Сага об Основателях

Стылая февральская ночь дышала холодом. Затянувшиеся снежные бури прекратились внезапно, словно бы кто-то наверху перекрыл прохудившиеся трубы, но в наступившей после них тишине ощущалось что-то куда более зловещее. Воздух будто закостенел, колючими хлопьями оседая в горле и царапая грудь изнутри. По всему озерному побережью пахло гарью, этот запах пропитал и кожу, и одежду, и даже с детства приученные к нему Учихи порой заходились в приступе тяжелого давящего кашля. От дыма слезились глаза, а примешивающийся к нему тонкий аромат горелого мяса добавлял всему происходящему оттенок ирреальности, какая сопровождает затянувшийся ночной кошмар. Кагами не покидало ощущение, что эти несколько недель на фронте он запомнит на всю свою оставшуюся жизнь, а все прочие его воспоминания, предварявшие эту зиму, становились все более призрачными и тусклыми, словно он сам их себе придумал, и за пределами этого озера, его обледеневших берегов и черных проплешин на снегу, больше и вовсе ничего не было. Он уже знал, что все закончится здесь. У подножия застывшей посреди озера металлической громады Скрытого Дождя, из фантасмагорического переплетения труб и крыш которого вырывались шесть высоких, похожих на шпили, башен. По ночам эти башни сияли, как небесные маяки, призывающие к себе таинственные летательные аппараты. Глядя на них, Кагами испытывал странное томление в душе — медленно мигающие в темноте огни манили его к себе, обещая ответы даже на те вопросы, которые он еще не успел задать. Растекаясь лучами в густой зимней темноте, они горели даже под его опущенными веками, кажется, навеки впечатавшись в его память наравне с запахом дыма и холодом, плотным покрывалом окутывающим его тело. Следуя за своим командиром, Кагами старался ступать беззвучно, но даже чакра не могла полностью приглушить мягкое жадное хлюпанье, с которым снежная каша принимала и выпускала из себя его ноги. Его отряд был послан вперед под покровом ночи с одной лишь целью — устранить как можно больше шиноби Песка до того, как они все будут подняты по тревоге. Несмотря на то, что Казекаге ждал нападения, он не мог держать всех своих людей без сна и отдыха круглыми сутками, поэтому часть его армии все равно спала этой ночью, и именно эта часть была целью Кагами и его товарищей. Все они, отобранные для этой миссии, обладали разными техниками, в той или иной мере влияющими на сознание и боеспособность. Среди прочих была, например, девушка из клана Абураме, который умел управляться с насекомыми — ее жуки, питающиеся ее чакрой, могли впрыснуть в кровь укушенного ими человека особый паралитический яд. Кагами находил ее немного странной, но не мог не признать, что ее техника не только эффективная, но и весьма устрашающая. Наблюдать за тем, как жуки выбираются прямо у нее из-под кожи, было, прямо скажем, жутковато, и Учиха после того, как увидел это впервые, еще пару дней ловил себя на мысли, что у него чешется тело под одеждой, как будто по нему кто-то бегает. Они добрались до предполагаемой линии прохождения защитного барьера ровно в срок. Затаившись между кустов, отряд Кагами ждал сигнала, и молодой человек готов был поклясться, что время никогда не тянулось так долго. Казалось, прошло несколько часов с тех пор, как они по знаку командира опустились к самой земле, держа наготове кунаи на случай, если их обнаружат раньше запланированного срока. Сенсор в их команде описывал барьер как плотную сеть чакры, куполом накрывающей лагерь и имеющей своими опорами пять точек в разных местах берега. Стандартный способ снятия такого барьера предполагал одновременный срыв всех пяти поддерживающих печатей, но это требовало не только знания об их точном местоположении, но и абсолютной синхронности срывающих, что в текущих условиях было едва ли возможно. Хокаге, планировавший эту атаку, также предположил, что каждая из печатей надежно охранялась, и любая попытка подобраться к ним ставила под угрозу саму суть внезапной атаки и эффекта неожиданности. В целом это могло звучать как невыполнимая или, по меньшей мере, требующая тщательного планирования и скрупулезно педантичного решения задача, если бы на их стороне не было Узумаки Мито. Ее прибытие на фронт держалось в строгом секрете с самого начала, и Казекаге, опираясь на свои источники, был уверен, что женщина все еще находилась в Конохе. Возможно, этот факт, а, возможно, чрезмерная уверенность в себе сыграла с ним злую шутку — столь тщательно продуманный и мастерски выстроенный им барьер распался всего за несколько минут, расплетенный изнутри, подобно узелковой пряже. Кагами не видел, как это произошло, и не знал, как именно этого добилась Мито, но внезапно до его ушей донесся приглушенный крик откуда-то с берега, отгороженного от их позиции жиденькой низкорослой рощей. Крик оборвался так же внезапно, как и зазвучал, и это было сигналом. Прижимаясь к земле и почти сливаясь с черно-белым пейзажем, шиноби Листа метнулись вперед, к крайним палаткам, в которых сейчас, по словам их сенсора, находились спящие песчаники. Учиха краем глаза увидел, как девушка из клана Абураме развела руки и ее рукава вдруг ожили, надулись и завибрировали, а потом выплюнули в ночь стаю темных насекомых, чье жужжание напомнило ему гудение электрического трансформатора. Оставив ей и товарищам палатки обычных рядовых шиноби, сам юноша двинулся дальше, ближе к центру северной части лагеря Песка. Там, по данным разведки, находились палатки командования. И хотя мысль о том, чтобы поймать таким немудреным способом самого Казекаге была слишком смелой даже для гения клана Учиха, Кагами не собирался ставить под сомнение приказы начальства. Длинным выверенным прыжком приземлившись на утоптанную площадку между несколькими крупными шатрами, он пружинисто опустился на корточки и, прямо в движении заканчивая складывать ряд необходимых ручных печатей, ударил обеими ладонями о землю. Жар опалившей его руки чакры причудливым образом смешался с холодом твердой влажной земли, и Кагами судорожно выдохнул, в ту же секунду активируя шаринган. Это дзюцу он назвал Призыв Зеркального Лабиринта, и она была одной из его собственных уникальных разработок. Техника отнимала достаточно много чакры, но в случае удачного ее воплощения могла и вовсе избавить применяющего ее от необходимости вести дальнейший бой. Но прежде Кагами еще ни разу не применял ее в боевых условиях, и оттого даже на десятки раз выверенные движения сегодня заставляли его нервничать и сомневаться. Поднявшись на ноги, он наблюдал за тем, как пространство вокруг него искривляется, отражаясь в огромных призванных зеркалах, соприкасающихся своими гранями и образующих извилистые тесные коридоры, в которых каждый из попавших в радиус действия дзюцу оказывался один на один с собственным отражением. И стоило ему посмотреть самому себе в глаза, как он попадал под влияние гендзюцу Кагами. Учихе никогда не требовалось больше — всего один прямой взгляд, чтобы ворваться в разум человека и навести там свои порядки. Например, отключить все двигательные функции и погрузить пойманного в глубокий сон без сновидений, разрушить который обычными методами прерывания гендзюцу было просто невозможно. Такова была воля Хокаге: не убивать больше, чем потребуется. Вывести из строя всех, кто окажется не способен сопротивляться, и лишь потом применять летальные техники. Кагами находил в такой стратегии лишь один очевидный изъян — если им не удастся закончить битву достаточно быстро и вынудить Казекаге сдаться, все те вражеские шиноби, которых они обездвижили или погрузили в гендзюцу, придут в себя и будут со свежими силами готовы к бою. Но Хаширама отказался даже рассматривать варианты убийства безоружного и беззащитного противника, и его подчиненным оставалось только