~ * * * ~
Сила взрывной волны, раскатившаяся во все стороны от реки, была настолько велика, что деревья, по которым длинными прыжками передвигалась Мито, на несколько секунд наклонились к земле, как во время сильного шторма. Куноичи, чтобы удержаться в воздухе, пришлось вцепиться в скрипящую от натуги ветку руками и ногами, и все равно, когда после, распрямляясь, дерево снова дернуло ее вверх, молодая женщина предпочла спрыгнуть на землю. Вскинув голову, она увидела, как в небо стаями поднимались перепуганные птицы. Их было так много, что у нее на мгновение захолонуло в груди. Это походило на паническое бегство от лесного пожара — или от войны. Мито отчего-то очень ясно вспомнила тот день, когда, будучи шестилетним ребенком, она убегала со своего родного острова. Как звала отца и тянулась к нему, каким сосредоточенным и напуганным было лицо ее нянюшки и каким пугающе-красным было небо в тот вечер. Тогда она впервые ощутила беспомощность и всеподавляющий ужас перед силами, намного превосходящими ее собственные — и стремящимися ей навредить. С годами ей удалось справиться с этим страхом, преодолеть и подавить его. Но сейчас он проснулся снова, вытаскивая на поверхность то, что казалось ей давно забытым. Мито очень отчетливо вспомнила, как у нее мерзли ноги в дороге и как они с Рико долго-долго стояли у закрытых ворот клана Хьюга. Как пылали алые клены на фоне по-ноябрьски хмурого пасмурного неба. Все это вдруг подкатило так близко, горячей желчью окатив ее горло, что Узумаки на несколько долгих секунд словно выпала из окружающей реальности, совершенно погрузившись в собственные воспоминания. Снова превратилась в маленькую девочку, не способную справиться с тем испытанием, что подготовила для нее судьба. Ей оставалось только бежать, бежать без оглядки, зажмурившись и зажав уши. И разве не об этом они оба ее просили? Поступить иначе означало бы помешать им, влезть в то, что, как ни парадоксально, ее не касалось. Никогда еще причины сдаться не были столь очевидны, разумны и в то же время желанны. Над растревоженным лесом прокатился долгий громовой раскат — так, по крайней мере, ей сперва показалось. И лишь потом пришло понимание, что грому просто неоткуда было взяться посреди этого идеально ясного, усыпанного первыми звездами небосвода. Этот звук, на мгновение заполнивший собой весь мир, не был похож ни на что из того, что она слышала прежде — ни на взрыв, ни на грохот от сработавшего дзюцу, ни на треск расколовшейся или обрушившейся скалы. В нем было слишком много эмоций, слишком много ярости и рвущейся на свободу мощи, чтобы его можно было приписать любому известному ей явлению природы. Так мог звучать только крик, необузданный рев живого существа. Но какого же размера должно было быть это существо, чтобы его голос по силе способен был сравняться с громом? Борясь с дурным предчувствием, которое норовило полностью погрести ее под собой, как неуклонно разрастающийся и набирающий силу оползень, Мито снова запрыгнула на дерево, потом на несколько секунд замерла, ища взглядом самую высокую точку. Пришлось продвинуться почти на половину ри в сторону туда, где начиналась возвышенность. Взобравшись на светлеющую в надвигающихся сумерках скалу, Мито обернулась в сторону реки, откуда ушла пару часов назад. Сперва даже не поняла, что именно видит. Подумала, что посреди леса вдруг выросла гора, которую она раньше по каким-то причинам не замечала. Потом осознание холодом дохнуло на ее шею — гора эта двигалась, окруженная беспрестанным колыханием огромных щупалец или чего-то подобного. И лишь спустя несколько секунд, затопленных черным ужасом непонимания, Мито поняла, что именно видит — точнее кого. Это не было безымянной жуткой тварью из глубин, явившейся по их грешные души, но от этого легче почему-то не становилось. Она столько лет искала его. Тратила безумное количество времени, денег и сил, собирая информацию по крупинкам, отправляя в неизвестность своих лучших доверенных людей, шлифуя и совершенствуя технику, что должна была стать идеальной клеткой для неистового зверя. И вот он появляется именно сейчас, когда она менее всего готова к этой встрече, появляется во время боя, сама суть которого была глубоко противна всему ее естеству, появляется как уродливая ухмылка судьбы, которая все эти годы прятала в рукаве козырную карту, чтобы швырнуть ее в лицо Мито на последнем кону, на который было поставлено абсолютно все. — Нет, — замотала головой она. — Не может быть. Только не здесь и не сейчас. Этого просто не может быть. Но глаза ее не обманывали, и не было ни одной возможности убедить саму себя в том, что увиденное — иллюзия или бред ее воспаленного разума. Небо на западе, на фоне которого возвышался вставший на задние лапы и расправивший во все стороны свои гигантские хвосты Лис, еще горело отблесками заката, и оттого силуэт биджу на его фоне был совершенно четким, словно вырезанным из плотной черной бумаги. Откуда он мог там взяться? Его привлек запах чакры или шум битвы? Или не высказанные прежде обиды, что плотным темным облаком окутали их прежде такой мирный берег? Мито и в голову не могло прийти, что Девятихвостого