины и слушал, как снаружи квакают лягушки и перекликиваются устраивающиеся на ночлег птицы. Он очень давно не слышал такой насыщенной и приятной тишины, и теперь она живительным бальзамом окутывала его изможденную душу. — Знаешь, даже если учитывая, что ты ненастоящий, я не жалею, что врезал тебе, — произнес он чуть погодя. — Сказал человек, спавший с моей женой. О времена, о нравы, — пробормотал себе под нос Хаширама, но, кажется, за то время, пока Мадара в очередной раз был в отключке, он уже как-то свыкся с этой мыслью. А, может, он свыкся с ней уже очень давно, и именно это ему было тяжелее всего признать. Они не сразу ее заметили — дверь открылась почти бесшумно, и только по тому, насколько вдруг внутри хижины стало светлее, Хаширама догадался, что кто-то пришел. Мито стояла в дверном проеме, очень суровая, собранная, словно фурия перед атакой. И все же он на несколько секунд залюбовался ею — тем, как ее волосы пылали красным золотом и каким мягким мерцанием наполнялась ее белая кожа в лучах закатного солнца. Но мечтательно-восхищенное выражение его лица не шло ни в какое сравнение с той гаммой эмоций, что отразилась на лице Мадары. Если бы Мито спустилась с неба на пылающей колеснице в платье из золотого шелка, он едва ли бы мог смотреть на нее более обескураженно и обожающе. — Что с вами обоими? — с подозрением спросила молодая женщина, переводя взгляд с одного на другого. — Здесь вроде пахнет рыбой, а не расслабляющими травами. — Ты сказал ей, что она не заслуживает любви? — тихо спросил Мадара, качая головой, но не отрывая глаз от Узумаки. — Ей? Хаширама, ты правда клинический идиот или просто прикидываешься? — Я такого не говорил, я просто... — сбивчиво пробормотал тот. — Мито, прости, я сам не знаю, что на меня... — Я не собираюсь разговаривать об этом ни с одним из вас! — протестующе подняла руки она. — Мне под завязку хватило на сегодня разговоров по душам. Не обращая внимания на расстроенный взгляд мужа, она прошла прямиком к Мадаре и, сев рядом с ним на постель, без предупреждения окутала его тонкими нитями своей чакры. — Даже не поцелуешь для начала? — дурашливо улыбаясь, спросил он. У Мито от такого заявления брови резко взмыли вверх, а Хаширама, на которого она обернулась в тот момент, только пожал плечами, мол, ничего не знаю, он уже давно такой. — Ты же должен был вывести из него эту дрянь. Почему он ведет себя так, будто все еще под кайфом? — строго спросила она. — Потому что ты мой кайф, милая, — честно отозвался Мадара. — Почему ты не снилась мне все эти годы, а теперь ведешь себя так холодно? — Он потянулся к ней, но молодая женщина успела отскочить в сторону. Нити ее чакры лопнули и погасли, а сама она выглядела так, будто с ней заговорило растение или тумбочка. — Я думаю, он не совсем в себе, — заметил Хаширама. — Он такой почти с самого момента, как проснулся. Думает, что мы ему снимся или вроде того. — Просто отлично, — поджала губы она. — Ты, естественно, не стал его разубеждать? — А зачем? — развел руками мужчина, и на его лице проступило легкое злорадство. — Он такой забавный. Как будто ему снова двенадцать. Хотя дерется, как взрослый. — Дерется? — переспросила Мито, но Сенджу лишь отмахнулся, благо что его расквашенный нос давно уже зажил. — И что нам с ним таким делать? — Предлагаю начать с еды, — серьезным тоном вклинился Мадара, который, естественно, все это время прекрасно их слышал. — Я умираю от голода, и это почти не метафора. — Поддерживаю, — кивнул Хаширама, втайне радуясь тому, что внимание его жены переключилось на странное поведение Мадары и она, кажется, на время забыла об их неудачном утреннем разговоре. — Еда готова, сейчас я все устрою. Подмигнув