Сага об Основателях

Одной из главных достопримечательностей Скрытого Дождя, помимо одиозных Небесных Башен, считались стеклянные водяные каскады. Несколько зданий в центре деревни, в которых располагались банки и руководящие конторы, были соединены общей крышей. Благодаря особой конструкции, она собирала дождевую воду и направляла ее по стеклянным желобам, которые было видно изнутри. Не так давно в них добавили подсветку, благодаря которой создавалось впечатление, что все здание находится на дне освещенного ярким полуденным солнцем озера. Ведущие из корпуса в корпус коридоры также всегда были ярко освещены, и по ночам они сияли в сумрачной глубине Амэ, затянутой металлом и трубами, подобно манящим маякам, обещающим тепло и уют. В центральном здании стеклянных каскадов располагались торговые залы, выросшие из прежде кантовавшегося здесь рыбного рынка, который с приходом к власти Хошиды Рэйдо облагородили и прибрали. Теперь свежая рыба дожидалась своего часа в мерно гудящих рефрижераторах, а на прилавках лежали мягкие разноцветные ткани, драгоценности и тяжелые книги в дорогих кожаных переплетах. Благодаря значительно выросшему престижу деревни и увеличившемуся спросу на их шиноби, денежный поток, вливаемый в Скрытый Дождь со стороны, значительно вырос, и это не могло не сказаться на облике деревни. И хотя она по-прежнему оставалась неприветливой и мрачной снаружи, внутри ее стены медленно, но верно обрастали золотом и шелком. По крайней мере, так было до начала войны. Подняв голову к потолку, Тобирама наблюдал за россыпью водяных струй, беззвучно скользящих по стеклянной поверхности. Большинство отделов в торговых залах Амэ было закрыто, часть из них даже заколочена и затянута темным брезентом. Рядом с тем местом, где стоял Сенджу, на стене была растянута старая выцветшая афиша, сообщавшая о выступлении некой танцовщицы. Она была выполнена в популярном в последние годы легком красочном стиле с четкими контурными линиями и изящным орнаментом. Но здесь, среди наглухо запертых дверей, в желтых переливающихся отсветах беспрестанно текущей по крыше воды, эта афиша казалась обрывком какого-то слишком давнего и полузабытого прошлого, к которому никто из ныне живущих уже не имел никакого отношения. Пытаясь вообразить себе, где сейчас была эта танцовщица и носила ли она до сих пор шелковые наряды с ручной вышивкой, мужчина ушел глубоко в себя и очнулся, лишь ощутив легкое щекочущее дуновение, мягко вздыбившее волоски на его шее. Он узнал ее чакру еще до того, как женщина появилась в поле его зрения. Сколько бы лет ни прошло, каким бы безжалостным ни было разделяющее их расстояние, он бы никогда не смог забыть ощущения ее близости — запах ее кожи, вкус ее чакры, звук ее голоса и шелестящий шорох шагов, едва различимый даже в этой угасающей тишине пустынных залов. — Ты выбрала интересное место для встречи, — произнес он, не оборачиваясь. — Мне нравится здесь бывать. Нравилось раньше, когда здесь еще не было так... одиноко. Но сейчас как будто стало даже лучше. — Джина встала рядом с ним, опершись локтями на вытертые позолоченные перила. — Никогда бы не подумала, что что-то может вспыхнуть и перегореть так быстро. Это место могло стать сердцем нового Амэ. Но после того, как берега вокруг этого озера поглотил огонь, людям стало как будто стыдно смотреть на то, что прежде так их восхищало. Может быть, поэтому я чувствую родство с этим местом. — Надеюсь, ты не собираешься предложить провести собрание пяти Каге здесь, — выразительно поднял серые брови Тобирама. Женщина коротко рассмеялась, словно вообразив себе нечто подобное, и покачала головой: — Нет, не собираюсь. Это было бы слишком... нарочито, не думаешь? Мол, посмотрите, к чему привели ваши дрязги. Чтобы намек стал еще более явным и прямым, стоило бы собрать их на одном из пепелищ на берегу. — Она сощурила глаза, пытаясь избавиться от вспыхнувших в голове воспоминаний. — Нет, собрание пройдет в одной из Небесных Башен. Рэйдо-сан подготовил один из залов в старом стиле. Там всем будет удобно. Я так понимаю, все Каге приняли ваше приглашение? — Как и следовало ожидать, Рето ответил позже всех, — заметил Второй. — Быть может, он надеялся, что Цучикаге также займет его сторону и отвергнет приглашение Конохи. Но, к счастью, Скрытый Камень пошел нам навстречу, и Песку ничего не оставалось, как последовать его примеру, чтобы не закрепиться окончательно в статусе мирового изгоя. Но... — Он помедлил. — Честно говоря, мне до сих пор не верится, что это в самом деле происходит. Это первое подобное собрание в истории. Прежде даже даймё Пяти Великих Стран никогда не садились за один стол. Мой брат... очень хочет на этот раз все сделать правильно. — Я поражена его стойкостью, — призналась Джина. — Другой бы на его месте давно сдался — после стольких-то провалов и неудач. У тебя никогда не возникало чувства, что он бьется лбом в каменную стену? — С самого детства, — тут же подтвердил мужчина. — Он всегда был таким. Только раньше я и представить себе не мог, сколько он в силах вынести на самом деле. А сейчас уже и не понимаю, то ли недооценил его, то ли, наоборот, беспечно переоцениваю. — Итаму-куна так и не нашли? — помолчав, спросила Шимура. — Нет, — с досадой дернул плечом он. — Как в воду канул. Оказалось, они с этой девочкой, Чиба Маюки, уже около года тайком встречались. Никто ни о чем не знал. Даже Хирузен, хотя они вроде как лучшие друзья. — Быть может, он стеснялся того, что она не принадлежала к именитой семье шиноби, — предположила Джина, внимательно глядя на его осунувшийся острый профиль. — Ты никогда не думал, что ему было очень нелегко расти таким, какой он есть, имея в родителях самых прославленных ниндзя своего времени? — Я думал... Я знал, что это так, — вынужден был признать Тобирама. — В Академии над ним всегда тихонько посмеивались, а учителя, как мне кажется, нарочно завышали ему оценки, чтобы выслужиться перед Хаширамой. Итама и сам очень многого ждал от себя и, мне кажется, был разочарован больше всех. Мы совсем упустили его из виду, когда началась война с Песком. Я, честно говоря, вообще не представляю, чем он был занят последние полгода, учитывая, что он больше не принимал участия в миссиях, но при этом не помогал и с бумажной работой в резиденции Хокаге. — Кем бы ни была эта загадочная Маюки-чан, она явно знает обо всем это больше, — заметила Джина. Потом чуть погодя добавила: — Говорят, влюбленные мужчины способны совершать невероятные глупости. И даже не понимают, что причиняют боль тем, кому они дороги. — Джина, я... — Как дела у Данзо? — не дала ему договорить она, отстраняясь и направляясь вдоль перил к лестнице, ведущей на первый этаж торговых залов. Внизу еще работали некоторые магазины, но стоявший посреди шестиугольного, выложенного плиткой помещения фонтан из серого мрамора был мертвым и тихим, покрывшимся липким коричневатым налетом. — Он... в порядке. — Тобирама двинулся следом за ней, испытывая смутное, но все крепнущее желание коснуться ее плеча или руки. Просто чтобы убедиться, что она в самом деле здесь. Ему нужна была опора, нужно было замкнуться на чем-то, чтобы успокоить лихорадочные, глодающие его изнутри мысли. Он не выносил оставаться наедине с плохо поддающимися контролю эмоциями, они пугали и подавляли его. Амари отказалась ехать вместе с ними в Скрытый Дождь. У нее было полно дел в Академии в связи с приближающимся