мог призвать Мадара — она знала, что они сражались когда-то давно, но о том, что Учиха подчинил и пометил зверя, она не имела ни малейшего представления. И оттого ее замешательство и сковавший все ее тело смертный страх были столь велики. Появление Лиса не вписывалось ни в один из представляемых ею сценариев и пугало в первую очередь своей совершеннейшей иррациональностью. Как будто он просто вырвался на волю из ее собственных кошмаров, смешав явь и вымысел. Мито была почти готова в это поверить — в это и в любую другую страшную сказку, прятавшуюся в недрах ее подсознания, с детства нашептывавшего ей о том, что грань между реальностью и миром демонов и монстров куда более тонкая, чем всем кажется. Тонувший в сумерках лес окатило яркой вспышкой, сопровождавшейся новой ударной волной, которая на этот раз не просто пригнула деревья к земле, но сорвала листву с многих из них, а саму Мито швырнула со скалы, на которой она стояла, обратно вниз, в мешанину сломанных веток. Закрыв лицо руками, молодая женщина сгруппировалась, чтобы по возможности уберечься от их хлестких ударов, но ей все равно до крови распороло правое плечо, с треском разорвав рукав ее шелкового, стянутого поясом на талии, хаори. Узумаки беззвучно вскрикнула — ее голос потонул в нарастающем грохоте. Что бы ни происходило сейчас на берегу, это явно не было дружеским спаррингом, призванном расставить все по своим местам. И Девятихвостый... Воплощение людской ненависти, разрывающее небо на части над головами ее любимых мужчин. Могла ли она в самом деле просто повернуться к этому спиной и трусливо сбежать? Как ей было жить с самой собой после такого? Да, она никогда в жизни и близко не видела ничего подобного, и уже сейчас было ясно, что битва подобного размаха оставит на теле земли глубокие кровоточащие раны, которым предстоит заживать еще много лет. Да, они оба ясно дали ей понять, что ей нечего там делать. Да, это была их битва, а не ее, но... — Шли бы вы к дьяволу, мальчики, — раздраженно проговорила она, вытаскивая из волос сломанную веточку, больно впившуюся в затылок и почти наверняка оставившую там пару заноз. — Вы и ваши дурацкие принципы, ваше чертово упрямство и бесконечное желание доказать, кто тут на самом деле принимает решение. Почему обязательно вести себя как малые дети? Подбадривая себя таким образом и осознанно пробуждая в себе злость, которая всегда была ее главным стимулом и источником решимости, Узумаки выпрямилась и, прикинув на глаз примерную траекторию движения, оторвалась от земли. Пока она возвращалась назад, лес еще несколько раз сотрясали взрывы, рев Девятихвостого и грохот. Дважды ей приходилось уворачиваться от летящих обломков деревьев, а однажды даже использовать барьерное дзюцу, чтобы оградить себя от последствий разрушительной битвы, что бушевала в нескольких ри вперед нее. Чем ближе она подходила, тем теплее становился воздух, а в том месте, где лес внезапно кончился, превратившись в свалку вырванных с корнем и разломанных стволов, она впервые увидела парящие в воздухе облачка красной чакры. Мито захлестнуло чувство одуряющего дежавю. Она ясно вспомнила свои ощущения от первого соприкосновения с чакрой зверя. Как она окутала ее, как проникла в самую глубину ее души, мгновенно раскопав там самое скверное и потаенное и с фырчаньем зарывшись в них. Тогда это слияние заворожило ее, заставило на многое взглянуть иначе и почувствовать себя так хорошо, как никогда раньше. Но сейчас все переменилось. Ее инстинктивная суть все еще тянулась к Хвостатому и жаждала познать то, что он скрывал в себе, но ее разум, значительно окрепший с того времени и теперь твердой рукой управлявший ее жизнью, категорически отверг подобные приоритеты. Какая разница, будь он даже второй половиной ее души, вырванной у нее еще до рождения, сейчас это не имело ровным счетом никакого значения. Двигаясь вперед длинными, выверенными прыжками и надолго не задерживаясь на осыпающейся под ногами опоре, Мито наконец приблизилась к сцене действия вплотную. И то, что она увидела, во второй раз за вечер на некоторое время лишило ее дара речи — и возможности двигаться. Лис был огромен, его рост превышал человеческий в десятки раз, она даже не была уверена, что когда-либо видела такие большие здания — разве что дворец даймё вместе со всеми его садами и многочисленными пристройками. В одной его лапе их домик на берегу, без сомнений, поместился бы целиком — он мог бы легко поднять его, как ребенок поднимает деревянный кубик, чтобы поставить его на вершину самодельной башенки. И если бы Лис вдруг злой волей судьбы оказался у подножия Скалы Хокаге, то вполне мог бы заглянуть в окна находящегося на его вершине поместья Сенджу, даже не поднимаясь для этого на задние лапы. Но Мито напугал и поразил в самое сердце не он — и даже не тот факт, что зверь был окутан пылающим голубым пламенем призрачного доспеха Сусаноо. Нет, ее взгляд был прикован к тому, что стояло напротив него. Когда она была маленькая, Рико рассказывала ей истории о древних богах, что создали землю и все живое. Чтобы поразить воображение впечатлительного ребенка, она говорила, что при ходьбе они