~ * * * ~
С наступлением последнего месяца зимы все надежды жителей Амэ и ее окрестностей на то, что война двух Великих Стран их не затронет, растаяли как дым. Наступление Песка смело истощенный строй Листа, заставив войска Хаширамы отступить и перегруппироваться, и за несколько дней подчинило себе всю западную окраину Страны Дождя. Не связанные никакими соглашениями и обязательствами, шиноби Страны Ветра брали то, что хотели, заходя в крестьянские поселения Амэ как завоеватели и не щадя никого на своем пути. Воодушевленный успехами первых дней, Казекаге, однако, не торопился направлять свою армию к Скрытому Дождю. Осаждать металлическую деревню-крепость, окруженную озером, дающим ее жителям и воду, и пищу, и защиту, было бы, по меньшей мере, слишком затратно в плане ресурсов и времени. Но и оставлять ее в тылу, продолжая гнать как будто не особо противящиеся этому основные силы Страны Огня на восток, было опасно. И разбив лагерь на дальнем берегу озера, с которого открывался живописный вид на затянутые снежной пеленой Небесные Башни, чьи электрические огни насквозь прорубали ночную темноту, Рето был вынужден остановить свое наступление, прикидывая дальнейшую стратегию. Он хорошо понимал, что рискует оказаться в том же положении, что и Скрытый Лист месяцем ранее — под бесконечным проливным дождем и без налаженных поставок продовольствия. Каждый день промедления стоил очень дорого, в то время как армия Хокаге, которая, несмотря на поражение в большом бою у границ Страны Ветра, все еще была вполне боеспособна, сейчас имела возможность передохнуть и соединиться с той своей частью, что прежде охраняла горный проход. Было совершенно очевидно, что затягивать эту войну опасно и бессмысленно и что все решит одно главное сражение — которое сейчас было очень нужно Песку и не слишком-то желанно для выдохшегося и деморализованного Листа. И если бы Амэ сменила сторону и из досадного врага в тылу превратилась в надежного союзника, победа у Казекаге была бы уже почитай в кармане. В самом же Скрытом Дожде о происходящем бродили разные слухи, но пока что общественное мнение было на стороне Конохи, а не захватчиков из Суны, однако деревней управляли не те, кто ходил по улицам, а те, кто жил высоко над землей, и их мнение было куда более пластичным и переменчивым. А порой и вовсе — откровенно наплевательским. От удара прочное оконное стекло загудело, но, закаленное для того, чтобы терпеть хлесткий ветер и суровое ненастье, выдержало и не треснуло. Мадара ощутил подкатившую к горлу досаду, но сдержал порыв повторить свою попытку. У него невыносимо болела голова — каждую секунду ее словно бы пронзало иглами, и перед его глазами ярко вставала картина того, как раскаленный металл глубоко погружался в податливую мягкую плоть. Он не испытывал такой боли много лет — с тех самых пор, как доктора вытащили его собственные глаза и заменили их глазами его брата. Он не мог себя обманывать, пусть даже и пытался. Эти муки не были связаны с мигренью или любой другой болезнью, которая бы никому не показалась удивительной в его возрасте и с его образом жизни. Нет, Мадара прекрасно знал, кто именно втыкает иголки в его мозг, и знал, что это было расплатой за то, что он запер собственного брата внутри своей головы на долгие-долгие годы. Иначе и быть не могло. Учиха не верил в карму и божественную справедливость, но полагал, что все поступки рано или поздно будут иметь свои последствия. И что эти последствия могут оказаться такими, какими их никак нельзя было ожидать. Все попытки Мадары пробудить риннеган не просто заканчивались провалом — они буквально валили его с ног, перемежая вспышки жестокой головной боли с пугающим ощущением того, что он вот-вот потеряет над собой контроль. Стена, что отделяла его от Изуны, начала истончаться и расслаиваться, и одних только воспоминаний о семье ему уже не хватало, чтобы поддерживать ее. То, что он пытался сделать, лежало за пределами возможного и требовало идеального баланса во всем — в генетическом коде его тела, в количестве вложенной им чакры, в правильном настрое его души и разума. А осколок души его брата, запертый в его сознании, стал той самой вредоносной примесью, которая портила всю картину и словно бы не давала запуститься некой нужной химической реакции. Он не мог прикоснуться к чистоте риннегана, пока его брат был с ним. Спустя несколько месяцев бесплодных, изматывающих попыток, начинивших его голову кипящим металлом, Мадара был вынужден признать этот факт. — Что ты делаешь, черт тебя дери?! Учиха медленно обернулся на голос Рэйдо, не отрывая от лица пальцев, касающихся нервно подрагивающего глаза. Он ощущал его водянистую упругую структуру и не мог избавиться от навязчивой идеи о том, что стоит сжать чуть посильнее — и обязательно наступит тишина. Ни бормотаний, ни ядовитого шепота, ни чувства вины за то, что, сам того не желая, он столько лет