~ * * * ~
Тенета гендзюцу напоминали тугой кокон, внутри которого было не пошевелить ни рукой, ни ногой, а мысли напоминали крохотных рыбок, плавающих в безграничном океане темноты. Кагами не знал, день сейчас или ночь, не знал, движется он или лежит на одном месте, и все его попытки достучаться до реальности оканчивались сокрушительным провалом. Последнее, что он помнил достаточно отчетливо — это берег реки Накано, затянутый сизо-черными сумерками. Кажется, он выпил лишнего, пытаясь заглушить свербящую его изнутри боль и чувство вины. А потом решил прогуляться, чтобы хоть немного прийти в себя прежде, чем возвращаться домой, к жене. Его возлюбленной было ни к чему видеть его в таком состоянии — она и так порядочно перенервничала из-за всего произошедшего, а на ее сроке это было очень опасно. И вот он шел вдоль темной реки, смотрел на разрозненные рыжие блики на воде, тянущиеся от уличных фонарей, и вновь и вновь прокручивал в голове события тех проклятых дней, когда они, петляя и запутывая следы, пытались уйти от неотступно преследовавших их шиноби-отступников. Почему он не настоял на своем? Почему не воспротивился воле Тобирамы и не остался с ним? Его глаза могли помочь. Могли увидеть ту самую атаку, от которой Второй почему-то не смог увернуться. Но он был так измучен этой погоней, что согласился с решением командира, не думая и не споря. Ему просто хотелось, чтобы все это закончилось — чтобы ему в спину перестали дышать два бешеных пса, жаждущих крови. И он позволил Тобираме сделать то, что он сделал. Он вместе со всеми остальными бросил его там. Хороши ученики! Наследники, потомки! Вот она, их хваленая воля огня! Они по-прежнему надеялись, что кто-то большой и сильный спасет их всех. А чья очередь умирать будет следующая? Хирузена? Амари-сенсея? Мито-сан? Как долго еще они будут рассчитывать на кого-то другого и позволять этому другому умирать ради них? Эти мысли терзали и жалили его, словно разъяренные пчелы, и Кагами не мог никуда от них деться. Ему хотелось кричать от несправедливости и злости, но стыд держал его губы плотно сомкнутыми. Он не имел права скорбеть о Тобираме, потому что был ровно настолько же виновен в его смерти, насколько и его убийцы. Столько лет Кагами слышал о том, какой он сильный и особенный, но когда пришло время доказать это на практике — он сбежал, поджав хвост. Занимаясь самобичеванием, он совсем не думал о том, что Тобирама бы ни за что не позволил ему остаться — и если бы понадобилось, зашвырнул куда-то подальше, используя своего клона и технику мгновенного перемещения. Жаль только, что на подобного клона для каждого члена отряда и массовую телепортацию понадобилось бы куда больше чакры, чем Второй, несколько дней ничего не евший и почти не спавший, на тот момент располагал. И вот, они все благополучно вернулись в деревню, а тело Второго было найдено в лесу в таком виде, будто им в самом деле поживились дикие звери. И теперь все пытались сделать вид, что все будет хорошо — Хирузен привыкал к титулу Третьего Хокаге, Данзо уже единовластно командовал АНБУ, а сам Кагами вернулся к беременной жене, которая полвечера проплакала у него на груди, и теперь должен был с нуля восстанавливать рухнувшую самооценку и безвозвратно разрушенное мнение о самом себе. Великие герои прошлого уходили в тень, оставляя им, вчерашним детям, свои мечты и с таким трудом отвоеванную свободу. Но разве могли они справиться? Кто из них мог сравниться с Сенджу Тобирамой, не говоря уже о его божественном брате? Что, если впереди их ожидал только бесконечный мрак и отчаяние? И все они были обречены увязнуть и задохнуться в нем. Кагами был настолько расстроен и выведен из равновесия, что не заметил слежки — осознал происходящее уже слишком поздно, когда темнота перед ним вдруг сгустилась настолько, что обрела свою плотность и контуры. Он попался в ловушку как глупый генин — один взгляд глаза в глаза, и мир вокруг просто перестал существовать. Учиха всегда с легкостью выпутывался из любого гендзюцу, даже его собственные сородичи не могли сдержать его достаточно долго. Но сила, что словно бы кузнечным молотом ударила его голове той ночью, не шла ни в какое сравнение с тем, с чем ему доводилось сталкиваться раньше. Чакра его противника была похожа на раскаленное черно-красное облако, шипящее, жгучее, переполненное силой. В ней не было ярости или злобы — но, быть может, это-то и пугало сильнее всего. Этот шиноби действовал профессионально и быстро и очень хорошо понимал, что делает. Он не собирался сражаться с Кагами или говорить с ним — он нанес удар быстрее, чем тот осознал, что ему нужно защищать себя. Порой наложенное на него гендзюцу слабело, и в такие моменты Учиха ощущал впивающиеся в кожу веревки — а еще холод, сковывающий запястья, который сложно было с чем-то перепутать. Его удерживали с помощью блокирующих чакру наручников, а плотная тугая повязка на глазах не давала и шанса использовать силу шарингана. Судя по всему, его куда-то везли, потому что он чувствовал, как повозка, в которой он сидел, подпрыгивает на неровной дороге. Иногда он даже ощущал влагу на своих губах, как если бы его похититель все же следил за его состоянием и был обеспокоен, как бы тот не отдал концы раньше времени. В первый раз этот человек заговорил с ним спустя три дня — правда для Кагами все они слились в одну длинную бесконечную ночь в глубинах его собственного разума. Но он хорошо запомнил этот низкий размеренный голос и его поразительно спокойные, даже скучающие интонации: — Уровень твоей чакры говорит о том, что ты уже не сможешь сопротивляться, даже если я верну тебе твое сознание. Но я все же не стану снимать с тебя остальные сдерживающие путы, если ты не против. Я слишком долго к этому шел и не