Сага об Основателях

Заключение мирного договора между Странами Огня и Ветра было встречено в Конохе бурным ликованием. Украшенные знаменами с символом Конохи, бумажными фонариками и гирляндами из разноцветных опавших листьев, улицы деревни были переполнены лихорадочным возбуждением. Еще недавно опасавшиеся, что их снова отправят на фронт, шиноби праздновали и радостно хлопали друг друга по плечу, без слов давая понять товарищам простую истину, огнем кипевшую в их крови: «Мы выжили. Мы победили». В деревне едва ли можно было найти хоть один клан ниндзя, не затронутый прошедшей войной. Кладбище Конохи разрослось в несколько раз, но печальная правда заключалась в том, что большинство новых захоронений были пустыми. Погибших у берегов Амэ похоронили в большой братской могиле, и, как говорили очевидцы, прошлой весной на той земле не выросло ни травинки. Война была окончена, но нанесенные ею раны были глубоки. Даже сейчас, спустя почти год после тех событий, нельзя было пройти по улице Конохи, не встретившись взглядом с беспомощными слепыми глазами тех, до кого дотянулся своими когтями «зеленый дракон», или не приметив хромающих, одноруких, покрытых жестокими шрамами бывших шиноби, которые уже больше не могли нести службу и теперь отчаянно пытались найти самих себя в этом новом, изменившимся для них до неузнаваемости мире. Их с детства приучали быть воинами, объясняли, как бороться со страхом смерти и как сражаться с превосходящим их противником. Но никто никогда не говорил, во что может превратиться твоя жизнь, когда тебе всего двадцать лет, а ты уже ни на что не годен — и все, чему тебя обучали, больше никогда тебе не пригодится на практике. Для других жизнь продолжалась, и окончание войны обозначало возможность вернуться к прежней рутине — миссиям, тренировкам, патрулям и отчетам. Но они, потерявшие в этих сражениях, лучшую и самую важную часть себя — свой путь ниндзя — оказались пойманными в тиски абсолютной растерянности и непонимания того, как и куда двигаться дальше. Мито видела этот немой жгучий вопрос в глазах и своих подопечных. Лисицы потеряли почти треть своего боевого состава — четверых мертвыми и почти десяток лишенными боеспособности. Но последние все равно приходили на их тренировки и собрания, упрямо и как будто отказываясь признавать очевидное — то, что они больше не являлись, не могли быть одними из них. Узумаки не знала, что ответить на этот вопрос. Ее саму мучила эта чудовищная несправедливость, обрушившаяся на головы ее девочек, каждую из которых она выбрала, выучила и выпестовала за эти годы. Они никогда не были для нее безликой толпой, и, глядя на их юные свежие лица, Мито видела каждое в отдельности, и имена и голоса ясно вспыхивали в ее памяти всякий раз, когда она перебирала в уме погибших и пострадавших. Она воспринимала прошедшую войну именно через них — и через многих других шиноби, на чью долю выпало бремя быть перемолотыми битвами, но не погибшими в них. Самой ей повезло — ее эти жернова выпустили целой и невредимой, и вот сейчас, глядя на неуловимо изменившиеся лица своих девчонок, Мито не могла не думать о том, что, возможно, у нее не было права не чувствовать то, что чувствовали они. В их глазах все еще отражались ослепительные вспышки техник, черные клубы дыма, окутавшие берега озера Амэ, и зелень ползущего по земле смертоносного газа. В их ушах все еще звучали крики гибнущих товарищей, и редко кто из этих куноичи не просыпался ночью от приступа удушья и паники, потому что ни с того, ни с сего им вдруг начинало казаться, что они все еще там — на поле битвы, где никому уже нет дела до честного и справедливого боя и побеждает не сильнейший, а просто тот, кому чуть больше повезло. Мито не говорила им, но ее саму кошмары не мучили. Чувствуя рядом тепло спящего Хаширамы, она всегда засыпала удивительно спокойно. Прижимаясь к нему во сне, она словно бы пряталась в его мерном сиянии от всего того, что оставалось за порогом их спальни. Пока он был рядом, все остальное было преодолимо. И ей было очень жаль, что сама она не может стать для Первого тем человеком, который бы одним своим присутствием разглаживал все мучительно вывернутые складки в его душе. Ее одной было недостаточно — а, быть может, и всего мира было бы недостаточно, чтобы ответить на те вопросы, что роились в голове Сенджу Хаширамы, положившего всю жизнь на то, чтобы люди перестали ненавидеть и убивать друг друга, но столкнувшегося с фатальной неизбежностью этого. — Я виню во всем страх, сенсей, — произнесла Мидори, качая головой. — Нет ничего сильнее и бездушнее страха, он заставляет нас совершать немыслимые поступки. — Страх как противоположность любви, — тихо подтвердила Мито, склонив голову. — Любовь тоже может толкнуть нас на невероятные глупости. И я не знаю, какое из этих двух чувств по сути опаснее. Две женщины сидели на крыльце Школы Сарутоби, окаченные голубыми сумерками раннего ноября. В воздухе уже ощутимо поскрипывали заморозки, и Узумаки с тоской думала о грядущей долгой зиме. Она почти не запомнила прошедшее лето — оно промелькнуло так быстро, наполненное ежедневной рутиной и заботами, что теперь ей порой казалось, что его и вовсе не было. Что она не успела его почувствовать. Замереть на один захватывающе долгий мир, вдыхая полной грудью запах цветущих лип и глядя, как заходящее солнце окрашивает листья медвяным золотом. Послушать тишину и смех в отдалении, посмотреть на мерно загорающиеся фонари в летних сумерках, чистых и звонких, наполненных невыразимым чувством надежды и веры в лучшее. С каждым годом время ее жизни словно бы текло все быстрее, и молодая женщина уже не поспевала за ним. В детстве каждое новое лето было целым событием, маленьким путешествием, наполненным приключениями и сотней новых впечатлений. А сейчас она силилась вспомнить хоть один момент из прошедшего лета, но все они слеплялись в единый невнятный комок, в котором было слишком много грусти и сожалений. Можно сказать, она уже давно свыклась с тем, что проживет свою жизнь вот так — смирившись с тем, что невозможно было изменить, и пойдя на всевозможные компромиссы с самой собой. В те несколько недель, что Хаширама и Тобирама были в Стране Дождя, а она временно исполняла обязанности Хокаге, Узумаки отчетливее всего осознала, насколько далека эта жизнь от той свободы, которую она так превозносила и которой жаждала всем своим существом. Но, наверное, такой свободы не существовало в принципе. Даже Девятихвостый демон, самое могущественное существо на земле — и тот теперь сидел в клетке, порабощенный и лишенный возможности выбирать. Настоящая свобода была иллюзией, волнующей, но недоступной. То, чего жаждала Мито, лежало за гранью любого человеческого выбора и всех установленных правил. И, вероятно, этой жажде суждено было умереть вместе с ней, так и не воплотившись при жизни. Порой, размышляя об этом, Узумаки приходила к выводу, что понимает Кагую-химе, великую и жестокую прародительницу всех шиноби. Не желая мириться с обреченностью своей судьбы, она пошла дальше, чем кто-либо до нее, но разве даже самая великая сила, сравниться с которой не могло ни одно живое существо на земле, насытила ее жажду и позволила обрести долгожданный мир? Может быть, поэтому Мито никогда не стремилась к могуществу и власти, что так тревожили и