~ * * * ~
Вместе с первым весенним ветром и удлинившимися вечерами в Коноху постепенно возвращалась надежда. Война была окончена, и ее грозный голодный призрак отступал все дальше — так, по крайней мере, всем хотелось думать. После разрешившегося кризиса со Страной Воды на границах Страны Огня все было тихо, и ажиотаж на лекарства, стимулирующие и укрепляющие препараты и солдатские пилюли, используемые в качестве способа мгновенно восполнить истощенные силы и избавиться от чувства голода, стал понемногу спадать. Зато таблетки от бессонницы и обезболивающие по-прежнему пользовались невероятной популярностью, и Тока связывала это с большим количеством пострадавших во время боев, которым так и не удалось до конца восстановиться. Иногда она испытывала даже что-то вроде жалости к этим несчастным калекам, обреченным до конца жизни влачить жалкое недосуществование, но эта жалость была кратковременной и не слишком острой. С годами женщина отвыкла думать об общем благе и переживать о горе каждого, что было так естественно, пока она была приближенной Первого Хокаге. Сейчас ее волновали очень немногие — и что удивительно, даже не все они были официальными членами ее семьи. В начале весны ее помощница Нацуми взяла небольшой отпуск, связанный, быть может, с одним из самых важных событий в жизни женщины — с рождением ребенка. Тока, которая даже была не в курсе, что у девушки есть некая личная жизнь за пределами ее аптеки, была не на шутку удивлена, когда в какой-то момент начала замечать весьма недвусмысленные изменения в ее фигуре. И еще больше она удивилась, когда однажды вечером Нацуми встретил после работы статный молодой шиноби. Он сразу показался Токе иноземцем — слишком бледная кожа, слишком резкий, как будто сделанный одним движением лезвия, разрез глаз, слишком необычный акцент. Позже Нацуми сказала, что ее мужчина приехал с севера из маленькой приграничной страны, на чьих землях были расположены большие залежи ядовитого газа, который то тут, то там вырывался на поверхность и отравлял посевы, а иногда и целые деревни. У него было мудреное длинное имя, которое Токе так и не удалось запомнить, и, опять же по словам ее помощницы, в их семье было принято называть мальчиков подобным образом. Этот факт стал поводом для многих шуток и обсуждений между двумя женщинами, когда на очередном обследовании беременной Нацуми сказали, что у нее будет сын. Тока не любила младенцев — она в целом с предубеждением относилась к детям и предпочитала держать их от себя на расстоянии. Они были крикливые, шумные и неуправляемые, и вечно устраивали вокруг себя бардак. В ее аптеке, где все было скрупулезно выверено по граммам и разложено в строгом алфавитном порядке, она никак не могла допустить подобного. Поэтому, даже если покупатели приходили к ней с детьми, она всегда строго просила держать их за руку и не позволять ничего трогать. Малыши обычно робели под ее строгим взглядом из-под очков, и потому, наверное, не было ничего удивительного в том, что в глазах подрастающего поколения Тока из едва ли сорокалетней женщины превратилась в злобную старуху-ведьму, которая у себя в подвалах варит из человеческой печени разные молодильные препараты и продает их втридорога доверчивым дамам. Однако, когда Нацуми впервые после родов зашла на работу, держа спящего сына на руках, Сенджу не испытала привычного отторжения и недовольства. Скорее что-то вроде вежливого любопытства. У ребенка была такая же бледная кожа, как у его отца, и черный пушок на голове. Но почему-то Тока сразу увидела в нем его мать, ее Нацуми, первую, кто сумел стать ее подругой. И один этот факт ставил этого мальчика особняком от всех прочих так похожих друг на друга младенцев. — Садитесь, — кивнула она, указывая Нацуми на кушетку, где обычно располагались покупатели, дожидаясь, пока их обслужат. — Вот ведь глупости, — наморщила нос девушка. Уложив спящего ребенка в принесенную с собой корзину, сплетенную из ивовых прутьев, она поставила ее в темный укромный уголок, где вкусно пахло свежими травами, а сама, потуже перетянув пояс, встала за прилавок. — Сидеть я и дома могу, да уже вот готова на стену лезть от скуки. Дайте мне работу, Тока-сан! Пожалуйста! — Она умоляюще сложила руки и изобразила самое трогательное просящее личико, на которое была способна. — Я вам чаю заварю! — А если он проснется? — уточнила Тока, изогнув бровь и кивнув на спящего младенца. — Да его пушкой не разбудишь, — отмахнулась Нацуми. — Его отец уже переживает по этому поводу, говорит, что хорошего шиноби из такого сони не выйдет. — Ты хочешь, чтобы он стал шиноби? — удивилась ее хозяйка. Нацуми, которая в этот момент расставляла товары на прилавке, на несколько секунд замерла, и ее лицо погрустнело. Не нужно было обладать шестым чувством, чтобы понять, что она вспоминает своего брата, погибшего во время битвы на озере Амэ. — Я не знаю, — тихо ответила она, склонив голову. — Это палка о двух концах, Тока-сан. Мой брат, пока ходил на миссии и не подвергал свою жизнь серьезной опасности, получал очень неплохое жалование и буквально содержал на него всех нас, пока я сама не вышла замуж в прошлом году. Если ты