держал в плену живое и прежде даже разумное существо. — Ты что-то хотел? — невозмутимо поинтересовался он, все же опустив руку. Его правый глаз покраснел и слезился, но его это, кажется, не слишком беспокоило. — Я даже не уверен, что хочу знать, чем ты тут занимался, — брезгливо скривился Хошида, и его стянутое шрамом лицо карикатурно исказилось. — Но уж совершенно ясно не тем, чем следовало бы. — У нас с тобой принципиально расходятся представления о том, кому и чем следует заниматься, — небрежно заметил Учиха, откидывая назад косматую гриву длинных волос и на несколько секунд сжимая ее в кулаке, чтобы дать воздуху доступ к вспотевшей шее. Голова все еще болела, пусть даже теперь вспышки стали не такими яркими и пронзительными. — Видел бы ты себя со стороны, — покачал головой Рэйдо. — Мадара, ты нужен нам. Ты нужен людям внизу. А ты вместо того, чтобы выполнять свой долг, заперся здесь и прогоняешь всех моих посыльных. — Я не люблю, когда мне мешают, — пожал плечами тот, отходя к столику в углу комнаты и наливая себе стакан студеной воды. Выпив залпом почти все, он выплеснул остатки себе на лицо, с удовлетворением ощутив, как холод приглушает остатки пульсирующей внутри боли. — Хочешь что-то сказать — приходи сам, а не присылай своих шестерок. — И вот я пришел, — подтвердил Рэйдо. — Ты вообще в курсе, что происходит? Мадара ответил не сразу. Подойдя к окну, за которым клубился свирепый мокрый снег, он нахмурился. Расцвеченные красным и черным, его глаза теперь могли видеть сквозь непроглядную белесую пелену, и он даже с такого расстояния мог различить облако чакры, окутывающее дальний берег. Сотканное из переплетений сотен и тысяч разнородных энергий, оно выглядело более чем внушительно и не оставляло никаких сомнений относительно намерений того, кто встал лагерем буквально у них под окнами. — Казекаге сказал, что будет жечь одно мирное поселение за другим, пока мы не впустим его в деревню и не сложим оружие, — произнес Хошида. — Он настроен серьезно. — Любопытно, — произнес Мадара, и на мгновение его компаньону даже показалось, что в глазах Учихи действительно вспыхнул ненаигранный интерес. Это было хорошим знаком. Единственное, что могло заставить этого человека оставить свои бредовые затеи о риннегане и божественности, это по-настоящему захватывающая схватка. Но прежде, чем Рэйдо успел предложить ему это, он добавил: — Пусть сжигает. — Нет! — возмущенно возразил мужчина со шрамом, не веря, что тот в самом деле это сказал. — Так не пойдет. Мы не можем отдать ему на растерзание гражданских! — Хочешь впустить его в город и посмотреть, что он сделает, оказавшись внутри? — холодно уточнил Мадара, изогнув бровь. — Ведь, готов спорить, он, конечно же, даже не подумает воспользоваться шансом, чтобы перебить нас всех и оставить здесь своего ставленника, который уж наверняка не доставит ему неудобств, когда он последует за Хаширамой вглубь страны. — Так останови его! — Рэйдо не хотел, чтобы это прозвучало умоляюще, но не был готов ручаться, что ему удалось сдержать отчаяние в голосе. — Ты один стоишь всей его армии. — Верно, — подтвердил он. — Учиха Мадара смог бы уничтожить этих ребят и неплохо развлечься в процессе. Но Учиха Мадара мертв. Как ты думаешь, что произойдет, если на поле боя вдруг появится мой Сусаноо? Не превратится ли Амэ тогда в мишень для всех стран сразу? Или ты рассчитываешь, что Хокаге простит тебе то, что ты столько лет покрывал опасного преступника, которого он сам считал мертвым? Хошида с досадой цыкнул и мотнул головой. Об этом он не подумал. Даже Мадара не обладал такой силой, чтобы уничтожить целую армию и при этом сделать это совершенно незаметно и не оставив никаких следов. А обзавестись сразу двумя могущественными врагами вместо одного и в мгновение ока разрушить ту репутацию, что они выстраивали и поддерживали столько лет — стоила ли игра свеч? — Но нам нужно что-то делать! — непримиримо произнес он, твердо глядя Учихе в глаза. — Нельзя позволить им творить бесчинства на нашей земле. Ты поклялся защищать эту страну и эту деревню! — Я понимаю тебя, — кивнул Мадара. Лицо его было все таким же холодным и непроницаемым, и Рэйдо мог только бессильно скрежетать зубами, видя, насколько равнодушным оставался его прежде столь ретивый и грозный соратник к бедам людей, которым они оба много лет назад договорились помочь. — Ты видишь перед собой врага, которого не одолеть ни хитростью, ни теми силами, что есть у вас. И прибегаешь к своей козырной карте, стремясь разыграть ее на несколько ходов раньше, чем следовало. Но я не позволю тебе это сделать. Позволь Казекаге сделать то, что он грозится сделать. И тогда он поймет, что Амэ не взять — и вот тогда ему придется выслушать твои условия. Мы не Коноха, и я не Первый Хокаге. Хочешь поиграть в благородство? Подумай о том, сколько человек погибнет, если ты откроешь ворота и впустишь их сюда. Лицо