Двойная жизнь

Весь следующий день Хаус рисковал жизнью, подстегивал разбитый мозг наркотиками, не помышляя при этом о дышащей в затылок смерти. Все его мысли были о чужой человеческой жизни, которую он может спасти. И ему не придется для этого умереть, это исключено, ибо никто не умирает в самый счастливый период своего бытия. Иллюзия временного бессмертия отступила лишь в тот момент, когда Уилсон потребовал от него пропускания электрического тока через мозг. Хаус почувствовал себя приговоренным к смерти своим лучшим другом. Жизнь Эмбер Уилсон оценил выше жизни Грега. И Хаус согласился с этим после минутного колебания. Его защитят его любовь и счастье, удержат в этом несовершенном мире. Но Эмбер ничто не удержит, если не поможет он. Осознанным взглядом Хаус посмотрел на Кадди через пять дней после бессмысленной, ничего не изменившей процедуры. У Лизы навернулись слезы на глаза, когда она увидела во взгляде Грега то, что уже не надеялась вновь увидеть — теплую синеву и оживленный блеск, усложненные любящими оттенками в глубине. — Все время была рядом, — слабо улыбнулся Хаус. — Выглядишь очень уставшей. — Видел бы ты себя, Грег! — ответила Кадди. — Свои впавшие глаза, чрезмерную щетину, безжизненно вытянутые тонкие руки. — Только не надо устраивать плач о несчастном тигренке с подрубленными лапами! — потребовал Хаус обычным волевым тоном. — Ты оживаешь, родной, — улыбнулась Кадди, перед внутренним взором которой в очередной раз промелькнула страшная картина лежащего у ее ног бездыханного Хауса, — это самое лучшее из всего, что происходило за последнюю неделю. — Я чертовски голоден и хочу викодин! — Тебе больно? — слегка нахмурившись, спросила Кадди. — Не должно, ты же на морфии! — Морфий не вкусный, Лиззи. — Доктор Кадди, Хаус, — поправила Лиза. — Мы в больнице, и я твой лечащий врач. Я отменю морфий и возьму в аптеке викодин. — А можно мне оба наркотика, доктор? — мечтательно спросил Хаус. — Мне необходим тот двойной кайф, к которому я уже привык. — Двойной кайф? — переспросила Кадди, вздрогнув от предположения, что он давно уже смешивает викодин с какой-нибудь еще отравой. — О чем ты говоришь, Хаус? — Доктор, вы не прочитали мою историю болезни? — озорные бесенята в его глазах были лишь тенью привычных, но и они ярко подтверждали, что Хаус выбрался из той ямы, где он провёл целых пять дней. — Я постоянно принимаю викодин, а в дополнение к нему я ловлю кайф от секса с моей женой. Но поскольку в данный момент мы с ней не можем заниматься любовью, мне необходим второй наркотик! — Хаус, — широко улыбнулась его шутке Кадди и поддержала игру: — В вашей карте нет записи о том, что вы женаты. И вы не должны были скрывать от вашего врача данные, важные для лечения! — Но, доктор, — в притворном испуге пробормотал Хаус, — ведь не поздно же все исправить? Мой обман не сильно задержит меня в больнице? — Полагаю, вам придется провести здесь не меньше месяца. — Я не протяну столько без моей жены, доктор. — Я всегда с тобой, — с внезапной серьезностью сказала Кадди. — Так какой еды тебе принести? Он не успел ответить, так как дверь палаты отъехала вбок и вошла Кэмерон. Она просияла, увидев его широко раскрытые голубые глаза. Хаус перевел взгляд к оконному стеклу, стал смотреть на плавно сползающие ручейки дождя. Кадди вышла из палаты за викодином и обедом. Кэмерон подошла к больничной койке поближе. — Вы живы, Хаус! — торжествующе сказала она. — Как вы себя чувствуете? — А как ты поняла, что я жив? Думаешь, Кадди малость понимает в этом и не ушла бы отсюда, если бы я умер? — Раз вы шутите, вы живы, Хаус. Хотя выглядите вы… — Да, я выгляжу жалким, — оборвал ее фразу Хаус. — Неотразимо жалким, не так ли? — Вы ошибаетесь, я не испытываю к вам жалости. — Ты всегда ее испытываешь, она твое единственное «я». А что же до моего внешнего