шиноби, ты получаешь много привилегий и льгот, и твоя семья живет гораздо лучше семей простых крестьян или ремесленников. И система распределения миссий достаточно справедливая и щадящая, поэтому мой брат до той проклятой войны даже ни разу ранен не был. — Теперь, надо полагать, вашу семью содержит твой муж? — спросила Тока. Она не вкладывала в эти слова издевку или попытку как-то задеть чувства Нацуми, но та все равно смутилась и покраснела. Потом кивнула. — Мои родители уже достаточно пожилые. У отца своя мастерская по пошиву обуви, а мама ухаживает за бабушкой и нигде не работает. Я не хочу жаловаться, но после войны цены очень выросли. Если бы не мой дорогой муж, мы бы сидели впроголодь. Да еще и с маленьким теперь... — Она бросила короткий, полный любви и горячей ласки взгляд на спящего сына. — Поэтому я хочу выйти на работу как можно раньше, Тока-сан. Если вы позволите мне брать с собой малыша, я обещаю, что он не будет доставлять хлопот. — Посмотрим, — уклончиво отозвалась Тока, чуть нахмурившись. Прежде она не задумывалась об изнаночной стороне жизни шиноби и их сосуществования с гражданским населением. В ее картине мира простые жители деревни катались как сыр в масле, поскольку были защищены со всех сторон и им не нужно было каждый день рисковать своими жизнями, как это делали ее прежние товарищи по оружию. Но, если вдуматься, звучало вполне логично, что экономическая система Конохи, живущая в основном за счет денег за миссии, которые приносили заказчики, была в большей мере ориентирована именно на тех, кто эти самые миссии выполнял. И если раньше это было не слишком заметно, то теперь, учитывая общую непростую ситуацию, это сословное разделение стало куда более заметно. Тока начала ощущать его в том числе и на самой себе — несмотря на многочисленные заказы от армии, она не могла похвастать какими-то невероятными цифрами прибыли в учетных книгах. Если бы не доход ее мужа, она бы точно не смогла себе позволить жить в том шикарном доме рядом с бывшим поместьем Хьюга. На той улице действительно обитали только зажиточные кланы шиноби — и буквально две-три богатые семьи торговцев, в основном оружейники. Волей судьбы оказавшаяся за чертой, отделявшей гражданских от шиноби, Сенджу теперь иначе смотрела на существующий порядок вещей, и порой ей было непросто находить ему оправдания. Сынишка Нацуми проснулся, но не захныкал, а издал какой-то странный свистящий звук, как закипающий чайник. Девушка тут же подошла к нему и что-то заворковала, склонившись над его корзиной. — Мы ненадолго, — сообщила она чуть погодя, а потом занесла его в заднюю комнату, оставив Току размышлять о том, почувствуют ли их посетители запах детской неожиданности, если ей понадобится позже там с ними переговорить. Впрочем, окна были открыты настежь — поздний март радовал их теплой солнечной погодой и приятным ароматным ветерком, в котором острое обоняние Сенджу улавливало нотки цветущей сакуры. Она ожидала, что сама мысль о том, что прямо сейчас в ее аптеке переодевают испачкавшего пеленки младенца, вызовет у нее раздражение, но ничего этого не произошло. И хотя Тока не испытывала особого желания присутствовать при процессе, в ее голосе, когда Нацуми чуть погодя вернулась, прозвучала почти искренняя забота: — Все в порядке? — Технические сложности, — бодро отозвалась та. — У него аппетит его отца, хотя я до сих пор не понимаю, куда там все девается — тот же худой, как жердь. Ну и последствия соответственные. Но я уже наловчилась с ними справляться. Главное — дышать ртом и не вспоминать подробности во время еды. — Она коротко рассмеялась, смущенно качая головой, и Тока тоже улыбнулась ей в ответ. — Можно посмотреть на него? — спросила она, и Нацуми с радостью кивнула, посторонившись, чтобы ее хозяйка могла взглянуть на ребенка. Тот уже не спал и с интересом оглядывал окружающее пространство. У него были глаза его матери — желто-зеленые, похожие на зацветший пруд в солнечный день. Они казались какими-то странными, как будто не принадлежавшими ребенку, и отчего-то у Сенджу побежали по спине мурашки, когда он посмотрел прямо на нее. Он еще не умел фокусироваться и подолгу удерживать внимание на одном предмете, но даже тех кратких мгновений, пока они смотрели друг другу в глаза, было достаточно, чтобы Тока ощутила что-то необычное. Как будто вид этого крошечного, какого-то почти инопланетного существа пробудил в ней нечто, о существовании чего она прежде и не догадывалась. Для человека, который долгое время считал, что все дети одинаковые и представляют скорее помеху, чем некую радость в жизни, было весьма неожиданно осознать, что конкретно этот младенец уже не похож на остальных. И можно было только догадываться, насколько явным и бросающимся в глаза это отличие станет еще через несколько лет. — А тебе не кажется, что в нем слишком много от его отца? — спросила Тока, с сомнением сдвинув брови. — В каком смысле? — не поняла Нацуми, которой не слишком понравился ее озабоченный тон. — Ты говорила, что на родине его отца все пропитано ядовитыми испарениями, — напомнила Сенджу. — А что, если они повлияли не только на него самого, но и на вашего ребенка? Я