Сага об Основателях

Новый год Учиха Мадара встретил в дороге. Праздничный вечер он разделил с незнакомыми людьми, сидя в темном углу постоялого двора, скромно украшенного сосновыми ветками, свернутыми в кольца веревками из рисовой соломы и бумажными гирляндами с различными пожеланиями. Хозяева и немногочисленные гости, застигнутые наступающим январем вдали от собственных домов, обменивались поздравлениями, шутили и обнимались, почти как родные. Случайно оказавшийся среди прочих шиноби из маленького, неизвестного Учихе клана запустил в воздух несколько красочных огненных шутих, а потом, не скрывая довольства собой, принимал восторги и улыбки от женской половины собравшихся. Глядя на это, Мадара не мог сдержать усмешки — мальчишка, которого в Конохе или Амэ засмеяли бы за его уровень владения техниками, здесь был героем и объектом внимания и вожделения. Для деревенских девиц, которые в жизни не видели ни одного шиноби на расстоянии вытянутой руки, он был существом иного порядка, и Учиха был почти убежден, что еще до утра одна — или даже несколько — из этих девушек будут совсем не прочь продолжить с ним знакомство в несколько более интимной обстановке. С другой стороны, было в этом что-то гармонично-равновесное — какой шиноби, такие и девушки. Сам Мадара, вполне оправданно считая себя стоящим на качественно ином уровне в плане мастерства, боевого опыта и силы, никогда бы даже не посмотрел на этих деревенских девиц. Не после того, как в его постели побывала такая, как Узумаки Мито. И все же, несмотря на то, что встречать Новый год он бы хотел совсем в другой компании, в тот вечер в его душе не было злобы, зависти или досады. Ее наполняло мерное, убаюкивающее тепло, которое по-доброму посмеивалось над простодушными деревенскими девочками, не видевшими в своей жизни ничего похожего на парня, жонглирующего огненными шарами. Глядя на них, он отчего-то ощущал себя если не старым, то по меньшей мере — взрослым. В свои тридцать пять Мадара повидал больше, чем некоторым выпадало за всю их жизнь, но он по-прежнему не был намерен останавливаться или сходить со своего пути. Его путь ниндзя пролегал на недосягаемой для других высоте — там, где боги-титаны сотрясали мир своими тяжелыми шагами, водопады, окруженные звездами, срывались в пропасть, а Космос и Хаос постоянно сменяли друг друга, сражаясь за право управлять жизнями людей. Но чтобы он сам мог жить в таком огромном, бесконтрольном и бесконечно изменчивом мире высоких материй и философских субстанций, ему необходимо было подняться еще выше. Выйти за рамки себя, Учихи Мадары, владеющим мангёке шаринганом, и стать Учихой Мадарой — первым человеком за много веков, кто сумел пробудить мифический риннеган. — С Новым годом, дядечка, — услышал он детский голос и, опустив глаза, увидел серьезную и немного испуганную девочку лет шести — кажется, дочку хозяев. Она, смущенно переминаясь с ноги на ногу, протягивала ему бумажного журавлика, сложенного из красной бумаги. — Спасибо, кроха, — улыбнулся он ей, аккуратно взяв фигурку двумя пальцами. — И тебе того же. Постояв еще пару секунд рядом, девчушка припустила обратно к родителям, и хозяйка постоялого двора, обняв ее, помахала Мадаре рукой, несмело, но искренне ему улыбнувшись. Судя по всему, это она попросила дочку поздравить их нелюдимого гостя, чтобы тот не чувствовал себя обделенным в общем празднестве, обходящим его стороной. Учиху это отчего-то тронуло, и он вернул ей улыбку, благодарно склонив голову, а потом поднял чашечку саке и отсалютовал ею в сторону женщины и девочки. Знала бы эта милая особа, кого она принимает у себя под крышей и сколько крови на этих руках, которые сейчас рассеянно вертели в пальцах красного журавлика. Люди, чьи детство и юность выпали на военные годы, заново учились доверять таким, как он. Некоторым это давалось проще, чем другим, иным же приходилось себя перебарывать, и Мадара чувствовал в этом отчаянную уязвимость простого человека перед теми, кто был непоправимо сильнее. Этот самый паренек, забавляющий деревенских дурочек своими огненными шутихами, мог оказаться последним подлецом — и спалить это славное место, зашвырнув пару своих огненных шариков под соломенную крышу. Но они все равно впустили его, накормили и даже восхищались им. Раны, нанесенные людьми друг другу, затягивались медленно и оставляли уродливые шрамы. И в тех, кто находил в себе силы разжимать кулаки и протягивать руки тем, кто еще недавно внушал только ужас, Мадара чувствовал необычайную душевную силу. Ту самую, которая всегда так поражала и цепляла его в Хашираме и которую он с таким трудом отыскивал в самом себе. Но раз Сенджу оказался способен на убийство человека, который всем сердцем хотел ему верить, то, возможно, Учиха тоже был способен измениться? Ну или хотя бы попытаться. К Конохе он подошел спустя еще два дня. Барьерные техники деревни практически не изменились с тех пор, как он покинул деревню восемь лет назад — разве что стали более громоздкими и неповоротливыми. Для того, чтобы охранять такую махину, как разросшийся за эти годы Скрытый Лист, нужны были дзюцу принципиально иного уровня, нежели те, которые они использовали, когда здесь было всего несколько тесно прижавшихся друг к другу кварталов. Они требовали больше чакры, а потому по определению не могли быть особо витиеватыми и изящными. Но Хаширама с самого начала избрал своей политикой открытость и готовность к диалогу, а потому здесь были рады практически любым гостям, и сами барьерные техники несли скорее оповещающий, нежели заградительный характер. Для человека, владеющего шаринганом и принимавшего в свое время непосредственное участие в создании этих барьеров, преодолеть их незамеченным не составляло никакого труда. Однако Мадара все же потратил определенное время на то, чтобы подавить собственную чакру, чтобы Тобирама, который, насколько ему было известно, сейчас был в деревне, ее не почувствовал, а также с помощью простенького дзюцу надел на себя чужую личину. Свой выбор Учиха остановил на лице того самого парня с огненными техниками — оно в полной мере соответствовало тому, как в его понимании следовало определять слово «невзрачный». Преображенное с помощью дзюцу, широкоплечее мощное тело мужчины уменьшилось почти вдвое, став поджарым и невысоким, зато удивительно легким и юрким. Словно лев решил пару дней побегать в шкуре нескладного волка-подростка. И хотя Мадара редко прибегал к подобной маскировке, считая необходимость прятаться от кого-то ниже своего достоинства, в этот раз ему стоило быть настолько осторожным, насколько это вообще было возможным. О его визите в Коноху не должна была узнать ни одна живая душа, и он сам не собирался задерживаться здесь дольше того времени, которое было необходимо, чтобы с помощью шарингана скопировать все письмена с Каменной Скрижали. Он уже делал нечто подобное раньше, но за прошедшие годы те бумаги совершенно утратили товарный вид и уже ни на что не годились. К тому же в прошлый раз он записал далеко не все и был почти уверен, что мог упустить нечто очень важное касательно риннегана, посчитав это ненужным. По рассказам Мито, Мадара знал, что после его ухода в его клане сменилось несколько лидеров, но ни один из них не задержался надолго. И потому он искренне надеялся, что Каменная Скрижаль — а главное, защищающие ее техники — остались нетронутыми. В конце концов, он сам узнал о ее существовании почти случайно и только благодаря Акайо-сенсею. Вспомнив о своем старом учителе, Учиха невольно задался вопросом о том, где он и что с ним сейчас, а потом вспомнил и об Амари. Мито говорила, что его ученица стала первоклассной куноичи, которой доверяли самые непростые и опасные миссии. Он гордился ею и жалел лишь о том, что не может лично потрепать ее по волосам, как, бывало, делал после успешных тренировок, и сказать это ей лично. За свою жизнь он совершил много ошибок, ведомый собственным эгоизмом, жаждой силы и упрямством, но Амари никогда не была одной из них. Нет, видят боги, она выросла замечательной — даже немного вопреки тому, как он порой вел себя с ней. Деревня, конечно, очень изменилась за прошедшие годы. Начиная от электричества, которое уж слишком напоказ распирало ее сейчас, освещая даже те уголки, которые стоило бы скромно оставить в тени, и заканчивая морем новых незнакомых лиц, что встречало его на улицах. Он никого не узнавал — порой это касалось не только людей, но даже их гербов и символов. Коноха, которую он помнил, была едва оперившимся птенцом, который только пробовал махать крыльями и кричать тонким неуверенным голоском. А сейчас его встречала степенная и гордая птица с большими острыми когтями и твердым безжалостным клювом. Мадара чувствовал, как глубоко она пустила корни и как твердо стояла на своем месте. Чтобы в самом деле уничтожить ее, как он грозился, пришлось бы приложить куда больше усилий — и не факт, что даже в этом случае ему бы это удалось. Потому что Коноха больше не была идеей и просто мечтой двух друзей, она стала реальностью и засела глубоко в головах большого количества людей. И даже если бы он до основания снес все эти дома, выжег эти леса и разбил каменное лицо Хаширамы на Скале Хокаге, эти люди потом отстроили бы все заново. Скрытый Лист стал слишком для многих символом надежды на перемены и веры в светлое будущее, и почти никто не видел, что это будущее строилось на костях человека, который был ему ближе чем брат. Первый Хокаге готов был стать землей и травой, по которой будут ходить дети, не знающие войны, но Мадара слишком хорошо знал людскую природу, чтобы поверить, будто благодаря всего одной жертве — пусть даже такой ценной — это бы вдруг стало возможным. Да даже если бы нашлось с десяток таких, как он, мир бы не переменился. Свету всегда была нужна Тьма, а таким, как Хаширама, всегда нужны были такие, как Мадара — не боящиеся запачкать руки, служащие им опорой и страховкой и прикрывающие им спину от тех, кто был слишком глуп, жаден или завистлив, чтобы в полной мере оценить преподносимый им дар. Иори был прав, когда говорил ему об этом много лет назад, но, лишь повзрослев, набравшись опыта и потеряв самое ценное, что когда-либо было в его жизни, Мадара смог усвоить этот урок и принять его горькую, но неизбежную правду. Тайную пещеру в Скале Хокаге, где была спрятана Каменная Скрижаль, никто не охранял. И вообще судя по ее состоянию и густо разросшемуся дикому винограду, чьи сухие безлиственные плети наглухо перекрывали вход, здесь давно никого не было. Это была хорошая новость — после всех его бесплодных попыток найти хоть какую-нибудь достоверную информацию в книгах было приятно хоть в чем-то не встретить ожесточенного сопротивления со стороны мироздания. Сперва Мадара хотел сорвать переплетение сухих стеблей, но потом передумал, посчитав, что внезапно появившаяся прореха может привлечь нежеланное внимание. Поэтому вместо этого аккуратно, с помощью куная надрезал плотную поросль с одной стороны, приподняв ее потом на манер театрального полога, и осторожно проскользнув внутрь — в его «новом» худосочном теле это не представляло особых проблем. Воздух внутри пещеры был затхлый и ощутимо отдавал гнилью, словно где-то здесь не так давно умерло какое-то мелкое животное. Зажав нос двумя пальцами и мысленно выражая весь свой восторг по этому поводу в исключительно нецензурной форме, Мадара проследовал знакомым путем вдоль тоннеля, размышляя о том, мог ли здесь за все это время случиться обвал и как в таком случае ему добраться до Скрижали, не привлекая лишнего внимания. Но судьба и тут оказалась к нему благосклонна — благодаря то ли удачному стечению обстоятельств, то ли все еще оставшимся здесь охранным и защитным техникам его клана, тоннель пережил все эти годы без потерь. И хотя Мадара немного сомневался относительно того, удастся ли ему вспомнить дорогу, ноги буквально сами привели его в нужный зал. Здесь царила глубокая непроницаемая темнота, которую не под силу было разогнать даже шарингану, а воздух был таким плотным и сухим, что почти застревал кусками в горле. Медлить не стоило — у Мадары и в прежние времена начинала болеть голова, если он находился в этом месте слишком долго, а теперь он ощутил легкую дурноту, сделав всего пару глубоких вдохов. С помощью огненной техники растопив старые светильники, в которые он подлил свежего масла, мужчина сел напротив Каменной Скрижали, скрестив ноги, и приготовил все необходимое для письма. Шаринган, помимо прочих своих особенностей, мог идеально точно копировать не только чужие движения, но даже техники и почерк. Срисовывая заковыристые символы Скрижали, Учиха, однако, ощущал некое сопротивление, словно спрятанные в камне тайные знания отказывались его покидать. Ему дважды или трижды приходилось делать перерывы, ожидая, пока перед глазами перестанут плавать радужные слепые пятна, полностью поглощающие часть его поля зрения. Хотя записи еще требовали более детальной и вдумчивой расшифровки, уже сейчас он сделал несколько любопытных выводов, которые заставили его, прервавшись, в очередной раз постучать ногтем по деревянному пятнышку у себя на груди. Только на этот раз Мадара сделал это осознанно и вдумчиво, и на губах его в этот момент появилась довольная, даже несколько мечтательная улыбка. Впервые произошедшее между ним и Хаширамой в той долине показалось ему не просто абсурдом и безумием, разрушившим все то, что они втроем строили так долго и с таким трудом. Нет, в этом появился смысл, как будто все, что было до — даже их жизнь втроем — была лишь подготовкой, расстановкой фигур на доске, но не более того. Истина все это время была впереди, Учиха все сильнее в этом убеждался. Они сразились для того, чтобы Мито соединила их на пороге смерти, и они обменялись энергией и плотью, чего не могло бы произойти в иных обстоятельствах. И именно благодаря его поражению и тому, что произошло после, Мадара теперь мог обрести силу, способную раз и навсегда преобразить весь мир. Но в отличие от своего друга он не хотел быть землей и травой — он собирался стать тем, кто смотрит на людей с невероятной высоты и сам решает свою судьбу. — Я все исправлю, красавица, — почти не отдавая себе в этом отчет, пробормотал он, глядя расфокусированным взглядом, горящим красным пламенем шарингана в пустоту перед собой. — Я верну его в наши объятия, и тебе больше никогда не придется плакать из-за нас. Потерпи еще немного, девочка моя, скоро все наладится. Закончив работу над Скрижалью, Мадара едва смог подняться — у него резко закружилась голова и мужчине показалось, что он сейчас потеряет сознание. Рухнув на одно колено, он закашлялся и почувствовал, как его техника превращения начинает расслаиваться и распадаться. Здесь это было нестрашно, но стоило быть внимательнее снаружи. Воздух в пещере был теплым и каким-то склизким, как вода, слишком долго стоявшая на солнце. Он забивал легкие комьями, а когда, болезненно сжимаясь, они пытались выдавить его из себя, Мадара ощущал кровянистый привкус во рту. Ему пришлось собрать в кулак все свои силы, чтобы не поддаться панике и не броситься опрометью в темноту тоннеля, ведущего наружу. Это была просто старая пещера, в которой, заживо разлагаясь, гнил труп былого величия клана Учиха — и ничего сверх того. Губы мужчины скривила невеселая усмешка, но он не позволил себе пасть духом. Все было поправимо, и его идеальный мир, очищенный от грехов их отцов и глупости их братьев, с каждым днем становился все ближе. Собрав вещи и погасив лампы, Мадара покинул пещеру, с трудом сдерживая рвущий грудь кашель, но, стоило ему выбраться наружу, как самообладание его оставило, и он не смог сдержать долгого выдоха облегчения, а после некоторое время стоял, прислонившись спиной к склону Скалы Хокаге, и успокаивал бешено колотящееся сердце. В этом мире было слишком много сил, постигнуть суть и цели которых он не мог. Лес, что пожирал Хашираму изнутри, древняя сила, живущая в Скрижали его клана и мечтающая о том, чтобы ее выпустили на свободу, Хвостатые с их невероятной чакрой и ненавистью к людям — все это не могло существовать просто так. У всего была причина и предназначение. И вполне могло быть так, что люди с их местечковыми спорами и конфликтами, были лишь пылью под ногами сил куда более внушительных и важных. И Мадара всем своим естеством стремился постигнуть эти силы — и, если получится, даже встать с ними вровень. Он думал, что покинуть Коноху после всего, что было, ему будет просто и это даже принесет ему облегчение. Но отчего-то мужчина медлил. Где-то здесь, совсем недалеко, были люди, которыми он дорожил. Он не должен был показываться им на глаза, но ведь мог хотя бы убедиться, что у них все хорошо, разве не так? Едва задавшись этим вопросом, Мадара уже твердо знал, что не простит себе, если не сделает этого. Поэтому, восстановив свою маскировку, он двинулся по направлению к бывшему кварталу Учиха. Его глаза искали привычные очертания стен, что прежде ограждали его людей от посягательств других кланов, но не находили их. И лишь по смутно знакомым вывескам и перекресткам он смог сориентироваться в этой столь разительно изменившейся части Конохи. Столкнувшись лицом к лицу с первыми представителями своей фамилии, он с трудом их узнал. В его времена каждый Учиха считал для себя обязательным носить клановые знаки отличия — гербы были нашиты на спине каждого, а некоторые дополнительно украшали ими рукава или оружие. Теперь же Учиха можно было узнать только по традиционным одеждам синих оттенков и черным, словно вороново крыло, волосам, которые среди других шиноби были редкостью. Но что куда удивительнее, пропала самая главная их отличительная черта — угрюмое выражение лица и озлобленный взгляд исподлобья. Много лет Учиха вынуждены были