Сага об Основателях

— И таким образом мы благополучно завершили миссию! — закончил свой пространный монолог Хирузен, лучась довольной улыбкой. — Ясно, — выразительно протянул Тобирама, переводя взгляд с сияющей физиономии парня на хмурые лица его товарищей по команде. Кохару выглядела совершенно вымотанной, ее угловатые плечи поникли, а грязные каштановые волосы безжизненно свисали над протектором с символом Конохи, повязанном на лбу. Хомура производил впечатление не лучше — помимо грязи на одежде и руках, на его скуле красовалась свежая ссадина, которая так толком и не затянулась и до сих пор немного кровила. И лишь Хирузен, казалось, не только совершенно не устал на миссии, но и получил от нее удовольствие за всех. В этом отношении молодой Сарутоби, совсем недавно ставший совершеннолетним и вступивший в третье десятилетие своей жизни, всегда поражал своего учителя. Он был словно неиссякаемый источник оптимизма, всегда находивший чему улыбнуться. Тобирама, кажется, никогда не видел его расстроенным или чем-то озабоченным — по крайней мере, когда дело не касалось его друзей или семьи. Хирузен падал, набивал шишки, но поднимался с неизменной улыбкой и порой немного пугавшей окружающих бараньей упертостью в готовности идти дальше и напирать до последнего. И его товарищам по команде приходилось скорее плестись за ним следом, потому что поспевать за его прытью у них не выходило с самого начала и с годами они просто бросили свои попытки. Эта команда должна была быть иной, и, формируя ее, Тобирама видел ее лидером Шимуру Данзо. Кохару и Хомура лучше сочетались с ним и по темпераменту, и по стилю боя. Но все пришлось изменить в последний момент, буквально накануне того дня, когда Сенджу собирался обо всем объявить публично и официально стать наставником троих ребят. После того, как Шимура Джина была признана виновной по всем пунктам обвинения в измене и содействии предателям деревни, ее изгнали из Конохи. Единственное, чего удалось добиться Тобираме в том процессе, это избавить женщину от позорного клейма, которое бы не позволило ей в будущем вернуться домой. Их прощание вышло скомканным и болезненным для обоих. Сенджу терзало чувство вины, с которым ему никак не удавалось совладать, и он так и не смог найти нужных слов, чтобы выразить, как ему жаль, что все обернулось именно так. Джина не смотрела ему в глаза, часто хмурилась и выглядела потерянной. Обняв его на прощание, она прошептала ему на ухо несколько слов, которые еще долго эхом отзывались в его беспокойных снах. Я жалею лишь о том, что она ревновала напрасно. Потом она отступила, продолжая улыбаться, и Тобирама вдруг вспомнил, почему эта женщина запала ему в душу много лет назад. Джина всегда умела держать удар, и то, что других ломало и крошило в пыль, ее делало только сильнее. Она ушла из Конохи с гордо поднятой головой, не оставив после себя ни проклятий, ни мстительных обещаний, ни слез. Все это выпало на долю ее сына. Данзо, которого Тобирама прежде считал привязанным в большей степени к отцу, очень тяжело переживал произошедшее. Он еще больше замкнулся в себе, отдалился от своих и без того немногочисленных друзей и оборвал всяческие связи с Тобирамой. В тот день, когда Сенджу пришел сообщить ему о том, что, несмотря на все слухи и обвинения, он не намерен отказываться от своей идеи сделать его своим учеником, Данзо даже не дал ему начать, с порога объявив, что не желает больше его видеть и никогда не простит за то, что тот не вступился за его мать. Впоследствии мужчина предпринимал еще несколько попыток помириться с ним, но Шимура упрямо не шел на контакт. Однажды он и вовсе бросился на своего несостоявшегося учителя с кулаками, а когда эта неловкая схватка закончилась, толком не начавшись, заявил, что приложит все усилия, чтобы стать следующим Хокаге и восстановить справедливость для всех, кого смел на своем пути жестокосердный режим братьев Сенджу. В тот день Тобирама почувствовал, что существовавшая между ним и мальчиком связь была сознательно им разорвана и что, продолжая стучаться головой в стену, он все равно не сможет изменить его решения. Произошедшее в те годы тяжелым грузом лежало на сердце Тобирамы. Он не раз задавался вопросом о том, мог ли поступить иначе и изменить что-то в той роковой цепочке событий, которая началась со случайно подсмотренного Амари объятия и закончилась изгнанием из деревни одного невиновного человека и глубокой раной в душе другого. Возможно, если бы он тогда воспринял обвинения жены всерьез и допустил, насколько далеко она будет способна зайти для того, чтобы доказать собственную правоту, то все бы обернулось иначе. Но он видел в Амари просто маленькую ревнивую девочку и не считал себя обязанным отчитываться перед ней в том, где и с кем проводил свое свободное время. Его чувства к ней затуманили его разум, и он забыл, кем она была. Забыл, что она была Учихой, а Учихи никогда не прощали обид, нанесенных их гордости. Она так и не признала свою ошибку и не извинилась — ни перед ним, ни перед Данзо и его семьей. Просто вела себя как ни в чем не бывало. Они все так же завтракали вместе перед долгим рабочим днем, и она не отказывала ему, если он, скорее просто по привычке, тянулся за поцелуем. И какое-то время Тобираме даже казалось, что они смогут жить так и дальше, притворившись, что он никогда не думал о другой женщине, а Амари в отместку не разрушила ее жизнь. Но ущерб уже был нанесен, пусть даже они тогда этого не понимали. Их брак становился все более формальным, а отношения внутри него — все холоднее. И лишь в постели они по-прежнему легко находили общий язык и так хорошо, как друг с другом, им, кажется, не могло быть просто ни с кем. Помня обо всем, что она натворила, каждый день видя хмурое лицо Данзо в Академии и пустое место Джины на собраниях АНБУ, Сенджу тем не менее не находил в себе сил отказаться от нее. Стискивая в объятиях ее влажное гибкое тело, прижимаясь губами к ее солоноватой коже, собирая с него языком капельки пота и женского сока, он готов был возненавидеть себя за то, отклик какой силы это вызывало в нем. Когда она впивалась ему в спину своими острыми кошачьими коготками и жадно ловила губами воздух, пронзенная электрической судорогой незатихающего удовольствия, он совершенно терял голову и забывал обо всем. Слова, которые они никогда друг другу не говорили, были почти готовы вырваться у него из груди, и чтобы не совершить это недопустимой глупости, он крепче сжимал зубы и иногда закусывал нижнюю губу до крови. Только не после того, что произошло по ее вине. Он не мог вернуть Данзо его мать, но мог сделать для него хотя бы такую малость. В то утро он не ждал ее, и потому, услышав знакомый голос, ощутил невольное раздражение. Судя по всему, Амари встретила Хирузена и остальных в коридоре. Сарутоби уже давно стал все равно что членом семьи, и потому не было ничего удивительного в том, что они остановились немного поговорить. Пока длился этот недолгий и в общем-то бессюжетный разговор, Тобирама вполне всерьез обдумывал возможность удрать через окно. Это никак не соответствовало серьезному образу Второго Хокаге, но было вполне допустимо, учитывая исключительные обстоятельства. Он не хотел видеть жену, не хотел слышать, что она ему скажет, но более всего — не хотел чувствовать себя последним мерзавцем за то, что продолжает жить с ней под одной крышей, разговаривать и даже спать в одной постели. Совсем недавно он узнал, что последняя миссия Данзо закончилась странной смертью одного из его товарищей. Он был ранен во время отступления с территории враждебно настроенных шиноби-отступников, но, согласно отчету АНБУ, которые провели вскрытие, эта рана не была смертельной. И тем не менее Данзо и второй его товарищ вернулись в Коноху вдвоем, а третьего члена отряда нашли с перерезанным горлом в лесу. По показаниям Шимуры, он был еще жив, когда они уходили, и он собирался привести ему помощь, однако показания второго выжившего шиноби ставили эту версию под сомнение. Впрочем, не прошло и пары дней, как он изменил их и полностью занял сторону Данзо. Все это выглядело не самым лучшим образом, однако