им, как заправский фокусник, он сложил пару простеньких ручных печатей, а потом раскрыл ладони, на которых в буквальном смысле слова выросли три деревянные миски и три пары палочек для еды. — Это же какое массовое производство можно открыть, — задумчиво пробормотал Мадара, которого два года жизни в Амэ научили на все смотреть, в первую очередь, с точки зрения потенциальной выгоды. — Мито, если что, мы всегда можем запереть его в подвале, раскормить, чтобы он не мог передвигаться самостоятельно, и заставить делать для нас деревянные поделки. На ярмарке от детишек отбоя не будет. Впервые за целый день ее губы тронула слабая неуверенная улыбка, которая, впрочем, быстро погасла, словно Узумаки боялась позволить себе снова расслабиться и понадеяться на лучшее. Хаширама же просто проигнорировал очередной всплеск остроумия своего друга и похожим образом вырастил прямо из пола стол и три стула. — Позволишь поухаживать за тобой? — робко спросил он у Мито, внутренне недоумевая, в какой именно момент начал чувствовать себя виноватым перед ней, когда еще сутки назад был исключительно убежден в собственной правоте и том, что не мог вести себя иначе. — Я сама справлюсь, спасибо, — сдержанно отозвалась она, обойдя выдвинутый им стул и опустившись на соседний. «Неудачник», — одними губами произнес Мадара, а потом показал другу язык. — А тобой я еще займусь, — пригрозил ему палочкой тот. — К слову, красавица, я обратил внимание на твое новое украшение, — отметил Учиха, постучав столовым прибором себя по лбу. — Это что-то вроде новой моды? — Ты об этом? — рассеянно уточнила она, прикоснувшись пальцами к своей небольшой ромбовидной метке. — Это мое новое фуиндзюцу, я недавно его завершила. Она накапливает чакру. Если мне однажды понадобится большое ее количество, мне не придется иссушать все внутренние резервы для этого. — Звучит… внушительно, — кивнул Учиха, с одобрением склонив голову. — Эй, отдай мою рыбу! — Последнее было адресовано Хашираме, который буквально у него из-под носа убрал ароматный прожаренный кусок мяса. — Пациентам с больным животом жареное не полагается. Ешь вареное, и, если будешь умничкой, дам тебе немного вкусных солдатских пилюль пожевать перед сном, — категорично покачал головой его друг, ставя перед ним миску с ухой. — Ты все еще подлый гад, Сенджу, даром что воображаемый, — страдальчески вздохнул Мадара, придвигая к себе не слишком внушающее энтузиазм блюдо. Хаширама и Мито переглянулись, и мужчина выразительно поднял брови, мол, что я тебе говорил. Ужин вообще прошел странно. Учиха, набив брюхо, снова принялся болтать без умолку. Он нес всякую ерунду, переключаясь с одного на другое — говорил что-то о загородных домах, охоте и рыбалке, фосфоре в рыбьих костях, водопроводах и фильтрах, дожде и зелени, от которой совершенно отвык. Но ни слова о его прошлом или том, как он оказался в том притоне, откуда Мито его вынесла. Создавалось странное впечатление, что очень долгое время ему просто не с кем было пообщаться — или что он не позволял себе этого именно так. Беззаботно, расслабленно, вообще не следя за словесным потоком, смеясь над своими же шутками и корча дурацкие гримасы для большей выразительности. Возможно, увидь он сейчас себя со стороны, сам бы не поверил, что может быть таким. Сказывалось многое — в том числе то, что его разум ни в какую не желал принимать происходящее за чистую монету. Вот он умирал в грязи, а вот сидит за столом со своими самыми любимыми людьми на свете, которые оба, хоть и странно на него смотрят, но не гонят и даже пытаются помочь. Такого просто никак не могло происходить в реальности, а значит он не обязан был вести себя так, как от него бы этого ждали. Хаширама