Daddy

      Осень переливалась красками: желтый, оранжевый, красный... Я люблю осень. Люблю бродить по тихим улочкам, наслаждаясь музыкой в наушниках и думая о чем-то своем, далеком и неизведанном. А особенно я люблю гулять с кем-то, чтобы делиться случайными мыслями и своей любимой музыкой. Но сейчас я одна иду куда-то вперед, не зная, куда приду в итоге. Я одна. Я осталась совсем одна.       Прохожу мимо парка, на мгновенье бросив взгляд на счастливых детей — они увлеченно играли в свои игры, не обращая внимания на взрослых рядом с ними. На глаза начали наворачиваться слезы. Я пытаюсь смахнуть их рукавом кофты, но не получается. Маленький мальчик со светлыми, словно летнее солнце, волосами подходит ко мне, с беспокойством смотря на слезы, стекающие по моим щекам.       — Не плачь! Не плачь! — с отчаянием говорит он, и от этого мне хочется плакать еще больше. Мальчик держит меня за рукав кофты, обеспокоенно глядя мне в глаза. Я не могу успокоиться и взять себя в руки, улыбнуться через силу и сказать, что все хорошо, и от этого мне хочется плакать еще больше. Мальчик сам еле держится, чтобы не расплакаться, и от этого в груди что-то колет. — Пожалуйста, не плачь, пожалуйста...       В этот момент пришла женщина и увела мальчика от меня подальше, словно я была больной бродячей собакой. Так и есть — где-то там, внутри, воет от боли побитая жизнью собака. И ничто не может заглушить этот протяжный вой, полный отчаянья и чего-то еще, чего-то, что мне еще не понятно. Поворачиваюсь и иду в сторону общежития, где я живу с того самого момента, как покинула родительский дом.       Я вспоминаю свое детство, свою юность. Воспоминания сами всплывают в памяти, а я просто не могу прекратить вспоминать. Удивительно, сколько радостных моментов было в моей жизни, а я этого не замечала. Помню как впервые попробовала приготовить кексы, чтобы получились такие же вкусные, как папины, и потом слегла в больницу с отравлением. Помню как нарвала букет ромашек и подарила папе на день рождения. Помню как, играя в баскетбол с друзьями, разбила окно в папином кабинете. Хорошо, что он в это время был на кухне и заваривал чай. Он не разозлился, но я все равно была наказана за свой поступок. Папа, папа, папа... Где ты сейчас? Почему исчез в неизвестном направлении, не оставив после себя даже записки? Куда ты пропал, что даже полицейские не могут тебя найти? Каждый день одни и те же вопросы. Каждый день отвечает мне только тишина.       Замираю возле двери в дом. В мой старый дом. Утонув в своих воспоминаниях я не заметила, как свернула с дороги в общежитие и пришла сюда. Закусываю губу, чтобы не расплакаться еще сильнее, и нахожу ключи в кармане куртки — я всегда ношу их с собой. Дверь противно скрипит — я вздрагиваю от этого звука. Осторожно вхожу внутрь, снимаю обувь и осматриваюсь. Кажется, что с тех пор, как Артур Керкленд покинул эти стены, дом мгновенно постарел на пятьдесят лет, а может и больше. Рядом с дверью раньше весело зеркало - всего пару дней назад. Теперь больше ничего говорит о том, что оно было здесь. Зеркало, вернее то, что от него осталось лежит на полу у стены, но я не убираю его. Бросаю быстрый взгляд на свою забинтованную ладонь с засохшей кровью на бинте, чтобы смутиться и перевести взгляд обратно на стену.       Два дня назад папа пропал вместе со своими вещами. Никаких записок и телефонных звонков, никаких извещений. Он не оставил после себя совершенно ничего, как будто не было никогда Артура Керкленда — он мне приснился. Мои вещи остались нетронутыми. Помню, как я радостная пришла к папе, неся с собой пакет со сладостями и поправляя на ходу растрепавшиеся волосы. Я не сразу заметила, что его нет дома — мне не хватило внимательности, чтобы заметить, что с домом что-то не так, что самая главная его составляющая исчезла. Прошла на кухню и разложила кексы и печенье на тарелке, заварила чай и только после этого поднялась на второй этаж, в кабинет папы. Пусто. Совершенно пусто. Пустая комната без мебели. Окно приоткрыто. Бегу в спальню, но меня опять встречает абсолютно пустая комната. Вещи в остальных комнатах не тронуты.       Я не знаю, что делать — нервно грызу ногти и смотрю на одну точку на стене. По лицу стекают слезы — я беззвучно плачу, но внутри все кричит. Кулак встречается с поверхность зеркала. Боль, пронзившая руку, отрезвляет — я срываюсь с места и бегу в полицейский участок. Но что смогли эти полицейские? Ничего. Посмотрели на меня странно, решив, что я чокнутая, но пообещали сообщить, если найдут хоть какую-то зацепку. Но не зацепку они собрались искать, а холодный труп в помойке, если вообще собрались.       Воспоминания мучают меня — я просто отбрасываю их в сторону и иду на кухню. На маленькой аккуратной тарелке меня все еще ждут засохшие сладости и явно не свежий чай.

