Сага об Основателях

— Кис-кис-кис. Где же спряталась, моя непослушная кошечка? Конечно, он знал, где она спряталась — его бьякуган, позволявший зрению преодолевать все преграды и расстояния, прекрасно видел женщину, забившуюся в угол между сундуком и стеной. Она зачем-то убежала на второй этаж, будто надеясь, что он не догадается туда подняться. Хотя, судя по ее состоянию, она едва ли в принципе была способна рассуждать логически. Когда Тока объявила о своем желании сразиться с ним, он испытал неожиданное для самого себя воодушевление. Не потому, что она была достойным противником — совсем напротив, пожалуй, — но потому, что это был интересный и по-своему драматически выразительный способ закончить их отношения, начавшиеся много лет на одном из собрании Последователей. Много лет они были соучастниками, много лет были связаны одной общей тайной и одной общей ненавистью, и сейчас был идеальный момент, чтобы раз и навсегда разорвать эту связь и поставить точку в их истории. И пусть Хидеши не верил в судьбу, ему казалось, что они не просто так встретились здесь сегодня — была в этом некая космическая предопределенность, которую не стоило игнорировать. Поэтому он не спешил наносить смертельный удар. Сделать все слишком быстро означало лишиться возможности в полной мере прочувствовать важность этого момента. Ведь Тока была не просто куноичи из рода Сенджу — в его глазах она стала воплощением его связи с Конохой и всем, что произошло на ее земле. Поэтому он начал с нескольких достаточно легких техник — подманив женщину поближе и поймав ее в радиус действия своего дзюцу, он выбил ей тридцать два тенкецу, что должно было усложнить для нее использование собственных ниндзюцу. Однако, к его удивлению, Тока и не попыталась прибегнуть к ним, полностью сосредоточившись на тайдзюцу. Для этого ей пришлось ощутимо распустить оби на талии, и он несколько раз видел ее голые худые ноги, мелькавшие в разрезе кимоно. Что и говорить, подобные виды его нисколько не смущали и не волновали — женщина на его вкус была слишком стара и некрасива. Тайдзюцу почти не требовало чакры как таковой, больше полагаясь на силу мышц и физическую энергию тела, но из-за того, что, судя по всему, Тока давно не тренировалась, ее скорость и сила выполнения боевых приемов заметно упали. Если бы Хидеши захотел, он бы убил ее сразу же, но вместо этого он решил поиграть с ней, как кот с полудохлой мышью. Сенджу быстро сообразила, что, подходя слишком близко, она неоправданно рискует, и потому теперь старалась держаться на расстоянии, видимо планируя каким-то образом застать его врасплох. Но бьякуган не просто отслеживал каждое ее движение — он не позволял Хидеши ни на секунду потерять противницу из виду, а значит дать ей возможность передохнуть или подстроить ему ловушку. Вероятно, поэтому она в какой-то момент решила сбежать с улицы и, перемахнув через ограду, запрыгнула в сад его бывшего дома. Хьюга, конечно же, последовал за ней, и уже там не отказал себе в удовольствии наконец нагнать свою противницу. Ударом мягкой ладони — так называлось особое тайдзюцу его клана — он швырнул Току в окно, которое она пробила собственным телом, после чего несколько секунд корчилась от боли, лежа на пыльном ковре. А потом поднялась и, держась за правый бок, пульсирующий болью, заковыляла к лестнице. Помедлив пару секунд, чтобы убедиться, что барьер над резиденцией Хокаге пока цел — что означало, что Тень и его люди еще не добрались до Мито, — Хьюга последовал за ней. Кажется, у него еще было время, и он мог себе позволить немного развлечься — так сказать, разогреться перед основным блюдом, что ждало его после. Удивительно, но внутренняя обстановка дома почти не изменилась с тех пор, как он жил здесь. Многие из этих предметов были сделаны специально для него под заказ, и, видимо, последующие хозяева этого места не нашли в себе жестокости избавиться от них. Хидеши хорошо помнил, как покупал и расставлял их — в те моменты он представлял, как они жили бы здесь вдвоем с Хидеко. Его дочь тогда уже была мертва, но это не мешало ее чарующему образу присутствовать в каждой его мысли и каждом намерении. Он представлял, как она бы сидела на этих диванчиках, как пила бы из искусно раскрашенных вручную чашечек сервиза, как стояла бы у окна и смотрела на сад во время дождя. А еще, как она лежала бы на этом самом столе, раскрасневшаяся, напуганная, пропитанная стыдом, как сладким соком, а он бы стоял рядом и смотрел. Смотрел, ощущая, как его тело переполняется желанием и грязью — той самой грязью, следы которой он заметил на ней, когда они впервые увиделись здесь, в Конохе, после ее отъезда из родного поместья. Хьюга встряхнулся, заставляя себя вернуться к реальности. Все эти видения лишь отвлекали его, но, наверное, ему стоило вспомнить о тех временах — хотя бы для того, чтобы в полной мере осознавать, ради чего он вернулся в эту проклятую деревню. — Кис-кис-кис. Где же спряталась, моя непослушная кошечка? — позвал он, кладя ладонь на перила лестницы, ведущей на второй этаж, и начиная неспешно по ней подниматься. Заслышав его шаги, Тока сперва вжалась в угол, где пыталась спрятаться, но потом зачем-то снова поднялась на ноги и метнулась к пустому стенному шкафу, где обычно хранили футоны и постельное белье. Хьюгу разобрал смех. Она в самом деле думала, что там он ее не найдет? Он видел не только ее саму, он мог даже заглянуть ей под одежду, где сейчас расплывался огромный синяк от его последнего удара. И этот синяк возбуждал его куда больше, чем ее уже начавшие увядать женские прелести, скрытые этой же самой одеждой. Ему всегда нравилось ощущать свое превосходство, нравилось показывать, кто здесь главный. Он никогда не бил Хидеко, для нее у него существовал другой способ напомнить о том, где ее место и как следует себя вести приличной достойной девушке из клана Хьюга. Но ее матери порой доставалось — далеко не в той мере, которая могла бы дать ему почувствовать настоящее удовольствие. Но, в конце концов, Касуми сама заслуживала все тычки, что доставались ей. Была слишком надоедливой и приставучей — лезла туда, куда не следовало. Для него всегда было мучением ложиться с ней в одну постель и ощущать прикосновения ее рук на своем теле. Но она была его женой, и ему приходилось смиряться с этим, ведь в конце концов все это делалось с благородной целью и ради рождения наследника. А когда появилась Хидеко, он сразу понял, что этот ребенок унаследовал от него куда больше, чем от своей глупой ни на что не годной матери. Чем старше она становилась, тем это было очевиднее. И тем сильнее становилась его тяга к ней — в конце концов, не каждый человек получает возможность увидеть самого себя в столь отличающейся и в то же время столь соблазнительной форме. Когда Хидеко достигла возраста своего расцвета и перестала быть ребенком, Хидеши уже знал наперед, чем это может кончиться. В дни его собственной юности, в ту пору, когда он еще только начинал постигать грани своей убийственной красоты, ему достался избыток чужого внимания — и не только со стороны престарелых подруг его матери, которые так и норовили прижаться к нему своими обрюзглыми, пропахшими старой пудрой телесами, но и со стороны тех, кто, казалось бы, вообще не должен был видеть в нем объект желания. Хьюга до сих пор отчетливо помнил, как его собственный дядя предлагал ему денег за право «попробовать его» и стать его первым мужчиной. А когда получил отказ и угрозу обо всем рассказать главе их клана, то жестоко избил своего племянника, едва полностью не уничтожив его систему чакры. То, что произошло после, Хидеши вспоминать не хотел, но ему до сих пор порой снился этот гнусный горячий шепот, обжигающий ухо. «Тебе же нравится вот так, правда? Зачем ты упрямился? Тебе же нравится?» Хьюга знал, что его дочь, унаследовавшая его развращающую умы внешность, рано или поздно тоже окажется на его месте. Но она была женщиной, а значит априори была слабее — и ее, возможно, не пришлось бы принуждать силой. Он должен был следить, чтобы она оставалась чистой. И он следил. Внимательно, дотошно и невзирая на ее слезы и сопротивление — он исполнял свой отцовский долг и спасал ее от нее самой. Он так привык, что она во всем ему покоряется, что позволил