~ * * * ~
В первых числах мая быстро установилась теплая, а вскоре и по-настоящему жаркая погода. Молодой зеленый пушок, покрывавший деревья, превратился в налитые густые кроны, вольготно шумящие на ветру, а вода в неглубокой речной заводи, которая примыкала к округлой песочной косе чуть ниже по течению от того места, где стоял заново отстроенный и теперь двухэтажный дом, стала теплой, как парное молоко. С балкона второго этажа открывался неплохой вид на этот природный пляж, к которому Хаширама проложил деревянные мостки, позволявшие не хлюпать по грязи и затянутым мхом камням. После того, как Мадара начал поправляться, Сенджу стал внимательно следить за тем, чтобы его друг, по меньшей мере, по два-три часа в день занимался плаванием — это помогало ему возвращаться в форму, которую он растерял за последние месяцы. После плавания тот под его руководством проводил разминку на пляже, а завершали тренировку ярко полыхающие огненные дзюцу, которые, надо полагать, было видно за несколько ри от того места, где они находились. Поток чакры Мадары, как и его тело, постепенно приходили в норму, и не последнюю роль тут сыграло не только наставничество Хаширамы, но и его целебная чакра, которой тот прогревал его тело после особенно интенсивных физических тренировок. В некотором роде это была замена пыльцы Фэя, к которой Мадара все еще испытывал смутное психологическое влечение. Но ирьёниндзюцу не вызывали привыкания и куда более щадяще обходились с его разумом. Не сметали его удушливой волной тяжелого удовольствия, но словно бы предлагали опору для следующего шага и следующей мысли. К тому же Хаширама уменьшал дозу с каждым днем, и Мадара вполне серьезно размышлял о том, что, наверное, сможет полностью отказаться от поддержки со стороны, когда придет время. Мито в их занятия не вмешивалась — разве что с интересом и почти не стесняясь своего удовольствия от открывающейся перед ней картины, наблюдала за ними со стороны. Уютно угнездившись на балконе в кресле-качалке, которое Хаширама тоже создал с помощью древесной стихии, и обмахиваясь простеньким бумажных веером, она смотрела на то, как мужчины — ее мужчины, как непривычно было думать так без оглядки и сомнений! — выполняют упражнения на песке, подставляя свои обнаженные по пояс, такие приятно волнующие взгляд тела ласке теплого майского солнца. Иногда Мадара немного сбивался с ритма и останавливался, опираясь руками о колени и шумно дыша через рот. Тогда Хаширама тоже замедлялся и ждал, пока друг снова сможет к нему присоединиться. Не упрекал, не бросался на помощь, просто молча ждал, и река, казавшаяся такой синей под этим безоблачным небом, несла мимо них свои мирные волны, покрытые россыпью золотых искр. С каждым днем их комбинации становились все длиннее, и Учихе все реже требовались передышки. В день, когда они смогли провести ее от и до, не останавливаясь, Хаширама предложил другу спарринг. Тот закончился ожидаемым фиаско Мадары, но того это словно только взбодрило и замотивировало стараться лучше. Он не позволял Сенджу сражаться вполсилы или жалеть его, и с каждым своим падением на песок становился лишь упрямее и целеустремленнее. Когда они сходились в схватке, пусть и не совсем настоящей, сердце Мито болезненно сжималось в груди. Для Мадары его сражения с Хаширамой были самым естественным и самым правильным, что вообще могло быть, но для нее это было непростое и даже гнетущее зрелище. Они должны были биться бок о бок, а не друг против друга. Но их противостояние, сейчас принявшее форму вроде бы необходимых тренировок, тоже всегда было частью их истории. Как и ее любовь к ним обоим. Они обречены были двигаться по тонкой проволоке над пропастью, вечно пытаясь поймать равновесие и удержаться от падения. Риск всегда был огромен, и она знала это лучше их обоих. Но отказаться, струсить, отступить — сейчас было уже невозможно. Что бы ни ждало их дальше, они были обречены испытать это в полной мере — и хорошее, и плохое. И жизнь, и смерть. Видя, как они становятся друг напротив друга, поднимая руки в исходную стойку, Мито обычно уходила в дом. Там садилась за свой стол, на котором были разложены и аккуратно придавлены речной галькой, бумаги и схемы, описывающие технику запечатывания. Она продолжала искать возможность использовать чакру запертого в амариновом шаре Хвостатого. Но это было все равно что пытаться пробить дыру в огромной дамбе и надеяться, что разошедшиеся во все стороны трещины не разломают ее полностью. С какой бы стороны она ни подходила к проблеме, все упиралось в чакровую инертность амарина. При всех своих потрясающих и уникальных свойствах он не владел собственной системой циркуляции, а значит не мог преобразовывать чакру Хвостатого и сдерживать ее при необходимости. Нужен был живой носитель. Шиноби, способный усилием воли сдерживать напор воли биджу и не давать ему вырваться наружу. Печати, кристаллы, чакра — все это было лишь инструментами. Замками и цепями, навешанными на живое существо. Чакровая структура и суть Хвостатых была слишком сложна, чтобы наивно полагать, будто им удастся просто выкачивать из них энергию, как из гигантской батарейки. Мито не сомневалась, что любая попытка подобного рода будет заранее обречена на провал. В лучшем случае у них просто ничего не получится, а в худшем... В худшем их ожидало светопреставление навроде того, что не так давно разорвало на кусочки их первый дом. Только в разы мощнее и разрушительнее. Досадливо цыкнув, Мито скатала и отложила в сторону широкий свиток с Печатью Амаринового Шара и, порывшись в своей библиотеке, которую она частично восстановила по памяти, отыскала там другой. Она создала первую версию этой печати в пятнадцать лет и с тех пор меняла лишь незначительные ее элементы, доводя и без того изумительно