Двойная жизнь

…Свежий ветер избранных пьянил, С ног сбивал, из мертвых воскрешал, Потому что, если не любил, — Значит, и не жил, и не дышал! .. В.С. Высоцкий

Легче в мутной воде разглядеть первозданно чистые, поблескивающие прозрачностью капли, нежели в толпе посетителей клиники отыскать хотя бы одного полноценно больного человека. Поскольку кашель при ангине, тошнота при пищевом отравлении, боль в плече при вывихе — всего лишь разновидности злостной симуляции, и не более того. Так думал доктор Грегори Хаус, проводя в клинике восьмой день подряд и тоскливым взором глядя на очередную пациентку, входящую в смотровую и с трудом передвигающую ногами из-за сильно затрудненного дыхания. Не дожидаясь жалоб, Хаус встал с вращающегося табурета и подошел к шкафу с медикаментами, отыскивая эуфиллин для внутривенного укола. Ему не нужно стетоскопа и длительного выслушивания бронхов, чтобы понять, что у пожилой женщины развернутый приступ тяжелой формы астмы. Пациентке было на вид лет шестьдесят. Полностью седая, среднего роста, с добрым и умным взглядом темно-карих глаз, она была празднично одетой и причесана явно не собственной рукой. Каждый седой волосок был настолько тщательно уложен в изысканную прическу, что сама собой напрашивалась мысль об особом торжественном случае, развитие которого должно бы происходить далеко от унылых больничных стен. Но хроническая болезнь, цветущая пышным цветом, слегка покорежила небудничные намерения пациентки. — Мне срочно нужен эуфиллин внутривенно и рецепт на пульмикорт, — уверенным тоном заявила пожилая американка, устраиваясь в смотровом кресле. Будь на месте Хауса любой другой врач, он уже задумался бы, кто из них двоих — он или пациентка — посвятил жизнь служению медицине. — В современном мире мы все немножко доктора, — с едким сарказмом в голосе согласился Хаус. — Просмотр пары сезонов «Главного госпиталя» и заучивание сложных лекарственных названий сближают нас с этой мечтой. — Я доктор Стефани Кеннет, терапевт, — с трудом выговорила пациентка, захватывая воздух ртом от усилившегося приступа удушья. Хаус сделал внутривенный укол и, дожидаясь благотворного действия препарата, спросил: — Если вы врач, каким же образом вы довели себя до приступа? У вас ведь тяжелая форма? — Кеннет кивнула. — У вас всегда должен быть при себе ингалятор. А вы гуляете по улицам так, словно астма у кого-то другого. — Три часа назад, — начала объяснять Стефани, чувствуя заметное облегчение своего состояния после укола, — я прилетела из Ричмонда в Нью-Йорк, и в аэропорту по рассеянности перепутала единственную свою сумку, составлявшую мой багаж, с чужой. Мне еще, можно сказать, повезло, что сумочка с деньгами и документами осталась при мне. Тот факт, что я прихватила чужой багаж, выяснился уже на въезде в Принстон как раз тогда, когда мне понадобилась очередная доза ингалятора. Знаю, было глупым держать ингалятор в багаже, а не у себя подмышкой в маленькой сумке, но в данную минуту этого не исправить. С багажом я разберусь позже, а сейчас я очень тороплюсь на юбилей моей лучшей когда-то подруги. — Я понял, — сказал Хаус, — вам нравится делать вид, что никакой астмы у вас нет, потому и держите ингалятор подальше от себя. Не желаете признавать, что врачи тоже люди и тоже могут попасть в тенета хронической болезни. — Вам самому пришлось через это пройти? — сделала ответный выпад доктор Кеннет, мгновенно подметившая и трость, и хромоту Хауса. — И каков итог? — А теперь помолчите, — потребовал Грег, прикладывая стетоскоп к груди Стефани и приступая к внимательному выслушиванию легких. Астматический приступ умерил свою ретивость, но бронхи и мельчайшие их окончания — альвеолы — продолжали захлебываться густой слизью, отчего грудная клетка хрипела, словно симфонический оркестр, вздумавший играть на дурно настроенных музыкальных инструментах. Сквозь этот хрип тонкий слух Хауса уловил другой посторонний звук, идущий слева и явно не имеющий отношения к легким. Выдающийся врач переместил стетоскоп влево и стал вслушиваться в сердечный ритм коллеги. Пару минут спустя он, сделав все необходимые медицинские выводы, перебросил дужки стетоскопа вокруг шеи. — Давно у вас такой тревожный систолический шум в