гадать, какие последствия будет иметь это его великодушие, вызванное, вероятно, какими-то личными и не вполне рациональными мотивами. Зеркальный Лабиринт сработал прекрасно — перед опущенными веками Кагами одно за другим мелькали непонимающе заспанные лица, которые, к своем удивлению, вдруг осознавали, что из зеркала на них смотрит чье-то чужое отражение, бледное и красноглазое. Пожалуй, это время, что он вынужден был неподвижно стоять на одном месте, было главной уязвимостью его техники. Он был полностью открыт для всех внешних атак даже несмотря на то, что находился в самом центре созданного им лабиринта. Только сейчас Кагами подумал о том, что ему стоило взять с собой кого-то, кто мог бы прикрывать ему спину, пока он сосредоточен на накладывании гендзюцу, и это была одна из тех удачных и, бесспорно, полезных мыслей, что, как водится, приходят уже слишком поздно. Земля разверзлась у него под ногами, и Учиха вдруг почувствовал, что проваливается в пустоту. Распахнув глаза и успев увидеть лишь расползающиеся в разные стороны линии чужой чакры, юноша сделал единственное, что пришло ему в голову в той ситуации — прервал дзюцу Зеркального Лабиринта и, набрав полную грудь воздуха, плюнул себе под ноги стремительной огненной волной. Это помогло ему немного изменить траекторию своего падения и ухватиться рукой за край внезапно возникшей у него под ногами ямы. Подтянувшись, Кагами стремительно выпрыгнул наверх и, приземлившись, мгновенно выхватил горящими красными глазами маленькую фигурку с другой стороны от провала в земле. Сначала ему показалось, что она принадлежала ребенку, но позже он убедился, что атаковавшая его девушка была едва ли младше него самого. На ее лбу был протектор Скрытого Песка, а с пальцев ее рук, вытянутых в его сторону, свисали едва различимые без шарингана нити чакры, уходящие куда-то под землю. — Как тебе удалось избежать зеркальной ловушки? — спросил Кагами. Его голос звучал беззлобно, пожалуй даже с некоторым уважением. Маленькая, но очень суровая девушка ответила ему: — Я не стала ждать, что будет, когда она будет закончена, и сразу спряталась под землю, когда почувствовала в воздухе запах чакры. Ты Учиха, верно? — Верно, — согласился он, качнув головой и отметив, что она не поднимает взгляд выше его подбородка. — А ты? — Мое имя Акасуна Чиё, — гордо отозвалась она, и юноша заметил, как ее маленькие ловкие пальцы снова пришли в движение. — И теперь я буду твоим противником. — Акасуна? — задумчиво повторил юноша. — Я слышал об этом клане. Они занимаются производством погребальных марионеток? Губы маленькой девушки вдруг растянулись в широкой насмешливой улыбке. — О да, — подтвердила она. — И сегодня мы устроим твое погребение. Она резко дернула руки на себя, как будто вытаскивая что-то из-под земли, и Кагами, сразу понявший, что дело плохо, отпрыгнул назад, в полете складывая печати. Из ямы между ними в воздух вырвалось огромное бесформенное нечто, резко пахнувшее на него горелым деревом. Он успел увидеть только несколько тонких шарнирных рук, тянущихся к нему, и огромную пасть, похожую на крокодилью, прежде чем марионетка потонула в ярком всполохе пламени, сорвавшемся с его губ. Приземлившись, Кагами откатился назад и споткнулся о тело одного из мирно дремлющих пленников Зеркального Лабиринта. Сами зеркала исчезли в тот момент, когда он прервал технику, и потому сейчас эта часть лагеря представляла собой свалку лежащих тут и там в разных мудреных позах шиноби Песка. Учиха успел сгруппироваться и не потерять равновесие, но те мгновения, что он на это потратил, его противница использовала для того, чтобы преодолеть разделяющее их расстояние, и напрыгнуть на него сверху. Не ожидав столь внезапного и близкого телесного контакта, Кагами не успел закрыться, и ударом твердыми коленями в грудь ему на несколько секунд вышибло дух. Тем не менее с помощью металлических наручей он успел блокировать удар ее куная, который, судя по неприятному запаху, был чем-то отравлен. Их глаза встретились — горящие ненавистью ее и преображенные шаринганом его. Он готов был поклясться, что услышал недозревшее ругательство, замершее на ее губах, когда она осознала свою ошибку. А девушка, уже погружаясь в пленительный легкий сон, совершенно не к месту и почти против своей воли подумала о том, что в жизни еще не видела такого красивого лица и что проиграть парню с таким лицом было не самым обидным поражением в ее жизни. Осторожно уложив Чиё на землю, Учиха какое-то время продолжал стоять рядом и смотреть на нее. От ее одежды и светлых волос пахло песками, и он все еще смутно ощущал тяжесть ее маленького тела на своей груди. Прежде он видел в шиноби из Страны Ветра лишь безликих врагов, некую темную угрожающую массу, что катилась по землям Амэ, уничтожая все на своем пути. Но теперь он задумался о том, что на самом деле эта масса распадалась на множество отдельных людей — таких, как Акасуна Чиё. Способных мыслить, говорить, осознавать происходящее. Сейчас он пожалел о том, что не задал ей главного вопроса, пока она была в сознании — почему они были здесь? Почему напали на них и как могли убить всех этих невинных людей из приозерных деревушек? Хотя девушка едва ли смогла бы ему ответить. Она, как и он сам, просто выполняла приказы. Все они, мыслящие и любящие жизнь люди, шли убивать и умирать, потому что у них просто не было выбора. И в чем вообще был тогда смысл такой жизни? С берега донесся раскатистый грохот, и Кагами резко вскинул голову в ту сторону. Небо на востоке уже начало светлеть, и теперь он ясно видел взмывшие в воздух гибкие древесные ветви. На секунду у юноши захолонуло в груди. Он вспомнил о том, что произошло на границе несколько недель назад — как самое могущественное и опасное оружие Сенджу Хаширамы было обращено против него самого и его собственных людей. Неужели Хокаге мог об этом забыть? Или теперь он надеялся на иной исход столь очевидной атаки? Учиха, не в силах сдержать своей тревоги, еще раз огляделся — здесь его работа была окончена, и оставаться только для того, чтобы сторожить бесчувственные тела, не имело смысла. Рассудив так, молодой человек устремился к озеру. Как он и думал, Казекаге не было среди попавшего под удар Зеркального Лабиринта высокого командования. Рето сразу раскусил замысел противника — в тот самый момент, когда защитный барьер распался над его головой — и покинул свой шатер. И теперь он возвышался над берегом, стоя на вершине опасно волнующегося под его ногами песчаного холма, и, не отрываясь, наблюдал за тем, как, огибая все препятствия и пробивая незначительные заслоны, к нему движется грозно ощерившийся лес. Он видел, как ветви плотно окутывают его людей, лишая их возможности двигаться — но не жизни. Даже после того, как эти берега по его приказу пропитались кровью мирного населения, его враг продолжал играть в благородство. И Рето никак не мог понять, что вызывает у него этот факт — уважение или раздражение. Кагами своими глазами видел, как толстые древесные стебли туго оплели песчаный холм, на котором стоял Казекаге, но это не имело никакого значения, поскольку одним лишь прикосновением этот человек мог обратить неукротимую силу лесов в прах. И когда он лениво, как будто даже с нарочитым неудовольствием потянулся к поднявшейся напротив него, подобно кобре перед броском, ветви, Учиха едва сдержал досадливый стон. Цепкие пальцы Рето легли на гладкую гору, и юноша даже с того расстояния, на котором находился, увидел в медленно разгорающемся утреннем свете, как из его ладони словно бы посыпался песок, пыльной вуалью окутавший гибкий покачивающийся ствол. На лице Казекаге застыла торжествующая, но как будто немного скучающая улыбка. — Я думал, ты разучил пару новых трюков, Хокаге, — отметил он. — Но, видимо, правду говорят про