враждовать со всеми, чтобы сохранить свою репутацию самых опасных и жестоких шиноби, что прежде помогало им выживать и получать самые лакомые и высокооплачиваемые заказы. Они строили свою легенду и приносили ей в жертву улыбки и чувства, которые у них были порой несоизмеримо сильнее и ярче, чем у других кланов. Любящий Учиха, связавший себя узами дружбы, романтической или семейной любви, был уязвимее любого другого человека. Они готовы были убивать и умирать за тех, кого любили — и потеря каждого такого человека что-то непоправимо меняла у них внутри, все ближе и ближе подталкивая их к огненной пропасти. А в мире шиноби смерть была, увы, не столь уж редким явлением. И если прежде Мадара видел для своих собратьев лишь один выход из этой патовой ситуации — никого к себе не подпускать, жить особняком и не раскрываться перед другими людьми, куда менее чувствительными и уязвимыми перед собственными чувствами, — то теперь он постепенно приходил к выводу, что каждый Учиха сам должен решить для себя, что ему нужнее и дороже. Так, как решил он. Проклятие его клана было не в глазах, чья сила росла, насыщаясь кровью их любимых. На самом деле оно заключалось в том, что многие из них слишком поздно начинали в полной мере осознавать и принимать самих себя такими, какими они были на самом деле. Если для всех прочих красивые слова о борьбе за любовь были лишь строчками из баллад, то для них, для Учиха, это становилось залогом выживания и сохранения рассудка. Бороться каждый новый день, защищать связи, что тянулись от сердца к сердцу, и не поддаваться страху и отчаянию. Быть кланом, который больше всех знает о любви, а не о страхе и смерти. — Я вас вижу, — вдруг услышал он тихий голос позади него и, обернувшись, увидел невысокого паренька с вьющимися черными волосами, который смотрел прямо на него широко раскрытыми глазами с ярко алеющим шаринганом. — Что ты видишь? — не растерялся Мадара. Лицо мальчика показалось ему смутно знакомыми, но он не мог вспомнить, где мог видеть его прежде. — Я вас узнал, — меж тем продолжил тот. — Вы же Учиха Мадара-сама, верно? После его слов в воздухе повисла неприятная, напряженная пауза, во время которой Мадара очень спокойно и обстоятельно обдумывал, сразу ли шарахнуть чересчур способного паренька гендзюцу прямо сейчас или все же немного подождать. — Видимо, я переоценил свои маскировочные способности, — произнес он чуть погодя и, нахмурившись, сложив руки на груди. — Кто ты? — Мое имя Кагами, — просто отозвался, подходя ближе и завороженно глядя на него. — Мой шаринган... Мама говорит, что он особенный. Что я вижу больше других. Ваша техника очень хороша, правда. Но я рад, что могу видеть сквозь нее. — Что ты тут делаешь, Кагами-кун? — уточнил у него мужчина, обведя рукой заснеженное пространство пустого заросшего сада. — Ты знаешь, что это за место? — Да, — кивнул тот, все еще не отводя от него взгляд и даже как будто не моргая. — Здесь вы жили раньше с сестренкой Амари. — Сестренкой? — прищурился Мадара. — Погоди, так ты Кагами-кун, племянник моего учителя? — Да, — снова произнес он и чуть покраснел от удовольствия. — Вы меня знаете? — Я видел тебя пару раз, когда ты еще пешком под стол ходил, — ответил его собеседник. — Честно говоря, это мне следовало удивляться, что ты меня узнал. — Вы легендарная фигура, — едва слышно выдохнул Кагами, а потом, вдруг словно бы вспомнив что-то, сдвинул брови и растерянно пробормотал: — Только я думал, что вы умерли. — Это правильно, — выразительно качнул головой бывший глава клана Учиха, а потом присел на корточки, чтобы говорить с мальчиком на равных. — Пусть так и будет. Если ты не против, я сотру тебе память об этом встрече. Мне бы не хотелось, чтобы о том, что я жив, узнал еще кто-то. Он потянулся рукой к его лицу, но мальчик стремительно перехватил его руку в перчатке и крепко сжал ее маленькими, но сильными пальцами. — Не надо, — тихо, но очень проникновенно попросил он. — Я никому не скажу, обещаю. Прошу, я так долго мечтал о том, чтобы встретить вас, чтобы поговорить с вами. Я не хочу забыть об этом. Вокруг них неторопливо сгущались ясно-голубые зимние сумерки. Лицо Кагами в них казалось совершенно белым, а его большие выразительные глаза смотрели умоляюще и были полны такого глубокого и беспросветного отчаяния от мысли, что он забудет об этой встрече, что это тронуло сердце Мадары. К тому же, чего скрывать, такой интерес от подрастающего поколения не мог ему не польстить. — Что же такого ты слышал обо мне, мне интересно? — спросил он, улыбнувшись ему. — Что вы были сильнейшим, — без запинки отозвался тот. — Что ваше Сусаноо поднималось выше гор, что вы сражались с Девятихвостым лисом, что вам в одиночку было по силам справиться с целой армией. — Хех, — самодовольно осклабился Мадара. — Было дело, это верно. — Таких, как вы, больше не было, — сбивчиво и торопливо добавил Кагами. — И поэтому никто... Я не знаю, у кого спросить совета. Мои глаза... Мама говорит, они мое самое ценное сокровище и даже среди Учиха мне уже совсем скоро не будет равных. — Тебя это пугает? — тихо спросил мужчина. — Не знаю. Может быть, — отвел взгляд тот. — Это так... Как будто они все чего-то ждут от меня. А я не уверен, что смогу оправдать их ожидания. — Это вполне в стиле нашего клана, парень, — крякнул Мадара, покачав головой. — Так уж повелось, что многие века сила у нас почиталась главным мерилом и главным достоинством любого Учиха. Даже в вашем поколении все еще чувствуются отзвуки этой жизненной философии. Сильный Учиха по определению становится тем, на кого клан возлагает все свои надежды, потому что считается, что наделенный силой способен все исправить. Причем, когда я говорю «все», то имею в виду — вообще все. Начиная от неурожая и протекающей крыши и заканчивая несправедливым мировым порядком. Тебе надлежит смириться с этим, но не принимать их ожидания близко к сердцу. То, что они хотят от тебя, они на самом деле хотят от самих себя и других людей — но не решаются сказать или попросить об этом вслух. Быть главой клана Учиха значит постоянно ощущать себя виноватым в бедах каждого своего подчиненного. — Вы поэтому ушли? — понимающе спросил Кагами. — И поэтому тоже, — кивнул мужчина. — Главное, ты должен решить для себя сам — чего ты хочешь и каким себя видишь. Решить, что для тебя главное, и сражаться за это. А все их ожидания... Ты никому ничего не должен лишь потому, что родился особенным, тебе ясно? — Да, господин, — кивнул мальчик, и его симпатичное личико осветила радостная светлая улыбка. — Я это запомню. — Это хорошо, — одобрительно улыбнулся Мадара, а потом узор его глаз неуловимо изменился, и улыбка на лице Кагами стала сонной, а руки безвольно свесились вдоль тела. — Это ты запомнишь, а вот меня тебе все же лучше забыть, дружок. Не для того я пожертвовал столь многим, чтобы рисковать сейчас. Подхватив осевшее в снег тело мальчика, он поднял его на руки, бережно прижав к груди. Было странно встретить кого-то в этом затянутом паутиной сумерек и запустения саду — Кагами появился почти ниоткуда, словно призрак, пришедший напомнить ему об осторожности и о том, что для него не было дороги назад. Смешно было думать об этом, но, кажется, для Учиха наилучшим главой клана был бы Хаширама — тот самый Сенджу, которого они когда-то так ненавидели и так громко обвиняли во всех смертных грехах. Им нужен был кто-то, кто бы неустанно заботился о них и доказывал бы им самим, какие они достойные и великие, принося в жертву свое здоровье, время и все душевные силы, и Мадара не был таким человеком. И прямо сейчас ему подумалось, что идея перемешать Учиха с другими кланами не была такой уж плохой — одного недолюбленного и вечно обиженного ребенка в семье вполне хватало, а собрать их всех в одном месте могло быть чревато катастрофой. Может быть, в конце концов именно в этом и заключался их путь к спасению — жить среди тех, кто будет их оберегать и защищать, но сам при этом не будет Учихой и не пострадает от проклятия их клана в случае чего. Мадаре вдруг нестерпимо захотелось поговорить об этом с Хаширамой, но он был вынужден снова напомнить себе, что это невозможно. Пока что — невозможно. И ему следует прекратить тратить время на всякого рода бессмысленные размышления и вернуться к делу. В конце концов, там, далеко впереди, их ждал мир за краем водопада, где каждому будет под силу обрести счастье. Мир, где люди не будут связаны круговой порукой и где никто не обязан будет страдать. Дивный новый мир, в котором счастье станет естественным и единственно правильным состоянием каждого. И где Мадара сам больше никогда не будет одинок. Он пристроил спящего Кагами на сухое крыльцо одного из крайних домов бывшего квартала Учиха, надеясь, что мальчик скоро очнется и сам сможет о себе позаботиться. Потом, закрыв лицо капюшоном, Мадара двинулся к воротам, ведущим прочь из деревни.