Хошиды изменилось — он смотрел на Мадару так, словно видел его впервые, и молчал. Часть его понимала и принимала разумность его доводов, но другая часть не могла избавиться от ощущения, что Учихе просто было все равно. Он давно отдалился от дел Амэ, и, кажется, ему уже даже надоедало делать вид, что это не так. Ему легко было говорить о том, чтобы отдать ни в чем не повинных людей на растерзание, и называть это стратегией и мудрым выбором. Но Рэйдо претило то, как легко и без всяких душевных усилий он сделал этот выбор. — Ты не можешь этого знать, — наконец произнес он, неосознанно сжав кулаки. — Ты не можешь знать наверняка, как поступит Казекаге, если мы пойдем ему навстречу. Но зато мы точно знаем, что он сделает в ином случае. Вдруг Мадара рассмеялся — бездушным гулким смехом, от которого у Рэйдо по коже побежали мурашки. — Если бы ты в самом деле все решил, то не пришел бы сюда, — произнес он, прожигая Хошиду презрительным взглядом. — Но тебе нужно, чтобы я принял это решение, потому что ты знаешь, что я могу это сделать. Ты не хочешь взваливать это на свои плечи, потому что знаешь, что твоя совесть этого не сдюжит. Поэтому ты здесь, не так ли? Хошида внезапно ощутил острое и едва ли контролируемое желание разбить Учихе лицо и стереть с него эту поганую самоуверенную ухмылку. Мерзавец был прав. Он пришел сюда не для того, чтобы посоветоваться, а для того, чтобы заставить кого-то другого сделать то, на что у него самого не хватало духу. И от кого еще можно было бы ожидать подобного хладнокровия, как не от Учихи Мадары? — Нам никогда не смыть эту кровь со своих рук, — наконец произнес он. — Как ты можешь... Как ты можешь жить с этим? — Очень просто, — пожал плечами Мадара. — Это все нереально. Ты, я, эта война и все эти люди, что превратятся в грязь под ногами Казекаге. Мир не был создан таким, как мы его видим. Нам был ниспослан величайший дар и право самим решать, какой будет эта реальность. — Нет! — Этот возглас протеста поднялся из самой глубины естества Рэйдо и полностью захватил его. — Нет, это не так. Ты одержим идеей о том, чтобы исправить мир, но вместо того, чтобы сделать это взаправду, ты порвал с ним всяческие связи. Нет никакого риннегана и никакого волшебного способа сделать людей лучше, а жизнь — справедливее. И ты... Ты! — Он задохнулся, как будто не в силах подобрать слова. Мадара все это время слушал его как будто даже с интересом, чуть склонив голову. — После всего, что ты сделал, как можно отрицать все это и говорить, что все это не по-настоящему? — Я помню, — неожиданно тихо и как будто даже мечтательно протянул Учиха, подняв глаза к сводчатому потолку, увитому трубами. — Помню солнце и голоса. И людей, рядом с которыми хотел бы провести остаток жизни. Это было настоящим. И поставить в один рядом с этим тебя, твою деревню, все эти глупости — было бы просто оскорбительным. Рэйдо и сам не ожидал, какой гнев вызовут у него эти пренебрежительные слова Мадары, произнесенные как будто даже с издевкой. Он выхватил меч, что висел у него на поясе, но не смог сделать и шагу, поскольку его ноги словно бы приросли к полу. Пространство вокруг начало размываться и будто бы таять, как восковая картина. Запахло паленой шерстью и серой, и прямо перед собой Хошида увидел выпотрошенные тела двух мужчин, прибитые к мокрой, блестящей от фонарного света стене. — Я предупреждал тебя, — услышал он голос Мадары. Голос окутывал его, подобно пуховому покрывалу и так же давил на грудь. — Если пойдешь против меня, закончишь не лучше. Подумай еще раз, прежде чем снова браться за меч. — Ты монстр, — выдохнул Рэйдо. — Не могу поверить, что столько лет этого не замечал. — Вовсе нет, — пожал плечами Учиха, снимая с него гендзюцу. — Ты знал это всегда, но прежде тебе было удобнее этого не замечать, потому что я был твоим монстром. Ручным и как будто на поводке. Ты не был против, когда я убивал твоих врагов, и тебя не смущало то, как именно я это делал. Просто тебе нравилось думать, что к тебе я отношусь иначе, чем относился к ним до того, как перерезать им глотки. Это не так. Я повторю в последний раз, и лучше бы тебе это запомнить. Для меня имеет значение только моя семья. И ни ты, ни Амэ не имеете к ней никакого отношения. Я остаюсь здесь, пока мне это удобно. И пока я сам не захочу, никому из вас меня отсюда не прогнать. Закончив, он отвернулся от Рэйдо, потеряв к нему всякий интерес, а мужчина, глядя на его спину и сжимая в руке такой бесполезный клинок, ощущал жгучую беспомощность, которая стальной лапищей стискивала его внутренности. Он уже сам не понимал, зачем пришел сюда и чего ждал от этого разговора. Но зато теперь точно знал, что было необходимо сделать. Закрывать глаза на очевидное больше не имело смысла — Мадара из союзника превратился в угрозу. И пока он так уверен в себе, что поворачивается к нему спиной, нельзя было упускать эту возможность, чтобы нанести