хочу, чтобы какая-нибудь досадная случайность вмешалась в мои планы. Но мы едем уже третьи сутки, и мне безмерно скучно. Поэтому я не прочь заиметь хоть какого-нибудь собеседника. Но только имей в виду, Кагами-кун — начнешь дергаться, я отрежу тебе ноги. Они мне не слишком нужны, а вот тебе, полагаю, еще пригодятся. — Пригодятся? — недоверчиво спросил тот, облизнув языком пересохшие растрескавшиеся губы. — Вы отпустите меня после... после того, как сделаете то, что собирались? — После того, как я заберу себе твой шаринган? — миролюбиво уточнил похититель. — Да, почему бы и нет. Не думаю, что ты будешь опасен для меня после того, как лишишься глаз. Впрочем, если у тебя есть младший брат или сестренка, это дело поправимое. Я слышал, некоторым Учихам пересаживали глаза даже после нескольких лет полной слепоты. — Значит, вы тоже Учиха? — спросил Кагами, хмурясь под своей повязкой. — И вам нужны мои глаза? Я не узнаю ваш голос. — Я не сомневаюсь в этом, — хмыкнул мужчина. — Но представляться тебе я не собираюсь. Согласно моему плану тебе вообще нельзя меня видеть. А голос изменить проще, чем внешность — и менее чакрозатратно. — Мы знакомы? — Он чувствовал себя так, будто ступает по топкому болоту, тщетно пытаясь найти верный путь среди невидимых омутов. Возможно, если он задаст нужные вопросы, то поймет, с кем имеет дело. В его клане было много охотников за чужой силой — и много тех, кто всегда завидовал его глазам, не забывая при каждом удобном случае заявлять, что вот он-то бы знал, как нужно правильно распорядиться таким могуществом. Ему нужно было потянуть время. И использовать единственное, что его похититель не отнял у него — его голос и разум. — Можно и так сказать, — помолчав, подтвердил тот, кто управлял повозкой. — Мне известно твое имя, а тебе — мое. И мы даже встречались лицом к лицу однажды. Хотя ты не должен этого помнить. — Если вам нужны глаза, зачем было похищать меня? После августовского нападения мы вынули шаринганы у всех погибших Учиха. Вы могли выбрать любой из них. Все еще можете. — Мне не нужен «любой из них», — с нотками презрения в голосе отозвался похититель. — Мне нужен твой. Кагами-кун, поверь, в моем возрасте, люди становятся редкостными привередами в том, что касается таких деликатных вещей. «В его возрасте? — мелькнуло у того в голове. — Значит, он уже немолод. Это сужает круг возможных похитителей». — Мои глаза совсем не так хороши, как о них говорят, — твердо произнес Кагами. — Я боюсь, вы напрасно подвергаете себя риску, затевая все это. — Я мог бы поверить тебе, если бы лично не видел их в действии. Твои глаза видят острее, чем чьи-либо еще, и я могу только догадываться, какие еще силы в них могут скрываться и ждать своего часа. Поверь мне, в руках настоящего мастера они станут превосходным оружием. — Оружием? С кем вы собираетесь сражаться этим оружием? — не скрывая отчаяния, воскликнул он. — Война почти закончилась. — Война никогда не закончится, — отозвался мужчина, и теперь его голос звучал иначе — он наполнился глухой неподъемной тяжестью, как у того, кто на своей собственной шкуре испытал боль потери и смерти близких. — Никогда, пока существует этот проклятый мир. Реальность прогнила насквозь, Кагами-кун. Разве ты не чувствуешь этого? — Нет! — воспротивился он. — Все только в наших руках и... — А если бы я сказал, что сперва искал тебя дома, а, не найдя, проткнул мечом твою беременную женушку и оставил ее истекать кровью на кухне? — цинично усмехнулся вдруг похититель. — Если бы сказал, что ты вернешься к ее могиле ослепшим и беспомощным, и все то, о чем ты так мечтал и что так долго лелеял в своем сердце, обратилось в гниль и кости? Ты тоже скажешь мне, что все в наших руках? — Вы не... вы... — Кагами побледнел от ужаса и дернулся в сторону, больно приложившись боком о деревянный край повозки. — Я не верю вам! — Человеческий разум — поистине удивительная вещь, — задумчиво произнес мужчина. — Он способен выстраивать целые вселенные по одному своему желанию и так же быстро разрушать их. Вот сейчас ты воображаешь себе жизнь в том случае, если я сказал тебе правду и в самом деле убил твою жену. И мне интересно, может ли воображаемая боль быть такой же сильной, как настоящая? Достаточно ли будет одного повеления разума, чтобы разорвать те сдерживающие путы в твоем мозгу, которые скрывают истинную силу твоих глаз? — Мангёке... — на выдохе произнес Кагами. — Вы говорите о мангёке, верно? — Возможно, — удовлетворенно кивнул похититель. — Давай я буду рассказывать тебе, как именно убивал ее и каким был на ощупь твой нерожденный ребенок, когда я вырезал его из нее, и мы посмотрим, в какой именно момент твое воображение окажется сильнее реальности, которую ты не видишь. — Нет! — закричал Кагами, мотая головой. — Не надо. Прошу. Прошу, скажите, что она жива. Я не буду... Я не буду сопротивляться. — Ты и так не будешь, — с улыбкой отметил его мучитель. — Неизвестность, мой юный друг — вот что пугает больше всего. Незнание, отягощенное собственной паранойей и силой той любви, что ты испытываешь к другому человеку. Когда я пришел к ней, на ней была зеленая юката с розовыми лотосами. И она так мило смущалась, глядя на меня, когда я спрашивал о тебе. — Нет! Нет, не надо! Я не хочу... Не хочу это слышать! Если бы мог, Учиха зажал бы уши ладонями, но его руки, скованные наручниками, были к тому же накрепко примотаны к его туловищу, и он мог только напрасно хватать скрюченными пальцами воздух. — Она пригласила меня в дом и предложила чаю. Сказала, что ты, вероятно, решил зайти в изакая, потому что тебе очень непросто справляться со смертью Второго Хокаге. Но что я могу подождать, если хочу. Я, конечно же, принял ее великодушное предложение. Она очень мила — такая