Сага об Основателях

Тобирама начинал терять терпение. Помощник скульптора уже несколько минут суетился вокруг него, шурша измерительной лентой и рассыпаясь в неловких извинениях, как будто тщетно пытаясь понять, почему его изначальные цифры, по которым шла разметка для каменной головы на Скале Хокаге, не совпадали с тем, что он видел сейчас. — Вы точно не ломали нос в последний месяц, Второй? — с тоской уточнил он, неловко переминаясь с ноги на ногу и теребя мерную ленту в пальцах. — Не припомню такого, — сухо отозвался мужчина, нахмурившись и сложив руки на груди. — Это все? — Да, — понуро подтвердил парень, опустив голову. — А, может, еще разок посмотрим? Ну вдруг я ошибся... — Четыре раза кряду? — саркастично уточнил Хокаге, изогнув бровь. — Ну мало ли... Может, это освещение не так падает или... А, может, вы лысеть начали, и у вас волос стало меньше? — Эта идея осветила его лицо надеждой, которая, впрочем, быстро угасла под обжигающе-ледяным взглядом темно-алых глаз. — Нет, не думаю, — отозвался Тобирама, как будто невзначай хрустнув пальцами на правой руке. — Все, понял, ухожу, — мгновенно вскинул руки помощник скульптора. — Все будет закончено до Праздника Цветущих деревьев. — Да, да, — отмахнулся от него Второй, возвращаясь за свой стол. Кланяясь и все еще что-то бормоча, парнишка исчез за дверью, и Тобирама наконец-то снова остался один. Его не оставляло ощущение, что кресло брата было ему велико — он словно бы утопал в нем, как если бы Хаширама был раза в три его больше. Сидя здесь, он порой чувствовал себя мальчишкой, который, пока старший брат вышел, тайком залез на его рабочее место, воображая себя полноправным его хозяином. Раньше такого не было. Но раньше Хаширама был жив. Присутствовал незримой тенью, подбадривал и наставлял, и все, что бы ни происходило в его отсутствие, всегда несло на себе его отпечаток — решая те или иные вопросы, Тобирама представлял, как потом будет рассказывать обо всем брату, на чем акцентирует внимание, что вовсе опустит и как все преподнесет. Он делал это подсознательно и раньше даже не замечал за собой такого. А теперь подобные его измышления неизменно утопали в безбрежной пустоте, что возникла в его душе там, где прежде было место Хаширамы. И не раз и не два за день Второй Хокаге вынужден был останавливаться, крепко сжимая пальцами кисть и прогонять из собственной головы мысли о том, как бы брата повеселило или расстроило то или иное событие. Здесь уже произошло так много того, о чем ему не суждено было узнать. Родились новые дети, выросли новые цветы, вышли новые книги и газетные статьи, прогремела первая в этом году гроза. И все то, что его брат заслуживал узнать, услышать и посмотреть, то, что ему, без всяких сомнений, пришлось бы по вкусу или даже вызвало недюжинный восторг, появилось в том времени, которое он не застал. Это отчего-то казалось Тобираме ужасно несправедливым. После того, как всему миру стало известно о безвременной кончине Первого Казекаге, убитого собственной подчиненной в припадке безумия, Тройственный союз окончательно начал трещать по швам. Без Рето, у которого с Первым Хокаге были едва ли не личные счеты, и Последователей, которые после гибели своего лидера предпочли уйти в тень и, по слухам, вернулись в Скрытый Водопад, развернутая против Страны Огня кампания потеряла своих главных инициаторов и энтузиастов, что разительно сказалось на идеологической составляющей войны и на силе пропаганды. Люди стали чаще задаваться вопросами о том, зачем и ради чего они воюют, а та «страшная тайна Сенджу Хаширамы», которая, по заверениям Казекаге, должна была отвратить от него весь мир, так и осталась тайной, поэтому многие — не только в Стране Огня, но и за ее пределами — теперь искренне скорбели о его смерти и называли ее величайшей потерей в истории. И, хотя на границах все еще вспыхивали короткие ожесточенные бои, когда погранзаставы и патрули ловили вражеские разведотряды, всем уже было понятно, что Первая Мировая война шиноби подходит к концу. Второй Райкаге, наследник Эя, первым объявил о своем желании подписать со Страной Огня мирный договор и таким образом выйти из Тройственного союза. Скрытый Песок пока не высказал своих намерений, но шпионы Тобирамы сообщали о том, что Второй Казекаге также хочет как можно скорее — и как можно бескровнее — закончить начатое его предшественником противостояние. Оставался только Цучикаге, но Коноха предполагала, что, оставшись без союзников, Скрытый Камень также сложит оружие. Сейчас было время дипломатов и высокопарных речей, а не воинов и звона оружия, и, кажется, впервые за долгие годы все страны готовы были говорить друг с другом откровенно. Смерть Хаширамы как будто отрезвила остальных Каге — если даже такой великий человек, которого при жизни называли Богом Шиноби, пал в бою, то на что следовало уповать обычным смертным? И стоила ли вообще их грызня его жизни? Тобирама находил это запоздавшее осознание и раскаяние исключительно лицемерным, но, покуда царившие в мире настроения сулили ему и его деревне мир, ему приходилось с этим мириться. Все трое его протеже, которых ему много лет назад так и не удалось собрать в единую команду, отличились при нападении на Коноху и были представлены к соответствующим наградам. Сарутоби Хирузен был удостоен звания джоунина и получил разрешение собрать собственную команду — с чем он пока не торопился, убежденный, что пока психологически не готов к подобной ответственности. Учиха Кагами стал правой рукой Амари и помогал ей вести дела в их клане, а также решать вопросы с периодически вспыхивающими на их территории беспорядками. Шимура Данзо был назначен одним из командиров АНБУ и был удостоен черного плаща, который в общей иерархии стоял всего на ступень ниже высшего чина — белого плаща. Второй Хокаге, пока не особо об этом распространяясь, планировал полностью отдать дела секретной службы в его ведение — после того, как убедится, что тот к этому готов. — Думаешь, это поможет ему простить тебя? — спросила Джина, покачав головой. — Я надеюсь, что подобное место сможет умерить его амбиции и хотя бы на время успокоить его гордость, — отозвался мужчина, откинувшись на спинку кресла Хокаге и сложив руки на груди. Шимура зашла к нему несколько минут назад — он вызвал ее в связи с поступившим от нее прошением о миссии. Но как-то так вышло, что их весьма неловкий разговор почему-то затронул Данзо. — Ему важно, чтобы имя его клана не ассоциировалось с предательством, — заметила она. — И я прекрасно его понимаю. — Думаю, теперь об этом волноваться нет смысла, — устало произнес мужчина и потер двумя пальцами ноющую переносицу. — Теперь это звание по праву отошло к Учиха. Ты и сама знаешь, сколько... с этим теперь проблем. — Знаю, — кивнула она, однако на ее лице не проступило и тени сочувствия. — А ты знаешь, что они это вполне заслужили. Особенно некоторые из них. Почувствовав, что разговор вот-вот может свернуть в не то русло, Тобирама сдвинул брови и сдержанно поинтересовался: — Что вообще за идея с миссией? Судя по твоему личному делу, ты в последний раз участвовала в боевой операции еще до изгнания из Конохи. После такого перерыва... Что заставило тебя подать прошение? Джина не смутилась — было видно, что она ожидала подобного вопроса. А потому ее голос прозвучал спокойно и уверенно: — Для восстановления Лист нуждается в деньгах. А деньги нам могут обеспечить только заказчики. Ты посылаешь на задания едва оперившихся генинов, но сомневаешься, стоит ли отправить человека с опытом? Но Тобираму было не так просто сбить с мысли: — Когда ты