удар. Когда Рэйдо ушел, Учиха еще какое-то время стоял у окна и смотрел на дальний берег озера, охваченный призрачными огнями военного лагеря. Он уже неоднократно представлял себе, как спускается с Небесной Башни и идет туда. Ступает по воде, не проваливаясь, и один за другим преодолевает все заслоны Песка, сооруженные на скорую руку. Проходит через весь лагерь к шатру Казекаге и улыбается, видя неверие и ужас, растекающиеся по его обычно столь суровому и безэмоциональному лицу. Это могла бы быть неплохая битва — одна из тех, которую приятно было бы вспомнить и разложить по полочкам перед сном. По слухам, Казекаге Рето владел особой техникой, обращавшей в песок все, чего он касался. Этот же песок он мог впоследствии использовать как оружие и чем больше врагов уничтожал, тем сильнее становился. Благодаря этой самой технике им удалось прорваться через ряды Скрытого Листа на границе. Древесное дзюцу Хаширамы обернулось против своего создателя, когда одного лишь прикосновения Казекаге оказалось достаточно, чтобы превратить его в пыль, которая после взвилась огромными тяжелыми клубами, забивая легкие и глотки тех, кто оказался рядом. Сам того не желая, Сенджу дал своему врагу его оружие. Умеющие ориентироваться даже во время песчаных бурь, песчаники легко отыскивали во внезапно воцарившемся душном мраке дезориентированных и задыхающихся шиноби Листа, и вторая половина битвы больше походила на бойню, чем на поединок. Хаширама был вынужден отступить, чтобы спасти своих людей, и Мадара понимал, что у него просто не оставалось иного выхода. Интересно, смог бы Казекаге обратить в песок доспех Сусаноо? И насколько полезной оказалась бы его хваленая техника здесь, в крае вечных дождей? Какой смысл от песка, если он превращается в тяжелую непокорную грязь? И не в этом ли причина того, что Казекаге предпочитает решать дела угрозами и посулами, а не грубой силой? Мадара медленно закрыл глаза и, подняв руку, коснулся собственных горячих тонких век, чувствуя, как под ними двигаются беспокойные глазные яблоки. Он не мог позволить себе терять концентрацию и отвлекаться. Все, что происходило там внизу, не имело никакого значения — или не будет иметь после того, как он исполнит задуманное. В конце концов, так было всегда — он шел к своей цели, упирался в стену и прогрызал ее насквозь, даже если приходилось ломать зубы. Он не должен был забывать о том, что было важно. В его сознании, воскрешенные усилием воли, взметнулись воспоминания, пронизанные солнцем и наполненные мерными переливами речного потока. Учиха заставлял себя держаться за них, потому что они были его единственной опорой и защитой. Мужчина и сам не замечал того, как Хаширама из его воспоминаний постепенно вытеснял из его разума Хашираму реального — того, что был совсем не так далеко и, возможно, нуждался в нем куда больше, чем призрак, обитавший в его памяти. С каждым днем, с каждой неделей, с каждым новым приступом рвущей его мозг головной боли Мадара все больше отдалялся от несовершенства окружающего его реального мира, увязая в беспросветном тумане собственных иллюзий. Получив отказ на свое предложение, Казекаге спустил своих псов с поводка. Из окон Небесных Башен было видно, как полыхали берега вокруг озера Амэ, и даже нескончаемый дождь не мог их потушить. Воздух наполнился дымом пожарищ, и, сносимые ветром, черные облака накрыли деревню. Рэйдо, мрачный как туча, не покидал своего кабинета и отказывался встречаться с жителями, искренне обеспокоенными происходящим. У многих из них в приозерных деревушках жили родственники и друзья, но из-за объявленного в Скрытом Дожде военного положения никто не мог покинуть пределов деревни и никто не знал, что на самом деле творилось за ее стенами и по чьей вине. На третий день пожарищ Казекаге приказал собрать обгоревшие тела и с помощью осадных орудий и дзюцу забросить их в Амэ через стены, окружающие ее. В деревне поднялась паника, и ситуация начала выходить из-под контроля. Охваченные ужасом люди толпами осаждали Небесную Башню Рэйдо, требуя, чтобы он остановил зверства, творимые Скрытым Песком, а он, глядя на пылающие берега и до боли стискивая зубы, не мог думать ни о чем, кроме Учихи Мадары — и ненависти, что он с каждым днем лишь сильнее испытывал к этому человеку. Мадара мог все это остановить, если бы захотел. Он был обязан остановить это. Но вместо этого он сидел в своей проклятой башне, смотрел на агонизирующую деревню и не делал ровным счетом ничего. И это было непростительно. На шестой день после того, как берега озера пожрало огнем, дождь прекратился, и сквозь прорехи в удушливо-серых облаках выглянуло солнце. В этот же день пламя наконец начало гаснуть.~ * * * ~