легкую, точную и равновесную структуру до совершенства. Ей так и не выпал шанс испробовать ее в деле, но молодая женщина не сомневалась в том, что эффект мог превзойти все ожидания. В ее комнату — а весь второй этаж был по сути ее комнатой с тех пор, как она перестала ночевать в лодке в спальнике и переселилась под крышу — постучавшись, вошел Хаширама. Вытирая влажные волосы полотенцем, он ощутимо тяжело дышал, но выглядел весьма довольным. — Думаю, еще неделя или две, и Мадара окончательно придет в норму, — поделился он. — Сегодня мне пришлось попотеть, чтобы не дать ему достать себя. Он почти вернул свою прежнюю скорость, что, учитывая его изначальное состояние, почти чудо. Если бы все в Конохе работали с такой бешеной отдачей, мы бы уже стали самым процветающим и богатым поселением в мировой истории. — У него появилась мотивация, — рассеянно заметила Мито, водя пальцами по линиям схематической печати и что-то отмечая про себя. — Он старается не только ради себя, но и ради нас с тобой. — Меня только одно беспокоит, — признался Хаширама, подходя к раздвинутым дверям на балкон и выцепляя взглядом Мадару, медленно покачивающегося на волнах тихой речной заводи в позе морской звезды. — Всякий раз, когда я пытаюсь завести с ним разговор о возвращении в Коноху, он либо уходит от темы, либо начинает отнекиваться. Я не могу его понять. Мито отложила работу, поняв, что параллельно заниматься и ею, и этим разговором у нее все равно не получится, и подняла на мужа серьезное задумчивое лицо. — Он не хочет возвращаться в клетку, что тут непонятного, — качнула головой она. — Для тебя забота о Конохе и ее процветании это удовольствие, дело всей жизни, цель и смысл. Для него деревня стала тюрьмой, в которой он обречен существовать по чужим правилам и соответствовать чужим ожиданиям. Если он вернется, ему снова придется быть главой клана Учиха и взять на себя ответственность за чужие жизни и чужое будущее. — Ну что же тут поделать, — развел руками Сенджу. — Всем нам приходится в той или иной мере брать на себя ответственность. Я не понимаю, почему ты поощряешь то... чем он занимался все эти годы. Он способен на гораздо большее, чем убивать по приказу. Разве не за это мы боролись столько лет? За право не быть убийцами ради чужих интересов? — Я не поощряю его, — коротко пожала плечами она. — Я просто принимаю его таким, какой он есть. Вы оба считаете его убийцей — и ты его, и он себя. А я вот думаю, что если бы можно было после смерти возвращать своих убитых противников к жизни, он бы так и делал. Суть того, что ему нужно, не в смерти и не в чужих страданиях. — Откуда ты знаешь? — с сомнением спросил Хаширама, продолжая наблюдать за мирно дремлющим на речных волнах другом. — Просто знаю и все, — ответила она. — Я видела глаза убийцы, когда смотрела в лицо Хьюга Хидеши. Я видела зло и ненависть. И в Мадаре их нет. Он сражается ради сражения, а не для того, чтобы убить кого-то. В этом разница. — Да нет никакой разницы, — покачал головой мужчина. — Итог все равно один. — Возможно, для тебя разницы нет, но для меня она огромна, — смиренно возразила она, совершенно не меняя спокойной и терпеливой манеры речи. — Хочешь, чтобы он вернулся в Коноху? Предложи ему место главнокомандующего своей армии, а сам занимайся только политикой и проблемами людей. Дай ему в подчинение отряды и батальоны, отправь на долгие учения к нашим границам, чтобы соседние страны поняли, что мы тоже не так просты, как может показаться. Дай ему в руки меч и не заставляй просиживать штаны в кабинете и отвечать за то, за что он отвечать не желает. Ты получишь лучшего генерала в мире, и даже самые злейшие твои недруги, боготворившие Последователей, замолкнут в тряпочку. Позволь ему занять место, которое он в самом деле заслужил. Хаширама долгое время молчал, обдумывая ее слова. Отчасти он был с женой согласен, но все же в нарисованной ею столь радужной картине он находил очевидные слабые места. — Я не уверен, что идея разделения власти Хокаге так уж хороша, — осторожно заметил он. — Изначально замысел был в том, чтобы у деревни был один лидер. Фигура, на которой все жители могли сосредоточить свои чаяния и стремления. Нечто символическое. Поэтому мы постепенно упраздняем совет кланов и остальное. Нам не нужно государство в государстве, если ты понимаешь, о чем я. Если создать должность главнокомандующего, чем тогда Хокаге будет отличаться от даймё? Какой тогда вообще смысл в этой должности, учитывая, что Скрытые Деревни это в большинстве своем военизированные поселения? Станут ли меня слушать другие Каге, если будут знать, что за мной не стоит армия? — Знаешь, — задумчиво проговорила Мито, чуть прищурив глаза, — если бы я тебя не знала, что решила бы, что ты боишься потерять власть. — Я боюсь, как ее разделение скажется на Конохе в целом, — отозвался он, пожав плечами. — За прошедшие с основания деревни годы было уже две попытки смены власти, обе силовые и весьма хорошо продуманные. — Видимо, не настолько хорошо, раз обе провалились, — выразительно двинула бровями Мито. — Мне хватает Тобирамы и его АНБУ, — упрямо не соглашался с ней мужчина. — Я и так подозреваю, что очень многое сейчас проходит мимо меня напрямую к моему брату. Не хватало еще искусственно создать третью сторону со своими целями и интересами. Будь в деревне все спокойно, я бы мог обдумать нечто подобное, но сейчас... — Значит, ты просто хочешь силой заставить его играть по своим правилам? — уточнила его жена. — Хочешь, чтобы он стал ручным главой клана Учиха, с которым ты будешь распивать чаи и мечтать о светлом будущем? Хочешь сделать Мадару удобным и покладистым и к тому же сдерживающим клан Учиха от их претензий на власть? — Черт, — закусил головой Хаширама, склонив голову. — Разве хотеть этого в самом деле так