экзаменом на чуунина, который в этом году было решено провести позже и сдвинуть с июля на осень. И к тому же, как она сама сказала, должен же был хоть кто-то помогать Мито с делами деревни, пока оба брата Сенджу будут вершить судьбу мира в другой стране. Узумаки согласилась временно занять кресло Хокаге без особого энтузиазма, это было верно, но так уж вышло, что после Тобирамы она была наиболее полно осведомленным и погруженным в дела Конохи человеком, которому была по плечу связанная с этим постом ответственность. Хаширама был в своей жене уверен, Тобирама же испытывал не слишком достойное облегчение от того, то на этот раз этот ворох бумаг, отчетов и бесконечных жалоб от всех подряд завалит не его. И, чего скрывать, отчасти он был даже рад тому, что Амари осталась в Конохе. Он не сказал ей о Джине и роли последней в организации собрании пяти Каге. Как и всегда, посчитал, что ей об этом знать необязательно, а он не должен ни перед кем отчитываться. И сейчас, следуя за Шимурой по наполненному изменчивыми желтыми бликами коридору, мужчина не ощущал ни вины, ни стыда за свое поведение. Они вышли из торговых залов, и Шимура раскрыла над их головами широкий зонт из прочной промасленной бумаги. Пока они неспешно шагали в направлении той Небесной Башни, где должна было через несколько дней пройти встреча главнокомандующих Пяти Великих Стран, Тобирама рассказывал женщине о Данзо. О том, как после битвы при Амэ, во время которой он был ранен, его, как и некоторых других шиноби, приставили к награде за проявленную самоотверженность. О том, как ему, по его собственному рассказу, пришлось сражаться с Казекаге и как он тщетно пытался остановить взрыв газовых бомб и распыление «зеленого дракона». Несмотря на то, что ни в том, ни в другом он не преуспел, Шимура заслужил свою минуту славы и о нем даже написали в газетах. — Отец наверняка гордится им, — качнула головой Джина, чуть улыбнувшись. — Он всегда хотел, чтобы его сын стал великим шиноби. — А ты разве этого не хотела? — спросил Тобирама. Чтобы уместиться под одним зонтом, им пришлось плотно прижаться плечами друг к другу. Мужчина чувствовал, как мех на накидке Шимуры щекочет ему запястье, и ему отчего-то очень ярко представлялось, как он сжимает этот самый мех в кулаке, тянет на себя, заставляя ткань разойтись и треснуть. Это желание было тяжелым и душным, словно бы перезревшим, но он никак не мог от него избавиться. — Я хотела, чтобы он был счастлив. И чтобы заслужил признание человека, которым восхищался, — отозвалась Джина. — Ему пришлось взрослеть в непростое время для нашего клана, и я сожалею, что не смогла сделать для него больше. Или вложить в его голову мысль о том, что неважно, что о тебе говорят посторонние люди, пока те, кто для тебя важен, продолжают тебе верить. — Он так и не смог простить меня, — покачал головой он. — Я пытался поговорить с ним и не раз, но он... словно однажды принял какое-то решение и все на этом. — Это у него от отца, — кивнула Шимура. Они на секунду замерли у кромки большой грязной лужи, заполненной отражающей фонари коричневой водой, а потом зашагали прямо по воде, озаряя ее блеклыми голубыми искрами чакры. — Данзо никогда не умел прощать. И признавать свои ошибки. Я иногда думаю, вырос бы он таким, если бы я ушла от его отца много лет назад и забрала его с собой. То, что происходило между нами, не могло не влиять на него, ведь так? — Она бросила на своего спутника короткий озабоченный взгляд. — Впрочем, неважно. Подумать только, мой сын — герой войны! А я даже не знаю, где именно у него остались от нее шрамы. — Вот здесь, — произнес Тобирама, указав себе на подбородок. — Неприятно, но не смертельно. — Да я не о том, ты же понимаешь. — Они вошли в подъезд, и Джина немного замешкалась, закрывая зонт, а потому вдруг оказалась с мужчиной лицом к лицу. Ощутив его дыхание на своей коже, она улыбнулась и на секунду прикрыла глаза, как будто давая себе возможность осознать и запомнить этот момент. — Тобирама, все не должно было быть вот так. — Не должно было, — согласился он, и голос его прозвучал непривычно отрывисто и хрипло. — Ты же знаешь, что я не могу быть со своим сыном из-за нее, — произнесла Джина, и впервые он услышал в ее словах неприкрытый упрек. — Это сделала твоя жена, а ты позволил ей. — Мы можем поговорить об этом не здесь? — коротко спросил он, испытывая досаду из-за того, что узкий коридор не давал ему возможности вот так просто обойти ее. — Конечно, — легко согласилась она, пожав плечами, и отвернулась. Приглушенный свет коридорных ламп ясно очертил морщины на ее сухом недовольном лице, но Тобирама как будто не замечал их. Смотря на Джину сейчас, он видел ее точно такой же, какой она была в свои тридцать лет, когда они встретились впервые и Шимура буквально потребовала, чтобы он обыскал их дом, если у него остались хоть какие-то сомнения в их верности и готовности сотрудничать со следствием по делу Последователей. Он никогда не задумывался о том, что чувствует к этой женщине на самом деле. Его притяжение к ней не было похоже на то, что связывало его с Амари, оно не было таким однозначным и бескомпромиссным. Но всякий раз, когда Шимура Джина оказывалась рядом, когда касалась его, когда говорила с ним и смотрела ему в лицо своими колдовскими болотными глазами, он словно бы оказывался в каком-то удивительно правильном месте и чувствовал себя именно так, как хотел. Не боялся, не сомневался, не злился — не испытывал ничего того, что переполняло его рядом с Учихой. И отчего-то Тобирама был убежден, что отношения такого рода априори были более правильными, а главное более безопасными для него. Они поднялись на лифте на один из последних этажей, где Джина показала ему комнату, где они планировали провести собрание пяти Каге. Она действительно была самой светлой и удобной из всех, и Сенджу не мог не заметить, что это помещение здорово напоминает ему зал, где проводились советы кланов в Конохе. — Я дала пару советов по оформлению этого места, — кивнула она. — Сейчас все так быстро... меняется. Иногда мне трудно поверить в то, что в нашем детстве мы освещали дома с помощью свечей и масляных ламп, а сегодня люди научились записывать движение на пленку и строят дома в несколько десятков этажей. Серьезно, эти Башни — просто нечто. Я нигде в мире не видела ничего подобного. Когда в первый раз поднялась на вершину одной из них, у меня аж дыхание перехватило. И как подумаю, что будет дальше... Иногда мне жаль, что я не увижу мира, в котором будет стареть Данзо. Какой станет Коноха и что ждет наших детей в будущем. — Задумавшись, она замолчала и со странным выражением в глазах покосилась на Тобираму. Он догадался, о чем она думает, и губы его сжались, превратившись в тонкую прямую линию. У него не было детей. Они с Амари никогда не пытались сознательно этому помешать, а учитывая их непреодолимую тягу друг к другу, недостатка в близости они тоже не испытывали. Но годы шли, а у них по-прежнему ничего не получалось. И если когда-то его это даже радовало — по крайней мере, им не придется втягивать в эту ненормальную эмоциональную круговерть еще и ребенка, — то с годами он все чаще задавался вопросом о том, в чем была причина. И могло ли все быть иначе, если бы каждый из них выбрал себе в спутники жизни кого-то другого. — Я так понимаю, ты еще не говорил обо мне со своим братом, — прервала затянувшееся молчание