~ * * * ~

Зиму в Скрытом Песке называли сезоном ветров. Здесь редко выпадал снег, но песок под низким пасмурным небом казался бледно-серым, почти белым, и вечерами, когда Хаширама выглядывал из окна дворца Казекаге, где ему, как почетному гостю, выделили отдельную комнату, ему казалось, что Суна тонет в бесконечных сугробах. По ночам, лежа в постели, мужчина слушал, как переменчивые ветра пустыни воют и стонут за стенами, и особенно тревожную, почти потустороннюю нотку в их голоса добавлял перезвон фульгуритовых подвесок, которые здесь висели почти у каждого окна. Рассветы в пустыне были потрясающе яркими и красочными, словно бы, извиняясь за скудность цветовой палитры на земле, небо стремилось превзойти самого себя. Желтые, оранжевые, карминные оттенки сменялись прозрачно-зеленоватыми, бирюзовыми и густо-лиловыми. А в те дни, когда над пустыней бушевали песчаные бури, солнце превращалось в маленькую серебряную монетку, задернутую лохматой серой вуалью. На улице невозможно было находиться без плотного платка, закрывающего лицо и волосы и оставляющего лишь узкую прорезь для до предела сощуренных глаз. В такие дни песок был повсюду — в одежде, в волосах, в постельном белье, даже во вроде бы закрытой фляге с водой. Хашираме оставалось лишь удивляться тому, с каким исключительным равнодушием к этому относятся местные — казалось, их этот факт и вовсе не заботит. Привычными движениями они выбивали постель перед сном, переворачивали кружки, прежде чем налить в них воды, и, сходив в нужник, не забывали на всякий случай встряхнуть нижнее белье. Местные говорили, что у настоящего шиноби Страны Ветра даже в крови, слезах и поту был песок. И Хаширама почти готов был в это поверить. В Суне были распространены два типажа внешности — белокожие и светлоглазые мужчины и женщины, которые, согласно поверьям, переселились в эти бесплодные земли с востока много лет назад, и смуглые и черноволосые, которые жили в этих краях, кажется, с самого зарождения мира. И тех, и других, что характерно, роднила явная и неприкрытая неприязнь к чужакам — если в иных деревнях Первого Хокаге встречали если не восторженными овациями, то, по крайней мере, с дружелюбным любопытством, то здесь на него смотрели с подозрением и недоверием. Этим Скрытый Песок немного напомнил ему Узушио — на островах он ловил похожие взгляды, но там людей обособила окружающая их вода и оторванность от материка, а здесь — суровый климат и очень непростое экономическое положение в стране, ставившей ее особняком среди прочих. Если Страна Огня во многом обеспечивала себя за счет экспорта леса, риса, железа и других полезных ископаемых, то Страна Ветра, почти сплошь покрытая пустынями, была вынуждена искать источник дохода для своей казны в другом месте и сделала основной упор на развитие технологий и искусства шиноби. Так, по уровню технического развития в том, что касалось ирригации полей и выращивания овощных и зерновых культур в условиях пустыни, им не было равных. Суна стала первой деревней в мире, полностью перешедшей на электрическое освещение и уже вовсю использовавшей новые источники энергии в сельском хозяйстве и промышленности. Здесь производили одни из самых известных и используемых во всем мире удобрений и кормовых добавок, а также Скрытый Песок был лидером в области селекции и выведении новых сортов сельскохозяйственных растений, более стойких и плодовитых. Что же касается военного потенциала Страны Ветра, то их шиноби по праву считались одними из лучших в мире и в этом негласном рейтинге превосходили даже Коноху, которая в том числе и из-за нестабильной внутренней политической ситуации не могла пока конкурировать с ними на равных. Их услугами пользовались не только в их родной стране, но также и за ее пределами — порой заказы к Казекаге приходили даже с другого конца материка, и его люди всегда безукоризненно и в срок выполняли все поставленные перед ними задачи. Такой железной дисциплине, позволившей Суне подняться на самый верх иерархии и прочно там обосноваться, шиноби во многом были обязаны своему лидеру — Первому Казекаге Рето, который не только железной рукой устранил всех своих потенциальных соперников за место во главе деревни, но и объединил все разрозненные пустынные кланы шиноби, сумев примирить между собой белокожих кочевников, слишком гордых, чтобы первыми протянуть руку и заключить мир, и смуглолицых жителей оазисов, которые одними из первых начали выращивать в Стране Ветра зерно и плодовые деревья. О его характере ходили легенды, и Хаширама должен был признать, что испытывает некоторый трепет в преддверии их встречи. Но в то же время — воодушевление и убежденность в том, что они обязательно найдут общий язык. Страшные истории о том, что Казекаге чуть ли не собственной рукой убил в колыбелях всех детей своих братьев, чтобы не допустить соперничества за лидерство внутри его клана, он считал за байки, созданные по той же схеме, что и ореол безжалостных кровожадных убийц, до сих пор витающий где-то над кланом Учиха. И хотел убедиться во всем лично, прежде чем делать долгоиграющие выводы. Первый Хокаге жил в Суне уже почти неделю, но пока проводил время, либо бестолково шатаясь по улицам, либо наблюдая за бесчинствованием ветров из окна своей комнаты. У Первого Казекаге никак не находилось на него времени. Тобирама, будь он тут, наверняка бы сказал, что таким образом лидер Суны набивает себе цену и пытается дать Хокаге понять, кто тут главный и на чьих условиях пройдет эта сделка. Широ же, которого Хаширама взял с собой в качестве сопровождающего, был более рассудителен в своих суждениях и утверждал, что им вообще очень повезло, что Рето так быстро пошел им навстречу и согласился принять их у себя. Вообще Нара воспринимал все происходящее с большим интересом — несмотря на то, что он и прежде довольно часто сопровождал Первого в его заграничных поездках, в Стране Ветра ему прежде бывать не доводилось. Он находил ее «чарующе странной» и говорил, что в перезвоне фульгуритовых подвесок ему чудятся голоса духов, стучащих в окна и просящих, чтобы их впустили внутрь. В этом был свой смысл, поскольку культ смерти и загробной жизни занимал в культуре Страны Ветра очень важное место. Мертвецов здесь бальзамировали и хоронили в каменных гробницах их предков, считая, что только так душа покойного найдет путь к ним на том свете. Одной из самых необычных и по-своему даже пугающих традиций, связанных с погребением, здесь было изготовление деревянных шарнирных кукол в человеческий рост, чье лицо полностью повторяло черты усопшего. Такие куклы хранились в его семье на протяжение сорока дней после его смерти, и лишь потом они переносились в гробницу и устанавливались рядом с саркофагом. Считалось, что душа умершего на протяжении некоторого времени после смерти порой возвращалась в свой дом, и такая кукла становилась для нее вместилищем, давая возможность близким проститься. Не стоило и говорить, что порой эти погребальные куклы были настолько реалистичными, что казались живыми и без всяких историй об одержимостях. Мастерство их изготовления передавалось из поколения в поколение и хранилось в семейных архивах. Самым известным кланом, занимающимся этим древним искусством, были Акасуна, клан из Красных Песков. Об их куклах ходили мрачные легенды, повествующие о том, что на самом деле души, вошедшие в них, оказывались в ловушке и уже более не были способны их покинуть, становясь заложниками и марионетками своих тюремщиков. Хаширама в эти сказки не верил, однако они очаровывали его своей мрачной самобытностью — и он легко мог понять, почему в них верили люди, живущие в этом краю, где треть года небо было затянуто коричнево-серой пеленой песчаных бурь, а земля была погружена во мрак. После того откровения, случившегося с ним во время схватки с Мадарой, когда он внезапно, пусть и всякого на то желания сумел прочувствовать и понять главную трагедию клана Учиха, на своей шкуре ощутив боль от разрыва одной из самых важных в его жизни связей, Сенджу теперь испытывал смутную, но настойчивую жажду познания