сердце? — поинтересовался Хаус у Кеннет, впервые за время приема открывая ее карту и делая в ней запись. — У меня нет проблем с сердцем, — отмахнулась от замечания Хауса Стефани. — И одышка, конечно, не в счет. — У меня астма, доктор! — напомнила Кеннет. — И они с одышкой неразлучны. — Да, астма — главный арендатор вашего организма, но с некоторых пор она обзавелась сожителем, более опасным и коварным, чем она, способным убить вас в любой момент. Одним словом, вам нужно лечь в больницу и как следует проверить сердце. — Сделайте мне еще один укол эуфиллина и выпишите ингалятор, — с непробиваемым упорством ответила Кеннет. — Мне необходимо попасть на день рождения моей подруги, пусть и с опозданием. Мы с ней расстались сорок лет назад, очень глупо поругались. То есть теперь я понимаю, как это было глупо, а тогда нам обеим казалось, что мы поссорились из-за очень важного принципа, чуть ли не по вопросу жизни и смерти. Сегодня у нее шестидесятилетний юбилей, и мне очень хочется с ней помириться. — О да, — усмехнулся Хаус, отходя от Кеннет к шкафу с лекарствами, — посмотреть на то, как ваша подруга будет очень долго и усиленно вас припоминать, куда важнее вашей жизни. — Это очень важно для меня, — настаивала Стефани. Хаус сделал еще один укол, выписал рецепт и едва заметно кивнул, словно бы соглашаясь с доводами своей коллеги. Кеннет встала с кресла, забрала у Грега рецепт на ингалятор и направилась к двери. Едва она вышла за дверь, она тотчас же почувствовала тяжесть в груди, схватилась за сердце и, не прошло и полминуты, как пол приемного покоя больницы притянул ее к себе непреодолимою силой. Главврач госпиталя доктор Лиза Кадди в этот момент прощалась с очередным потенциальным спонсором больницы, не сводящим с нее восхищенных, заплывших жиром маленьких глаз. Но этот человек, еще минуту назад полностью занимавший ее внимание, был тотчас же ею забыт, когда она увидела падение пациентки на пол и Хауса, с довольным видом подзывающего санитаров. Одновременно с санитарами к Стефани Кеннет подбежал молодой врач отделения скорой помощи и, встав на колени рядом с пациенткой, принялся выполнять самые первые, неотложные действия. — Хаус!!! — во весь голос пронзительно крикнула Кадди, делая несколько торопливых шагов к нему и бросая поощрительный взгляд на врача скорой. — Сейчас же скажи, что ты нашел себе интересное дело! — Гармоничный симбиоз бронхиальной астмы и гипертрофической обструктивной кардиомиопатии, — с непроницаемо суровым видом ответил Грег. — Скука редкостная. — Что ты сделал с пациенткой? — продолжала свой возмущенный допрос Лиза. — Два кубика эпинефрина вызвали сердечный приступ. Теперь необходимо его купировать. — Ты когда-нибудь поймешь, что люди — это не подопытные мыши? В особенности, если итог опыта давным-давно широко известен! Эпинефрин противопоказан при кардиомиопатии! — Смерть людям противопоказана намного больше, — спокойно возразил Хаус. — Если бы не укол эпинефрина, она уже мчалась бы на праздник к своей подруге, и велика вероятность, что с этого торжества ее унесли бы вперед ногами. — Немедленно вызовите Льюиса, — велела Кадди медсестре, и медработница схватила трубку внутреннего телефона, стала набирать номер. — А ты, — добавила она, глядя на Хауса гневно сверкающими глазами, — иди в свой кабинет. Еще раз выкинешь что-нибудь подобное, и я лично буду добиваться, чтобы у тебя отобрали лицензию! — Не забудь тогда расширить штат своих патологоанатомов, — не остался в долгу Хаус и, увидев доктора Льюиса, со всех ног спешащего к его пациентке, пошел к лифту. Льюису, руководителю кардиологического отделения, без малейших колебаний можно доверить любые проблемы с сердцем. Во второй половине следующего дня доктор Стефани Кеннет подписала согласие на сложную и весьма опасную операцию на сердце, назначенную днем позже. Передавая доктору Льюису документ, всецело вручающий ее во власть кардиохирургов, Стефани сказала все тем же ровным и уверенным тоном, каким разговаривала накануне: — Попросите доктора Хауса зайти ко мне. — Мне было бы легче исполнить вашу просьбу доставить вам на ужин котлеты из мяса новорожденных тюленей, — ответил Льюис. — Хаус делает только то, чего хочет сам, и никто не имеет на него