Джина. — Он хотя бы знает о том, что я и мой дядя здесь? Не хотелось бы попасться ему на глаза случайно. Это... может быть неверно истолковано, сам понимаешь. — Я не называл имен, — уклончиво отозвался Тобирама. — Но Хашираме известно, что твой дядя живет в Амэ и имеет связи с Хошида Рэйдо. Так что и твое присутствие не будет для него неожиданностью. — Ты ведь объяснил ему, что... что все наши связи с Последователями в прошлом? — тихо спросила Джина, и, обернувшись к ней, он увидел мучительную надежду в ее глазах. — Я планировал поднять этот вопрос после собрания Каге, — подтвердил Второй. — Если все пройдет хорошо, то, думаю, мы сможем разобраться с этим. Ее лицо просветлело, и она с благодарностью кивнула ему. После они вернулись к обсуждению предстоящей встречи, но между ними все еще ощущалась некая неловкая недосказанность. Тобирама чувствовал, что Джина ждет от него извинений — драматичного и проникновенного покаяния и признания чужих грехов. Ей было это нужно, она ждала этих слов много лет и, вероятно, не раз воображала, как это могло бы выглядеть. Он видел это молчаливое требование в ее глазах каждый раз, когда они случайно встречались взглядами. И о чем бы Шимура ни говорила в тот момент — о составе делегаций Каге или о том, что им очень повезло, что их пятеро и таким образом они смогут поселить каждого в отдельную Небесную Башню, избежав ненужных конфликтов и случайных встреч, — он слышал за ее словами подавленный крик: «Скажи, что я была тебе нужна. Скажи, что ты жалеешь. Скажи, что не простил ее». Это отвлекало и в то же время наполняло его неизъяснимым чувством удовлетворения. Каждый Каге имел право взять с собой на собрание одного телохранителя или советчика. В зале переговоров не допускалось ношение оружия или масок, и специально обученные сенсоры Скрытого Дождя должны были внимательно следить за тем, чтобы никто из присутствующих не использовал чакру — открыто или тайно. Рэйдо в намечающемся совете участия не принимал, однако собирался наблюдать за происходящим из соседней комнаты. Он не льстил себя надеждой, что в случае возникновения открытого конфликта между пятью сильнейшими шиноби их времени сможет каким-то образом затушить разгоревшееся пламя, но должен был быть уверен, что ни одно сказанное ими слово не пройдет мимо его ушей. В конце концов, судьба самой Амэ напрямую зависела от их решения. Братья Сенджу привезли с собой в Скрытый Дождь большой вытянутый сундук, окованный темным металлом и защищенный фуиндзюцу высшего уровня. О его содержимом ходили разные слухи и догадки, но судя по густому запаху озона, окружающему его, а также по едва слышному низкому гудению, которое он издавал, это содержимое относилось к категории весьма опасного и непредсказуемого. Рэйдо совсем не нравилось, что эта вещь оказалась в его деревне. То, что было в ней заперто, пугало его. Мадара, который, как всегда, знал больше, с загадочным видом говорил, что с помощью этого сундука Хаширама сумеет закончить войну, и Хошиде отчего-то представлялось, как, распахнув его, Первый Хокаге выпустит на свободу таинственные силы, что пожрут его врагов, не оставив от них и обглоданных косточек. И хотя эта мысль совсем не вязалась с образом Сенджу Хаширамы, он никак не мог от нее избавиться. Тобирама и Джина о сундуке не говорили. Как и в целом не обсуждали возможные итоги и последствия предстоящего собрания. После всех дипломатических неудач, что постигли Коноху в последние годы, им не хотелось ничего загадывать наперед и лишний раз успокаивать себя обманчивой надеждой. Их делом было убедиться, что все нужные люди окажутся в нужном месте в нужное время и сумеют поговорить друг с другом — обо всем остальном, как и всегда, предстояло позаботиться Первому Хокаге. — Вот, это твоя комната. — Шимура открыла раздвижную дверь и включила свет. — Никакой лишней мебели и хороший вид из окна. Все, как тебе нравится. — К ее оформлению ты тоже приложила руку? — спросил Тобирама с улыбкой, из-за ее плеча разглядывая полупустое помещение с татами и задвинутым в дальний угол чайным столиком. — Это важно? — дернула плечом она, проходя внутрь. — Футон и белье в стенном шкафу, как обычно. Если тебе что-то понадобится, обращайся ко мне или к любому из шиноби Дождя. На время собрания пяти Каге они здесь что-то вроде... обслуживающего персонала. — Она усмехнулась, но как-то невесело. — Знаешь, Амэ... очень старается помочь вам. Я прожила в этой деревне не так долго и соглашусь, что ее сложно полюбить, но в этом месте живут хорошие люди. Люди, которые не хотят войны и которые готовы приложить все усилия, чтобы помочь нам ее закончить. Женщина обернулась, и у Тобирамы внезапно захватило дух от того, какой хрупкой и измученной она выглядела на фоне больших панорамных окон, залитых дождем. — Все будет хорошо, — произнес он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более уверенно. — Мы с братом со всем разберемся. — Да, вы уж разберитесь, пожалуйста, — кивнула женщина, поджав тонкие губы. — Хватит с этой деревни слез, здесь и так слишком мокро. — Джина... — Он не смог себя заставить сказать то, что было нужно — то, чего она ждала. Было ли это упрямством или странным подобием верности той, кто в конечном итоге и подвела его к этой черте, мужчина не мог утверждать наверняка. — Все в порядке, — вскинула голову она, так и не дождавшись продолжения. — Мы оба взрослые люди, и нет смысла играть в эти игры. — О чем ты? — Моя комната дальше по коридору, зеленая дверь с черными узорами. Я оставлю ее открытой сегодня. Но только сегодня. Я ждала тебя слишком долго, Сенджу Тобирама, и в моем возрасте уже просто смешно мечтать о большой и чистой любви без страха и упрека. У меня, знаешь ли, тоже есть гордость и чувство собственного достоинства. Она подошла к нему вплотную и, взяв его за грудки, притянула к себе. Ее сухие губы отдавали горькими травами и как будто табаком, но последний привкус был едва ощутим. Отстранившись, Джина коротко провела рукой по щеке Тобирамы и улыбнулась: — Я буду ждать тебя, но если ты не придешь сегодня, моя дверь больше не откроется для тебя. Когда она вышла из его комнаты, мужчина какое-то время стоял на месте и расфокусированным взглядом смотрел на дождь за окном. Амари всегда упрекала его в том, что он не способен принять решение, когда дело доходило до чувств и эмоций. Она пользовалась этим, навязывая ему свою волю, которую у него не хватало сил побороть. И он покорялся ей — потому что так было проще и потому что он не был уверен, что не пожалеет, если решит воспротивиться просто из принципа. Но за эти годы Тобирама потерял ощущение того, что их брак это и его выбор тоже. Быть может, этого ощущения у него и не было с самого начала, ведь, в конце концов, их свадьба была навязанной необходимостью и ни о какой любви и речи не шло. Любил ли он Амари? Умел ли вообще любить, если на то пошло? Как он мог быть уверен в этом, если раз за разом отказывался делать выбор сам и оставлял это право за кем-то другим? Сенджу и сам не заметил, как ноги вынесли его из комнаты и провели вниз по коридору. Он должен был хоть раз в жизни быть уверен в том, что принял собственное решение — не только за столом Хокаге, но и здесь, где его никто не видел и никто не мог осудить, кроме собственной совести. Положив ладонь на зеленое с черными узорами дерево, он толкнул дверь и, войдя в комнату, осторожно притворил ее за собой.