головой задевали облака, а в том месте, где они ступали, позже возникали глубокие озера. Пытаясь тогда представить себе нечто подобное, Мито всякий раз наталкивалась на досадную границу собственного воображения, которое, казалось, просто физически не могло охватить нечто настолько масштабное. Но сейчас, глядя на титаническую многорукую тень, что закрывала собой половину неба, она поняла, что дело было совсем в другом — не позволяя ей воочию представить древних богов с головой в облаках, ее собственный разум оберегал ее, иначе увиденное, пусть и лишь в фантазиях, могло бы нанести ей непоправимый вред. Раздавить своей массой, как муравья, который первый раз рискнул поднять голову и взглянуть на людей. Деревянный голем, обвитый древесным драконом, которого Хаширама обычно использовал во время сражений был высотой почти в целый тё — весьма внушительный сам по себе. Но сейчас он без проблем уместился на плече статуи совершенно иного порядка и мощи. Многорукое и многоликое божество, сидящее в позе лотоса, было завершенным и идеальным воплощением истинной силы Хаширамы, и только сейчас Мито, кажется, впервые осознала, почему его столь многие звали Богом Шиноби. Его способности, его могущество, его запасы чакры — все это находилось на совершенно ином уровне, далеко за гранью того, что было у нее самой или Мадары. И если прежде Узумаки лишь предполагала, что Учихе ни за что не одолеть ее мужа в открытом бою, то сейчас это стало непреложным и безжалостным фактом. На свете просто не существовало шиноби — или любой другой силы, — что смогли бы тягаться с ним. Она едва могла разглядеть самого Хашираму, он превратился в крошечную точку, вознесенную к самым облакам на плече деревянного божества. Не стоило и думать о том, чтобы докричаться до него или каким-то другим образом привлечь к себе внимание. Перемещаясь, его статуя производила столько грохота, что даже бушующая в океане гроза не смогла бы сравниться с ней, и у Мито закладывало уши. При движении она оставляла за собой глубокую и широкую, словно каньон, борозду в земле, сквозь которую была видна скальная порода, залегающая под толстым слоем переплетенной корнями лесной почвы. Если древние боги, о которых рассказывала Рико, в самом деле существовали, они бы сейчас почти наверняка приняли Первого Хокаге за одного из своих. Молодая женщина не могла видеть, что происходило там, наверху. Не могла видеть, как изменились глаза ее мужа, использующего технику сендзюцу и позволившему природной энергии полностью овладеть собой. Не видела, как, разрывая его кожу и мышцы, дробя кости, пробивая доспехи, из его бедер и ног тянулись молодые побеги, накрепко соединяющие его кровеносную и чакровую системы с головой деревянного голема. Не знала, что он чувствует, как с каждым ударом его сердца часть его человеческой сущности оказывается поглощена Всемирным лесом, пробужденным, растревоженным, в восторге наблюдающим за ним. Она не видела, как тяжело он дышал и как пот градом лился по его щекам, перечеркнутым черными узорами. В разы увеличившиеся потоки энергии в его теле не могли не проявляться физически — они проступали на его коже маской, округлыми линиям, словно бы нарисованными тушью на белой рисовой бумаге. Его глаза из темно-карих стали желто-зелеными, и из них на опешившего, похолодевшего Мадару смотрел не человек, но существо, что надело человеческую плоть как перчатку. Зато Мито очень ясно видела, как внезапно тысячи и тысячи рук, что тянулись в разные стороны позади статуи, как перья в павлиньем хвосте, тоже пришли в движение. Она не слышала название техники, произнесенное Хаширамой, но, возможно, ее сознание в тот момент просто не смогло бы его осознать. Молодая женщина не могла заставить себя пошевелиться — намертво прикрепившись чакрой к вывороченному из земли куску скальной породы, она могла лишь наблюдать за тем, как деревянные кулаки — каждый размером с Закатный дворец, покинутый ею много лет назад, ударяли в Лиса, охваченного сиянием Сусаноо, но сейчас казавшегося таким слабым и незначительным на фоне божественной ярости Первого Хокаге. Каждый удар, разящий и яростный, подобно громовому раскату прокатывался по окружавшему их пространству, выжженному и заваленному голыми деревьями, с которых одной из взрывных волн сорвало кору. Все вместе они сливались во что-то настолько оглушительное, что, когда после вдруг наступила тишина, Мито не могла слышать даже собственных мыслей от звенящего гула, что переполнял ее черепную коробку. Она отупело мотнула головой, но легче не стало. Коснувшись пальцами своего правого уха, она с обреченной покорностью потом какое-то время рассматривала кровь, оставшуюся на них. В конце концов, все должны платить какую-то цену за право лицезреть бога во плоти. Когда пылевая завеса, поднятая обрушившейся на Лиса техникой, рассеялась, Мито увидела, что броня Сусаноо пробита, а деревянное божество сжимает Хвостатого в руке, словно котенка. Она не заметила, куда делся Мадара, зато увидела, как деревянный голем Хаширамы спрыгнул с плеча многорукого бога и, повторяя движение своего хозяина, ударил ладонью зверя между глаз, накладывая, как Узумаки