в последний раз тренировалась? Я имею в виду не просто зарядку или утренний бег, а полноценную боевую тренировку с использованием чакры и спаррингами? — Три дня назад, — без запинки отозвалась женщина. — Я держу себя в форме, хочешь проверить? Он сощурился, с помощью своих сенсорных способностей сканируя ее систему чакры. Она действительно выглядела неплохо, но Тобираму, тем не менее, не оставляло досадное чувство, что он что-то здесь упускает. — Джина... — не очень уверенно начал он. — Я не хочу подвергать сомнению твои мотивы и убеждения, но... Это ведь никак не связано с тем, что было между нами? Несколько секунд она молчала, глядя ему прямо в глаза, а потом громко рассмеялась, откинув голову чуть назад. — Ты меня поражаешь, Тобирама, — покачала головой она. — Не весь мир вращается вокруг тебя. Я хочу помочь своему клану и своей деревне. При чем вообще здесь ты? Он с усилием потер саднящие виски. Подобные разговоры всегда были ему в тягость, но ведь они так и не обсудили то, что произошло во время нападения на Коноху. Когда Джина пришла на похороны Хаширамы, намереваясь, судя по всему, утешить и приласкать его сломленного младшего брата, то увидела его в объятиях другой — и с тех пор они так и не поговорили. Сперва не было времени, потом находились другие отговорки. Но тянуть дальше было уже просто смешно. — Мне кажется, ты ждала от меня каких-то решительных действий, когда вернулась в деревню. То, что произошло в Амэ... — У нас был секс, — подтвердила она, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. — Он был хорош. Ты был хорош. Я ни о чем не жалею. И да, мне досадно, что за этим ничего не последовало. Но, полагаю, у тебя были свои причины? Он ответил не сразу, неосознанно сжав кулаки и опустив взгляд к столу. Он хорошо помнил то утро перед собранием пяти Каге. Как он сидел на краю ее постели, смотрел на медленно тлеющий серый рассвет и ощущал себя так паршиво, как, кажется, никогда в жизни до этого. Он думал, что все будет иначе. Что их наконец осуществившееся взаимное желание заполнит некую брешь в его душе, позволит ощутить столь необходимый ему покой. Но вышло совсем иначе. Задыхаясь от страсти, он едва не назвал ее чужим именем, и после этого все уже пошло наперекосяк. Он не хотел вспоминать Учиху, не хотел признавать, что даже здесь и сейчас, когда он овладевал другой женщиной, она все еще господствовала в его мыслях. Он должен был освободиться от нее, должен был доказать самому себе, что эта власть, которую черноглазая бестия имела над ним, конечна и преодолима. Осознанно пойти на подобное и причинить ей боль было для него легче, чем признаться самому себе в том, что он чувствовал на самом деле. Но уже там и тогда, в той комнате с зеленой дверью, Тобирама знал, что совершил ошибку. И что ни ему, ни Джине не стоило переступать тот порог, возле которого они стояли столько лет. Потому что прежде он мог тешить себя сладкой надеждой, что у него всегда есть другой вариант, есть тихая гавань, куда он может сбежать от всего того невыносимо яркого и мучительного, что воплощала в себе Амари и что она так настойчиво и упрямо пыталась пробудить в нем самом. А в то утро эта надежда развеялась как дым. Он наконец позволил себе взять то, что все эти годы оставалось лишь бесплотной, недосягаемой иллюзией — и не почувствовал ровным счетом ничего. — Джина, я не хотел... — начал было он, но она нетерпеливо перебила его, взмахнув рукой: — Нет, я не хочу этого слушать. Не унижай меня и не унижайся сам. Просто дай свое чертово разрешение на мою миссию, и я уйду отсюда. Никому из нас этот разговор не нужен. Тобирама молча кивнул. Потом снова опустил взгляд на ее прошение, которое все еще держал в руках. Он знал, что отпускать ее не следует. Что женщина не готова к миссии столько высокого ранга и что своим бахвальством и упрямством она просто пытается его позлить. Или убедить в чем-то. Но у него не было сил разбираться, в чем именно, и он не хотел продолжать этот разговор, понимая, что так причинит Джине лишь еще больше боли, которую та, бесспорно, не заслуживала. — Хорошо, — сдался он и оставил на лежащем перед ним листе бумаге оттиск печати Хокаге. — Я даю свое согласие на эту миссию. Но Джина... — Вот и отлично, — кивнула она, а потом развернулась и вышла из его кабинета, не дослушав, что он собирался ей сказать. — Будь осторожна, — недовольно закончил Тобирама, глядя на закрывшуюся за женщиной дверь. Возможно, Шимура ожидала, что он попросит у нее прощения за то, что случилось, и за то, что после всего, что ей и ее семье пришлось вынести в последние годы, он не смог найти в себе хотя бы искорки ответного чувства к ней. А, возможно, она в самом деле считала это дело законченным и не желала больше мучить их обоих ненужным переливанием из пустого в порожнее. В конце концов, что еще тут можно было сказать? Он так и не смог полюбить ее — хотя, видят боги, порой он очень об этом сожалел. Рядом с Джиной он бы почти наверняка не ощущал себя моральным уродом, предающим память своих братьев и родителей, но и лгать себе у него больше не было никакого желания. Тобирама любил Амари, любил всем сердцем и всем своим мужским естеством несмотря на то, что эта любовь делала с ними обоими, через какие границы и нормы заставляла переступать и сколь многое в них сломала. Это было похоже на проклятие, ниспосланное им на головы каким-то богом-трикстером, скучающим от безделья в своих чертогах, и Сенджу был бы безмерно счастлив избавиться от него раз и навсегда. Но всякий раз, когда ему это уже почти удавалось, его судьба разворачивалась на сто восемьдесят градусов и снова толкала его в объятия той, что была его жизнью и погибелью, его наказанием и даром, его мучением и высшим на этом свете удовольствием. Быть может, именно эта любовь мешала ему быть объективным, когда дело доходило до проблемы клана Учиха. Почти все взрослые боеспособные члены клана сейчас были официально зачислены в штат полиции, а значит находились под его прямым контролем и руководством. Это снизило уровень агрессии на улицах и позволило ему определить потенциальных смутьянов и дебоширов в рядах Учиха, однако не решило проблему в полной мере. Среди жителей деревни до сих пор находились те, кто считал виновными в пожарах и смерти Первого Хокаге не конкретных представителей их фамилии, а весь клан в целом. Согласно сведениям АНБУ, эти настроения не только не ослабли со временем, но и постепенно разрастались. Возможно, если бы Учиха реагировали на все это более сдержанно и с пониманием, дело бы обернулось иначе, но из-за того, что они принимали все нападки очень близко к сердцу, а их хваленая гордость не позволяла им закрывать на них глаза и требовала моральной компенсации за каждое случайное грубое слово, эскалация конфликта была неизбежна. И единственный выход из сложившейся ситуации Тобирама видел в том, чтобы временно изолировать Учиха и остальные кланы друг от друга. Поэтому, сперва под предлогом служебной необходимости, а затем уже просто прямым приказом, он вынудил большинство сородичей Амари переселиться на край деревни, в отдельный квартал. Молодым членам клана там дали бесплатное жилье, а более взрослым и уже осевшим где-то предложили разного рода льготы и прибавки к жалованью, в то же время ясно дав понять, что в ином случае возможны проблемы. — И все же мне не кажется, что это поможет, — отметила Амари, закончив отчитываться перед мужем о последних переселенцах, что согласились подписать нужные бумаги. — Некоторых мы снимаем с места буквально силой. Ты действительно думаешь, что проблема только в том, что мы