— Это последний, — коротко отрапортовал шиноби в забрызганных кровью темных доспехах, выпрямляясь и с влажным, мурашками дерущим по коже звуком вырвал меч из тела. — Хорошо, — кивнул Хаширама, хотя в тот момент он не видел в произошедшем ровным счетом ничего хорошего. Коноха узнала о бесчинствах, творимых на берегах озера Амэ, слишком поздно — когда дым от пылающих деревушек заволок горизонт и окрасил закат в багряно-фиолетовые тона. Когда вернулись посланные разведчики и Первому Хокаге доложили о происходящем, он немедленно отдал приказ о наступлении. И хотя нашлись те, кто не был согласен с его решением, считая, что армия Страны Огня еще недостаточно окрепла и восстановилась после поражения у границы, большинство шиноби поддержали своего командира. Так, в попытке поймать на крючок одну рыбу, Казекаге подцепил совсем другую. Хаширама выдвинулся вперед с несколькими мобильными отрядами, отдав распоряжение основным силам следовать за ним и присоединиться позже. Они преодолели отделяющее их от озера расстояние за один ночной переход, но даже этой скорости им не хватило, чтобы поспеть вовремя. Песок выжег берега дотла, обратив несколько маленьких рыбацких поселений в оскаленные черные пепелища. Единственное, что Сенджу и его люди смогли сделать, это отогнать от руин мародеров, шарившихся в уцелевших погребах и сараях. Но тем, кто раньше жил на этих землях, помочь было уже нельзя. Остановившись посреди сожженной деревни, Хаширама долго стоял неподвижно и молчал. Потом тяжелой медленной поступью приблизился к одному из выгоревших пепелищ и опустился рядом с ним на колени, откинув с земли намокшую и истлевшую по краям соломенную крышу. — Вы скверно выглядите, Хаширама-доно, — услышал он тихий женский голос позади себя. Кимура Мацуко, ставшая с годами как будто еще ниже и крепче, подошла к нему и положила округлую мягкую ладонь мужчине на плечо. — Когда я вижу вас таким, мне становится не по себе. — Столько лет прошло, — негромко произнес он, не оборачиваясь к ней. — Столько было сделано, столько сил потрачено, столько слов произнесено. А мы вернулись к тому, с чего начали. Скажите, Кимура-сан, это я был глупцом, что верил в то, что мир возможно изменить? — Вас можно назвать по-разному, но уж точно не глупцом, — покачала головой она. Хаширама немного отклонился назад, и она увидела то, что он держал на руках. Это было тело мальчика лет девяти, белое и холодное. Его левая ножка обгорела почти до кости, но, судя по всему, это произошло уже после смерти. Наверное, в такой ситуации это следовало считать везением. — Мой младший брат... Один из моих младших братьев был того же возраста, когда погиб, — с усилием произнес мужчина. — Я так же, как сейчас, смотрел на него и не понимал, как взрослые могут быть настолько жестокими. Я поклялся тогда, что приложу все усилия, чтобы дети больше не умирали. А теперь... Теперь я вообще не уверен, что достиг хоть чего-то за эти годы. Мацуко тяжело выдохнула и покачала головой. Ей непросто было видеть человека, которым она столь искренне восхищалась, в таком подавленном и разбитом состоянии. Для своих людей Первый Хокаге всегда был полон сил и веры в лучшее, но пустота в его душе лишь разрасталась с каждым днем, и иногда у него не получалось скрывать ее. Кимура не могла исцелить его рану, но и отступать, закрыв на все глаза, тоже было не в ее правилах. Поэтому она, помолчав немного и подбирая слова, заговорила снова: — Я понимаю, что сейчас вам так не кажется, но, поверьте мне, вы достигли очень многого. Мир никогда не станет полностью безопасным и спокойным местом, такова уж людская природа, и с этим мы мало что можем поделать. Но это не значит, что наши попытки изменить его бесплодны и бессмысленны. Хаширама-доно, благодаря вам, у нас есть место, которое мы все можем назвать домом. Вы не смогли спасти этого мальчика, но защитили многих других, дав им выбор и возможность повзрослеть. — Да, — безлико отозвался он. — А потом я позвал их за собой на смерть. Женщина нахмурилась, поджав губы. Ее круглое, похожее на полную луну, лицо было покрыто сажей и пылью, а длинные и толстые косы темно-розового цвета казались почти черными от копоти. — Иногда мы просто делаем то, что должны. Вам ли этого не знать, — тихо произнесла она. Кимура Мацуко прибыла на фронт вместе с отрядом шиноби-целителей из Узушио, и пусть они не принимали участия в первых сражениях этой кампании, женщина вполне могла составить о них впечатление по ранам тех, кто был поручен ее заботам. И если в прежние годы она в основном занималась акушерством, то сейчас выбирать не приходилось. Сила и знание, что были получены ею от мудреца-отшельника, сейчас были нужнее не тем, что только готовится появиться на свет, а тем, кто был в двух шагах от того, чтобы его покинуть. Поэтому, припоминая старые уроки и зачитываясь учебниками по анатомии и хирургии, доктор Кимура становилась тем, кем должна была быть здесь и сейчас. И потому она лучше прочих понимала чувства Хаширамы, которого обстоятельства вынуждали быть кем-то, кем он быть никогда не хотел — в данном случае человеком, что