старого пса. Ты слишком привык полагаться на свои деревья, не так ли? Досадно осознавать, что твоя самая сильная и опасная техника просто... пыль под моими ногтями. Словно бы желая в этом убедиться, он попытался повернуть руку ладонью к себе, но не смог пошевелить ею. Недоумение, скользнувшее по его лицу, быстро превратилось в ярость, но она отразилась лишь в его глазах, потому что лицо его по-прежнему улыбалось, безмятежно и снисходительно, застыв, подобно глиняной маске. Лес отступил, и один из шиноби Листа обрубил мечом рассыпающуюся песком ветку, чтобы по ней дзюцу не распространилось на все остальные. Но прежде, чем она совсем истаяла в блеклых лучах робкого зимнего солнца, Кагами увидел на ней черную вязь фуиндзюцу. Хищные стебли с самого начала не были оружием — они лишь великодушно доставили переданное на их коре послание, судя по всему нанесенное заранее. Учиха улыбнулся, качая головой. Он не знал, кому из них двоих — Первому Хокаге или его жене — принадлежала эта идея, но мог лишь мысленно ей поаплодировать. Симбиоз их техник оказался той самой западней, которой никто не ожидал, и теперь Казекаге не мог ни пошевелиться, ни использовать свои собственные дзюцу, ни даже отдать приказ. Впрочем, последнее и не понадобилось. Кагами услышал краем уха нехарактерный металлический скрежет и, обернувшись в сторону, откуда он донесся, увидел с десяток шиноби в форме Песка, держащих в руках огромные, с них ростом, веера. И то, что он слышал, было звуком, с которыми песчаники их раскрыли. Не дожидаясь, пока они пустят их в ход, Учиха отпрыгнул в сторону, но не рассчитал радиус поражения готовящейся атаки, и массивным воздушным ударом его и еще несколько десятков его товарищей зашвырнуло прямиком в озеро. Те, кто сумел сгруппироваться в воздухе и собрать достаточно чакры, приземлились упруго и почти сразу вскочили на ноги, но большинство, с размаха ударившись о затянутую ломким льдом поверхность озера, ушли глубоко под воду. Кагами прокатился по воде, подпрыгивая, как плоский камешек, брошенный ловким ребенком, и лишь чудом не приложился лицом о ледяные осколки, топорщащиеся посреди беспокойных волн. Поднимаясь, он чувствовал, как у него дрожат колени. Призыв Зеркального Лабиринта давал о себе знать, отзываясь слабостью во всем телом и неприятным чувством онеменения в пальцах. Да и короткая, но яростная схватка с той девушкой-кукловодом не прошла даром. Ему нужно было время, чтобы восстановиться, чтобы не усугублять последствия еще больше. Но давать ему это время никто не собирался. На берегу уже кипел бой — после воздушного удара, который смел в воду шиноби Листа, песчаники, что прежде скрывались в роще, бросились на помощь своим товарищам, попавшим в ловушку дзюцу Хаширамы. Сам Хокаге в тот момент, кажется, был занят с Рето — по крайней мере, Кагами не увидел на берегу ни того, ни другого. Вокруг становилось все светлее, и теперь юноша ясно мог видеть сражающихся шиноби. Он пытался отыскать глазами Торифу, но его коренастого приятеля нигде не было видно. Зато Учиха внезапно увидел среди обороняющихся Сарутоби Хирузена. Парень ловко орудовал длинным деревянным шестом, порхавшим в его пальцах с непринужденностью перышка, и его залихватская улыбка сверкала ярче, чем начищенные доспехи. В нем чувствовалось бесстрашное юношеское самодовольство, убежденное в том, что с таким, как он, просто не может произойти ничего плохого. Он почти не смотрел по сторонам, концентрируясь исключительно на противниках, стоящих прямо перед ним, и это сыграло с ним злую шутку. Кагами даже не нужно было использовать шаринган, чтобы увидеть, как вздыбилась земля позади его бывшего одноклассника, выдавая местоположение затаившегося противника и его готовящуюся атаку. Учиха хотел закричать, пусть даже задним умом понимая, что в этом гвалте, что царил вокруг них, Хирузен ни за что его не услышит, но не успел даже открыть рот. Кто-то схватил его за щиколотки, с силой дернув вниз, и, уже проваливаясь сквозь воду, вдруг переставшую быть устойчивой и надежной опорой, юноша увидел, как за спиной Хирузена выросла огромная фигура с увесистой дубиной в одной руке. За секунду до того, когда она опустилась на не защищенный шлемом череп парня, Кагами полностью погрузился в воду и не видел того, что было дальше

~ * * * ~

Хирузена привел в себя резкий запах, ударивший в нос. Еще толком не осознав, где находится и что с ним происходит, парень отчего-то решил, что умер и лежит в заполненной трупами яме, и эта мысль настолько его испугала, что он не придумал ничего лучше, чем заорать во весь голос и начать размахивать руками в надежде, что его заметят и спасут. Но после того как под его руку попало что-то мягкое и громко вскрикнувшее, он несколько усомнился в справедливости своей теории и приоткрыл глаза. Рядом с ним сидела на коленях симпатичная темноволосая девушка в темно-серой форме медика, державшаяся одной рукой за щеку. Он узнал ее еще через секунду, когда мысли в его голове перестали с паническими воплями носиться по кругу. — Бивако-чан? — хрипло спросил парень. — Ты? Что ты... Сто лет тебя не видел. — Ты совсем дурак, Сарутоби? — возмущенно воскликнула она. — Чего дерешься? — Я... — Он на мгновение удивленно замолк, хлопая глазами, потом перевел взгляд на свою руку, все еще хранившую ощущение теплой девичьей щеки, попавшейся на ее пути. — Черт, прости. Я... я думал, что умер. Только сейчас вспомнив, что предваряло его короткое забытье, Хирузен поднял руку к голове, отчего-то убежденный в том, что коснется, по меньшей мере, обнаженных костей черепа в ошметках кожи, но вместо этого его пальцы дотронулись до крепкого бинта, охватывающего, как через пару мгновений выяснилось, всю левую половину его головы и слегка наползающего на глаз. — Это ты сделала? — предположил он, с подозрением покосившись на Бивако. — Тебе повезло, что ты отклонился в сторону в самый последний момент, и удар прошел по касательной, — наставительно проговорила она. — Насколько все плохо? — с наигранным мужеством поинтересовался парень. Девушка как будто смутилась и, опустив взгляд, тихо поинтересовалась: — Тебе очень нужны были оба уха? Побледнев от ужаса, Сарутоби прижал ладонь к забинтованному черепу, но в этот же момент увидел, что у Бивако слегка трясутся плечи от плохо сдерживаемого смеха. — Ах ты! — досадливо мотнул головой он. — Все в порядке, — смешливо фыркнула она, сверкнув глазами. — Все, что не отлетело слишком далеко, я вернула на место. К вечеру, может, поболит немного, когда пройдет действие обезболивающего дзюцу, но все должно быть в порядке. И все-таки я советую тебе задуматься о шлеме, Сарутоби. Знаю, что вы вечно жалуетесь, что он закрывает обзор и вообще не слишком удобен, но вдруг в следующий раз рядом с тобой не окажется талантливого медика, который пришьет тебе ухо обратно. Сказав это, она поднялась на ноги, и Хирузен впервые смог оглядеться по сторонам. Берег, где, по его ощущениям, всего несколько минут назад кипела битва, сейчас был практически пуст — не считая тел погибших и раненых, возле которых суетились другие медики Конохи. — Что произошло? — спросил он, поднимаясь вслед за Бивако. Удивительно, но раненая голова почти не болела, лишь слегка кружилась. И все же парень старался ступать осторожнее, предусмотрительно прикидывая, как бы выставить вперед руки, если все-таки решит упасть лицом в землю. — Где... Где все? — Наши оттеснили песчаников к скалам, — серьезно ответила девушка. — Но битва все еще идет. Как мне кажется. — Она замолчала и прислушалась, и, последовав ее примеру, Сарутоби различил монотонный, иногда всплескивающий металлическими нотками гул в отдалении. — Сколько я был без сознания? — нахмурился он. — Не знаю, — пожала плечами она. — Я нашла тебя минут пятнадцать назад, когда