совсем недавно читала о последних открытиях в области генетики и наследовании. Родители могут передать своим детям куда больше, чем кажется на первый взгляд. — Я... Я не знаю. — Нацуми побледнела, от волнения начав покусывать нижнюю губу. — А это возможно? — Что говорят врачи? Вы ведь проходили обследование? — Тока, надев очки, что прежде висели у нее груди на шнурке, подаренном Нацуми, наклонилась ближе к ребенку. Мальчик снова посмотрел на нее, продолжая издавать эти странные свистящие звуки, совсем не похожие на обычное младенческое кряхтение. Он выглядел крепким и здоровым, но его бледность и ненормальный блеск в глазах, свойственный лихорадкам и одержимостям, вызывали у женщины тревогу. Она осторожно провела подушечками пальцев по его коже, ощутив, какой она была горячей и тонкой, а потом позволила ребенку схватить себя за указательный палец. Он держал крепко — крепче, чем можно было от него ожидать. И в этот самый момент к Сенджу пришла мысль о том, что, возможно, этот необычный мальчик унаследовал от своего не менее необычного отца не его слабость, но силу. Силу, рожденную в отравленной земле и пропитанную ядом. Силу, которую она очень хорошо могла понять. — Тока-сан? — робко позвала ее Нацуми. — Вы меня слышали? — Прости, отвлеклась, — дернула плечом она, несколько раз моргнув и придя в себя. — Что ты сказала? — Сказала, что при выписке из больницы его смотрели и не нашли ничего необычного. Но вы все равно заставляете меня сомневаться. Может быть, сходить к другому доктору? — Не нужно, — тут же возразила Тока. — Быть может, я ошиблась. Я не так уж хорошо разбираюсь в детях, Нацуми. Просто обычно, когда ко мне приходят покупатели с таким цветом лица, я начинаю мысленно вешать на них все диагнозы подряд. Но я не врач — я умею лечить болезни, но не диагностировать их. — Ладно. Ладно, — словно убеждая саму себя, кивнула девушка. — А как здоровье у вашей матушки? — Сегодня она пыталась выбросить свой полный ночной горшок из окна, — не скрывая скепсиса на лице, отозвалась та. — Я так и не поняла, собиралась ли она удобрить наш сад или прибить садовника, но рада, что заперла окно не просто на щеколду, но и с помощью дзюцу. Моя мать уже не способна использовать техники, что само по себе уже неплохо, и только это порой спасает нас всех от подобного рода эксцессов. — Ох, — побледнела Нацуми. — Мне так жаль. Я думала, ей становилось лучше в последнее время. — Да, мне тоже, — согласилась Сенджу. — Но финал этой истории уже предопределен, поэтому надеяться на чудо было бессмысленно. Я лишь надеюсь, что она еще придет в себя, прежде чем окончательно заплутать в потемках. Теперь, когда Казуэ уже толком никого не узнавала и порой впадала в буйство, Тока все чаще размышляла о том, что ей не удалось сказать матери или о чем не получилось спросить. Всю жизнь они провели в состоянии холодной войны — после смерти отца, что как-то сдерживал неуемную и жаждущую все контролировать натуру Казуэ, она сделала дочь главным проектом своей жизни, искренне желая ей счастья, но, к сожалению, не видя этого счастья за пределами строго проложенной траектории, по которой ей надлежало двигаться. И отчего-то именно в эти весенние дни, глядя, как ее мать угасает, теряя остатки разума в своей темной, пропахшей нечистотами и лекарствами комнате, Тока испытывала нечто сродни сожаления от того, что обе они оказались в заложниках одной неизменной истории. Они не могли изменить прошлое, не могли изменить друг друга, и им не суждено было встретиться за пределами уже случившегося. В такие моменты женщине хотелось верить в то, что загробный мир, каким его описывали в старых мифах, действительно существует. И что там они встретятся еще раз, уже не как мать и дочь, но как две независимые друг от друга души, лишенные тяжести сожалений и неверных решений. Каким-то глубинным интуитивным чувством Тока понимала, что если бы Казуэ не была ее матерью и не ждала от своей дочери столь многого, она могла бы даже восхищаться ею — как человеком, как женщиной, как личностью, строгой, твердой и решительной. Опорой клана Сенджу в те нелегкие времена, когда Буцума погиб, а его сын все еще был слишком молод и неопытен, чтобы в полной мере взять на себя все бремя лидерства. — Я никогда не была такой, как ты, мама, — сказала она однажды, когда Казуэ, убаюканная снотворным, мирно дремала в своей постели. — И никогда не хотела быть. Ты хотела научить меня быть сильной, но я всегда выбирала короткий путь, потому что не хотела ждать и не умела быть терпеливой. Ты хотела, чтобы я несла ответственность за свои поступки, но я так и не смогла сознаться в том, что была тем самым человеком, кто отравил нашего Хокаге. Ты хотела, чтобы я вышла замуж по любви и родила тебе внуков, но у меня не получилось ни того, ни другого. Ты хотела, чтобы я была хорошим человеком, но, мне кажется, даже этого я не смогла. Возможно, я просто всегда все делала тебе наперекор, потому что не хотела, чтобы выяснилось, что ты была права. Чтобы все твои обидные слова имели право на существование и смысл. Чтобы то, что ты делала со мной все эти годы, оказалось вдруг оправданным. Я шла своим путем, и он