плохо? — Он не пойдет на это, вот и все, — развела руками она. — Он не вернется в деревню на твоих условиях. Хочешь, чтобы он был рядом, придумай другие. — А тебя это устраивает? — недоверчиво уточнил он. — Ты так спокойно обо всем этом говоришь. Молодая женщина поднялась из-за стола и подошла к нему. Мягко обвила его руками и прижалась к его груди, слушая стук его большого, слишком о многом беспокоящегося сердца. — Сейчас я счастлива, — с чувством сказала она. — И я была бы неблагодарной и глупой, если бы тратила эти дни на волнения о будущем, что все равно неминуемо и неизбежно погребет нас под собой. — Ты не веришь, что у нас все может быть хорошо? — тихо спросил он, гладя ее по волосам. — Я оставлю эту веру тебе, мой прекрасный Хокаге, — нежно произнесла она, улыбнувшись ему. — Кто знает, вдруг ее в самом деле будет достаточно. С легким вздохом он прижал к губам ее маленькую руку и закрыл глаза. В этом месте, затерянном посреди неизвестных земель, время как будто остановилось, и каждый день был похож на предыдущий. Но где-то за пределами этого уютного теплого мира существовал другой — настырный, жадный, требующий от них внимания, сил и решений. И рано или поздно им все равно придется в него вернуться. — Думаю, ты права, — наконец произнес Хаширама, и на его лицо вернулась улыбка. — Нам не сбежать от нашего будущего, но здесь и сейчас мы еще можем быть счастливы все вместе. Правда? Она кивнула, вернув ему улыбку, и он позволил себе несколько секунд просто любоваться ею, не отпуская от себя. — Не хочешь освежиться? — наконец уточнил он, кивнув на реку. — Сегодня и правда очень жарко. А ты ни разу не заходила в воду. — Не знаю, может быть, — отозвалась она, немного оживившись. — А что? — А я пока обед приготовлю, — сделав вид, что не заметил лисьего блеска в ее глазах, добавил Хаширама. — Как раз была с утра задумка насчет одного супа. Хочу попробовать добавить свежих трав и кое-каких грибов. — Потом, чуть сконфузившись, он пробормотал, почесав в затылке: — Надеюсь, это те грибы, которые я думаю, а не очень похожие на них поганки. Надо будет попробовать первым. Если что, просто помучаюсь животом пару дней. Мито не стала ничего на это говорить, только с улыбкой покачала головой и, убрав свои бумаги со стола, начала спускаться на первый этаж. А в дверях, ведущих на улицу, она столкнулась с Мадарой, мокрым, взъерошенным, как медведь, и явно очень голодным. Он обнял молодую женщину, приподняв над полом и уткнувшись лицом ей в грудь. — Так бы и съел тебя, — признался он, довольно фырча. — В кладовке вроде остались вчерашние лепешки и немного сыра, — проговорила она, перебирая пальцами его влажные волосы. — Хаширама собрался готовить суп с ядовитыми грибами, но это надолго, сразу предупреждаю. — Ядовитые грибы? — растянулись в усмешке его губы. — Звучит аппетитно. — Я тоже так подумала, — усмехнувшись, кивнула молодая женщина. Их взгляды встретились — ее, мерцающий и умиротворенный, и его, слегка прибалдевший и по-глупому счастливый. Мито ясно чувствовала его желание, которое, как оказалось, не способны были притупить ни годы, ни расстояние. Но в отличие от первых лет их романа теперь он мог его контролировать. Целое достижение для человека, который раньше не мог подождать полчаса после собрания кланов. И все же она испытала легкое разочарование, когда он аккуратно поставил ее обратно на пол и, обогнув ее, направился к кладовой. Раньше они оба были немного безумнее и нетерпеливее, но она бы ни за что не променяла то, что было у них сейчас, на прежние времена. Выйдя из домика, Мито какое-то время стояла на крыльце и смотрела на воду, потом спустилась по ступеням к деревянным мосткам и зашагала к пляжу. Она очень давно не чувствовала себя настолько свободной и живой. Словно бы вся ее прежняя жизнь была лишь подготовкой, прелюдией, вынужденной паузой перед чем-то настоящим. Единственное, что слегка омрачало ее настрой, это разлука с сыном. Это не было редкостью в среде шиноби — дети могли месяцами не видеть своих родителей, ушедших на миссию, — но это не делало ситуацию легче ни для одной из сторон. И сейчас ей надлежало смириться с мыслью, что это их расставание — первое на ее памяти столь долгое, — было необходимо. Итама был важной частью ее жизни, но не ее центром и смыслом. То, что здесь происходило сейчас, началось еще до его рождения, и теперь они обязаны были довести это до конца, раз и навсегда расставив все точки над и. Ступив на теплый мягкий песок, Мито скорее по привычке, чем из всамделишной потребности обернулась, чтобы убедиться, что за ней никто не наблюдает. Балкон был пуст, остальная часть дома и крыльцо скрывались за густыми зарослями. Надо было думать, мужчины сейчас вплотную занялись обедом. Так уж вышло, что из них троих Хашираме готовка удавалась лучше всего, а потому он полностью взял ее на себя. Мадара, окрепший и вставший на ноги, занимался растопкой очага и закупкой провизии в ближайшей деревушке. Мито же следила за чистотой в доме, мыла посуду и собирала травы для учиховских настоев. Разделение бытовых обязанностей между ними произошло каким-то совершенно естественным образом, без споров и пререканий. В том, чтобы заботиться друг о друге, после стольких лет разлуки и терзаний, не было ничего трудного — наоборот, это приносило им удовольствие, которого сложно было ожидать от такой простой и нудной ежедневной работы. Раздевшись до тонкой нательной рубашки, заменявшей ей нижнее белье, Мито аккуратно сложила одежду на краешке деревянных помостков и вошла в воду. Тонкий хлопок почти сразу же облепил ей ноги и бедра, но он не слишком стеснял движения, и она почти не чувствовала его. Зайдя по пояс, молодая женщина легонько оттолкнулась ногами от песчаного дна и, на несколько секунд уйдя под воду, потом снова вынырнула