Тобирама просто не смог себя заставить отдать приказ о проведении повторного расследования. Он догадывался, что они могли найти в этом случае. Он слишком хорошо знал Данзо, для которого успех выполнения миссии всегда стоял на первом месте. Как и в Академии, где Шимура не терпел конкурентов и всегда стремился быть первым во всем, сейчас он стал шиноби, который отказывался признавать поражение — или даже допускать саму его возможность. Сенджу его понимал. Он сам был таким. А еще он когда-то давно обещал себе, что позаботится об этом мальчике и не позволит ему свернуть на кривую дорожку. Поэтому Тобирама постановил прекратить расследование и выплатить семье погибшего парня компенсацию, полагающуюся при гибели шиноби во время выполнения задания. Задним умом он понимал, что поступает неправильно, но за эти годы границы недопустимого и неприемлемого уже совершенно размылись, и мужчина больше не мог позволить себе полагаться исключительно на собственное чувство справедливости. Оно у него давно было ни к черту. Амари вошла без стука, прекрасно зная, что он знает о ее приходе. За эти годы она почти не изменилась, разве что ее лицо немного заострилось и как будто осунулось, но ей это даже шло. Ее изысканно-хищная Учиховская порода проявлялась во всем — в раскосых темно-серых глазах, в прямом и немного вызывающем взгляде, в плавной кошачьей походке и усмешке, вечно таящейся в уголках губ. Остриженные выше линии подбородка короткие волосы молодой женщины были аккуратно зачесаны на одну сторону, а на темно-синей форме куноичи был вышит герб ее клана. Даже выйдя замуж за Сенджу, она не упускала случая напомнить всем и каждому о своем истинном происхождении. И именно сегодня Тобираму это отчего-то особенно выводило из себя. — Что такое? — чуть более резко, чем собирался, спросил он, не поднимая на нее взгляд. — Здесь мои предложения по формированию команд этого года выпуска, — ответила молодая женщина, помахав папкой из коричневой бумаги. — Посмотри и скажи свое мнение. — Да, хорошо, — кивнул он. — Положи в общую стопку. Я посмотрю, как будет время. Она подчинилась, но мужчину не покидало ощущение, что эти бумаги не были главной причиной ее визита. Он упрямо пытался игнорировать ее присутствие, но в конце концов не выдержал и поднял на нее нарочито утомленный взгляд. — Что-то еще? — Хотела узнать, придешь ли ты сегодня ночевать, — отозвалась она. — Оборудовать спальную комнату прямо в здании резиденции было удачной идеей только до определенного момента. — У меня много работы, — отмахнулся Тобирама. — И ты только что лично принесла мне еще одну причину задержаться сегодня подольше. — Не причину, — покачала головой Амари, продолжая внимательно изучать его хмурое лицо. — Просто повод. Мне не нравится, что ты совсем перестал бывать дома. — Очень жаль, потому что лично меня все устраивает, — пожал плечами он. — Амари, у меня много работы. Я буду благодарен, если ты... — Второй прервал себя на полуслове, когда его жена обогнула его стол и встала позади, положив ладони ему на плечи. От нее пахло талым снегом и можжевельником, и он ощущал прохладу ее пальцев даже сквозь ткань одежды. — Почему всегда нужно доводить до этого? — тихо спросила она, склонившись к его уху, и он почувствовал, как короткие прядки ее волос легонько мазнули его по щеке. — Почему нельзя сделать это по-человечески? В чем твоя проблема, Сенджу Тобирама? — Я не понимаю, о чем ты, — дернул плечом он. — Ты заставляешь меня это делать, — с досадой в голосе произнесла Амари. — Всякий раз ты заставляешь меня что-то ломать в тебе, чтобы вернуть тебя назад. Я чувствую это, и это с каждым разом все тяжелее. Я бы отпустила тебя, если бы знала, что ты действительно хочешь уйти. — Может быть, я и хочу? — с вызовом спросил он, повернувшись к ней лицом. Взгляд его темно-алых, с возрастом ставших почти вишневыми глаз был непроницаемым и совершенно нечитаемым, как будто затянутым матовой дымкой. — Может, тебе уже давно стоило прекратить возвращать меня назад? — Отпустить тебя? — задумчиво проговорила она, запуская пальцы ему в волосы и очерчивая линию его скулы. — Моего Сенджу Тобираму? Второго Хокаге и единственного мужчину, который мне до сих пор не надоел? Зачем бы мне в самом деле это делать? Твои мучения — это твои проблемы, но тот факт, что ты никак не можешь принять решение сам и заставляешь это делать за тебя, совсем не говорит в твою пользу. Хочешь прогнать меня? Прогони. Но не рассчитывай, что я уйду сама. Она сжала пальцами его подбородок, и взгляд ее заострился, придав ее лицу хищное и насмешливое выражение. Развернув кресло мужа к себе, она, игнорируя его молчаливое возмущение, грациозно оседлала его, опершись скрещенными локтями ему на грудь и приблизив свое лицо к его. — Это кресло не рассчитано на такой вес, — заметил он, скептически изогнув бровь. — Странно, — выдохнула она, пожав плечами. — Я слышала, что венец правления бывает тяжел. — Амари, мне в самом деле надо работать, — напомнил мужчина. — Не вынуждай меня применять силу. — Вынуждать не буду, — согласилась она. — Могу только попросить. — И наклонившись так низко, что ее легкое дыхание ласкало его губы, она шепнула: — Прошу, примени ее. Не сдержавшись, он сжал ее за талию и, оторвав от себя как будто по-живому, приподнял и посадил на стол, прямо поверх раскрытой папки с отчетами дневного патруля. Сам тоже встал на ноги, намереваясь отойти в сторону, но Амари не дала ему такой возможности, крепко сжав коленями его бедра. Вырваться из захвата ее сильных ног, не используя чакру, было практически невозможно, да он и не особо пытался. Просто стоял и смотрел на нее — раздосадованно и беспомощно, словно пойманный в силок зверь. И в этом была вся суть. Она не отпускала его, а он не находил в себе сил разорвать эту губительную связь своими силами. Она наслаждалась своей властью над ним, и он в такие моменты почти ненавидел ее за это. Но все равно продолжал стоять на месте, когда-то неприступный, холодный и внушающий робость даже самым уверенным в себе, а теперь порабощенный и опутанный с ног до головы. — Это не может так продолжаться, — произнес он, беря ее лицо в ладони. — Ты это знаешь, я это знаю. То, что происходит между нами, просто ненормально. Неужели ты в самом деле готова довольствоваться этой извращенной болезненной привязанностью, упуская, быть может, возможность создать нормальную семью? — Странно слышать такие речи от тебя, Второй, — улыбнулась она, отвечая ему манящим голодным взглядом мерцающих серых глаз. — Но не рассчитывай, что я облегчу тебе задачу. То, что происходит — это твой выбор и твоя ответственность. Если я так тебе невыносима, просто скажи об этом. — Она обвила руками его шею. — Скажи, чтобы я выметалась из твоей жизни, чтобы не появлялась больше у тебя на пороге и забыла все свои брачные клятвы. — Покрывая невесомыми поцелуями его губы и щеки, коловшиеся едва ощутимой щетиной, она продолжала говорить: — Или признай уже наконец, что эту битву ты проиграл. И что хотя ты так и не смог меня простить, отказаться от меня тебе просто не под силу. Он глухо застонал от бессилия и до боли сжал ее плечи, словно всем своим существом изыскивая в себе силы оттолкнуть ее. Но он никогда не был таким сильным, как его старший брат, сумевший однажды преодолеть свою тягу к любимой женщине, опираясь лишь на доводы рассудка и голос совести и разума. Он бы и хотел, но она была так близко и она воплощала в себе все самое запретное и самое желанное, и оттого кружила ему голову лишь больше. И даже образ Данзо и его глаз, пылающих ненавистью, мерк в сравнении с нарастающим голосом желания. Спасение пришло неожиданно — накатило привычно покалывающей волной мурашек, заставивших каждый волосок на его теле встать дыбом. Сенджу Тобирама был лучшим сенсором в своем поколении, и на его нынешнем уровне ему не нужно было даже концентрировать чакру, чтобы почувствовать приближение чего-то по-настоящему внушительного. Амари, почувствовав, что он замер, словно мгновенно окаменел, отстранилась сама и, нахмурившись, спросила, в чем дело. Она не обладала чувствительностью мужа, но за столько лет научилась безошибочно