волновали, например, разум Учихи Мадары. Если бы она могла, то и вовсе бы оставила все, чем обладала сейчас, променяв это на возможность скромно жить вдали от чужих требований и ожиданий, которым она почему-то должна была покоряться. Но пока здесь был Хаширама, ее солнечный бог, ее безжалостная любовь, которой было наплевать и на свободу, и на все прочие чаяния ее вечно мятущейся души, она не могла покинуть Коноху. Любая свобода вдали от него теряла свою ценность, и, осознавая это, Мито не могла не чувствовать легкое негодование, но в то же время — покорную обреченность. Она этого не выбирала, но никак не могла изменить. Любовь играла по своим собственным правилам, ни у кого не спрашивая дозволения. — Как дела у Юкино? — спросила Узумаки, бросив на Мидори короткий, лукаво сверкнувший взгляд. — Я пытаюсь ее уговорить на операцию, но она боится, сенсей, — отозвалась Мидори, с досадой покачав головой. — Говорит, что уже привыкла и... всякие прочие глупости. Я ей твержу, что после того, что выпало на нашу долю на тех берегах, операция вообще не должна ее пугать, но... — Она бессильно развела руками. — Я думаю, ты не должна сдаваться, — поддержала ее Мито, бережно потрепав подопечную по руке. — И... возможно, дело не только в страхе. Я говорила с Юкино несколько дней назад. Она сказала, что это ты спасла ее и вытащила из газового облака. — Мы с Ики сразу почувствовали его запах, — кивнула Мидори. — Чудом успели выдернуть эту глупышку. — И с тех пор ты неусыпно заботишься о ней, — продолжила Узумаки. — Следишь, чтобы она пила лекарства, ходила на процедуры, даже в туалет ее за ручку водишь... — Ну так если не водить, она же себе нос разобьет по дороге! — искренне возмутилась Инузука, но, поймав несколько ироничный взгляд своего сенсея, сбилась с мысли и уже менее уверенно уточнила: — Думаете, это перебор? — Юкино всегда была одной из лучших, — проговорила Мито, переведя взгляд на медленно мерцающую огнистую синь вечерней деревни. — Ей непросто быть... обузой для тебя. — Она не... — начала было Мидори, но в этот момент Ики, лежавшая у ее ног, несильно прихватила зубами хозяйку за ногу, словно выражая свое негодование, и молодая женщина снова замолчала. — Юкино всегда сама принимала решения и была рулевым в своей жизни. А сейчас она поставлена в ситуацию, когда большинство решений принимается за нее. Ты видишь в ней несмышленую глупышку, нуждающуюся в заботе и наставлениях, но, быть может, ей вовсе не хочется такой быть? — мягко предположила Узумаки. — Дай ей возможность самой принять решение, не заставляй чувствовать, что ей не оставляют иного выбора, кроме как подчиниться. — Но я... хочу же как лучше, — пробормотала рыжая, заправляя прядь волос за уши и смущенно отводя глаза. — Я очень беспокоюсь о ней. — Я знаю, — подтвердила Мито. — И она знает. Но сейчас ей нужна не твоя забота, а твоя вера в нее. Вера в то, что, несмотря на свое увечье, она осталась такой же сильной и самостоятельной. — Я... не думала об этом с этой стороны, — пробормотала Мидори. — Я же просто... просто хотела помочь. Узумаки ничего на это не ответила, справедливо рассудив, что и так уже сказала достаточно. Она не считала себя вправе вмешиваться в чужую жизнь и давать очевидные советы, но так уж вышло, что Мидори для нее была не просто подчиненной, но, наверное, той, кого она могла назвать своей доверенной ученицей и другом. И если в ее силах было развеять тучи, что сгустились на этом славном веснушчатом лице, она собиралась приложить для этого все усилия. Тем вечером Мито позволила себе долгую неспешную прогулку от Школы Сарутоби до поместья Сенджу. Встречаемые ею по дороге жители деревни — в равной степени шиноби и гражданские — низко кланялись ей, и после она не слышала приглушенного шепота у себя за спиной, как в былые годы. Они действительно уважали и любили ее, и дело было уже не только в том, что она была женой их Первого Хокаге. За эти долгие двадцать лет, что она прожила здесь, ей удалось добиться их признания, пусть даже она никогда сознательно к этому не стремилась. Просто делала то, что должна была и что от нее ждали. Быть может, именно поэтому самовольный поступок ее сына так больно ее ранил. Итама сделал именно то, чего она никогда себе по-настоящему не позволяла — пошел против правил и, наплевав на свои обязанности, поступил так, как подсказывало ему сердце. Вывернулся из удавки ответственности, выбрав свободу, обратив в ничто все те причины, которыми она призывала его руководствоваться — и которыми столько лет руководствовалась сама. И потому, когда она думала о его побеге, Мито переполняла злость, с которой она с трудом могла справиться. Он не имел права так поступать, он не имел права выбирать то, от чего ей самой пришлось отказаться, ведь это ставило под сомнение все ее собственные поступки и решения. Что, если она тоже могла жить иначе? Наплевать на обещание Мадаре и рассказать мужу обо всем? Просто потому, что тогда, за бесчисленной чередой препятствий и невозможностей, существовал хотя бы один шанс, что для их семьи не все кончено? Что, если в этом случае она могла бы сейчас быть не здесь? И если бы ей не пришлось смотреть в ослепшие глаза девушки, что доверяла ей свою жизнь и безопасность? Не пришлось бы тщетно пытаться подобрать слова для того, чтобы исцелить раны в душе своего мужа, близкого к тому, чтобы полностью разочароваться во всех своих прежних идеалах? Хотела ли она этого на самом деле, или все это было одной большой навязанной ей неизбежностью? Она встретила их у ворот поместья Сенджу, на вершине Скалы Хокаге. Они стояли в стороне от дороги, боязливо прижимаясь друг к другу, как два потерянных щенка, и, видимо, ждали именно ее. — Мама... Мито, инстинктивно обернувшись на голос, еще не в полной мере отдавала себе отчет в том, кто именно заговорил с ней. И потому ее лицо осталось спокойным и даже как будто равнодушным, когда ее золотые глаза встретились с другими такого же оттенка. — Мама, только прошу, не нужно сцен, хорошо? — сразу предупредил Итама, поднимая руки. Облегчение от того, что ее сын жив и, судя по всему, вполне себе здоров, затопило все ее существо обжигающе горячей волной, и тревога за него, в которой гордость и досада не позволяли ей признаться даже самой себе, наконец тяжелым камнем свалилась с ее души. Но на то она и была Узумаки Мито, первой госпожой Конохи и женой Первого Хокаге, чтобы уметь держать лицо и не позволять эмоциям брать верх даже в такой ситуации. Она не ответила ему, переведя взгляд на ту, что стояла позади него. Даже несмотря на то, что время было уже позднее и этот участок дороги был едва освещен, Узумаки сразу бросилась в глаза заметно раздавшаяся фигурка спутницы ее сына. Даже бесформенное кимоно и теплый стеганый хантэн уже не могли скрыть ее деликатного положения. — Маюки-чан, полагаю? — спросила Мито, оглядев виновницу их несостоявшегося союза со Страной Земли с головы до ног. Девушка была худенькой и невысокой, а из-за слишком светлых, цвета сливочного масла волос и вовсе походила на лесного ёкая. Она была симпатичной, но не более того, а курносый нос пуговкой придавал ее испуганному личику какую-то безыскусную простоту, которая женщиной с лицом Узумаки Мито воспринималась скорее как недостаток. — Очень приятно, госпожа, — пролепетала она, поклонившись ей. — Мама, мы с