Мацуко-сенсей разрешила нам выйти на берег и заняться пострадавшими. Хирузен, задрав голову, посмотрел на небо. Проглядывавшее на рассвете сквозь облака, солнце снова скрылось, но, по крайней мере, было сухо и относительно тепло. Определить точное время в этой монохромной серой пасмурности было затруднительно. — В любом случае мне нужно туда, — наконец произнес он. — Я еще могу стоять на ногах и быть полезен. — Это глупо — так рисковать, — возразила Бивако. — Я остановила кровотечение, но твоя рана никуда не делась, и у меня не было возможности провести полноценный осмотр, чтобы гарантировать, что она никак не тебе не сказалась. Хочешь быть полезным? Помоги мне с ранеными. Мне совсем не помешает один дополнительный носильщик. Парень перевел на нее сомневающийся взгляд. Они с Бивако не виделись уже несколько лет — наверное, с тех пор, как он окончил Академию и стал пропадать на тренировках со Вторым Хокаге и на миссиях со своей командой. Он слышал, что доктор Кимура, шиноби-медик, ставшая во главе конохской больницы, взяла ее к себе под крыло и сделала своей ученицей, но эти слухи доходили до него обрывками и он не слишком-то к ним прислушивался. То, что они встретились здесь спустя столько лет после того, как он взял ее детскую грязную ладошку и они вместе прошли через конохские ворота, было одним из тех случайных и ничем не объяснимых совпадений, которые позднее, при взгляде в прошлое, начинают казаться судьбоносными и даже неизбежными. Бивако не стала красавицей — одной из тех ярких, уверенных в себе и своей неотразимости юных куноичи, что плевали на правила и мнение окружающих и пленяли неопытные умы ровесников своей дерзостью. Но в ее серьезных карих глазах и упрямо поджатых губах он находил что-то трогательное и в то же время чувственное. Хирузен не знал, остался бы он здесь, если бы об этом его попросил кто-то другой, но почему-то именно ей ему не захотелось отказывать. Да и голова в самом деле все еще кружилась, и он не чувствовал в себе сил снова ворваться в гущу битвы. — Ладно, — наконец произнес парень. — Что мне делать? Лицо Бивако покрылось легким румянцем, и ее глаза радостно заблестели. Немного досадуя на саму себя из-за собственной несдержанности, она торопливо отвернулась и махнула рукой, призывая Сарутоби следовать за собой. Работа шиноби-медика на поле боя заключалась в том, чтобы определить, кому из раненых еще можно помочь, а чьи раны смертельны. Ирьёниндзюцу при всей своей уникальности все же не могло спасать обреченных — по крайней мере, если его применял не кто-то уровня Хокаге. По факту, Бивако и ее товарищи по медицинскому отряду могли оказывать лишь первую помощь и с помощью чакрового сканирования проверять организм пострадавшего на наличие внутренних повреждений. Более сложные и тонкие операции не могли быть проведены в полевых условиях и требовали специальных инструментов и препаратов. Поэтому, переходя от одного к другому шиноби, что еще цеплялись за жизнь, девушка либо кивала, либо отрицательно качала головой. Тем, кого, на ее взгляд, еще можно было спасти, она наскоро обрабатывала открытые раны, а потом они вместе с Хирузеном укладывали их на носилки и переносили в сторону медицинских палаток, где их принимали уже другие шиноби из медицинского отряда. Тем же, кому уже нельзя было помочь, она клала ладонь на грудь и, разговаривая с ними, если они были в сознании, или что-то шепча себе под нос, если они не могли ее услышать, посылала в их сердце короткий чакровый разряд — достаточный для того, чтобы прекратить его сокращения. — Зачем ты тратишь на них время? — недоуменно спросил Хирузен, когда Бивако сделала это в первый раз. — Здесь много живых, которые истекают кровью и для которых важна каждая секунда. — Им больно, — коротко отозвалась девушка, не глядя на него. — И страшно. Я дарю им быструю и спокойную смерть. Те, кто отдал свою жизнь за Коноху и Страну Огня, достойны того, чтобы мы позаботились о них. — Но как же живые... — неуверенно пробормотал парень. — Они тоже живые! — с вызовом воскликнула она, повернувшись к нему. Ее глаза были наполнены таким глубоким и плещущим через край чувством сострадания, что Сарутоби просто не нашел в себе сил возразить. И еще ему отчего-то стало досадно из-за того, что они не общались все эти годы. — Хорошо, — неожиданно мягко произнес он, примиряясь с неизбежным. — Будь по-твоему. Его смирения и понимания, однако, хватило ненадолго, и не прошло и десяти минут, как Хирузен снова взорвался от негодования. — Это же враг! — закричал он с таким выражением лица, словно Бивако в самом деле могла просто перепутать. — Не трогай его. — В смысле? — не поняла девушка, уже опустившаяся на колени рядом с бледным, как смерть, светловолосым парнем, чьи ноги были жестоко сломаны в нескольких местах. Сарутоби уже видел подобные травмы прежде и знал, как шиноби их получают — Сенджу Хаширама старался не убивать своих врагов, но умел быть безжалостным и без этого. — Он не заслужил твоей помощи! — продолжал гнуть свое Хирузен. — Он враг. Он убивал наших товарищей. — Сколько ему лет, по-твоему? — свирепо сверкнув глазами, спросила девушка. — Мне кажется, он даже младше меня. Хочешь обвинить лично его в тех приказах, что ему отдали? — Я обвиняю его не в приказах, а в... — Он сбился, не зная, как правильно выразить свои мысли. — Мы не можем помогать им. Это... это все путает. Как нам убивать друг друга, считая, что это правильно, если такие, как ты, будут... будут помогать всем? — Это не моя война, — вдруг гордо вздернула носик девушка. — Я не хотела ее начинать, и я не испытываю ненависти к людям по ту сторону границы, под какими бы знаменами они ни стояли. Я знаю, что они сделали, и знаю, почему мы здесь. Если бы этот мальчик напал на моих друзей, я бы сделала все, чтобы их защитить. Но пока у него в руках нет оружия и он не угрожает ни мне, ни тем, кого я люблю, для меня он такой же, как ты. Как все здесь. — Как ты можешь... — непонимающе пробормотал Сарутоби, широко раскрытыми от удивления глазами наблюдая за тем, как Бивако осматривает пребывающего в полубесcознательном состоянии песчаника. — Это... это ненормально. — Нет, — мотнула головой она. — Ненормально это считать, что мир черно-белый и что враг всегда там, где нам укажут наши командиры. Все намного сложнее и... И это просто мой выбор. Ты обучен убивать, а я — спасать людей. Может быть, мне даже проще в некотором роде. — Девушка снова посмотрела на Хирузена, и его сердце отчего-то забилось чаще под взглядом этих упрямых, но полных горячего сочувствия глаз. — Хаширама-сама спас меня много лет назад от верной смерти. И это мой способ отдать ему долг. Я знаю, что он такой же, как я, но вынужден быть таким, как ты. И если я заберу немного той боли, что он причинил, это приблизит его к тому, каким он не может позволить себе быть. На это Сарутоби уже не нашелся что ответить. Вместо этого он сел на землю рядом с шиноби Песка и, решительно сдвинув брови, произнес: — Бивако-чан, давай сходим куда-нибудь, когда все это... ну... когда все это закончится. — Ой, — только и смогла ответить она, стремительно залившись краской. Потом зачем-то оттолкнула его и пробормотала: — Не мешай мне работать. Отвлекаешь. Сбитый с толку Хирузен отодвинулся и, глядя на нее с сомнением, осторожно уточнил: — Ты не хочешь? — Дурак ты, Сарутоби, — отозвалась Бивако и улыбнулась, склонив к груди зардевшееся лицо. — Иди лучше и посмотри, кому еще нужна помощь. Я здесь почти закончила. Все еще растерянный и зарекшийся пытаться постичь женскую логику, парень поднялся на ноги и зашагал к озеру. В ушах у него шумело — возможно, от пережитого эмоционального всплеска, а, возможно, давала о себе знать его рана. Он снова и снова прокручивал слова Бивако у себя в голове, уже интуитивно понимая, что