других. Много лет он равнял всех людей под одну гребенку, искренне считая, что все в глубине своей души схожи своим стремлением к счастью и покою, но теперь его взгляды постепенно менялись, и он приходил к осознанию того, сколь подвижна и непостоянна человеческая психика и сколь многое влияет на нее на протяжении жизни. И что разные обстоятельства жизни, взросления и сложившихся в семье или стране устоев могут породить совершенно непохожие друг на друга общества, в которых само понятие добродетели, вроде бы кажущееся таким однозначным и неизменным, может быть понято и истолковано совсем по-разному. К примеру, белокожие женщины Суны до сих пор покрывали волосы платками — традиция, родившаяся из необходимости защищать их от песка и солнца во время долгих переходов по пустыне и постепенно ставшая частью культурного фона. На женщину без платка смотрели косо, в ее адрес даже могли полететь оскорбления и угрозы. Хашираме стало доставлять удовольствие разбираться в такого рода вещах, нащупывая в сумраке времен конец той нити, что, запутавшись в самой себе, превращалась в замысловатый узор на гобелене нынешних нравов и обычаев. И постепенно мужчина пришел к поразительному и немного грустному открытию, что доброта к другим не была универсальным ключом к решению любой проблемы. Порой то, что один считал благом, оказывалось злом для другого, и где именно пролегала та тонкая грань, та однозначная неизменная истина, в которой люди со всех уголков земли способны были понять друг друга, он пока не знал. Встреча с Первым Казекаге проходила в его водных садах — месте, которое одновременно смотрелось так непривычно и так гармонично в этих пустынных землях. Округлая площадка из светло-желтого песчаника была окружена водой, чей уровень поднимался почти вровень с краями самой площадки. В искусственном пруду цвели нежно-розовые лотосы и нимфеи, вдоль его берегов были высажены желтые и лиловые ирисы, а перекинутые к каменному островку горбатые мостики укрывали от посторонних глаз густые ивовые косы. Воздух был наполнен сладким запахом апельсинов, которые Рето медленно и аккуратно чистил от кожуры, когда Хаширама и его помощник, приведенные сюда шиноби Песка, заняли свои места напротив него. Казекаге на вид было около сорока лет, но в его темно-каштановых волосах, собранных в короткий топорщащийся хвост, не было видно и проблеска седины. Он держался очень спокойно, но назвать его расслабленным просто не поворачивался язык — наоборот, этот человек напоминал монолитную скалу, каменно-твердую и не способную ни на какие уступки. Тем не менее он довольно вежливо поприветствовал подошедшего Хокаге. — Рето-сама, я благодарю вас за ваше время и возможность обратиться к вам лично, — почтительно склонив голову, произнес Хаширама. — Ваша благосклонность очень много значит для меня. — Не стройте иллюзий, Хокаге, — предупредил его он, сдвинув густые темные брови. — Этот разговор, которого вы так жаждали, может обернуться крахом всех ваших надежд, если мы с вами не сможем услышать друг друга. — Я надеюсь, что сможем, — кротко отозвался тот. — Я уже озвучивал вашим приближенным причину своего приезда, и мне хотелось бы знать, сможете ли вы помочь мне. Рето закончил чистить апельсин и принялся аккуратно разламывать его на дольки, отчего его сладкий запах стал еще сильнее и ярче. Затем, помедлив, Казекаге подвинул к своему гостю блюдечко с половиной солнечного фрукта. — Все просто, — произнес он. — Вы мне, я вам. Вы просите открыть вам секреты наших запечатывающих техник, и, согласитесь, это не та информация, которой могут вот так запросто поделиться за чаем два друга. А ведь мы с вами даже не друзья, Хаширама-сама. — Я понимаю вас, — серьезно кивнул Сенджу. Потом, взяв себе одну дольку, подвинул тарелочку к Широ, который уже целую минуту пожирал глазами экзотический фрукт. — И я готов выслушать ваши условия. Рето удовлетворенно кивнул и переплел пальцы, коснувшись ими подбородка. — Для начала расскажите мне подробнее о вашей проблеме, — попросил он. — Дело касается моей супруги, — стараясь говорить спокойно и обстоятельно, начал Первый Хокаге. — Она джинчуурики, как вам известно. И она носит ребенка, который должен родиться в середине февраля. Я искренне опасаюсь, что во время родов Хвостатый может выйти из-под контроля или навредить ей и малышу. Ваша деревня была первой, кто сумел подчинить и обуздать биджу — еще до того, как это удалось мне. И я надеюсь, что у вас есть нужные мне ответы. Я хочу защитить свою семью и не имею права на ошибку. Прошу, помогите мне. Он склонил голову, чувствуя, что ему не хватает воздуха и что грудь словно бы что-то сдавило изнутри. Если бы это помогло, он бы умолял этого сурового человека о помощи на коленях, но что-то ему подсказывало, что подобное проявление чувств Казекаге не только не поймет, но и посчитает за слабость. Почему-то именно здесь и сейчас Хашираме вдруг стало страшно, как будто, произнеся все эти слова вслух, он понял, что времени у него почти не осталось. — Я слышал о ваших техниках запечатывания с использованием амариновых шаров, — неторопливо и очень деловито произнес Казекаге. — Я был бы рад узнать побольше о ней, а также о перспективах практического использования таких шаров с биджу внутри. — Да, — без колебаний согласился его собеседник, не успел его помощник и рта открыть. — Я готов дать вам доступ ко всем нашим исследованиям в области амарина, однако должен сразу предупредить, что технология такого рода запечатывания пока оправдала себя исключительно как временная мера и способ транспортировки Хвостатых. Мы не нашли способа извлекать из них чакру, не подвергая всю структуру риску внутреннего разрушения. — Вы не нашли, — веско возразил Рето. — Это не значит, что такого способа нет. — При всем моем уважении к вам, этой проблемой занимался лучший мастер фуиндзюцу из всех, с кем я когда-либо имел честь быть знаком, — тактично заметил Хаширама. — И раз она сказала, что извлечение невозможно, я склонен верить ее суждениям. — Вашему мастеру было бы полезно поработать в более современных и оснащенных лабораториях, — ничуть не смутился тот. — Тогда, возможно, ее прогнозы и суждения бы изменились. — Я думаю, это можно устроить, — помедлив, кивнул Сенджу. — Однако так вышло, что этот мастер — и есть моя жена. И чтобы представить ее к вашему двору и объединить наши усилия по контролю и использованию чакры Хвостатых, я должен обеспечить безопасность ей и нашему ребенку. Губы Рето тронула одобрительная усмешка — как будто он признавал удачный ход своего соперника, которому в некотором роде удалось загнать его в угол. — Ваш подход к изучению природы Хвостатых лежит в области логики и строгой науки, Хокаге, — задумчиво произнес он, вглядываясь в мягкое марево розово-белых соцветий за спиной своих гостей. — Мы же, жители Суны, склонны к более духовному и, если мне позволено будет так сказать, мистическому восприятию их силы и земного предназначения. Мы видим в Однохвостом, что долгие века обитал на наших землях, не скопление чакры, но мятежного духа, усмирить которого под силу только другому духу, более сильному и просветленному. — Прошу, расскажите об этом, — проговорил Хаширама, с трудом сдерживая свое нетерпение. — Однохвостый был найден нами в заброшенном старом храме, — сказал Рето, чей взгляд заволокло пеленой воспоминаний. — Сперва мы приняли его за демона и попытались убить, но поплатились за это морем крови и жизнями собственных людей. Тогда один из наших священников сказал, что мы все делаем неверно и что поражение было нашим наказанием за черные помыслы, наполненные ненавистью. Он сказал, что единственный способ постигнуть мистического зверя это смирение и открытый разум. Он спустился к нему без оружия и доспехов и говорил с ним на древнем языке, что давно был похоронен под толщей песка. И Однохвостый услышал его и ответил ему. — Ответил? — не поверил своим ушам Сенджу. — Вы хотите сказать, что он... разумен? — Не более, чем иной капризный ребенок, как я слышал, — отмахнулся Рето. — Но да, это так. Однохвостый заговорил со священником и