себе расслабиться и отпустил ее на день рождения к двоюродной сестре. И одного этого послабления оказалось достаточно, чтобы годы и годы его стараний пропали впустую. Хидеко могла быть внешне почти его точной копией, но в душе она была такой же, как ее мать — похотливой, развратной и тупой. Она позволила этому ублюдку Учихе залезть на нее сверху и забрать то, что Хьюга так берег и что согласен был отдать другому мужчине лишь за очень дорогую цену. И раз уж Мадаре удалось ускользнуть от него, Мито придется выплатить долг за них двоих — и Хидеши проследит за тем, чтобы она получила свои проценты сполна. Он остановился напротив шкафа, где пряталась Тока. Воспоминаний и сожалений становилось слишком много, они затуманивали разум и заставляли его нервничать. Стоило поскорее все закончить и двинуться к резиденции Хокаге. Поэтому, не став дольше тянуть театральную паузу, он с размаху пробил ладонью тонкую дверцу шкафа и схватил вздрогнувшую всем телом Току за горло. Вырвав ее из ее укрытия, он поднял женщину над полом, пылающим белым бьякуганом вглядываясь в ее искаженное от боли и натуги лицо. — Как некрасиво вы постарели, Тока-сан, — холодно отметил он, а после швырнул ее на пол рядом с собой. Женщина закашлялась и сплюнула кровью, которая могла идти как из прокушенной щеки, так и из проткнутых сломанными ребрами легких. — Мне жаль, что вы настолько глупы, что не приняли очевидно верного решения, — произнес Хьюга, надвигаясь на нее. Она уже не могла даже подняться на ноги, а потому просто отползала от него, задыхаясь и глядя ему в лицо совершенно бешеными от страха глазами. Ему это нравилось, ему это очень нравилось, но любой, даже самой приятной игре рано или поздно приходит конец. — Вы могли получить все, чего так долго хотели, но вместо этого предпочли своим мечтам какого-то сопливого мальчишку и его оборванку мамашу. Надеюсь, вы не жалеете о своем выборе и он стоил вашей никчемной жизни, Тока-сан. Он наклонился к ней, внимательно оглядывая ее покрытое ссадинами и кровоточащее лицо. Хотел до самой последней капли испить ее ужас, прежде чем эти невыразительные темные глаза остекленеют навеки. Ее рука дернулась к карману кимоно, но он перехватил ее за кисть прежде, чем она успела достать спрятанный там кунай. — Глупо, Тока-сан, очень глупо, — терпеливо произнес он. — Но чего еще стоило ждать от такой второсортной и безликой женщины, как вы. Я ничуть не удивлен, что Хаширама так и не смог проникнуться к вам ничем, кроме жалости. И раз уж мы говорим начистоту, я должен выразить свое мнение, что даже перед лицом неминуемой смерти он бы скорее предпочел умереть, чем сдаться на вашу милость. — Хаширама никогда и никому не сдастся, — шумно выдохнула она, и кровь вспузырилась в уголках ее губ. — Но это то, чего такому самовлюбленному моральному уроду, как вы, никогда в жизни не понять. Она жарко выдохнула ему в лицо, и он успел почувствовать запах озона еще до того, как ощутил жжение на коже и в глазах. Попытка достать кунай была лишь способом отвлечь его внимание от чакры, что она собирала в груди для этого последнего удара. Ее редкое ниндзюцу стихии воздуха было опасным само по себе, но Хьюга сразу понял, что его кожи коснулся не просто горячий пар — в нем было что-то еще. Что-то ядовитое, разъедающее, прожигающее насквозь. Что-то, из-за чего у Токи шла кровь изо рта, пока она прятала это под языком. Он закричал, замахал руками и отшатнулся назад, прижимая ладони к завизжавшим от боли глазам. На смену черно-белой ясности бьякугана пришла темнота, пронизанная багряно-алыми всполохами. Он больше ничего не видел. Тупая уродливая старуха из клана Сенджу ослепила его! Она... Как она посмела?! Хидеши, охваченный яростью, наносил удары наугад, вращаясь вокруг своей оси и выбрасывая руки в разные стороны, но, конечно, ему ни разу не удалось попасть. — Где ты?! — выл он. — Где ты, паршивая дрянь?! Только подойди, я клянусь, что сломаю тебе шею голыми руками! Он не останавливался несколько минут, подспудно ожидая последнего удара откуда-то со стороны, но, когда, наконец обессилев, мужчина рухнул на колени и наступила тишина, к нему вдруг пришло понимание, что в этом доме он остался один. Тока сбежала. Она не стала добивать его, видимо решив, что теперь-то он не опасен, но глупая сука не знала силы его ярости и ненависти. Даже лишенный своего самого грозного оружия, он все еще принадлежал к клану Хьюга, который не зря считался одним из сильнейших в Стране Огня. О, он обязательно доберется до нее, и в следующий раз не станет церемониться — вырвет старухе сердце и будет сжимать его в пальцах, пока оно не перестанет биться. Хуже всего была боль. Она перекрывала собой все, лишая его возможности мыслить рационально. Он не знал, чем Тока плюнула в него, но, судя по всему, это была какая-то кислота, которая, усиленная ее чакрой, нанесла непоправимый вред его глазам. Хидеши не решался прикоснуться к собственному лицу, опасаясь, что нащупает вытекшие на щеки глазные яблоки. Сейчас это было не главное. Главным было справиться с паникой и решить, что делать дальше. Он не был уверен, сколько именно просидел в той комнате, рядом с пробитым стенным шкафом. Кажется, что прошло несколько часов, но Хьюга вполне допускал, что на самом деле это были лишь минуты. Он преодолевал собственную боль усилием воли, загоняя ее глубоко на подкорку, как все эти годы он загонял туда воспоминание о тяжелом мужском теле, вдавливающем его в пол, и о задыхающемся от удовольствия голосе, терзающим его слух. «Тебе же нравится, я знаю. Просто признайся в этом. Тебе нравится это так же сильно, как и мне». — Это еще не конец, — процедил сквозь зубы он. — Я найду тебя, тварь. Я найду всех вас, и вы пожалеете, что не подохли раньше. Хидеши медленно поднялся на ноги. Будь он в чужом незнакомом месте, то едва ли смог бы сейчас сориентироваться в пространстве. Но это был его дом, дом, который он обставлял собственными руками и который каким-то чудом дождался его почти в нетронутом состоянии спустя все эти годы. Держась одной рукой за стену, мужчина медленно зашагал к выходу из комнаты. Ему нужно было отыскать Яро — молодая женщина не принимала участия в бою, поскольку он не хотел рисковать ее столь полезной для него жизнью, но находилась неподалеку. Любой из шиноби в темно-алой форме Скрытого Камня смог бы помочь ему и доставить к ней. Яманака сумеет оживить его ослепшие глаза, с помощью своих способностей открыв его разуму ту картину, что больше была не доступна его зрению. И вот тогда он отыщет и Току, и Мито — и закончит то, что начал. Хидеши, пошатываясь, спустился на первый этаж. Он чувствовал, как засыхающая жидкость на его лице стягивает кожу, но по-прежнему не находил в себе сил дотронуться до нее или умыться. Боль по-прежнему была сильна, но теперь стала почти выносимой — настолько, что он смог абстрагироваться от нее и сосредоточиться на том, что ему предстояло сделать. До ломоты сжимая зубы, он пересек коридор и, вытянув вперед руку, попытался нащупать входную дверь. Но вместо этого ткнулся пальцами во что-то мягкое. — Кто здесь? — прохрипел он, сразу становясь в исходную атакующую стойку Хьюга. — Отвечайте немедленно, или я убью вас. — Здравствуй, дядюшка, — произнесла та, что стояла в дверях, и от звука ее голоса его вдруг немилосердно затошнило. Позыв был столь силен, что мужчина едва смог его сдержать. — Мито? — не веря своим ушам, хрипло спросил он. — Что ты тут делаешь? — Меня прислала Тока-сан, — ровно, но как будто с затаенной усмешкой ответила она. — Она сказала, что вы здесь, и я поняла, что у меня нет такого человека, которого я могла бы отправить за вами. Зато есть тот, на кого можно оставить командование, пока я ненадолго отлучусь. В конце концов, это же семейное дело, не так ли? Он зарычал от ярости, попытался броситься на нее, но, как и следовало ожидать, Мито легко ушла из-под его атаки и продолжила говорить: — Все это еще несколько часов назад казалось абсурдным, но теперь, кажется, я начинаю лучше видеть всю картину. За нападением на Коноху стоят Последователи, и это ваши люди впустили наших врагов в деревню. Вы рассказали им о точном местоположении арсенала и прочих стратегически важных позиций. Вы наверняка знали, что Хаширамы не будет