Маюки очень устали, — снова заговорил Итама, неосознанно загораживая плечом свою избранницу. — Ты можешь распорядиться, чтобы нам подготовили комнату? — Твой отец, надо полагать, еще не знает, что ты вернулся? — спросила Мито, изогнув бровь и сложив руки под грудью. Уши парня окатило алым, и он упрямо сжал зубы, глядя на нее теперь немного исподлобья. — Нет, — ответил он. — Ясно, — словно бы сама себе кивнула она. — Мы не хотели никому причинить неудобств, — снова взяла слово Маюки. Голосок у нее дрожал, но она заставляла себя говорить. — Мы с Итамой-куном давно любим друг друга. — Я вижу, — подтвердила Мито, кивнув на ее живот. Девушка тоже покраснела и попыталась прикрыть его полой хантэна, но у нее, конечно, ничего не вышло. — Сколько месяцев? — Семь, — пискнула она. — Мама, Маюки теперь моя жена, — вмешался Итама. — И я не позволю тебе думать о ней дурно. — Значит, вы и пожениться уже успели, — миролюбиво произнесла женщина, но ее глаза при этом метали молнии. — Как сноровисто. — Маюки долго не решалась сказать мне о том, что ждет ребенка. — По лицу Итамы было видно, что он совсем не хочет оправдываться, но вынужден это делать. — Я узнал в то самое утро, когда пришел с ней попрощаться. Я в самом деле хотел исполнить свой долг, но как я мог оставить своего ребенка и жениться на другой? Это немыслимо! — Действительно, — поджала губы Мито, переводя взгляд с одного на другую и обратно. — Только вот твой побег совсем не походил на спонтанное решение в последний момент. — Я готовил путь к отступлению, это верно, — не стал отнекиваться тот. — Но передумал! То есть... считал, что передумал, пока... — Госпожа, простите меня! — в отчаянии воскликнула вдруг Маюки и бухнулась на колени перед Узумаки, ткнувшись лбом в прижатые к земле руки. — Это все моя вина! Я так люблю вашего сына! Я жить без него не могу! — Мама, ты сама сказала, что любовь толкает нас на безумства, — напомнил Итама. — Я люблю Маюки и хочу прожить с ней всю оставшуюся жизнь. — Даже если это будет означать, что ты подведешь и подставишь своего отца? — спросила женщина, все еще гневно хмуря брови. — Даже если так! — с жаром подтвердил он. — Отец живет своей жизнью, а я — своей. Я ничего ему не должен лишь из-за того, что был им зачат. Моя жизнь — это Маюки и наш ребенок. И если ты не примешь нас, я... я больше никогда не вернусь в эту деревню! Его глаза горели неукротимым пламенем, и, глядя на сына сейчас, Мито не могла не видеть в нем собственные несбывшиеся мечты. Как если бы они вдруг обрели плоть и кровь и заговорили с ней устами другого человека. — Я не буду выгораживать тебя перед отцом, — сухо произнесла она. — Но не допущу, чтобы мой внук родился где-нибудь в придорожной канаве. Ты эту кашу заварил, Сенджу Итама, и тебе же ее расхлебывать. И постарайся придумать что-нибудь менее инфантильное, когда будешь объяснять отцу, почему мы были вынуждены раздать всех собранных Хвостатых другим странам и отдать Стране Ветра несколько тё плодородной земли. — Я ни о чем не жалею! — упрямо мотнул головой он, пусть даже на секунду в его глазах мелькнул страх, как будто он только сейчас осознал в полной мере, что натворил. — Конечно, — пожала плечами Мито. — Жалеть будут другие, ведь ты у нас, конечно, лучше всех знаешь, как следует поступить и кого поставить под удар в угоду собственной похоти и глупости. — Мама! — вскричал он, сжимая кулаки, но она даже не удостоила его взглядом — ни его, ни плачущую на коленях Маюки. — Идите за мной, — коротко приказала она. — У меня больше нет сил на этот разговор. Они последовали за ней, пристыженные и понурившиеся, но крепко держащиеся за руки и, кажется, все еще полностью убежденные, что у них не было возможности поступить иначе.

~ * * * ~

— И потом оказалось, что чудовище все это время было иллюзией! — Да не может быть! — И огромная пропасть, что отделяла меня от священного свитка, была вовсе не наполнена кипящей лавой, а потому мне уже ничто не мешало пересечь ее и добраться до своей цели. — Но разве ваш шаринган не смог сразу разгадать этот трюк? — О нет, мой милый, это был не просто трюк, это была уникальная техника этого проклятого всеми богами клана, с помощью которой они могли смешивать гендзюцу и реальность, подменяя одно другим почти совершенно незаметно. Тогда я этого еще не знала, и потому потратила почти шесть часов на сражение с чудищем, которое по факту оказалось гигантской марионеткой, слегка приукрашенной устрашающими иллюзиями. — Вот как... — потрясенно протянули дети, восторженно глядя на рассказчицу. — А дальше, что было дальше? Когда вы добыли священный свиток? Вы спасли заколдованного принца и вернули ему трон его страны? — А об этом, ребятня, узнаете завтра, — хмыкнула Амари, довольно кивая. — А сейчас марш по постелям, время позднее. — Да ну! — принялись протестовать они, морща забавные рожицы, наполненные искренним страданием. — Да всего-то девять часов! Да никто еще не спит в такую рань! — Что у нас главное для шиноби? — вопросительно подняла брови молодая женщина. — Дисциплина, — не слишком довольно признал один мальчонка. — Вот и вперед, — кивнула Учиха. — Чтобы через десять минут вы все лежали под одеялами с почищенными зубами и светлыми мыслями. Кто ляжет последний, завтра заправляет кровати за всеми. После такой угрозы ребятишки зашевелились активнее — хотя им все еще совершенно не хотелось спать, перспектива застилать пару десятков коек мало кому пришлась по вкусу. Амари с улыбкой наблюдала за их возней и, лишь убедившись, что все ее подопечные оказались в своих уютных гнездышках, выключила свет и, еще раз пожелав всем спокойной ночи, вышла из класса. Они планировали дать оставшимся без присмотра детям приют только на время войны, ведь подразумевалось, что потом их заберут родители. Но после оказалось, что очень многие родители так и не вернулись с поля боя. На попечении Амари и ее помощников по-прежнему было больше двадцати ребятишек, у которых совсем никого не осталось — ни родственников, ни друзей семьи, которые могли бы помочь. И все они всё еще жили здесь, в Академии. Те, кто владел чакрой, обучались наравне с остальными учениками, а простые ребятишки помогали по хозяйству и присматривали за малышами. Амари до последнего отстаивала свою принципиальную позицию по этому вопросу — и перед учителями, и перед родителями, которые не понимали, почему их дети из именитых кланов, заслужившие свое место в Академии Шиноби Конохи тяжелым трудом и усердием, должны сидеть рядом с оборванцами и бесталанными и безграмотными крестьянскими детьми. Молодая женщина знала, что у ее инициативы много противников и что эта ситуация может выйти ей боком в следующем году, когда учебный совет будет принимать решение о продлении ее директорских полномочий еще на один срок. Но просто не могла поступить иначе и всей душой верила в то, что делает все правильно. Она любила детей. Они были простодушными и искренними, они ее смешили и постоянно напоминали о том, как глупо беспокоиться по пустякам. Они учили ее замечать удивительное и странное, они видели красоту в мелочах, которые она давно перестала замечать. Они не скрывали своих чувств, и, когда пестрая говорливая стайка сбивалась у ее ног, прося не уходить и провести с ними побольше времени, Амари испытывала ни с чем не сравнимое чувство признательности