ходили по тем же улицам, что и люди, мечтающие почесать о нас свои кулаки? Тобирама выразительно поднял брови, оглядывая свежий кровоподтек у нее на скуле. — Просто не поладила с почтальоном, — отмахнулась жена, поняв, куда он смотрит. — Ничего такого. — Если даже первой госпоже Конохи достается в уличных потасовках, это, по-моему, самый верный знак того, что пора что-то менять, — заметил он. — Не называй меня так, — попросила Амари, нахмурившись. — Первая госпожа это Мито, и она всегда ей останется. Мне совсем не по нутру быть... кем-то настолько значительным. В конце концов у меня никогда не получалось быть настолько... царственной, как она. Поэтому я согласна быть просто твоей женой, а все остальные регалии пусть останутся у той, кому они больше к лицу. — Она улыбнулась, склонив голову. Ее волосы, отросшие с лета и теперь опускающиеся чуть ниже плеч, перетекли вперед, ловя солнечный свет. — Проблема клана Учиха это не то, что можно разрешить за пару месяцев, — отозвался Тобирама. — Обо всем этом нужно хорошенько подумать, и у меня пока нет на это времени и моральных ресурсов. Переселение их клана в отдельный квартал это временная и вынужденная мера. Как... пластырь на ране, который должен не дать ей разойтись сильнее, но едва ли поможет с излечением. Сейчас меня больше волнует Райкаге и ситуация на востоке. — Вы смогли договориться о встрече? — уточнила Амари, хмурясь. — Да. Она пройдет на территории нейтральной Страны Рисовых Полей. Место и время выбираем мы, все шиноби Райкаге обязуются прийти без оружия и надеть сдерживающие чакру наручники на время переговоров. — А это... не перебор? — немного нервно усмехнулась женщина, заправляя волосы за уши. — После того, что они сделали — этого даже мало, — жестко произнес он, сжав губы в тонкую линию. — Я бы требовал их прийти голыми и сидеть все собрание в клетках, блокирующих дзюцу, но, полагаю, на это бы облачники уже не согласились. А нам... нам нужен этот мир, Амари. — Я знаю, — не стала спорить она. Потом легкой поступью обошла его стол и встала позади, обвив руками его плечи и шею. Наклонившись к нему, Учиха пощекотала своим дыханием его ухо, а потом уткнулась носом в его плечо. — Я люблю тебя, — тихо произнесла Амари. — И я знаю, что ты все сделаешь правильно. — Спасибо, — выдохнул он, откидываясь назад и закрывая глаза. Ее близость действовала на него успокаивающе — уже не будоражила так, как в дни их молодости, когда влечение между ними было так сильно, что буквально искрило и брызгало во все стороны. Теперь Амари была для него не только любовницей и объектом вожделения, но и другом, которому он доверял без оглядки и перед которым мог раскрыть даже не самые приглядные стороны собственной натуры, твердо зная, что будет понят и принят в той необходимой мере, что нужна любому человеку. — Когда вы уезжаете? — негромко спросила она. — Ты ведь останешься на Праздник Цветущих деревьев? Я хочу, чтобы ты стоял рядом, когда я буду запускать в небо свой небесный фонарик с желанием. — И чего ты пожелаешь? — улыбнулся он, все еще не открывая глаз. — Ты знаешь, — тихонько фыркнула она, чуть смущаясь. — Единственного, чего мне еще не хватает. Я отказываюсь сдаваться, Тобирама. И буду ждать и надеяться до самого конца. Он понял ее без слов и просто кивнул, мягко накрыв ее руку своей и потершись носом о ее теплую щеку. — Я тоже этого хочу, — произнес он. — И если хочешь, начнем стараться уже сегодня вечером. — Мужчина улыбнулся ей, и Амари могла поклясться, что эта улыбка была игривой и как будто даже немного предвкушающей. Она засмеялась, покачала головой и крепко поцеловала его, совсем не думая о том, что в кабинет Хокаге сейчас может кто-то войти. Этот миг принадлежал только им двоим.

~ * * * ~

Опадающие лепестки сакуры застревали у Мито в волосах, и она, порой ловя свое отражение в витринах, с легким недовольством отряхивала свою прическу. Сезон цветения подходил к концу, и большинство опавших цветков уже дожидались своего часа, собранные в большие мешки и готовые отправиться в последний полет, знаменуя собой завершение праздничной недели. Коноха все больше наливалась зеленью, которая скрывала нанесенные войной шрамы — наскоро отремонтированные дыры в стенах и крышах, так и не сошедшие пятна гари и глубокие выбоины в земле, оставшиеся после применения ниндзюцу. Глядя на это, Мито не могла не думать о неумолимой силе времени, что влекла их всех за собой. Даже самые грандиозные, самые чудовищные, самые жестокие поступки и события постепенно блекли и тускнели, превращались в столбики сухих цифр и дат в учебниках истории. Однажды и она сама станет просто именем, поспешно и бездумно внесенным в чью-то школьную тетрадь. Узумаки Мито, жена Первого Хокаге, первая джинчуурики Девятихвостого. Возможно, какая-нибудь юная куноичи сделает доклад о ее жизни и дрожащим голоском зачитает его перед скучающими одноклассниками, которых будет куда больше интересовать хорошая погода за окном, чем страдания и лишения какой-то незнакомой женщины, умершей много десятилетий назад. Значило ли это, что ее чувства не имели смысла и значения? Или, быть может, скоротечный бег времени, стремящегося все дальше и дальше, это не смывающие все воды, а красочное полотно? Длинный, искусно расшитый гобелен, разглядеть отдельные изображения на котором не составит никакого труда тем, кто действительно захочет это сделать? И ее история, рассказанная правдиво и искренне, безжалостно и беспристрастно, послужит для кого-то уроком — или вдохновением? И тогда нити ее судьбы еще вспыхнут, переплетясь с другими и пронизывая собой всю историю человечества долгие-долгие поколения после того, как ее самой уже не будет на этом свете? После того, как всех их уже не будет? Встретив мертвого Хашираму и поговорив с ним, сама Мито постепенно начала возрождаться к жизни. Ведь теперь ей было доподлинно известно, что он ждал их — их обоих — там, где водопад срывается в бескрайнюю бездну, наполненную звездами и золотистым туманом. Она могла справиться с утратой, зная, что та не продлится вечно и что перед самым концом они трое смогут еще раз сомкнуть руки и улыбнуться друг другу. Мито покинула больницу спустя неделю, за это время вернув тонус своему ослабевшему телу и теперь уже не нуждаясь в помощи со стороны. Она вернулась в Закатный дворец и какое-то время провела в одиночестве, разбираясь с накопившимися делами и письмами. Среди прочих обнаружился резной изукрашенный конверт с печатью даймё. В своем послании, отправленном еще прошлой осенью, он выражал свои соболезнования в связи с гибелью Первого Хокаге, а также давал понять, что если Мито захочется сменить обстановку, чтобы прийти в себя после всего произошедшего, то его дворец к ее услугам, и он сам будет счастлив принять ее у себя. Предложение феодала неожиданно заинтересовало женщину. С Конохой ее больше ничего не связывало — она приехала в эту деревню, чтобы стать женой Хокаге, и, надо полагать, его смерть снимала с нее эти обязательства. А сейчас с этим местом было связано слишком много болезненных воспоминаний, которые хоть больше и не сбивали ее с ног, не давая вздохнуть, но все еще заставляли ее сердце сжиматься и кровоточить. Поэтому возможность выбраться куда-то и на время окунуться в пышную и беззаботную жизнь столицы казалась весьма соблазнительной. Но прежде чем уехать, Узумаки следовало закончить одно дело, и именно в связи с ним она сегодня поднялась в резиденцию Хокаге, чего не делала уже много месяцев. На входе в кабинет Тобирамы она разминулась с тремя высокими шиноби, одетыми в непривычную ее глазу