здесь, и воспользовались моментом, чтобы нанести удар. Но неужели вы думали, что сила Конохи только в ее Хокаге? Вы глубоко заблуждаетесь, и вам еще предстоит в полной мере ощутить горечь собственной глупости, дядюшка. Но это все сейчас неважно. Потому что я пришла сюда не как госпожа Узумаки, жена Первого Хокаге. Я пришла по личному делу, и вы прекрасно знаете по какому именно. — В эту секунду ее голос резко изменился, сорвавшись на полное ярости шипение: — Если ты, кусок дерьма, думал, что я забыла о моей несчастной сестре и том, что ты с ней сделал, то ты глубоко заблуждаешься. Я ничего не забыла! — Я убью тебя, сука, — процедил сквозь зубы он. — Я ждал этого слишком долго, и теперь тебе не уйти от меня. Что бы ты ни воображала себе, сегодня для тебя все будет кончено. И я благодарен, что ты избавила меня от необходимости разыскивать тебя. И что пришла одна. Ты права — это семейное дело. Он услышал ее шаги — усиленный чакрой слух уловил легкий, почти неразличимый за уличным шумом шорох по деревянным половицам — и тут же, выбросив скрюченную, словно когтистую лапу, ладонь в сторону, стиснул Узумаки за плечо и дернул на себя. Он не мог ее видеть, но зато почувствовал ее запах, пряный, яркий, волнующий. Запах дичи, бьющейся в лапах хищника. — Я переломаю тебе все кости, — прошипел он ей на ухо, стальной хваткой прижав ее к своей груди. — Я буду отгрызать от тебя по кусочку, пока ты не подохнешь! Хидеши готов был поклясться, что она дрогнула — что он почувствовал столь желанный им запах страха и дрожь, пробившую ее тело. Его пальцы налились чакрой, и он стиснул их крепче, чувствуя, как разрывает ее одежду и впивается в белую теплую плоть. Она негромко вскрикнула, а затем он ощутил ее собственные ладони на своих руках — и щекочущие линии фуиндзюцу, что рванули по его коже в разные стороны. Они обжигали не хуже раскаленного лезвия, но Хьюга не собирался так просто выпускать женщину. Пусть делает, что хочет, он слишком долго ждал этого момента. Извернувшись, Мито ударила его затылком в переносицу, а потом со всей силы укусила его за руки, и ее зубы — он мог поклясться — были намного острее, чем должны были быть. Кровь хлынула по его предплечьям, и Хидеши на секунду ослабил хватку, что дало Узумаки возможность вырваться. И затем — спустя меньше чем секунду — он получил мощный удар кулаком в грудь, от которого его грудина хрустнула, проламываясь почти насквозь. Он не устоял на ногах и рухнул на колени. Попытался схватить ее снова, но она была уже далеко. Силы оставляли его, и он понимал это. Ему было не выиграть этот бой — не в его состоянии. Поэтому он заговорил: — Ты ведь не станешь убивать меня, Мито? Я готов сдаться в плен. И я знаю много того, что будет интересно твоему мужу. Я знаю имя того, кто скрывается под маской Тени, и я готов назвать его тебе, если ты сохранишь мне жизнь. Опутанные фуиндзюцу руки отказывались подчиняться, но он чувствовал, как по ним стекает кровь от укусов Узумаки. Ему нужно было выиграть немного времени, добиться суда или чего-то подобного. Жизнь дает много возможностей для тех, кто готов вовремя склонить голову, чтобы получить их. — С чего вы вообще взяли, дядюшка, что мне это интересно? — донесся до его слуха ее насмешливый и совершенно лишенный какой бы то ни было жалости голос. — Храни вы даже все тайны вселенной, это все равно не было бы поводом оставлять такую мразь, как вы, в живых. — Посмотри на меня, Мито, — улыбнулся окровавленными зубами он. — Я ослеплен и обездвижен. Неужели у тебя поднимется рука нанести мне последний удар? Я думал, что здесь, в Конохе, благородство и честь стоят превыше всего. И ты не опустишься до моего уровня со своей сияющей непорочной вершины. Она засмеялась, и от ее смеха у него по коже побежали неприятные мурашки. — Ты совсем меня не знаешь, Хидеши, — покачала головой она, судя по звуку ее голоса снова подходя ближе. — За то, что ты сделал с моей сестрой, я бы убила тебя, даже если бы ты отринул свою прошлую жизнь и стал монахом, замаливающим свои грехи и по праздникам кормящим сладостями сирот. Я не боюсь стать убийцей и мне наплевать на все сияющие вершины, дядюшка. А теперь сделайте всем нам одолжение и сдохните уже наконец! Резким точным движением она вогнала ему в пустую глазницу длинную острую заколку с покачивающимися на ней лепестками из красного стекла. Хьюга удивленно всхрапнул, снова тщетно попытался поднять отяжелевшие руки, чтобы коснуться лица, а потом медленно повалился на пол. Он еще был жив, когда Мито выдернула заколку из его глаза, но не мог видеть, как она, сцепив кулаки между собой и наполнив их чакрой под завязку, ударила ими по его голове. Мозг Хьюга Хидеши выплеснулся на половицы пола из его лопнувшего, как переспелый арбуз, черепа, и последней мыслью, что вспыхнула в нем, было имя его дочери.

~ * * * ~

Над Конохой поднимались клубы густого черного дыма, разъедающего глаза и закрывавшего солнце. Деревня отчаянно боролась с огнем, но неумолимо проигрывала эту нечестную схватку. Пламя пожирало заборы, стены и деревья и становилось лишь сильнее, разносимое ветром. Пожары начались точечно, спровоцированные огненными ниндзюцу, не рассчитанными на применение в замкнутом пространстве улиц, но буквально за пару часов растеклись пламенным морем по всей Конохе. Где-то их натиск удалось сдержать с помощью других стихийных техник, но в тех местах деревни, где на момент возгорания не оказалось шиноби, огонь разошелся вовсю, пожирая здания целиком. Из-за того, что бои еще не были окончены, его некому было тушить, и ситуация из плачевной скоро могла стать просто катастрофической. — Я постараюсь разобраться с этим, — произнес Тобирама, и его голос, застревавший в пораженном электрическими ожогами горле, сейчас было почти невозможно узнать. — Даже и не думай, — покачал головой его брат. — Ты останешься здесь и будешь восстанавливать силы. Для того, чтобы перенести нас сюда, ты потратил последнюю чакру, разве не так? — Я могу использовать свои жизненные силы вместо чакры, — отозвался Второй Хокаге. — Ты ведь знаешь, что это возможно. — А еще я знаю, что в этом случае твоя жизнь сократится на несколько лет, а организму понадобится несколько недель для полноценного восстановления. Вкупе с твоими ранами это слишком большой риск, — категорично покачал головой старший Сенджу. — Я не могу этого допустить. — Но я должен что-то сделать! — упрямо процедил сквозь зубы Тобирама, приподнимаясь на локте. Часть его страшных ожогов уже была скрыта под бинтами, но того запаса, что у них был с собой в Стране Молний, не хватило на все. Амари, стоявшая у стены той комнаты, где они находились, не могла отвести от них взгляд. С тех пор, как с помощью Лисиц они перенесли Второго в школьный медпункт и здесь же организовали что-то вроде временного штаба, она не произнесла ни слова и выглядела так, будто с трудом осознавала происходящее вокруг. — Сделай мне одолжение и останься здесь, — мягко попросил Хаширама. — Я не могу уйти, пока не буду уверен, что ты не сделаешь глупость. — Я присмотрю за ним, — произнесла Учиха, с усилием отрывая себя от стены. — Если понадобится, погружу в гендзюцу. Тебе нужно идти, Хаширама. Я не знаю, что именно происходит в резиденции Хокаге, но, судя по словам того шиноби, ситуация скверная. Яманака-сан уже давно не передавал нам сообщений от Мито, и я беспокоюсь за нее. — Амари, я полагаюсь на тебя, — серьезно произнес он, на несколько мгновений сжав ее руку. — Позаботься о моем брате. — Да, Первый, — кивнула она, слабо улыбнувшись. — Не волнуйся о нем, он в надежных руках. — Хаширама! — отчаянно, из последних сил позвал его младший брат. — Не ходи туда один. Прошу. Ты ранен, и ты тоже потратил уже слишком много чакры в том бою. — Не волнуйся, — покачал головой он, уже поднявшись на ноги и взявшись за ручку двери. — Я не буду один. Вся Коноха со мной, ты ведь знаешь это? Отдыхай и ни о чем не беспокойся, брат, а потом я вернусь и как следует займусь твоими ранами. — Какой же ты... беспросветный упрямый осел, — слабо простонал тот. — Я тоже люблю тебя, Тобирама, — широко улыбнулся старший Сенджу, а потом вышел из комнаты, осторожно притворив за собой дверь. Академия выстояла после удара техники стихии земли, но стоило вплотную заняться