отдает приказы убивать и отдавать свои жизни на поле боя. Сенджу осторожно уложил тело мертвого мальчика на землю и поднялся на ноги. Его тяжелая мощная фигура казалась согбенной и словно бы сжатой судорогой, но он заставил себя расправить плечи и поднять голову. — Тебе никогда не приходило в голову, что война это нечто глубоко противное человеческой природе? — спросил он у Мацуко, сощурив раздраженные едким дымом глаза. — Если честно, мне чаще думалось обратное, — призналась она. — Что лишь в бою человек дает выход той агрессии, что заложена в нем от рождения. И, побеждая, чувствует, что не зря живет. Природа сделала нас такими — жадными до крови и до битвы. Она вложила в наши души стремление к борьбе, чтобы сделать нас сильными. Слабого затопчут — будь то человек или зверь. — Но мы ведь тем и отличаемся от зверей, что осознаем собственную смерть, — возразил мужчина. — Один этот факт меняет все. Животные грызут друг друга, ведомые инстинктами, не зная, что ждет проигравшего. А мы — знаем. И даже самые сильные из нас боятся неведомого, скрытого за последней дверью. И тем не менее мы позволяем себе решать, кто достоин жизни, а кто нет. — Опасные мысли для шиноби, — тихо заметила Мацуко. Хаширама ответил не сразу. Подняв свои грязные загрубевшие ладони, покрытые сажей, он какое-то время всматривался в них, словно пытаясь вспомнить, сколько судеб он оборвал этими самыми руками, следуя своему пути ниндзя. — Ты права, — согласился он. — Я больше не уверен, что иду правильной дорогой и что не совершил роковую ошибку когда-то давно. Я пытался переделать мир шиноби под себя, искренне веря, что я — часть этого мира. Но, возможно, это не так. И никогда не было так. Кимура не знала, что на это ответить. Слова Хаширамы заставляли ее саму сомневаться в правильности выбранного ею пути, а она совсем этого не хотела. Да и что станет с боевым духом армии, если они увидят своего лидера в таком состоянии и услышат его речи о бессмысленности войны и смертей на поле боя, что считались такими почетными и желанными для любого шиноби? В таких, как она, с детства воспитывали убеждение в том, что жизнь ниндзя это служение — своему клану, деревне, стране. И что это почетно, благородно и достойно. В конце концов, они обладали силой, которой не было у обычных людей, и разве сам этот факт не предопределял их будущее и смысл их существования? Потому что если нет, то все они оказывались над той самой пропастью, в которую сейчас смотрел Хаширама. — У нас нет на это времени, — наконец произнесла женщина, побледнев и решительно сдвинув брови. — Идет война, Хаширама-доно. И если вы сейчас решите, что не хотите быть ее частью, погибнет очень много людей. Куда больше, чем сейчас отягощают вашу совесть. — Ты думаешь, я об этом не знаю? — очень спокойно, почти с улыбкой спросил он, посмотрев ей в глаза. — Думаешь, я в самом деле считаю, что у меня есть выбор? Она приоткрыла рот, собираясь сказать что-нибудь — еще не зная что именно, но обязательно хоть что-нибудь, — но он не стал ждать, пока Мацуко соберется с мыслями. Быть может, чтобы самому не передумать. — Разобьем лагерь за той рощей, — произнес Хаширама, и из его голоса пропали всякие сомнения и неуверенность. Словно этого разговора и вовсе не было. — Проследи, чтобы медчасть была готова принимать раненых. Как только оставшиеся подразделения прибудут, мы выступаем на Казекаге. Пора положить этому конец. — Да, Первый, — поклонилась она. — Все будет сделано. Позже Сенджу отдал распоряжение о захоронении тел погибших в сожженной деревне и проведении погребальной церемонии. На возникший вопрос о том, зачем на это тратить время и силы, он ответил, что это, возможно, единственный способ не забывать о том, что смерть не должна восприниматься как должное, даже если никто из них не знал этих людей и не скорбел о них по-настоящему. Те, кто говорил с Хаширамой в эти дни, предварявшие битву, которую впоследствии назвали одним из центральных эпизодов всей военной кампании этих лет, отмечали, что Первый Хокаге был непривычно замкнутым и жестким. От его былой сердечности и готовности принять и выслушать любого, кто не мог найти утешения, не осталось и следа, и доктор Кимура, волей обстоятельств ставшая в те дни свидетельницей перемен в его душевном состоянии, начала искренне опасаться, что эти несколько месяцев вдали от дома, наполненные подавляющей тревогой и нарастающим чувством безысходности, могли стать последней каплей для мужчины, и без того истощенного своим бременем светоча и маяка надежды для всего мира. И потому в тот день, когда в лагерь прибыл еще один небольшой отряд, состоящий в основном из молодых женщин и девушек, Мацуко сочла своим долгом перехватить его предводительницу до того, как она встретилась с их Хокаге лицом к лицу. — Я не думаю, что дело только в этой войне, — говорила она, сидя на раскладном стульчике снаружи одной из медицинских