завел меня в такие дебри, каких ты и представить себе не можешь. Она замолчала, склонив голову к груди и думая обо всем, но слова, так долго сдерживаемые, уже больше не могли оставаться внутри и снова вырвались наружу: — Я всегда считала, что делала все ради своей любви. Что я лучше всех знала того человека, который предпочитал не замечать меня. А потом в какой-то момент я вдруг осознала, что мы с ним уже много-много лет — и еще до того, как мне пришлось уехать из деревни — не говорили по душам. Мне не было интересно, что происходит у него внутри. Я не хотела задавать вопросы, не хотела знать его мыслей, потому что была убеждена, что и так все знаю лучше всех. Этим я пошла в тебя, не правда ли? — Ее губы дернуло злой усмешкой. — Даже наша близость... Мне доставляло удовольствие владеть им и полностью контролировать каждое его движение, словно он был куклой у меня в руках. Я не знаю, смогла бы я так же расслабиться, если бы он был в сознании. Если бы действовал по своей, а не моей воле. Я хотела, чтобы он любил меня, потому что считала, что заслуживаю этого. Потому что это было естественно и правильно. Ты ведь тоже так думала обо мне? Это наше с тобой проклятие. Мы душим тех, кого любим, своими чувствами, потому что ослеплены и оглушены ими. И теперь я думаю, что мне был важен не сам Хаширама, а моя любовь к нему. Любовь, которой никогда не было, потому что я сама ее себе придумала. Как жаль, что гордостью и упрямством я тоже пошла в тебя, мама. Я никогда не расскажу ему ни о чем. Никогда не попрошу прощения за свои ошибки. Как и ты, мама. Тока не знала, хотелось ли ей, чтобы мать в самом деле услышала ее исповедь. Ей стоило больших душевных усилий признаться в этом хотя бы самой себе, и какая-то часть ее разума до сих пор отрицала эту постыдную правду. Быть может, ей помогла дружба с Нацуми. Родившаяся не из мучительной потребности в признании, но из долгих чаепитий на крыльце их аптеки и душевных разговоров, которые для Сенджу сперва были непривычными и какими-то почти вымученными, но со временем превратились в нечто приятное и даже необходимое. С Нацуми ей было легко — легче, чем с кем-либо в ее прежней жизни, и Тока сама не заметила, как начала ждать каждой их новой встречи, мысленно обдумывая, что бы такого рассказать подруге и чем ее повеселить. Они стали не просто компаньонами, но настоящими друзьями, и эта дружба не походила на пропитанные потом и кровью товарищеские узы в среде шиноби. Она была простой и ясной, как душистый летний вечер, окутанный золотистой дымкой разгорающегося заката. Словно бы прежде такая ухабистая и извилистая дорога, по которой Тока вынуждена была идти, наконец выровнялась и поднялась из сумеречной холодной низины, в тенях которой скрывались те, кто в любой момент мог ударить ей в спину. — Значит, вы не против того, чтобы я вернулась на работу? — улыбнулась Нацуми, поднимая корзинку со снова задремавшим сыном. — Я знаю, что много чего наговорила сегодня, и мне очень не хочется думать, что я внушила вам мысль, будто прихожу сюда в первую очередь из-за жалования. Мой муж... Он достаточно хорошо зарабатывает, и у меня на самом деле нет такой уж острой потребности в деньгах. — Она покраснела, снова кусая губу. — Мне немного неловко из-за своих слов. — Все в порядке, — кивнула Тока, спуская очки на кончик носа. — Если твой сын будет вести себя так же, как сегодня, я не против вашего с ним общества. Кто-то же должен обслуживать посетителей, иначе у нас все производство встанет. — Спасибо! — Нацуми просияла и низко ей поклонилась, крепко держа в руках ручку корзины. — Это очень много для меня значит, Тока-сан. Спасибо вам! — Не стоит, — отмахнулась Сенджу, ощущая, как в груди растекается приятное тепло от вида столь искренней радости на лице девушки. — Но ты так и не сказала, как же вы его назвали. — А, да, — рассмеялась та, качая головой. — Это какой-то кошмар, как я и думала. Но, думаю, придется смириться. Имя дал мой муж, так что я не имею к этому никакого отношения. Тока тоже усмехнулась, качая головой и сложив руки под грудью. — Так как же? — спросила она. — Орочимару, — ответила Нацуми, снова улыбнувшись с той самой трогательной нежностью во взгляде. — Мы назвали его Орочимару.~ * * * ~
Головная боль слегка утихла к вечеру. Сидя в позе лотоса у высокого панорамного окна и глядя на змейками скользящие по стеклу капли, Мадара почти ее не чувствовал и мог пусть и на время, но погрузиться в сладостную иллюзию того, что с ним все в порядке. В действительности же он уже начал забывать, что это значит — быть в порядке. Не просыпаться посреди ночи от криков, звучащих только в его голове, не обнаруживать шевелящихся опарышей в своей тарелке с рисом, потому что кто-то решил, что заставить его увидеть нечто подобное это веселая шутка, не утирать кровавые слезы с щек каждый раз, когда в нем доставало сил сопротивляться. Изуна хлестал его головной болью, как надсмотрщик бьет нерадивого раба плетью. Были дни, когда Мадара просто не мог подняться с постели, потому что любое движение сопровождалось электрически яркой вспышкой в агонизирующем мозгу. И тогда, лежа среди смятых, мокрых от пота, отдающих