угадывать перемены в его настроении и их причины. И сейчас причина крылась явно не в том, что происходило в кабинете Хокаге. — Хаширама вернулся, — ответил Второй Хокаге, и стальной капкан на его бедрах обмяк, отпуская его на свободу. Они тревожно переглянулись, и внезапно Тобирама почувствовал радость от того, что жена сейчас была рядом. Что бы там ни происходило между ними и какими бы сложными ни были их отношения, это меркло в сравнении с тем, какие новости мог принести маленький отряд его брата. Они встретили его у ворот деревни, и по одному только взгляду на то, что осталось от сопровождавшей Хашираму делегации, стало понятно, что новости эти едва ли будут хорошими. — Тебе удалось переубедить Казекаге, брат? — не здороваясь, спросил Тобирама после того, как выпустил его из крепких братских объятий. Хаширама ничего не ответил. Просто устало покачал головой, как хирург, много часов боровшийся за жизнь пациента на операционном столе, но так и не сумевший сотворить чуда. Итама, стоявший сзади, в этот момент коротко, но выразительно выругался и, обогнув обоих братьев, зашагал в сторону резиденции Хокаге. Его напряженная, болезненно прямая фигура быстро затерялась в синих осенних сумерках. Страна Ветра официально объявила войну Стране Огня меньше, чем через месяц после этого. Формально это было решением даймё, но все понимали, что последнее слово осталось за Казекаге, который более не соглашался ни на какие встречи и переговоры и ясно давал понять, что имеет личные счеты с Конохой и ее Хокаге. Вскоре после этого в обеих странах началась ускоренная мобилизация и переформирование войск, ранее заточенных под миссии на трех-четырех человек. Все шиноби, достигшие звания чуунина и выше, были призваны на службу, и некоторым из них не исполнилось еще и пятнадцати лет. Старшее поколение, имевшее боевой опыт еще со времен Эпохи Воюющих провинций, взяло на себя командование и разделило между собой должности командиров больших и малых армейских подразделений. Первые стычки с летучими разведотрядами прошли на приграничных территориях двух государств, но тогда было скорее похоже, что обе стороны пока только примеряются друг к другу и не нападают в полную силу. Скрытый Дождь был вынужден дать двум армиям разрешение на проход по своим землям, потому как иначе ему пришлось бы присоединиться к одной из сторон или отбиваться от обеих, что никак не вязалось с их провозглашенной политикой невмешательства и нейтралитета. Столь масштабных военных действий с участием шиноби в качестве регулярной армии за всю историю существования Страны Огня еще не было. Прежде феодалы нанимали себе на службу один или два клана: поставить под одни знамена больше становилось уже не только затратно, но и проблематично — у всех старых семей находились давние ссоры и нерешенные вопросы, и к тому же они отказывались подчиняться единому лидеру, предпочитая каждый идти за своим главой клана. Теперь же ниндзя были объединены не фамилиями, но символом Конохи, и все они подчинялись Хокаге, который в свою очередь напрямую отчитывался перед даймё. Они готовы были выступить единым фронтом, плечом к плечу, против общего врага в лице другого государства. И так мечта Сенджу Хаширамы о мире между всеми кланами и общем доме для всех превратилась в затяжную прелюдию к самой кровопролитной войне в истории.

~ * * * ~

Сенджу Тока не участвовала в прошедшей мобилизации, поскольку после возращения из своей ссылки в столицу после дела Последователей так и не вернулась на службу и официально больше не была шиноби Конохи. Она наблюдала за происходящим со стороны, слушала то, что рассказывали посетители, и часто ловила себя на мысли, что цвет закатного неба по вечерам день ото дня казался ей все более зловещим. Ее бывший начальник Кобаяши умер несколько лет тому назад, оставив свою лавку в ее полное и безраздельное пользование. И хотя по поводу его смерти ходило множество разных слухов, которые лишь раззадоривал тот факт, что его ученица была превосходным мастером-аптекарем, способным создать яд без вкуса, запаха и возможности обнаружения в теле после смерти, никто так и не выдвинул против женщины официальных обвинений. После того, как Кобаяши не стало, его дело, как ни странно, пошло в гору. Тока, более не сдерживаемая его правилами и представлениями о том, как следует вести бизнес, развернулась в полную силу. Ее товар говорил сам за себя — в отличие от весьма сомнительных препаратов ее бывшего учителя, снадобья ее собственного приготовления не обладали тяжелыми побочными эффектами и работали куда лучше. Со временем ей даже удалось переманить к себе часть постоянных покупателей аптеки Нара, и к ней пару раз захаживал их посланник с предложением поработать у них. Тока неизменно отвечала отказом, говоря, что больше не потерпит над собой мужчину или женщину, которая будет говорить ей, что она должна делать. К чести клана Нара, следует отметить, что, получив отказ, они сумели принять его с достоинством и более не настаивали. Сенджу Казуэ уже полтора года жила вместе с Токой и ее мужем в их роскошном доме в самом богатом квартале Конохи. Она уже не могла обслуживать себя самостоятельно и нуждалась в присмотре. Сперва Тока нанимала для нее сиделок, но с тяжелым характером ее матери, к старости ставшим просто невыносимым, не смогла сладить ни одна из них. В конце концов, женщина смирилась с тем, что этот груз под силу вынести лишь ей одной, и с тех пор Казуэ жила с ней. Она все чаще впадала в беспамятство, звала своего мужа, погибшего много лет назад, когда Тока была совсем маленькой, порой впадала в буйство и швырялась предметами в стену. Но бывали у нее и светлые периоды, когда она узнавала и дочь, и зятя и в своей привычной манере поучала и наставляла их. Порой к ней приходил и Хаширама, с которым Тока предпочитала не встречаться лично, поручая проводить его своей домоправительнице. Он сидел с пожилой женщиной по несколько часов, гладил ее слабые морщинистые руки и что-то негромко говорил. Она слушала его с восторгом маленькой девочки и порой начинала хныкать, когда он собирался уходить. Но даже всемогущее ирьёниндзюцу Первого Хокаге, способное исцелить практически любую рану, не могло помочь ее угасающему разуму. Он, как и сама Тока, мог лишь беспомощно наблюдать за тем, как умнейший человек своего времени, когда-то входивший в верхушку правления клана Сенджу, блуждает в потемках собственного сознания и уходит от них все дальше. Казуэ осталась последней из совета клана его юности — Йоширо умер от старости почти пятнадцать лет назад, а Нобу подхватил неизвестную болезнь во время своей работы над древними свитками и вскоре последовал за своим бывшим товарищем. Казуэ оказалась крепче их обоих, но и ее время постепенно подходило к концу. В ее хрупкой, почти детской фигуре, зябко сжавшейся под толстыми тяжелыми одеялами, Хаширама видел отражение величия прошлого — и его ошибок. Осторожно касаясь ее тонких мягких волос и внимательно слушая ее лепетание, в иные дни совершенно бессмысленное и бессвязное, он вспоминал свое детство, когда его мечты и вера в возможность перемен были так же крепки и сильны, как и эта женщина, что взяла его к себе под крыло после гибели его матери. Он не рассказывал ей о войне, что, подобно черной плесени, наползала на его страну, опаляя ее окраины. Его красивый звучный голос говорил ей о звездах и холмах, о солнце и красных листьях, что давно опали с деревьев за окном. Он вспоминал свое детство и ту любовь, которую всегда чувствовал в этой суровой и жесткой женщине. В его словах царило вечное лето, и небо было бесконечно голубым. Казуэ слушала его, затаив дыхание, и улыбалась, и эта наивная детская улыбка оставляла горько-сладкий привкус в его душе. Тока никогда не вмешивалась в их разговоры и втайне была даже благодарна Хашираме за них. Когда он приходил, все как будто снова становилось так, как раньше — до Конохи, до Мито, до Последователей. И хотя детство их было обагрено кровью, сейчас женщина вспоминала о нем с теплой грустью и благодарностью. Тогда все казалось таким простым и однозначным, а душевных сил было столько, что их хватало для того, чтобы