предположила, усмиряющую печать. Лис дернулся еще несколько раз, но потом затих, словно погрузившись в глубокий сон. Нужно было подобраться поближе, если она хотела понять, что там происходит. Но Мито не могла заставить себя пошевелиться — как и поверить в то, что эти двое, превратившие лес и реку в огромный кратер, по размерам не уступающий Конохе, еще совсем недавно спали по обе стороны от нее, и она могла льстить себе сладкими фантазиями о том, что они принадлежат ей и душой, и телом. Но кем была она и кем были они. И как вообще эти двое могли полюбить ее так сильно, чтобы последовать за ней туда, куда она их в итоге завела. С трудом стряхнув с себя оцепенение, Узумаки приблизилась к застывшей многорукой статуе и стала подниматься по ней наверх, еще толком не решив, что будет делать. И когда она последним высоким прыжком преодолела отделявшее ее от головы деревянного голема расстояние, время перед ее глазами словно бы в разы замедлилось, позволив ей в подробностях рассмотреть стоявшего на одном колене Хашираму. Судя по всему перед ударом Полного Очищения, который усыпил Девятихвостого, Мадара успел спрыгнуть с головы зверя, и Сенджу хотел последовать за ним, но корни, которые, как внезапно с ужасом осознала Мито, пронзали ноги ее мужа насквозь, не отпустили его, и он своим рывком лишь отчасти вырвал их из собственной плоти, забрызгав все вокруг себя густой темной кровью. Но прежде чем молодая женщина набрала в грудь воздуха, чтобы позвать его, прежде чем подняла руку, чтобы потянуться к нему, из облака дыма, что окружала голову деревянного голема, на него набросилось существо, в котором Узумаки не сразу признала Мадару, настолько взъерошенным, грязным и закопченным он был. Зато она сразу почувствовала, исходящую от него опасность — еще до того, как он медленно, невыносимо медленно, поднес два пальца к губам, словно собираясь что-то шепнуть другу по секрету. Хаширама даже не успел поднять голову ему навстречу — он был слишком сконцентрирован на корнях, что оплели его кости и отказывались выходить из тела. Он почувствовал угрозу скорее интуитивно, чем осознанно, и в тот самый момент, когда начал поворачиваться в сторону Учихи, тот плюнул огнем ему прямо в лицо. В этот момент Мито закричала. Время снова взяло свое, словно бы торопясь нагнать те несколько секунд, что Узумаки висела в воздухе, ощущая каждый удар собственного сердца с промежутком как будто в минуты. Хаширама пропал у нее из вида, его просто смело куда-то вниз огненной волной, которая сделала то, чего не смог он сам — сожгла пульсирующие чакрой корни и разорвала его связь с головой деревянного голема и со Всемирным лесом, что не желал отпускать свою любимую игрушку. Мадара тоже исчез, словно призрак, явившийся всего на мгновение, чтобы совершить свою роковую месть. Ей даже начало казаться, что его появление ей привиделось. Легкие молодой женщины заполнил едкий белый дым, и она зашлась в приступе удушающего кашля. Упала на колени, прижимая руки к горящей изнутри груди, и прямо перед своим носом увидела несколько крупных лужиц крови, оставшихся после того, как Хаширама в первый раз попытался подняться на ноги. Сердце ее сжалось так сильно, словно кто-то стиснул его в кулак. Она никогда не видела его таким — и, видят боги, не хотела видеть больше никогда. Нужно было как можно скорее найти их, найти их обоих, заставить прекратить это безумие — силой, если потребуется. Мито и представить не могла, что может так сильно ненавидеть и любить кого-то в одно и то же время, и эти разрывающие ее на части чувства были совершенно невыносимы. И тут Лис за ее спиной шевельнулся. Узумаки вздрогнула, всем телом ощутив это вялое движение, которое могло бы остаться незамеченным, не произведи его зверь размером с гору. Медленно обернулась, продолжая стоять на коленях и судорожно дышать через рот, иногда срываясь на хриплый кашель. Девятихвостый смотрел прямо на нее. Все еще зажатый в огромный деревянный кулак, он не мог освободиться сам, но он совершенно точно не спал. Сложно сказать, что стало причиной его пробуждения — быть может, Хаширама вложил в свою технику недостаточно чакры, уже и так изможденный затянувшейся битвой. Или, быть может, его разбудили корни Всемирного леса, в равной мере раззадоренного и раздосадованного тем, что ему не дали добраться до самой нежной и вкусной сердцевины человека, которого с его легкой руки называли богом. Но сейчас Лис смотрел прямо на Мито, оскалив зубы, каждый размером с нее саму, и не стоило сомневаться, на ком он намеревался выместить свой гнев. Глаза его вновь приобрели обычный вид, больше не скованные узором шарингана, а потому не приходилось сомневаться, что даже если Мадара и заметит, что его зверюшка очнулась, он ничего не сможет сделать — просто не успеет. Молодая женщина сжала кулаки, и ее ногти оставили неглубокие царапины на гладкой деревянной поверхности. Там, где-то внизу, среди пепла и хищных древесных корней, два самых любимых человека в ее жизни пытались убить друг друга по причинам, которые совершенно не укладывались у нее в голове. У нее из ушей шла кровь, и она по-прежнему почти ничего не слышала, ее правое