кислым запахом грязного тела простыней, он вспоминал о пыльце Фэя — наркотике, что едва не стоил ему жизни и чести, но дарил столь восхитительный покой. Учиха мог только догадываться, возможно ли воссоздать рецепт давно почившего мастера, и порой ему стоило невероятных усилий не попросить Рэйдо об этом. Хошида был единственным в Скрытом Дожде, кто знал о его прежней пагубной привычке и, вероятно, мог бы помочь. Но между мужчинами уже давно не было прежнего доверия и эмоциональной близости, которые могли бы позволить Мадаре открыться ему, не опасаясь, что лидер Амэ воспользуется его состоянием ради собственной выгоды и не подставит его так же, как Фэй много лет назад. Но бывали и хорошие дни — редкие и тем еще более драгоценные. Дни, когда Изуна давал своему старшему брату передышку и позволял осознавать самого себя за пределами своего безумия. В эти короткие периоды просветления Мадара просто наслаждался тишиной и смотрел на дождь, медленно и с наслаждением цедя каждый вздох, не скованный болью. Он много думал, отчаянно пытаясь найти выход из своего горестного положения. Ослепленный своими амбициями об изменении реальности и погоней за мифическим риннеганом, Учиха совершенно потерял связь с окружающим миром и теперь не мог найти ту тропинку, что вывела бы его из его мрачной чащобы обратно к людям. Он снова не мог никому доверять и не знал, на кого можно положиться. Глядя на подобострастные лица, окружающие его, он не мог не замечать холодных огоньков на дне их глаз. Огоньков бездушных и жадных, наполненных ожиданием. Весь Скрытый Дождь, что до сих пор по привычке ходил перед ним на цыпочках, не мог дождаться, пока Мадара окончательно ослабеет — и тогда они, подобно гиенам, накинутся на его истощенное, не способное к сопротивлению тело. С трудом оторвав взгляд от сбегающих по гладкой стеклянной поверхности капель, Учиха снова опустил его к письму, что держал в руках. Оно пришло несколько дней назад, но он только сегодня нашел в себе силы прочесть его. То, что раньше наполняло его желанием жить и придавало веры в себя, теперь стало просто еще одним необходимым усилием. И не потому, что он потерял необходимость в этих письмах — просто их одних было уже слишком мало. И вместо того, чтобы разгонять его тоску, они лишь усугубляли ее, всем своим видом как бы говоря: «Мы единственное, что у тебя осталось от нее. Бездушные кусочки бумаги, не сохраняющие даже запаха ее пальцев. Это все, что ты получишь». Мито писала о Стране Воды и оккупации ее родной деревни. О смерти своего отца и о том, что его наместник слишком труслив, чтобы дать захватчикам отпор, а потому, не ровен час, в доме, где прошло ее детство и где она помнила, кажется, каждый уголок, будут распоряжаться чужие люди. И Мадара, даже в своем тягостном состоянии, не мог не почувствовать отчаяние, сквозящее в каждой строчке ее письма. Прежде она никогда не просила его о помощи и никогда не оспаривала его решение, считая, что он сам в состоянии обо всем позаботиться, но теперь все было иначе. «...Хаширама сломлен, он все больше замыкается в себе, и мне не под силу это остановить. Он так много поставил на карту, когда просил Каге о мире, он так верил в то, что они способны услышать и понять его, он всю душу вложил в это. Но не прошло и полугода, как те, кого он называл товарищами и друзьями, обратились против него. Страна Воды и Страна Молний близки к войне между собой, и до нас доходили слухи об их стычках в нейтральных водах и на побережье. Все помнят о печальных последствиях прямого столкновения двух армий, и, мне кажется, поэтому они медлят, но вчера разведка донесла нам о том, что между Страной Воды и Страной Ветра идут тайные переговоры о поставках оружия, и многие опасаются, что речь может идти о «зеленом драконе». Казекаге совсем не против снова вернуть себе прежнее уважение и престиж, и его, судя по всему, совершенно не волнуют способы и методы, которыми он этого добьется. Все идет к тому, что нам придется выступить на стороне Страны Молний, если дело все же дойдет до открытого противостояния. Остается еще Страна Земли, но Цучикаге ясно дал понять, что после разрыва помолвки Итамы с его дочерью ни о каком союзе и речи идти не может. Они пока соблюдают нейтралитет и предпочитают не вмешиваться в происходящее, и я полагаю, что Ива рассчитывает остаться тем самым игроком с полным банком, который совершенно не потратится в ходе текущего расклада. Мадара, я понимаю, что у тебя были свои причины скрываться и держать свое возвращение в секрете. Но я все чаще задаюсь вопросом, а стоит ли оно того? Ты нужен здесь, в деревне. Ты нужен Хашираме как его друг и советчик, ты нужен мне, ты нужен даже клану Учиха, как бы сильно тебя это ни раздражало. Я искренне верю, что ты твое присутствие могло бы многое изменить. Да, нам будет трудно объяснить это мировой общественности, но сейчас не то время, когда стоит беспокоиться о репутации и скромно мяться в углу. Я вижу, как Коноха разваливается на части, раздираемая внутренними противоречиями и внешними опасностями. Тобирама спит по три часа в сутки, к нему даже подходить страшно, он постоянно на взводе. Чтобы помочь ему, я