быть счастливой несмотря ни на что и вопреки всему. Но с началом полномасштабных военных действий Хаширама стал появляться в ее доме все реже. Ее муж, Шио Такеру, также уехал из Конохи и лишь изредка писал ей письма, кратко обрисовывая ситуацию на фронте. Такеру некоторое время назад стал членом кабинета министров при новом даймё, который ставил своей целью собрать рядом с собой самых просвещенных и талантливых людей своего времени. И хотя, если бы кто-нибудь спросил об этом Току, она бы не назвала своего мужа ни просвещенным, ни талантливым, его положение в обществе позволяло ей жить без оглядки на чужое мнение и без опасения за свое будущее. Такеру писал о том, что прямо сейчас решался вопрос о том, где будут проходить основные сражения между армиями Страны Огня и Страны Ветра. Судя по донесениям разведки, Песок сгруппировал свои войска на границе Страны Дождя, однако Амэ пока не давала согласия на то, чтобы пропустить их на свою территорию. Она по-прежнему призывала обе страны сложить оружие и вернуться к переговорам, однако так и не достигла на этом поприще каких-либо значительных успехов. Казекаге не только отказывался вступать в диалог с Конохой, но и вполне недвусмысленно угрожал, что если Скрытый Дождь не пересмотрит свою позицию и не откроет границы по-хорошему, их в какой-то момент просто перестанут спрашивать. Поэтому сейчас даймё и Хокаге были поставлены перед необходимостью сделать выбор — ждать, пока Песок сомнет незначительные силы Дождя и доберется до границы Страны Огня, или пойти на опережение и предложить Амэ союз и защиту в обмен на возможность передислоцировать свои передовые отряды на их территорию к самой Стране Ветра. И хотя союз с Дождем казался наиболее предпочтительным вариантом, даймё высказывал свои подозрения относительно его надежности — ведь в случае, если Казекаге сумеет договориться с лидером Амэ за их спиной, войска Листа окажутся зажатыми между молотом и наковальней на чужой незнакомой территории. Наиболее активно в защиту Скрытого Дождя выступала Узумаки Мито, которая не так давно вернулась в Коноху и теперь жила в поместье Сенджу на Скале Хокаге, поддерживая, однако, связь со столицей и участвуя практически во всех важных собраниях при помощи техник клана Яманака. По ее словам, у Амэ не было причин предавать их, и в качестве союзника они могли принести куда больше пользы, чем как завоеванная и разграбленная противником территория. Такеру выражал свои сомнения относительно того, что служило причиной столь твердой ее уверенности, однако Хаширама склонен был поддерживать свою жену, и вопрос уже находился на заключительной стадии обсуждения, когда с фронта пришли тревожные вести. Ранним утром в конце ноября на приграничную заставу Скрытого Дождя было совершено нападение — неизвестные бросили в окно казармы зажигательную гранату. Во время начавшейся паники те же неизвестные прошли через заставу, и наутро на внутренней части ворот обнаружили надпись, сделанную, судя по всему, краской — «Открывайте двери, или мы их вынесем силой». Ниже был прикреплен окровавленный протектор с символом Скрытого Дождя, разбитый надвое. На следующую ночь похожие нападения были совершены еще на несколько застав, и после того, как число погибших превысило десяток человек, лидер Амэ под давлением своих подчиненных был вынужден пойти на переговоры с Конохой и впервые поднять вопрос о союзе двух стран. Делать этого он не хотел до последнего, потому что то, что Страна Огня для себя считала риском — а именно, необходимость вести сражения на чужой территории, не имея надежного тыла, — для Страны Дождя могло обернуться настоящей катастрофой. Сражения шиноби не походили на столкновение рядовых армий даймё — после них поле боя могло совершенно изменить свой облик. Там, где раньше был лес, могла появиться выжженная пустыня, маленькая речка могла обратиться озером, а пустошь — высокими скалами. Чем больше ниндзя принимало участие в битве, тем разрушительнее были ее последствия. Долина Завершения на севере уже стала своеобразным памятником тому, какие глубокие следы люди, обладающие невероятной силой, могут оставлять на теле земли. И самое страшное заключалось в том, что на территории такой маленькой страны, как Дождь, невозможно было вести сражения, не затрагивая мирные поселения. Страдать будут в первую очередь именно они — как от самих боев, так и от их последствий, поскольку в военное время никого не интересует вопрос морали и этики. — Как вы думаете, Тока-сан, они все же подпишут союзный договор? — спросила темноволосая девушка, стоявшая за прилавком. Ее звали Нацуми, и она работала у Сенджу вот уже несколько месяцев, помогая ей с посетителями и заодно поддерживая в их аптеке порядок. Нацуми было чуть больше двадцати, и она не была куноичи, хотя всегда с удовольствием слушала рассказы своей хозяйки о ее боевом прошлом. Тока находила ее исключительной толковой и неожиданно приятной в общении, хотя прежде ей тяжело давалось сближение с кем-то, кто не вызывал у нее восторженного трепета и желания поклоняться и слушаться во всем. Нацуми была скромной, но веселой и жизнерадостной, а еще она очень уважала саму Току, находя ее талант в фармакологии просто исключительным, и это не могло не льстить Сенджу. А еще ей нравилось, что девушка не пытается никого из себя строить и не воображает о себе ничего лишнего — просто хорошо делает свою работу, а иногда заваривает для Токи чай, когда та даже не просит об этом. Садится рядом, обхватывая руками свои худые колени и, улыбаясь какой-то особенной, немного загадочной улыбкой, что-то неторопливо и вдумчиво говорит. У Нацуми были удивительно красивые глаза, которые на ее в целом довольно простеньком и в лучшем случае миловидном личике смотрелись, как два драгоценных камня в неудачной оправе. Иногда, глядя в них, Тока не могла не задаваться вопросами о том, что на самом деле происходит в душе человека с такими удивительными глазами, цветом напоминающими молодую листву, пронизанную солнечными лучами. — Я думаю, что у них по сути не осталось выбора, — пожала плечами Тока, спустив очки для чтения на кончик носа и внимательно сверяя бухгалтерскую книгу с последними выписками по счетам. Ее скрупулезная работа над разными реагентами и растительными выжимками, не всегда абсолютно безвредными, имела свои последствия, выражавшиеся в том числе в периодических приступах сухого кашля, сотрясавшего ее грудь, и в резко ухудшившемся зрении, вынуждавшем женщину надевать очки, когда ей требовалось что-то написать или прочесть. — Все это так... будоражит, не правда ли? — на выдохе проговорила Нацуми, устремив взгляд к потолку. — Мой брат уже готовится к отъезду. Хочет отправиться на передовую и лично намять бока этим песчаникам. — Твой брат шиноби? — удивилась Тока. — Ты не говорила. — Просто случая подходящего не было, наверное, — подумав, отозвалась та. — Он... не из тех, кого замечают или выделяют. Ему уже двадцать четыре, а он только этим летом получил звание чуунина. И то только потому, что их команда заручилась поддержкой более сильных ребят. А сейчас, говорят, ранги раздают буквально просто так. Если есть свидетельство об окончании Академии и тебе уже исполнилось четырнадцать, то ты уже чуунин и можешь отправляться на фронт. Я не думаю, что это правильно. — Она замолчала, покусывая губы и чуть склонив голову, отчего черные пряди ее прямых длинных волос скрыли ее лицо. — Меня отправили на первое боевое задание, когда мне было восемь лет, — припомнила Тока, чуть наморщив лоб. — Это была разведка, нам поручено было определить дислокацию противника и набросать примерную схему расположения его отряда. Тогда все казалось просто игрой, и мне даже не было страшно. А когда мне было десять, один мальчик на моих глазах буквально разорвал человека надвое, чтобы спасти мне жизнь. Это был первый раз, когда я видела смерть так близко, и в этом не было ничего благородного и достойного, как пытался внушить мне мой отец. Просто... кровь, кишки и этот... запах. Если вспороть человеку живот, он пахнет хуже, чем переполненное мусорное ведро. А говорят, что настоящая красота внутри. — Она усмехнулась. — Я