плечо, разодранное при падении еще в самом начале пути, саднило и плохо слушалось, заставляя ее переносить основную нагрузку на левую руку, а с каждой новой секундой все происходящее все больше походило на кошмарный сон. Может, поэтому ею вдруг овладела потрясающая легкость, какая бывает в самом деле только во сне. Ей стало восхитительно все равно — все эти гигантские деревянные боги, взрывы сверхновых и кровожадные растения, пытающиеся сожрать ее мужа изнутри. И Девятихвостый, что смотрел ей в душу своими красными глазами, вызывал у нее не страх, но усталость — и злость. Она поднялась на ноги, пошатываясь, и одним движением руки, выбросившим в воздух волну чакры, разогнала дым, окутывающий голову деревянного голема. Ромбовидная метка на ее лбу наполнилась светом, а потом от нее по ее лбу, лицу и телу поползли золотые ленты-узоры, заставив ее светиться, словно маленький фонарик в ночной темноте. Мито медленно повернула к себе свои ладони, глядя, как на них словно бы вспухают слепяще яркие, золотистые шарики. И в тот момент, когда Лис рванулся к ней, заставив пойти трещинами уже более не подпитываемые чакрой пальцы деревянного божества, она вскинула руки в его сторону и из них вырвались цепи, сотканные из золотой, как ее глаза, чакры. Они взвились, как живые, и оплели Девятихвостого с ног до головы. Зверь зарычал, заревел, дернулся изо всех сил, и Мито даже сквозь собственную гулкую глухоту услышала треск, с которым сломалась удерживающая зверя гигантская деревянная рука. И теперь она падала вместе с ним, одну за другой складывая ручные печати, которые так долго и тщательно подбирала и собирала воедино. Она готовилась к этому моменту с самой юности, с тех пор, как ей впервые пришла в голову идея создать технику, способную сжать и уместить в теле человека силу, превосходящую его собственную во много десятков и даже сотен раз. И сейчас она делала это не для того, чтобы спасти Мадару и Хашираму от последствий их собственных безрассудных поступков, и даже не для того, чтобы исполнить данное когда-то даймё Страны Огня обещание. Она делала это, потому что мечтала сделать это долгие-долгие годы и всегда знала, что у нее это получится. Теперь цепи тянулись уже не из ее рук, но из груди, и их становилось все больше и больше. Они притягивали Лиса к ней, а ее к нему, и Хвостатый, как ни бился, не мог ей сопротивляться в полную силу из-за печати, прежде наложенной Хаширамой. Мито почувствовала, как жар заполняет ее глаза, не представляя, что со стороны она уже вся была охвачена белым пылающим сиянием, словно падающая звезда. Она больше ничего не боялась и не ощущала ни боли, ни рвущей сердце тревоги — только твердую уверенность и свое право забрать то, что давно принадлежало ей по праву. Только ей одной. В конце концов, она ведь была женщиной, которую любили боги.~ * * * ~
Поле боя освещали тлеющие стволы и ветки, раскиданные по краям гигантского кратера, образовавшегося после того, как техника Хаширамы развеялась, а оставшееся дерево ушло обратно в землю. От реки, что прежде текла здесь широко и вольготно остался лишь узкий ручеек, беззвучно струящийся с края глубокого провала в земле. Часть речного русла оказалась завалена упавшими деревьями, часть просто пересохла от многочисленных ударов огненных дзюцу и чакровых бомб Хвостатого. Неба здесь, на дне, почти не было видно, оно превратилось в блекло-синюю крышку высоко над их головами. Лунный диск, больше никем не заслоняемый, заливал пространство между мужчинами холодным серебряным светом, выступая равнодушным и безжалостным судьей принятым ими решениям. Они сражались на протяжении уже нескольких часов, и теперь, изможденные и доведенные до крайней степени эмоционального и физического истощения, оба понимали, что победа останется за тем, кто нанесет последний удар. Левую руку и плечо Хаширамы, которые теперь не были скрыты доспехами и одеждой, покрывал большой, пугающего вида ожог, полученный им после внезапной атаки Мадары еще там, наверху, перед их падением. Сенджу готов был поклясться, что слышал голос жены в момент удара, но ему, скорее всего, просто показалось. Мито здесь не было и не могло быть. И тем не менее он обещал ей не навредить Мадаре. Поэтому, морщась от боли, что вопреки обыкновению не покидала его тело, а лишь ширилась, расползаясь во все стороны от обожженного плеча, он медленно поднял меч в сторону Учихи. — Теперь ты доволен? Ты этого хотел? — Я еще не знаю, — глухо отозвался он. — Твой ответ остается прежним? — Я не позволю тебе уничтожить Коноху, идя на поводу у своего эгоизма и неспособности понять других! — резко, уже плохо себя сдерживая от накопившейся усталости, которая свинцом текла по его венам, проговорил Хаширама. — Отступись и забудь обо всем. Я... больше не буду тебя просить вернуться в деревню, если это так противно твоей натуре. Но угроз в ее адрес не потерплю. — Я не об этом тебя спрашивал, — коротко пожал плечами Учиха, который все еще сжимал в руках свой серп и боевой веер. — А о чем? Почему мы вообще здесь и ради чего было... все это? — Он обвел пространство вокруг себя рукой с мечом. Чтобы продолжать стоять на ногах, Хашираме приходилось