темно-серую униформу с расстегнутыми черными кожаными плащами поверх. От них пахло кровью — и чужой болью. Эти запахи Мито научилась распознавать безошибочно. — Кто это был? — вместо приветствия спросила она, заходя внутрь. Тобирама смерил ее быстрым изучающим взглядом и снова вернулся к своим бумагам. — Шиноби из отдела дознания, — коротко отозвался он. — Отчитывались о проведенной работе. — Отдел дознания? — искренне удивилась Мито. Еще полгода назад, когда она временно исполняла обязанности Хокаге, такого отдела в принципе не существовало. — Да, — кивнул он, не глядя на нее. — Мы неделю назад схватили отряд шиноби из Скрытого Камня на границах Леса Койо. Их разум был защищен мощным ментальным блоком, который было не под силу пробить даже главе клана Яманака. Я полагаю, что Казекаге успел поделиться с ними информацией об их техниках, пока Яро-сан состояла у него на службе. Но, как выяснилось, старые добрые пытки все еще прекрасно работают. После того, как мы вырвали одному из них шесть зубов и засыпали в его десны соли вперемешку с толченым стеклом, остальные запели соловьями. Голос его звучал безразлично и жестко, но Узумаки готова была поклясться, что услышала скрытую в них нотку удовлетворения. — Ясно, — не изменившись в лице, отозвалась она и кивнула. — Что вам удалось узнать? — Что Цучикаге в отличие от Райкаге и Казекаге пока не намерен опускать оружие. Так что теперь, когда точно известно, что Песок и Облако не собираются продолжать свои военные кампании против нас, у нас остался только один враг. Но куда более сильный и опасный, чем все прочие. Скрытый Камень почти не пострадал в предыдущих боях, и Первый Цучикаге по-прежнему верен своим прежним идеалам. Поэтому я планирую заключить союз со Страной Молнии, благо что сам Второй Райкаге на этом настаивает. А что ты хотела? — Я хотела поговорить о том, что произошло в той лаборатории, — негромко отозвалась она, глядя на него с некоторым сомнением, как будто не зная, с какой стороны лучше подойти к этому вопросу. — Мито, я уже говорил тебе, что не стану этого повторять. — Его лицо помрачнело, между бровей пролегла глубокая складка. — Мы оба должны отпустить его и жить дальше. — Я знаю, — покладисто согласилась она. — Дело не совсем в этом. Тобирама... Я не сенсор, но даже я почувствовала чужую жизненную силу внутри Хаширамы, когда мы с ним... говорили в тот раз. В основе этой техники лежит жертвоприношение, верно? Ты использовал тело живого человека в качестве основы? Второй Хокаге ответил не сразу, а когда заговорил, голос его звучал отрывисто и сдавленно, словно он ожидал, что Мито накинется на него с обвинениями: — Даже если так? — Чье тело ты взял? — Она склонила голову чуть набок, внимательно вглядываясь в его лицо. — Это важно? — уточнил Тобирама. — Для меня — да, — кивнула она. — Учиха Тадео. Я использовал в качестве жертвы Учиха Тадео. На несколько мгновений в кабинете Хокаге повисла тишина, и сквозь нее стало слышно, как разливаются трелями птицы за окном и весело подначивают друг друга будущие маленькие шиноби, запрыгнувшие на соседнюю крышу, чтобы собрать с нее опавшие лепестки сакуры. — Его клан будет искать его, — наконец произнесла Мито, чуть сузив глаза. — Я знаю, — качнул головой Второй. — Поэтому я попросил Амари с помощью шарингана скопировать его почерк и написать предсмертную записку, в которой он просит прощения за свой проступок и говорит, что хочет принять смерть как мужчина. Мы нашли похожее тело и использовали один из шаринганов, что Учиха собрали с погибших в августе. Инсценировали его самоубийство. — И Амари согласилась на это? — немного удивилась Узумаки. — Да. Более того, она это и предложила. — Ему не слишком нравилось говорить об этом, и мужчина явно бы предпочел, чтобы его невестка поскорее ушла, но Мито продолжала стоять на месте и смотреть на него с очень странным выражением в золотых глазах. — Ты сказал, что вы поймали разведчиков из Скрытого Камня, — негромко напомнила она. — Среди них есть куноичи? — Есть, — кивнул Тобирама, пока не понимая, к чему она ведет. — Вы собирались использовать их для обмена или казнить? — Голос Мито звучал все так же ровно, почти мелодично. — Я еще не решил, — признался Второй. — Мы выжали из них всю информацию, какую могли, но не думаю, что есть смысл тратить время и чакру наших медиков, чтобы придать их телам тот облик, в котором мы могли бы вернуть их на родину. — Мне нужна одна из них, — тут же произнесла Узумаки. — И твоя помощь. — Что ты задумала? — нахмурился мужчина, сложив руки на груди. — Есть один человек... человек из прошлого... Я должна поговорить с ней. Это очень важно для меня, Тобирама. Если ты поможешь мне, то я смогу с чистой совестью покинуть Коноху и обещаю, что тебе больше никогда не придется волноваться обо мне. Он какое-то время смотрел на нее с сомнением, прищурив глаза и едва заметно покачивая головой. Потом пожал плечами и кивнул. — Хорошо. Для исполнения техники мне понадобится частица тела усопшей. Кости или волосы. — С этим проблем не будет, — улыбнулась Мито, но улыбка ее была исполнена грусти. — Она похоронена в Конохе. Эта идея пришла в голову Узумаки не сразу. Первые дни после встречи с Хаширамой она жила, словно во сне, но в отличие от ее прежнего ступора этот сон был целительным и необходимым. И очнувшись от него, женщина смогла в полной мере проанализировать произошедшее — не только с эмоциональной, но и прозаической, технической стороны. Тобирама создал технику, способную возвращать мертвых к жизни — пусть ненадолго и не вполне полноценно, но это была прежде никому не виданная возможность перекинуть мост от мира живых к тем, кто ушел за грань. Мито оставалось только догадываться, в каких старых, погребенных под толщей лет свитках он выискал необходимые печати и слова. И сколько неудачных опытов провел прежде, чем рискнул призвать с того света душу собственного брата. И в то же время Узумаки прекрасно понимала опасность подобного рода техник. Дело было не столько в попрании законов природы или чем-то подобном — связанный крепкими узами с наложившим дзюцу воскрешения, воскресший из мертвых был обречен подчиняться его воле. И если бы Тобирама захотел, он мог бы превратить своего брата в безжалостную машину для убийств и отомстить его руками всем врагам Конохи — и никто бы не смог остановить или одолеть его. Попади эта техника в чужие руки, она могла превратиться в самое изощренное и жестокое орудие пыток — как для пойманной в силок души, так и для тех, кто прежде любил ее. И все же она не могла отказать себе в одной-единственной просьбе, одной-единственной встрече, которая бы поставила точку в истории, оборвавшейся на полуслове много лет назад. Мито настояла на том, чтобы присутствовать при наложении техники и видеть все с самого начала. Но когда в опечатанное барьером помещение закрытой лаборатории Конохи ввели молодую светловолосую женщину со слипшимися окровавленными волосами, ее сердцем на мгновение овладело сомнение. И, возможно, если бы пленная куноичи, уже порядком избитая и измученная, начала бы молить о пощаде, Узумаки могла бы и дрогнуть, но та вела себя с гордостью истинной дочери своих земель — твердая, как гранит, она опустилась на колени, лишь когда приведший ее АНБУ ударил ее по плечам бамбуковой палкой. Глядя на нее, Мито вдруг подумала о том, как сильно и быстро изменились порядки в Конохе после смерти Хаширамы. Его брат вел дела совсем иначе — он не спрашивал, но требовал, не уговаривал, но сразу наносил удар. И дело было не только в более жестком характере самого Тобирамы — мир слишком явно и