не могу этого представить, — честно призналась девушка. — Как можно было отправлять собственных детей на смерть? Как можно было учить их приносить смерть другим? — Тогда все решала сила, — покачала головой ее хозяйка, бросив на нее трудночитаемый взгляд поверх очков. — Если твой клан силен, ты получаешь больше заданий и больше денег. А еще тебя боятся и уважают, и это тоже защищало от всяких... досадных недоразумений. Но если у твоего клана нет никаких особых техник или гениев-самородков, приходилось брать не качеством, а количеством. Дети сражались наравне со взрослыми, потому что от этого зависело выживание клана. Мы не могли себе позволить выбирать и привередничать. Слабых уничтожали. Чем раньше ребенок становился воином и умел себя защищать, тем выше были его шансы на выживание. — Она немного помолчала, вспоминая что-то. — Волки начинают учить своих щенят охотиться уже в первый год их жизни, но люди, к сожалению, не могут себе позволить такой роскоши. Рожденные в семье шиноби были обязаны отрабатывать каждую минуту своего спокойного и защищенного детства, когда их мать или отец вместо того, чтобы служить на благо клана, защищали и воспитывали их. В нас видели инструмент — оружие в чужих руках. И долгое время мы только им и были. — Пока Первый Хокаге не вступился за вас? — улыбнулась Нацуми. Хотя рассказ Токи и особенно суровое выражение ее лица произвели на нее несколько угнетающее впечатление, девушка не могла в полной мере прочувствовать ту драму их жизни, о которой говорила Сенджу. Сама Нацуми, как и остальные дети ее поколения, росла в совершенно иной обстановке и атмосфере. Они были первыми, кто практически не помнил свою жизнь за пределами надежных стен Скрытого Листа и ласковой заботы Хокаге. — Хаширама всегда видел изъян в том, что многие другие привыкли воспринимать как неизменную данность, — кивнула Тока. — Он был первым, кто заговорил о несправедливости существующей системы, и не успокаивался до тех пор, пока его не услышали. Он заставил людей посмотреть на мир его глазами и разделить его надежды и его мечты. — Но почему такой человек не смог предотвратить войну? — непонимающе спросила ее помощница. — Если все эти рассказы о Первом правда, неужели он не нашел слов, чтобы... чтобы заставить Казекаге посмотреть на мир его глазами? — Хочешь знать мое мнение? — протянула Сенджу. — Мир в свое время был очарован Хаширамой и готов был следовать за ним. Но с тех пор прошло уже много лет, и не все обещания, что он давал нам, исполнились в полной мере. А еще своей силой воли и решительностью он вдохновил других людей, внушив им мысль о том, что каждый может достичь величия, если приложит усилия. Но не у всех помыслы были такими чистыми и благородными, как у него. И вот мы имеем Пять Великих Стран, каждую со своей скрытой деревней, способной в военном потенциале сравниться с Конохой или даже превзойти ее. Вопрос был лишь в том, кто ударит первым. И теперь у нас есть на него ответ. — Вы думаете, Скрытый Песок устал ждать, пока Амэ примет решение пропустить их? — Нацуми, всерьез заинтересованная этим разговором, подошла ближе и заправила волосы за уши. Ее лицо порозовело от волнения и любопытства, и она снова нетерпеливо покусывала губу. — Или они догадались, что если не поторопятся, то наткнутся на наши войска у своих границ, — пожала плечами Тока. — Союз Конохи и Амэ это уже почти свершившийся факт, пусть даже я не вполне понимаю, почему они решили выбрать именно нашу сторону. — Может, потому, что Страна Ветра в этой ситуации выступает в качестве агрессора, а Страна Огня лишь обороняется? — предположила девушка. — Никому не хочется иметь дела со злодеями, верно, Тока-сан? — Да. Пожалуй, — поджала губы Сенджу. Нацуми отвлеклась на вошедшего в аптеку покупателя, а ее хозяйка, чтобы не мешать им, ушла в заднюю комнату. Ей пришелся не по нутру вывод, который сделала ее помощница. Никто не хочет иметь дела со злодеями. Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, что ее любимая хозяйка когда-то сама была тем, кого можно было бы причислить к злодеям? Девять лет назад с ней в этой деревне и знаться никто не хотел, ее не брали даже уборщицей в магазин. Это сейчас все ее уважали, кланялись при встрече и при удобном случае просили передать привет мужу. Но Тока ничего не забыла — ни унижения, ни обиды, ни глодавшего ее чувства несправедливости. Жители деревни и Хаширама видели в ней предательницу, Последователи — удобный способ воплотить в жизнь свои планы, мама — глупого непутевого ребенка, а Кобаяши — неприхотливую пару умелых рабочих рук. И никто не видел в ней ее саму. Рядом с ней не было человека, на которого она смогла бы опереться и кто бы признал ее. И поэтому ей пришлось стать этим человеком самой. Тока сделала себя сама и могла гордиться этим. Но даже изменившись и обретя уверенность в себе, она все еще не могла избавиться от тревожного чувства пустоты внутри. Если бы кто-то спросил ее, ради чего она жила и просыпалась каждый день, женщина бы не смогла ответить на этот вопрос. Потому что ответ «Ради того, чтобы доказать им всем, что они были не правы на мой счет» звучал отчего-то беспомощно и даже жалко. У них с Такеру не было детей. Тока никогда их не хотела и не представляла себя в роли матери. Ее муж какое-то время настаивал, и тогда ей пришлось подкупить одного знакомого доктора, который с глазами, полными скорби, сообщил Такеру о том, что его жена, к сожалению, бесплодна. Впрочем, великий ученый недолго горевал и быстро нашел утешение в объятиях какой-то столичной кокетки, которая за три года родила ему двух мальчишек, на которых он втайне от собственного отца потихоньку переписывал свои доходы. Току это устраивало, пока по вечерам никто не нарушал ее уединения в ее небольшой лаборатории, где она проводила свои исследования и занималась разработкой новых лекарств и ядов. В связи с начавшейся войной спрос на них значительно вырос, и сейчас у Токи дел было невпроворот. Хотя основная нагрузка легла на клан Нара, для нее тоже нашлась работа. Стимуляторы и обезболивающие, снотворные и успокоительные, заживляющие и разогревающие мази — она едва успевала вносить их в книгу учета, прежде чем паковать и отправлять с посыльными на фронт. Работа, как и всегда, ее успокаивала и настраивала на нужный лад. Пока была работа, не было нужды думать о смысле жизни и задаваться бессмысленными вопросами. — Тока-сан? — Нацуми, отклонив бамбуковую занавеску из длинных деревянных нитей, лучезарно улыбнулась хозяйке, поднявшей на нее воспаленные красные глаза. — Можно? — Да, что такое? — спросила Тока, убавляя пламя горелки под одной из своих колб, в которой лениво пузырилась темно-зеленая жидкость. — Сегодня ровно десять месяцев, как вы взяли меня к себе, — немного смущенно проговорила девушка. — Эта работа была мне очень нужна, и я хотела бы выразить вам свою признательность за вашу доброту. Это, конечно, сущая мелочь, но, возможно, она будет вам полезна. С этими словами она протянула ей длинный разноцветный шнурок с двумя маленькими петельками на концах. — Это для очков, — торопливо пояснила Нацуми, увидев некоторое недоумение на лице Сенджу. — Я подумала, что вам будет удобнее, если не придется их постоянно класть на прилавок, и они всегда будут под рукой. Я сама его связала. — Это... Это было необязательно, — немного растерялась Тока, принимая незамысловатый подарок. — Я хотела купить вам новый набор мензурок, но он стоит больше, чем я получаю за месяц, — добавила она, слегка покраснев. — Намекаешь на то, что я давно не повышала тебе зарплату? — уточнила Сенджу, сурово посмотрев на нее. — Нет-нет, что вы! — испуганно замахала руками Нацуми. — Вовсе нет. Я вообще не это имела в виду! Извините, Тока-сан, я неправильно выразилась. — Все нормально, — внезапно улыбнулась та, и улыбка немного странно смотрелась на ее обычно столь строгом и сдержанном лице. Но, бесспорно, только украшала его. — Заваришь нам чаю, Нацуми-чан? — Да, — с готовностью кивнула та, тоже улыбаясь. — Сейчас все сделаю. Небо за их окнами медленно темнело, окрашиваясь в фиолетовые и багряные тона. Где-то далеко на западе шла война.