же пребывал в глубоком внутреннем смятении. Как ни пытался, он не мог отделить от себя этих двоих — представить их вместе, а себя отдельно. То, что произошло семь лет назад, уже тогда произошло с ними тремя, просто тогда он этого не понимал в полной мере. Не захотел понимать. Это никогда не было двумя отрезками, пересекавшимися в одной точке, это с самого начала был треугольник, в котором важна была каждая из трех сторон. Только соблюдая равновесие между ними, можно было сохранить баланс в общей структуре. Никто и никогда не рассказывал ему о том, как вести себя, если ты любишь сразу двоих — одного как брата, другую как женщину — и они тоже любят тебя в ответ. Тебя и друг друга заодно. Если он считал для себя невозможным простить женщину, которая ему изменила, то что уж говорить о чем-то подобном. «Это мы ее общие. И это она так решила», — сказал ему Мадара. Она так решила еще тогда? Смог бы он понять и принять это семь лет назад, если бы они с самого начала не стали ему врать обо всем? Сейчас он уже не мог ответить на этот вопрос. Зато был уверен в том, что в этом случае эти годы могли быть совсем, совсем иными. Мито же, в отличие от мужа, сейчас ни о чем толком не думала. Слова Хаширамы, сказанные ей утром, глубоко ранили ее, а потому ее суровость не могли поколебать ни облегчение от того, что с Мадарой все было в порядке, ни его дурацкие шуточки и откровенно искушающие взгляды, которые много лет назад совершенно сводили ее с ума и подталкивали на всевозможные безумства, ни виноватые глаза мужа, который, казалось, просто не знал, куда ему деть самого себя, чтобы как-то сгладить произведенное впечатление. Она уже решила для себя, что завтра же, когда убедится, что с Учихой все нормально, расскажет о его похождениях Хашираме — и пусть тогда Первый Хокаге решает сам, что делать с беглым ниндзя Конохи, повсюду оставляющим за собой реки крови. Так она рассуждала ровно до того момента, как Мадара вдруг сбился посреди очередной своей бессмысленной тирады, резко побледнел, а потом, зажав рот рукой, выбежал из-за стола. Не готовые к такой нагрузке ноги не удержали его, и он буквально скатился с крыльца, едва успев подставив руки, чтобы смягчить удар. Чуть приподнялся над землей, и его тут же вырвало, а мучительный спазм, скрутивший все его внутренности, жидким пламенем объял скрючившееся тело. — Это... как-то не очень похоже на долбаный сон... — прошептал он, осоловело моргая слезящимися глазами. Подняв голову на выбежавших следом за ним Мито и Хашираму, он с ужасом уточнил: — Так вы правда настоящие? Какого хрена, Хаширама? После этого риторического вопроса глаза его закатились, и он крепко приложился подбородком о землю, чудом не угодив лицом в содержимое собственного желудка.~ * * * ~
Первые несколько дней ломки были особенно тяжелыми. Чтобы удержать Мадару в постели и не дать ему разнести все вокруг в припадке ярости или сбежать обратно в Амэ за новой дозой наркотика, Хашираме приходилось использовать древесные путы, а на ночь Мито накладывала на Учиху парализующую печать, чтобы у нее и Сенджу была возможность хоть немного отдохнуть. Их пациент беспрестанно пребывал в лихорадке — его штормило и выворачивало наизнанку, с него ручьями тек пот, и он постоянно жаловался на мучительную боль во всем теле. Жаловался не словами, но скорее взглядом, затравленным и совершенно невменяемым. Теперь он в самом деле стал неотличим от дикого зверя, способного разорвать на части любого, кто подойдет слишком близко. Иногда, когда боль немного утихала, он начинал умолять. Обещал исправиться и быть хорошим, даже самолично сдаться Тобираме и понести наказание за все свои преступления — после того, как ему позволят