взяла на себя часть обязанностей Хокаге, связанных с распределением миссий и отчетами, но этого все равно недостаточно. Они с Амари больше не живут вместе, и его некому стало сдерживать и держать в рамках. Она вернулась в поместье Учиха, но у нее тоже очень много дел в Академии и приюте, поэтому она в очередной раз отвергла предложение стать главой клана. Все ждут от нас каких-то решений и поступков, а мы смотрим друг на друга и понимаем, что катимся с горы, словно снежный ком. Без Хаширамы — без того, каким он был прежде — нам не справиться. Поэтому ты нужен нам, Мадара. Твоя сила, твоя дерзость, твое поразительное умение смеяться в лицо смерти и оставаться на ногах под любым градом ударов. Прошу, возвращайся в деревню. Я обо всем позабочусь, только возвращайся…» — Я не могу, красавица, — хрипло выдохнул он, чувствуя, как убористая вязь ее письма расплывается у него перед глазами. — Я чувствую, что время еще не пришло. Я так близок... Так близок к своей цели, и я не могу отступить сейчас. Мне почти удалось его одолеть, веришь? Скоро он заткнется и отдаст мне мой риннеган. — Кто отдаст тебе твой риннеган? — услышал он знакомый голос позади. Его обладательница, женщина с серебряными прядями в волосах, стояла около двери. Увидев его вопросительный и все более наливающийся недовольством взгляд, она пояснила: — Я стучала, но ты не ответил. А мне было некогда ждать, пока ты соизволишь прийти в себя и перестанешь витать в облаках. — С какого момента мы с тобой перешли на ты, Шимура-сан? — прохладно поинтересовался Мадара, неспешно складывая письмо Мито и убирая его за пояс. — С того момента, когда я поняла, что от грозной легенды Учиха осталась лишь ноющая тень, — пожала плечами она, подходя ближе. — Я слышала о тебе еще девчонкой, и уже тогда твое имя вызывало трепет в сердцах людей. Один из самых молодых лидеров клана Учиха, гений от рождения, сильнейший в своем поколении. Чудовище, проливающее реки крови и не щадящее никого на своем пути. Человек, сражавшийся на равных с самим Богом Шиноби. Миф о тебе давно перерос тебя самого, Учиха Мадара. — Меня это мало волнует, — скривился он. — Люди всегда болтают то, что взбредет им в головы, и я не считаю нужным вслушиваться в их треп. Мне хватает того, что я сам о себе знаю. — А хочешь, я расскажу тебе, что знаю я? — спросила Джина, сложив руки на груди и глядя на сидящего мужчину сверху вниз. — Твой миф всегда оберегал тебя, но после того, как он пошел трещинами, не только я одна начала задаваться вопросами. Я не знаю, каким ты был несколько лет назад, когда вы с Рэйдо-саном и моим дядей вычищали эти улицы от падали и гнили. Меня здесь тогда еще не было. Но теперь я вижу не завоевателя и лидера, а почти лишившегося разума безумца, витающего в облаках. Безумца опасного и непредсказуемого, но что куда важнее — ослабевшего. Мой дядя до последнего не хотел соглашаться с этим — он верит в тебя куда больше, чем я или Рэйдо-сан. Но тот все же сумел его переубедить. Он сказал, что уже видел тебя в похожем состоянии и что тогда оно закончилось внезапной вспышкой активности и многими мучительными смертями. Рэйдо-сан не хочет ждать повторения истории и не хочет оказаться тем «предателем», на котором ты вдруг решишь выместить свою животную ярость. — Я не понимаю, — качнул головой Мадара, хотя в тот момент к нему уже начало приходить осознание происходящего. Он слишком верил в верность Хошиды, слишком полагался на его трусость и нерешительность, которые все эти годы держали мужчину со шрамом на его поводке. Но Джина была права — его миф ослаб, а потому ослаб и страх перед ним. — Они планируют убить тебя, — просто произнесла Шимура, пожав плечами. — Скорее всего, это будет яд или внезапное нападение в один из твоих периодов затмения, когда ты лежишь тут пластом и не шевелишься. Ты им больше не нужен здесь, но и отпускать тебя слишком опасно. Бешеного пса, который начинает скалить зубы на собственных хозяев, обычно усыпляют, разве не так? Мадара чуть склонил голову вперед, словно обдумывая услышанное, но спустя всего пару секунд его лицо зазмеилось кривой усмешкой: — Хочешь, чтобы я поверил, будто ты пошла против собственного дяди ради спасения моей жизни? Кажется, я упустил тот момент, когда мы стали друзьями, Шимура-сан. — Это не имеет отношения к тебе, — пожала плечами она. — Дело в нем, в моем дяде. Я возвращаюсь в Коноху и рассчитывала, что он поедет со мной, потому что это будет означать, что клан Шимура снова заслужил свое место в рядах приближенных к Хокаге и его прежние прегрешения забыты. Но он отказался. Сказал, что слишком стар, чтобы снова срываться куда-то и привыкать к новой постели. А еще что у него будет слишком много дел здесь, когда тебя не станет. Я не собираюсь поддерживать его в этих бредовых затеях. Мне нравится Амэ, но ее судьба все же заботит меня куда меньше, чем судьба моего клана и его репутации. Учиха неспешно поднялся на ноги. Он двигался нарочито медленно, внутренне опасаясь, что в любой момент его может сразить очередная вспышка головной боли. Но Изуна сегодня вел себя тихо — как будто ему было тоже интересно, что еще может сказать эта Шимура. — Даже