вежливая и славная девочка. Когда я наматывал ее кишечник себе на кулак, она, правда, уже не казалась такой уж милой. Кагами судорожно дернулся, и его вдруг стошнило — желчью и водой. Увидев это, похититель рассмеялся в голос. — И в самом деле, Учиха так легко поддаются своим эмоциям, не правда ли? Мы все — каждый из нас — оголенный нерв, который так легко сжать в кулак. Мы так много знаем о боли и о любви. Измученные проклятием нашего рода, бременем нашего шарингана, доведенные до отчаяния собственной беспомощностью перед ним. Хочешь познать истинную силу клана Учиха, Кагами-кун? Обними своего сына и скажи, как сильно ты его любишь. На подрагивающие, напряженные до пугающей белизны пальцы Кагами упало что-то холодное и влажное — комочек склизкой мертвой плоти размером едва ли с обе его ладони. Учиха заорал, срывая голос, и что-то лопнуло в его голове — натянулось до предела и разорвалось, брызнув во все стороны колючими раскаленными искрами. От боли он лишился чувств. В следующий раз сознание к нему вернулось спустя еще пару дней — и на этот раз пробуждение было жестким, даже болезненным. Темноту гендзюцу с мыслями-рыбками разорвало белой горячей вспышкой, которая позже оказалась банальной пощечиной, мотнувшей голову Кагами вправо и заставившей его приложиться еще и затылком. Они больше не были в дороге — на этот раз оказались в каком-то запертом затхлом помещении, где пахло крысиным пометом и сыростью. — Доброе утро, Кагами-кун, — услышал он уже знакомый голос, а затем, подняв лицо, внезапно осознал, что видит стоящего напротив него человека. Его лицо скрывала маска — белая фарфоровая маска, очень похожая на ту, что нашли в вещах погибшего Учиха Изаму. — Ну-ка посмотри на меня, мальчик. Ведомый обжигающе полыхнувшей яростью, почти не отдавая себе отчета в том, что делает, Кагами активировал свой шаринган, и в ту же самую секунду его глаза резануло болью, словно кто-то полоснул по ним лезвием. — Надо же, сработало, — как будто с некоторым удивлением отметил похититель. — Это было невероятно примитивно, но кто бы знал, что из переплетения лжи и правды может выйти такой изумительный результат? — Что... Что ты... — Учиха зажмурился, ощущая изматывающе сильное желание протереть саднящие глаза. — Я пробудил твой мангёке. Ну я и мой товарищ Незуми-сан. Приоткрыв нещадно слезящиеся глаза, Кагами увидел лежащую рядом с ним дохлую крысу — наголо обритую и фигурно выпотрошенную в нескольких местах. Она уже засохла и сморщилась, но до сих напоминала маленького человечка. Маленького мертвого человечка. — Ах ты ублюдок!! — не своим голосом заорал Кагами, дергаясь в своих путах. — Ты обманул меня! — Я же говорил, что мне было скучно, — пожал плечами его похититель. — А ты такой очаровательно впечатлительный. Если хотя бы половина моих сородичей такие же наивные идиоты, то нет ничего удивительного в том, что единственным способом контролировать ваши нервные срывы было выселение вас всех в отдельный загон подальше от остальных. — Скажи, что она жива, — надломленным, хрипящим голосом попросил Кагами, низко опустив голову, отчего свалявшиеся пряди его когда-то сводивших девушек с ума кудрей скрыли его лицо. — Скажи, что не тронул ее. Я клянусь, что буду подчиняться тебе, только скажи, что она жива. — Она жива, — сжалился тот. — Убивать ее у меня не было никакой нужды. Хотя я думал о том, чтобы взять ее с собой, но потом пришел к выводу, что перевозить сразу двоих будет сложнее. Да и вдруг ей бы приспичило начать рожать прямо посреди разговора. Я однажды видел, на что похожи женские роды, и мне хватило этого на всю оставшуюся жизнь. — Он хмыкнул. — Не переживай, Кагами-кун. Будешь молодцом, я верну тебя в твою деревню, когда все закончится. И ты, памятуя о том, что я знаю лицо и имя твоей жены, не будешь искать меня или пытаться отомстить, верно? — Я ничего не буду делать, только не трогай ее, — прошептал Кагами, чувствуя, как по его переносице, склоненной к груди, стекают горячие слезы. И лишь когда они сорвались и упали на его пропитавшуюся потом одежду, он понял, что они отчего-то красного цвета. — Операция назначена завтра на утро. Мой хирург уже провел все необходимые обследования, пока ты был в отключке. Конечно, он не в восторге от того, что ему придется пересаживать настолько... свежий мангёке, но разве у нас есть выбор? Я не намерен проходить через процедуру его пробуждения еще раз. Но не переживай, Кагами-кун, ты пострадаешь за правое дело. Когда я обрету силу твоих глаз, я подарю и тебе, и твоей семье лучшее будущее. Будущее, в котором тебе больше никогда не придется испытывать этого ужаса и этой боли. Я построю лучший мир для всех — и для несчастных Учиха в том числе. Только ради завершения этой миссии, ради достижения этой великой цели нам и стоило столько поколений смотреть на гибель любимых и вырывать глаза у собственных братьев. Конечно, твой шаринган будет не настолько хорошо подходить мне, но... я согласен на некоторые неудобства, раз уж такова цена за право избавиться от моей головной боли — и вернуть себе контроль над своей жизнью. Он выпрямился и отошел к противоположной стене, у которой стояла низенькая деревянная кровать с набитым соломой матрасом. Было видно, что этот человек не слишком заботился о собственных удобствах — и соглашался ровно на то, чего было достаточно. Сейчас Кагами мог разглядеть его повнимательнее — широкие плечи, мощная спина, собранные в пучок густые черные волосы. Движения плавные, почти звериные — и все то же ощущение обжигающе-густой чакры, что кипела внутри него. Он не мог избавиться от чувства, что уже встречал этого человека раньше. Но никак не мог вспомнить — словно сон, что забылся поутру. От его похитителя исходили душные волны тяжелой недвусмысленной