принять еще немного пыльцы для «укрепления духа». А когда мольбы не помогали, принимался угрожать — обещал убить и Хашираму, и его брата, и «всех проклятых Сенджу до последнего младенца». Называл Мито «паршивой шлюхой», годной только на то, чтобы «ноги перед каждым встречным раздвигать» и издевательски спрашивал, сколько мужчин еще побывало у нее в постели после того, как он ушел. Узумаки бледнела от его слов, но руки ее, выплетающие дзюцу удержания, оставались по-прежнему твердыми. И тогда Мадара начинал плакать, как ребенок, утверждая, что она его совсем не любит и что они с мужем сговорились ему отомстить. — Не могу поверить, что мы в самом деле ничего не можем для него сделать, — пробормотала она в отчаянии, швыряя в бадью грязное белье и опускаясь на крыльцо домика рядом с Хаширамой. Будучи привязанным к постели, Мадара тем не менее с завидной регулярностью осуществлял свои физиологические потребности — и иногда ей казалось, что назло им обоим. Они с Сенджу убирали за ним по очереди, всегда молча и без лишних эмоций. Это была грязная и неблагодарная работа, в которой не было ровным счетом никакой романтики или возвышенности. Но которая отчего-то яснее всего давала им обоим понять, что человек, что метался в бреду за их спинами, был им слишком дорог, чтобы оставить его в таком состоянии без помощи. Даже если эта помощь предполагала необходимость в прямом смысле слова запачкать руки. — Когда он придет в себя, будет в ярости, что мы видели его таким, — с добродушной, пусть и усталой улыбкой заметил Хаширама. — Сильные люди не выносят тех, кто видел их слабость. Ты слышала подобную поговорку? — Не уверена, — коротко пожала плечами она, садясь на колени рядом с самодельным умывальником, воду в который они набирали прямо из реки. Взяв в руки щетку и мыло, она принялась оттирать собственные пальцы и руки, иногда поднося их к носу, чтобы убедиться, что ей удалось отбить запах. — Почему ты все еще здесь, Мито? — тихо спросил Хаширама, глядя ей в спину. — Я смог бы справиться с ним и один. Тебе необязательно делать все это и быть здесь. — Я знаю, — отозвалась она, не оборачиваясь. — Это мой выбор, а не навязанная необходимость. Иногда приятно делать что-то по собственной воле, а не потому, что нет другого выхода. — Не верится, что мы вообще оказались здесь. Ты, я и он. Как будто не было этих семи лет, — задумчиво проговорил Хаширама, прищурившись и глядя на изменчивую речную гладь, переливающуюся в солнечных лучах. — Для кого как, — заметила молодая женщина, закончив с мытьем рук и тщательно вытерев их жестким полотенцем, отчего и без того раздраженная покрасневшая кожа стала ощутимо ныть. Но Мито даже не обратила на это внимания. Боль давно была частью ее жизни — возможно, той самой частью, благодаря которой она еще вообще чувствовала себя живой. — Я могу оставить с ним древесного клона и составить тебе компанию, — произнес мужчина, кивнув на пустую корзину, приготовленную ею для похода в близлежащую деревушку, которую они обнаружили пару дней назад, отправив клонов на разведку. — Это необязательно, — дернула плечом она, но Хаширама лишь нежно улыбнулся и покачал головой: — Это то, что я хочу. Это мой выбор. Хочешь мне запретить делать то, что я хочу? А как же пресловутая свобода воли? — Как хочешь, — отмахнулась Узумаки, не став с ним спорить. Замочив грязное постельное белье в горячей мыльной воде, она убедилась, что Мадаре ничего не нужно — кроме того, чтобы зубами выгрызть сердца им обоим, разумеется, — и переобулась из деревянных дзори в свои мокасины. Когда снова появилась на пороге, одетая в темно-красную кожаную куртку, перетянутую ремешками, с собранными в два высоких пучка волосами, Хаширама