если бы я на долю секунды допустил, что ты можешь говорить правду, — произнес он, внимательно изучая строгий подтянутый силуэт стоявшей перед ним женщины, — то с чего ты взяла, что этим идиотам удастся исполнить задуманное? Что бы вы там себе ни надумали, я все еще Учиха Мадара. Меня не удалось убить даже Первому Хокаге, так неужели какие-то заморыши-заговорщики сумеют взять надо мной верх? Глядя на него, Джина не могла не признать, что испытывает труднообъяснимую робость. Она никогда в жизни ни перед кем не склоняла головы в страхе, но мощная фигура этого шиноби, а в особенности его взгляд, даже сейчас полный дикой первобытной силы озлобленного зверя, внушали ей трепет. Она действительно много слышала о нем — и о том, скольких он убил, не моргнув и глазом. Стоять рядом с ним было все равно что находиться в клетке с голодным львом, который хоть и помнит о выученных за долгие годы дрессировки правилах, но придерживается их скорее из вежливости, чем по собственному желанию. И все же это был не тот Учиха Мадара, чей монументальный облик медленно проступал в обрабатываемой резцом скульптора скале Долины Завершения. Она видела, с каким трудом ему удалось подняться на ноги, видела суматошные тени, мечущиеся в его глазах. Слышала тщательно скрываемый надлом в голосе, вызванный, как она полагала, не столько ее визитом, сколько письмом, которое он спрятал на ее глазах. Клан Шимура не зря считался кланом шпионов — они видели и подмечали то, что упускали или игнорировали другие. И Джина сейчас ясно видела, что при всем своем упрямстве и безудержной силе воли, которой можно было только позавидовать, Мадара все дальше уходил во тьму, откуда уже не было возврата. — Ты переоцениваешь себя, — наконец произнесла она. — Я могу представить, как тяжело для твоей гордости шиноби признать это, но в нынешнем состоянии тебе не под силу одолеть даже меня, а мои способности и дзюцу уступают силе моего дяди в разы. Он не стал с ней спорить. Просто, чуть пригнувшись, резко метнулся с места, уже буквально ощущая пальцами нервную тонкость ее шеи. Он знал, что с его скоростью сможет поймать женщину, даже если та вовремя среагирует и уклонится от прямой атаки. Джина в самом деле дернулась вправо, пригнувшись и пружинисто уйдя к полу, но для него подобный маневр был очевиден с самого начала, и потому шиноби легко и гибко последовал за ней, выбросив руку в сторону и перехватив Джину за метнувшийся по воздуху хвост черно-серебряных волос. Дернув ее на себя, он с продравшим его изнутри удовольствием услышал, как гулко стукнулись женские колени об пол, но в этот же самый момент мягкость ее волос в его руке внезапно обернулась холодом металла — Шимура использовала технику подмены, поменявшись в пространстве местами с одним из стульев с высокой, на современный манер, спинкой. Изогнувшись, женщина плюнула в его сторону несколькими воздушными снарядами, от которых Мадара просто отмахнулся, укрывшись синей призрачной броней Сусаноо. Не учел он лишь одного — Сусаноо требовал активации мангёке, а додзюцу его глаз было напрямую связано с Изуной. И чем больше чакры он направлял к своим шаринганам, тем сильнее становится его мертвый брат. Это было похоже на внезапное пробуждение ото сна — все чувственные ощущения вдруг начали отступать на задний план, словно бы истаивая в постепенно нарастающем чувстве реальности. Только вот Мадара не спал. Его тело больше ему не повиновалось, и он с ужасом увидел движение собственной руки, рванувшейся к бедру. Там его брат всегда носил свой меч. И самое жуткое в этом было то, что Учиха не знал, как бы поступил, если бы вдруг клинок там оказался — вонзил бы его в Джину или в самого себя. Ради смеха, чтобы посмотреть, какого цвета его собственные кишки. — Мне жаль тебя, Учиха Мадара, — услышал он голос Шимуры, доносящийся откуда-то сверху. — Я не знаю, что за недуг тебя снедает, но даже если мое мнение тебя и не интересует, я все равно его выскажу — тебе нужно что-то с этим сделать. Я даю тебе возможность спасти свою никчемную жизнь, потому что она меня совершенно не волнует, и я не вижу в ней угрозы для того, что мне дорого. Но Рэйдо-сан не будет столь милосерден. Ты костью застрял у него в горле, и, если другого выбора не останется, он вырежет тебя по-живому. Мадара захрипел, отчаянно пытаясь вернуть себе контроль над собственным телом и голосом, но Изуна, внезапно обретший власть, не собирался сдаваться так просто. Со стороны, в глазах Шимуры, это выглядело так, словно у Учихи начали судороги — он дергал то одной, то другой конечностью, страшно вращал глазами и то безобразно ухмылялся, то кривился от боли. По его щекам бежали кровавые слезы, а глазные яблоки словно бы готовы были выпрыгнуть из глазниц. Джину это зрелище не трогало, и она считала, что помогла ему достаточно хотя бы тем, что пришла и сказала то, что собиралась. Если бы Учиха Мадара прямо сейчас умер от разрыва сердца или чего-то похуже, она бы просто пожала плечами и ушла. Во всех его бедах и злоключениях она видела лишь его собственную вину, а потому считала, что мужчина получает по заслугам. И если бы не желание насолить дяде и доказать, что не все его