здесь ремонтом, когда все будет кончено. Выходя за ворота, Первый позволил себе на несколько секунд замереть, вслушиваясь во взволнованные детские голоса, доносящиеся изнутри. Новое поколение, их надежда и гордость, было спасено, и цена этого спасения не имела значения. А она была высока. Хаширама, как верно сказал его брат, потратил много чакры в ущелье Молний, сдерживая напор джинчуурики. И из-за раны, которая все еще давала о себе знать, она не восстанавливалась так быстро, как обычно. Он смог бы одолеть в бою еще нескольких шиноби, но это бы не шло ни в какое сравнение с тем, что он хотел сделать на самом деле. Хаширама верил, что Мито и остальные, кто сейчас оборонял резиденцию Хокаге, смогут сдержать напор неприятеля, но было совершенно очевидно, что он был единственным, кто мог бы остановить врага куда более безжалостного и яростного. Деревня горела, и каждая минута промедления стоила им еще нескольких разрушенных домов — и еще несколько десятков жизней тех, кто так и не смог выбраться из этого пылающего ада. Он поднялся на крышу одного из тех высотных зданий, что еще не были затронуты пламенем, для того, чтобы оглядеться. Опытным взглядом он сразу определил несколько мест, где до сих пор шли сражения, и одним из таких мест была крыша резиденции Хокаге. На мгновение Хаширамой овладело желание немедленно отправиться туда — разыскать Мито, убедиться, что та в порядке, и дать знать остальным, что Хокаге вернулись в деревню. Это могло разительно повысить боевой дух шиноби Конохи и внести смуту в ряды противника. «Прости меня, жизнь моя, — подумал он с сожалением. — Но я не могу. Я верю в тебя и в то, что вы способны справиться сами. Никто не сможет сделать то, что нужно, кроме меня. Это мой долг как Первого Хокаге, и я не имею права поступить иначе». Хаширама на несколько секунд поднял голову к небу, собираясь с духом. Он понимал, что именно от него требуется, и готов был на это пойти, но ему хотелось сделать еще несколько вдохов, пусть даже воздух Конохи больше не был таким упоительным и свежим, каким он запомнил его в те дни, когда все только начиналось. Когда они с Мадарой детьми сидели на Скале Хокаге, еще не подозревая, что она будет так называться, когда смотрели на верхушки Леса Койо, что расстилался перед ними, когда спорили, шутили и смеялись и весь мир лежал перед ними, такой многообещающий и светлый. Они действительно приложили много сил для того, чтобы добиться исполнения своей смелой, безрассудной мечты. Отдали больше, чем когда-либо помышляли отдать, и этого все равно оказалось мало. — Ты был прав, мой старый друг, — негромко произнес Хаширама, сощурив раздраженные дымом глаза. — Что бы мы ни отдали ей, этого всегда будет мало. Наша мечта... Наша деревня. Ты предупреждал меня, что рано или поздно я окажусь на этом краю, но... я до последнего не хотел в это верить. А теперь у меня нет выбора. Ты знал, чем все закончится. Уже тогда знал, а мне казалось, что ты просто пытаешься меня запугать. У каждого из нас свой путь ниндзя, разве не так? Было ли тебе предначертано пасть от моей руки? Было ли мне суждено окончить свой путь здесь? Мне жаль, что я не верил в тебя так, как следовало. Что я был глух тогда, когда нужно было прислушаться. Что я позволил тебе умереть ради моей мечты вместо того, чтобы создать другую — в которой каждому из нас нашлось бы место. Я сожалею, Мадара. Сожалею обо всем, что так и не сказал тебе и о чем говорить мне не следовало. Если бы я мог увидеться с тобой еще один раз, то поблагодарил бы — за все, что ты дал мне, за все, во что научил верить, за все силы, что ты придавал мне каждый день, сам того не подозревая. Спасибо тебе, старый друг. Он замолчал, нахмурившись. А потом, в последний раз охватив глазами Коноху, что раскинулась вокруг него и мучительно взывала о помощи своего создателя, он смежил веки и всем своим существом устремился вниз — сквозь крышу и этажи здания, на котором находился, сквозь его фундамент и землю, сквозь глину и каменную породу — туда, где дремали корни, пронзающие и обвивающие исподволь весь мир. — Возьми мою чакру и мое тело, если нужно, — произнес Хаширама. — Но спаси мою деревню. Дай мне силу остановить это, и взамен бери что хочешь. Он чувствовал, как Всемирный лес отзывается на его зов. Ощущал его дыхание на своей коже, и все то человеческое, что было внутри него, сжималось в ужасе от ощущения той древней безликой сущности, что поднималась из глубин навстречу своему любимцу среди людей, что многие годы ускользал из ее жадных лап, а теперь пришел сам и покорно склонил голову. Природная энергия переполнила его — поток ее, хлынувший в его тело, было столь мощным и густым, что мужчина не сдержал болезненного стона, запрокинув голову назад и ощущая, как лицо его покрывают черные узоры режима отшельника, а глаза наполняются ярким желто-зеленым цветом, теряя свою бархатную темноту. Все его мышцы словно бы свело острой судорогой, но прежде, чем это ощущение стало невыносимым, оно вдруг растворилось само, оставляя после себя блаженную легкость, нашептывающую ему, что теперь он способен на что угодно. Хаширама чувствовал себя переполненным чакрой, как если бы не она была лишь частью него, но сам он теперь растворялся в ней, служил крохотным проводником для силы столь невообразимой, что одно лишь присутствие ее в его теле могло бы убить его — если бы вместе с ней к нему не вернулось все то, что Всемирный лес забрал у него в наказание за неповиновение. Его организм регенерировал быстрее, чем разрушался под воздействием природной энергии — и он ощущал это, как если бы каждую клеточку его тела покалывало крошечным электрическим разрядом. Обрушившаяся на него сила дарила ощущение эйфории, но Хаширама не собирался позволять ей затуманить свой разум. Стоило ему расслабиться и полностью окунуться в этот сверкающий манящий поток, что бил, казалось, из самой земли, как Всемирный лес подчинил бы его, словно марионетку, заставив выполнять свою волю. И тогда Коноху ждала бы судьба еще более жестокая и ужасающая, нежели быть поглощенной огнем. Хаширама спрыгнул с крыши, и в момент, когда он приземлись на землю, та треснула и просела у него под ногами, а ударной волной, брызнувшей во все стороны, погнуло один из электрических столбов. Мужчина опустил взгляд на собственные ладони, которые двоились и троились перед его глазами, словно он одновременно существовал в нескольких измерениях — как человек, как дух и как сгусток чакры. А посмотрев еще ниже, он увидел, как сквозь вытоптанную землю улицы пробиваются молодые побеги. Они больше не пытались его атаковать, но покрывали собой все вокруг, следуя за каждым его шагом. Дыхание его больше не было дыханием человека, ибо с каждым выдохом он выпускал из легких тысячи и тысячи крошечных спор, что, оседая на земле, мгновенно укоренялись и прорастали. В волосах его, подобно царственному венку, распустились ярко-алые цветы, и все, чего он касался, мгновенно пускалось в рост — будь то деревянный забор или его собственная одежда, когда-то давно сделанная из хлопковых волокон. У него слегка кружилась голова. То, что он чувствовал, напоминало легкое опьянение, когда алкоголь еще не превратился в досадную тяжесть, пульсирующую внутри головы, и не затмил собой способность рассуждать и здраво мыслить. Сила, что была ему дарована, оказалась даже больше, чем он мог прежде себе представить, и теперь оставалось только надеяться, что этого будет достаточно. Он не складывал печатей, не концентрировал чакру для создания дзюцу и даже толком не был уверен в том, как именно хочет добиться желаемого. Он просто прижал руки к земли и направил в нее все свое желание, всю свою глубокую и невыразимую любовь к деревне, всю свою волю огня. И земля отозвалась. Земля пробудилась и наполнилась соками, сладострастно вздыхая под руками мужчины, что так долго не желал одарить ее своей лаской. По всей Конохе земля разбухла, словно после долгого дождя, и изошла зеленью, что рванула ввысь даже сквозь пожар и безжалостные языки пламени. Широко и вольготно раскрывшиеся листья Всемирного леса мгновенно вобрали в себя огонь, словно спящий под землей гигант приблизился к пробуждению и сделал длинный шумный вдох. Там, где еще секунду назад, пламя с треском