и благодарности за то, что они не пытались скрыть или переиначить свои истинные порывы. Дети давали ей все то, чего ей так не хватало дома и что она уже отчаялась найти в собственном муже. После возвращения из Скрытого Дождя Тобирама еще больше отдалился от нее — он почти перестал появляться дома, ночуя прямо в резиденции Хокаге и объясняя это необходимостью помогать брату в его работе. После подписания мирного соглашения у них действительно прибавилось забот. Пять Великих Стран еще никогда прежде не сотрудничали столь плотно, как будто в самом деле планируя одно общее светлое будущее для всех своих народов. Очень много вопросов поступало о запечатывающих фуиндзюцу, о принципах структурной целостности амариновых шаров и опасности освобожденных Хвостатых. За прошедшие два месяца Амари могла по пальцам пересчитать те случаи, когда Тобирама разделял с ней постель и ужинал за одним столом. Но даже в такие вечера им не удавалось поговорить по душам. Просто удивительно, как легко оказалось избегать сложных и неприятных тем и заполнять густую вечернюю тишину всякими глупостями. Гордость Амари не позволяла ей первой сделать шаг навстречу, а Тобираму, кажется, это вполне устраивало. Он словно бы назло ей оставался в зоне досягаемости, но ясно давал понять, что если она, как раньше, сама не потянет его в свою сторону, он останется на месте. И Учиха постепенно приходила к все более очевидному выводу, что ему их брак был не так уж нужен — не настолько чтобы бороться за него. И как бы сильно она сама его ни любила, как бы ни нуждалась в его присутствии рядом, больше так продолжаться просто не могло. — Дочка! Дочка, я здесь! Обернувшись на голос, Амари широко улыбнулась и, подняв руку, помахала отцу. Они договорились встретиться сегодня и поужинать вместе, и Акайо ждал ее на улице возле ворот Академии. К вечеру пошел снег, и сейчас воротник его куртки был весь усеян сияющей белизной, гармонировавшей с его выцветшими седыми волосами, аккуратно зачесанными назад. — Ты чего на улице-то стоишь? — немного смущенно проговорила молодая женщина, подойдя к нему. — Зашел бы внутрь. — А я люблю смотреть на снег, — возразил он, улыбнувшись. — Если запрокинуть голову и прищуриться, то начинает казаться, будто летишь через звездную россыпь. Здорово. — Он мечтательно зажмурился, а потом взял Амари под руку. В этот самый момент она вдруг подумала о том, что отец стал как будто бы ниже ее ростом. Прежде она не обращала на это внимания, а сейчас могла легко рассмотреть снежинки на его седой макушке. От осознания этого факта у нее отчего-то заныло сердце, и она крепче прижалась к его боку, тщетно пытаясь вообразить себя той самой малышкой, которую этот когда-то крепкий мужчина без всяких усилий катал у себя на плечах. — Как работа? — спросила она, чтобы немного отвлечься от тягостных мыслей. — Потихоньку, — отозвался Акайо, кивнув. — Но после того, как нам урезали финансирование, стало, конечно, сложнее. Большинство моих сотрудников сейчас работают на добровольных началах, все наши немногочисленные сбережения уходят на материалы и оборудование. Но когда они кончатся... даже не знаю. — Я все-таки не понимаю, почему Хаширама так поступил, — нахмурившись, покачала головой Амари. — Разве изначально это была не его идея создать лабораторию и проводить исследования? — Да, это так, — согласился ее отец. — Но это было очень давно. Тогда он верил, что эти исследования принесут свои плоды и помогут людям. Но прошло уже достаточно много времени, а мы по сути так ничего и не достигли. Было потрачено очень много средств и вложено много усилий, но... ты ведь помнишь, чем закончился наш первый эксперимент по пересадке искусственных тканей. — Помню. — Она отвела глаза. Пусть ей самой и не довелось увидеть последствия той неудачной операции, в отчете, который она прочла с разрешения самого Хаширамы, все было описано максимально подробно и наглядно. — Но ведь это был всего лишь один неудачный эксперимент! — Да, и он многому нас научил, — подтвердил Акайо. — Я тщательно проанализировал причины нашей неудачи и пришел к выводу, что клетки Первого наполнены слишком... могучей жизненной силой. Мне кажется, если вырастить из них человекоподобное существо, оно сможет двигаться и функционировать как полноценный живой организм. Умственное его развитие, конечно, едва ли будет превосходить гусеницу, но тем не менее. И я столкнулся с необходимостью каким-то образом нивелировать и подавлять эту силу, чтобы заставить регенерирующую способность его клеток работать в симбиозе с чужеродным организмом-носителем. А проводить такое масштабное исследование в столь стесненных обстоятельствах... Я честно говоря даже не представляю как. — Ты говорил об этом Первому? — спросила Амари. К тому моменту они уже дошли до украшенной новогодними огоньками лапшичной, где их ждал заранее заказанный столик, и молодая женщина помогла отцу снять верхнюю одежду, прежде чем они устроились на выбранном месте. — Конечно, говорил, — подтвердил тот. В приглушенном электрическом свете растаявший снег на его белых волосах сверкал маленькими искрами. — Он категорически против дальнейших исследований. Упирает на то, что прежде они были просто бесполезными, а теперь и вовсе оказались опасными. Мне кажется, он догадывается, что именно мы можем найти, если пройдем по этой нити до самого центра лабиринта. — И что это? — затаив дыхание, уточнила она. — В центре лабиринта всегда прячется чудовище, — мягко улыбнулся мужчина. — Причем неважно, настоящий ли это монстр с рогами и клыками или некое революционное научное открытие, которое поставит весь наш мир с ног на голову. Эта сила... Сила, что живет внутри Хаширамы... Ее происхождение с самого начала считали скорее божественным, нежели человеческим. Но я боюсь, что, постигнув ее суть, мы можем обнаружить, что боги и демоны не столь уж различны меж собой. — Значит... — Молодая женщина немного помолчала, глядя в стол и напряженно хмуря брови. — Значит, лабораторию закроют? — Я не знаю, — покачал головой Акайо. — Но пока все идет именно к этому. И я понимаю, почему Первый принял такое решение. Но принять его не могу. Если это открытие не сделаем мы, его сделает кто-нибудь другой — и не факт, совсем не факт, что этот кто-то правильно воспользуется полученными знаниями. — Хочешь, я поговорю об этом с Тобирамой? — предложила его дочь, накрыв своей рукой его. — Он наверняка сможет повлиять на брата. Я понимаю, что после войны у нас нет возможности разбрасываться деньгами направо и налево, но эти исследования действительно имеют большое значение. И... и я не хочу, чтобы ты потерял свое место. Я знаю, как это важно для тебя. — Спасибо. — Его глаза наполнились ласковым мерцающим теплом. — Спасибо, дочка. Тем вечером Тобирама снова не пришел домой, и Амари, устав его ждать и убеждать себя в том, что он обязательно вот-вот объявится, сама отправилась на его поиски. Как и следовало ожидать, Второй Хокаге обнаружился на своем рабочем месте — когда Учиха наконец его отыскала, он как раз давал наставления отделу шифрования, объясняя важность использования различных шифров для переписок с разными странами. — Можно тебя? — негромко позвала его Амари от двери. Мужчина не слишком охотно кивнул, и ей пришлось прождать его в коридоре еще несколько минут, прежде чем он наконец