на поверхность, встряхивая головой и уверенно раздвигая руками воду. Она не слишком любила плавать, в темной воде ей постоянно представлялись чьи-то руки, холодные и белые, стремящиеся утянуть ее на дно. Мито была ближе воздушная стихия, свободная, просторная и открытая, не прячущая ничего в закромах. Чем яростнее дул ветер, тем большим восторгом это всегда наполняло ее душу. Ветер был способен и раздуть пламя, и принести долгожданную прохладу. И пусть Узумаки ни разу в жизни не пыталась использовать в бою воздушные техники, она отчего-то была убеждена, что у нее бы это неплохо получилось. Вернувшись на мелководье и коснувшись ногами дна, она ощутила себя увереннее. Хотя вода и дарила ей чувство невесомости, сравнимое с полетами, что были недостижимы даже для шиноби, Мито предпочитала точно знать, что в темноте под ней никто не скрывается. Ей вполне хватало собственных демонов, чтобы подкармливать еще и чужих. Да и на глубине течение было сильнее, а вода холоднее. Она продрогла, и теперь ей не терпелось растянуться на теплом дереве, подставив бока солнышку. Обернувшись к берегу и почувствовав, как ее распущенные волосы податливым шелковым покрывалом скользнули за ней под водой, Мито увидела их обоих. Они стояли на берегу и смотрели на нее. От неожиданности ее бросило в жар, и она почти перестала чувствовать собственное тело. Она не слышала, как они вышли из дома и спустились к воде, и, честно говоря, немного этого не ожидала. Хотя бы из чувства приличия они могли бы... не таращиться на нее так пристально. Отступив чуть дальше, чтобы вода полностью скрыла ее грудь, облепленную мокрой тканью, Мито ощущала себя лисой, загнанной в угол двумя гончими. Ее эмоции в тот момент походили на страх, но она боялась не тех, кто стоял на берегу — скорее того, как накалился вдруг воздух и каким слепяще ярким стало солнце. Момент абсолютной потери контроля перед падением в пропасть — оставалось только набрать в грудь побольше воздуха и решить, стоить ли закрывать глаза. Хаширама вошел в воду первым, оставив на берегу безрукавку, в которой готовил обед. Приблизившись к Мито, он остановился, видя, с каким испугом она на него смотрит. — Все в порядке? — с легким беспокойством спросил он. — Я... Я просто... — Она ощущала себя бессильной, и это пугало. Сбивало с толку, ведь столько лет она все держала под контролем, ничему не позволяя происходить без своего ведома. Возможно, именно для этого она и создала Лисиц. А теперь, совсем как в их первый раз с Хаширамой, ей надлежало довериться кому-то другому. И понимание того, что дороги назад уже не будет, никоим образом не упрощало эту ситуацию. — Послушай, здесь ничего не произойдет без твоего согласия, — предупредил он. — Ты доверяешь мне? — Я... я не знаю. Я боюсь, что ты снова меня обидишь, — отозвалась она. Это признание далось ей непросто и было почти мучительным. — Не бойся. Я больше никогда тебя не обижу, — произнес Хаширама с убежденностью человека, который в чем-то дал себе зарок. — Обидишь, — вдруг улыбнулась она, и дрожь, прежде сковывавшая ее тело, разжала свои тиски. — Вы оба. А я вас. Это неизбежно. Я бы хотела никогда и ничего больше не бояться и верить в то, что мы будем жить долго и счастливо. Но мы все знаем, что этого не будет. А значит, это неважно. Все неважно, кроме этого момента и выбора, который мы делаем. И я выбираю вас. Придав себе смелости своими же словами, она обняла его за шею и прижалась губами к его губам, мокрым от речной воды. Он держал ее осторожно, не прижимая к себе так жадно, как Мадара, словно постоянно давая выбор, остаться рядом или отступить. Именно поэтому она так ясно ощутила, когда ее сзади коснулись другие руки, такие горячие в этой прохладной воде. Мадара перехватил ее за живот, отрывая от мужа и тяня на себя. Но Хаширама не отпустил жену, и поэтому им пришлось встать так близко друг к другу, что мужчины почти наверняка тоже касались друг друга. На мгновение у Мито перехватило дыхание при мысли, что сейчас они, конечно же, отшатнутся в разные стороны. Признают собственное поражение в попытке следовать ее необузданным жадным желаниям, и тогда их недолгое счастье лопнет как мыльный пузырь. Но этого не произошло. Они оба остались с ней. Перехватив ее лицо за подбородок, Мадара настойчиво завладел ее губами, свободной рукой прижимая молодую женщину к себе на уровне груди. Хаширама помедлил всего секунду, словно бы даже не сомневаясь, а приноравливаясь. И в тот момент, когда Мито почувствовала его поцелуй на своей шее, изогнутой, вытянутой, трепещущей, как натянутая струна, у нее перед глазами полыхнули сотни фейерверков сразу. Ее тело судорожно изогнулось, зажатое, стиснутое, пойманное в ловушку и умирающее от сладостного восторга в своей беспомощности. Столько лет она мечтала об этом, представляла это наедине с собой и фантазировала об этом, но в реальности все оказалось гораздо ярче, безумнее и горячее. Их вкусы смешивались у нее во рту, и она уже толком не понимала, кто где ее касается. Всего было слишком много, но эта избыточность была ею желанна и необходима — она заполняла ту невыразимой глубины пустоту, что образовалась в ее сердце семь лет назад. И ей хотелось больше, еще больше, пока она не переполнится этой любовью, этим жаром, этой настойчивой и бесстыдной похотью, что изливалась из нее и окутывала всех троих знойным покрывалом. Речное дно застонало под ними, комьями крошась на части и выпуская пронзающие его корни. Они переплетались и растекались в разные стороны под их ногами, поднимая их все выше и одновременно окружая со всех сторон, превращаясь в гигантское гнездо, устланное широкими листьями, бархатистыми и мягкими, как лучшая столичная перина. Мито почувствовала, как ее бережно уложили на них, и в тот момент ее разум, разгоряченный и