вида, то, разумеется, у смерти нет навыков пластического хирурга, и она не могла меня преобразить в твоего сладкого Чейза. — Вам же это совсем не нужно, Хаус. — Конечно, нет, — усмехнулся Грег, — но и смерть никогда не спрашивает, кому и что нужно. И прямо в эту минуту она засасывает в воронку очередную партию пациентов скорой, оставшихся без внимания доктора Кэмерон. — Прямо сейчас в скорой никто не умирает, — возразила Кэмерон, — но вам необходим отдых, так что я пойду. И, продолжая улыбаться самой лучшей улыбкой, Кэмерон направилась к двери палаты. — Если увидишь Кадди, — крикнул ей вдогонку Хаус, — скажи ей, что я уже накатал жалобу в вышестоящие инстанции, рассказал, как в этой больнице пациентов морят голодом! — Вы поправляетесь на глазах, Хаус, — покачала головой Кэмерон. — Желание досадить Кадди — это верный симптом значительного улучшения. Кадди в эту минуту ждала, когда на кухне надлежащим образом прожарят бифштекс с учетом всех гастрономических предпочтений доктора Грегори Хауса. Два дня спустя, когда Кадди уже не проводила целые дни в палате Хауса, она зашла навестить его. Все эти дни она одевалась предельно строго, чтобы не дразнить и не провоцировать Хауса, но все равно на него всякий раз веяло непреодолимым соблазном при ее появлении. — Я хочу домой! — увидев ее на пороге палаты, начал новый этап уговоров Хаус. Он потребовал выписки еще накануне и вынужден был отступить из-за ее непреклонного «нет» и собственного тела, очень неуверенно державшего вертикальное положение. Сейчас, через восемнадцать часов ему стало лучше, и он заново начал требовать освобождения от больничного режима. — Хаус, мы уже говорили об этом, — подходя к его постели и устраиваясь рядом с ним на табурете, ответила Кадди. — Ты нездоров, и меня нужно будет лишить лицензии, если я тебя выпишу в таком состоянии. — Мне скучно, мамочка! — захныкал Грег. — Ты два месяца утомлял Кэмерон и меня кабельным телевидением и огромной плазмой. И вот они у тебя есть! Все каналы! Шикарный телевизор! И тебе скучно?! — У меня нет моего самого любимого развлечения, — жаловался Хаус. — Твои роскошные сестрички не прижаты ко мне по ночам. — Давай сначала убедимся, что у тебя достаточно жизненной силы для подобных подвигов, — улыбаясь, предложила Кадди. — Мы можем убедиться в этом и дома, мы оба врачи. — Ты сейчас ведешь себя не как врач, а как самый малолетний пациент больницы, Хаус! А разбудить в себе врача действительно было бы полезно. Сразу стал бы образцовым пациентом. — А можно я буду образцовым пациентом дома? — не унимался Грег. — И даже сверхобразцовым. Ты сможешь приковать меня наручниками к кровати и надеть ошейник с шипами. — Хочешь быть моим личным заключенным, Хаус? — Дома, в обстановке строгой секретности. — Мне нужен сильный и здоровый узник, — возразила Кадди. — Чтобы мне не удавалось лаской заманить его к могильному надгробию. Плотоядный взгляд Хауса в этот раз был уже не раздевающим, а сжигающим одежду. Кадди слегка покраснела от его бесстыдства, а Хаус спросил: — Какого цвета нижнее белье? — Похоже, у тебя что-то не диагностированное неврологическое, Хаус, — стала подтрунивать Кадди. — Не смог рассмотреть от слабости зрения или внезапно перестал различать цвета? — Снимай трусики и положи их мне под подушку. — С ума сошел! А если кто-нибудь войдет? — Скажу, что ты со мной консультировалась по поводу венерического заболевания. — Какой щедрый подарок сплетникам! А уж Чейз обогатится! Уже к вечеру напринимает ставок на то, чем конкретно я больна! — Да, я умею порадовать людей, — с гордостью проговорил Грег. — Белье темно-синее, — направляясь к двери, сказала Кадди. — В твои руки ни разу не соскальзывало. Она ушла, Хаус едва уловимо улыбнулся ей вслед. Сумей она увидеть эту улыбку и пробраться к ее истокам, она немедленно распорядилась