разрывало деревню на части, вдруг наступила тишина. И произошло это так неожиданно, что почти все сражающиеся, что еще не сложили оружие, в этот момент замерли на месте, озадаченно вертя головами и пытаясь сообразить, какая техника могла сотворить подобное. Хаширама медленно и устало поднялся на ноги. Он все еще ощущал природную энергию, циркулирующую внутри собственной системы чакры, и ее по-прежнему было куда больше, чем он мог потратить или удержать под контролем. Она рвалась из него, как в те далекие дни, когда из-под рук родился ядовитый лес, едва не поразившей своей скверной всю Коноху. Он с самого начала знал, что все будет именно так, и был готов к схватке, что неминуемо последует в наказание за его дерзость. — Я отдам тебе все, как и обещал, — прошептал он. — Но не здесь. Об этом мы не договаривались. Ты не получишь остальных, я не позволю тебе. Всемирный лес не отвечал ему на его языке, но Сенджу чувствовал, как тот смеется, и этот чудовищный смех заставлял трепетать листья на деревьях. Желания простого человека — даже такого, как Сенджу Хаширама — ничего для него не значили. Он не собирался более ждать или останавливаться. И собирался забрать все, до чего у него только получится дотянуться. В противоположном конце улицы появился человек в белой фарфоровой маске. Он выглядел запыхавшимся, как будто мчался сюда через полдеревни. — Первый Хокаге собственной персоной! — закричал он, ткнув в него пальцем. — Я догадывался, что без вашего присутствия мы не сможем решить этот вопрос! И рад, что не ошибся. Пришлось даже оставить незаконченным одно весьма любопытное сражение, но я не мог не засвидетельствовать вам свое почтение! — Кто вы? — спросил Хаширама. Язык уже едва ему повиновался, и мужчине казалось, что он чувствует горьковатый привкус трав во рту — давно забытый вкус яда, с которого все это началось. — Мое имя тебе ни о чем не скажет, глупый мальчишка. Можешь просто считать, что я твой злейший враг, овеществившийся ночной кошмар, — рассмеялся тот. — Я тот, кто все эти годы противостоял тебе из тени и в конце концов разрушил твой глупый солнечный мирок. С каждым шагом он все приближался, и Сенджу видел, как от переполнявших его эмоций человек в маске дрожит. Но когда он, поспешно и как будто с толикой раздражения сдернул ее с себя, стало ясно, что причина его дрожи кроется не только в волнении. Перед Хаширамой стоял раненый старик, возрастом годящийся ему в отцы. Он не знал его лица, но ему был знаком узор додзюцу, изменивший его глаза. — Мангёке шаринган, — произнес Первый. — Вы из клана Учиха, верно? — Верно, — кивнул Изаму. — Я то прошлое моего клана, которое ты так стремился уничтожить. Я величие и ярость, я красота и ужас, я то, что ты отправил на свалку истории. У тебя никогда не было права вмешиваться в наши дела и навязывать Мадаре свои глупые идеалы. Из-за тебя, только из-за тебя, — он ткнул пальцем в его сторону, — все это происходит сегодня. Такой самоуверенный, наглый и глупый мальчишка, как ты, заслуживает самого жестокого наказания! И сегодня я здесь, чтобы преподать тебе урок. — Все это... — Хаширама устало обвел рукой пространство вокруг себя, затянутое дымом. — Все это ради клана Учиха? Что за бред вы несете? Все эти жизни, все эти судьбы, все эти бесчисленные жертвы... — И этого все еще недостаточно! — высокомерно отозвался Изаму. — За то, что ты сделал с моим кланом, тебе и всем твоим родным стоило бы мучительно умереть десятки раз, и даже в таком случае вам бы не удалось в полной мере искупить свою вину. — За то, что я сделал... — повторил Хаширама, не веря своим ушам. — А что я сделал? Дал вашим людям дом, где их смогли принять и полюбить такими, какие они есть, невзирая на ужасы прошлого? Научил и их, и их соседей смотреть не на герб клана, а лицо того человека, с которым им теперь надлежало жить бок о бок? Искоренил предрассудки и дискриминацию, дал возможность всем Учиха почувствовать себя не проклятым кланом, но такими же, как и все — достойными любви и признания? Вы за это пришли мне отомстить и ради этого залили мои улицы кровью? Слушая его слова, Изаму с каждой секундой все больше распалялся, словно Хаширама поливал его семью отборной грязью, а в конце не выдержал и закричал: — Тебе удалось задурить голову Мадаре, но я не поддамся на эти слащавые россказни! Учиха было на роду написано править этим миром, а вам и подобным вам — преклоняться перед сильнейшими. И если бы не ты, Мадара бы стал величайшим из Учиха, чье имя было бы навсегда вписано в историю кровью побежденных им народов. Но ты... — Я убил его, — резко перебил его Хаширама. — И это единственное, в чем я действительно виноват перед вами и перед всеми остальными Учиха. — Убил? — рассмеялся ему в лицо Тень. — Ты в самом деле круглый идиот, Хаширама. Никому не под силу убить Учиху Мадару и уж точно не такому наивному дураку, как ты. — Что... Что вы имеете в виду? — нахмурился Сенджу. — Я видел, как он пал. Я своими руками нанес ему смертельный удар. — Я здесь не для того, чтобы раскрывать тебе глаза на очевидное, мальчишка. Я пришел, чтобы своими глазами увидеть миг твоего падения. И я своего не упущу. Он едва заметно кивнул головой, и Хаширама вдруг увидел множество людей, одетых в ту же самую форму, что и говоривший с ним Учиха. Они окружили его, пока он был занят беседой, и теперь все одновременно приготовились его атаковать. — Нет, стойте! — закричал Хаширама в тщетной попытке остановить неизбежное, но его, конечно, никто не послушал. Стихийные техники и метательное оружие, взрывные бомбы и ядовитые газовые капсулы — все это было выпущено в его сторону прежде, чем он успел сложить хотя бы одну защитную печать. Но правда была в том, что он и не собирался этого делать. Всемирный лес, что уже распробовал его чакру и готовился целиком забрать его себе, не мог позволить никому отобрать свой столь долго вожделеемый деликатес. Хаширама знал это, как знал и то, что, напав на него сейчас, эти люди совершили самую страшную ошибку в своей жизни. Он почувствовал ветви, пробившие его кожу, рванувшие во все стороны, кровожадно извивающиеся в движении. Они поглощали ниндзюцу, отбивали кунаи и сюрикены, но не останавливались на этом, потому что целью их была не защита Сенджу — а те, кто посмел покуситься на него. Крики Последователей мучительной какофонией зазвенели у него в ушах, когда, добравшись до них, хищные стебли принялись рвать их на части, дробя кости и прорастая острыми листьями сквозь плоть. Хаширама не мог им помешать, он не мог даже пошевелиться, потому что ноги его ушли в землю, переплетясь там с подступившими к самой поверхности пульсирующими от возбуждения корнями. — Что ты... Что ты такое? — с ужасом и отвращением пробормотал Изаму, отступая. — В мире очень много сил, о которых такие, как вы, не имеете ни малейшего представления, — выдохнул Хаширама. Он чувствовал ворочающиеся стебли и листья в своем животе и легких. Очень скоро он не сможет дышать и говорить, потому что у нее не останется органов, способных на это. — Вы гонитесь за призраком величия и мирового господства, но ни вы, ни я на самом деле и близко не подошли к настоящим богам. Они живут в земле, в облаках, в деревьях. Они древнее, чем вы можете себе вообразить. И они голодны... Он закашлялся, и с его губ слетело несколько влажных комковатых листочков, которые, падая на землю, тут же пускали корни и начинали тянуться ввысь. Изаму отступил, его вытаращенные от ужаса глаза были наполнены непониманием и отрицанием. Но то, что он видел, не оставляло ему ни малейшего шанса на ошибку. Он пробудил ото сна чудовище столь невероятное и ненасытное, столь невообразимое и жестокое, что у него даже не было имени. — Бегите... — выдавил через силу Хашрама, поднимая руку в его сторону, но видя лишь шевелящиеся ветви, покрытые орошенной кровью листвой. — Спасайтесь, пока еще не поздно... В ту самую секунду, когда грудь Бога Шиноби, разрывая его грудину и одежду, пробило ослепительно полыхнувшее красным соцветие, Изаму почувствовал, что вот-вот лишится разума. Он отступил на несколько шагов, запнулся о корень, что попытался ухватить его за ногу, а потом развернулся и бросился бежать, и змеящиеся по земле древесные побеги преследовали его, как затравленного зверя.