слишком взвинченный, выдал мысль о том, что в происходящем оставалось все меньше чего-то нормального и... человеческого что ли. Они уже давно переступили эту грань, так разумно ли было требовать от них соответствия человеческим правилам приличия и законам? Здесь, между небом и землей, в колыбели из растений, которых не видывал свет, без прошлого и будущего, они принадлежали лишь друг другу. И лишь они втроем могли решать, что было правильно, а что нет. Они в четыре руки сорвали с нее мокрую рубашку, и она в отместку тоже раздела их — правда, по очереди. Пока возилась со штанами Хаширамы, Мадара, воспользовавшись возможностью, полностью овладел ее спиной, медленно гладя губами ее кожу и щекоча кончиками пальцев ее хрупкие, выпирающие у шеи позвонки. Поскольку Мито сейчас лежала на боку между ними, ее роскошные и совершенно мокрые волосы настойчиво лезли ему в лицо и под руки. Не выдержав, мужчина намотал их на кулак, и это отчего-то так сильно его возбудило, что он понял, что больше не может ждать и сдерживаться. Помогая себе другой рукой, он притянул бедра Мито ближе. Но в последний момент все же заставил себя поднять взгляд и заглянуть Хашираме в глаза. И это, пожалуй, был самый интимный, будоражащий и нереально сносящий башню момент в его жизни. Сенджу, сам находившийся явно где-то очень далеко от земли в тот момент, тем не менее сразу понял смысл этого короткого взгляда и прочел в нем немой вопрос. Просьбу дать ему разрешение на то, о чем он раньше никого и никогда не спрашивал. И он кивнул в ответ. Потому что не нашел внутри себя ни одной причины воспритивиться неизбежному. Да и не захотел. А еще потому, что примерно в этот же самый момент почувствовал губы Мито там, где они прежде еще ни разу не оказывались — потому что прежде в то недолгое время, когда они еще делили между собой постель, она либо не решалась, либо стыдилась попробовать нечто подобное. И после Хаширама уже толком себя не осознавал, потому что все его существо растворилось в тягучем и вязком наслаждении, которое он больше совершенно не мог контролировать. Берег под ними, скрытый тенью гигантского древесного гнезда на высоком, чуть покачивающемся стебле, в тот момент расцвел, покрывшись цветами — не красными, но белыми, чистыми и пахнущими свободой. А сквозь прореху в небе, пробитую незримым для других столпом чакры, взвившимся над ними, вдруг ясно стали видны звезды, окутанные золотыми облаками. И если бы Мадара мог тогда увидеть и осознать это, его бы поразило, насколько похожим был этот вид на его видения о бесконечном водопаде на краю мира и двух фигурах, замерших на его кромке.~ * * * ~
Когда Мито засыпала между ними тем вечером, все ее существо словно бы обнажилось — вывернулось наизнанку, подставив прежде такому негостеприимному миру самое потаенное свое нутро. Она долго не могла сомкнуть глаз и глядела в потолок, делая тихие и медленные вдохи и выдохи. Мадара слева от нее едва слышно сопел во сне. Он лежал на животе, вытянувшись как солдатик, соединив руки и ноги и почти не шевелясь. Хаширама, напротив, раскинул конечности в разные стороны и постоянно вертелся, перекатываясь с боку на бок. Иногда он всхрапывал и забавно причмокивал губами во сне, и Мито отчего-то казалось это забавным. После того, что произошло на реке, они не сразу спустились на землю. Долгое время молчали, как будто пораженные собственной смелостью — или опасаясь, что любые слова могут оказаться смертельно опасными для того хрупкого и загадочного, что сейчас существовало между ними. И первым заговорил Учиха, который, как всегда, был готов плюнуть в лицо всякой осторожности: — А кто-то обещал грибной супчик, помнится. На лице Сенджу появилась усталая улыбка, и он едва заметно качнул головой. — Кто о чем, а Мадара о еде, — выразительно произнес он. — Физическая активность располагает, знаешь ли, — важно отозвался тот. — Хотя суп, конечно, звучит несерьезно. Как думаете, в этой деревне остались еще поросята или мы уже и так объели их дочиста? — Я бы не отказалась от жареных ребрышек, — задумчиво согласилась Мито. — Тогда решено, — кивнул Учиха, садясь и потягиваясь, отчего его спина приятно хрустнула. — Я за мясом. Может, отловлю молодого кабанчика. С тебя тогда суп, Хаширама. И постарайся не угробить нас в самый счастливый день в моей жизни. И не дав им обоим осознать смысл сказанных им слов, мужчина, прихватив свои вещи, выпрыгнул из их уютного древесного гнездышка. — Хаши, ты в порядке? — Молодая женщина с опаской повернулась к мужу, все еще до конца не веря в то, что он в полной мере принимает и соглашается с тем, что здесь только что произошло. — Пока не знаю, — честно ответил тот. — Я в жизни ничего подобного не испытывал. Даже не знаю, с чем это можно сравнить. — Ты все еще любишь меня? — чувствуя себя ужасно глупо, спросила Мито. — Тебя? — удивился он, сосредоточив на ней затянутый поволокой взгляд. — Жизнь моя, о чем ты? — Я боюсь, что могла... что заставила вас совершить нечто... с чем вы не сможете жить, — неуклюже изъясняясь, проговорила она. Хаширама сел, кажется, совершенно не стесняясь собственной наготы, отчего у нее почему-то снова заалели щеки, хотя после того, что здесь было, стесняться подобного было, по меньшей мере, уже глупо. — Ты нас не заставляла, — отчетливо и уверенно произнес он. — Я не знаю, совершили ли мы ошибку или наконец были по-настоящему честными друг с другом, но как бы то ни было, это не было только твоим выбором. Каждый из нас сделал его для себя. И я льщу себя надеждой, что мы все достаточно взрослые люди, чтобы иметь смелость признаться себе в этом и не упрекать других в собственных поступках. Ох, Мито. — Он привычно взял ее взволнованное личико в ладони, осторожно погладив ее щеки большими пальцами. — Ты всегда так много думаешь и так стараешься