не сможет так просто забыть их и что они что-то обязательно изменят в нем самом. Около воды тел было больше всего — сюда их снесло в том числе воздушным ударом Песка. Но большинство из них были холодными и неподвижными, и уже начали покрываться изморозью. Тем не менее Хирузен честно осмотрел несколько самых подозрительных из них, перевернув их с живота на спину и проверив дыхание и пульс. И каково же было его удивление, когда, вытащив из воды очередного наполовину утонувшего шиноби, он увидел знакомое лицо. — Эй! — замахал руками он. — Эй, Бивако-чан! Девушка, отозвавшись на его голос, спустилась к нему через пару минут, отирая руки о штаны. — Ты знаешь его? — уточнила она, увидев неподдельное волнение на лице Сарутоби. — Да, — кивнул он. — Это мой бывший одноклассник. Учиха Кагами. Я даже и не знал, что он тоже тут. Он... он ведь не... — Он жив, — подтвердила Бивако, поставив руки, окаченные зеленой чакрой, над телом юноши. — Но очень ослаблен. Кажется, ему крепко досталось. — Ты можешь привести его в чувство? — спросил Сарутоби. — Я попробую, но... Ладно, сейчас. Она прикрыла глаза, чтобы лучше сконцентрироваться на своих внутренних ощущениях. Для шиноби-медика тело человека представляло собой сложную и очень хрупкую структуру, в которой система чакры находилась в прямой и глубинной взаимосвязи со всеми органами. Любое повреждение энергетических каналов неминуемо влекло за собой сбои в центральной нервной и кровеносной системах, что в свою очередь сказывалось на работе всего организма в целом. Поэтому перво-наперво важно было убедиться, что не была затронута чакровая система, а уж затем сосредоточиться на остальном. — Он много времени провел в ледяной воде, — произнесла она. — Его нужно согреть. В остальном я не вижу ничего страшного. Веки Кагами дрогнули, и он задышал глубже и чаще. Наблюдая за тем, как Бивако вливает свою чакру в тело симпатичного Учихи, Хирузен вдруг ощутил легкий укол ревности. Обругав самого себя за эти глупости, он помотал головой и, по просьбе девушки, помог ей поднять Кагами на ноги. — Нужно отвести его в лагерь, — проговорила Бивако, дыша глубоко и часто. Ее чакра была уже на пределе, и она не была уверена, что ее хватит надолго. — Что с тобой произошло? — меж тем спросил у относительно пришедшего в себя юноши Сарутоби. — Один из наших, — отозвался тот слабым сипящим голосом. — Ушел под воду после удара и... наверное, поддался панике. Я не уверен. Помню, что пытался сбросить его под водой, а потом... Кажется, плыл до берега. Все как в тумане. — Все в порядке, — проговорила девушка. — Купание в такой холодной воде едва ли пойдет тебе на пользу, но ты будешь в порядке, Кагами-кун. Учиха не слишком уверенно качнул головой, потом, переведя слегка осоловелый взгляд на Хирузена, вдруг произнес: — Ты жив. — Вроде того, — кивнул тот, немного удивившись такому заявлению. — Я видел тебя перед... перед тем как. — Он абстрактно повел рукой. — Рад, что все обошлось. — Да, я в некотором роде могу сказать, что мне повезло получить по голове, — подтвердил тот, невзначай бросив короткий взгляд на Бивако. — Но бой ведь еще не закончился, верно? — спросил Кагами. — Я слышу и... — Он активировал шаринган. — Вижу большие выбросы чакры в той стороне. Где Казекаге? Но Сарутоби в ответ только пожал плечами. — Я тоже не видела, — кивнула девушка. — Они сменили дислокацию до того, как я добралась до берега. Но я слышала, что Хаширама-сама взял его в плен. Но Песок, кажется, намерен биться до последнего и не сдается так просто. Чтобы вынудить их сложить оружие, нужно что-то более... внушительное, чем пленение их главнокомандующего. — Думаете, эта битва будет последней? — помолчав, спросил Хирузен. — Если мы сейчас одержим верх, война закончится? — Это... зависит от многих факторов, — ответил Кагами. — И от изначального плана Песка. Но если нам удастся перехватить инициативу и доставить Казекаге в Коноху, то это станет весьма веской причиной для их даймё запросить мира. — Эх, интересно, что там сейчас в Конохе происходит, — мечтательно протянул парень, подняв глаза к небу. — Мне кажется, я вообще... не могу вспомнить деревню, — признался Кагами, с усилием сдвинув брови. — Пытаюсь, но эти воспоминания словно... задернуты снежной пеленой. Напрягаю память, но вижу только окопы и кровь на снегу. И этот... запах. — Запах дыма, — поддержала его Бивако. — Да. Я иногда думаю, что привыкла к нему, а потом снова ловлю себя на мысли, что не могу себя заставить сделать вдох, потому что он оседает в горле. Они остановились и переглянулись. Бивако и Хирузен с двух сторон поддерживали едва шевелящего ногами Учиху, и на лицо последнего начали постепенно возвращаться краски. — Эта война все равно рано или поздно закончится, — уверенно произнес Сарутоби. — Не для всех, — мотнул головой Кагами. — Я видел там на берегу девушку из своего отряда. Мертвую. Я не думаю, что ей с ее техниками вообще стоило вступать в бой. Но она, как и я, просто не смогла остаться в стороне, пока здесь идет сражение. Но здесь ее жуки ей не помогли. Какое-то время они все молчали, но потом Учиха заговорил снова: — Они говорят, что у нас есть выбор. Что мы все можем стать сильнее. Но знаете что? Самый сильный человек в моем клане, с которым до сих пор никто даже близко не может сравниться, все равно погиб в бою. И я начинаю думать, что, возможно, единственный выбор, который доступен шиноби, это в какой именно битве погибнуть. А некоторым недоступно и это. — Никто из нас не остается один на один со смертью, — возразил Хирузен, и обоих его друзей поразило то, как серьезно прозвучал его голос. — Мы все здесь для того, чтобы защищать друг друга. Ты бы погиб, если бы я не нашел тебя, а Бивако-чан не поделилась с тобой своей чакрой. Смерть одерживает верх лишь тогда, когда ты остаешься с ней один на один, не веря, что кто-то может встать между вами. Я не боюсь смерти — ни в бою, ни в своей постели. И я рад, что я могу становиться сильнее и спасать от нее тех, кто не способен сделать это сам. Я думаю, ты не прав, Кагами-кун. — Он улыбнулся, и что-то в его улыбке вдруг напомнило Бивако Хашираму. — Мы выбираем не свою смерть, но смерть своих товарищей — когда опускаем руки и отказываемся продолжать сражаться за них. Бивако-чан сказала, что я учился сражаться для того, чтобы убивать других людей. Но теперь я понимаю, что она тоже ошиблась. Я не хочу убивать врагов, я хочу защищать своих друзей и свою деревню. В том числе от них самих. Он широко улыбнулся, и, глядя на этого парня с забинтованной головой, Кагами вдруг ощутил, как стискивающая его сердце ледяная хватка несколько ослабла. Он вернул Хирузену улыбку, и они снова двинулись вдоль берега, поддерживая и успокаивая друг друга. Но прежде чем они обогнули рощицу, отделявшую озеро от дороги, ведущей в лагерь Листа, Учиха обернулся, и улыбка исчезла с его лица. Он не сказал товарищам, но, когда он с помощью шарингана пытался понять, что происходит на поле битвы, ему в глаза бросилось яркое пульсирующее пятно чакры, двигавшееся от Амэ по направлению к берегу. Кагами почувствовал, что тот, кому принадлежала эта чакра, пытался скрыть ее, но его глаза видели сквозь все препоны и маскирующие техники. Это оставляло слишком много вопросов — кем мог быть человек, владеющий силой уровня Хокаге, но предпочитающий держаться в тени и не участвовать в бою? Быть может, лидер Скрытого Дождя? Но тогда странно, что он никогда прежде не слышал о нем как о шиноби ничего особенно примечательного. Будь у юноши чуть больше сил, он бы последовал за этим пятном чакры, но сейчас все, что он мог, это полагаться на Хирузена и Бивако. И надеяться, что кем бы ни был этот неизвестный, он пришел как друг. Потому что иначе исход битвы мог стать совсем не таким, как все они здесь надеялись.