прилагать неимоверные усилия, и он благодарил судьбу за то, что сейчас была ночь, и Мадара не видел, что его штаны густо пропитались кровью. Он все еще ощущал, как она толчками покидает его тело — и как что-то шевелится внутри, царапая его сломанные кости. С другой стороны, не будь последние так плотно обвиты корнями, он бы даже не смог встать с земли. Стоило быть благодарным одолевавшей его подземной лесной силе хотя бы за такие мелочи. — Ради того, чтобы ты понял, Хаширама, — с раздражающим терпением произнес Учиха. — Ради того, чтобы ты сделал выбор. Все всегда будет заканчиваться именно так, пока ты не сделаешь его. — Ты так уверен, что все знаешь и понимаешь лучше всех, да? — с досадой и горечью спросил тот. — Заставляешь меня принять решение, ставя перед нечестным выбором, давишь, изматываешь, и при этом ты так убежден в собственной правоте... Кто дает тебе право решать за всех нас? — Кто-то же должен, — пожал плечами Мадара. — Ты уперся лбом в стену и не видишь ничего за ее пределами. Но мне нужно знать. Понимаешь, мне нужно знать. В зависимости от того, что ты решишь, я... я пойму, как мне жить дальше и что делать со своей жизнью. — Я... Я... Это просто глупо, — скрипнул зубами Сенджу. — Значит я глупец, — кивнул Учиха, коротко улыбнувшись. — Но хочешь ты этого или нет, готов ли ты заглянуть в свое сердце и узреть там истину или предпочитаешь и дальше прятать голову в песок — я заставлю тебя посмотреть в глаза собственному отражению. Мне кажется, ты сам еще не понимаешь, что ты за человек, Хаширама. И на что ты способен. — Я очень устал, — совершенно изнеможенным голосом произнес он. — Давай закончим со всем этим сейчас. — Я в твоем распоряжении, старый друг, — ответил Мадара. Лунный свет, что окутывал лица их обоих белой пудрой, померк. Подняв голову, Сенджу увидел тяжелые низкие тучи, закрывшие небо. Природа чувствовала причиненную ей боль, и теперь, как могла, собиралась зализать нанесенную ей ужасную рану. Все в мире было взаимосвязано, и у всего были свои последствия. Ничего не проходит бесследно. — Деревня поработила тебя, мой старый друг, — произнес Учиха, и в его голосе звучало сожаление и даже какая-то извращенная нежность. — Она зло, которое ты не осознаешь и которое рано или поздно тебя погубит. Помяни мое слово, Хаширама. Если ты не откажешься от нее сейчас, то однажды истечешь кровью на ее улицах. И все... знаешь, все переживут это, воспримут как должное и продолжат жить дальше. Они поплачут о тебе, как полагается, и устроят пышные похороны, но потом, не пройдет и недели, снова начнут улыбаться и радоваться жизни. — Что ж, если так, то я согласен, — кивнул Хаширама. Он был слишком уставшим, чтобы улыбнуться, поэтому его губы лишь слегка заметно дрогнули. — Умереть ради того, чтобы люди, которых я взял под свою защиту, продолжили улыбаться — звучит как отличная причина. Такая цена меня устраивает. — Прости, но вот меня это не устраивает, — мотнул головой Мадара. — И, наверное, никогда не устраивало. Между всеми этими людьми и тобой я все-таки выбираю тебя. И спасу тебя от них, даже если ты будешь против и возненавидишь меня. Пусть так, зато ты проживешь долгую жизнь рядом с той, кому не в чем будет меня упрекнуть. Такая цена и меня устраивает, знаешь ли. — Значит, мы зашли в тупик, — резюмировал Первый Хокаге. — Значит, так, — подтвердил его друг. Начался дождь. Сперва робкие и редкие, капли постепенно набрали силу, смывая копоть и грязь с обнаженных раздробленных скал. Израненные, с трудом стоящие на ногах мужчины в огромном кратере больше не походили на богов. Вокруг них больше не сверкали молнии и не хлестали во все стороны бешеные потоки силы. Осталась только горечь и непонимание столь глубинное и беспросветное, что даже сгустившийся вокруг них мрак не был способен сравниться с ним. — Знаешь, о чем я подумал, когда в первый раз вышел из того дома, что ты построил для нас, и огляделся по сторонам? — спросил Мадара, запрокинув лицо к небу и наслаждаясь прикосновениями прохладных водяных струй. — Что это место очень похоже на то, где мы встретились впервые. Ты помнишь? Как мы кидали камешки, пытаясь заставить их допрыгать до противоположного берега. — Я многое помню, — серьезно кивнул Хаширама, сведя брови. — Боюсь, что на этот раз тебе не добраться до другой стороны, — хмыкнув, проговорил Учиха, а потом, без предупреждения или иного сигнала, сорвался с места, нацелив свое оружие для удара по человеку, которого еще недавно называл своим другом. Сенджу не стал дожидаться, пока он преодолеет разделяющее их расстояние, и тоже бросился вперед. У него еще оставались силы, и он мог закончить то, что начал. Потому что, как ни крути, Мадара не оставлял ему выбора. Но на последнем шаге, в ту секунду, когда нужно было взмахнуть мечом и всадить его в незащищенный, столь явно открытый ему навстречу бок Учихи, перед глазами Хаширамы встало заплаканное лицо Мито. «Обещай, что ты не причинишь ему вред. Поклянись жизнью нашего сына!» Изогнутое лезвие серпа вспороло ему живот от правого бедра наискосок почти до груди, и он готов был поклясться, что почувствовал его острую сталь своими внутренностями — прежде чем они выпали наружу. Хаширама несколько секунд стоял неподвижно, глядя на них с искренним непониманием человека, который прежде, казалось, и не догадывался о том, что он смертен. Потом он отчего-то перестал чувствовать собственные ноги, и земля начала приближаться к нему с невероятной скоростью. Но боли от удара лицом о камни он даже толком не почувствовал. — Времена меняются, — задумчиво проговорил Мадара, опуская окровавленный серп и не глядя на него. — Сегодня победа за мной. Хаширама какое-то время не мог сделать вдох, а когда у него это получилось, его горло сдавило спазмом, и он закашлялся, сплюнув кровью. У него просто не укладывалось это в голове. Его друг, человек, который стал ему ближе родного брата, человек, которому еще совсем недавно он мог полностью доверять, которого любил всем сердцем, убил его недрогнувшей рукой. И теперь, неспешно обернувшись, смотрел на него с равнодушием, не выказывая ни сожалений, ни сомнений в собственном поступке. Как Хаширама мог быть настолько слепым? Как мог, поддавшись наивной вере Мито, не видеть, в кого Мадара превратился на самом деле? Если он был способен убить его, то что его остановит от убийства тысяч мирных жителей Конохи? Теперь, когда у них не будет Первого Хокаге, который смог бы их защитить? — Теперь, когда мы осуществили свою мечту, — прошептал он, более совершенно не сопротивляясь чужеродной силе, что настойчиво искала путь внутрь его тела. — Я ничему не позволю стать на моем пути. Не замечая, как изменилось его лицо, Мадара продолжал глубокомысленно философствовать: — Выглядишь расстроенным, Хаширама. Но я больше не буду поддерживать тебя мудрыми речами. Сенджу уже не видел лица жены и не слышал ее голоса. Он не был даже уверен, что слышит собственные мысли. Сознание его, прежде расщепившееся, вновь обрело целостность, в полной мере возвращаясь в настоящее тело, скрытое за обломком скалы позади Мадары. Он создал клона еще в самом начале, когда они только скатились сюда. Потому что должен был быть уверен, что Учиха пойдет до конца и что его рука не дрогнет. И теперь того, что он увидел, ему было вполне достаточно. Больше не имело значения, кем они были в прошлом. Их дружба, их долгие разговоры, их взаимопонимание, их любовь к одной и той же женщине, их семья — все таяло и исчезало в струях дождя. Мадара требовал, чтобы он сделал выбор, и теперь Хаширама был готов к этому. Слишком долго он позволял себе верить в то, во что отказывались верить все, кроме него. Тобирама всегда говорил ему... Да что там, целый совет кланов не раз пытался объяснить ему, донести очевидную и неприглядную правду об истинной сущности каждого Учиха. Он отказывался их слышать до самого конца. До того самого момента, пока не почувствовал холодное мокрое лезвие в собственных внутренностях. Покинув свое укрытие, он набросился на Учиху, который все еще не понимал, что произошло и что его обманули старым, как мир, приемом, со спины. И одним точным целенаправленным ударом меча пронзил его насквозь. Ярости или боли предательства он в тот момент не чувствовал, только голую решимость и совершенную убежденность в собственной правоте. Ту самую силу истинного разрушения, которой так боялся его брат. Мадара всхрапнул. Попытался обернуться, но не смог пошевелиться из-за лезвия, торчащего из своей груди. — Когда ты... успел оказаться за моей спиной... — сдавленно прохрипел он. — Несмотря на все препятствия на моем пути, я сделаю все, чтобы защитить нашу… Нет, мою деревню, — сквозь сжатые зубы процедил Хаширама. — Я до сих пор верю, что следование интересам деревни приносит пользу всем ее обитателям. И если кто-либо нарушит гармонию… Будет ли это мой ребенок, родственник… или даже тот, кого я считаю братом… Я без колебаний с ним расправлюсь. Он с неприятным хлюпающим звуком вытащил меч из плоти Учихи. На создание клона он потратил последние свои запасы чакры, и теперь его тело начало неметь, что обычно предваряло долгий обморок, близкий к летаргическому сну, во время которого тело шиноби восстанавливало свои ресурсы. Лишенный опоры, Мадара упал сперва на колени, а потом просто повалился вперед, как его противник несколькими минутами ранее. Удар Хаширамы задел сердце — он чувствовал это. Эта рана была смертельной, и это было то, в чем Сенджу не мог позволить себе промахнуться. — А ты наконец-то вырос, Хаширама, — с трудом раздвинув окровавленные губы, улыбнулся Учиха. — Помни… ты торопишь события. Однажды все обернется во тьму. И твоя любимая деревня уничтожит тебя. Хаширама тяжело опустился на землю рядом с ним. Его колотила дрожь, и Мадара вдруг увидел, что ноги его друга сочатся густыми алыми каплями. Он хотел было задать вопрос, но потом решил, что ему не стоит тратить на это свое оставшееся время. — Вот все и открылось, старый друг, — из последних сил произнес он, ощущая, как нарастает давящая боль в груди и как кровь заполняет глотку и рот. — Ты ведь выбирал не между тем, чтобы… уйти со мной или подвергнуть риску свою деревню. С самого начала… это был выбор между креслом Хокаге и моей... моей жизнью. Мы оба знали, что мне никогда тебя не победить. И ты... выбрал. — О чем... О