влияния. — Нет, доктор, экзотическое мясо было бы не проще достать, — выдавила из себя бледную улыбку пациентка. — К тому же доктор Хаус всего лишь этажом ниже от вас, а тюлени на краю света. И к нему достаточно только подойти. И не нужно убивать невинных ластоногих детенышей. — Я попрошу его, Стефани, — вздохнув, согласился Льюис. — Но он не придет, потому что он сволочуга высшей пробы. — Он не сволочь, — отрицательно качнула головой Кеннет. — И это говорите вы! — изумился кардиолог. – Вы, кого он вчера чуть было не убил! — Вот именно, «чуть было», и он сделал это из желания помочь мне. Если бы не его поступок, более достойный хулигана, нежели врача, я могла бы умереть еще вчера к вечеру из-за внезапной остановки сердца. Вам не хуже меня известно, что чаще всего гипертрофическая обструктивная кардиомиопатия диагностируется посмертно, на прозекторском столе морга. А он смог ее диагностировать, прослушивая хрипящие легкие! — Это еще не причина возводить его в ранг героя! — раздраженно возразил Льюис. — Мне необходимо поговорить с ним прежде, чем начнется операция, исход которой никому пока неизвестен. Кем бы он ни был, героем или распоследней сволочью, я буду сильно ему обязанной, если останусь жива. Скрепя сердце, доктор Льюис согласился позвать Хауса. Но, выйдя из палаты Кеннет, он направился не в отделение диагностики, а в кабинет главного врача. Кадди он перехватил буквально на пороге кабинета. — Моя пациентка, доктор Кеннет, — принялся объяснять Льюис, — хочет, чтобы Хаус держал ее за руку, пока она будет морально готовиться к операции, после которой может проснуться в лучшем из миров. — Кабинет Хауса этажом выше, — ответила Кадди. — Вы же знаете Хауса. Он меня пошлет за три моря искать прошлогодней непогоды. Но если бы вы распорядились… — У меня очень важная встреча уже через полторы минуты, Льюис. Поговорите с Хаусом сами. Если он действительно вас пошлет, передайте свою просьбу как мой приказ. И Кадди быстро прошла мимо кардиолога в сторону приемного покоя. Льюис постоял около минуты, глядя ей вслед и переминаясь с ноги на ногу. Потом, обреченно вздохнув, пошел к лифту. К безмерному удивлению Льюиса, Хаус не сказал ему и слова поперек, сразу же твердо пообещал вскоре навестить доктора Кеннет. Перестраховочный вариант в виде особого распоряжения руководителя госпиталя оказался невостребованным. Кеннет улыбнулась Хаусу, увидев его открывающим дверь ее палаты и пересекающим порог. Ответом ее приветственной улыбке был бесстрастный, ничего не выражающий взгляд Грега. Он дошел до круглого табурета без малейшего намека на спинку, передвинул его немного ближе к кровати пациентки и сел. Два медика молчали какое-то время, потом доктор Кеннет начала беседу с откровенного вопроса: — Что связывает вас и вашего главврача? — Ничего, — самым бесцветным и равнодушным тоном, на какой только был способен, ответил Хаус. — Вы, конечно, подумали, что я вмешиваюсь не в свое дело, но, прошу вас, Хаус, доверьтесь мне. До того, как я услышала ваш разговор с вашим начальником в приемном покое больницы, мне никогда прежде не приходилось слышать, чтобы в голосе мужчины таилось столько нежности и страсти, сколько в вашем, когда вы спорили с ней. Да еще с условием, что разговор был очень не личным, у всех на виду. И вам еще достает смелости называть это ничем! — Каждый из нас сам по себе, — пояснил Хаус. — И то многое, что связывало нас когда-то, теперь превратилось в ничто. Она разлюбила меня, и мои чувства стали ей безразличны. — Вы и представления не имеете, до какой степени вы не правы! — взволнованно воскликнула Кеннет. — Позвольте мне рассказать вам одну историю, которая поможет вам понять это. — Откуда вы можете знать о Кадди больше меня? — усомнился Хаус. — Я познакомилась с ней при очень необычных обстоятельствах. И, разумеется, многого о ней я не знаю, но из того, что мне известно, мне легко сделать вывод, что вы не правы, обвиняя ее в безразличии к вам. — Должно быть, прежде всего, мне необходимо вам сказать, — продолжала Стефани, видя, что Грег не делает нетерпеливых попыток покинуть палату и с задумчивым видом, глядя мимо нее, ловит каждое ее слово, — что бóльшую часть жизни я провела в Мичигане. Я сбежала в этот город от