~ * * * ~

Зал переговоров был залит ярким электрическим светом, четко очерчивающим каждую складку на традиционных церемониальных балахонах Каге. Они сидели друг напротив друга, такие разные и непохожие и впервые собравшиеся в одном помещении. Первый Райкаге, лидер Скрытого Облака из Страны Молний, был темнокожим мужчиной с крупным выдающимся носом и пышной шапкой чуть вьющихся темных волос. Он говорил с акцентом, но его голос звучал нечасто — он предпочитал слушать других и делать выводы, а не навязывать свое мнение. Его темные глаза внимательно следили за каждым из присутствующих, словно он пока не определился, достоин ли хоть кто-нибудь из них его доверия и уважения. Глаза же Первого Мизукаге смотрели одновременно и влево, и вправо, разбежавшись в разные стороны, что ставило его собеседников в неловкое положение, пока они пытались понять, в какой глаз им следует смотреть при разговоре с ним. Из всех присутствующих он был самым пожилым, заставшим Эпоху Воюющих Провинций и принявшим не последнее участие в битвах тех лет. В качестве напоминания о них его лицо пересекал узкий вертикальный шрам, который лишь подчеркивал его свирепый внешний вид. Первый Мизукаге чем-то напомнил Хашираме старика Йоширо — он был так же подозрителен и недоверчив и из всех присутствующих более всех настаивал на силовом решении той проблемы, с которой они столкнулись. Вторым по старшинству был Первый Цучикаге, несостоявшийся тесть Сенджу Итамы. В отличие от как будто никогда не бравшего в руки расческу Мизукаге, он выглядел более опрятным и аккуратным, говорил негромким, хорошо поставленным голосом и не торопился бросаться какими-либо обвинениями или выносить суждения на основе лишь того, что видел и слышал. С ним у Хаширамы были наиболее дружественные отношения, однако после побега Итамы и несостоявшейся свадьбы, Цучикаге заметно охладел к идее союза между их деревнями, вполне справедливо считая, что раз Хокаге не способен уследить всего за одним строптивым ребенком, то имеет смысл поставить под сомнения и прочие его добродетели. Казекаге Рето также прибыл на собрание, и на этот раз его сопровождал лишь один помощник — тот самый лысый мужчина с татуировкой в форме зеленого дракона на лице, которого Хаширама уже видел прежде. Но теперь в свете событий этой зимы рисунок на его лице воспринимался иначе и выглядел если не открытой насмешкой, то как будто неумелой, но дерзкой провокацией всех собравшихся. Первый Казекаге вел себя на удивление сдержанно, как будто бы даже ратуя за подписание мирного соглашения, ради которого все они здесь сегодня собрались. Однако его истинные мотивы довольно скоро дали о себе знать. — Что ж, я возьму на себя смелость начать это собрание, — произнес Хокаге, оглядев всех присутствующих и их спутников. — И в первую очередь я должен сказать вам, как сильно я благодарен вам, друзья Каге, что вы согласились прийти сюда сегодня. Призывая вас сюда, я мог лишь надеяться на то, что вы согласитесь выслушать меня. Вы все знаете о том, что произошло между Страной Огня и Страной Ветра. Вы все знаете, какие потери понесли обе стороны. Я не этого хотел, когда создавал Скрытый Лист. Мне и в голову не могло прийти в те годы, что идея о братстве и мире между отдельными кланами может вылиться в... нечто подобное. И то, что вы пришли сюда сегодня... Я вижу в этом желание не просто встретиться лицом к лицу, но остановить это. Напомнить друг другу о том, ради чего каждый из нас старался остановить кровопролитие на собственных землях и сплотить своих людей. Уж точно не для того, чтобы потом бросить их на смерть на другом поле битвы. — Его темные, наполненные глубоким волнением глаза смотрели то на одного Каге, то на другого, словно Хаширама все еще не до конца мог поверить в то, что все они были здесь. Существовало множество причин — объективных и надуманных — по которым любой из этих людей мог отказать ему, но этого не произошло. Впервые за очень долгое время, наполненное неудачами, поражениями и чужими смертями на его совести, Сенджу вдруг ощутил горячий и мощный прилив надежды. Быть может, этот мир в самом деле был не так плох, как он начал думать в последние годы. Быть может, если они все приложат усилия, то не дадут его мечте окончательно расползтись на лоскуты. Быть может, эти люди помогут ему, и тогда все окажется не напрасным. Глядя на них сейчас, он вдруг снова почувствовал себя глупым мальчишкой-мечтателем со стрижкой под горшок, который, сидя на берегу реки, воодушевленно рассказывает своему младшему брату о том, как построит прекрасный новый мир для всех. — Избранные своим народом Каге пяти деревень собрались в одном месте, — торжественно произнес он, и голос его дрогнул от переполнивших его эмоций. — А мне кажется, что я этого... не достоин. И, не найдя иного способа выразить обуревающие его чувства, он глубоко поклонился им — но от волнения немного не рассчитал и ударился лбом о стол. От этого гулкого глухого звука у Тобирамы нервно дернулся глаз. — Брат, опомнись! — зашипел он, сжав его плечо. — Глава Конохи, представляющий Страну Огня, не должен так рьяно бить поклоны перед другими Каге. — Но я так счастлив, — виновато пробормотал он, морщась от боли в ушибленной голове. — Хокаге-доно, подними голову, — сдержанно попросил Райкаге. — Это на самом деле уже за гранью всех традиций. — Определенно, — согласился с ним Цучикаге. — Я пришел сюда, чтобы поддержать договор, предложенный Хокаге-доно, но... после подобных самоуничижительных выходок уже начинаю сомневаться. — Твое смирение подозрительно, — добавил Мизукаге, которому тоже не пришелся по душе экспромт молодого Хокаге. — Я начинаю думать, что за ним стоит какой-то скрытый умысел. — Нет, — покачал головой тот. — Никакого умысла. Прошу прощения, я... не хотел, чтобы это получилось так громко. Просто я подумал о том, как много вещей могли удержать вас или помешать вам прибыть сюда и какое это чудо, что все мы собрались за одним столом и готовы к диалогу. Я вижу в этом самую ясную и однозначную возможность остановить идущую войну и раз и навсегда пресечь все слухи и домыслы, что распространялись недобросовестными газетчиками и другими злыми языками. Казекаге хмыкнул, а Хаширама меж тем сделал знак брату, и тот, воспользовавшись помощью спутника Цучикаге, поднес и поставил рядом со столом запечатанный сундук. Каге, уже давно ощутившие исходящие от него волны силы, напряженно переглянулись между собой. — Здесь находятся амариновые шары с Хвостатыми, — произнес Хокаге, глядя на собравшимся прямо и безыскусно. — Я хотел передать их вам, когда мы найдем способ преодолеть то, что называем чакровой инертностью — то есть научимся извлекать чакру напрямую из шаров, не рискуя при этом разрушить их структуру и выпустить биджу на свободу. Или же улучшим печать джинчуурики, обезопасив носителя от влияния демона. Но ни в том, ни в другом мне не удалось достичь успеха. Быть может, я был слишком самоуверенным с самого начала, и мне следовало довериться вам, своим товарищам. — Он улыбнулся, и в этой улыбке Тобирама вдруг узнал своего старшего брата таким, каким он был много лет назад, пока его сердце еще не увязло в сомнениях и разочарованиях. — Одним словом, биджу будут распределены между странами так, чтобы соблюдался баланс, — коротко пояснил Второй Хокаге. — И мы не будем против небольшого вознаграждения. — А… Почему мы не можем сделать это бесплатно? — искренне удивился Хаширама — Тише ты! — с досадой шикнул на него младший брат. Они в самом деле не обсуждали этот вопрос ранее, но сейчас, встретив остальных Каге лицом к лицу, Тобирама сделал для себя однозначный вывод, что