на мгновение замер, не в силах оторвать от нее взгляд. Она выглядела измотанной и раздраженной, и в уголках ее рта появились глубокие упрямые складки, но сейчас она казалась ему красивее, чем когда ее тело окутывал шелк, а в волосах сверкало золото. Было в ней что-то такое удивительно родное и близкое, и душу его при взгляде на нее переполняла глубокая самозабвенная нежность. Он знал, что она не позволит ему снять даже часть ноши со своих плеч — не после того, что он наговорил ей. Может быть, Мито была права, и все эти годы он даже не пытался узнать ее настоящую, довольствуясь лишь красивым образом у себя в голове. Но можно ли было его за это корить? Он был ослеплен ею и поражен любовью как вирусом, против которого у него не было иммунитета. И когда эта любовь, разогнавшаяся столь быстро и воспарившая столь высоко, окончилась катастрофой, он не смог с этим смириться. Не захотел снова рисковать. А теперь мог только сожалеть о том, что отрицал свои чувства и истинные желания так долго. — Неужели ничего нельзя исправить? — с мукой в голосе произнес он, обратив к жене взгляд, полный отчаяния. — Неужели мы упустили наш последний шанс? — Ты о чем? — уточнила Мито, думавшая совершенно о другом. В тот момент они с мужем уже шли бок о бок по неширокой лесной тропе: она несла на согнутой руке пустую плетеную корзину, а он осторожно отгибал низкие ветки деревьев и кустов, преграждающие им путь. Солнце пробивалось сквозь покрытые молодыми зелеными листьями древесные кроны, и воздух был наполнен свежестью и задорными птичьими трелями. — Ты больше не любишь меня? — простодушно спросил он, не зная, как еще задать вопрос. Узумаки на мгновение сбилась с шага, но потом нахмурилась и даже немного ускорилась, отчего он перестал поспевать за ней. — Мито! — Он удержал ее за локоть и развернул к себе. — Просто скажи мне, что еще не все кончено. Что я испортил не все, что мог. — Однажды я тоже попросила тебя дать мне надежду, — сдержанно произнесла она, не глядя на него. — Помнишь, что ты сказал мне тогда? — Ты в самом деле хочешь равняться на такого идиота, как я? — проникновенно спросил он, взяв ее за плечи и вынудив поднять лицо. — Ты всегда была умнее меня и поступала правильно. Хочешь отомстить мне? Хорошо, я согласен. Я могу поклясться, что не притронусь к тебе, пока ты сама не разрешишь. Но я должен знать. Должен знать, любишь ли ты меня, или мне нет смысла надеяться. Мито молчала. Вглядываясь в его лицо, ощущая тепло его рук, которые так долго не касались ее, она больше всего на свете хотела ему поверить. Но теперь это было уже слишком больно и слишком страшно. — Моя любовь к тебе ничего не значит, — наконец ответила она. — Это просто чувство, лишенное разума и опыта. А у меня есть и то, и другое. И я не собираюсь больше подвергать себя риску. — Мито, пожалуйста, — пылко произнес он, прижимая ее к себе и вглядываясь в ее подернутые дымкой золотые глаза. — Я был таким идиотом, я так много... думал о том, что того не стоило. Я обещал беречь тебя и быть с тобой всегда, но не смог выполнить обещания. Скажи... Скажи, то, что говорил Мадара, это правда? Ты в самом деле любишь нас... обоих? На ее бледном, словно фарфоровая маска лице, наконец проступил румянец — смущенный и досадливый, и Хаширама почувствовал, как его сердце от радости забилось чаще. — Вот же язык без костей, — пробормотала Узумаки куда-то в сторону. — Я согласен! — воскликнул Сенджу несмотря на то, что она ни о чем его не спрашивала. — Пусть будет так. — Ты с ума сошел! — Теперь пришел ее черед удивляться и округлять глаза. — Ты сам не понимаешь о чем... — Я все понимаю, — убежденно покачал головой он, продолжая крепко держать ее в объятиях и не