родителей со своим будущим мужем сразу после школы. Закончила там медицинский колледж, с мужем потом развелась, но так и осталась в Мичигане. Родом я из Ричмонда, вернулась туда после смерти моих родителей уже тогда, когда вышла на пенсию. Но Мичиган поистине родной мой город, и множество самых ярких и неизгладимых воспоминаний хранятся во мне о нем. И одно из таких воспоминаний — встреча с доктором Кадди, тогда еще юной студенткой меда Лизой. — Двадцать четыре года назад это было, я работала тогда в отделении скорой помощи одной из Мичиганских районных больниц. В тот год был удивительный сентябрь, день за днем хорошая погода сменялась еще лучшей, еще более тихой и ясной, ласково-теплой. Каждое дерево было одарено собственным неповторимым позолоченным нарядом. Птицы захлебывались упоительными звуками, восхваляющими щедрость и милость великодушной природы. И этой дивною порою, когда сентябрь подходил уже к концу, в мою больницу доставили молоденькую девушку девятнадцати лет, и мне с самого начала и до сегодняшнего дня не вполне понятно, отчего она была еще жива, когда врачи машины скорой помощи передали ее в мои руки. Незадолго до этого момента великолепная погода неожиданно обернулась ненастьем, проливной дождь затянул унылую сольную партию и не позволял оборвать ее несколько следующих дней подряд. — О многом я узнала уже значительно позже, и не в последнюю очередь о первопричине всех этих событий. Но вам я расскажу по порядку, оставив, впрочем, первопричину напоследок, хотя, вероятно, вы догадаетесь о ней раньше, чем я назову ее. — Тем вечером молодая максималистка, студентка второго курса медицинского университета Лиза Кадди решила свести счеты с собственной жизнью, вскрыв себе вены, лежа в ванной и полностью отдаваясь ощущениям, как ее жизнь в буквальном смысле перетекает из ее тела в воду. Ее соседка по квартире ушла на очередное ночное дежурство, иначе у Лизы совсем ничего не вышло бы. — В это же время, когда первые капли ее крови уже смешались с водопроводной водой, другой пылкий максималист, уже третий час подряд проводящий под окнами ее квартиры, решился на отважный шаг — забраться на четвертый этаж через окно и просить Лизу разделить его искренние чувства. Он был ее сокурсником, этот Фрэнк Линдон, ему тоже было девятнадцать лет. Почти вплотную к дому, протягивая ветки в ее окно, рос высокий раскидистый клен, подернутый легким багрянцем в сочетании с яркою осенней позолотой. Фрэнк проворно залез на него, и уже через несколько минут оказался в единственной комнате квартиры Лизы и ее подруги. — Не обнаружив Кадди ни в комнате, ни на кухне и увидев полоску света, выбивающуюся из-под двери в санузел, Фрэнк решил подождать, когда Лиза выйдет из ванной. Он сильно дрейфил, воображая себе ее гнев, когда она обнаружит в своей комнате малознакомого парня. Одновременно с этим он доказывал самому себе, что нельзя было поступить иначе и умирать от неразделенной любви, наблюдая издали за той, кто все равно ничья. Так прошло около получаса. Фрэнку они показались вечностью, и, не желая ждать дольше, он решился на еще один более чем отважный шаг — постучаться в ванную. — Дверь в ванную оказалась незапертой. За нею робеющего влюбленного ждало самое сильное в его судьбе потрясение: его любимая лежала в окровавленной воде, и, как представилось ему, без каких-либо признаков жизни. Он постоял над нею несколько минут, терзаясь невыносимой болью, теряя рассудок от понимания непоправимости совершенного ею поступка. Потом нечто осмысленное все же мелькнуло в его сознании, и он вызвал скорую помощь, а вслед затем позвонил в полицию. — Зачем ему понадобились полицейские, удивитесь вы. Картина ведь была предельно ясной: банальное самоубийство, мотивы которого Фрэнку так и остались неизвестными. Но поврежденный шоком разум мгновенно выдумал собственную версию случившегося и поверил в нее. Как только прибыли копы, Фрэнк тотчас же объявил им: «Я убил Лизу». Через несколько минут прибывшие парамедики выяснили, что Лиза еще жива, хотя и неясно почему, ибо ею потеряно столько крови, что жизни в ней уже не за что зацепиться. Фрэнк словно бы пропустил сообщение докторов мимо ушей и только лишь повторил молодому сержанту полиции: «Я убил ее».