они пришли сюда совсем не ради того, о чем грезил Первый Хокаге — они пришли не говорить о мире для всех, но добиться наиболее удобных условий этого мира лично для себя. И Конохе тоже стоило об этом позаботиться. В этот момент собрания слово впервые взял Казекаге. Он, как и в начале встречи, выглядел удивительно спокойным, даже умиротворенным, как будто все шло ровно по тому сценарию, который он сам для себя спланировал и продумал. Тобираме это не нравилось. Он видел, что его старший брат переполнен эмоциями и сейчас, на их волне, способен сделать большую глупость. Он не мог его осуждать — Хашираме действительно было это сейчас нужно. Почувствовать, что он не один, что ему есть с кем разделить тяжесть, ломающую ему плечи. Но это не значило, что он, Тобирама, мог позволить кому-то воспользоваться этим. — Наши предшественники когда-то уже запечатали одного биджу, — сказал Рето. — Второй нам не нужен. Вместо этого я бы хотел попросить другой компенсации за подписание мирного соглашения. Если, конечно, другие Каге не будут против. — Мы слушаем, — кивнул Райкаге. — Наша деревня окружена песком, — степенно произнес Казекаге. — А Коноха, расположенная с нами по соседству, богата плодородными почвами, поэтому мы не отказались бы от куска хорошей земли. И сокращения на треть таможенных пошлин. Тобирама мысленно выругался. Ему следовало догадаться раньше, к чему все придет — к тому самому, из-за чего и началось. Страна Ветра уже много лет хотела забрать себе часть территорий Страны Огня, и сейчас этот ублюдок Рето, по вине которого сотни людей погибли жуткой смертью, сожженные заживо в своих домах или отравленные газом, имел наглость требовать этого как будто уже на правах победившего в войне. Негодование Второго Хокаге поддержали и остальные собравшиеся. — Да ты спятил, Казекаге! — возмущенно выкрикнул Райкаге. — Не слишком ли ты многого хочешь, Казекаге-доно? — с подозрением спросил косматый Мизукаге, вращая своими хамелеоновскими глазами и потрясая длинной седой бородой. — Таковы мои условия, — непримиримо возразил Рето, чуть наклонив голову вперед, словно собираясь пробивать лбом стену. — Либо вы примете их, либо можете не рассчитывать на мир! Вокруг нас только песок, и на нем много урожая не вырастишь. Чтобы с нами считались остальные четыре деревни, вполне естественно воспользоваться единственным преимуществом, которое у нас есть — нашим биджу. — Полегче! — прорычал Мизукаге. — Мы можем вчетвером объединиться — и уничтожить твою драгоценную Страну Ветра! Ситуация накалялась. То, что еще несколько минут назад было обсуждением условий мирного соглашения между Пятью Великими Странами, неуловимо изменило свою тональность и вдруг стало похоже на объявление мировой войны. Тобирама отчаянно пытался сообразить, какими аргументами разрешить назревающий конфликт и не допустить его эскалации, когда вдруг общую какофонию рассерженных мужских голосов снова прервал глухой стук, с которым лоб Хокаге опустился на стол — на этот раз уже не случайно. В наступившей после недоуменной тишине зазвучал его приглушенный, полный боли и отчаяния голос: — Да, до этого момента наши страны с Казекаге не ладили друг с другом. На это были свои причины. Мы защищали своих товарищей и семьи, и поэтому столкновений было не избежать. И даже если мы все подпишем сегодня это соглашение, никто не знает, как долго мы будем соблюдать его условия. Но я уверен, что однажды придет день, когда шиноби из всех деревень встанут плечом к плечу и их сердца будут биться вместе. Это... моя мечта. И это соглашение будет первым шагом к осуществлению этой мечты! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, я прошу вас! Помогите мне. Помогите сделать этот мир лучше и уберечь наших детей от повторения нашей судьбы. Я готов пойти на условия Казекаге, если это остановит кровопролитие. — Это слабость, Хокаге! — резко возразил Мизукаге, недовольно скривившись. — Неужели вы уже сдались и признаете свое поражение? Признаете, что вам не выиграть в этой войне? — Я не вижу в этом смысла, — слабо улыбнулся он, подняв наполненные мукой глаза. — Я видел так много смертей, и мое сердце теряло свою частичку с каждой из них. Я не понимаю, за что мы сражаемся и отправляем на верную гибель тех, кто нам доверяет свои жизни. Возможно, это не самое популярное среди шиноби мнение, но я искренне считаю, что эти жизни важнее и земли, и любых денег. Если Казекаге-доно согласится заключить мир и оставить все наши разногласия в прошлом, я лично займусь озвученным им вопросом и буду лоббировать его перед даймё. — Но могу ли я вам доверять, Хокаге? — спросил Рето, буквально прожигая его взглядом. — После всего, что было и что вы мне уже обещали, я был бы просто круглым идиотом, если бы поверил вам на слово. — Не нужно, — покачал головой Хаширама. — Не верьте. Просто вложите меч в ножны, пока не увидите, как я исполню свое обещание. И после этого мы с вами снова пожмем друг другу руки. Взгляды всех Каге были теперь обращены к Рето. Все понимали, что его слово на этом собрании окажется решающим. Если Песок откажется идти навстречу Листу, то они все окажутся перед неизбежной необходимостью выбирать сторону, чего некоторым из них делать сейчас совсем не хотелось. Казекаге долго молчал. Его мнение о Хокаге, выпестованное Последователями и укрепившееся в ходе войны, по-прежнему оставляло желать лучшего. Видя его отчаяние и горечь, он не мог не подозревать в этом талантливую игру на публику. И пусть Хаширама якобы готов был раздать биджу соседним странам, таким образом сняв с себя подозрения в попытке прибрать к рукам эту безграничную силу, он по-прежнему оставался лжецом, скрывающим от мира правду о смерти своего лучшего друга. Казекаге мог бы спросить его об этом прямо сейчас. Посмотреть, как он начнет бледнеть, краснеть, увиливать и изображать из себя оскорбленную невинность. Быть может, этого было бы достаточно, чтобы и остальные Каге увидели в этом человеке то, что видел сам Рето. Но проблема была в том, что у него не было при себе никаких доказательств правдивости этого обвинения. Фотографии Мадары, принесенные Тенью, остались в Суне, а где Учиха находился сейчас, Казекаге тоже не знал наверняка. Четыре из Пяти Великих Стран и так уже готовы были объединиться против него и не стоило давать им новый повод для этих мыслей. Пока что он мог довольствоваться тем, что получил, и говорить себе, что только благодаря его вмешательству и попытке вывести Хокаге на чистую воду, тот был буквально вынужден отдать собранных биджу и потерять после этого свое главное военное преимущество. — Хорошо, — наконец согласился он. — Будь по-вашему. Я не сомневаюсь в силах своей армии и в наших шансах на победу, но прислушаюсь к вам, Хокаге. После того, как Хвостатые будут доставлены в Пять Великих Стран и я увижу соглашение о переносе границ, вы получите мою подпись на этом договоре. — Спасибо, — с чувством произнес Хаширама, глядя в глаза своему бывшему врагу с простодушной детской искренностью, которая буквально рвала Тобираме сердце. Он чувствовал, что его старший брат устал. Что он буквально вымотан и выжат до предела. И согласится на что угодно, если это убережет его людей от новых боевых столкновений. После того, как все участники закончившегося собрания пяти Каге, не считая братьев Сенджу, покинули зал переговоров, Хаширама еще долго сидел на своем месте и бездумно смотрел в стол. На его лбу расплывалось красное пятно от ударов головой. — Думаешь, это разумно? — негромко спросил Тобирама, присаживаясь на краешек стола рядом с ним. — Что именно? — эхом переспросил он. — Мы давно планировали