не навредил ему. С тех пор этот человек охраняет его, практически не покидая пределом храма. — Я должен поговорить с ним, — взволнованно произнес Хаширама, с трудом сдержав порыв немедленно подняться на ноги. — Я почти уверен, что он сможет мне помочь! — Храм Заблудших Душ находится в трех днях пути от Суны на запад, — заметил Казекаге, снова устремив внимательный взгляд своих темных глаз к лицу Сенджу. — Зимой в пустынях нередки песчаные бури и если вы уйдете так далеко от деревни, вам будет намного сложнее вернуться назад. Вы сказали, ваша жена должна разрешиться от бремени в феврале. Не мне вам советовать в таких вещах, Хокаге, но не лучше ли вам будет сейчас вернуться к ней? Как человек, лично заинтересованный в том, чтобы ваша мастер фуиндзюцу благополучно перенесла это непростое испытание, я бы хотел быть уверен, что вы будете рядом, когда все начнется. — Казекаге-сама прав, босс, — негромко заметил Широ, все еще гоняющий во рту косточку от апельсина. — Нам стоит вернуться в Коноху. — Нет, — решительно покачал головой он. — У нас еще есть время. Три дня до Храма Заблудших Душ, день на разговор, три дня обратно. С учетом дороги до Конохи я буду дома еще до февраля, а значит волноваться не о чем. Прошу прощения за мою категоричность и несдержанность, но... Я не могу позволить, чтобы это произошло снова. — О чем вы? — ровным голосом уточнил Казекаге. Правда о случившемся в Узушио так и не достигла материка, задавленная в зародыше стараниями Ашины и Первого Хокаге, и Хаширама, поняв это, испытал облегчение. — Я обещал защитить ее, и я знаю, что могу сделать больше, если не сдамся, — ответил он, вставая на ноги. — Я должен идти до конца, чего бы мне это ни стоило. Я знаю, что поступаю правильно и что другого выбора у меня просто нет. — Хорошо, — пожал плечами Рето, глядя на собеседника прищуренными напряженными глазами снизу вверх. — Поступайте так, как считаете нужным. Но помните о нашем соглашении, Хокаге — когда ваша жена оправится после родов, я жду ее здесь, в Суне. Ее и все ее записи об амариновых шарах. Вы дали мне обещание, и я настаиваю на том, чтобы вы его сдержали. — Я вас понял, Казекаге, — отозвался тот и поклонился ему. — Я сдержу свое слово. В тот момент, давая очередное обещание, от которого на этот раз зависело куда больше, чем Хаширама мог себе представить, мужчина совсем позабыл о том, как часто ему в последний год приходилось нарушать данное кому-то слово. Как страстно он каждый раз верил в то, что сможет исполнить задуманное, и как жестоко судьба вмешивалась в его планы. И сейчас, устремляясь вместе с Широ навстречу разгорающемуся, подобно мифической огненной птице, пустынному рассвету, Первый Хокаге, как и прежде, был глубоко убежден, что ему удастся все сделать правильно.

~ * * * ~

— Ты мне совсем не нравишься, — покачала головой Амари, в очередной раз приподнявшись и приложив ладонь ко лбу Мито. — Вот спасибо на добром слове, — с иронией фыркнула та, но из-за общей слабости ее голос прозвучал тоненько и прерывисто, как мяуканье котенка. — Я не об этом, глупая, — чуть скривилась ее подруга. — Ты плохо выглядишь, серьезно. Я очень за тебя волнуюсь. — Не волнуйся, у меня все хорошо, — не слишком убедительно отозвалась Узумаки. — Просто устала. Доктор Кимура говорит, что мне нужно больше отдыхать. Но ее подругу это не убедило. — Да ты только и делаешь, что отдыхаешь! — возмутилась она, поднявшись на ноги и открыв сёдзи пошире, чтобы в спальню, где лежала Мито, поступало больше свежего воздуха. — Скоро прирастешь к этой постели. — Это называется покой и постельный режим, — не глядя на нее, пробормотала молодая женщина, привычным жестом укрывая свой большой живот. — Я в порядке, правда. — И словно бы в противовес собственным словам она в тот же момент поморщилась, как от резко кольнувшей ее боли. — Что такое? — тут же вскинулась Учиха. — Ничего. Это... бывает. Просто... — Она помедлила пару секунд, словно преодолевая внутреннее стеснение, а потом подняла рубашку, открывая округлившемуся взгляду Амари густо-черные линии печати, обхватывающие нижнюю часть ее живота. Обычно они были не видны, но в последние несколько дней, вскоре после отъезда Хаширамы, стали проступать все явственнее, а теперь вдоль линий фуиндзюцу шло ощутимое жжение, порой усиливавшееся до такой степени, что кожа вокруг них начинала краснеть и саднить. — Что это за хренов ужас? — почти по слогам спросила Учиха, с трудом сдержав порыв немедленно отшатнуться в сторону. — Она слабеет, — отозвалась Мито. — Я поддерживаю ее, как могу, но... — Это же... Это... Нужно что-то делать! — Все-таки в ее голосе зазвучали вполне явственные панические нотки. — Нужно кого-то вызвать и... Может, я могу помочь? Ты скажи, я все сделаю, я просто... — Ты такая милая, — с чувством улыбнулась Узумаки, склонив голову набок, а потом аккуратно оправила свою одежду. — Не беспокойся, это вполне естественный процесс, но все под контролем. Все будет хорошо. — Откуда у тебя такая уверенность? — нахмурилась Учиха. — Ты лежишь тут почти неделю, по цвету уже не отличаясь от стен, твой муж черт знает где, а на твоем животе процветает пугающий анатомический абстракционизм, и я что-то совершенно не вижу ничего хорошего ни в одном из этих пунктов. — Это дитя любви, — не слишком понятно проговорила Мито, и ее взгляд обратился внутрь, сосредоточившись на каком-то приятном воспоминании. — Поэтому с ней все будет хорошо. Иначе никак. Я это знаю, и мне этого достаточно. Амари прекратила мерить спальню подруги широкими нервными шагами и, устремив на нее полный сострадания и тревоги взгляд, сказала: — Я не знаю, чем там опаивает тебя твой доктор, чтобы ты была такой благостной, но, признаюсь, я бы тоже хлебнула чего-нибудь такого. Мито приглушенно рассмеялась, качая головой, и на ее щеки на некоторое время вернулся слабый румянец. — У меня все хорошо, — как мантру повторила она. — Но мне приятно, что ты обо мне беспокоишься. Спасибо, что зашла и что держишь меня в курсе. Мне важно чувствовать, что я пока не превратилась в бесполезное полено. — Да, да, — рассеянно пробормотала ее подруга, взъерошив свои короткие темные волосы. — Не волнуйся, с этим я разберусь. Ты пока отдыхай. — Лисицы больше ничего не нашли на ту шпионку, о которой ты говорила? — уточнила Мито, поудобнее усаживаясь в кровати и поморщившись, когда край тяжелого зимнего одеяла задел ее воспаленную кожу. — Есть предположение, что она как-то связана с поместьем Сенджу — возможно, живет в нем или рядом, — не слишком охотно отозвалась Учиха, которой не хотелось нагружать подругу лишними тревогами, которые той сейчас были противопоказаны. — Несколько дней назад один из шиноби, живущих там, обнаружил в своей подушке странную бумажную печать неизвестного происхождения. Но когда он попытался просканировать ее, чтобы понять, для чего она, она просто вспыхнула и рассыпалась в пепел. Лисицы допросили всех, кто имел доступ к его спальне, но пока не выяснили ничего определенного. — А что Тобирама? — нетерпеливо перебила ее Мито. — И АНБУ? Им тоже ничего не удалось узнать? Амари упрямо поджала губы и нахмурилась. Она так и не рассказала ни о чем мужу. В тот день, когда она впервые увидела его рядом с Шимурой Джиной, то просто забыла обо всем. А после, посвятив некоторое время слежке за ней и выяснив кое-какие весьма сомнительные подробности ее личной жизни, молодая женщина и вовсе пришла к выводу, что Тобираме, который, судя по всему, не мог и не желал быть объективным по отношению к Шимуре, не следует ни о чем знать. По крайней мере, пока Амари не удастся подтвердить все свои подозрения. — Мито, ты мне доверяешь? — спросила она подругу, не став отвечать на ее вопрос. — Да, конечно, без вопросов, — кивнула та. — В чем дело? — Думаю, я знаю, кто эта женщина, — серьезно отозвалась Учиха. — И сегодня именно тот день, когда я смогу получить доказательства своей теории. — Что ты задумала? — сразу спросила Мито, подавшись вперед и проигнорировав новый всплеск нудящей боли внизу живота. — Это не должно тебя волновать, милая, — поджав губы, покачала головой