палаток, подготовленных для приема раненых. — Просто она стала... своего рода индикатором, лакмусовой бумажкой для того, что все это время было скрыто от глаз. Его раны глубже, чем многим из нас казались. Вы единственная, кому под силу облегчить боль, что терзает его, Мито-сама. Но я боюсь повторить ошибку, совершенную уже слишком много раз — и возложить на одного человека тяжкое бремя, что едва ли по силам вынести и десятку. Если вам будет нужна моя помощь — какая угодно — я буду рада ее оказать. Что-то происходит. Что-то плохое. Простите. — Она понурилась. — В такие момент он похож на черную дыру, что вбирает в себя все, до чего может дотянуться. Я понимаю, что он отдал слишком много и ему нужно восстановиться, но порой начинаю сомневаться, что кому-то под силу заполнить пустоту в его душе. — Я знаю, кто смог бы, — тихо ответила Мито, стоявшая рядом с ней в темно-красных доспехах с выгравированным на них гербом клана Узумаки. — Но этот человек сейчас так далеко, что никакие земные расстояния не смогут с эти сравниться. — О чем вы? — не поняла Мацуко. — Он в прошлом, — с грустью улыбнулась молодая женщина. — Так глубоко в прошлом, что я иногда теряю всякую веру в то, что ему под силу было бы оттуда выбраться, не разрушив на своем пути все, что мы создали за минувшие годы. — Мацуко-сенсей, можно вас? — Полог палатки отклонился в сторону и, щурясь от серого пасмурного света, наружу вышла невысокая девушка с каштановыми волосами в темно-серой форме шиноби-медика. Ее лицо сразу показалось Мито знакомым, но она бы, наверное, так и не узнала бы ее, если бы Кимура не обратилась к девушке по имени: — А, Бивако-чан. Ты закончила с учетом? — Да, все на месте. Полагаю, нам может понадобиться больше перевязочных материалов, но на худой конец всегда есть простыни. — Затем, заметив стоявшую чуть поодаль Узумаки, Бивако почтительно ей поклонилась. За прошедшие годы она очень изменилась, превратившись из необщительной дикарки в строгую и исполнительную куноичи, чьи способности в медицине и безграничный интерес к этой области науки помогли ей стать одной из лучших учениц доктора Кимуры невзирая на то, что, прибыв в деревню, она толком не умела даже читать и складывать простейшие числа. — Не буду вас отвлекать, Мацуко-сан, — произнесла Мито, кивком поприветствовав Бивако. — Спасибо за предупреждение. Я надеюсь, что вы не ошибаетесь насчет меня, и обещаю, что приложу все свои силы, чтобы помочь нашему солнцу засиять так же ярко, как раньше. Она говорила это от всего сердца, но, когда своими глазами увидела Хашираму, на несколько секунд усомнилась в том, что даже ее власть над ним может быть столь велика. Мужчина сидел у стола, на котором была раскинута карта с отмеченным на ней расположением войск Казекаге, но даже не смотрел на нее, словно грезя наяву. Его волосы в блеклом свете, льющемся в шатер снаружи, казались серебряными несмотря на то, что седины в них все еще было не так уж много. Но взгляд, который Сенджу обратил к ней, услышав ее шаги, был взглядом глубокого старца, взирающего на мир из темноты собственноручно вырытой могилы. — Неужели все в самом деле так плохо? — с нежной улыбкой покачала головой она, медленно приближаясь. — Ты правда решил позволить всему этому сломать тебя? — Мито. — Одно это имя, произнесенное его сухими губами, как будто окатило его тело теплом. — Ты здесь. — А ты сомневался? — чуть повела плечом она. — Намеревался героически утонуть в этом безобразии в одиночку? — А где Айко? Она не с тобой, надеюсь? — Хаширама отклонился назад, как будто пытаясь заглянуть ей за спину. — Нет, конечно, — почти возмутилась Мито, складывая свои перчатки для верховой езды на край стола. — Она в деревне вместе с братом. Была бы моя воля, я бы и тебя там оставила. Чтобы вы втроем сидели и играли в кубики, пока взрослые люди разбираются с беспорядком, что вы учинили. Хаширама покраснел. Сам того не хотел, да и не чувствовал себя виноватым в той мере, чтобы испытывать подобное детское смущение, но не сумел противиться охватившему его чувству. Глаза Мито смеялись и сияли — она куда лучше него держала лицо и скрывала то, чего другим видеть и знать не следовало. — Я не думаю, что дело только в тех проваленных переговорах, — наконец произнес он. — Судя по последним сведениям, которые я получил из Амэ, они закончили расследование того взрыва в ущелье. Тот «песчаный лев» был куплен на черном рынке кем-то из Скрытого Водопада, а это значит... — Тень и его люди, — коротко закончила его жена, садясь рядом и накрывая своей маленькой рукой его собственную. — Без них не могло обойтись. Мы давно знали, что они ищут союзников в соседних государствах. — Но я до последнего хотел верить, что их бредовые идеи никем не будут восприняты всерьез, — покачал головой Хаширама. — Что здравый смысл возобладает. — Ты всегда слишком сильно верил в этих глупых недалеких людей, — мягко проговорила