угрозы. Он бы в самом деле покалечил Кагами, если бы тот рискнул попытаться сбежать или оказать сопротивление. И оттого Учиха сидел смирно, задыхаясь от боли в глазах и все еще до конца не веря в то, что этот страшный человек больше никому из его близких не причинил вреда. Но задавать вопросы или иным способом пытаться добиться от него какой-то информации он больше не рисковал. Ему с головой хватило их первого разговора. Кем бы ни был его мучитель, он явно не входил в число тех, с кем хотелось бы встретиться больше одного раза в жизни. В дверь комнаты постучали. Кагами рефлекторно обратил взгляд к источнику звука, и на мгновение в его душе всколыхнулась надежда, что кто-то узнает о том, что он здесь. Узнает — и сообщит в Коноху. Хотя, если так подумать, он даже не представлял, кто бы из его товарищей или сослуживцев смог бы одолеть этого мужчину — но, возможно, им бы удалось задавить его просто количеством. Однако его надеждам не суждено было сбыться, потому как похититель, приоткрывший дверь, очень сдержанно и спокойно поговорил с тем, кто стоял за ней. — Хорошо, — услышал его последнюю фразу Кагами. — Пригласи их сюда. Потом он развернулся, подошел к своему пленнику и, взяв его за шкирку, словно кошку, перетащил в стенной шкаф, где остро пахло старыми лекарствами и пылью. — Сиди тихо, — предупредил его он, даже не став тратить время на угрозы и обещания кары за непослушание. Учиха и так все хорошо знал. Однако не смог подавить в себе любопытства, а потому приник глазом к щелочке между дверцами шкафа, сквозь которую пусть и не полностью, но было видно то, что происходило в комнате. Он увидел две фигуры, закутанные в черные плащи с капюшонам, что вошли в комнату. Они говорили приглушенно, и мужчина в маске внимательно слушал их, сложив руки на груди. Он больше не выглядел расслабленным и уверенным в себе — наоборот, и его поза, и интонации, когда он начал им отвечать, выдавали охватившее его нешуточное волнение. Кем бы ни были эти посетители, он явно их не ждал. А они явно прекрасно понимали, к кому и зачем пришли. В голове у Кагами пульсировало, глаза до сих пор резало, а от чрезмерного эмоционального и физического напряжения он терял последние силы. Его шаринган давно погас, не давая ему возможности понять, кто скрывался под плащами — шиноби или простые люди. Его мучила нестерпимая жажда, а потревоженные резким перемещением закостеневшее тело заходилось визгом от боли. Но эти двое могли быть его последней надеждой, его единственным шансом выбраться отсюда живым. Потому что в то, что человек в маске отпустит его, забрав его глаза, Учиха не верил ни на секунду. Такие, как он, не оставляли живых. И никогда не допускали ошибок. — Нет! — услышал он громкий раздосадованный голос своего похитителя. Теперь тот звучал иначе, более... знакомо? — И думать не смей о таком! Кагами не слышал, что именно ему ответили, но мужчина в маске отступил, подняв руки и категорично мотая головой: — И слышать ничего не хочу. Если ты пришла предложить мне нечто подобное... после стольких лет... То ты верно спятила, Амари! Амари? Амари-сенсей? Кагами почувствовал, как по его лбу скатываются холодные капельки пота. Да разве... разве такое возможно? Он сильнее прижался лбом к дверцам шкафа, и в этот самый момент они не выдержали давления и просто разломились надвое, рассыпаясь в труху. Учиха влетел лицом в пол, едва успев зажмуриться, и к мышечной и головной боли прибавилась еще и боль от удара лбом о деревянные половицы. — Ох, ну что за упрямый мальчишка, — закатил глаза его похититель. — Теперь в самом деле придется отрубить ему ноги. И когда он, двумя широкими шагами приблизился к нему и наклонился, чтобы схватить, Кагами закричал.~ * * * ~
Клан Фумиоко, как заслуживающий внимания, был занесен в реестр АНБУ и упоминался в рапортах их разведки. Подняв все имеющиеся по нему данные, Мито и Амари выяснили, что эти шиноби специализировались на запретных медицинских дзюцу, а также — что в прошлом июле на черном рынке прошел слушок о якобы готовящейся в стенах клана операции по пересадке глаз, запланированной на осень. Поскольку два сильнейших доддзюцу их времени — бьякуган и шаринган — принадлежали Конохе, АНБУ всегда с особым внимание реагировало на такие слухи и не было ничего удивительного в том, что этот факт был зафиксирован в одном из их отчетов. К сожалению, выяснить подробности той операции Листу уже не удалось — в августе, спустя три недели после получения этого донесения, на деревню напали объединенные отряды Тройственного союза, и с тех пор вся международная разведывательная деятельность АНБУ была временно заморожена. — Вот же я дура! — вдруг воскликнула Мито, и ее лицо исказилось от досады. Еще раз пробежав глазами расшифрованные строчки отчета, она сдвинула брови, а потом со стоном откинулась на спинку стула, на котором сидела. — Что такое? — уточнила Амари, подняв на нее глаза и оторвавшись от изучения своей части бумаг, в которых говорилось о клане Фумиоко и его дзюцу. Чтение ей давалось с трудом — еще не до конца оправившиеся глаза саднили и слезились. Но Учиха отказывалась подчиняться собственной слабости и продолжала упрямо вглядываться в расплывающиеся иероглифы. — Все сходится. Теперь все сходится. Он оказался в деревне во время атаки не потому, что хотел помочь. Он же так мне и сказал — что ничего не знал. Но я была так зла, так раздавлена смертью Хаширамы, что просто не обратила внимания на его слова! Он приходил не за нами. Он приходил за Кагами. — Узумаки тяжело вздохнула, мысленно коря себя за несообразительность, и принялась массировать нудящие виски. — Он был здесь в августе? Во время нападения? — У Амари больше не было сил удивляться. Вместо удивления она испытывала совершенно другие