та, снова садясь рядом и с усилием укладывая подругу обратно на подушки. — Тебе сейчас нужно думать только о своей малышке и больше ни о чем, хорошо? Я все сделаю, и завтра все будет кончено, обещаю. Они поспорили еще некоторое время — Узумаки убеждала подругу рассказать ей о том, что она планирует делать и кого подозревает, но та была непреклонна и отмалчивалась до последнего. В конце концов, утомленная этим бесполезным спором, Мито сдалась и отпустила ее под честное слово, что будет первой, кто обо всем узнает, когда дело будет сделано. Когда Амари вышла на улицу, уже начало смеркаться. Согласно полученным от Лисиц данным, муж Джины сегодня утром ушел на миссию, а сама она должна была допоздна задержаться на собрании АНБУ, поэтому Данзо сегодня гостил у родственников на соседней улице. Дом Шимуры должен был быть пуст, и это был тот самый удобный случай, которого Амари ждала так долго. За прошедшие месяцы слежки она хорошо изучила расположение всех комнат внутри и знала, куда ей следует направиться в первую очередь. Здание не охранялось никакими барьерными техниками, и для куноичи ее уровня проникнуть в него незамеченной не составляло ровным счетом никаких проблем. Учиха не чувствовала, что поступает неправильно — более того ее вела вперед глубокая убежденность в собственной правоте. Тот факт, что Джина втерлась в доверие к ее мужу и так настойчиво искала его внимания, отлично дополнял гипотезу о том, что все это время она была шпионом Последователей. Прилюдно отрекаясь от своего дяди и называя его предателем, она тем не менее все эти годы поддерживала с ним тайную переписку. Одного этого было бы достаточно, чтобы выдвинуть ей официальное обвинение в измене и потребовать объяснений, но благодаря протекции Тобирамы и его... столь неоднозначному к ней отношению, женщина стала неприкасаемой, и, чтобы усадить ее на скамью подсудимых, требовались куда более весомые и неоспоримые доказательства. И тот факт, что Лисицы доподлинно установили связь Последователей с некой женщиной в Конохе, возможности которой позволяли ей дотянуться до самого поместья Сенджу, лишь сильнее убеждал Учиху в том, что она на верном пути. Слишком много совпадений, а дыма без огня, как известно, не бывает. Дом Шимура встретил ее напряженной тишиной, слегка разбавляемой тиканьем больших напольных часов. Здесь, как и во всяком другом жилом доме, чувствовался свой особый запах, складывающийся из запахов еды, одежды и тех, кто здесь жил. Амари он не понравился. Это был запах предательства и дурных намерений — и в этот момент она ясно вспомнила слова Мидори о том, что скверные делишки имеют свой особенный аромат. Что ж, пожалуй, Инузука была права на все сто. Многократно измерив длину этого коридора шагами по соседней крыше, Учиха могла бы пройти его с закрытыми глазами. Заворачивая за угол, она почувствовала себя так, словно сама давно жила в этом доме, настолько он вдруг стал казаться ей знакомым. Здесь располагался личный кабинет Джины, где она запиралась вечерами и порой даже ночевала. Ее муж иногда приходил и стучался в дверь, но она не открывала. Они не кричали, переговаривались тихо, но Амари, наблюдавшей за всем этим через окно, было ясно, что мужчина был очень зол. Он просил Джину не глупить и впустить его, говорил, что она совершает ошибку и что провоцирует своим поведением недостойные слухи о нем и его семье. Все это Амари читала у него по губам, и каждое его слово, которое в иных обстоятельствах могло бы быть истолковано десятком разных способов, казалось ей очередным подтверждением ее домыслов об интрижке между Джиной и Тобирамой. Учиха изо всех сил пыталась убедить себя в том, что ее заботит не сам этот факт, а его возможные последствия в свете ее подозрений относительно связи Шимуры и Последователей, но правда была в том, что она хотела, чтобы женщина оказалась злодейкой и предательницей. Бросить мужу в лицо доказательства ее вины и смотреть, что он будет с этим делать, было бы просто восхитительно. Выпрямившись во весь рост, Амари увидела, как вокруг ее тени на противоположной стене кабинета медленно танцуют неторопливые снежные хлопья. Обернувшись через плечо, она окинула взглядом яркий электрический фонарь, светивший прямо в окно, и отстраненно отметила, как необычно и отчего-то уютно выглядит беззвучно падающий снег в его лучах. А еще что ей стоит быть осторожнее и не попадаться в полосу света, если она не хочет привлечь к себе внимание жителей соседних домов. Отойдя в сторону, Учиха активировала шаринган и с его помощью без проблем отыскала самое защищенное место во всем кабинете — закрытый с помощью блокирующей бумажной печати сундук с документами. Молодой женщине подумалось, что таким образом Джина прятала свои личные бумаги даже не от воров, а от собственного мужа, отношения с которым у нее, очевидно, были весьма сложными. Печать была сложной, многоступенчатой и замкнутой на самой себе, то есть в ее структуру нельзя было вмешаться извне, не зная точного набора ручных печатей и количества чакры для открытия замка. Амари доводилось встречать такие во времена своих миссий за пределами деревни, и она знала пару хитростей для того, чтобы их обойти. Пришлось потратить немного времени и использовать ртутные чернила для нейтрализации чакрового заряда, но в итоге Учиха добилась того, чего хотела, и откинула крышку сундука. Своей работой она осталась довольна — сама печать почти не пострадала, и ее впоследствии можно было вернуть на место. Наскоро перебрав бумаги Шимуры и отложив в сторону те, что показались ей неинтересными, Амари с предвкушением запустила пальцы в стопку с письмами. Просматривая их, она вдруг поймала себя на мысли, что ожидает увидеть среди них строгий мелкий почерк своего мужа. Нахмурившись, молодая женщина помотала головой, гоня эти опасения прочь. Она была здесь не за этим. Ей нужно было совсем другое. — Да! — не сдержала приглушенного восклицания она, обнаружив искомое на самом дне сундука, в одном из стандартных потайных отделений. Начав выстраивать свою гипотезу о связи Джины с Последователями, она внимательно изучила те немногие оставшиеся после ее дяди бумаги, которые позволяли составить общее впечатление о его почерке и манере письма. И теперь, глядя на узкие и слегка клонящиеся вправо иероглифы, она не сомневалась, что нашла то, что нужно. Письма не были зашифрованы, что само по себе было странно для тайной шпионской переписки, но в тот момент Учиха была слишком рада тому, что ей удалось обнаружить хоть что-то, что не обратила на это внимание. Однако по мере того, как она углублялась в чтение, лицо ее становилось все менее довольным. «Джина-чан, я благодарен тебе за то, что ты не забываешь старика. Жаль, я не могу послать тебе баночку свежего меда, в этом сезоне он удался на отлично. Я даже продал немного одному пареньку, чтобы он отвез его на ярмарку. Хотел было поехать сам, но в последний момент старая, вдолбленная годами привычка держаться в тени взяла свое. Уверен, ты бы сказала, что я зазря волнуюсь, поскольку давно вышел из игры, но, поверь, когда поживешь с мое и накопишь столько чужих секретов, то начнешь остерегаться каждой тени...» Дальше он писал про пчел и как готовит их к зимней спячке, а в конце интересовался успехами Данзо в Академии и советовал ему больше читать и гулять на свежем воздухе. Ни дать, ни взять заботливый дедушка, вышедший на пенсию и ни сном ни духом не ведающий ни о каких заговорах и предательствах. Досадливо скривившись, Амари взялась за другое письмо, потом за третье и четвертое. К концу последнего у нее появилась вполне определенная теория о том, что все эти пчелы и мед были кодовыми словами, а на самом деле речь в этих посланиях шла о чем-то совсем ином. Но вот так с ходу она не могла предположить, о чем именно, как ни пыталась напрячь фантазию. Ее внимание привлекло только последнее письмо от Иори, где он писал о том, что временно переезжает, чтобы помочь одному старому знакомому «разобраться с небольшим дельцем на западе». Ничего более ясного и конкретного в тексте не было, но Учиха, уже успев убедить