~ * * * ~

Вздрогнув от громкого стука в дверь, Амари осознала, что задремала на рабочем месте и начала клевать носом. Ей пришлось встряхнуться и отчаянным усилием воли собрать в кучу разбегающиеся мысли. — Войдите, — произнесла она хриплым голосом. — Амари-сенсей, я не помешал? — На пороге ее кабинета стоял Учиха Кагами, как всегда аккуратный, собранный и подтянутый. И лишь глубокие тени под его глазами выдавали напряжение и усталость, сковывавшие его, как и многих других в эти дни. — Какой сейчас год? — с вялой улыбкой поинтересовалась она, уронив голову на локти и махнув ему рукой, чтобы он вошел внутрь. Кагами аккуратно притворил за собой дверь и проследовал к ее столу, неслышно ступая по деревянному полу. — Вы помните, что на шесть у нас назначено общее собрание? — поинтересовался он. — Все ждут вашего решения. — Я не вижу смысла закрывать двери Академии, — категорически покачала головой молодая женщина, отвечая на его незаданный вопрос. — Родители многих деревенских детей были отправлены на фронт, за ними некому присматривать. Академия это единственное место, где они сейчас будут в безопасности. — Как скажете, сенсей. Вы же в конце концов наш директор, — не стал спорить парень. Потом, помедлив, все же уточнил: — Вы... точно в порядке? Амари не была в порядке, но кто в их время мог вообще такое о себе сказать? Когда началась война, они в Академии готовились к выпускным экзаменам и уже начинали прикидывать состав команд будущих генинов. А теперь пытались придумать, как и где разместить беспризорных детей, у которых каждый день глаза были на мокром месте из-за того, что их родители где-то в другой стране сражались под бесконечным дождем и могли никогда не вернуться домой. — Я сейчас приду, — кивнула она, поднимаясь из-за своего стола и потягиваясь всем телом, затекшим от долгого нахождения в одной и той же позе. Кагами кивнул и исчез, растаял, словно призрак. Это была одна из его многочисленных техник иллюзий, в которых Учиха был настоящим мастером. Ему достаточно было всего раз взглянуть человеку в глаза своим шаринганом, чтобы потом иметь возможность в любой момент погрузить этого человека в гендзюцу и явить его разуму несуществующий образ. Дзюцу такого уровня по сути своей приближалось к телепатическим техникам клана Яманака, однако в отличие от них представляло собой по сути отложенную во времени иллюзию, не более того. Учиха Кагами был из тех, кого принято было называть гениями. Лишь собственный мягкий характер и нежелание выделяться помешали ему в свое время закончить Академию раньше своих одноклассников и обогнать Шимуру Данзо в гонке медалистов. Доброе сердце и врожденная тактичность, не позволявшая ему ставить свои интересы выше чьих-либо еще, сыграли злую шутку с его талантом, долгое время скрывав его как от учителей, так и от одноклассников. Даже Амари, которая больше семи лет назад согласилась возглавить команду из трех человек, в состав которой вошел ее двоюродный брат, далеко не сразу разглядела в нем его истинный потенциал. Времена ее наставничества уже остались позади, но Кагами по-прежнему звал ее сенсеем и помогал, чем мог, на ее новом поприще. О том, чтобы стать директором Академии шиноби, Амари прежде и не помышляла. Все случилось очень быстро и неожиданно — когда и педагогический, и ученический состав школы заметно выросли и им понадобился человек, который бы держал все это под контролем и управлял процессом сверху, первой кандидатурой на этот пост стал ее отец, Учиха Акайо, который в свое время вместе с Сенджу Нобу и Вторым Хокаге приложил руку к созданию Академии и разработке ее первоначального учебного плана. Однако Акайо отказался оставлять свою работу в подземных лабораториях Конохи, где, по его словам, он уже вплотную подошел к разгадке тайны Хаширамы и его клеток, обладающих способностью к почти идеальному самовоспроизведению. И вместо себя он неожиданно предложил на это место Амари, заявив, что дочь унаследовала от него лучшее и уже имеет опыт работы с детьми. Молодая женщина к тому времени как раз была наставником команды Кагами, но ее подопечные уже получили звание чуунинов и были вполне самостоятельными, а потому более не нуждались так остро в ее опеке и наставлениях. Тем не менее, она долгое время отказывалась от предлагаемого поста, пока в обратном ее не убедил лично Тобирама. Он сказал ей тогда, что у нее есть особое видение и восприятие подрастающего поколения, какого он не замечал у других кандидатов на это место. Что она всегда видела в них не просто малышей, но будущих шиноби — каждого как личность, развитие и становление которой зависит, в первую очередь, от того, какой пример им подадут взрослые. Именно вмешательство Тобирамы сыграло тогда ключевую роль в ее решении. После высылки Шимуры Джины из деревни они редко говорили вот так по душам, и еще реже он хвалил ее или убеждал в собственных силах. Это много значило для Амари, и потому она решила, что даже если и не так хороша, как он о ней говорит, это не помешает ей, по меньшей мере, такой притвориться и попробовать стать на самом деле. С тех пор в ее жизни начался совершенно новый этап. В юности не мыслившая своей жизни без дорог, новых стран и путешествий, Учиха Амари неожиданно для самой себя больше не испытывала тоски из-за того, что не могла надолго покидать деревню. Продолжая дело, начатое ее мужем и отцом, она ощущала себя важной частью жизни их обоих, и это придавало ей сил идти вперед, несмотря на все трудности. За те три года, что она уже провела в директорском кресле, многое в ее жизни изменилось, и прежде всего — она сама. Прежде ей не нужно было нести ни за кого ответственность, и ее это вполне устраивало, но теперь, ощущая, что к ней прикованы сотни взглядов маленьких пытливых глаз, она отчего-то хотела держать осанку, выражаться точнее и литературнее и вообще вести себя так, чтобы стать для малышей образцом для подражания. Они звали ее «госпожа директор», и первое время Амари хотелось обернуться и убедиться, что за ее спиной не стоит кто-то другой — кто-то, бесспорно, взрослее, мудрее и увереннее. Но постепенно это желание пропало, и Учиха и сама не заметила, что сама стала этой взрослой, мудрой и уверенной женщиной, на которую сперва хотела просто быть похожей. Акайо, глядя на нее в такие моменты, всегда улыбался и говорил, что она стала очень похожей на свою маму. Амари, которая ее совсем не помнила, ощущала, как эти его слова пробуждают в ней щемящую грусть, но в то же время и гордость. Ей порой даже хотелось поднять глаза к небу, подмигнуть ему и сказать: «Смотри, мама, какая я. Правда, я стала такой, какой ты всегда хотела меня видеть?» Она редко думала о Шимуре Джине и обо всем остальном, что случилось восемь с половиной лет назад. Память бывает удивительно коварной, скрываясь под маской милосердия — она опускает на самое дно воспоминания, в которых мы предстаем не такими, какими хотели бы себя видеть. Она смывает стыд, горечь, отчаяние и злость, оставляя на поверхности лишь размытые неясные блики, отражающие больше не прошлое, но настоящее, что глядится в них. Учиха Амари жила в убеждении, что спасла Коноху от заговора и оказала своему мужу услугу, избавив его от предательницы, что пользовалась его доверием и благосклонностью. Она не замечала полных