бы об особых мерах по охране столь ненадежного заключенного. Кадди с наслаждением закрыла глаза, подставляя макушку нисходящему потоку горячей душевой воды. Очередной рабочий день скрылся за горизонтом, и можно было расслабиться, вспомнить что-нибудь приятное. Но только не связанное с Хаусом, иначе тоска проведет детальный анализ каждой мельчайшей ее косточки. Откуда-то повеяло прохладой, Кадди отмахнулась от этого ощущения будто от надувательской обманки. Но уже в следующее мгновение крепкие ладони, знакомые каждым выступом и линией уверенно схватили ее за грудь. Она открыла глаза и встретилась с блестящим взглядом Хауса. — Грег, ты… - все, что она успела сказать прежде, чем Хаус приник губами к ее губам. Она ответила, обняла его, обеими ладонями провела по его напряженной спине. Нижней частью живота она чувствовала его сильную эрекцию. Грег забросил ее согнутую правую ногу к себе на здоровое бедро, вошел в нее, не прекращая хаотичной ласки ее тела. Оба были охвачены волной восторга, уносящей их к бескрайней стремнине водопада. Позже, полностью обессиленный, Хаус лежал на спине посередине кровати. Кадди покрывала его поцелуями, и белая простыня казалась ему зеленым покровом майской травы, а сам он словно подставляет тело жарким солнечным лучам после купания в реке. — Я жив как ни в чём ни бывало, — тихо, словно бы от недоверия к переходящей вовне мысли, так правдиво звучавшей внутри него, сказал он, закрывая глаза от удовольствия. — Неужели ты не понимаешь, что сейчас рискуешь всем живым в себе? — поднимая голову от сгиба между его животом и правым бедром, спросила Кадди. — Не останавливайся! — выразил протест Хаус. — Ты еще не поцеловала моего дружка! Кадди прижала руку к его сонной артерии, стала считать пульс. — Да, у меня всё повышенное! — подтвердил Хаус, убирая ее руку с шеи и нежно целуя ребро ладони. — Пульс, давление, влечение! Но ради возможности быть частью тебя, я могу рискнуть еще сколько угодно раз. И это хотя бы будет не напрасный риск. — Если только узнаю, кто вернул тебе одежду, — высказала мечтательную угрозу Кадди, вытягиваясь сбоку от него, — то… — Я не выдаю сообщников, солнышко мое. — И кто дал тебе деньги на такси… — У меня в кабинете есть заначка на всякий аварийный случай, — Хаус загадочно улыбнулся. – Нет, она не в книге про волчанку, не обольщайся. — Грег, — перехватывая его руку, уже коснувшуюся ее груди, сказала Кадди, — тебе нужно вернуться в больницу. Его вторая рука потянулась по следу первой, тоже оказалась перехваченной и поднесенной к губам. На несколько секунд Лиза уткнулась лицом в обе его ладони, вдыхая их ласковое тепло. — Утром, — согласился Хаус, — когда мой врач станет нужен больше, чем моя жена. — Твоя жена, — с трудом выговорила два простых слова Кадди. — О боже, Грег! Будь я тебе настоящей женой, я проявила бы больше терпения в тот вечер и никуда не отпустила бы тебя. — Не плачь, Лиззи, — мягко сказал Хаус, стирая слезу с ее правой щеки. — Все уже позади. А если бы ты посильнее надавила на меня тогда, мы крупно поссорились бы. И я все равно бы ушел. А потом тебе было бы тяжелее сидеть возле меня, гадая, как бы все обернулось, если бы мы не поссорились. Никто не виноват, Лиз. Так уж цепь случайностей спаялась. Уилсон, конечно, винит меня и никогда не простит, но это до крайности примитивная точка зрения. — Джеймсу понадобится время, но он простит. — Пустые надежды, солнышко. А хуже всего то, что я никогда уже не смогу рассказать ему о нас с тобой, о свадьбе и о том, насколько мы близки. Совсем как внешняя и изнаночная стороны моей рубашки. Я в тот вечер позвонил ему не только затем, чтобы он приехал забрать меня. Я хотел с ним поделиться всем, что меня переполняло. Если бы его не вызвали в ту ночь в больницу, мы с ним до утра отмечали бы мою женитьбу. А теперь я