чувства, куда менее приятные и волнующие. — Да, — подтвердила Мито, склонив голову, отчего тени от неяркой настольной лампы скрыли ее глаза. — Но он опоздал. Я прогнала его. Наговорила... всякого. Тогда его появление показалось мне просто насмешкой судьбы! Способом мироздания дать мне понять, что все мои мечты и надежды и ломаного гроша не стоят. Если бы я не была так зациклена на самой себе, то давно бы поняла, что таких совпадений просто не бывает! — Я до сих пор поверить не могу, что он ничего мне не сказал, — тихо произнесла Учиха, качая головой. Ею владело странное ощущение — будто мурашки бегали не по коже, а под ней. Крошечные электрические разряды, берущие свое начало где-то в глубинах ее поврежденного разума и разбегающиеся по всему телу. Каждый из них — искра, способная обратиться взрывом. Каждая из них — доказательство того, что безумие ее семьи не обошло ее стороной. — Прости, — выдохнула Узумаки, все еще не глядя на нее. — Он взял с меня обещание, что я ничего никому не скажу. Он обещал, что все исправит. И я думаю... думаю, именно для этого ему нужен Кагами. — Я не понимаю, — коротко выдохнула ее подруга. — Его глаза... Все дело в глазах. Я расскажу тебе по дороге. Нам нельзя терять времени, если мы надеемся перехватить их до того, как станет слишком поздно. — Она решительно поднялась из-за стола, сжав в руках копию отчета АНБУ, в котором было указано место обитания клана Фумиоко. Они покинули Коноху на рассвете того же дня — только вдвоем, не спросив разрешения у Третьего и так толком и не объяснив ему срочность и важность этой миссии. На второй день пути Амари ощутила, что их преследуют — АНБУ держались в отдалении и скрывали свою чакру, но ее глаза теперь видели куда больше, а интуиция обострилась до невероятных пределов — словно бы кто-то содрал с нее кожу, обнажив нервы, которые теперь улавливали малейшие токи менявшегося воздуха. — Я возьму их на себя, — коротко ответила Мито, когда подруга сообщила ей о своих наблюдениях. — Сможешь прикрыть нас? — Постараюсь, — кивнула Учиха. Проведшая много лет в качестве шпиона в других странах, она владела несколькими весьма полезными техниками — в том числе могла создать непроницаемый купол, способный скрыть и ее чакру, и чакру Мито, спрятав их от преследователей. — Все должно произойти одновременно, — произнесла Узумаки, когда они приземлились на небольшую полянку посреди леса, через который двигались поверху. — Готова? Та кивнула, сосредоточенно нахмурившись, и руки обеих женщин начали движение одновременно, складывая нужные последовательности печатей. Мито создала двух теневых клонов, одного из них изменив с помощью дзюцу маскировки и придав ему облик и поверхностные чакровые особенности своей подруги. Амари же в ту самую секунду, когда возникли клоны, скрыла их с Узумаки присутствие. Разница между исчезновением одних и появлением других была настолько мимолетна, что только сенсор уровня Сенджу Тобирамы смог бы ее заметить и осознать. Но ничего подобного им опасаться не приходилось. Поэтому, молча кивнув своим клонам, женщины с ними прыгнули друг от друга в разных направлениях. Спустя еще несколько минут Амари удовлетворенно кивнула подруге, и та довольно улыбнулась ей в ответ. Эта уловка должна была выиграть им достаточно времени, чтобы они успели выйти из радиуса действия сенсорных способностей преследователей. Конечно, после такого фокуса Мито предстоял не самый простой разговор с Третьим, но, откровенно говоря, из всех проблем и нерешенных вопросов этот был далеко не самым острым. В остальном их путь прошел без происшествий — они почти все время двигались вперед, периодически сверяясь с намеченным маршрутом и избегая больших дорог. Спали по пять-шесть часов в сутки, питались солдатскими пилюлями, безвкусными и жесткими, но дающими телу нужный запас энергии для того, чтобы поддерживать его в боеспособном состоянии. Глаза по-прежнему беспокоили Амари, но периодическая резь, неконтролируемые слезы, никак не связанные с эмоциями, и даже порой падающее ниже всякой допустимой нормы зрение были не самым страшным, с чем ей приходилось справляться. Она не могла думать о Тобираме. Не могла физически. Каждый раз, когда она — случайно или намеренно — вспоминала его, его голос, его руки, его взгляд, ее мозг превращался в раскаленную пульсирующую жижу. Боль была настолько невыносимой, что казалось смешным сравнивать ее с разбитым сердцем или подобной поэтической ерундой. Она ощущала себя так, будто кто-то напихал внутрь ее черепной коробки битого стекла и гвоздей, и это не было преувеличением или метафорой — она чувствовала себя буквально именно так. А следом за болью приходила агрессия — возможно, как реакция на физический дискомфорт, возможно как следующая стадия того, что с ней сейчас происходило. Когда она лежала в больнице, ей удавалось успокаивать себя лишь мыслями о кровавой расправе — сперва она воображала, как будет медленно пытать убийц своего мужа, но спустя некоторое время героями ее фантазий стали просто некие обезличенные враги. А в тот день, когда Мито пришла к ней для того, чтобы рассказать правду о смерти Мадары, Амари уже вполне всерьез размышляла, заметит ли кто-нибудь исчезновение какого-нибудь ночного дежурного. Это было ненормально. И в то же время казалось таким правильным и естественным, словно пытки и жестокие убийства были чем-то вроде терапевтической программы для скорбящих о потере любимых. Амари это пугало — то, как с каждым новым днем, с каждой новой вспышкой боли, что сопровождала ее мысли о любимом мужчине, она все сильнее менялась. Менялись ее мысли и желания, размывались границы допустимого. Пока что все происходило только у нее в голове, но кто знает, что будет дальше? Потому что — и в этом она Мито не