она. — Я никогда этого не понимала, но мне всегда это в тебе нравилось. То, что ты умеешь любить тех, кто причиняет тебе боль и снова и снова разочаровывает тебя. — Ты не разочаровываешь, — возразил он, и в его потухших глазах даже мелькнуло что-то похожее на искру желания. — Ох милый, — покачала головой Мито, поджав губы. — Мы тебя не заслужили. Никто не заслужил, если по правде. Но... Не будем сейчас об этом. Скажи мне, что ты намерен делать дальше. — Она поднялась и склонилась над картой, оценивая расположение войск Казекаге. — Амэ согласилась поддержать нас, — произнес Хаширама, сосредоточено нахмурившись. — Завтра рано утром они нападут со стороны озера, что даст нам временное преимущество и сработает как эффект неожиданности. У нас будет время подобраться поближе и разобраться с защитным барьером вокруг лагеря. — Барьер мы с Лисицами берем на себя, — тут же предложила Узумаки. — Не думаю, что при всем своем желании Казекаге найдет чем меня удивить в том, что касается техник печатей. — Хорошо, — не стал спорить ее муж. — Тогда выдвигайтесь за час до рассвета. В идеале барьер должен исчезнуть в тот самый момент, когда первые шиноби Дождя ступят на берег. — Поняла, — кивнула она. — Смотри, вот здесь берег упирается в скальный массив. Если загнать их туда, они не смогут отступать. — Особенно если кто-то будет поджидать их наверху, — подхватил мужчина. В такие моменты, обсуждая тактику предстоящего боя, он как будто на время забывал о том, что все это было не просто любопытной логической задачкой наподобие тех, что давали в Академии. Мито нравилось выражение его лица в такие моменты. Пусть Хаширама начал сомневаться в своем пути ниндзя, он по-прежнему оставался блестящим шиноби и главнокомандующим. Человеком способным не только вести за собой целые армии, но и побеждать вместе с ними. И пусть пока происходящее складывалось не в пользу Конохи, Узумаки нисколько не сомневалась, что они одержат победу. Потому что иначе и быть не могло. Вечером, перед отбоем, она, невзирая на вялое и неубедительное сопротивление мужа, усадила его в горячую ванну, сделанную им же на скорую руку. Убедившись, что Хаширама отбросил все попытки избежать внезапного омовения, она закатала рукава своей формы и опустилась на низенький табурет рядом с купальней. Погрузив руки в горячую воду, над которой уютно клубился пар, молодая женщина несколько секунд просто наслаждалась этим ощущением, опустив веки и расслабив плечи. Потом встряхнулась и, взяв в руки мочалку, провела ею по шее мужа, сидевшего к ней спиной. — Мне жаль, что ты не видишь себя моими глазами, — произнесла она. — Потому что тогда бы ты раз и навсегда перестал сомневаться в себе. — С чего ты это взяла? — коротко улыбнулся он. — Что ты видишь во мне? — Человека, который не боится верить несмотря на все свои шрамы, — ответила она, обняв его за шею и опершись подбородком ему на плечо. — Ты всегда был сильнее всех нас. Даже сейчас, пусть тебе так и не кажется. Мито провела пальцами по его груди, с удовлетворением отмечая про себя, что ни годы, ни ранения не сказались на твердости и притягательной красоте его тела. Он все еще был самым восхитительным и желанным мужчиной из всех, что ей встречались — и ему для этого даже не надо было ничего делать. Просто быть собой. — Думаю, у меня никогда не было ни шанса, — произнесла она, чуть помолчав. — Ты о чем? — уточнил он, встрепенувшись. — Я бы просто не смогла не полюбить тебя, — тихо ответила Мито, прикоснувшись губами к его влажной коже. — И если есть другие жизни и другие мы, то я и там буду обречена любить тебя всем своим существом. Хаширама обернулся и увидел, что глаза его жены наполнены странным остервенением, граничащим со вспышкой злости. — Мито... — Он мягко накрыл ее руки, вцепившиеся в бортик купальни, своими. — Обещай, что не бросишь меня, — вдруг отрывисто произнесла она. — Что когда мы умрем... Если там есть что-то еще... Обещай, что не бросишь меня там одну. — Мы не умрем, — возразил он. — Не завтра, по крайней мере, в этом я почти уверен. — Хаширама! — с истинной женской досадой воскликнула она, толкнув его в плечо. — Обещай мне. — Обещаю, — тихо, но очень проникновенно произнес он. — Мито, что с тобой такое? — Не знаю, — беспомощно пробормотала та, уронив подбородок на грудь. — Я не знаю. Просто... вдруг представила, что мы встретимся с тобой, а ты меня не узнаешь. И отчего-то... отчего-то стало даже дышать тяжело. — Вот ведь глупая девочка, — со вздохом покачал головой он и обнял ее своими большими мокрыми руками, прижимая к себе и гладя по спутанным красным волосам. — Нет ни в небе, ни на земле такой силы, что изменила бы мои чувства к тебе. И если эта жизнь не последняя, я обещаю, что не забуду тебя и не успокоюсь, пока не найду снова. Ладно? — Ладно, — шепотом выдохнула она и спрятала лицо у него на груди. До выступления в ночь оставалось всего несколько часов.