~ * * * ~

От долгого неподвижного лежания на земле у Данзо задубело все тело. В Академии их учили замирать в одной позе на несколько часов, но во время тех тренировок они не находились на продуваемой всеми ветрами обледенелой возвышенности. Шимура уже не был уверен, что чувствует пальцы на ногах, но пошевелиться и проверить он не мог. Песок не должен был знать о том, что они здесь — по крайней мере, до того момента, как их загонят под эти скалы, как овец на бойню. Возглавляемые Первым Хокаге войска не должны были оставить им иного выбора, кроме как прижаться к этим камням и забиться в узкое ущелье, в надежде обрести там некоторое преимущество в позиции, поскольку при всем желании шиноби Листа не смогли бы окружить их и вынуждены были бы посылать вперед небольшие отряды. Но то, что внешне выглядело надежным укрытием, на деле должно было оказаться смертельной ловушкой — последним и решающим разгромным ударом. Но несмотря на важность их роли в разразившейся на берегах озера Амэ битвы, Данзо не покидало ощущение, что он, лежа здесь, скрючившись в три погибели, просто зря теряет время, пока другие сражаются и покрывают себя славой. Его вечное чувство неудовлетворенности просто изгрызло его изнутри, требуя немедленно что-то предпринять. Ему всегда было сложно с ним бороться. С самого детства Данзо ощущал, что недостаточно хорош и что может сделать намного больше. Даже во многом превосходя своих ровесников, он все еще чувствовал, что отстает от некого невидимого идеала. Быть может, дело было в его отце, который всегда был скуп на похвалы, а, может, в самом клане Шимура, который уже почти семнадцать лет тщетно пытался извести чернильное пятно на собственной репутации. Данзо был еще совсем мал, когда состоялся первый суд над Последователями и когда его дедушку изгнали из деревни, но он всегда ощущал последствия тех событий — во взглядах, обращенных к нему, и в отношении детей в Академии, которые, словно губки, впитывали недоверие от собственных родителей. Он испытывал мучительную необходимость доказать всем и каждому, что грехи старого поколения не имеют к нему никакого отношения и что его не нужно было судить по ним. И было время, когда он начал думать, что ему это удалось. А потом Учиха Амари обвинила в предательстве его мать, и Второй Хокаге, человек, которого он уважал и любил ничуть не меньше, чем собственного отца, ничего не сделал, чтобы помешать этому унизительному судилищу и последующему изгнанию Джины из деревни. Это событие стало тем самым поворотным моментом, после которого почти неосознанная потребность Данзо в признании и одобрении деревни превратилась в навязчивую манию, которая все гнала и гнала его вперед, щелкая кнутом и не давая ни минуты отдыха. Он не получал удовольствия от собственных побед и успехов, но очень тяжело переживал поражения, даже незначительные. Замкнувшись в себе, Шимура с головой ушел в тренировки и всегда требовал давать ему только самые сложные миссии. За прошедшие с ухода его матери годы он добился звания джоунина, а также места в АНБУ. Он догадывался, что Тобирама взял его в ряды секретного подразделения Конохи отчасти из чувства вины, но ему было наплевать на это. Он не чувствовал благодарности по отношению к своему несостоявшемуся учителю, и, разрываемый обидой и болью уязвленного достоинства, Данзо безмерно завидовал Хирузену. Он, имея на то все причины, искренне считал, что Сарутоби занял его место и получал теперь все то, что должно было достаться ему — внимание и опеку Тобирамы, любовь деревни и особое место в семье Сенджу, приблизиться к которой мечтали все шиноби Конохи. Данзо жил в бесконечном ожидании того самого подвига, великого и достойного поступка, который бы сумел перечеркнуть прошлое его клана и заставил людей забыть о том позоре, что им пришлось пережить. И он никогда — никогда! — не забывал о том, по чьей вине на головы Шимура обрушился этот позор. За всем стоял клан Учиха — сперва их шпион, который сдал его дедушку, потом Учиха Амари, которая, судя по всему, испытывала к его матери личную неприязнь и предоставила весьма сомнительные улики во время рассмотрения дела, но которой, однако, все сошло с рук. Говорят, когда-то в молодости Тобирама ненавидел эту семью, но с годами его отношение изменилось. Быть может, Данзо стал наследником этой ненависти, пропитавшись ею и насытив этим чувством алчущую пустоту своей души. Он бережно хранил и лелеял это чувство, сберегая его до капли до того самого дня, когда ему выпадет возможность отомстить. Не подпуская никого слишком близко, он год за годом учился терпению, не давая пылавшему внутри него огню затухать. Каждый раз, когда он осознавал, что готов отпустить прошлое и примириться с ним, он заставлял себя перечитывать старые газеты, в которых писали о том, что клану Шимура нельзя доверять и что он полностью дискредитировал себя в глазах общественности. Он вспоминал лицо матери в тот день, когда ей пришлось уйти. И, глядя на Тобираму, сосредотачивал свои мысли на том, что этот человек, которого он так уважал и чье признание для него когда-то было важнее всего на свете, делит постель с той, что лишила его матери, а его клан — достоинства и с таким трудом возвращенного доверия к себе. Война с Песком была для Данзо просто еще одной миссией. Вероятно, более сложной, чем прошлые, но лишь потому, что ее успех зависел не только от него самого, но и от огромного количества куда менее способных и сообразительных людей. То, что ему довелось увидеть на полях сражений, отчего-то не тронуло его и без того зачерствевшую и полную разочарования душу. Смерть его товарищей была необходимой ценой, которую Коноха платила за то, чтобы сохранить то, что имела. За все всегда приходилось платить — это было основополагающее убеждение Шимуры. Ни одно преступление не могло оставаться безнаказанным, ни одна победа не должна была обходиться без награды. Все в этом мире было взаимосвязано, и самым важным было разгадать суть и смысл этой связи, чтобы найти свое место и занять его, чего бы это ни стоило. Данзо почувствовал, как его сердце забилось быстрее, когда он увидел, как из редкого леса рядом со скалами появились первые шиноби Песка. Некоторые из них даже не пытались скрывать того, что спасаются бегством, в то время как другие отступали более осмотрительно и готовы были снова вступить в бой, если потребуется. По венам Шимуры горячей струей пробежал адреналин. Ему не терпелось поскорее покинуть эту треклятую ледяную гору, и он с неким подобием сладострастия воображал, как окунет замерзшие ладони в дымящуюся кровь своих врагов. Холод лишал возможности думать о чем-то еще, кроме желания согреться, и Данзо бросил нетерпеливый вопросительный взгляд на своего командира. Но тот пока не спешил отдавать приказ о нападении. Нужно было дождаться, пока песчаники подойдут поближе — пока сами решат использовать эти скалы в качестве укрытия — и лишь потом ударить. Шимура понимал, почему он медлит, но это не меняло того факта, что именно сейчас, когда до желанной схватки было рукой подать, ждать было тяжелее всего. Он умел бороться с нетерпением. Ощущать, как оно подкатывает к горлу, заполняет его грудь, заставляет напрягаться все мышцы, и затем не спеша, усилием воли прогонять его. Словно бы вдавливать куда-то обратно внутрь его тела и чувствовать, как оно неохотно расползается там, оставляя после себя неприятный привкус и легкое головокружение, туманящее мысли. Концентрация на этих физических ощущениях помогала отвлечься. Данзо заставлял свое тело расслабляться, дышал нарочито глубже и медленнее, и представлял, что сидит в пустой дедушкиной комнате в полном одиночестве и смотрит на его сад камней, выложенный в ящике с песком. Чем отчетливее проступали контуры каждого камня, тем глуше становилось нетерпение, что терзало его. Из пылающего шара, обжигающего его грудь изнутри, оно превращалось в сброшенную шкурку — и отправлялось к сотням и сотням своих товарок, что копились в его душе год от года, постепенно занимая все свободное место. Ни единый мускул на его лице и в его теле не дрогнул, пока он наблюдал за тем, как, теснимые Листом, песчаники подходили к скалам все ближе. А