распределить Хвостатых между всеми скрытыми деревнями, разве не так? — Я не о том, — покачал головой младший Сенджу. — Требования Казекаге показались мне — да и не только мне — весьма неразумными. Ты же видел, что остальные Каге были на нашей стороне. Мы могли бы поторговаться с ним, а не соглашаться так сразу. — Возможно, — не стал спорить Хаширама. — Мне просто... просто представилось, как здорово бы было, если бы все мы были заодно. Если бы все Каге оказались способны понять и разделить мою мечту. Быть может, однажды... Я очень хочу в это верить. — К сожалению, все не так просто, брат, — покачал головой Тобирама. — А, может, это я уже не так... хорош и обаятелен, как раньше? — слабо усмехнулся Хаширама, устремив взгляд на собственные руки. — Я постарел, брат. И чувствую, что мне не хватает воздуха, чтобы произнести те слова, что раньше так свободно и яростно лились из моей груди. Я помню, каким уверенным и безусловно правым я чувствовал себя в те годы, когда убеждал разные кланы присоединиться к Конохе. И я... был не один. — Он задумался о чем-то, совсем уйдя в себя. — Ты и сейчас не один, — возразил младший Сенджу, нахмурившись. — У тебя есть я. И Мито. Мы поддержим тебя, что бы ни произошло. — Все пошло не так, когда его не стало, — глухо проговорил Хаширама, уже как будто не слыша его. — После его смерти я перестал понимать, что правильно, а что нет. Все то, что раньше было таким ослепительным и ясным, теперь затянуто сумерками, и я только и делаю, что постоянно сомневаюсь — в себе, в своей правоте, в решениях, которые вынужден принимать. Я живу в непреходящем ощущении того, что все делаю неправильно и что из этого порочного круга просто нет выхода. Я не могу, Тобирама. Я просто больше не могу. Он уронил голову на руки и крепко стиснул зубы, ощущая, как невыраженные эмоции жаром опаляют его грудь изнутри. Пережитая им вспышка эйфории уже прошла, и теперь он, вспоминая собственные слова и действия во время собрания, находил их глупыми и неуместными и злился сам на себя за то, что опять все испортил. — Успокойся, брат, — произнес Тобирама, положив ладонь ему на плечо. — Возвращайся в Коноху и отдохни немного. Я всем здесь займусь. Возьми дочку и Мито и побудьте немного наедине. Тебе это нужно. Посмотреть в их лица и вспомнить, ради чего ты делаешь все это. Все не напрасно, я глубоко в этом убежден. Если ты не доверяешь себе, поверь хотя бы мне. Положись на меня, Хаширама. Я знаю, что не смогу занять место Мадары, но позволь мне хотя бы позаботиться о тебе. Первый Хокаге медленно выпрямился, поднимаясь из-за стола. — Спасибо, — тихо выдохнул он, не глядя на брата, словно бы произнесенное вслух имя Учихи окончательно подорвало его силы. — Прости, мне нужно на воздух. И, пройдя мимо беспомощно проводившего его взглядом Тобирамы, он вышел в коридор.

~ * * * ~

— Я должен был быть там рядом с ним! — Ты уже говорил это. — Говорил. Но буду повторять снова и снова. — Мадара с досадой мотнул головой, крепко стиснув собственные локти. — Как будто это что-то изменит, — пожал плечами Рэйдо, откидываясь на спинку своего кресла и сощуривая глаза. — Если бы там был я, а не этот идиот Тобирама, они бы не рискнули говорить с ним в таком тоне. Они бы сидели и молча слушали. Какого черта он позволяет им видеть в себе такого слабака? — У Учихи вздулись желваки, он весь кипел от возмущения. Пока шло собрание, Рэйдо искренне опасался, что он не выдержит и вмешается, раскрыв себя и всю истинную подноготную Страны Дождя. Но Мадара все-таки сумел усидеть на месте, пусть выражение его лица ясно давало понять всю степень его негодования по поводу произошедшего в зале переговоров. — Он отдал им Хвостатых и согласился на абсолютно грабительские условия Казекаге! Кого они теперь должны в нем видеть? Бога Шиноби? Да не смешите меня. Если Страна Огня так легко и охотно идет на уступки, что помешает другим странам, запугав ее насилием и кровопролитными войнами, тоже потребовать себе жирный кусок ее личного пирога? Наивный идиот! Его доброта тут никому не интересна. Эти люди привыкли говорить совсем на другом языке. Рэйдо молчал. Он мог бы напомнить Мадаре, что никто не вынуждал его скрываться и лгать лучшему другу. Что поведение Хокаге на этом совете во многом было продиктовано событиями прошлых лет, в которых он, Учиха, принимал самое непосредственное участие. В конце концов, что он знал Хашираму лучше всех и что его-то такой поворот событий удивлять совсем не должен был. Но Хошида прекрасно понимал, что его компаньон и сам все это знает — и, возможно, злится сейчас не столько на Хашираму, сколько на самого себя. Или, по меньшей мере, на обстоятельства, что загнали их обоих в это положение по разные стороны баррикад. Поэтому вместо упреков и констатации очевидных фактов Рэйдо выбрал другой путь: — Я не сомневаюсь, что Хокаге также хотел бы видеть рядом с собой именно тебя. Не только на этом собрании, но и после него. Не хочу даже представлять, какая каша у него сейчас в голове. Мадара бросил на него короткий подозрительный взгляд, словно пытаясь нащупать в этих словах двойное дно, а потом, приняв некое решение, поднялся на ноги. Собрал свою взлохмаченную гриву в плотный пучок на затылке и надел на лицо фарфоровую маску. Наблюдая за ним сейчас, Хошида со смиренной покорностью судьбе задавался вопросом, как и почему он за столько лет так и не осознал этой прописной истины, которую Учиха так часто говорил ему прямо в лицо — для него не существовало ничего важнее людей, которых он любил. Амэ, эта война, противостояние с другими Каге — лишь занимательные игры для его рассеянного страстного ума. Игры, от которых он бы легко отказался, если бы они не были тем единственным, что занимало его однообразные монотонные будни. Даже поиски риннегана были всего лишь поиском инструмента для достижения цели, никак не связанной с мировым господством или властью над реальностью. Любовь превратила Учиху Мадару в безжалостного монстра, готового идти по головам и плевать хотевшего на интересы и чаяния других людей. Монстра, которому в Амэ было не место. Даже не подозревая, какие мысли бродят в голове у его старого товарища, Мадара покинул комнату наблюдения. Охватившая его решимость была сродни внезапно вспыхнувшему лесному пожару, пожирающему все блеклые доводы рассудка и осторожности. Он еще толком не знал, что скажет или сделает, но чувствовал, что если снова будет просто стоять в стороне, то не сможет потом жить с осознанием собственного бездействия. Хошида был прав — Хаширама нуждался в том, чтобы рядом с ним был друг. И кто знает, будет ли у Мадары еще хоть один шанс побыть этим другом. Он нашел его стоящим на одной из застекленных смотровых площадок. Но Сенджу смотрел не на затянутую маревом огней деревню внизу, а на темные берега озера. Когда он был здесь в прошлый раз, осенью, до встречи с Казекаге, эти берега были тоже затянуты россыпью ярких электрических отблесков, но теперь из них всех остались только едва различимые во влажном тумане фонари причала. — Вы в этом не виноваты, Хокаге-сама, — произнес Мадара, намеренно изменив голос, мгновенно догадавшись, о чем тот может думать. — Решение было принято не вами. — Я слышал, что вашему лидеру дали выбор — впустить Казекаге в деревню или отдать прибрежные поселения на растерзание врагу, — негромко ответил Хаширама. — А что бы вы сами сделали на его месте? — полюбопытствовал Учиха. — Не знаю, — помолчав, ответил он. — Постарался бы не доводить до такой ситуации? — Его улыбка стала грустной, как будто даже он сам понимал, как неправдоподобно это звучит. — Благодаря тому, что Амэ выстояла, Казекаге не