вышел. Снегопад за окном усилился, приглушив все звуки и заполнив пустые коридоры резиденции Хокаге ватной убаюкивающей тишиной. — Что случилось? — хмуро спросил Тобирама. — Ты знаешь, который час? — устало спросила она. — Нет, — дернул плечом он. — И меня это не слишком интересует, откровенно говоря. — Это ненормально, что ты почти не спишь, — покачала головой Амари. Она не хотела с ним об этом говорить, но темные круги под его запавшими темно-алыми глазами отчего-то ее расстраивали. — Высплюсь в следующей жизни, — отмахнулся он. — Так что ты хотела? — А где твой брат? — не уступала Учиха. — У себя в кабинете. Почти наверняка уснул прямо на бумагах, но я так и быть дам ему еще полчаса, прежде чем изобразить праведное возмущение. — Когда Тобирама говорил о брате, выражение его лица смягчалось, а на губах даже появлялось подобие улыбки. — Ты заботишься о нем, но кто позаботится о тебе? — покачала головой она. — У меня нет на это времени, Амари, — поджал губы Второй. — Если у тебя нет более серьезных новостей или вопросов... — Пойдем. — Она взяла его за руку и потянула за собой. — У меня есть серьезный вопрос, но давай обсудим его не прямо здесь. Пожалуйста. Выражение ее лица, кроткое и просящее, смутило Тобираму. Его жена редко о чем-то просила и еще реже делала это так мягко и проникновенно. Он послушался, и ей удалось увести его подальше от ярко освещенного кабинета отдела шифрования — в ту часть резиденции Хокаге, где уже был погашен свет. Они встали напротив окна, за которым медленно падали снежные хлопья и перемигивались разноцветными огоньками украшенные улицы деревни. — Стекло такое холодное, — тихо проговорила Амари, коснувшись его пальцами. — А здесь так тепло. Разве не удивительно? Тобирама промолчал. Парящие в воздухе снежинки очаровывали и словно бы гипнотизировали его. Стоило выпить еще кофе, прежде чем идти будить брата. Им нужно было закончить с торговым соглашением для Страны Земли, чтобы отправить финальную его версию завтра с первым же соколом. И, если получится, просмотреть хотя бы часть скопившихся отчетов по миссиям. Сейчас Конохе приходилось браться практически за любую работу, чтобы восполнить пострадавший за время войны бюджет, а с учетом всех людских потерь, для заданий приходилось задействовать уже не только чуунинов, но даже генинов, окончивших Академию едва ли год назад. Двенадцатилетние ребятишки — пусть и под присмотром опытных учителей — вынуждены были выполнять работу взрослых. Не стоило и говорить, что количество несчастных случаев на миссиях резко возросло, и Тобирама открывал каждый новый отчет с неким внутренним содроганием, опасаясь, что опять увидит на листах с личными делами юных шиноби красную печать, закрывающую их лицо на черно-белой фотокарточке и обозначающую, что ниндзя не вернулся с задания. — Что у тебя был за вопрос? — снова спросил мужчина. Он чувствовал, что если поддастся этому мерному танцу падающего снега и позволит себе расслабиться рядом с Амари, то уже не сможет сделать то, что должен был, и закончить работу. Этого никак нельзя было допускать. Потому что если не он, Хаширама так и проспит в своем кабинете до утра. Старший брат полагался на него и знал, что младший обязательно за ним проследит и разбудит, когда нужно. Мог ли Тобирама подвести его? — Это насчет моего отца, — произнесла Амари. — И его лаборатории. Хаширама больше не хочет выделять им деньги из бюджета деревни на работу, а сами они уже не справляются. Я хотела узнать, не мог бы ты поговорить с ним об этом. — А, вот ты о чем, — кивнул Второй, и ей вдруг показалось, что в его глазах отразилось облегчение. — Я уже говорил с братом, он считает, что сейчас мы не можем себе этого позволить. И я его поддерживаю. Ты представляешь, сколько стоит оборудование и подручные материалы для исследований твоего отца? — Нет, — с некоторой досадой вынуждена была признать та. — Но разве так уж много? — Много, — выразительно двинул бровями ее муж. — И я понимаю, что Акайо-сан занимается важным и благим делом, но... нам всем нужно расставлять приоритеты, ты так не считаешь? И сейчас куда важнее восстановить экономику деревни и разобраться с последствиями войны, чем гнаться за несбыточной мечтой. Твой отец сделал большой вклад в развитие науки, и мы все ему за это благодарны, но... Возможно, пришла пора ему уйти на пенсию? — Тобирама! — ошарашенно воскликнула Амари. — Что? — ничуть не смутился тот. — Это правда. Акайо-сан уже не молод. Да и работа с химикатами и реагентами плохо сказывается на здоровье. Он совсем не бывает на солнце и постоянно дышит всякой дрянью. Ты разве никогда не задумывалась о том, к чему это может привести? Молодая женщина не выдержала его прямого взгляда и отвела глаза. Ей вдруг вспомнились снежинки на седой макушке ее отца. Акайо действительно очень сдал за последние годы и выглядел много старше своих лет. Но прежде она никогда не связывала это с работой в лаборатории. А, может, просто не хотела связывать, чтобы не оказаться в ситуации, где ей придется убеждать отца отказаться от дела всей своей жизни. — Это для его же блага, — продолжал настаивать Тобирама, видя, что уверенность его жены пошатнулась. — Пусть думает, что причиной всему война и нехватка денег, если так ему будет психологически проще. Но ты должна понимать, что так будет правильнее. — Ладно, — сдалась она. — Я придумаю, что ему сказать. — Вот и отлично, — кивнул Второй. — А теперь, если ты не против, я вернусь к работе. Он уже развернулся, чтобы уйти, когда его остановил тихий вопрос Амари: — Ты ведь не придешь сегодня ночевать, да? — Я тебе уже говорил, — поморщился. — Сегодня никак не получится. — Раньше ты всегда приходил. Даже когда было много работы. Даже во время войны. Что изменилось? — Ее голос звучал сдавленно, как будто через силу. Учиха заставляла себя задавать эти вопросы, понимая, что, возможно, в других обстоятельствах, без этого снега и огоньков за холодным стеклом, она уже просто не решится на них. — Ничего не изменилось, — пожал плечами мужчина, все еще стоя к ней спиной. — Работа есть работа. — Мы больше не обязаны быть мужем и женой, — произнесла Амари, неосознанно сжав кулаки. — Сейчас это в порядке вещей — разводы. Нам больше не нужно быть примером для всех Сенджу и Учиха. Мы можем жить своей собственной жизнью и никого больше не обманывать. Он долго молчал и не оборачивался, словно пытаясь уложить услышанное у себя в голове. Потом негромко спросил: — Ты этого хочешь? — А ты? — вопросом на вопрос ответила она. — Чего хочешь ты? — Я хочу пойти и закончить с торговым соглашением, пока еще способен соображать, — недовольно отозвался он. — А все эти разговоры могут подождать до утра, не так ли? — Тобирама, ты любишь меня? — вдруг спросила она и сама удивилась тому, как легко эти запретные в их браке слова сорвались у нее с языка. Он не ответил на ее вопрос, но прежде, чем Учиха успела еще что-то сказать, произнес: — Шимура Джина возвращается в деревню этой весной. Хаширама согласился простить ее за помощь в организации собрании пяти Каге. Амари почувствовала, как ее горло словно бы сдавило стальной хваткой, а в глазах на несколько секунд потемнело. — Вот как, — почти беззвучно выдохнула она. — Что ж, ясно. — Мне нужно идти работать, — добавил Тобирама, опустив голову. Уходя, он так и не обернулся.