горя и ненависти глаз ребенка, который из-за ее решения вынужден был расти без матери и без учителя, которого прежде так любил. Не замечала стены, которой отгородился от нее ее собственный муж, и невидимой трещины, что прошла между дважды опозоренным кланом Шимура и остальными жителями деревни. Все это для нее не существовало, и с годами Амари даже начала забывать о том, что случилось тогда, искренне веря в то, что для остальных эти раны затянулись так же быстро, как для нее самой. В тот вечер общее собрание в Академии продолжалось до самой ночи. Нужно было обсудить множество вопросов и принять решения, от которых зависело не только благополучие, но и безопасность их учеников. Заявление Учихи о том, что они будут принимать в школе всех детей, нуждающихся в защите, вне зависимости от их возраста и принадлежности к семьям шиноби или гражданских, разделило педагогический состав на два лагеря. Одни поддерживали своего директора, соглашаясь с тем, что за детьми будет легче присматривать, если они все будут собраны в одном месте, другие яростно спорили и возражали, утверждая, что бои никогда не дойдут до Конохи, а потому нет смысла поднимать панику раньше времени и превращать учебное заведение в лагерь беженцев. — Это может негативным образом сказаться на учебном процессе! — громче всего возмущалась учительница начальных классов, кудрявая молодая женщина в очках. — Вы представьте, какой начнется хаос. Маленькие дети требуют много внимания, особенно если они собраны в четырех стенах и напуганы! — Значит, нужно привлечь дополнительные силы, — не отступала Амари. — Я уверена, что жители деревни не откажутся нам помочь, если узнают, чем мы занимаемся. Возьмем в штат несколько волонтеров, в обязанности которых будет входить следить за самыми младшими. Ребят постарше можно будет распределить по имеющимся классам. Да, они не смогут выполнять практические задания, но, возможно, им будет интересно послушать и посмотреть на других. — В классах может не хватить места, — возразил еще кто-то. — Поставим дополнительные стулья и скамейки, — тут же предложила она. — Если будет такая уж острая нехватка, попросим ребят принести их из дома. Это не проблема. А тем, кто все еще сомневается, я хочу напомнить, что деревня Коноха была построена с одной лишь целью — защищать тех, кто не может защитить себя сам. И отказаться принять этих детей означает сделать прямо противоположное тому, ради чего мы все боролись и работали столько лет. — Я согласен, — поддержал ее Кагами, сложив руки на груди и переводя внимательный взгляд прищуренных глаз с одного сомневающегося лица на другое. — Амари-сенсей права — Академию создавали в первую очередь не с целью научить наших детей держать в руках оружие и использовать техники, но чтобы сплотить их, научить дружить и понимать друг друга. Мы рассказываем им о воле огня — о безграничном и искреннем желании защищать деревню, но деревня это не дома и заборы, деревня — это люди. Большие и маленькие, слабые и сильные. Первый Хокаге помог разобщенным кланам шиноби впервые протянуть друг другу руки, но мы, следуя по проложенному им пути, не должны останавливаться на достигнутом. Коноха это не только ниндзя, и не все вращается вокруг тех, кто наделен силой и умеет использовать чакру. В деревне живет множество простых людей, нуждающихся в нашей помощи и защите. И я считаю, мы не имеем права отказать им в этой помощи. Проникновенная речь Кагами произвела на собравшихся впечатление. Возможно, отчасти эта заслуга принадлежала не только горячности и искренности его слов, но и его природной харизме, под чары которой попала, кажется, вся женская половина присутствующих. Девятнадцатилетний юноша с мягкими вьющимися волосами, взволнованным румянцем на бледных щеках и по-детски большими глазами, окаймленными густыми пушистыми ресницами — он буквально притягивал взгляд, сочетая в себе строгую красоту и солнечную пылкость. Девушки его просто обожали, однако сам Учиха, казалось, этого не понимал и проявлял в этих вопросах слепоту, которая могла бы сделать честь самому Сенджу Хашираме. С детства отягощенный своим превосходством и связанными с ними завышенными ожиданиями его семьи, молодой человек грезил о том, что однажды сумеет стать новым главой клана Учиха и приведет его к величию, основанном, однако, не на страхе и крови, но на принятии самих себя и понимании своего истинного места в мире. Кагами считал, что его род слишком долго жил под гнетом чужих представлений о самих себе, возникавших и укреплявшихся из единичных случаев, но распространявшихся на всех и каждого. Он надеялся, что однажды людей его клана перестанут судить по поступкам тех, кто, сломленный невыносимой болью потери, лишался разума и человеческого облика. Страшные зверства, что приписывали Учиха на протяжение всей истории шиноби, зачастую совершались вполне определенными людьми, не подчиняющимися никому одиночками, шедшими своей выжженной тропой мести за гибель любимых. И Кагами искренне верил в то, что повторения подобных трагедий можно избежать, если вовремя исцелять нанесенные сердечные раны и не оставлять Учиха наедине с пожирающим их горем. Именно этому вопросу он собирался уделить внимание в первую очередь, а сейчас, пока его слово в клане еще не являлось решающим, молодой человек сосредоточил все свое внимание и душевные силы на том, чтобы обрести необходимый вес и влияние, вдохновленный примером Учихи Мадары, который, как ему было известно, стал главой своего клана, будучи лишь немногим старше его самого. Поспорив еще немного скорее для приличия и чтобы не сдавать позиции так сразу, учителя в конце концов единогласно поддержали идею Амари о введении дополнительных вечерних смен, которые бы позволили приглядывать за детьми, временно оставшимися без родителей, а потом, на этой волне, даже заговорили о возможности организации спальных мест — чтобы те, кого дома никто не ждал, могли остаться все вместе на ночь. Однако эта идея требовала нового всестороннего обсуждения, а время было позднее, поэтому ее отложили до лучших времен. — Ты молодец, — отметила Амари чуть позже, когда большинство участников собрания уже покинули помещение. — Я бы сама едва ли сказала бы лучше. — Просто выразил то, что думаю, — скромно отозвался Кагами, а потом его взгляд, устремленный куда-то за спину молодой женщины, наполнился узнаванием и радостью встречи. Обернувшись, Амари увидела идущего к ним через всю комнату крупного юношу с круглым щекастым лицом, на котором специальной краской были нанесены отличительные символы клана Акимичи. Это был Торифу, племянник Учихи Рены, бывшей главы клана Учиха, и Акимичи Чоуши, один из старейшин клана Акимичи. А еще по совместительству второй член бывшей команды Амари и один из лучших друзей Кагами наряду с Сарутоби Хирузеном. — Вот так сюрприз! — расплылся в улыбке Учиха, обнимая друга и с удовольствием осматривая его широкое приятное лицо. — Никак не ожидал тебя тут увидеть, Большой То. Какими судьбами? — Здравствуйте, сенсей. — Торифу прежде всего поклонился Амари, а потом уже ответил своему другу: — Я искал вас. Хотел поделиться последними новостями. Голос у Акимичи был низкий, и со стороны могло показаться, что говорит взрослый мужчина, а не подросток, еще не достигший совершеннолетия. Этот