и заикнуться об этом не смогу. Он думает, я пил от безысходности, от невероятной глубины своего несчастья. И если он будет так думать, еще есть очень призрачный шанс, что он когда-нибудь простит. Но если он узнает, что я был до беспамятства счастлив, праздновал это и в ночь моего торжества погибла его Эмбер, он навсегда забудет о способности прощать. — Не обязательно говорить ему, почему ты тогда напился. — Да он же возведет пять в квадрат и все станет ясно! Он спросит, когда мы поженились, как долго были вместе до этого. Он же поймет, что не за один день мы решились на такой шаг. И я не смогу его обмануть, если уж отважусь сказать. Так что теперь нашу тайну нужно перепоясать несколькими лентами замкóв. — Вообще не нужно было делать из этого тайну, — вздохнула Кадди. — Мы слишком далеко зашли в этой многоуровневой игре в шпионов. — И все равно я не могу сказать, что жалею, Лиззи, — признался Хаус. — Служебный роман с подчиненным мог скомпрометировать тебя, законный брак непременно бросил бы тень на мое одиозное имя. И разве тебе не понравилось наше бегство в Лас-Вегас? — Было очень романтично, — ослепительно улыбнулась Кадди. — Как будто весь мир против нашего брака, а мы ухитрились обойти все его козни. Хаус потянул ее к себе, обхватил руками и ногами, в бессчетный раз восхитился упругостью ее груди, уткнувшейся в его грудную клетку. Нежное начало поцелуя быстро переросло в кульминационное исступление и завершить его ласковым касанием верхней губы Лизы Грег решился только ради трех волнующих слов: — Давай займемся любовью. Утром Хаус проснулся оттого, что солнечный луч, проникший в щель между стеной и шторой, нагло рассмеялся ему в глаза. Зажмурившись покрепче, Грег провел рукой рядом с собою. Постель была наполовину пуста. — Лиззи, — пробормотал он, окончательно стряхивая сонные оковы. Кадди не было в спальне, и утро мгновенно изменило нейтральную окраску на темно-серую. Нога заныла сильнее, и Хаус сел на кровати, заранее стискивая зубы от той боли, которую он испытает от двух шагов к стулу, на котором висит его куртка с викодином в кармане. Темно-серый туман в сознании после приема викодина немного рассеялся, и Хаус, присев на кровать, огляделся. Возле тумбочки он увидел черную трость с рисунком в нижней части. Голубые глаза выдающегося мальчишки полыхнули ярким огнем. Неужели Кадди неизвестным невероятным образом нашла его потерянную трость? Но, взяв предмет в руки, он увидел, что трость другая, и еще более эффектная, чем та, которою он владел совсем недавно. Сияющим взором он рассматривал маленькую коричневато-золотистую птицу, детально прорисованную в нижней четверти трости. Грудкой птаха словно лежала на черной блестящей поверхности, повернув голову вбок. Расправленными крыльями она будто обнимала трость. Концы крыльев на противоположной спинке пичуги стороне не сходились не более чем на два миллиметра. — Троекратное вау, — сказал Хаус входящей в спальню Кадди. Она обворожительно улыбнулась, полностью преобразившись от внутреннего радостного света. Присела рядом с ним на кровать, дотронулась рукой до его щетины. — Я польщена тем, что она тебе нравится. — Птица феникс, Лиззи? — спросил Хаус. — Это намек на то, что мне удается проходить через пламя смерти и возрождаться лучшим, чем прежде? — Птица феникс, Грег, но без намека. Она же из сказки, медовая ты моя горчинка! Ее удивительное свойство каждый раз подниматься из пепла не дано никому из живущих. И смерть, если ты так и будешь постоянно ломиться в ее дверь, обязательно однажды сведет с тобой счеты. — Да ладно тебе, Лиззи, я жив и накрепко связан с тобою, — обнимая ее, сказал Грег. — Соберусь помереть, лично выберу тебе вдовий наряд. Черный юмор преодолел границу терпимого, и Кадди закрыла ему рот поцелуем. И утро для Хауса стало по-настоящему солнечным.