~ * * * ~

Кажется, впервые с начала года в Конохе выдался ясный безветренный день. Дробясь и переливаясь, солнечные лучи искрами вспыхивали в подтаявших сугробах и свисающих с карниза сосульках. И пусть до настоящей весны было еще далеко, это легкое январское послабление многими воспринималось как первый предвестник настоящего тепла. Люди охотнее выходили на улицы, довольно жмурясь от бьющего по глазам солнца — в них просыпалась забытая энергичность, вселяющая потребность действовать и что-то менять вокруг себя. Многие в этот день затеяли генеральную уборку, настежь распахнув тяжелые ставни, и воздух звенел от возбужденных голосов, птичьих трелей и капели. Для Хаширамы прогулки по улицам деревни всегда были способом расслабиться и отдохнуть от бумажной волокиты, что неизменно ждала его в офисе Хокаге. Порой он позволял себе нарочно выбирать самый длинный путь, обходя как можно больше узких извилистых улочек, лишь бы иметь возможность подольше оставаться среди людей и наблюдать за ними. Ему нравилось быть незаметным и как бы подсматривать из-за угла за простой и безыскусной жизнью других людей. В такие моменты он особенно ясно осознавал, ради чего прикладывает столько усилий и почему все еще продолжает свою борьбу, пусть даже иногда она кажется просто невозможной. Он смотрел, как отец и сын, перебрасываясь взаимными подколами, ремонтируют прохудившуюся крышу, и родитель умудряется давать какие-то мудрые советы своему отпрыску с полным ртом гвоздей. Смотрел, как две молодые женщины с колясками о чем-то негромко беседуют, иногда негромко хихикая и прикрывая рот ладошкой. Один из их младенцев спал, а второй таращил огромные голубые глазенки на сверкающие сосульки, с которых беспрерывно капала вода. Трое молодых шиноби в форме патрульных на ходу перекусывали жареными кальмарами на палочке, торопясь куда-то в сторону резиденции Хокаге. Темноволосая девушка с закатанными до локтей рукавами рисовала открывающийся с ее балкона вид, и ее предплечья были сплошь заляпаны разноцветными красками. Коноха жила своей жизнью, распадаясь под взглядом Хаширамы на десятки и сотни отдельных судеб, каждая из которых была безмерно важна и ценна сама по себе. И он любил ее — ее и всех, кого ему удалось собрать и спасти здесь. Быть может, именно такие дни все и оправдывали, любые лишения и потери — ему хотелось в это верить. Продолжая блуждать рассеянным умиротворенным взглядом по открывающемуся ему деревенскому пейзажу, Хаширама на несколько мгновений поймал собственное отражение в прозрачной витрине, а затем, привлеченный движением внутри магазина, сосредоточился на нем и, к своему удивлению, узнал того, кто сидел за прилавком. Кинув короткий взгляд на вывеску, Сенджу толкнув мягко звякнувшую подвешенным к ней колокольчиком дверь и вошел внутрь. Там пахло травами и тем особым запахом искусственно созданной стерильной чистоты, что присутствует, наверное, в каждой аптеке. Пройдя мимо стеллажей с аккуратно запакованными препаратами и пилюлями, Хаширама приветственно вскинул руку, ощущая себя, по меньшей мере, немного неловко, и аптекарь ответил тем же, широко улыбнувшись своему высокому гостю. Нара Широ ушел со своей должности помощника Хокаге вскоре после официального присвоения титула Второго Тобираме. Это было его собственным решением, однако братья Сенджу поддержали его, посчитав, что парню стоит развиваться за пределами душных кабинетов, учитывая его потенциал. Широ какое-то время принимал участие в миссиях, выдаваемых рядовым шиноби, а потом взял к себе под крыло команду генинов. Вскоре после этого женился на одной из местных куноичи и съехал от родителей в собственную небольшую, но честно заработанную квартиру. В те годы они виделись с Хаширамой достаточно часто, когда он приходил в резиденцию Хокаге по делам, но сейчас Первый вдруг осознал, что после прошлой зимы и военной кампании в Стране Дождя Широ пропал из его поля зрения. Поэтому увидеть его здесь, в аптеке клана Нара, живым и здоровым было одновременно и большим облегчением, и еще одним досадным грузом на совести — ведь Сенджу и правда совсем забыл о своем верном помощнике. — Рад вас видеть, босс, — проговорил Широ, когда он подошел к прилавку. — Какими судьбами? — Не поверишь — случайно тут оказался, — покачал головой Хаширама, смущенно почесав в затылке. — Не знал, что ты здесь работаешь. — Помогаю отцу, когда он занят, — пожал плечами тот. — Он говорит, что я совершенно бесталанен в том, что касается изготовления лекарств, но отпускать готовые препараты покупателям вполне мне по силам. — Как у тебя дела? Как семья? Как ребята? — Вопросов было столько, что Сенджу толком не знал, с какого было бы уместнее начать. — Моя жена недавно получила звание джоунина, — с нескрываемой ноткой гордости отметил Широ. — А учеников я собираюсь этим летом рекомендовать к экзамену на чуунина. Он же состоится, правда? — Я пока не принял окончательного решения, — покачал головой его собеседник. — Это очень затратное мероприятие, поэтому, если мы и будем его проводить, то в значительно урезанном формате. — Неужели все настолько плохо? — нахмурился Широ. — Война же толком не затронула Страну Огня, не говоря уже о Скрытом Листе. — Да, нам повезло, что не приходится восстанавливать разрушенную инфраструктуру, — подтвердил Хаширама. — Но это не умаляет расходов на вооружение и обеспечение армии в ходе прошедших военных действий. И потерь от переданных Песку территорий и сниженных торговых пошлин. Он не стал говорить Широ о грабительских требованиях, выдвинутых, например, Скрытым Камнем в их новом варианте торгового соглашения между их странами. Как многие и опасались, после проявленной Конохой щедрости во время собрания пяти Каге остальные скрытые деревни тоже решили проверить, насколько им удастся прогнуть сговорчивого Хокаге, не желающего — видано ли! — напрасно рисковать жизнями своих солдат. Война была закончена, но ее последствия все еще давали о себе знать и никто не мог сказать наверняка, когда все наконец снова придет в норму. — Но мы ведь справимся, верно, босс? — молодцевато спросил Широ. — Я верю в это, — кивнул Хаширама. — Будет непросто, но нам нельзя сдаваться и отступать. Сейчас проявление слабости будет для нас непозволительной роскошью. Когда он договаривал, внутреннее пространство аптеки Нара снова наполнилось мелодичным перезвоном дверного колокольчика. Обернувшись, Сенджу увидел пожилую женщину в светло-голубом кимоно с