~ * * * ~

После того, как Иоичи увел Мито с крыши, они спустились в кабинет Хокаге, где их встретил Сарутоби Хирузен с остатками своего отряда. Узнав о том, что происходило наверху, он сперва выразил желание немедленно присоединиться к АНБУ в этом сражении, но потом отчего-то передумал. Может быть, его переубедило бледное, без кровинки лицо Мито, которая из последних сил держала себя в руках, не поддаваясь панике и отчаянию. А, может, его мнение изменилось, когда он услышал имя Данзо и одно это уже убедило его, что ситуация под контролем. — Он постарается увести бой с крыши и дать нам время, — произнес Хирузен, поддерживая Мито за плечи, когда та направлялась к креслу Хокаге. В последнем не было совершенно никакой необходимости, потому что шаг женщины был все так же тверд, но Сарутоби, который уже перерос ее на полголовы и был намного крепче и шире в плечах, видимо действовал скорее интуитивно, да и сама Узумаки ему не противилась. Однако, когда она вновь оказалась на месте главнокомандующего и заговорила, ничто в ее голосе и взгляде не выдавало ее усталость или тревогу. — Иоичи-сан, прошу доложить ситуацию. Из-за того, что карта деревни осталась наверху, у Яманака больше не было возможности наложить на нее свое дзюцу проекции, однако он по-прежнему мог телепатически связаться с большинство шиноби в деревне. — Эвакуация гражданских с улицы почти завершена, — отрапортовал он. — Вокруг больницы установлен тройной барьер. Судя по всему, доктор Кимура и ее подчиненные решили остаться там. — Хорошо, — кивнула Мито, напряженно хмурясь. В составе медицинской бригады было несколько человек из Узушио, что в свое время помогли им в войне против Страны Ветра, а впоследствии остались в Конохе, так что не стоило удивляться, что больница была вторым по укрепленности местом во всей Конохе. И стоило надеяться, что к ней, в отличие от резиденции Хокаге, не будет приковано столь пристальное внимание врага. — Бой за арсенал все еще идет, — меж тем продолжил Иоичи, не открывая глаз. Он, как и Мито, выглядел скверно — но в его случае виной был скорее перерасход чакры. Чтобы сохранять вертикальное положение, Яманака приходилось спиной опираться на стену, а его руки, сложенные в печати концентрации, помогающей поддерживать телепатическую связь, едва заметно тряслись. — Но это не самое плохое. Пожар распространяется быстрее, чем мы предполагали. Огонь разносит ветром по всей деревне, у нас не хватает ресурсов, чтобы сдержать его. — Сколько шиноби стихии воды сейчас не задействованы в боях? — коротко спросила Мито. Складка между ее бровями стала глубже, и Хирузен, который стоял рядом, внезапно подумал о том, что с возрастом Узумаки стала чем-то похожа на его бабушку — быть может, этим суровым выражением лица, которое у той появлялось в самые непростые и требующие колоссальной выдержки периоды ее жизни. — Около десятка, госпожа, — чуть погода ответил Иоичи. — В основном это генины, но также есть несколько джоунинов, которые работают в архивах и Академии. — Этого недостаточно, — недовольно мотнула головой женщина, закусив ноготь большого пальца, как бывало всегда, когда она нервничала. — Мы можем использовать воду из реки Накано, — подал идею Хирузен. — Не все шиноби воды умеют материализовывать достаточное ее количество из ниоткуда, как Тобирама-сенсей. Нам нужен источник. — Накано находится слишком далеко от большинства очагов возгорания, — покачала головой Мито. — Имея на руках всего десять человек, мы не сможем перенести ее воды так далеко. Нет, нужно... нужно что-то другое. — Она ненадолго задумалась, а потом ее лицо прояснилось, словно озаренное некой идеей: — Водопровод! Мы можем использовать воду в трубах, что тянутся через всю деревню. — Но... Но разве нам не придется пробить их, чтобы поднять воду к поверхности? — недоуменно уточнил Сарутоби. — Пробоины в трубах это не самая большая беда по сравнению с пожаром, — покачала головой Узумаки. — Иоичи-сан, немедленно передай всем свободным шиноби, владеющим стихией воды, мои указания. Пусть соберутся в отряд и проведи их по не охваченным боями улицам. Я также выделю трех человек из АНБУ, чтобы обеспечить им защиту от случайных столкновений. Пусть начнут с самых опасных очагов возгорания и держатся подветренной стороны. — Я передам, госпожа, — кивнул он и тут ушел в себя, активируя технику. Все трое прекрасно понимали, что даже в случае удачи десять человек все равно не смогут усмирить огонь до того, как он уничтожит половину деревни — это было физически невозможно. Но это единственное, что они могли сделать в текущей ситуации, и единственное, что им вообще оставалось. План по ликвидации пожаров был почти готов, когда дверь кабинета Хокаге распахнулась, и на пороге появился один из шиноби, что караулили вход в резиденцию внизу. На его плече повисла женщина в разорванном окровавленном кимоно, в которой Мито мгновенно узнала свою прежнюю соперницу, осужденную много лет назад по делу Последователей. — Тока-сан, что вы здесь делаете? — спросила она, ненадолго отрываясь от их с Хирузеном расчетов. — Хьюга Хидеши вернулся, — прохрипела она, почти всем своим весом опираясь на мужественно поддерживающего ее коноховца. На ее подбородке засохла кровь, от ссадины над правым глазом начало опухать лицо. А голос звучал невнятно и сдавленно, как будто ей было больно ворочать языком. Только сейчас Узумаки обратила внимание, что рядом с приведшим Сенджу шиноби стоял очень бледный маленький мальчик, крепко державшийся за его штанину. У него был совершенно пустой и бессмысленный взгляд, он словно бы вообще не понимал, где находится и что происходит вокруг него. — Хидеши-сан? — повторила она услышанное. — Вы уверены? — Я сражалась с ним. — Голос Токи был шелестящий, едва слышный, Узумаки больше читала по губам, чем слышала ее слова. Создавалось такое впечатление, что женщина вот-вот упадет в обморок. — Он в своем старом доме. Он ранен, но все еще опасен. Вы должны... должны послать кого-то за ним. — Я так и знала, что за всем стоят Последователи! — сквозь зубы процедила Мито, тряхнув головой, отчего бумажные печати возле ее лица встрепенулись и снова опали. — Чтоб их биджу разорвали! Проклятье! Она с силой ударила кулаком по столу, потом, словно смутившись собственной несдержанности, опустила голову и несколько секунд молчала, принимая решение. — Хирузен, — негромко позвала она после. — Ты справишься здесь без меня? — Но Мито-сан! — удивленно и как будто самую малость испуганно воскликнул он. — Вам нельзя покидать резиденцию Хокаге, это слишком опасно! — Это семейное дело, — выдохнула она. — Я должна разобраться с ним сама. Ты все знаешь, Хиру-кун, и ты намного способнее, чем тебе кажется. Я доверяю тебе, как доверяет тебе твой сенсей. Тобирама всегда говорил, что если бы ему пришлось выбирать, кого сделать Третьим Хокаге, ты был бы в первых строчках его списка. — Ох... — оторопел парень, явно не ожидавший такого внезапного признания. — Иоичи-сан тебе поможет, — кивнула Мито, уже принявшая для себя решение. — Позаботься о Токе-сан. Я постараюсь не задерживаться. Все произошло так быстро и внезапно, что Сарутоби просто не успел среагировать должным образом — подобрать весомые аргументы или хотя бы включить логику. Он просто наблюдал за тем, как женщина выходит за дверь, а потом вдруг почувствовал на себе вопросительный взгляд Яманака. — Ну что ж... — Он прочистил горло, ощущая, как внезапно обрушившаяся на него ответственность тяжелым грузом давит на позвоночник. — Что там с формированием отряда по устранению пожаров, Иоичи-сан? Мито спустилась на улицу в несколько длинных прыжков, не давая себе возможности передумать. Хьюга Хидеши! Как давно она не слышала этого имени, как давно не вспоминала об этом человеке. Как сильно ей хотелось забыть обо всем, что случилось тем летом, когда она, еще сама несмышленая девчонка, живущая в ощущении, что никому до нее нет дела и что весь мир против нее, только училась смотреть на вещи иначе, слушать свой собственный внутренний голос и не бояться быть той, кого не понимали или не принимали