смог отступить и укрыться за ее стенами, когда пришли ваши войска, — заметил его собеседник. — Поэтому я думаю, что это было стратегически верное решение. — Окружающие меня люди продолжают настаивать на том, что цель оправдывает средства, — медленно произнес Хаширама, нахмурившись. — Что ради спасения тысячи людей, можно пожертвовать сотней, а ради сотни — десятком. Они говорят о тактике, о том, что мы должны защищать сильные фигуры и не бояться отдавать пешки. — А вы так не думаете? — предположил Мадара. — Я думаю, что война это не игра в шоги, — покачал головой он. — Как бы нам ни хотелось видеть все именно так и воображать, что скинуть с доски пару деревянных табличек и позволить кому-то заживо сжечь несколько десятков ни в чем не повинных людей это одно и то же — это не так. Для меня это не так. — Но иногда у нас просто не остается выбора, — заметил его собеседник. — Как бы мы ни хотели защитить всех, это невозможно. И порой приходится выбирать меньшее зло. — Знаю, — согласился Хаширама, и его лицо стало еще более мрачным и безжизненным. — Это была не первая моя война. Я не льщу себя надеждой, что человеческую разобщенность возможно преодолеть одними только словами. Я просто говорю, что больше не могу делать вид, будто меня это не трогает. Считается, что с годами души черствеют и мы перестаем замечать ту жестокость, что шокировала нас в юности. Как считаете, бывает ли наоборот? Он впервые повернулся к Мадаре лицом, глядя на его скрытое маской лицо с печальной обреченной улыбкой. — Я считаю, что у каждого из нас есть свой предел прочности, — убежденно ответил тот. — Мы можем обманывать сами себя, говоря, что не переживаем по тому или иному поводу, но на самом деле все это копится где-то внутри, пока однажды не вырвется наружу. Вы отдали этому миру и этим людям слишком много, Хокаге-сама. Но, кажется, не получили взамен того, на что надеялись. — Глупо было с моей стороны вообще на что-то надеяться, — покачал головой Хаширама. — Я всегда полагал, что добро нужно творить, не ожидая благодарности или вознаграждения. Лишь тогда оно становится самоценным само по себе и способно что-то изменить. Но сейчас я думаю, что делал многие вещи не совсем бескорыстно и на самом деле отчаянно хотел подать другим пример, показать, что жить без ненависти возможно и что даже самые глубокие раны можно исцелить терпением и добротой. Учиха подумал о других Каге и их сомневающихся, как будто даже немного презрительных взглядах, направленных на кланяющегося им человека, которого звали Богом Шиноби. О том, что никто из них не был способен в полной мере понять и оценить его истинный порыв и то, что он вкладывал в свои слова и поступки. Была ли в том его вина или же его идеалы терпимости, доверия и открытости просто не подходили тому жестокому, выстроенному по принципу «выживает сильнейший» миру, в котором они жили? — Вам не стоит стыдиться того, кто вы есть, Хокаге-сама, — наконец произнес он. — Или сомневаться в себе. Эти люди могут и не помнить этого, но именно благодаря вам и вашим прогрессивным идеям они стали теми, кем стали. Без вас не было бы скрытых деревень, объединения кланов и мы все еще дрались бы за место под солнцем с теми, кого сегодня называем товарищами. Вы правильно сказали, разобщенность нельзя преодолеть так просто. Вы начали с малого, но многим оказалось достаточно и этого, чтобы поверить в ваши идеи и последовать за вами. Быть может, остальное стоит доверить грядущим поколениям? — Мадара улыбнулся, и улыбка отразилась в его изменившемся и как будто потеплевшем голосе. — Вы сделали достаточно, не берите на себя грехи всего мира, они никому не по плечу. — Один мой старый друг говорил точно так же, — кивнул Хаширама. — Пытался убедить меня, что у меня есть право отступиться и пожить немного для себя. Перестать быть Хокаге и стать просто собой. — Он замолк на полуслове и вдруг пробормотал немного растерянно и удивленно: — Не знаю, почему я вообще рассказываю вам об этом. Тобирама бы сказал, что у меня язык без костей. — Вам не стоит ни о чем переживать, — возразил Мадара. — В этой комнате ваших врагов нет. И, если хотите знать, я думаю, тот ваш друг был прав. Вы сами уже знаете это, так позвольте мне произнести это вслух: даже если вы загоните себя до смерти на этой работе, мир все равно не изменится так быстро и так сильно, как вы бы того хотели. Сенджу коротко невесело рассмеялся, покачав головой. — Да, не сомневаюсь, что вы правы. Но это мой путь ниндзя, — развел руками он. — Я сделал этот выбор много лет назад и не собираюсь отступать от него несмотря ни на что. — Но почему? — едва не застонал от бессилия Учиха, с трудом поборов желание взять друга за грудки и как следует встряхнуть, чтобы вернуть ему способность соображать здраво. — Ради чего? Что изменит тот факт, что вы позволите им растоптать себя? — Возможно, ничего, — серьезно согласился Хаширама. — А, возможно, это заставит какого-нибудь мальчишку с большим и храбрым сердцем верить в то, что нужно обязательно бороться до последнего и ни за что не отступать, как бы страшно и тяжело ни было. И потом этот мальчишка станет тем самым человеком, вокруг которого встанут все Каге и все шиноби и чей голос будет звучать для них убедительнее, чем мой сегодня. — Его лицо просветлело, а улыбка наполнилась солнечной силой, что в былые годы лилась из него полноводным бурным потоком, а теперь едва трепетала, угасая, на самом дне. Мадара почувствовал, что его рука сама тянется к маске на его лице. Сорвать ее, разбить об пол, перестать прятаться и... Что тогда? Послушает ли его этот старый упрямец, если будет знать, кто именно говорит с ним? Несмотря на кипящие в его душе эмоции, Учиха все же отдавал себе отчет в том, что это не только не поможет делу, но и все в разы усложнит. Ведь именно с этого началась их ссора много лет назад — та самая, которая закончилась в кратере посреди Долины Завершения. Он хотел, чтобы Хаширама жил ради себя — и ради своей семьи, что так любила его. А сам Сенджу не видел для себя иной жизни, кроме как в кресле Хокаге. Они всегда воспринимали его должность и долг перед своим народом совершенно по-разному. Мадара видел в этом извращенное тщеславие и навязанную самому себе мысль о собственной нужности и незаменимости. А его друг считал это своим избранным долгом, от которого он не мог отступиться, чтобы не изменить своим идеалам. Он не представлял себя кем-то за пределами Конохи и ее людей — а, быть может, просто боялся представить. Даже если бы тогда Мадаре удалось убедить его остаться, Хаширама бы всю жизнь сомневался и каялся в этом решении и не смог бы быть счастливым. Таким счастливым, каким заслуживал быть более всех прочих. Это был невыносимый замкнутый круг, который нельзя было разорвать ни добровольно, ни силой. Лишь совершенно выйдя за его пределы. — Мои слова могут показаться вам странными, Хокаге-сама, — произнес Мадара, крепко стиснув руки в черных перчатках у себя за спиной. — Но я бы хотел, чтобы вы меня услышали и запомнили то, что я скажу. Миру очень повезло, что вы у него есть. Я не берусь оценивать, заслужил ли он вас или нет, сейчас это неважно. Быть может, вы сами не понимаете, как много отдали ему, как много отдали людям, которые физически не способны насытиться и перестать жаждать большего. Но я считаю, что пришло время всем им, всему этому миру шиноби сполна отплатить вам за это. — Но я же только что говорил, — заметил тот. — Добро должно быть самоценным иначе... — А теперь послушайте меня, — перебил его Мадара. — Вы имеете право на свое мнение, каким бы бредовым и безумным, на мой взгляд, оно ни было. А я и такие, как