однозначно дал понять им всем, чего может стоить доброта и вера в людей, отобрав у них человека, которого все они так любили. — Ты уверена? — на всякий случай все же уточнил Второй Хокаге. — Да, — кивнула она, бросив последний взгляд на пленницу. Ее судьба была предопределена, но разве то же нельзя было сказать о каждом из них? Тобирама начал складывать долгую последовательность ручных печатей, и Мито, наблюдая за ним, с некоторым удивлением отметила, что его техника воскрешения была во многом построена на структурных принципах фуиндзюцу и чем-то была схожа с той печатью, что удерживала Лиса внутри нее. А еще сочетала в себе некоторые элементы призыва и техники превращения. Это была сложная, громоздкая система, выверенная и отточенная до мелочей — создать нечто подобное мог только истинный мастер своего дела. А повторить — гений. Пленную куноичи окружили черные витиеватые линии фуиндзюцу, а вверх по ее телу заструились ловкие путы преобразующей техники, издалека напоминавшие то ли бумажные ленты, то ли бинты. Сжав женское тело, они начали ломать и перестраивать его, и Мито могла поклясться, что слышит треск ломающихся костей и рвущихся мышц — а, может, у нее просто разыгралось воображение. Наконец на белом, словно застывшая глина, лице проступили знакомые черты, разукрашивая и изменяя его. — Оставьте нас, — тихо попросила Узумаки, и Тобирама, кивнув все еще стоявшему рядом АНБУ, вместе с ним покинул комнату. — Здравствуй, сестренка, — произнесла стоявшая в черном круге девушка, чьи светлые глаза особенно ярко выделялись на фоне темно-серых белков. — Хидеко-чан, — с нежностью и глубокой печалью произнесла Мито, подходя ближе. — Здравствуй. Смерть не смогла изуродовать и изничтожить ее красоту — даже с оттенком тлена и сопровождаемая густым запахом кладбищенских лилий, Хидеко по-прежнему была прекрасна. Она не постарела ни на день с момента их последней встречи, и сейчас, глядя на ее застывшую в вечности красоту, Мито особенно остро ощущала собственный возраст. — Зачем ты призвала меня? — спросила Хидеко. Она не выглядела растерянной, испуганной или безумной — такой, какой была в последние недели своей недолгой жизни. Словно бы смерть сгладила все углы в ее душе и открыла нараспашку все прежде запертые двери. — Я хотела сказать тебе. Я убила его, — отчетливо выговаривая каждое слово, сказала Узумаки. — Я отомстила за тебя, сестренка. На мгновение лицо Хьюга заволокло пеленой сомнения, но потом она мягко уточнила: — Ты говоришь о моем отце, верно? — Да. Я знаю, что это он виноват в твоей смерти. Что он приходил к тебе в то утро. Я... — У нее перехватило дыхание, и глаза вдруг обожгло слезами — непрошенными и острыми. Она на несколько секунд задержала дыхание, чтобы не дать эмоциями прорваться наружу. Но, когда заговорила снова, голос ее был севшим и тихим: — Прости, что не уберегла тебя, сестренка. — Ты здесь ни при чем, Мито, — тихо отозвалась та, склонив голову. — Мне стоило... стоило рассказать тебе обо всем с самого начала. Не прятаться за сладкими иллюзиями своей долгожданной свободы. Я так мечтала... вырваться из дома, так много думала о том, что смогу сделать для мира... Я не заметила теней, что прятались у меня под ногами, и они пожрали меня. Но в том нет твоей вины. — Хидеко... — Узумаки сомневалась еще секунду, а потом порывисто приблизилась к ней и обхватила руками ее хрупкое худенькое тельце, пахнущее землей и мертвыми цветами. Хьюга доверчиво прижалась к ее теплой груди, но потом достаточно быстро отстранилась — словно чувствуя, что у них нет лишнего времени, которое они могли бы потратить на эмоции. Взяв сестру за руку, она повела ее за собой и усадила рядом. Кожа Хидеко больше не была такой нежной, как при жизни, она шелушилась и осыпалась пылью, но Мито и не думала разжимать пальцы, даже когда в том уже не было никакой нужды. — Я расскажу тебе о моем отце, — произнесла Хьюга, серьезно глядя на нее. — Расскажу то, что не смогла раньше. Я не хочу, чтобы ты винила себя в моей смерти, Мито. И никогда не хотела. То, что произошло тем летом, было ужасной, жестокой трагедией, но в ней было всего два участника — я и мой отец. — Она ненадолго замолкла, собираясь с мыслями и хмурясь. — Я любила его. Каким бы строгим и бессердечным он порой ни был, я с самого детства любила его и мечтала быть для него достойной дочерью. И потому я слушалась его, чего бы он ни просил. А он... — Лицо Хидеко напряглось, а потом снова расслабилось, словно потревоженная камнем водная гладь. — Он по-своему заботился обо мне. Когда у меня впервые начались женские кровотечения, он сказал, что теперь будет лично присматривать за мной и... за моей невинностью. Он очень боялся, что кто-то захочет покуситься на нее — или что я отдам ее по своей воле. И... Он заставлял меня показывать ее ему. — Показывать что? — не поняла Мито, нахмурившись. — Мою невинность, — улыбнулась Хидеко, и от ее нежной трогательной улыбки у Узумаки перехватило дыхание. — Он заставлял меня ложиться на стол в его кабинете, снимал с меня нижнюю юбку и... проверял. Иногда просто смотрел, иногда... трогал меня там пальцами. Говорил, что так положено и что в этом нет ничего такого. Мне было... было ужасно стыдно, и после первых разов я не могла сдержать слез, когда он отпускал меня. Но потом... привыкла. — Она качнула головой, словно поражаясь самой себе. — Убедила себя, что все в порядке. Что он мой отец, а значит не может мне навредить. Что это такой... способ оберегать меня. — Он ведь не... — Мито задохнулась от возмущения. — Он же не тронул тебя? Не воспользовался тобой? — Нет, — покачала головой Хидеко. — Не посмел. Но однажды я... не сразу ушла. Какое-то время стояла около его кабинета и... услышала что-то. Он стоял вполоборота, и я сквозь щелочку в фусума не видела, что он делал. Но он так... странно двигал рукой. И эти звуки... Теперь-то я понимаю, в чем было дело. И что за странная белая жидкость потом выплеснулась на стол. Но даже тогда я знала, что это что-то... порочное. Что-то грязное. И что рано или поздно ему перестанет этого хватать. Поэтому я написала тебе то письмо и приехала в Коноху. Мне хотелось забыть обо всем, что я видела. Я сумела убедить себя, что все нормально и что мой отец — хороший, достойный и благородный человек. Я так хотела верить в это, что... У меня просто не хватило смелости признаться тебе в том, что происходило на самом деле. — А Мадара? — тихо спросила Узумаки. — Неужели ты в самом деле... влюбилась в него? — Мадара. — Губы девушки тронула нежная и немного мечтательная улыбка, и ее сестра вдруг почувствовала приглушенный укол ревности. Глупый и бессмысленный, но отчего-то ощутимый. — Он был полной противоположностью моего отца. Если тот был ярким слепящим светом, безжалостным и высвечивающим самые потаенные уголки моей души, то Мадара... Мадара был спасительной темнотой, принявшей мою испорченность. Он думал, что взял меня невинной, но я уже была грязна, когда пришла к нему. Я не так себе все это представляла, но когда поняла, что он видит и желает меня настоящую, то просто... не смогла отказаться от этого. Я позволила себе утонуть в той грязи, от которой так берег меня мой отец. Может быть, тоже ему назло. А, может, потому, что тогда мне казалось, что любовь и не может быть иной. Ее тонкие белые пальцы, оставляя за собой пыльный шлейф в воздухе, потянулись к шее, и Хидеко, словно бы только сейчас вспомнив, чем все закончилось, снова погрустнела. — В одном я уверена, — продолжила Хьюга, чуть помолчав. — Ты не виновата, Мито. Ни в том, как сложилась моя жизнь, ни в том, в каком обличье