тканевой сумкой в руках. Не став тратить время на изучение ассортимента, представленного на стеллажах, она направилась прямиком к прилавку. — Госпожа Хаято, — приветственно улыбнулся ей Широ. — Здравствуй, Широ-кун, — кивнула ему она, вежливо поклонившись Хокаге. — Мой заказ уже готов? — Да, одну минутку. Он наклонился и на пару секунд полностью скрылся из глаз обоих своих посетителей. А потом появился вновь, держа в руках добротно сделанную трость. Помогая себе ею, он поднялся на ноги и, прихрамывая, направился вглубь магазина. Пока он шел, сердце Хаширамы, опустившего взгляд ниже, на несколько секунд стиснуло мертвенным холодом — у парня больше не было левой ноги. Отнятая ниже середины бедра, она сейчас продолжалась неплохо сработанным, но совершенно бесполезным в бою деревянным протезом, на который Нара опирался при ходьбе. Двигался он довольно уверенно, как давно привыкший к неудобствам человек, но все равно это больше не были движения шиноби, чье тело было и оружием, и щитом, и самым точным инструментом. Когда Широ вернулся с заказом госпожи Хаято и та, еще раз поклонившись Хашираме, покинула аптеку, Сенджу какое-то время не знал, что ему сказать. Наконец спросил: — Как это произошло? — Словил одну неприятную технику, — пожал плечами Нара. — Не смотрел под ноги, вот и поплатился. Удачно еще, что только одну оттяпало. И потом... — Он иронично хмыкнул. — Если бы я был на ногах, то отправился бы прямиком в объятия «зеленого дракона». А так, считайте, повезло. — Почему... почему ты не сообщил мне? — помрачнел Хаширама. — А надо было? — искренне удивился Широ. — Нас таких много, каждому что ли лично надо было отчитываться? Его слова прозвучали немного грубовато, и он, с досады покраснев, отвел глаза. — Ты прав, — негромко произнес Сенджу, серьезно глядя на него. — Вас много — тех, кто пострадал в этой войне. Но ты был моим близким товарищем. И мне жаль, что меня не было рядом, когда все закончилось и ты остался один на один с тем, что произошло. — Это глупости, — дернул плечом Нара. — Шиноби с детства идут рука об руку со смертью и учатся не бояться ее. Я готов был погибнуть в том бою, твердо зная, ради чего отдаю свою жизнь. Но война вернула мне мою жизнь обратно — вот в таком исковерканном виде. Это милосердие или издевка? Я так и не решил. — Я могу что-нибудь для тебя сделать? — спросил Хаширама, заглядывая своему бывшему помощнику в глаза. — Вы уже сделали, — покачал головой он. — Вы дали мне и таким, как я, причины идти вперед и сражаться за то, во что вы научили нас верить. И то, что я оказался не вполне способен жить с последствиями собственного выбора... Что ж, в том нет вашей вины. Но я все равно рад, что вы зашли. — Он закончил неуклюже, как будто ощущая себя не в своей тарелке из-за этого вымученного разговора. Широ в самом деле не винил в своей незавидной доле ни своего командира, который привел его отряд на минное поле, ни Хокаге. Быть может, поступи он иначе, ему было бы легче — найти козла отпущения и сосредоточить на нем всю свою боль и обиду на жизненную несправедливость. Но Нара был слишком честным и гордым и не собирался делиться тяжестью своей ноши ни с кем другим. — Я постараюсь навещать тебя чаще, — наконец произнес Хаширама. — Ты ведь еще не разучился играть в шоги? Широ склонил голову и потом все же улыбнулся: — Думаю, что нет. Мозги мне, по счастью, не затронуло. А от нечего делать можно таким мастером стать, что хоть сейчас на международные соревнования. — Вот и проверим, — одобрительно кивнул Сенджу. — С тебя шоги и чай, с меня целых два часа драгоценного времени Хокаге в неделю, идет? — Экая невиданная щедрость! — рассмеялся Нара. — Ну так и договорились. И хотя Первый ничем не выдал охватившего его смятения в присутствии своего бывшего помощника, стоило ему выйти на улицу, как он почувствовал, как земля медленно кружится у него под ногами. Множество мыслей атаковали его растерянный разум, и он не мог толком сосредоточиться ни на одной из них. Имел ли он право скорбеть всего об одной загубленной жизни, когда на деле их было в сотни, тысячи раз больше? А открывшись всему этому беспросветному потоку чужой боли, чего бы он добился, кроме непрекращающегося чувства вины? Сенджу Хашираму переполняло сострадание и глубинное чувство непонимания, для чего вообще была нужна вся эта жестокость по отношению друг к другу, но Первый Хокаге не имел на это права. Он принимал решения и нес за них ответственность, и он должен был быть достаточно сильным и, вероятно, жестким, чтобы, глядя на это море исковерканных судеб, видеть в них абстрактную необходимость и лишь цифры сухой статистики. Он с детства хотел быть тем лидером, что заботится о своих подчиненных, помогает им и слушает их, но вынужден был стать тем, кто ради достижения цели и во имя светлого будущего вовсе закроет свое сердце от человечности. Иначе она просто разорвет его сердце на куски. Хаширама и сам не заметил, как ноги принесли его к окраине конохского кладбища. Заметно разросшееся, оно занимало уже несколько десятков танов. Выстроившиеся друг за другом могильные камни были в той же мере безликими и похожими друг на друга, как и солдаты в одинаковой форме. И большинство из них были совсем новыми, установленными всего несколько месяцев назад. Возле одного из таких Сенджу увидел Сарутоби Хирузена. Парень что-то негромко говорил, глядя на выбитое на надгробной плите имя, и лицо его было полно светлой грусти. Подойдя ближе, Хаширама услышал обрывки его фраз: — Она мне и правда очень нравится, но, мне кажется, я постоянно веду себя с ней как дурак. Я боюсь, что если признаюсь ей в своих чувствах, она просто покрутит пальцем у виска. И что вот прикажешь делать? — Хиру-кун? — окликнул его Первый. — А, Хаширама-сама! — просиял тот. — Рад вас видеть! А я вот к маме пришел. Рассказываю ей про Бивако-чан. Хаширама-сама, вот вы ведь хорошо понимаете женщин? — С чего ты взял? — от всей души удивился и даже слегка смутился Первый. — А как может быть иначе? — пожал плечами тот. — Мито-сан всегда говорила, что ей очень повезло с мужем, а она... — Он сбился, пытаясь подобрать верные слова. — Скажем так, она из тех дам, к кому на кривой козе не подъедешь. Несколько секунд Хаширама пораженно молчал, а потом, совершенно внезапно, его разобрал дикий хохот. Согнувшись пополам и не обращая никакого внимания на покрасневшего от смущения Хирузена, он смеялся, пока не начал задыхаться от нехватки воздуха. — Я