все решить и предсказать наперед. Так не бывает. Иногда нужно просто... жить и плыть по течению. И время само все расставит по своим местам. Сейчас, лежа в ночной темноте и слушая, как шумит за приоткрытыми окнами лес, Мито могла ощущать это течение времени почти физически. Оно прокатывалось сквозь ее тело мягкими щекочущими волнами. Вот ей шесть лет, и она сидит на морском берегу, глядя на золотые украшения в морской воде. Вот ей пятнадцать, и она медленно идет по зачарованному лесу, где много лет спал Хвостатый демон. Вот ей восемнадцать, и она пытается вытащить из петли мертвое тело своей двоюродной сестры. А недавно ей исполнилось двадцать шесть, и сегодня она отдалась двоим мужчинам сразу. Двоим лучшим на свете мужчинам, которые среди всех женщин мира выбрали именно ее — и желали настолько сильно, что даже согласились разделить ее на двоих. Ее мог осуждать кто угодно, это было неважно. Ведь они выбрали ее, и они остались с ней. А дальше будь что будет. Время непостоянно и коварно, но Мито бы ни на что не променяла этот миг здесь и сейчас. Потому что, засыпая в ту ночь, она была абсолютно счастлива. Когда Мадара достаточно окреп и больше не нуждался в ежедневных долгих тренировках, они стали подолгу гулять, уходя из дома на рассвете и возвращаясь уже к сумеркам. В пути они нередко заворачивали в маленькие деревушки, попадавшиеся им на пути, и Хаширама, следуя своей въевшейся с годами привычке, рвался помочь каждому, кто в этой помощи нуждался. Он чинил заборы и покосившиеся хижины, лечил захворавших детишек и пострадавших в быту или в пьяной драке взрослых, с удовольствием давал советы об орошении полей и избавлении от крыс, а потом, оказываясь в центре благодарной толпы, совершенно неприкрыто наслаждался их вниманием и восторгом. Мадара в подобного рода общественной деятельности сначала не участвовал, только с вечной насмешливой улыбкой на губах наблюдал со стороны. Но потом нашлось дело и для него — когда выяснилось, что одно из крошечных поселений, на которое они случайно наткнулись, уйдя почти на пять ри от дома, уже почти год страдает от обосновавшихся неподалеку беглых ниндзя, которые буквально взяли крестьян в осаду, заставляя их под страхом неминуемой и жестокой расправы кормить и содержать себя. Учиха тогда, ни слова не говоря, ушел в лес, откуда обычно приходили шиноби. Вернулся под утро, довольный и наполненный приятной усталостью. Ни Мито, ни Хаширама не стали его спрашивать о том, что произошло с беглыми, но в том, что те больше не побеспокоят мирных жителей сомневаться не приходилось. Пока ее мужчины ненавязчиво красовались перед посторонними людьми, Мито предпочитала не привлекать лишнего внимания. Будь ее воля, они бы и вовсе не тратили время на подобного рода остановки, но молодая женщина понимала, что для Хаширамы это своего рода способ договориться с собственной совестью, которая не позволяла ему слишком долго думать лишь о своих интересах. Он просто физически не мог жить только для себя — или для своих близких. Учиха называл это «неискоренимой потребностью в героизме», Мито же с печалью осознавала, что подобная жизненно необходимая ее мужу самоотверженность была другой крайностью той же одержимости, что заставляла Мадару браться за оружие и жаждать битвы. В них обоих было слишком много жизненной силы, которой было тесно в рамках ограниченной человеческой приземленности. Они бы никогда не смогли жить так, как все, и довольствоваться этим. Как и она не смогла бы довольствоваться лишь одним из них. И если дни их проходили в пути вдоль живописных лесных и горных троп, то ночи были наполнены тягучей, бьющей разрядами по телу, темной и первобытной страстью. Первое время всеми ими владела понятная неловкость, которая, однако, не могла пересилить тягу к однажды испытанному сумасшедшему драйву. Но с каждым разом это становилось все более привычным, почти нормальным. Иногда они любили ее по очереди, доводя до мучительно-сладостного изнеможения своей ненасытностью. А иногда касались сразу вдвоем, и в такие ночи Мито совершенно теряла разум, волю и самообладание. Словно схваченная в силок птица, она могла лишь трепетать и ловить губами воздух, потому что переполнявшие ее в тот момент эмоции были слишком всеобъемлющими и подавляющими, чтобы выразить их даже в крике. Она умирала и воскресала в их руках, и каждый раз, когда ей казалось, что экстаз такой силы просто невозможно повторить, ее собственное тело снова удивляло ее. Ками и красноглазые демоны, звезды и языки адского пламени, золотые птицы и смеющиеся лисицы — все смешивалось в кружащем ей голову урагане чувств, и она не то что не могла контролировать происходящее, но порой даже толком не понимала, где верх, а где низ в этом пульсирующем, жарком и тесном переплетении тел и желаний. А потом, когда эти желания были удовлетворены, а жар начинал спадать, уносимый мягкой прохладой майской ночи, они лежали без сна и говорили. О Космосе и Хаосе, о Божественном Древе и Кагуе-химе, что съела с него запретный плод и стала первым человеком, владеющим чакрой, о Хвостатых и Рикудо-сеннине, о пределах человеческих возможностей и том, что лежало за ними. Они обсуждали будущее Страны Огня и наследие феодала, который так и не смог договориться с Конохой, политику соседних стран и влияние, которое появление первой Скрытой Деревни оказало на мировую историю. Хаширама читал по памяти стихи, которые однажды от скуки разучил во время очередной своей деловой поездки, а Мадара брусничным соком рисовал у Мито на спине разные фантасмагорические картинки — правда, по большей части, довольно непристойные, о чем та, к счастью, даже не догадывалась. Они засыпали ближе к рассвету, изможденные и физически, и эмоционально, но удивительным образом за те недолгие часы, что они проводили во