явилась смерть. Мой отец попытался взять меня силой в то утро, и я поняла, что я никогда и никуда не смогу сбежать от него. Я видела это в его глазах — он больше не собирался выдавать меня замуж даже за самого даймё. Он хотел, чтобы я принадлежала лишь ему одному. И он бы получил все, чего бы ни пожелал. Потому что я была слишком слаба, чтобы ему сопротивляться — и потому что я все еще любила его, своего глупого, развращенного, отвратительного отца. Я не могла этого допустить. Не могла пасть так низко. Поэтому я сделала то, что сделала. Мой разум распадался на части, как и моя сила воли, и это был единственный выход, который я видела. Единственный способ сбежать от него туда, где он бы не смог достать меня. — Но мы же... мы же могли хоть что-то сделать, — прошептала Мито, обессиленно качая головой. — Нет, не могли, — категорично возразила ее сестра. — Я бы никогда не осмелилась заговорить, и он бы все равно забрал меня. Не кори себя. Все это... слишком далеко в прошлом. Теперь, раз мой отец мертв, я тоже могу отправиться за ним и оставить свое посмертье. Я отомщена, и я благодарна тебе, что за все эти годы ты не забыла меня, сестренка. Узумаки улыбнулась сквозь слезы и нежно провела ладонью по сухой щеке Хидеко. — Какое оно? — тихо спросила она. — Твое посмертье? — Это сад, — ответила она, и лицо ее осветилось радостью. — Тянущийся во все стороны, наполненный солнцем и красками. Тот сад, где ты заботилась обо мне и где боролась за меня, даже когда я сама уже не могла это делать. Там нет грязи и боли, и воздух там пьянит своей свежестью. И самое главное, что там он не смог меня достать. Не жалей ни о чем, Мито. Жизнь слишком коротка и слишком прекрасна, и ты была самым прекрасным, что случилось в моей собственной судьбе. Женщина помотала головой, но у нее не хватило дыхания и сил, чтобы поспорить с этим. Она продолжала сжимать в своих пальцах руку сестры, и старая рана, что многие годы ныла глубоко в ее душе, наконец-то понемногу затягивалась.

~ * * * ~

— Эй, поберегись! Амари едва успела пригнуться, когда над ее головой молодецки просвистел брошенный со второго этажа деревянный ящик. После падения на землю его тяжелая крышка с гулким стуком откинулась, являя миру какие-то впопыхах свернутые простыни и продолговатые жесткие подушки, которые шиноби обычно клали себе под шею на ночь. Все это великолепие сопровождал густой запах плесени и сырости. — Нашел в стенном шкафу, — радостно сообщил высунувшийся из окна Кагами. — Как думаете, сенсей, мог на этом спать сам Учиха Мадара? — Судя по их состоянию, на них спал еще его дедушка, — скривилась женщина, не решаясь прикоснуться к отсыревшему белью и ногой отодвигая ящик в сторону. — Мда, на клад не похоже, — согласился молодой человек со вздохом, а потом его голова снова исчезла. — Может, Большому То повезло больше, — донесся его приглушенный голос чуть погодя. Бывшая команда Амари сама вызвалась ей помочь, когда стало известно о том, что постановлением Хокаге следовало освободить центральный особняк клана Учиха. После того, как большинство ее сородичей были добровольно или силой переселены на окраину деревни, здесь собирались устроить музей истории Конохи, но для этого здание следовало отмыть и привести в порядок, чем в основном занимались добровольцы. И Амари, которая недолго, но все же жила здесь вместе со своим наставником, не смогла побороть в себе желание быть к этому причастной. Воспоминания здесь обитали повсюду. Вот на этой веранде они с Мадарой любили сидеть по вечерам — когда он жаловался ей на бесконечный список скучных дел главы клана, а она, как могла, подбадривала и успокаивала его. В те годы ничто не заботило ее так сильно, как его душевное состояние и настроение. Мадара был центром ее мира, ее кумиром и предметом обожания. В отличие от многих других ей не нужно было, чтобы он вел Учиха к мнимому и неясному величию — она и так готова была ловить каждое его слово и соглашаться со всем, что он говорил. И если бы, уходя из деревни, он тогда позвал бы ее с собой, она бы почти наверняка ушла бы с ним. Возможно, сомневалась бы и не сразу дала ответ, но в конце концов все равно бы надела дорожный плащ, собрала пожитки и ни разу бы не оглянулась. То, что он оставил ее здесь, предоставив самой себе, стало поворотным событием для формирования ее личности. Только оставшись в одиночестве, без ощущения его крепкого темного крыла над своей головой, Амари смогла наконец заглянуть в саму себя и задаться вопросом о том, что она собой представляет. Много лет после она странствовала по миру, соглашаясь почти на каждую миссию, что попадала в поле ее зрения, в поисках ответов на вопросы, что прежде совершенно ее не волновали. Учиха пыталась понять, кто она такая, чего хочет от жизни и к чему стремится теперь, когда ее учитель и лучший друг пошел своим путем, оставив ее позади. Глядя на других людей, слушая их истории, засыпая под таким разным и в то же время одним и тем же небом в разных частях света, она по кирпичику, по крохотному кусочку собирала себя воедино. Первым шагом к истинной себе стала новая стрижка — обрезав волосы и взглянув в тот день на свое отражение, Амари вдруг с удивительной ясностью осознала, что дороги назад нет. Что ее детство закончилось и что теперь в мире есть только один человек, кто мог о ней позаботиться — она сама. Прежние годы оставили о себе напоминание в виде изогнутого шрама между правым глазом и ухом — касаясь его, она вспоминала Мадару и их глупые бессмысленные перепалки о том, стоит ли юной Учихе идти в бой. Он так боялся потерять ее после смерти Изуны. Но, когда пришло время уходить, не позвал с собой. Быть может, именно этот факт и последовавшие годы одиночества ослабили ее связь с ним. И поэтому, когда ей сообщили о его смерти, боль не разорвала сердце Амари на клочки — и оказалась недостаточно сильной, чтобы пробудить мангёке. Но здесь и сейчас, стоя по щиколотку в мягкой траве и глядя на распахнутые окна их общего дома, женщина не могла выбросить его образ из своей головы. Ее терзало любопытство — что бы он сказал, узнав, кем стала его единственная ученица? Или, как и другие Учиха, за глаза называл бы предательницей за то, что она выбрала своего мужа, а не свой клан в нынешнем противостоянии? Но разве могла она поступить иначе? Тобирама сумел справиться со своей ненавистью и переступить через тела братьев и матери, чтобы быть с ней и признаться в своих чувствах. После такого она не могла не поступить так же. Их любовь была важнее всех клановых связей и обязательств. И она была готова на все ради нее, пусть порой это означало обманывать тех, кто ей доверял. — В основном только крысиные норы и дырки в полу, — сообщил Акимичи Торифу, выходя из двери в противоположной части дома и отряхивая свои пыльные темные штаны. Сегодня он был без своего традиционного кланового головного убора, и его пышные каштановые волосы едва заметно кудрявились на концах. Как и все Акимичи, Торифу был обладателем крепкого коренастого телосложения, а его тугой округлый живот порой напоминал Амари о лоснящихся черных китах, что плавали в северном море. — Да, ремонт бы тут совсем не помешал, — согласился Кагами, чей размазанный силуэт мелькал сквозь открытые ставни. — Но в целом все не так плохо, учитывая, как давно тут никто не жил. А где была ваша комната, сенсей? — Вон там, — указала рукой Амари. Память услужливо подбросила ей очередной яркий образ — как она выходит на веранду, раздвигая сёдзи, и делает зарядку, глядя на медленно светлеющее небо, а потом отправляется на пробежку по крышам — до Скалы Хокаге или