сказал что-то не то? — неуверенно пробормотал парень. — Нет, ты... Ты прямо в точку попал. Прости. Это… наверное… нервное, — тяжело дыша через рот, Первый наконец сумел справиться со своим неуместным приступом веселья и выпрямился. — Так о чем ты хотел спросить? — Мы с Бивако-чан... ну вроде как встречаемся. Уже почти год. Но меня не покидает чувство, что она со мной... не знаю, из жалости что ли. — Сарутоби совсем по-детски поджал губы. — Называет меня только по фамилии, а когда я пытаюсь ее обнять или... ну... в общем она обзывает меня по-всякому и даже по рукам бьет иногда. Вот я и не понимаю — то ли я дурак, то ли она сама не знает, чего хочет. — Поверь мне, Хиру-кун, — улыбнулся Хаширама, — если бы Бивако-чан не хотела быть с тобой, никакая жалость ее бы не заставила. Она девушка честная и гордая. А еще она почти наверняка боится. — Боится? — непонимающе вытаращил глаза Сарутоби. — Дак чего меня бояться-то? — Не тебя, — покачал головой Первый. — Скорее несерьезности твоих чувств. Ты когда-нибудь говорил ей о том, что чувствуешь? О том, как сильно она тебе нравится? — Ну... — Он понурился. — Ну это вроде и так же понятно. — Женщины, Хиру-кун, иногда хуже маленьких детей, — со вздохом заметил его собеседник. — Им нужно объяснять даже самые очевидные вещи, особенно если они касаются твоих чувств к ним. А порой повторять по два-три раза, чтобы тебя точно правильно поняли. Некоторое время они оба молчали, глядя вдаль с каким-то особенно обреченным и тоскливым выражением лица, потом Хирузен встряхнулся и спросил: — А вы тоже пришли кого-то навестить? — Моя мать и мои братья похоронены в другом месте, — негромко отозвался Хаширама. — Но я знаю почти каждое имя из тех, что выбиты на этих камнях. — Наверное, это тяжело, — помолчав, произнес Сарутоби. — Глядя на них, я не могу не задаваться вопросом о том, как много моей вины в том, что с ними произошло, — сдвинул брови мужчина. — Понимаю, что это глупо, но... бывают моменты, когда я начинаю забывать о том, ради чего все было нужно. Я даже не уверен, что это можно назвать защитой своего дома и своей семьи — мы со Страной Ветра просто послали очень много хороших людей на смерть, чтобы наше слово за итоговым столом переговоров звучало громче и весомее. И вот Песок получил несколько дзё плодородной земли, благодаря которым его выжившие шиноби будут есть сытнее и жить лучше. Но какое значение это имеет для тех, кто остался лежать на тех берегах? Или для их семей, что оплакивают своих погибших? Разве лишний кусок хлеба стоил жизни их детей? Он замолчал, вдруг подумав о том, что юному Сарутоби совсем не нужно все это слышать и сомневаться в своем пути ниндзя. Но, к своему удивлению, когда он снова посмотрел на парня, тот ответил ему твердым и решительным взглядом, лишенным какого-либо смятения. — Я помню, о чем вы рассказывали на одном из наших открытых уроков, когда я еще учился в Академии, — сказал Хирузен. — О том, что воля огня — это великая душевная сила, что живет в каждом из нас и помогает нам защищать нашу деревню, защищать то, что нам дорого. Я думал об этом во время битвы около Амэ. И решил для себя, что сражаюсь не ради победы, а ради защиты своих товарищей. Бивако-чан... Она тогда помогла мне понять, что мы все не так уж отличаемся друг от друга и что песчаники... что мы не обязаны ненавидеть друг друга только потому, что находимся по разные стороны фронта. Я хочу верить, что однажды мы сможем протянуть друг другу руку дружбы. Что через потери и боль, которую мы разделили на двоих, мы сумеем понять друг друга. Что наше поколение будет другим, и мы, наученные войной, не допустим ее повторения. В этот самый момент лицо его было наполнено таким искренним и глубоким чувством, таким упрямым сиянием и решительностью, что Хаширама не рискнул сказать ему о том, что в юности тоже в это верил — что их земли уже насытились кровью и что те, чье детство прошло в суровую эпоху бесконечных междоусобных войн, трижды подумают, прежде чем снова вынимать меч из ножен. А потом на смену этой грустной мысли пришла другая, иного окраса и привкуса. В конце концов, быть может, именно для этого и нужна была сменяемость поколений — чтобы на смену тем, кто разочаровался в своей способности изменить мир, приходили те, кто еще не опустил голову и готов был поднять выпавшее из ослабевших рук знамя. Когда он сказал об этом Хирузену, тот, подумав, кивнул, а потом добавил: — Мне кажется, все наши стремления продолжаются друг в друге. Родители живут в своих детях и им передают свою волю огня. Вы зря считаете, что ваша вера угасла — она просто перешла от вас к новому поколению. От вас к Цунаде. — Цуна-чан, — с нежностью произнес Хаширама. При звуке имени его недавно родившейся внучки мужчина почувствовал, как в нем снова собираются силы. Он не смог построить новый мир без вражды и ненависти для своих детей, но, возможно, у него получится сделать это для своих внуков? В конце концов, он был еще не так стар, чтобы совсем уж списывать себя со счетов. Их разговор был прерван внезапным появлением среди могильных камней шиноби-посланника. Он появился беззвучно, как изображение, проступившее на фотобумаге, и в воздухе ощутимо пахнуло озоном. — Хокаге-сама, у меня донесение, — произнес он, стоя на одном колене и склонив голову. — Слушаю, — кивнул Хаширама. — В приемной вас дожидаются послы из Скрытого Водоворота. Говорят, у них к вам срочное дело, — коротко отрапортовал он. — В Узушио что-то случилось? — нахмурился мужчина. — Они ничего не объяснили. Только сказали, что вопрос не терпит отлагательств и попросили разыскать вас. Тобирама-сама направил меня сюда. Он также ожидает вас в резиденции. — Хорошо, я понял. Сейчас буду. Шиноби исчез так же бесшумно и быстро, как появился, и Сенджу, повернувшись к Хирузену, с огорчением произнес: — Я думаю, мы продолжим этот разговор в другой раз, Хиру-кун. Но твои слова тронули меня, и я благодарен тебе за них. Если покинувшая меня воля огня и правда теперь живет в ваших сердцах, то, возможно, еще не все потеряно. Сарутоби широко улыбнулся и коротко отсалютовал ему, и его молодое свежее лицо сейчас очень напомнило Хашираме его самого в прежние годы. Пожалуй, ему в самом деле больше ничего не оставалось, кроме как довериться тем, кто шел за ним, и перепоручить свое нелегкое дело, в котором ему так и не удалось преуспеть до конца, следующему поколению. Быть может, однажды он все-таки будет готов это сделать.