собираясь разжимать их. — Я с самого начала... уже очень давно... я чувствовал, что так должно быть. Что мы трое должны быть вместе. — Он сбился, в последний момент решив не рассказывать ей о звездах и облаках, что привиделись ему в зале суда, когда они втроем впервые оказались наедине и так близко друг к другу. — Я просто не думал, что это будет... настолько близко. И мне действительно понадобится время, чтобы с этим свыкнуться. Но я смогу. Дай мне время, и я смогу. — Нет, Хаши, ты... Это... Ты сам себя слышишь? — У Мито совершенно не укладывалось в голове, что они действительно говорят об этом здесь и сейчас. Вот так неприкрыто и так спокойно, словно речь шла о разделении дежурств или совместной аренде квартиры. — Мадара мой лучший друг, которому я доверил самое дорогое — свою мечту и свою деревню. Хочешь, чтобы я сказал, что я не в восторге от того, что мне придется делить тебя с ним? Да, вероятно, это так. Если бы мог, я бы предпочел оставить тебя только себе. Как и он, полагаю. Но мы... да, наверное, мы оба готовы пойти на это ради тебя. Хочешь, назови это жертвой во имя любви, хочешь — безумством. Но я больше не хочу тебя терять. Если такова цена, я сполна ее заплачу. И не думаю, что останусь в накладе. Потому что, как ни стараюсь, никак не могу найти в этом ничего неправильного. Он был словно охвачен горячкой, глаза его сверкали, руки стали горячее, чем камни ирори в их доме, а голос дрожал от перевозбуждения. — Ты ведешь себя как пьяный, — покачала головой Мито, осторожно погладив его по щеке. — Давай поговорим об этом потом, ладно? Если когда Мадара поправится, ты не передумаешь, и если он сам... тоже не передумает, тогда... — У нее слегка закружилась голова при мысли о том, что подобный разговор в самом деле может состояться. — Но не раньше, ладно? — Хорошо, — кивнул он и прижал к губам обе ее руки, вдыхая аромат мыла, почти перебивающий естественный запах ее кожи. — Спасибо, Мито. Они добрались до деревушки, расположенной на небольшой возвышенности и окруженной густым лиственным лесом, еще спустя полчаса неспешной молчаливой прогулки. Здесь они купили молока, свежих яиц, немного свинины и сыра, а также риса. Сгрузив все это в корзину, которую Хаширама после этого беспрекословно отобрал у Мито, они двинулись в обратный путь. Деревенские, глядя им вслед, перешептывались. — Красивая пара, — произнесла старушка, у которой они купили яйца. — Видно, что любит он ее очень. Так смотрит, так смотрит... Эх, на меня так уже лет пятьдесят никто не смотрел. — Свалились как снег на голову, — проворчала ее менее впечатленная соседка, которой нечего было предложить незваным гостям на продажу. — Нехорошо это, что в наших окрестностях шиноби поселились. Кто их знает, чего этим нелюдям тут надо. — А с чего ты взяла, что они шиноби? — удивилась его собеседница. — Вроде по деревьям они не прыгали и огнем не плевались. — А волосья ты у этой девицы видела? — скривилась та. — Мне еще тятька мой сказывал — коли видишь человека с каким дурным цветом глаз или волос, не как у тебя самой, он почти наверняка из этих. Говорят, какая-то там шакра их в разные цвета красит, потому они и не похожи на нормальных людей. — Нормальные или ненормальные, а все равно красиво, — уперлась старушка. — А ты скоро от своей желчи сама дурного цвета станешь. — И в качестве точки в этом разговоре она громко и выразительно хлопнула калиткой, разделяющей их участки. Когда Мито и Хаширама вернулись к Мадаре, тот спал. Сегодня он выглядел немного лучше, чем в предыдущие дни — его лицо было не таким смертельно бледным, а подушка за то время, пока их не было, не успела пропитаться потом. Древесный клон Хаширамы, снова став частью своего