сне, их силы восстанавливались, не оставляя и следа усталости. Ровно две недели их разговоры не касались будущего и неизбежных перемен, что то несло в себе. Пока однажды, разморенный и уже позволивший себе забыть о мире за пределами их убежища и дорог, что его окружали, Мадара не произнес, мечтательно глядя в потолок: — А здорово было бы всю жизнь так прожить, правда? Нет, только представьте! — Он поднял руки, словно пытаясь поймать в рамки собственных ладоней некую ускользающую картину. — Хаширама бы с помощью своих техник научился выращивать не только цветы, но и что-нибудь более питательное. Организовали бы свое хозяйство. Я бы мог охотиться, например, чтобы к овощам было еще и мясо. Или рыбу ловить. Тут в реке ее полно. — Можно было бы организовать небольшую приемную, — со смехом поддержал его Сенджу. — Чтобы те, кому нужна помощь, приходили и записывались заранее. — А ты все о своем, — с нарочитым недовольством в голосе поморщился Учиха. — Ну ладно, если без страждущих совсем никак, можно было бы... не знаю, нанять какого-нибудь сообразительного паренька, чтобы принимал заказы в соседней деревне. Не хватало еще, чтобы униженные и оскорбленные днями и ночами осаждали мой дом. — Оплату можно было бы принимать продуктами и вещами, — внесла свою лепту Мито. — Рис мы тут вряд ли сами вырастим, а денег у крестьян все равно немного. — Хах, да если дело встанет на поток, мы еще с Конохой посоревнуемся! — усмехнулся Мадара, по-хозяйски положив руку на изгиб ее бедра. — Тобирама там все локти с досады обкусает. Хаширама ярко представил себе лицо брата в подобной ситуации и от души посмеялся, чуть запрокинув голову. — Нет, а в самом деле! — загорелся Учиха, садясь и утрамбовывая простыню, которая скрывала определенные части его тела, у себя между ног. — Почему бы так и не сделать? — Ну, например, потому что я Хокаге, — весело напомнил ему Хаширама. — Я и так боюсь представить, что Тобирама со мной сделает, когда я вернусь. Придется отменить запланированную на лето поездку в Страну Ветра, чтобы как-то компенсировать этот месяц. — Хокаге это не пожизненный крест, — с неудовольствием отмахнулся Мадара. — Передай титул брату и всего делов. Все давно знают, что он станет Вторым. Проведи официальную церемонию, выступи перед народом и поживи немного для себя. Я уверен, тебя все поймут. А те, кто не поймет и будет рвать на себе волосы, просто чертовы эгоисты. — Ты не можешь говорить это всерьез, — продолжая улыбаться, покачал головой Сенджу. — Я не могу уйти из Конохи просто потому, что мне вдруг захотелось выращивать овощи посреди... да я даже не знаю, где находимся вообще! — Я тоже не знаю, — поддержал его друг. — И это прекрасно, черт побери. Я прежде и представить не мог, что это может быть так хорошо. Не иметь планов, расписания, обязанностей... — Обязанностей! — тут же вскинул палец Хаширама, становясь серьезнее. — В этом всегда было дело! Ты ушел из Конохи, потому что не хотел быть лидером клана Учиха и мечтал сбежать от ответственности, что была на тебя возложена. Люди надеялись на тебя, я надеялся на тебя! — Я ушел из Конохи, потому что твой брат не оставил мне выбора! — перебил его Мадара, зло полыхнув глазами. — И я звал Учих пойти со мной, но они не захотели. Это был их выбор, а не мой! И вообще, мы сейчас не обо мне. Не переводи тему. — Хорошо, — кивнул Сенджу. — Давай поговорим о моей ответственности. Ты даже представить себе не можешь, что сейчас происходит в деревне и сколько... сколько всего важного... Нет, это просто глупо. Он с досадой отвернулся, а потом поднялся с кровати и принялся одеваться. Мито, которая переводила беспомощный взгляд с одного мужчины на другого, подняла простыню к груди и вжалась спиной в узорную спинку кровати. Когда они начинали спорить, особенно так ожесточенно, она всегда терялась и испытывала глупое и совершенно детское желание расплакаться. Они оба были слишком важны для нее, чтобы она могла занять чью-то сторону, и поэтому все, что она могла сделать, это тихо взмолиться: — Пожалуйста, не ссорьтесь. Это ничего не изменит и не решит. — Верно, — согласился Хаширама. — Пора что-то менять и что-то решать. Если мы уж заговорили на эту тему, я хочу, чтобы ты, Мадара, высказался. Каким ты видишь наше будущее. И, пожалуйста, не нужно говорить об огороде и прочем. Это глупо. — Это глупо лишь потому, что ты не можешь отказаться от всеобщей народной любви и перестать быть спасителем для всех, — язвительно отметил Учиха, тоже взявший в руки сброшенную ранее одежду и начавший одеваться. — Дело не в этом, — с досадой поморщился Первый. — Я бы с радостью... Нет, серьезно, я бы с радостью остался здесь, с вами, но в деревне заперт Треххвостый, который в любой момент может вырваться на свободу, если ты, Мито, не укрепишь печать. — Ее невозможно укрепить, — эхом отозвалась она, отведя взгляд. — Тем более, — выразительно кивнул Хаширама. — Именно поэтому мне нужно ехать в Страну Ветра, чтобы узнать у Казекаге, как они смогли приручить и использовать Однохвостого. Акайо-сан сейчас в середине важнейшего исследования, которое может перевернуть всю мировую медицину, и ему необходимо мое участие и присутствие. Я уже не говорю о том, что мой брат никогда не выражал желания стать Вторым и взять на себя весь этот груз. И я не собираюсь просто ставить его перед свершившися фактом вопреки его желаниям. — То есть желания брата для тебя важны, а наши нет? — мгновенно прицепился к его словам Мадара. — Да он вообще меня не слышит! — страдальчески закатил глаза Сенджу. — Мито, скажи ему. — Не втягивай ее в это! — пригрозил ему пальцем друг. — Она здесь ни при чем. Это твой выбор, и так было всегда. Ты просто не можешь принять тот факт, что Коноха не развалится без тебя и что ты вовсе не Бог Шиноби, уникальный и незаменимый, а