чем ты вообще... — Я видел твоего клона. Я все знал, Хаширама. Отдохни теперь. Все кончено. Сенджу хотел было сказать ему что-то еще, но в тот момент силы окончательно оставили его, и он упал рядом, лишившись чувств. Губы Мадары скривила горькая усмешка — он попытался дотянуться до его руки, но не смог. Перед его глазами расплывалось багровое пятно, и он был благодарен лишь за то, что умирает в тишине — без криков безумного мертвого брата в собственной голове. Какая теперь уже была разница, кто из них прав, а кто виноват — может статься, что они оба навеки останутся в этом кратере, заливаемые дождем. Было в этом что-то поэтическое, как ни крути. Он не услышал шагов, приглушенных шумом льющейся с неба воды. Просто вдруг ощутил что-то обжигающе-горячее, коснувшееся его руки. С усилием приоткрыл глаза, готовясь возмутиться, что стервятники слишком рано принялись за дело и он вообще-то еще на этом свете. А потом его лицо заволокло печалью. — Зачем... ты... — Он сам едва себя слышал. — Не говори, пожалуйста, — тихо произнесла Мито. Волосы ее, мокрые, разлохматившиеся, прилипли к плечам и груди, правый рукав был разорван и заляпан кровью, а метка на лбу стала едва различимой, почти прозрачной. Все тело молодой женщины окутывал красный туман — тот самый, что обжег его руку. — Я видела, что произошло. Он хотел сказать ей, что здесь опасно, что ей нельзя здесь находиться. Что где-то совсем рядом Девятихвостый, пусть даже и усмиренный техникой Хаширамы. Но губы его вдруг превратились в два холодных куска кожи, отказывавшихся шевелиться. Да и она бы все равно не стала его слушать. Молодая женщина опустилась на колени между ними, лицо ее было серьезным и сосредоточенным. Только сейчас Учиха, следивший за ней одним глазом, что еще был способен видеть, заметил, что тело Хаширамы наполовину скрылось под какими-то лезущими из-под земли зелеными стеблями. Мито не стала ничего с этим делать — просто взяла бесчувственного мужа за руку. — Что... ты делаешь? — Он не был уверен, что произнес это вслух, а не подумал, но она тем не менее ответила: — Замыкаю цепь. — А потом, чуть помолчав, добавила: — Ему нужен твой огонь, чтобы уничтожить эту мерзость. А тебе его сила, чтобы... остаться со мной еще ненадолго. Мадара успел поймать ее взгляд, такой чистый и полный беззаветного и искреннего чувства, прежде чем окончательно провалиться в пустоту. А еще увидеть, как ее прекрасные золотые глаза расширились от боли, когда хищные тонкие ростки рванули вверх по ее руке. * — Ты это видел? — Один шиноби нетерпеливо ткнул в бок другого, словно в самом деле существовала хоть малейшая вероятность того, что его товарищ мог не заметить того светопреставления, что развернулось перед ними. — Видел, — низким, гулким, как звон храмового колокола, голосом отозвался тот. — Слухи не врали. — Мы не зря отклонились от курса, чтобы разобраться, что здесь происходит, — довольно потер ладонями первый. — Это просто... просто нечто. Если эти люди... Если это действительно Сенджу Хаширама и Учиха Мадара, то... то... — Конечно, это они, — грубовато перебил его напарник. — Кто бы еще был способен на подобное? Жаль, мы не видели, что стало с Девятихвостым. Эта информация бы пригодилась нашему лидеру. — Зато мы видели, что Первый Хокаге убил беглого предателя Учиху, — развел руками тот. — И это было... шикарное зрелище, как по мне. Ради такого не жалко и сапоги стоптать. — Я никогда не видел ничего подобного. — В отличие от своего товарища, взбудораженного увиденным, второй шиноби оставался очень серьезным, как будто разыгравшаяся на его глазах драма затронула какие-то глубинные струны его души. Но те, кто мог заподозрить в этом сочувствие, были бы очень далеки от истины. В ярко-зеленых глазах мужчины светилось жадное любопытство, граничащее с постепенно овладевающей им навязчивой идеей. — Я должен подойти поближе и... Он выбрался из-за укрытия, где они сидели, и снова подполз к краю кратера. Но теперь лежащие внизу без движения противники были уже не одни — к ним спускалась куноичи, окруженная красноватым свечением. И шиноби сразу почувствовал в ней угрозу. Несопоставимую с тем, что представляли эти двое получасом ранее, но достаточную, чтобы не рисковать идти на открытую конфронтацию. Сквозь пелену дождя алая аура, что окутывала тело молодой женщины, выглядела зловещей и внушала смутную тревогу. — Не стоит, — помотал головой его напарник. — Какузу, оставь их. Нужно вернуться в деревню и обо всем рассказать лидеру. Если он узнает, что ты опять самовольничал... Ты же знаешь, что у тебя испытательный срок сейчас. Твое прошлое неповиновение и так дорого тебе обошлось. Хочешь рискнуть всем ради... ради чего вообще? — Я хочу попробовать его чакру на вкус, — невнятно отозвался тот. — Хочу взять его еще бьющееся сердце в руку и вдохнуть его запах. — Опять начинается, — закатил глаза второй шиноби. — Хватит, я уже наслушался этого бреда во время миссии. Идем! Он схватил его за локоть и настойчиво потянул за собой. Какузу с неудовольствием подчинился. Того, что произошло в кратере после того, как окруженная красным фигура достигла павших на землю шиноби, они уже не видели.