до реки. В те годы все было таким понятным и однозначным, каждый день походил один на другой, и она, хоть и была загружена чужими проблемами и делами клана, ощущала себя на своем месте и ни в чем не сомневалась. Не то что сейчас. — Странно думать, что здесь больше не будут жить Учиха, — задумчиво проговорил Кагами. Перемахнув через подоконник второго этажа, он приземлился рядом с Амари, пружинисто выпрямившись и привычным жестом откинув назад мягкую волну вьющихся волос. — Решение Хокаге показалось мне... поспешным и каким-то слишком радикальным. — Он сдерживает накаляющуюся ситуацию, как может, — пожала плечами Амари. — Нужно подождать, пока люди успокоятся и перестанут искать виноватых. После августовских событий еще и года не прошло, а Учиха сыграли в них... к сожалению, далеко не самую достойную роль. Впрочем, ты сам все видел. — Видел, — серьезно согласился он. — Но не думал, что дойдет до такого. Ведь на нас напали вражеские шиноби, а не свои же! А люди сейчас ведут себя так, будто ответственность за все произошедшее лежит целиком и полностью на плечах нашего клана. — Потому что они рядом и на них можно наброситься с кулаками, а эти абстрактные «вражеские шиноби» за тысячи ри отсюда, — заметила она. — Людям нужно на ком-то выместить свою боль, а Учиха — идеальный козел отпущения, как ни крути. — Это неправильно, — помотал головой ее ученик. — Я надеюсь, что однажды смогу это изменить. Стану новым главой клана и заставлю людей увидеть нас настоящих. Такими, какими нас видел Первый Хокаге, а не такими, какими нас выставляют сейчас. — Если у кого это получится, так у тебя, Кагами, — улыбнулась Амари, потрепав его по щеке. Порой ей приходилось напоминать себе о том, что он уже не маленький мальчик, которого она учила метать в цель его первый кунай, но взрослый мужчина, женатый и готовящийся стать отцом. Было непривычно и немного странно осознавать, что в его голове могут крутиться по-настоящему серьезные и глубокие мысли, способные изменить их мир и предложить клану Учиха более справедливое и светлое будущее. Кагами мог стать именно тем лидером, который бы умел не только слушать своих людей, но и сдерживать их эгоистичные жестокие порывы — в нем хватало и доброты, и твердости, и в иные моменты он чем-то напоминал Амари Хашираму. Быть может, не во всем его божественном великолепии, но в том земном воплощении, которого было вполне достаточно. — Вы ведь мне поможете, если что, сенсей? — Он улыбнулся немного скованно, как будто смущенно. — Вы же помогали Мадаре-сама, когда он стоял во главе клана. — Да, — кивнула она и снова перевела взгляд на молчаливую громаду опустевшего дома. — Только это было очень давно. Ее слова окрасили воцарившуюся после тишину нотками светлой грусти. Женщина смотрела на полосы солнечного света, медленно двигавшегося по половицам веранды, опоясывающей внутренний сад, и на то, как легкий апрельский ветерок волновал вьющиеся пряди волос Кагами. Казалось просто невероятным, что прошло уже столько времени с тех пор, как это место было наполнено жизнью и чужими голосами. А еще было странно, что Амари почти не вспоминала то большое поместье Учиха, где жил их клан до строительства Конохи — а вот этот дом и этот сад вызывали у нее столько противоречивых волнующих эмоций. — Куда это девать? — деловито уточнил Торифу, поставив на свое могучее плечо тяжелый скрипящий ящик с заплесневевшим бельем. — На свалку, — пожала плечами Амари, инстинктивно отшатываясь в сторону от волны неприятного запаха. — Точно не хотите проверить, что там внутри, сенсей? — на всякий случай уточнил Акимичи. — Одни воспоминания, полагаю, — пожала плечами она. — А этого добра мне на сегодня хватит. — Ладно, — согласился он и зашагал к двери, ведущей через внутренний коридор на улицу, величественный и статный, как большой добрый медведь. — Сенсей, как думаете, она еще работает? — меж тем окликнул ее Кагами с другого конца сада. Учиха обернулась и увидела, что он аккуратно снимает тонкие изящные лозы вьюнка с потемневшей от времени металлической колонки. Здесь Мадара, любивший гулять по саду босиком, обычно мыл ноги — и здесь же шиноби набирали воду для умывания по утрам до того, как водопровод стал привычным удобством в каждом доме. — Сложно сказать, — улыбнулась она, тоже приближаясь. Опустившись на корточки, женщина сковырнула легко отслоившуюся с металла ржавчину и задумчиво растерла ее в пальцах. — Можно попробовать. — Жаль, что я не владею водными техниками, — покачал головой Кагами. — Я слышал, что Второй сам лично поднимал из скважин воду для многих колодцев в деревне. Может, и для этого тоже. — Вот уж сомневаюсь, — коротко рассмеялась она, качая головой. — Он же знал, что в этом квартале будут жить Учиха. Готова спорить, в те времена, когда деревня только строилась, он бы и палец о палец ради нашего клана не ударил. Если только брат его не заставил. Она несколько раз нажала на ручку, которая должна была качать воду, но из колонки донеслось только глухое недовольное шипение и не более того. — Она внутри поди вся рассохлась, — покачала головой Амари. — Да и вода могла уйти за столько-то лет. Жаль. — Придется таскать из-под крана, — резюмировал Кагами. — Нестрашно. Следующие два с лишним часа они провели за влажной уборкой. В какой-то момент к ним присоединился вернувшийся Торифу и еще несколько добровольцев, которые были не против потратить свой законный выходной на старый грязный дом. Солнце, утром поднявшееся из-за правого крыла здания, уже начало клониться к противоположной его части, и его свет становился все более насыщенным и плотным по мере того, как к прозрачному желтому примешивались золотисто-оранжевые оттенки. С улицы доносились веселые детские голоса — деревенская ребятня собирала последние облетевшие лепестки, готовясь к завтрашнему празднованию, и Амари несколько раз ловила себя на том, что улыбается, вслушиваясь в них. После того, как Академию восстановили после обрушения, вопрос об отдельном здании для конохских сирот встал особенно остро. Умино Эцуко настаивала на том, чтобы приют был организован где-то отдельно, и на этот раз большинство учителей оказались на ее стороне. Амари знала, к чему все идет — на следующем голосовании о продлении полномочий ей уже не вырваться вперед по количеству сторонников. Женщина принимала это спокойно. После того, что случилось в школе этим летом, ей и самой было непросто вернуться к исполнению своих обязанностей, потому что она не могла избавиться от ощущения, что подвела тех, кто ей так безоговорочно доверял. Ведь Эцуко оказалась права — нужно было увести детей и попытаться доставить их в убежище. Если не сразу после начала атаки, то уж наверняка после того, как Норудэ из Белых Песков едва не похоронил их заживо в первый раз. Но в тот момент все ее мысли были о Тобираме, да она и представить не могла, что его брат может погибнуть, а его древесное дзюцу — развеяться. Дети выжили лишь благодаря учителям, укрывшим их своими защитными техниками. Но среагируй они на секунду позже, на совести Учихи было бы куда больше смертей. И после таких событий, которые словно бы делят жизнь на до и после, ей однозначно требовалось сменить обстановку и позволить кому-то другому взять ответственность за происходящее. Поэтому она согласилась с идеей Эцуко и лично ходила говорить о приюте с Тобирамой. Второй пусть и не слишком охотно, но согласился выделить денег на строительство и одобрил составленный рабочей группой проект. Фундамент будущего здания планировали заложить уже этой весной, а пока оставшиеся без родителей ребятишки — число которых