просто мужик, которому важно, чтобы его любили все на свете, а не только двое. — Хочешь, чтобы я это сказал? — с досадой спросил Хаширама. — Хорошо, скажу. Коноха важна для меня. Я люблю ее и всех ее жителей. Это дело и мечта всей моей жизни, и я не оставлю ее ради... этого. — Он обвел широким жестом смятую постель, и Мито почувствовала, как у нее к горлу подкатил комок. Пусть даже она всегда, с самого начала, знала, что именно так все и будет, слышать это было тяжело. — Проклятая деревня! Все всегда упирается в нее, — сплюнул Мадара. — Я ненавижу это чертово место. Ты хочешь правды, да? Вот она. Я ушел не из-за Тобирамы, а потому что больше не мог там оставаться. Твоя деревня душила меня во сне и высасывала из меня все соки. Ты ослеплен бесконечной народной любовью и не видишь, как много зла таится у тебя под ногами. Коноха построена на крови моего брата и сотен других людей, которые не хотели верить в твою мечту и поплатились за это. — Быть может, я в самом деле ослеплен, — дрожащим от гнева голосом произнес Хаширама, глядя ему прямо в глаза. — Но я не вижу зла в моей деревне. Зато я с избытком вижу его в тебе. — Хаши, не надо, — едва слышно вскрикнула Мито, прижав пальцы к губам. Побледневший Мадара отступил, покачал головой и коротко бросил: — К черту все. Потом развернулся и вышел за дверь. — Мадара, постой. — Кое-как запахнувшись и затянув пояс на шелковом длинном халате, Мито последовала за ним. Уже на пороге обернулась, с болью посмотрев на мужа, и покачала головой. Тот лишь развел руками, явно не понимая, в чем был неправ. Она догнала Учиху уже снаружи. Из-за спешки забыла надеть обувь, а потому покрытая росой травой холодила ноги. Над рекой стлался туман, и предрассветный воздух был тихим и неподвижным. На востоке небо уже светлело, но его хрупкая голубизна была холодной и зябкой. Однако проснувшиеся птицы уже гомонили вовсю, прыгая с ветки на ветку и приветствуя новый день. Услышав, что Мито зовет его, Мадара остановился у самой воды, но не обернулся к ней. Подойдя, молодая женщина встала рядом, сложив руки под грудью и потирая одной замерзшей ступней о другую. — Мы с ним познакомились в похожем месте, — отрывисто произнес Учиха. — Он тебе не рассказывал? — Нет, — покачала головой Мито. — Мадара, пожалуйста, прошу, ты должен понять его. Он бывает невыносимо упрямым, я знаю, но ты ведь знаешь, как много Коноха значит для него, скольким он пожертвовал, сколько сил вложил... — Хаширама всю жизнь позволял другим использовать себя, — с горечью отозвался Учиха, опустив голову. — На него возложили ответственность за весь мир, а он и рад стараться. Это ненормально, ты ведь понимаешь? Я не мозгоправ, но уверен, что это какая-то болезнь — настолько нуждаться в постоянном чувстве, что ты кого-то там спасаешь. Он отдал Конохе десять лет жизни и отдаст всю, если его не остановить. Это никогда не закончится, понимаешь? Сегодня Хвостатые, завтра еще что-нибудь. Он всегда будет где-то и кому-то нужен больше, чем нам. — Да, — с печалью, но смиренно согласилась Мито. — Это так. Он никогда не покинет деревню, а ты никогда не сможешь в нее вернуться. Я всегда это знала. И это разбивает мне сердце, но я не вижу способа все исправить. — Я вижу, — решительно качнул головой Мадара. — Я заставлю его понять, что для него важно на самом деле. — Что ты задумал? — с тревогой спросила молодая женщина, вскинув на него мокрое от беззвучных слез лицо. — Скажи своему мужу, что я буду ждать его на закате на нашем обычном месте. — Он кивнул в сторону пляжа, который отсюда был едва виден за разросшейся осокой. — И пусть наденет свои доспехи, если те еще не проржавели окончательно. — Я не понимаю... — пробормотала она, всем своим существом отрицая понимание, которое на самом деле уже овладело всем ее естеством. — Я свой выбор сделал, — развел руками Мадара. — Я выбираю нас. Тебя, меня и его. Я знаю, какой хочу видеть свою жизнь и отказываюсь в очередной треклятый раз идти на поводу у кого бы то ни было и отказываться от этого. Я был счастлив эти две недели, как никогда в жизни. Я не хочу возвращаться к одиночеству и остальному, что меня ждет в Амэ или где-либо еще в этом треклятом мире. Хашираме тоже пора выбрать, что для него важнее. Потому что либо он останется с нами, позволив всему миру обойтись без него, либо ему придется убить меня, потому что иначе я сровняю эту проклятую деревню с землей. — Нет, ты... Это безумие... Это просто какое-то... безумие... — Мито в шоке замотала головой, чувствуя, как силы стремительно оставляют ее. — Он никогда тебе не позволит... Мадара, он сильнее тебя! — Эти слова вырвались из самой глубины ее души, безжалостные и полные невыразимой тоски. — Я знаю, — загадочно улыбнулся тот. — Поэтому и говорю — ему придется сделать выбор. Если не хочет по-хорошему, я его заставлю. — Нет, даже не думай, я тебе не позволю... Она хотела было схватить его — удержать парализующей печатью, заставить одуматься и не совершать непоправимой глупости. Но он легко ушел из-под ее дрогнувшей руки, а потом ее разум затопило теплой и вязкой тяжестью, расцвеченной красными и черными линиями. Она больше ничего не видела и не чувствовала, только слышала его голос — полный сожалений и в то же время решимости. — Прости, красавица, на этот раз я тебе этого не позволю. Скажи ему то, что я попросил. И сама держись подальше. Это наше с ним дело, и мы должны решить его сами. Он тоже это знает. Я люблю тебя, Мито, но если ты встанешь между нами, я не стану себя сдерживать. — Пожалуйста... — Когда ее губы вновь обрели подвижность, солнце уже окрасило небосвод в холодный лимонно-желтый цвет. Мадары рядом не было, и он не слышал ее запоздалой мольбы. Как и не видел ее горьких, захлебывающихся слез, когда она упала на колени возле реки, закрыв лицо руками.