хозяина, передал ему свои воспоминания, и Сенджу с удовлетворением отметил, что его друг почти не буянил и даже не пытался сломать удерживающие его техники, что нередко делал в прошлом. — Думаю, кризис уже позади, — произнес Хаширама, положив широкую ладонь на лоб Учихи. — Для верности стоит подержать его в постели еще пару дней, а потом, думаю, станет попроще. — Ты смог разобраться, что с ним было? — негромко спросила Мито, присаживаясь рядом. — Что было в том пузырьке? — Без оборудования будет сложно сказать наверняка, — покачал головой Сенджу. — Но я заберу образец с собой в Коноху, и там команда Акайо даст нам ответ. Скорее всего, это какой-то сильный наркотик. Учитывая состояние и поведение Мадары в последние дни. Я такого... честно говоря, еще ни разу не видел. — В Коноху... — эхом повторила его жена, и на ее лице появилась легкая озабоченность. — Думаешь, Мадара согласится вернуться? — Он сказал, что ушел из-за того, что Тобирама его вынудил, — помолчав, признался Хаширама. — Под страхом, что расскажет мне обо всем. — Вот оно что, — подняла брови Мито. — Это... многое объясняет. — Получается, в этом есть и часть моей вины, — задумчиво произнес ее муж. — Нет, — помотала головой она. — В этом — точно нет. Нам стоило все рассказать с самого начала. Мне стоило. Когда я впервые поняла, что меня тянет к нему, мне стоило все тебе рассказать. Я была слабой и струсила. Мне жаль. Я не жалею, что любила его, но мне нужно было рассказать тебе все самой. — А мне жаль, что я не захотел знать правду и удовлетворился тем, что мне было сказано. — Он мягко сжал ее руку, и она не отняла ее. — Как думаешь, — вдруг слабо улыбнулась Узумаки, глядя на спящее лицо Мадары, — он бы сказал, что ему тоже жаль, если бы был в сознании? — Не думаю, — коротко рассмеялся Хаширама, качнув головой. — Он не из тех, кто готов признавать собственные ошибки. Для него как будто в принципе не существует прошлого, только будущее. — Он всякого наговорил тогда... когда думал, что мы ему снимся. И выглядел таким... счастливым. — Мито вздохнула, закусив губу. — Я боюсь, что когда он по-настоящему к нам вернется, то не повторит сказанного. Амари многое узнала о нем, пока выслеживала его по всей Стране Огня. Он... очень изменился, Хаширама. Уход из деревни подкосил его. Или... не знаю, дал ему оправдание для того, чтобы выпустить наружу все то, что он так долго скрывал внутри себя. Но я не хочу верить, что он действительно такой. Поэтому я его искала. Чтобы взглянуть в глаза и узнать, остался ли внутри него тот человек, которого я любила когда-то. Или его и вовсе никогда не существовало. Был ли он маской, что скрывала чудовище, или это чудовище появилось для того, чтобы защитить что-то настоящее у него внутри. — Я знал его еще мальчишкой, — проговорил Хаширама, поднимаясь с постели Мадары и отходя к столу, на котором они обычно занимались готовкой. Достав из корзины кусок мяса, он ополоснул его в миске с водой и уложил на разделочную доску. Мито, без слов его поняв, в свою очередь отсыпала немного крупы из мешка с рисом, достав купленное в той же деревне мелкое сито, чтобы его промыть. Пока они занимались приготовлением ужина, Сенджу продолжал рассказывать: — Он всегда очень чутко на все реагировал. Даже в туалет не мог сходить, если кто-то стоял рядом, представляешь? Он всему отдавался со страстью — тренировкам, мечтам, сражениям. Не умел и не хотел ничего делать вполсилы. И, мне кажется, понял в какой-то момент, что, взлетая, упирается крыльями в потолок. — Знакомое... чувство, — улыбнулась Мито, и в этой улыбке была и грусть, и какая-то щемящая ностальгия. — Когда я была маленькой, мне часто снилось, что я пытаюсь уплыть с нашего острова, но