окружающие. Всего, что тогда произошло, было слишком много — она бы при всем желании не смогла справиться с этим одна. Но Хидеши, Хьюга Хидеши, ее дядя и человек, которого она возненавидела со всей искренностью своей страстной горячей души — все всегда замыкалось на нем. То, что случилось с Хидеко, то, что произошло потом со всеми ними. Последователи, суд, их сражение в бамбуковой роще, его бегство из деревни — и вот, спустя столько времени, Последователи, что вернулись в Коноху с триумфом и обратили воспоминания ее юности в пепел. Все это не могло быть просто случайным совпадением, Мито была в этом убеждена. Ошибки ее прошлого, кровавые, надрывные, ужасающие — все они ожили и теперь вновь клубились в ее душе. И была какая-то судьбоносная вселенская справедливость в том, что сегодня ее прическу украшала та самая заколка, которую Хидеко подарила ей на день рождения в тот проклятый год. Она отыскала его там, где и сказала Тока — в его бывшем доме, сейчас развороченном и разломанном прошедшей тут схваткой. Мужчина был ослеплен, его глаза превратились в две узкие опухшие багряно-красные щелочки, и потому он мог ориентироваться только по звукам. Их сражением даже нельзя было так назвать — это была казнь, в которой Мито с радостью приняла на себя роль палача. Она знала, что Хидеши мог обладать важной информацией о том, что и почему сейчас происходило в Конохе, но еще она знала, что на свете нет более хитрого, пронырливого, изворотливого и изощренного человека, который способен вывернуться даже из петли, используя свои воистину демонические уловки. Если она сохранит ему жизнь, то подвергнет опасности и саму себя, и всю деревню. Так она говорила себе в тот момент, когда резким отточенным движением вогнала заколку Хидеко ему в глаз. Но было и еще кое-что. Еще один голос, не слишком похожий на ее собственный, который смеялся без остановки, пока она била мужчину сцепленными в замок кулаками по голове. Это был голос Лиса, но одновременно — голос той свободной Мито, которая не верила в справедливость и систему, а верила только в то, что делала собственными руками. Которая упивалась кровью, разбрызганной на дощатом полу, и которая не собиралась никому позволять забрать у нее этот сладкий момент долгожданной мести. — Ты об этом говорила? — спросил скрипучий голос Девятихвостого. — Когда мечтала станцевать на обломках пылающего мира? Вот он, смотри. Твоя Коноха в огне. Разве не полнится твое сердце радостью и триумфом? — Ты и так все знаешь, — пробормотала женщина, не поднимая головы и отстраненно глядя на собственные руки, покрытые кровью и кусочками мозга Хьюга Хидеши. — Горят дома, но не Коноха. Она живет и будет жить в сердцах людей, и оттуда ее не выжечь ни тебе, ни мне, ни кому-либо другому. Она будет жить в его сердце вечно. Ты спрашиваешь, хотела бы я, чтобы ее там не стало? — Мито коротко горько усмехнулась. — Какая теперь-то уже разница? Мы все покорились его мечте. Даже я. Ее взгляд, расфокусированный и затуманенный непролившимися слезами, вдруг заострился. Мито негромко вскрикнула и отпрянула назад — сквозь разбитую, раздавленную силой ее ярости голову Хидеши пророс цветок. Нежно-голубой, как кимоно, которые любила носить Хидеко, прекрасный и ужасающий в своей горделивой кровавой стати. И Узумаки уже почти готова была поверить, что это ее сестра передает ей привет с того света и благодарит за то, что она сделала, если бы несколько мгновений спустя она не осознала, что цветы растут повсюду, а воздух переполняет густой и сильный запах свежей зелени. — Что... что происходит? — с тревогой в голосе пробормотала Мито, торопливо поднимаясь на ноги. Выглянув в окно, она увидела, как забор противоположного дома покрывает дикий плющ и как доски, сдавленные его хваткой, трещат и ломаются под его тяжестью. — Проклятье! — Она вскрикнула, ощутив, как гибкая зеленая лоза начала обвивать ее ногу, и, резким движением сбросив ее, инстинктивно запрыгнула на покрытый чехлом для мебели стол. — Что это? — Он пробудился, — прорычал Лис, и в голосе его звучала не только злость и досада, но и страх. Страх в голосе могущественнейшего из биджу! Было от чего потерять голову. — Твой муж... твой глупый мальчишка впустил его в наш мир! — Хаширама... — Мито вскинула глаза на окно. — Он вернулся. Он здесь! — Лучше бы его здесь не было, — рыкнул Девятихвостый, мотая головой где-то в глубинах ее естества. — Мне не нравится этот запах. Поторопись, принцесса. Если ничего не сделать, он вырвется на свободу. И тогда никому из нас не жить. Закрыв лицо руками, Узумаки выпрыгнула в разбитое окно. Прокатившись по мягкой земле сада, она тут же подскочила на ноги и, запрыгнув сперва на забор, а затем на крышу соседнего здания, огляделась. В глаза ей сразу бросилось исполинское дерево в нескольких кварталах восточнее того места, где она находилась. Оно вздымало свои гигантские ветви над Конохой, и деревенские домики на его фоне казались просто игрушечными. — Он там, — услышала она голос Лиса, но в тот момент это указание уже было ей не нужно. Те несколько минут, что понадобились ей, чтобы преодолеть разделяющее ее и древо расстояние, показались ей просто невыносимо долгими, растянутыми в пространстве как расплавленная резина. Все ее естество, вся ее суть были устремлены к тому, кто находился впереди, и она не ощущала ни боли, ни усталости, ни страха — ее несло вперед чувство куда более глубокое и всеобъемлющее, способное, казалось, сдвинуть с места целую гору. Когда Мито приземлилась на единственный, кажется, оставшийся не тронутым растениями островок земли посреди улицы, над которой возвышалось вознесшееся над Конохой чудовищное дерево, то сперва ничего и никого не увидела. Толщина его ствола была никак не меньше целого дзё, и боковые его части вдавились в заборы и стены домов этой улицы. Только сейчас, глядя на их обугленные черные остовы, Узумаки вдруг осознала, что огня больше нет. Пожары погасли, как по мановению руки, и лишь остатки дыма, разносимые ветром, еще напоминали о том, что недавно деревня была охвачена пламенем. А потом она увидела его. Крик, застывший у нее на губах, так и не вырвался наружу, но следующие несколько секунд Мито не могла сделать вдох, потому что в ее глотке словно бы застрял огромный горячий камень. Она не почувствовала, как, спалив в мгновение бесполезные бумажные печати в ее прическе, ее охватила алая чакра Девятихвостого и как потянувшиеся было к ней стебли хищных растений, отпрянули назад, словно обожженные ею. Сделав еще несколько шагов на негнущихся ногах, она протянула руку вперед. — Хаширама... Он вздрогнул, ее голосом приведенный в себя, и медленно открыл такие незнакомые, совершенно зеленые глаза. Тело его почти целиком растворилось внутри ствола огромного древа, став его полноценной частью, и лишь голова, левое плечо и рука все еще оставались снаружи. — Прости меня, — тихо выдохнул он, когда она, стиснув его руку, встала совсем рядом. — Прости, Мито. Я не нашел другого выхода. Я должен был спасти нашу деревню. — Хаши... — Слезы безостановочно текли по ее щекам, а слова путались в голове и застревали в горле. Не было, не существовало таких слов, которые могли бы выразить весь ее ужас, все отчаяние, все то горе, что, подобно лезвию меча, сейчас пронзили насквозь все ее естество. — Все в порядке, жизнь моя, — проговорил он, попытавшись улыбнуться. — Ему не вырваться. Я... я использую свою жизненную силу, чтобы... поставить печать и закрыть ему проход на землю. — Но... но ведь тогда твой дух останется там, внизу, — прошептала она, едва слыша саму себя. — Его всю оставшуюся вечность будут рвать на части эти проклятые деревья, пока от самой твоей сути, от всего тебя не останется... ни кусочка... — Я знаю. — Его улыбка стала как будто немного виноватой. — Но это то, что я могу сделать. То, что я должен сделать. Не плачь… Все… в порядке. Я справлюсь с этим, ты же знаешь. Это… мой выбор, любовь моя. — Нет, Хаши, нет, — затрясла головой она, и окутывающая ее чакра Лиса вспыхнула ярче. — Ты не можешь! Так нельзя. — Так нужно, Мито, — покачал головой он. Чувствовалось, что