смогла признаться — когда стало понятно, что их преследуют АНБУ, она была почти уверена, что их нужно убить. И никаких сожалений или сомнений. Не будь рядом подруги, Амари бы даже не подумала о том, что есть какие-то другие варианты решения проблемы. А ведь это были их товарищи! Возможно, кого-то из них она даже знала лично. Безумие, что пробудилось внутри нее вместе с мангёке шаринганом, требовало крови. И теперь, когда Тобирамы больше не было в живых, некому было усмирить эту жажду. — Я постоянно злюсь, — едва слышно выдохнула Учиха, глядя в небо. Покачивающиеся на фоне звездной россыпи верхушки деревьев напоминали ей тину, плавающую на поверхности пруда. А она — лежит на самом дне и смотрит на нее снизу вверх. — На него, на себя, на Мадару, на свой клан. С того самого момента, как очнулась в той палате с перевязанными глазами, я испытываю такую злость, какой, кажется, не испытывала никогда. Я даже ни разу не плакала после его смерти. Кажется, что глаза такие горячие, что слезы испаряются, едва появившись. — Я пыталась злиться, — эхом ответила Мито. — Ярость всегда придавала мне сил и помогала бороться. Но она исчезала, едва появившись, и я снова оказывалась в пустоте, в которой ничего не имело смысла. Если бы Тобирама не помог нам увидеться в последний раз, я бы никогда не смогла выбраться из нее сама. — Я стараюсь говорить себе, что мы с ним еще обязательно встретимся, — произнесла Амари, хмурясь. — Но потом снова начинаю злиться. Мы так много не успели, Мито. Я так много ему не сказала, потому что считала, что он и так все знает. Теперь мне кажется, что нужно было каждый день говорить ему, как сильно я его люблю, как нуждаюсь в нем и как он изменил мою жизнь. Я никогда не думала, что смогу так сильно любить кого-то и что кто-то будет для меня важнее меня самой. Я никогда не думала, что настолько захочу воспитывать детей рядом с кем-то, что буду готова взять малыша из приюта, лишь бы почувствовать себя матерью — и сделать его отцом. А потом — всего один день, одно мгновение — и все рассыпалось на кусочки. Больше нет будущего, одна только сплошная пустота. И... эта злость. — Она сжала зубы почти до скрипа. — Я могу тебе чем-то помочь? — помолчав, тихо уточнила Мито. — Ты уже помогла, — слабо улыбнулась она. — Спасибо за то, что рассказала мне обо всем и что взяла с собой. Я... Я надеюсь, что Мадара — это тот самый человек, который сможет дать мне все ответы. А уж вопросов у меня к нему накопилось порядочно. Узумаки беззвучно выдохнула и ничего на это не ответила. Сама она пока слабо представляла себе встречу с Учихой после всего, что произошло между ними полгода назад. Но в одном женщина была уверена — она не отступится, пока не исполнит обещание, данное Хашираме. И сделает все, что от нее зависит, чтобы не дать Мадаре из воина, который проливает кровь на поле боя, превратиться в убийцу, способного обагрить руки кровью невинного. Он никогда до этого не опускался, и, наверное, это был тот самый рубеж, после которого в нем что-то изменилось бы навсегда. И даже всей ее любви, всепрощающей и всепонимающей, было бы уже недостаточно, чтобы остановить это. На подступах к поселению клана Фумиоко куноичи немного снизили темп передвижения и стали осторожнее. Ограждающие его простенькие барьеры Мито порвала как паутину, даже не сбавляя шага. Амари же, активировав шаринган, следила за тем, чтобы их не застали врасплох, но, как оказалось, таких желающих и не возникло. С ними попробовали немного попрепираться караульные у ворот, но довольно быстро они эту идею оставили — для этого понадобилось всего лишь продемонстрировать протекторы с символом Конохи. Именно в тот момент Учиха в полной мере ощутила, что означало быть ниндзя Скрытого Листа — его тень, грозная, длинная и глубокая, простиралась за их спинами, и такой маленький и слабый клан, как Фумиоко, не способен был противостоять ей на равных. И после всех эти Каге и Последователей, которые демонстративно выражали свое пренебрежение к силе Конохи, это было приятно и отчасти даже неожиданно. И глядя на покорно склоненные головы и испуганно бегающие глаза этих приземистых людей со странными и порой пугающими дефектами внешности, Амари ощутила переполняющее ее чувство глубокого и как будто даже немного злорадного удовлетворения. — Мы знаем, что у вас сейчас гостит один очень важный и особенный человек, — произнесла Мито, обращаясь к встретившему их худощавому шиноби-хирургу. Согласно рапортам АНБУ, что они прочли в Конохе, его звали Фумиоко Нори, и именно с его именем слухи связывали ту самую операцию по пересадке глаз, которая должна была состояться — но так и не состоялась — прошедшей осенью. — Нам нужно его видеть. — Не думаю, что пустить вас к нему это в моих интересах, — заметил тот, переводя внимательный взгляд глубоко посаженных цепких глаз с одной куноичи на другую. — В ваших интересах не чинить нам препятствий, — злобно рыкнула Амари, ощутив весьма ясный порыв приставить к горлу наглеца лезвие своего меча. — Я вижу его чакру в вашем подвале. Его и чакру того человека, которого он похитил. Этот человек — мой ученик. И если вы не пропустите меня, я пройду силой. И это вам совсем не понравится. — Я бы, на вашем месте, ее послушала, — безмятежно подтвердила Мито, поправляя капюшон своего черного, орошенного вечерним дождем плаща. — Моя подруга сейчас проходит очень непростой период в жизни, и я, честно говоря, предпочла бы, чтобы она спустила пар на вас, чем на том, кто скрывается в вашем доме. Но выбор за вами. Фумиоко еще какое-то время сомневался, словно прикидывая свои шансы удержать этих двоих, если они в самом деле рискнут прорваться силой, но потом все же неохотно впустил их внутрь. — Я сообщу ему о вас, — коротко произнес он. — Если