море внезапно заканчивается, как... пейзаж на картине или вроде того. И я просто бьюсь в невидимую стену и не могу двинуться с места. Просыпалась потом с чувством, что живу в ящике, который давит мне своей крышкой на голову. Она замолчала, качнув головой. Ей на ум пришли и другие сны — о красноглазом монстре и мертвой лисе. Они перестали ей сниться с тех пор, как она впервые отдалась Мадаре. Так странно, что она не вспоминала об этом столько лет. — Я не хочу ни в чем его оправдывать, — произнес Хаширама, покосившись на спящего друга, и, расколов несколько яиц над миской, смешал желток с белком. — Если он убивал невиновных, то... должен понести за это наказание. — А кто решает, виновны мы или нет? — тихо спросила Мито. Ссыпав промытый рис в небольшой чистый котелок, она добавила в него воды. — Он убивал тех, кто вставал у него на пути и поднимал против него оружие. Разве это не священное право любого шиноби на миссии? — Думаю, в конечном итоге это неважно, — задумчиво отозвался ее муж. — Важно то, можешь ли ты... можем ли мы принять и любить его таким. Я лишь недавно пришел к этому пониманию и благодарен вам обоим за это. — К какому пониманию? — уточнила молодая женщина, подняв на него немного растерянный взгляд. — Любви всегда что-то противостоит. Твои собственные принципы, проступки человека, которого ты любишь, или раны вашего прошлого. Вопрос в том, что окажется сильнее. Перестанешь ли ты любить кого-то из-за того, что он сделал, или нет. Где проходит та граница, за которую твое чувство уже не может тебя перенести. Я... хочу верить... То есть знаю, что это глупо, но все равно хочу — что настоящая любовь способна преодолеть все. Даже смерть. Последняя его фраза, пойманная в силки медленно гаснущего весеннего дня, прозвучала как роковое предзнаменование, и Мито отчего-то вдруг стало зябко. — Тебе не кажется, что такая любовь сама становится сродни чудовищу? — тихо спросила она, отходя к окну хижины, чтобы скрыть охватившее ее смятение. — Может быть, — пожал плечами он. — Как и любое чувство или существо, не подчиняющееся строго установленным законам и правилам и живущее по своему усмотрению. Тебя это пугает? Он подошел к ней сзади и осторожно обнял. Мито перехватила его ладони, глядя на разлитое по поверхности реки закатное золото до рези в слезящихся глазах. — Нет, — качнула головой она. — Меня пугает не она, а цена, которую придется за нее заплатить. Чувство, что сильнее смерти, может оказаться непосильной ношей для тех, на кого оно обрушилось. Он мягко развернул ее к себе и, взяв ее взволнованное и полное тревоги лицо в ладони, погладил большими пальцами ее прохладные гладкие щеки. — Я с тобой, Мито, — произнес он, вглядевшись в ее серьезные золотые глаза, и голос его от волнения стал хриплым и низким. — Я знаю, что не сдержал уже много обещаний, а потому не имею права давать новые. Но пока я рядом, ты можешь ничего не бояться. Я вынесу любую тяжесть и сумею защитить всех нас. Ты мне веришь? Ее губы дернуло болезненной судорогой, словно она с трудом сдерживала подкатившие к горлу слезы. — Хаши, пожалуйста, — тихо и беспомощно прошептала она. — Не заставляй меня снова проходить через это. — Пожалуйста, Мито, позволь мне любить тебя. Прошу, только позволь. — Его дыхание обжигало ее влажные губы, и молодой женщине казалось, что земля шатается и раскалывается под ее ногами. — Я не... я... Он не дал его договорить, накрыв ее губы своими и силой сломав последний хрупкий бастион ее сопротивления. На оставленной ими без внимания сковороде медленно подгорало мясо, а склонившееся над горизонтом солнце заливало хижину медово-оранжевым светом. В загустевшем, словно смола, воздухе рождалось чудовище.