разительно выросло после нападения на Коноху — кочевали из одного полуразрушенного пустого дома в другой, сопровождаемые воспитателями из гражданских. Многие из них уже и не помнили о том, что произошло летом, и иногда, вызывая колючие мурашки у взрослых, со всей своей детской наивностью спрашивали, почему в стенах так много дырок, а в некоторых комнатах пол проломлен почти до земли. Амари старалась навещать их почаще — и сегодня, закончив свою часть работы, она тоже решила сделать небольшой крюк и завернуть к своим воспитанникам. В том, что Академия и приют наконец будут официально разделены, были и свои плюсы — она уже попросила у мужа дозволения присматривать за сиротами. В конце концов, эти дети были все равно что ее собственные, так долго и так пламенно она отстаивала их судьбу сперва перед лицом учебного совета, а потом в кабинете Хокаге. Бросить их после всего было бы просто подло, да и сама Амари, честно говоря, пока слабо себе представляла, чем будет заниматься после того, как ее неизбежно попросят освободить директорское кресло. Сперва она всерьез подумывала вернуться к стезе куноичи — тем более что бои на границах Страны Огня до сих пор шли, а Скрытый Камень не торопился протягивать им руку дружбы. То, что произошло в тот августовский день на внутреннем дворе Академии, когда она позволила себе проявить свою истинную природу и в полной мере доказала свою принадлежность к самому жестокому и кровожадному клану Страны Огня, еще долго не отпускало ее. Амари хотела сражаться, хотела ощущать тяжесть меча в своей ладони, хотела вдыхать полной грудью запах чужой крови и гари. Она провела несколько месяцев в интенсивных тренировках, восстанавливая свою былую форму — но буквально за неделю до того, как нужно было отправляться на первую утвержденную миссию, вдруг поняла, что не хочет оставлять Коноху. Тобирама был здесь совсем один, и, если бы она опять ушла, за ним некому было бы приглядеть. Волнения в клане Учиха все не утихали, и ей часто приходилось выступать посредником между сородичами и высшим руководством деревни. А потом еще учреждение полиции, переселение клана и строительство приюта — все это так или иначе требовало ее присутствия и участия. Сама того не замечая, Амари позволила множеству невидимых пут обвить себя по рукам и ногам за те годы, пока оставалась здесь и не покидала пределов Конохи. Думая обо всем этом, она вдруг осознала, что понимает Мадару — и то, почему он так отчаянно хотел вырваться. Ее натура, как и его, жаждала действия, жаждала сражений и адреналина — в конце концов, как иначе было объяснить, что она столько лет позволяла Тобираме мучить ее своей неопределенностью? Но в отличие от Мадары она не могла просто взять и сбежать, оставив все позади и убедив себя, что ее это не касается. Хотя бы потому, что помнила собственную растерянность, злость и обиду после ухода наставника, и никому не желала пережить подобное. Он сделал свой выбор, ей пришлось сделать свой — и она отложила меч на полку и теперь носила не униформу куноичи, а кимоно, в котором, к своему удивлению, ощущала себя почти так же уютно. — Амари-сан! Амари-сан! Вы пришли! — загомонили ребятишки на все лады, когда она пересекла порог наполовину обвалившегося здания, где сейчас обитали воспитанники будущего приюта. Здесь раньше была детская библиотека, а сейчас стояли сколоченные на скорую руку деревянные кровати, валялись игрушки и одежка, а одна из целых стен была полностью изрисована цветными мелками. Цветы, солнце, деревья и человечки-палочки с большими улыбками на круглых лицах — в этих картинках не было страха или тревоги, только безмерная и непреклонная воля к жизни. Воля огня, которую сумел сберечь в их сердцах Сенджу Хаширама. — Привет, разбойники, — добродушно отозвалась Амари, потрепав одного из подбежавших к ней ребят по упругим светлым кудряшкам. — Что нового? — Ой, а мы крысу видели! — Нет, это не крыса была, это был хорек! — Да сам ты хорек, натуральная крыса! — У нее хвост был пушистый! Ты видел крысу с пушистым хвостом? — А мне кажется, что это кошка была, — пропищала какая-то девчушка с двумя рыжими косичками. — Нееет! — тут же накинулись на нее оба спорщика. — Уши-то совсем не такие! Круглые уши-то были! Посмеиваясь и качая головой, Амари не стала вмешиваться в их спор и занимать чью-то сторону. Сказала только, что они могут попробовать оставить где-нибудь на улице кусочек мяса или сыра и попробовать подманить на него их таинственного зверя. — Только отойдите подальше и сидите тихо, — предупредила она. — Чтобы его не спугнуть и собственные пальцы ему не скормить. — Амари-сан, Амари-сан, а посмотрите, как мы тут комнату украсили! — завопил кто-то другой, хватая ее за руки и ведя за собой. Она последовала за ними, продолжая попутно отвечать на чьи-то вопросы, кивать на радостные восклицания и следить, чтобы никто не споткнулся о криво торчащие разбитые половицы. Ей еще нужно было поговорить с воспитателями и убедиться, что детям всего хватает и что никто не болеет, но это можно было отложить на потом. Амари прежде никогда не видела себя в роли матери. Сперва образ жизни не соответствовал такому статусу, потом, когда они с Тобирамой стали жить как настоящие муж и жена, но это не принесло ожидаемых плодов, думать о чем-то подобном стало слишком тяжело и порой почти больно. Но, наверное, потребность заботиться о ком-то всегда подспудно жила в ней — иначе как объяснить ее тягу к преподаванию и возне с маленькими детьми? Но признаться в том, что ей хочется именно своего ребенка, она даже самой себе долго не могла. И лишь относительно недавно они с Тобирамой — после ее собственных уговоров — оба сходили к доктору Кимуре и проверились. Прогноз был неутешительный — шанс забеременеть у нее оставался, но, учитывая ее возраст и последствия многократного и истощающего использования чакры в молодости, он был совсем невелик. Да и у Второго Хокаге, как деликатно намекнула женщина, тоже было не все в порядке по этой части. И хотя Амари уже давно смирилась с положением дел, отчего-то именно тогда ей стало особенно горько — и после она полвечера проплакала у мужа на плече, стыдясь своей слабости и не давая ему утешать себя. А сегодня, сидя на залитом солнцем полу и глядя, как ее воспитанники, перебивая друг друга, тянутся показать ей свои достижения, она вдруг подумала, что для того, чтобы привести в дом ребенка, необязательно рожать его самой. Конечно, Амари не могла выбрать кого-то из них, это слишком сильно ранило бы остальных, но ведь война затронула не только их деревню. По всему миру дети остались без родителей, и, возможно, прямо сейчас какой-нибудь мальчишка со светлыми встрепанными волосами или девочка с темно-серыми кошачьими глазами мечтали о том, чтобы вновь обрести семью и дом. Она могла бы научить их быть такими же сильными, стойкими и целеустремленными, как Тобирама, и использовать огненные техники клана Учиха. Ну и что, что у их ребенка никогда не пробудится шаринган или стихия дерева — зато он будет любимым и желанным и обретет шанс прожить захватывающую и полную счастья жизнь. Амари коротко приглушенно рассмеялась, невольно схватившись за сердце. Да, так и нужно сделать. И почему она раньше до этого не додумалась? Вместо того, чтобы сходить с ума от несправедливости своей судьбы, она могла изменить ее всего одним решением — получить все то, чего так долго хотела, и больше ни в чем не сомневаться. Учиха подняла голову, вглядываясь в кусочек голубого неба, просвечивающий через дыру в крыше детской библиотеки. Жизнь продолжалась, и она пока не собиралась сдаваться.