соберетесь сражаться, то убедительно вас прошу сперва покинуть мой дом. Здесь хранится множество ценных реагентов и данных экспериментов. — Я сделаю вид, что не слышала, как ты пытаешься указывать нам, что нам следует делать, — скривилась Амари, у которой все сильнее чесались руки заехать несговорчивому хирургу в челюсть. Тот недовольно поморщился, ничего не сказал и вышел из комнаты. — Я вижу, что ты на взводе, — мягко произнесла Мито, обратившись к подруге и положив руку ей на плечо. — Но позволь мне сперва самой с ним поговорить, хорошо? Ты сказала, что видишь чакру Кагами, верно? Значит, с ним все хорошо? — Не слишком, но да — он жив, — кивнула Учиха. — Братик Мадара никогда не отличался особой щепетильностью по отношению к своим врагам. Или тем, кого он для себя такими выбирал. Но мы успели, и это главное. — Хорошо, — качнула головой Мито, и в этот момент Фумиоко вернулся. — Идите за мной, — коротко произнес он. Куноичи, переглянувшись, подчинились. Мужчина, освещая себе путь мигающей переносной лампой, как если бы в его доме до сих пор не в ходу было электричество, провел их по узкому коридору с отстающими от стен хвойно-зелеными обоями и, спустившись к двери в подвал, постучал в нее. Мито в тот момент почувствовала, как ею овладевает нешуточное волнение, но ей удалось совладать с эмоциями, и они не отразились на ее бесстрастном лице. Амари же выглядела так, словно в любой момент готова была кинуться в драку — и это ее подруге не слишком понравилось. Мадара встретил их в маске — судя по всему, он по-прежнему тщательно заботился о сохранении своего инкогнито, но Узумаки не нужно было видеть его лицо, чтобы узнать. Слишком хорошо она знала этот разворот плеч, этот запах и эти грациозные пружинистые движения вышедшего на охоту хищника. И все же было немного досадно, что она не может видеть выражение его лица — пока он смотрел на них с Амари и, видимо, пытался понять, как именно они могли вдруг здесь оказаться. Потом Учиха посторонился и впустил обеих куноичи в комнату. Здесь царил такой же полумрак, как и наверху, но было куда грязнее — и запах крысиного помета прямо таки шибанул в нос. — Прекрасные условия хранения для ценных реагентов, — пробурчала Амари вместо приветствия, а потом обогнула молчаливо замершую фигуру своего наставника. Мито последовала за ней не сразу — она несколько секунд продолжала стоять напротив Мадары, борясь с желанием прикоснуться к нему и немедленно рассказать обо всем, что случилось в заброшенной лаборатории Акайо. Но холод его маски отпугнул ее, да и не это сейчас было самым главным. Поэтому она ничего не сказала. Пусть даже, стоя перед ним в те мгновения, совершенно отчетливо осознала, что больше не злится — и что Хаширама, как и всегда, во всем был прав. Они все еще безмерно нуждались друг в друге, и только вдвоем у них был шанс пережить эту потерю. — Зачем вы здесь? — глухо спросил Мадара, когда обе женщины оказались внутри его комнаты, и он снова запер за ними дверь. — Я пришла за Кагами, — ответила Амари, расправив плечи и глядя на него со сложно читаемым выражением на лице. — Он мой ученик, и я не позволю тебе использовать его для своих замыслов. — Вот как, — многозначительно протянул он, складывая руки на груди. — Не то чтобы это именно то, что я ожидал от тебя услышать спустя столько лет. — Не то чтобы я ожидала обнаружить тебя живым спустя столько лет, братик Мадара, — не осталась в долгу та. — Я ведь оплакала тебя, ты знаешь? — Насколько я знаю, твое сердце не было разбито, и ты нашла, в чьих объятиях утешиться, — хрипло фыркнул он. Глаза Амари полыхнули красным — всего на долю секунды, — но Мито ясно почувствовала, как от ее подруги по всей комнате расползлась волна жгучей угрожающей энергии. — Мы пришли за Кагами, — вмешалась она. — Я знаю, зачем ты забрал его. Но это не выход. Ты не можешь забрать его глаза. Так нельзя. — Нельзя? — насмешливо ухмыльнулся он. — С каких пор ты подалась в моралистки, Мито? Мы все еще на войне. Только враг наш куда страшнее парочки уродов в красной форме. Я могу вернуть его нам! Я в самом деле смогу это сделать, и я уже в шаге от того, чтобы добиться своего. Ты ждала пятнадцать лет, и все, что тебе нужно сейчас сделать, это закрыть глаза и отступить. А когда ты снова их откроешь, он вернется к нам. — Нет, не вернется, — с грустью покачала головой Узумаки. — Не сейчас и не так. Мадара, послушай. Он бы не хотел этого. — Он бы много чего не хотел, — скривился тот. — Твой муж был знатным упрямцем и дураком. Но больше я не позволю ему одурачить нас обоих своими сказками о долге. И тогда не должен был. Я должен был, как и обещал, сломать ему ноги и силой заставить остаться с нами. Но я был слишком мягок и слишком наивен. Больше не буду. Мито не успела ему ответить, потому что в этот момент они оба услышали голос Амари. Странный, отрешенный, как будто не совсем ее собственный. — Ты правда можешь вернуть его? Можешь вернуть их обоих? — Когда она подняла лицо, глаза ее лихорадочно блестели. — Могу, — небрежно пожал плечами Мадара. — Могу и сделаю это, если мне удастся прогнать из своей головы своего спятившего братца. О нем ведь Мито тоже тебе рассказала, полагаю? — Амари, не слушай его, — взмолилась Узумаки, сжав подругу за локоть. — Этот путь ведет в никуда, и мы обе это знаем. Если позволить ему забрать глаза у Кагами и сломать жизнь твоему ученику, это не вернет тебе Тобираму. И, осознав это, ты уже никогда не сможешь себя простить. Прошу! — Возьми мои глаза, — вдруг негромко, но очень отчетливо произнесла Амари, сжав кулаки и глядя прямо в узкие прорези на белом фарфоре маски. — Возьми их и сделай то, что собирался. Несколько мгновений Мадара оторопело молчал, но потом взорвался, заговорив куда громче, чем прежде: — Нет! И думать не смей о таком! — Если это цена за право снова быть с тем, кого я люблю, то пусть так оно и будет, — мотнула головой его бывшая ученица. — Я отдам тебе их добровольно, и тебе не придется пачкать руки и совесть. — И слышать ничего не хочу. Если ты пришла предложить мне нечто подобное... после стольких лет... То ты верно спятила, Амари! — огрызнулся он. В ту же секунду в дальнем углу комнаты раздался характерный грохот, и все трое увидели выпавшего из стенного шкафа молодого мужчину, в котором нельзя было не узнать похищенного Кагами. — Ох, ну что за упрямый мальчишка, — закатил глаза Учиха. — Теперь в самом деле придется отрубить ему ноги. Он двинулся к нему, едва ли действительно собираясь воплотить в жизнь свою угрозу, но, судя по всему, за прошедшие дни он успел так измотать и запугать своего пленника, что тот заорал не своим голосом, пытаясь отползти от него в сторону. — Не тронь его! — взорвалась Амари, а потом, оттолкнув коротко рассмеявшегося мужчину, бросилась к своему ученику. — Все в порядке. Все в порядке, это я. Я пришла за тобой. Я заберу тебя отсюда. — Я не могу этого сделать, — услышала Мито тихий голос рядом с собой. — Не могу забрать ее глаза. — Ты готов был вырвать их силой у этого мальчика, — так же негромко отозвалась она, глядя, как ее подруга развязывает и наскоро осматривает болезненно съежившегося Кагами. — Но не можешь взять у той, кто готов отдать тебе их добровольно? — Она сама не понимает, что делает, — покачал головой Мадара. — И в мои планы вообще не входило возвращение этого сероволосого засранца. — Эти глаза мучают ее. — Мито поджала губы. — Она не умеет противостоять тьме так, как ты. Не сейчас, когда у нее отняли уже столь много. Эти глаза... подчиняют ее себе. — Глупости! — отрезал он. — Ничего не хочу слышать. — Мито, ты позволишь мне поговорить с братиком наедине? — произнесла вдруг Амари, вмешиваясь в их разговор. Узумаки кивнула, бросила на мужчину последний долгий взгляд и отошла к Кагами. Тот выглядел скверно, но уже, кажется, справился с приступом паники и теперь просто тяжело и надсадно дышал, глядя в пол. Судя по всему, он тоже недавно испытал какое-то острое душевное потрясение — об этом свидетельствовали засохшие кровавые разводы в уголках его глаз. Видимо, для того, чтобы пересадить себе другой мангёке, Мадара пробудил его силой. В груди у Мито что-то сжалось. Он действительно был готов изуродовать этого парня, сломать его и выкрутить ровно настолько, насколько потребуется, чтобы получить желаемое. Всегда ли он был на такое способен, или же это смерть Хаширамы пробудила в нем самое худшее? Теперь она уже никогда не узнает ответа на этот вопрос. — Даже не пытайся уговорить меня, — жестко обрубил Мадара, когда они с Амари отошли в другой конец подвала. — У тебя нет выбора, — отозвалась она, серьезно глядя ему в глаза. — Я не отдам тебе Кагами, и я не верю, что ты причинишь боль Мито, чтобы забрать его силой. А когда мы вернемся в Коноху, АНБУ узнает о том, что здесь происходит, и Фумиоко будут коротать свой век на скамье подсудимых за свою сомнительную деятельность. Я положу свою жизнь на то, чтобы не дать тебе получить то, что ты так хочешь, если ты не послушаешь меня. — Зачем? — непонимающе спросил он, скрипнув зубами с досады. — Зачем это тебе? — Я ничего не сделала, чтобы спасти его, — тихо выдохнула Амари. — Меня даже не было рядом, когда он умер. Я любила его, Мадара. Я все еще безумно люблю его, и, думаю, мне не нужно объяснять тебе, как сильно умеют любить такие, как мы. Мужчина бросил короткий взгляд в сторону Мито, и на мгновение его глаза смягчились и словно бы потеплели. — Вся любовь, что я испытывала в нему, теперь обратилась в ненависть, — меж тем продолжила женщина. — И эта ненависть сжигает меня изнутри. Я не могу есть, не могу спать, я думаю лишь о мести. Я хочу почувствовать кровь на своем лице, хочу зубами вырвать сердце из груди того, кто убил моего Тобираму. И я знаю, что это уже не прекратится. Я видела таких Учиха, как я — спаленных местью. Их помещают в комнаты с мягкими стенами и решетками, потому что они уже не различают ни друзей, ни врагов, и их ярость захлестывает весь мир. Я не хочу становиться такой. Поэтому забери их. — Она стиснула в пальцах его ладонь в черной перчатке и, подняв ее, приложила к своему лицу. — Забери мой проклятый шаринган и используй его для того, чтобы вернуть мне моего мужа. Мне не нужны будут глаза, чтобы любить его. Если я услышу его голос и почувствую запах его кожи, остальное будет уже неважно. — Амари... — потрясенно выдохнул он, а потом, сжав руку в кулак, отобрал ее у женщины. — То, о чем ты просишь... Ты должна знать — я не могу обещать, что все произойдет так быстро. Когда я избавлюсь от Изуны, мне понадобится время, чтобы пробудить риннеган. А уже потом, с его помощью, овладеть дзюцу столь высокого уровня, что прежде оно было подвластно лишь богам. На это могут уйти годы. — Мне все равно, — помотала головой она, упрямо сжимая губы. — Я уже сказала тебе — я отдам его сама, потому что хочу этого. Ты бросил меня, братик, даже не спросив, хочу ли я последовать за тобой. Ты не сообщил мне, что выжил в той ужасной битве, и заставил все эти годы сожалеть о том, что я не смогла тебя спасти. Ты должен мне, Учиха Мадара. И если у тебя осталась хотя бы капля совести и уважения ко мне, ты позволишь мне решить это самой. Он долгое время молчал, словно бы перебирая в своей голове все те доводы, которые могли бы разубедить ее. А, может, просто вспоминая ее той юной и полной надежд девушкой, какой она была много лет назад, когда он, не желая ей своей судьбы изгнанника, оставил ее в Конохе. — Хорошо, — наконец произнес Мадара. — Если таково твое желание, я сделаю то, что ты просишь.