когда его командир дал сигнал к атаке, Данзо ощутил, что его тело, прежде тяжелое, как гиря, вдруг стало удивительно податливым и почти невесомым. Наполняя его руки и ноги долгожданным теплом, внутри него прокатилась волна чакры, когда он сорвался с места. Его меч изумительно легко вошел в тело первого песчаника, попавшегося ему на пути — тот не успел даже осознать, что за ним кто-то стоит. Вывернув лезвие из раны, Шимура наотмашь ударил второго, могучим рубленым ударом пробив его наплечник и увязнув во влажно всхрапнувшей плоти. Еще не вытащив его, он плюнул острой, как бритва, воздушной струей в того, кто оказался сбоку от него. Противник, пронзенный насквозь, повалился на землю, и только тогда он увидел, что позади него в тот момент стоял шиноби Листа. Ему ударом Данзо раздробило правое плечо, и он с криком повалился на колени, зажимая рану другой рукой. — Смотри по сторонам, идиот, — резко, без капли сочувствия крикнул Шимура, выдергивая свой меч и встряхивая его от капель чужой крови. — Я... Я... — начал было говорить тот, только сейчас осознав, что ему прилетело от своего же, но Данзо не собирался слушать, что ему есть сказать по этому поводу. Одним прыжком он взмыл в воздух и уже оттуда плюнул более внушительным и обширным по радиусу шаром сжатого воздуха в песчаников, что толпились в узком проходе начинающегося здесь ущелья, тщетно пытаясь понять, как и почему враги вдруг оказались позади них. Глядя, как от его техники мнутся металлические доспехи и лопаются, словно гнилые фрукты, незащищенные головы, Данзо испытывал чувство, которое ближе всего подходило к тому, что он мог бы назвать удовлетворением и довольством собой. Оно было мимолетным, но сладостным и столь необходимым, что ради него он готов был рисковать своей жизнью. Перед приземлением он успел дохнуть чакрой на свой меч, окутав его ярким облаком, превратившим его и прежде идеально заточенный клинок в неотразимое оружие, способное прорубать и металл, и человеческие кости с равной легкостью. Для Шимуры Данзо сражения были тяжелой и опасной, но важной и нужной работой. Он мысленно отсчитывал количество убитых, как пекарь считает количество отправленных в печь булочек. Короткие приступы эйфории от удачно проведенной атаки сменялись гнетущим чувством, что он по-прежнему сделал недостаточно и что ему следует стараться еще лучше. Скольких бы врагов он ни сразил на своем пути, впереди всегда оставалось больше, чем оказывалось позади. Чем сложнее была цель, тем выше оказывалась потом награда. Увернувшись от просвистевшего прямо у его лица меча, он вогнал собственное лезвие глубоко в подмышку атаковавшего его песчаника, а затем резко ушел вниз, услышав тяжелое дыхание и звук замаха позади. Развернулся, вздыбив ногой снежную кашу, и ударил кулаком почти вслепую. Удачно попал точно между ног второго нападавшего, и это дало ему пару секунд, чтобы выдернуть меч и рыбкой метнуться влево, ему за спину. Отбив неизвестно кем брошенный кунай, Данзо резко выпрямился, отчего его связки жалобно заныли, и вогнал меч аккурат между лопаток второго песчаника. Не прошло и пары секунд, как оба его противника оказались лежащими на земле. Их стоило бы добить, чтобы наверняка, но в тот момент Шимура наконец отыскал глазами того, ради кого пришел сюда сегодня. Он с самого начала знал о том, что именно он будет тем, кто сразит Рето — еще до этого утра, до того момента, как увидел его во время боя. Убийство такого человека, как Казекаге, просто обязано было что-то изменить в его жизни — и в отношении деревни к его клану. Лежа той ночью перед битвой в тщетных попытках хоть немного поспать, Шимура воображал себе, как вернется в Коноху героем, как его будут приветствовать овациями и даже сам Хокаге скромно отойдет в тень. А Тобирама... Тобирама обязательно поймет, какую непростительную ошибку совершил и будет просить у него прощения. И тогда Данзо скажет ему, что готов забыть обо всем, но только при одном условии — если его мать вернется в деревню и ее имя будет полностью оправдано. А проклятая Учиха сядет в тюрьму за то, что оклеветала ни в чем не повинного человека. Тогда и только тогда он так и быть согласится занять место Хирузена в команде Второго Хокаге, но, по доброте своей душевной, позволит Сарутоби наблюдать за их тренировками и иногда — только иногда! — принимать в них участие и заменять Шимуру на время самых скучных и примитивных миссий. От всей этой радужной вереницы будоражащих его воображение образов его отделяло всего одно убийство. Убийство, коих на счету Данзо было уже бессчетное количество. Да, Казекаге был силен, но он был всего лишь человеком из плоти и крови, и Шимуре нужно было только подобраться к нему на расстояние удара, который бы закончил не только битву, но и всю эту войну. Передвигаясь по полю боя длинными высокими прыжками, которые уменьшали вероятность попасть под случайную атаку, он преодолел несколько десятков дзё, чтобы приблизиться к монументальному деревянному голему, что словно бы вырос прямо из леса. В одной руке он сжимал неподвижную фигуру Казекаге, на лице которого все еще светилась благодушная снисходительная улыбка, а глаза казались почти черными от переполнявшего их гнева. Хаширама стоял на плече великана, руководя атакой сверху и передавая указания через своих клонов, которые сопровождали двигающиеся по лесу войска. Лист наступал уверенно, сомкнутыми стройными рядами, и, надо полагать, уже наслаждался сладким вкусом неизбежной победы. Атаку подразделения, частью которого являлся Данзо, они встретили дружным одобрительным ревом, и Песок, который и без того был сбит с толку внезапной потерей своего главнокомандующего, дрогнул окончательно. Оставшиеся немногочисленные разрозненные отряды еще пытались обороняться, но многие бежали с поля боя, побросав оружие. Нужно было воспользоваться моментом и успеть сделать то, что он собирался, до того, как битва будет окончена. Еще толком не зная, что он собирается предпринять, Данзо припустил к голему. Запрыгнув на ветку высокого дерева рядом с ним, он принялся сосредоточенно размышлять о том, как ему незаметно подобраться к Казекаге, и в этот же самый момент земля под ним заходила ходуном, словно при землетрясении. Нарягшись до предела, он постарался определить эпицентр расходящихся подземных толчков, и к своему удивлению понял, что они идут со стороны озера — оттуда, где, по его разумению, сейчас не должно было вовсе остаться врагов. В два прыжка забравшись на руку деревянного голема, чтобы иметь более широкий обзор, Данзо увидел, как у воды что-то сверкнуло синим, словно огромная стеклянная панель. Свет шел от лагеря, где остались обездвиженные песчаники, и он что-то смутно напомнил Шимуре, но тот так и не смог понять что именно. А вот Хашираме, который внезапно оказался рядом с ним, этот призрачный отблеск явно сказал куда больше. — Ты Данзо-кун, верно? — спросил он, и в его голосе он уловил затаенную дрожь, связанную, правда скорее с синей вспышкой, чем с их встречей. — Верно, — не стал отпираться Шимура. — Мой брат очень хорошо о тебе отзывался, — проговорил Хокаге, как будто что-то решая для себя. Увиденное на берегу отчего-то очень взволновало его, внесло смятение в прежде столь спокойный и рассудительный разум. Было видно, что он с трудом держит себя в руках и что ему непросто сохранять присутствие духа. — Я думаю, что смогу доверить тебе это задание. — Да, Первый? — спросил Данзо, поклонившись. И тогда Хаширама отдал приказ, о котором Шимура мог только мечтать: — Охраняй Казекаге, пока я не вернусь. Я опасаюсь, что он сильнее, чем мы думали, и сможет преодолеть запечатывающую силу фуиндзюцу. Если увидишь, что он начал приходить в себя, немедленно подай мне сигнал. — Да, Первый, — с тем же непроницаемым выражением лица подтвердил он. Улыбнувшись как будто с облегчением, Сенджу кивнул сам себе и спрыгнул с голема, скрывшись в паутине голых древесных ветвей раскинувшегося под ними подлеска. Данзо для верности выждал с полминуты, внимательно всматриваясь в облетевшие кроны, и только потом двинулся к Казекаге. Удача улыбалась ему! Первый сам сказал, что Рето гипотетически мог вырваться, а значит его бы не