я, думают иначе. Вы делаете свой выбор, мы делаем свой. И если у вас самого не хватает жесткости к другим и любви к самому себе, чтобы потребовать у этой жизни компенсации за все, что она уже у вас отняла, то это сделает за вас кто-нибудь другой. Вот теперь Хаширама смотрел на него очень внимательно и, вероятно, уже мысленно задавался вопросами о том, чье лицо скрывалось под безликой белой маской. — Я не уверен, что понимаю вас, — наконец сказал он, и всякая мягкая расслабленность полностью исчезла из его голоса. Он даже как будто стал выше, и Мадара ощутил привычные мурашки, пробежавшие по его спине. «Почему ты не был таким с ними? — хотелось сейчас спросить ему. — Почему не показал им лик Хаоса, что всегда прячется с оборотной стороны твоей доброты? Что заставляет тебя быть таким добрым с теми, кто этого не заслуживает, и быть таким суровым к тем, кто искренне и всем сердцем тебя любит?» — Я просто хотел сказать, что всем нам воздается по заслугам, — вместо этого произнес он вслух. — И я верю, что если даже вам самому на себя наплевать, найдутся те, кто будет думать иначе. Но прошу простить меня, Хокаге-сама. Меня ждут дела. Мне было очень приятно поговорить с вами, и я надеюсь, что это не последняя наша встреча. Он поклонился ему, ощущая всей кожей подозрительный и как будто недоверчивый взгляд Сенджу. Хаширама не мог не почувствовать, кто стоит рядом и говорит с ним, но поверить во что-то подобное просто отказывался. Как и задать вопрос, могущий показаться безумным. Поэтому он ничего не сказал, глядя в спину уходящему Учихе, а тот усилием воли заставил себя не оборачиваться. Состоявшийся разговор придал Мадаре сил и лишний раз убедил его в необходимости закончить начатое им дело. Хаширама не способен был остановиться сам, и он в самом деле готов был скорее отдать жизнь за свои убеждения и принципы, чем признать, что был не прав. И Учиха еще мог бы, возможно, понять это идиотское стремление, если бы видел в нем ну хоть какой-то смысл. Но он слишком хорошо знал людей, слишком привык к их подлости и неблагодарности и был убежден, что его друг зря тратит свое время и душевные силы, пытаясь достучаться до них. Они любили и боготворили его, пока он обещал им счастливую жизнь и разбивался в лепешку для того, чтобы выполнить свое обещание. И после его трагической смерти в расцвете лет и мужских сил они бы всплакнули и устроили общенациональный траур. А потом смахнули бы слезы со своих лиц и снова вернулись к своим скучным серым жизням, в которых не было ни Космоса, ни Хаоса, ни любви, что была сильнее их обоих. Он мог исполнить самое заветное желание своего друга и сделать счастливыми абсолютно всех. С помощью силы риннегана он мог погрузить весь этот несовершенный мир в гигантскую иллюзию, внутри которой не было ни войн, ни горя, ни разлук. Каждый отдельный человек жил бы именно в том мире, который считал для себя идеальным, и, возможно, тогда бы Первый Хокаге наконец успокоился и добровольно согласился сложить свои полномочия спасителя и примера для будущих поколений. А если даже и нет... Что ж, об этом можно было подумать позже. Вернувшись к себе, Мадара заперся на все замки и, раскрыв расшифрованные рукописи с Каменной Скрижали клана Учиха, снова принялся перечитывать схему внешне совсем немудреного ритуала для пробуждения риннегана из глаз Учиха и чакры Сенджу. Последнюю он уже научился достаточно правдоподобно симулировать, используя для этого вросший в его грудь кусок белой плоти. Инь и Ян, дерево и огонь, любовь и ненависть. Им обоим досталось слишком много и того, и другого, и потому они не были способны в полной мере понять друг друга. Мадара видел в окружающих его людях своих врагов, пока те не доказывали обратное, для Хаширамы все были товарищами и стоило очень постараться, чтобы он по-настоящему в ком-то разочаровался. Учиха не прощал даже мелкие ошибки, Сенджу закрывал глаза на настоящие преступления, если существовал хоть один шанс спасти человека от самого себя. И все же они были парадоксально нужны друг другу. А еще была Мито. Мито, способная ласкать одной рукой и разрывать другой. Мито, смотревшая одинаково завороженно и на свет, и во тьму. Мито, не пытавшаяся изменить ни одного из них и покорно принимавшая все те стороны их характеров, которые они не могли понять и принять в друг друге сами. Мито, рядом с которой у них обоих пропадало желание спорить и что-то кому-то доказывать, потому что она удивительным образом сглаживала все их углы. Соприкасаясь через которую — во всех мыслимых и немыслимых смыслах, — они больше не чувствовали своих различий, лишь безусловное и всеподавляющее желание никогда не размыкать рук и не отпускать — ни ее, ни друг друга. Яркая красная полоса заката, отделяющая день от ночи и позволяющая им существовать внутри нее одновременно. Закрыв глаза, Мадара сосредоточил всю свою волю на том, что было ему так желанно. Все эти годы он изнемогал без их присутствия — настолько, насколько было способно изнемогать существо, чьи эмоции обострены до предела и молниями бьют в уязвимый разум, с каждым ударом наделяя его все более жестокой и опасной силой. И сейчас, после этого украденного у времени разговора с Хаширамой, Учиха осознал, что не вынесет еще одной зимы в одиночестве в окружении лишь грез и воспоминаний. Все зашло слишком далеко, и он не мог больше видеть, что этот мир делает с его лучшим другом и их мечтой, которую они разделили, еще будучи детьми. Он должен был положить этому конец — здесь и сейчас. И именно сейчас он, как никогда, был уверен, что у него это обязательно получится. Виски мужчины прострелило болью — острой, надрывной, словно бы кто-то полоснул бритвой по натянутым до предела нервам. Он не смог сдержать крика боли, быстро оборвавшегося, сошедшего на глухой звериный стон, и повалился набок, сжимая ладонями пульсирующую изнутри голову. От его последнего усилия, яркого, волевого, упрямого, стена, что оберегала его от Изуны, стена из писем и белого дерева, треснула посередине, и уродливый черный шрам посреди нее начал стремительно расползаться в разные стороны. Мадара пытался остановить его, но боль была сильнее — она не давала сосредоточиться, она едва ли позволяла в принципе осознавать, что происходит, и словно бы тащила его за собой на аркане. Он не отдавал себе отчета в том, что катается по полу, стиснув руками лицо и приглушенно воя на одной протяжной ноте. За ним на белых татами оставались темно-алые капли, срывающиеся с его век подобно слезам. А там, где еще несколько секунд назад никого не было, теперь стоял мужчина с серой кожей мертвеца и двумя огромными дырами на лице вместо глаз. Он широко улыбался, но то была улыбка сумасшедшего, восхищенного собственными безумными фантазиями. — Отойди... от меня... — прохрипел Мадара, отмахиваясь от брата, чья худощавая юношеская фигура терялась за красным туманом в его глазах. Изуна не отвечал. Он едва ли вообще помнил человеческий язык. Вместо этого он засунул руку в собственный прогнивший насквозь живот, вытащил из него что-то шевелящееся, как будто даже попискивающее и похожее на грязную голую крысу, а потом со смехом швырнул это в своего брата. В нос Мадаре ударил стойкий и резкий запах человеческих экскрементов и гнили, и, несмотря на разрывающую его голову боль, он едва смог сдержать метнувшийся к горлу желудок. — Я вышвырну тебя оттуда! — заорал Мадара, ткнув дрожащим пальцем в его сторону. — Я уничтожу тебя, падаль поганая! Тебе не победить! Никогда не победить меня! Изуна все смеялся, и твари, что наполняли его шевелящееся брюхо, смеялись вместе с ним. Сегодня в Небесной Башне торжествовал Хаос.