тембр очень импонировал его серьезности — парень редко улыбался и, казалось, совсем не имел чувства юмора, чем в свое время просто изводил Хирузена, готового расхохотаться по поводу и без. Сарутоби даже несколько раз заключал пари со своими друзьями, что сумеет рассмешить неприступного одноклассника, но так и не преуспел в этом начинании. Амари же, которая знала Торифу с немного иной стороны, чем его товарищи, считала, что дело не в том, что парню не бывает смешно — скорее, он просто не мог или не хотел выражать свои эмоции слишком бурно. Она сама лично видела его улыбку и очаровательные ямочки, что появлялись при этом на его пухлых щеках. И что-то ей подсказывало, что нечто столь драгоценное и редкое Акимичи бережет для особого случая. Сама прожив почти пятнадцать лет в браке с мужчиной, обычное выражение лица которого было не теплее промозглого январского утра, Амари не понаслышке знала, как это бывает. — Что за новости? — меж тем спросил Кагами. Кто-то из уходивших учителей выключил в комнате верхний свет, и теперь лица всех троих были освещены лишь приглушенными настольными лампами, из-за чего их негромкий разговор приобрел какой-то особенно выразительный и таинственный оттенок. — Я получил весточку от отца и дяди с фронта, — сообщил парень. — Нас тоже собираются мобилизовать? — предположил Кагами. Сейчас боевое формирование, в состав которого входили они оба, временно находилось в запасе и еще не покидало пределов деревни, но все знали, что это был вопрос времени. — Несколько дней назад у них было первое серьезное столкновение с песчаниками, — произнес Торифу, не отвечая напрямую на вопрос друга. — Они пытались обойти наши укрепления и пробраться через горный перевал в тыл, но их перехватили разведчики Дождя. Бой длился недолго, но, как говорят, с обеих сторон были ощутимые потери. Песчаники отступили, но из-за необходимости идти на перехват войска пришлось рассредоточить — часть осталась охранять границу, а часть ушла в горы. Отец пишет, что у Первого есть опасения, что это мог быть осознанный маневр, направленный на ослабление наших основных позиций. Поэтому было принято решение вызвать из деревни подкрепление. — Хорошо, — без всяких лишних эмоций кивнул Кагами. — Когда выступаем? — Официального приказа от Второго еще не было, но я полагаю, что он будет дан в ближайшие дни. Хотел предупредить тебя, чтобы ты был готов, — серьезно ответил Акимичи. — Я давно готов, — пожал плечами он, и Амари, переводившая взгляд с одного своего ученика на другого, почувствовала, как у нее болезненно кольнуло в сердце. Ее мальчишки стали такими взрослыми, и сейчас они говорили о войне спокойно и твердо, как настоящие мужчины. Она могла лишь догадываться, как много эмоций они скрывают и что на самом деле происходит у них в душе. Но пока они находили в себе силы принимать происходящее с достоинством и стойкостью, каким могли позавидовать иные взрослые, она не могла себе позволить в них сомневаться. После того, как Амэ и Коноха официально заключили союз, армия Листа под личным предводительством Первого Хокаге вошла на территорию Дождя. Они встали лагерем недалеко от границы со Страной Ветра, заключив ряд соглашений с Хошида Рэйдо относительно взаимопомощи и тактики ведения будущих военных действий. Так, Страна Дождя согласилась поставлять армии Конохи продовольствие в обмен на ряд гарантий, что ее население не будет затронуто происходящим — шиноби Страны Огня не имели права напрямую требовать от крестьян припасы или иную провизию, а все их преступления против мирных граждан, включая воровство и насилие, карались бы по всей строгости закона, невзирая на положения военного времени. В этом, бесспорно, преследовавшем благие цели соглашении почти сразу обнаружилось множество слабых и непродуманных сторон, касающихся в первую очередь отсутствия налаженной системы транспорта и поставок — Амэ физически не могла в нужные сроки раздобыть, упаковать и перевезти столько еды, сколько ежедневно требовало несколько тысяч голодных ртов. И если в первые дни войны, пока Страна Ветра не нападала, продумывая собственную стратегию в связи с изменившейся ситуацией у своих границ, шиноби Листа и население Дождя вели себя с должным уважением и сдержанностью по отношению друг к другу, то уже после первого серьезного боя в горах, в котором принимали участие Акимичи Чоуши и его брат, стало ясно, что для поддержания армии в боеспособном состоянии требуется куда больше, чем Амэ могла предоставить, а крестьяне — отдать по доброй воле. А учитывая последовавший вскоре после этого вызов подкреплений из Конохи, ситуация начала медленно, но верно накаляться. Временным решением стали поставки из самой Страны Огня, с ее приграничных территорий. Но если с едой вопрос удалось более или менее решить, в том числе за счет большой партии рыбных консервов с одного из заводов Амэ, которую его владельцы отгрузили армии Листа бесплатно, то вот медикаменты и перевязочные материалы стали настоящей катастрофой. Главной проблемой, всплывшей после первых боев, стало недостаточное количество шиноби-медиков — большинство из них могли оказать первую помощь, но в том объеме и виде, который не намного превосходил умения докторов, не обладающих чакрой. Тяжелораненые отправлялись обратно в Коноху, потому что в Стране Дождя не было в достаточном количестве ни оборудования, ни специалистов. Здесь, как, к своему неприятному удивлению, обнаружил Хаширама, вовсе не было целителей, владеющих ирьёниндзюцу, что в условиях дефицита лекарств было особенно ощутимо. При всем своем желании Первый Хокаге не мог себе позволить тратить время на то, чтобы обучать новичков и восполнять нехватку кадров на ходу, как он делал после взрывов в Узушио. Однако воспоминания о тех не самых веселых днях натолкнули его на мысль, в той ситуации показавшуюся ему наиболее оптимальным вариантом для их текущей ситуации. В тот вечер с фронта было отправлено несколько писем — часть в Коноху, часть дальше на восток. К началу января, который на границах со Страной Ветра больше напоминал промозглый грязный ноябрь, стало ясно, что Песок больше не собирается идти в наступление. Казалось, его вполне устраивало просто наблюдать за тем, как армия Конохи борется с недоеданием и падающим моральным духом, и ждать, пока его враг изведет себя сам. В штабе Первого Хокаге стали все чаще звучать призывы к более активным действиям, поскольку шиноби уже начали терять понимание того, зачем и ради чего они сидят в этих залитых ледяной водой окопах и жуют весьма скверные рыбные консервы на завтрак, обед и ужин. Однако Хаширама медлил. Заходить на территорию противника было опасно как раз по той причине, что он сам их к этому вынуждал. Зимой в пустыне бушевали непрекращающиеся песчаные бури, высасывающую силы мглу которых он несколько лет назад имел возможность почувствовать на своей шкуре — не имея навыков Песка по выживанию в пустыне, они рисковали потерять часть своей армии просто во время перехода. А если предположить, что Казекаге только этого и ждал, смысла в том, чтобы засунуть голову в пасть песчаному льву, Сенджу не видел совершенно никакого. Однако, сдавшись под напором своих людей, он согласился отправить в белую пустынную вьюгу несколько разведотрядов. Ни один из них не вернулся.