удивил такой поворот событий. Что, если их враг оказался бы не просто сильнее, чем они ожидали, а намного сильнее? Если бы у Данзо не оставалось времени подать сигнал или позвать на помощь? И все, что он смог сделать, чтобы предотвратить бегство Казекаге, это убить его? И спасти тем самым бесчисленное число жизней! Однако Шимура не торопился. Он умел усмирять свои эмоции и знал, что спешка не приведет ни к чему хорошему. Прежде он внимательно осмотрел своего противника и оценил его состояние. Без присутствия Хаширамы рядом его голем превратился в безжизненную деревянную глыбу, не способную ему помешать или сообщить кому-то о его намерениях. Одного удара его усиленного чакрой меча было достаточно, чтобы разрубить удерживавшие Казекаге пальцы-стволы. На мгновение Данзо овладел соблазн закончить все прямо сейчас — убить, пока мужчина, что смотрел на него, не отрываясь, и чья мягкая насмешливая улыбка так резко контрастировала с полубезумным взглядом, связан техникой и беспомощен. Но это не укладывалось бы в созданную им легенду. Все должно было быть последовательно и правдоподобно. Поэтому сначала нужно было убедиться, что Рето сможет шевелиться перед смертью. В Академии им преподавали базовый курс фуиндзюцу, который вел учитель с островов Узушио. Этот предмет никогда не входил в число любимых Данзо, однако, следуя своему неписаному правилу быть лучшим во всем, он в свое время потратил много часов на изучение теории и на практические тренировки. Конечно, даже в таком случае ему едва ли бы удалось разрушить фуиндзюцу, сплетенное самой Узумаки Мито, но кое в чем Первый Хокаге все же был прав — Казекаге действительно сопротивлялся, словно зверь, дергающийся в путах. Его собственная чакра и ярость ослабили действие техники ровно настолько, чтобы при умелом и осознанном воздействии со стороны она могла быть окончательно разрушена. Данзо не сомневался ни минуты, складывая ручные печати. Впервые за много лет у него была реальная возможность проявить себя и сделать что-то по-настоящему заметное и важное. А что куда важнее — он точно знал, как именно это нужно было сделать. «Я делаю это для тебя, мама», — мысленно произнес он, а потом ладонями, заполненными чакрой, ударил по груди Казекаге. С лица Рето медленно сползла улыбка, и Шимура с усмешкой подумал, что в будущем этот человек трижды подумает, чем снова кому-то улыбнуться. — Мое имя Шимура Данзо, — произнес он, наблюдая за тем, как его враг медленно ссутуливается, кривясь от мышечной боли в теле, которое уже долгое время пребывало в одном и том же напряженном положении. — Я хочу, чтобы вы знали это, прежде чем я убью вас. Казекаге ничего не сказал. Взгляд его был прикован к мечу, охваченному белым сиянием чакры ветра, который его противник сжимал в руке. Он едва мог шевелиться, на него тягучей волной нахлынула слабость, и все тело дергало от мышечных спазмов. Умереть вот так, от руки какого-то мальчишки — мог ли он подумать, что все обернется именно так, когда много лет назад предложил Хокаге апельсин, почищенный его рукой? — Делай, что собирался, — хрипло произнес он. — Если думаешь, что я стану просить о пощаде такую мошку, как ты, то нет. Я не стану. — Я обойдусь, — кивнул Данзо. — Мне будет достаточно успешного завершения моей миссии, и я рад, что мы оба можем подойти к этому как деловые люди. Подойдя ближе, Шимура резким, точно выверенным движением, без замаха всадил свой меч в грудь Казекаге. И уже в тот самый момент, когда его чакра привычно зашипела от соприкосновения с чужой плотью, он понял, что что-то не так. Не было звука проламывающейся кости, не было того привычного сопротивления, что оказывало человеческое тело при попытке разрезать его на кусочки. И еще в глазах Казекаге не было страха — или смирения, которое он пытался изобразить в своем голосе. — Прости, Шимура Данзо, — услышал он голос своего врага. — Но, боюсь, твое имя никто не запомнит. Опустив вытаращенные от удивления глаза на свой меч, шиноби вдруг понял, что тот увяз в мокром песке. — Своим особым дзюцу я могу обратить в песок любое твердое тело, до которого дотронусь, — продолжил Казекаге, откровенно наслаждаясь его растерянностью. — В том числе свое собственное, если захочу. Тебе стоило лучше готовить домашнее задание, сынок. Сильным ударом в грудь Данзо отбросило назад, и он закричал, чувствуя, как шершавый песок раздирает кожу на его лице. Подбородок словно бы обожгло огнем, и Шимура вдруг осознал, что под его ногами больше нет опоры. Он не решился открыть глаза, чтобы не лишиться их под напором песочной волны, а потому не смог уцепиться за ветки, сквозь которые падал вниз. И от удара о мерзлую землю Шимура на несколько секунд потерял сознание. Очнувшись, он не увидел ни Казекаге, ни голема. С его подбородка капала кровь, перед глазами стояла мутная завеса, а меч, которым он еще минуту назад думал, что убил Рето, и вовсе куда-то пропал. Он совершил ошибку. Поторопился! Все-таки поторопился. Но еще было не поздно. В таком состоянии его враг не мог далеко уйти. И если он нагонит его сейчас, то его история лишь выиграет в своей правдоподобности. Данзо поднялся на ноги, кривясь от боли в ушибленной спине. Ничего, это все можно было решить потом. Он мог идти, а значит остальное было неважно. Куда Рето мог направиться? К остаткам своего разбитого войска? Или... Шимура замер, вспомнив о синей вспышке на берегу. Там был лагерь — и там находились свежие силы Песка, до сих пор не вступившие в битву и связанные не столь уж сложными техниками. Казекаге наверняка об этом знал. И на его месте, он бы сделал ставку именно на них. Главное, чтобы он не столкнулся там с Хокаге и чтобы последний не опередил Данзо. Он снова запрыгнул на дерево, собираясь двинуться в направлении лагеря, и тут его натренированный взгляд, привыкший обращать внимание на все необычное и подозрительное, зацепился за странного вида клубы зеленого дыма, ползшего по земле откуда-то из глубины подлеска. Дым двигался быстро, как пламя по сушняку, и Шимура вдруг ощутил ясный сигнал тревоги, подаваемый ему его инстинктами. Нужно было бежать. Немедленно. Данзо, отрезанный зелеными клубами от береговой линии, вынужден был отступить к скалам. Прыгая по деревьям, он то и дело оборачивался через плечо, и его не покидало ощущение, что дым чувствует его и следует за ним по пятам. Он держался почти у самой земли, не поднимаясь выше двух дзё, но означало ли это, что Шимура в безопасности? Отчего-то ему не хотелось останавливаться и проверять это. Если он сможет забраться на скалу, которую так проклинал еще пару часов назад, то оттуда сможет в полной мере оценить обстановку и понять, что происходит — и что случилось в лесу за тот короткий промежуток времени, пока он был без сознания. Он едва успел затормозить, вцепившись рукой в ствол последнего дерева, с которого уже собирался выпрыгнуть в открытое пространство, отделявшее подлесок от скальной гряды. Проклятие замерло у него на губах, и он рефлекторно задержал дыхание. Зеленый дым наступал отовсюду — густыми клубами валил из узкого горла ущелья, в котором Лист устроил свою засаду. Попавшие в его цепкие лапы шиноби кричали и ногтями раздирали кожу у себя на лице. Те немногие, кто успел надеть маски с респираторами, сумели отбежать на несколько шагов, но потом все равно упали на землю, и Шимура видел кровь, сочащуюся из их глаз. Дым не щадил никого — не разбирая людей на своих и чужих, он пожирал всех, оставляя на теле глубокие язвы и проедая кожу насквозь. Шиноби метались туда-сюда в отчаянной и бесплодной попытке сбежать от наступающего зеленого тумана, прыгали ввысь, но, не достигнув хоть какой-то опоры, с отчаянным криком снова падали к земле и больше уже не поднимались. На поле боя больше не было победителей и проигравших, потому что сегодня над всем властвовала зеленая смерть. Данзо отступил. Всякие честолюбивые помыслы и мечты о славе мгновенно выветрились из его охваченного ужасом разума. Он не мог и не собирался оставаться здесь ни секунды дольше. Ему нельзя было рисковать. Ничья жизнь на этом поле боя не стоила его собственной. И потому, не обращая внимания на крики и мольбы о помощи, Шимура устремился прочь.