ему все тяжелее дышать и что лишь усилием воли он остается в сознании. — Я рад... рад, что смог повидать тебя напоследок. Позаботься о Тобираме. Скажи ему, что из него выйдет отличный Хокаге, но чтобы... чтобы он не засиживался на работе слишком долго. Жизнь за пределами кабинета так прекрасна... так прекрасна. Скажи ему это, Мито. Она уже ничего не отвечала, просто плакала, опустив голову и стиснув его слабеющую руку. А он все продолжал говорить: — Береги Цунаде. В ней наследие клана Сенджу и Узумаки. Она станет великой куноичи, если только... если сумеет справиться со своим крутым нравом. Скажи нашим детям, что я горжусь ими и что я никогда не осуждал тот выбор, который они для себя сделали. А еще скажи... — Хватит! — Она перебила его внезапно, и голос ее звенел от ярости. Мито вскинула голову, и он увидел, что ее золотые глаза изменили цвет, став кроваво-красными под стать ее волосам. Глазами демона, что спал внутри нее. — Замолчи, Сенджу Хаширама. Я не знаю, что ты там себе удумал, но я не позволю этой дряни сожрать тебя! Хочешь умереть героем и прославиться как мученик и спаситель? Катись к черту со своим героизмом! Я тебя не отдам. Я не отдам тебя ему! Она закричала в голос, и крик ее звучал, подобно грому, подобно звериному вою, подобно воплю всех женщин, чьих мужчин забрала бесконечная безжалостная война. Узумаки Мито ударила обеими ладонями по пульсирующему теплому стволу демонического древа, и ее чакра, смешиваясь с чакрой Лиса, раскаленной волной хлынула в него. Это не было каким-то дзюцу или печатью, это была голая разъяренная сила — та самая сила, что много лет жила внутри нее, отказываясь повиноваться нормам морали, правилам и ожиданиям. Сила истинного разрушения, что звалось свободой. Древо взвыло. Чакры Мито и Девятихвостого, переплетенные, взаимно дополняющие и усиливающие друг друга, жгли его изнутри. В них было слишком много людских эмоций — их ненависти, ярости и боли, скопившихся за многие-многие столетия с тех пор, как Десятихвостый был разделен на части и отпущен на свободу. Сопротивляясь, древо выбросило десятки шипастых стеблей, опутавших руки женщины, вгрызающихся в ее плоть, ломающих ее кости, рвущих их на части. Кровь ее потекла по коре, мешаясь с алой чакрой и почти мгновенно испаряясь от ее жара. Но Мито не отступила. Сжав зубы, упиваясь этой болью, что почти не достигала ее охваченного яростью сознания, она продолжала все глубже и глубже ввинчиваться внутрь проклятого дерева, готовая, если нужно, отдать всю свою чакру до последней капли. — Я помогу тебе, — услышала она слова Лиса. Девятихвостый, сидевший внутри и по-прежнему опутанный ее цепями, нетерпеливо постукивал всеми девятью хвостами и рычал сквозь неплотно прикрытые зубы. — Возьми столько моей силы, сколько нужно. Давай загоним эту гадость обратно под землю, принцесса. — Да, — кивнула она, и губы ее искривила злая ухмылка. — Дай мне все, что у тебя есть, и посмотри, как я станцую на его обломках. Еще секунду назад пузырившаяся алым, чакра Лиса вдруг стала золотой, вспыхнув ярко, словно новое солнце. Истекающее кровью тело Мито окутала непроницаемая плотная броня, и она почувствовала, как за ее спиной распускаются сразу девять великолепных лисьих хвостов. — Это наш мир! — закричала она, вкладывая в эти слова и свою чакру все те силы, что еще оставались в ней. — Жестокий, несправедливый, уродливый, неправильный! Мир людей, их страхов, отчаяния и злости! Мы мучаемся, ненавидим, завидуем и жрем сами себя. В нас столько дерьма, желчи и боли, сколько тебе в твоем вечном покое и не снилось. Так подавись, тварь! Чакровые цепи, что прежде удерживали Лиса внутри нее, сверкающим веером вырвались на свободу, опутав гигантское древо до самой кроны. Но сейчас они не вытягивали энергию, а наоборот — вливали ее, вдавливали, впихивали в оголодавшую глотку, разрывая ее на куски. Древо завопило от боли — она почувствовала это всем своим телом, почувствовала и засмеялась от восторга и удовольствия. А потом Всемирный лес, пробившийся в этом самом месте пространства в мир людей, высунувший наружу самый кончик своих бесконечных и бесчисленных лап, дрогнул и отступил. Он нырнул обратно под землю, извиваясь и шипя, признавая свое поражение перед женской яростью, выпестованной в веках и выраженной единым невыносимым криком, что потряс его до самого основания. Его древо, лишившись наполнявших его божественных сил, вдруг омертвело и перестало двигаться. Стало просто огромным деревом, выросшим посреди дороги, пустым и безжизненным. И наступила тишина. Оглушенная ею, Мито не сразу смогла прийти в себя. Несколько секунд она просто стояла неподвижно, по-прежнему упершись двумя руками в древесный ствол. Потом покачнулась и отклонилась назад, с трудом вырвав руки из опутавших их шипастых веток. Точнее — всего одну руку. Вторая так и осталась там, внутри, оторванная силой леса почти по локоть. Узумаки какое-то время ошалело смотрела на свой обрубок, слишком аккуратный и чистый, как если бы, отхлынув, сила Девятихвостого напоследок оказала ей небольшую услугу и не дала умереть от болевого шока и кровопотери. Но думать об этом прямо сейчас она не собиралась. Просто не могла. — Хаши. Хаши, все кончилось. — Покачиваясь на ослабевших ногах, она сделала шаг в его сторону, и на какую-то ужасающую долю секунды ей показалось, что муж уже ей не ответит. Но он все еще был здесь, и пугающая зелень пропала из его глаз. — Я больше... больше не чувствую его, — потрясенно выдохнул он. — Он... отпустил меня. В самом деле... он ушел... Ты... ты просто невероятная. — Мужчина слабо улыбнулся. — Я чувствую себя... полным дураком. Таким дураком, Мито. Она снова сжала его руку своей, спрятав от глаз Сенджу то, что сталось со второй. — Я поняла тебя, Хаши, — прошептала она, прижавшись своим лбом к его. — Я почувствовала это сегодня. Я обрела ее — свою волю огня. Прости, что не смогла понять раньше. Я сделала все, что было в моих силах, чтобы защитить нашу деревню. — Я тоже кое-что понял сегодня, — кивнул он, сожалея, что не может погладить ее по растрепавшимся, слипшимся от пота и копоти волосам. — О чем ты? — Она подняла на него свои золотые глаза, переполненные слезами и оттого сверкающие, подобно драгоценным камням. — Если бы у меня была еще одна жизнь, я бы провел ее с вами, — произнес Хаширама, и улыбка осветила его изможденное, такое постаревшее и иссушенное лицо. — С тобой и Мадарой. Мне очень жаль, что в этой жизни мне пришлось выбирать между вами и моей мечтой. Я не жалею о том, как прожил ее. Но знаю... я знаю наверняка, какой выбор сделаю в следующий раз. — Он сделал судорожный хрипящий вдох, словно собираясь с последними силами. — Только с вами я был по-настоящему счастлив как Сенджу Хаширама. И мне... мне было стыдно за это, потому что как Первый Хокаге я не имел права на сомнения в правильности избранного мной пути. Но я любил... я все еще очень люблю вас обоих. И кажется... кажется, теперь мне было бы достаточно и этого. Плечи Мито задрожали от сдавливающих ее грудь рыданий. Она не могла выдавить из себя ни слова. — Я... передам ему привет... от тебя... — Голос его становился все слабее, пока не превратился в едва слышный шелест листьев. — Нет, Хаши, нет! — в отчаянии закричала она, замотав головой. К черту все обещания, к черту предосторожности и страхи. — Он жив! Слышишь, он жив! Ты не убивал его. Он все это время был жив, и он простил тебя! Но Хаширама уже не слышал ее. Его лицо все еще было освещено мягкой мечтательной улыбкой, коснувшейся его, когда он заговорил об их семье, но глаза, лишенные искры жизни, остекленели и больше не видели прекрасное лицо жены. Его рука в ее судорожно сжатых пальцах обмякла и потяжелела. Узумаки упала на колени, уткнувшись лбом в кору мертвого дерева и прижимая искалеченную левую руку к груди. Она продолжала звать мужа по имени, пока голос и силы окончательно не оставили ее, и тогда она могла только беззвучно плакать, обессилевшая, раздавленная и совершенно сломленная. — Ничего не бойся, Хаши, — прошептала она, глотая слезы, — Ничего не бойся, я с тобой.