гениальные планы идут так, как задумано, она бы и не подумала спасать Учиху от верной гибели. — Я надеюсь, что мы больше никогда не увидимся, — добавила она перед уходом, когда, изможденный внутренней борьбой, Мадара упал на колени и его тело наконец перестало содрогаться. — Ты носишь в себе семена хаоса и смерти, и твоя судьба идет за тобой по пятам. Однажды она нагонит и пожрет тебя, Учиха Мадара. И я не хотела бы оказаться рядом в этот момент. — Поверь, — сипло выдавил он, невероятным усилием подняв голову и сосредоточив на ней взгляд красных от крови глаз. — Я бы тоже не хотел видеть там твою мерзкую рожу. И я надеюсь, что Амари выдерет тебе все твои роскошные волосы, стоит тебе появиться в воротах Конохи. Джина улыбнулась в ответ на эти слова — самодовольно и немного насмешливо. — А это мы еще увидим, — ответила она, а потом развернулась и вышла из комнаты, оставив Мадару наедине с едким каркающим смехом Изуны, раздирающим его голову изнутри. * Учиха Мадара покинул Скрытый Дождь спустя несколько дней после разговора с Шимура Джиной. Никто не знал, куда он направился, и никто не видел, как он спускался со своей Небесной Башни. Охранявшие его по приказу Рэйдо шиноби Амэ жаловались на провалы в памяти и признавались, что никак не могли ожидать, что их объект, который до того снова пластом валялся на кровати вдруг откуда-то найдет в себе силы не просто подняться на ноги, а миновать вооруженные и тренированные для схватки с шаринганом посты. — Ты выглядишь слишком довольным для того, кого обвели вокруг пальца! — вспыльчиво воскликнул Хошида, с неудовольствием глядя на Иори. Не заставляй меня думать, будто ты имеешь ко всему этому какое-либо отношение! — Я? — удивленно вскинул брови Шимура. — Нет, для меня это такая же неожиданность, как и для тебя, старый друг. Видимо, мы недооценили нашего товарища, и он все-таки почуял неладное. В таком случае нам следует радоваться тому, что его сил хватило лишь на побег, а не на месть тем, кто задумал вонзить ему нож в спину. По изуродованному шрамом лицу Рэйдо пробежала дрожь — перед его глазами снова ярко встали образы распятых на кирпичной стене людей, выпотрошенных, словно свиньи на бойне. Если Мадара в самом деле каким-то образом все узнал, стоило удвоить охрану. А еще лучше подготовить себе путь к отступлению, пригрозив, что в случае внезапной смерти Хошиды тайна Учихи будет раскрыта. Это оставалось его единственным козырем, но даже так он чувствовал себя неуверенно. — Мы должны разыскать его! — с досадой процедил он. — Мадара не вернется, — покачал головой Иори. — Я хорошо его знаю. Для него мы — прошлое. А даже если я не прав, тебе все равно не сдержать его ярости, и ты это знаешь. — Взгляд его, обращенный к Рэйдо, светился дружелюбием и смирением. Так смотрят смертельно больные люди, которые не видят смысла в сопротивлении или стенаниях. — С тобой точно что-то не так, — поморщился Хошида. — Ты выглядишь так, будто тебе не подписали только что смертный приговор, а, наоборот, развязали руки. — Так и есть, — с готовностью согласился его собеседник. — Я понял это сегодня утром, когда узнал о побеге Мадары. Будущее Амэ заключается в самом Амэ, а не в каких-то пришельцах извне, устанавливающих тут свои порядки. — Сказал пришелец извне, установивший в деревне свои порядки, — не сдержал иронии Рэйдо, на что Иори коротко рассмеялся, покачав головой. — Не так давно я встретил удивительного юношу, проходившего отбор в ряды наших шиноби, — задумчиво произнес он. — Его имя Ханзо, и он, по слухам, еще в детстве пересадил себе железу ядовитой саламандры, которая не только не убила его, но сделала намного сильнее. И глядя ему в глаза, я вдруг почувствовал, что Скрытый Дождь не пропадет. Что он и такие, как он, справятся куда лучше нас, стариков. Поэтому, даже если Мадара и убьет меня, я умру с осознанием того, что хоть что-то в своей жизни успел сделать правильно. Амэ возродилась из грязи и холода, и теперь ее женщины рожают сильных и волевых детей, которым надлежит изменить будущее этого места. И покуда я также приложил к этому руку, мне больше не о чем жалеть. Рэйдо слушал его, но не слышал, и слова Иори пропали втуне. До конца своей не столь уж долгой жизни Хошида жил в страхе перед призраками прошлого и в каждой тени, что преграждала ему путь, он видел Учиху Мадару. В конце концов, собственная паранойя совершенно свела его с ума, а потому Ханзо Саламандра, в котором прозорливый старый Шимура увидел будущее Скрытого Дождя, без особых проблем сумел сместить его с поста лидера Амэ и самолично занять его место. Эпоха правления Саламандры, растянувшаяся на долгие годы, принесла с собой множество испытаний и лишений для Страны Дождя, но причины того крылись не в самом Ханзо, который искренне и от всего сердца стремился защитить свою деревню и поставить ее наравне с Пятью Великими Странами. Однако, несмотря ни на что, ему так и не удалось достигнуть того недолгого ослепительного мига славы Амэ, в которую окунулась деревня при Мадаре и о которой теперь напоминали лишь водяные каскады над пустующими торговыми залами и старые афиши, с которых призывно и томно взирали вечно молодые танцовщицы.