себя, что ей просто следует копнуть немного глубже, не собиралась отступать и решила на скорую руку переписать последнее послание, чтобы более внимательно изучить его дома. — Ты не слишком-то осторожна, верно? От прозвучавшего позади нее голоса Амари вздрогнула всем телом и только чудом удержала прыгнувший в руку кунай от броска в сторону потенциальной опасности. С трудом вернув себе хотя бы подобие самообладания, она обернулась и увидела стоящую в углу Джину. Руки женщины были сложены под тяжелой налитой грудью, а черные с серебром волосы были распущены и лежали на ее плечах. Болотного цвета глаза смотрели с изрядной долей скепсиса и раздражения, которое, надо полагать, накапливалось по мере того, как хозяйка дома наблюдала за бесчинствованиями ее незваной гостьи. — Как ты здесь... — Учиха замолкла, сконфузившись и поняв, что своими словами лишь глубже копает себе яму. — Шимура это клан шпионов, — отозвалась Джина. — Мы умеем оставаться незаметными там, где иные не могут. Ты действительно думала, что я не замечала твоих настырных преследований все эти месяцы? Серьезно, я была лучшего мнения о клане Учиха. Выйдя из угла, женщина подошла к своему столу, от которого попятилась обомлевшая Амари, и зажгла на нем настольную лампу. Желтый свет выхватил из темноты ее строгое и по-своему красивое лицо и ясно обозначил морщинки в уголках ее глаз. Джина была намного старше Учихи, но молодая женщина поняла это только сейчас, столкнувшись с ней лицом к лицу. — И ты... позволила мне? — не поверила своим ушам Амари. — Пробраться к тебе в дом и... копаться в твоих вещах? — Я хотела, чтобы ты лично убедилась в том, что ошибаешься в своих подозрениях, — устало отозвалась Шимура, сев в свое кресло и откинувшись на его спинку. — Теперь ты довольна? — Откуда ты... — Догадка поразила ее, прежде чем Учиха закончила фразу. — Он рассказал тебе, верно? — Верно, — не стала спорить ее собеседница. — У Тобирамы не было причин скрывать от меня что-то настолько вопиюще глупое. Он предлагал мне сразу поговорить с тобой, но мне было интересно, как далеко ты готова зайти, чтобы доказать свою бредовую идею. И вот ты здесь. — Она развела руками. Амари чувствовала себя дурой, но даже не это ранило ее больнее всего. Тобирама рассказал этой предательнице о ее подозрениях. Он свел на нет все ее усилия, но что куда хуже — он скорее был готов поверить Шимуре, чем своей собственной жене. И это после всего, что между ними было! После того, как она всерьез начала верить, что их отношения это не просто приятное времяпрепровождение под одеялом, а нечто большее. Эта мысль жгла ее изнутри каленым железом, и Учиха не находила в себе сил справиться с ней или заглушить эту рвущую ее на части боль предательства. — Амари, послушай, — неожиданно мягко проговорила Джина после того, как эмоции Учихи весьма недвусмысленно отобразились на ее исказившемся лице. — Если ты признаешь свою ошибку, я приму твои извинения и не буду заявлять о случившемся публично. Я сделаю это ради Тобирамы и потому, что никому из нас это не нужно. — Ты спала с ним? Она не хотела это спрашивать. До последнего не хотела, но слова вырвались у нее как будто против ее воли. На губах Шимуры появилась самодовольная улыбка — так улыбается человек, хранящий некую тайну и упивающийся собственным превосходством от того, что, кроме него, никто ее не знает. — Амари, пойми, ты совсем еще девочка, маленькая, неопытная и самоуверенная. А Тобирама мужчина. — Это она произнесла с особенной нежностью, от которой Учихе захотелось завизжать и вцепиться ей в лицо. Но она усилием воли подавила этот неуместный, пусть и такой приятный, порыв. — Ты мечешься от одного к другому, то сбегаешь на полгода, то сидишь в Конохе безвылазно, заставляя всех и его в том числе нервничать и задаваться вопросом о том, что тебе нужно на самом деле. А теперь затеяла всю эту шпионскую истерию... Твое поведение лишь сильнее убеждает его в том, что ты по сути еще ребенок, не умеющий ценить чужие чувства. А его чувства такие хрупкие и ранимые, ведь прежде они приносили ему только боль, и он сам подсознательно ждет повода отказаться от них, чтобы снова быть в безопасности. Ты хочешь дать ему этот повод? Я нет. И поэтому я еще раз прошу тебя признать свою ошибку и покинуть мой дом. Обещаю, Тобирама ни о чем не узнает. — Хочешь, чтобы я скрыла тот факт, что ты поддерживаешь связь с предателем Конохи и бывшим Последователем? — с вызовом спросила Амари, подняв письмо Иори, которое все это время держала в руке. От переполнявшей ее злости у нее шумело в ушах. Но в отличие от Мито, которая давно привыкла к ярости и умела управлять ею хладнокровно и жестко, как дрессировщик управляет диким зверем на арене цирка, Учиха уже почти ничего не соображала, и всего, чего ей сейчас хотелось, это броситься на соперницу с кулаками и разбить в кровь ее самодовольную улыбку. — Ты сама видела, что в этих письмах нет ничего предосудительного, — мягко проговорила Джина, инстинктивно почувствовав, что сейчас лучше сбавить напор. — Хочешь рассказать о них? Расскажи. Только поразмысли о том, кто из нас в итоге пострадает от этой истории больше. Думаешь, если Тобирама узнает, как именно ты получила эти письма, он погладит тебя по головке и похвалит? Амари замешкалась. Перед ее мысленным взором встало уставшее и полное досады лицо мужа — такое, каким оно было в их последний разговор. Он уже все для себя решил тогда, и сейчас, как бы она ни оправдывалась, не поверит ей. Если только у нее на руках не будет неоспоримых и не голословных доказательств. — Ты зря считаешь меня беспомощной, — гордо вскинула голову Учиха. — И ты зря думаешь, что я отдам тебе его просто так. Ты можешь считать себя трижды мудрой и четырежды взрослой и понимающей, но тебе никогда не изменить того, что твой клан замарался в грязи по самые уши. И пусть ты и Тобирама предпочитаете делать вид, что этого никогда не было, тебе от этого не отмыться. А я, уж поверь, многое знаю о том, как тяжело смывать кровь и грязь с герба своего клана. С этими словами Амари развернулась и, открыв щеколду окна, выпрыгнула на улицу. Приземлившись на скрывшуюся под снежным ковром землю, она выпрямилась и бросила в сторону дома Шимуры последний непримиримый взгляд. Джина стояла у открытой рамы и смотрела на нее с сожалением, но совершенно точно не собиралась ее преследовать или поднимать тревогу. Что ж, так было даже лучше. Вернувшись домой, Учиха некоторое время потратила на то, чтобы привести в порядок бешено скачущие во все стороны мысли и успокоиться. Пробежка по зимним улицам немного привела ее в чувство, но ее все еще потряхивало от состоявшегося разговора. Все произошедшее в доме Шимура вспоминалось как в тумане, но одна фраза, произнесенная Джиной, глубоко засела у молодой женщины в голове. Чувства Тобирамы и его готовность отказаться от них, чтобы не испытывать боли потери и предательства. Ему нужен был повод? Что ж, за этим дело не станет. Сев за свой письменный стол и положив прямо перед собой смятое письмо Иори, Амари взяла чистый лист бумаги и, пробудив шаринган, принялась писать один за другим узкие, слегка наклоненные вправо иероглифы. Столбик за столбиком они складывались в текст, содержание которого при всем желании нельзя было истолковать превратно. Она больше не собиралась решать этот вопрос тихо и по-семейному, давая Тобираме очередную возможность оттолкнуть ее или переиначить ее слова в попытке защитить свою любовницу. Учиха намеревалась поднять этот вопрос публично, созвав внеочередной совет кланов и поочередно дав слово сперва Мидори и остальным Лисицам, а затем тому шиноби, что нашел у себя в подушке бумажную печать неизвестного происхождения. И пусть письмо, что она сейчас писала, было насквозь фальшивым, это не имело никакого значения. Это была ложь во спасение деревни. Да, в первую очередь деревни и Хокаге, а потом уже всего остального. Заканчивая свое дело, Амари улыбалась, и тот, кто бы сейчас увидел ее со стороны, заметил бы в этой полубезумной усмешке нечто смутно знакомое, как нельзя более роднившее ученицу с ее учителем.