***

      — Папа! Папа! — я, счастливая и радостная девочка двенадцати лет вбегаю в кабинет папы, громко хлопнув дверью. Папа вздрагивает и отрывается от документов, нахмурившись. Я уже знаю, что он скажет. "Бекки, не шуми", "Бекки, я же просил не отвлекать меня от работы", — я знаю, что нарушила целых два запрета, но сейчас у меня очень серьезный повод, чтобы наплевать на все запреты сразу.       — Я приготовила кексы, — подхожу ближе и обнимаю папу, прижимаясь к нему как можно ближе. Мои самые первые кексы, над которыми я очень долго трудилась и старалась сделать все по рецепту. Хмурый взгляд сменяется моей любимой добродушной улыбкой. Папа проводит рукой по моим волосам - едва ощутимое ласковое касание, чтобы показать, как он меня любит и гордится мной.       — Хорошо, неси сюда свой кулинарный шедевр.

***

      Вернувшись в общежитие я наконец-то могу вздохнуть спокойно. Здесь пространство не давит на меня. Здесь нет этих безграничных улиц, в которых так легко заблудится, потеряться в своих мыслях — и потом тебя уже не найдут. Соседка по комнате не обращает на меня внимания, смотря какой-то фильм в ноутбуке в наушниках, но, заметив меня, снимает наушники. Я внимательно смотрю на нее, но она молчит, хоть и хочет что-то сказать. Сажусь на свою кровать и закрываю глаза, облокотившись о стену.       — Как рука? — приятный голос Аманды разрывает сформировавшуюся тишину. Тяжело вздыхаю и смотрю на свою руку. Я уже и забыла о ней, кажется, научившись игнорировать боль. А боль была, хоть она и притупилась за эти несколько дней. В тот самый миг, когда зеркало распалось на осколки и они врезались мне в руку было гораздо больнее, но даже эта боль не сравнится с той, что сейчас лежит тяжелым камнем у меня на душе. И эта боль со временем совсем не притупляется, а, кажется, только разрастается в размерах.       — Болит немного, а так нормально, — спокойно отвечаю я, и комната снова заполняется тишиной. Аманда некоторое время смотрит на меня, думая, что еще сказать, но затем надевает наушники обратно и продолжает смотреть свой фильм. Я понимаю. Наверное, очень неудобно находиться с человеком, у которого не все хорошо складывается, и он не твой друг, но долг совести заставляет тебя спрашивать, скажем, о его самочувствии. Аманда смотрела фильмы на ноутбуке, а я бездумно пялилась в потолок до самой ночи, а потом мы просто легли спать.       Я не спала всю ночь — мысли не давали мне спокойно провалиться в сон. Я должна что-то сделать. Я не могу продолжать бездействовать - от этого мне хочется кричать и бить кулаками в стену. Я должна что-то сделать. Я должна что-то сделать. Я должна. С этими мыслями я уснула, глядя на первые лучи солнца, ворвавшиеся в комнату.       Когда я проснулась Аманды уже не было. Я быстро оделась, заплела волосы в хвост и выбежала из общежития. Теперь я точно, абсолютно уверена, что должна что-то сделать. Я найду папу, чего бы мне это ни стоило!

***

      Неловко переминаясь с ноги на ногу, я внимательно осматриваю поднос в очередной раз, чтобы убедиться, что ничего не забыла. Все на месте: куриный бульон, папин любимый черный чай, самодельная открытка из картона, на которой изображены мы с папой и надпись "Выздоравливай!" ярким розовым фломастером и, конечно же, салфетка. Тяжело вздыхаю, не двигаясь с места, но через несколько мгновений набираюсь смелости и открываю дверь в папину комнату.       Папа лежит на своей постели, внимательно читая какую-то старую книгу. Он так увлечен чтением, что, кажется, даже не заметил моего прихода. Подойдя поближе, я читаю надпись на обложке и удивленно вскидываю брови. "Мир физики" — гласят серебряного цвета буквы с синей, потертой временем обложки. С каких пор папа увлекается физикой? Обычно ему больше по душе английская классика и современное фэнтези, но физика...       — С добрым утром, милая, — папа обратил на меня внимание, убирая свою книгу на тумбочку и добродушно улыбаясь. Я выхожу из своих мыслей и улыбаюсь ему в ответ, рассматривая его внимательным взглядом. Лицо неестественно бледного цвета, и я вздрагиваю. Кажется, что груз вины вот-вот меня раздавит, и от Ребекки Керкленд останется только лепешка. Все слова исчезают, и вот я просто стою, смотря на него, не зная, что сказать. Папа, заметив мое замешательство, говорит первым, указывая взглядом на поднос. — Это для меня?       Я вздрагиваю, чуть не опрокинув бульон на себя, и протягиваю папе поднос. Он осторожно берет его из моих рук и кладет к себе на колени. Улыбается, глядя на открытку, и целует меня в лоб. Я тут же обретаю голос и передаю всю важную информацию от врача и миссис Андерсон — нашей соседки напротив.       — Врач сказал, что куриный бульон пойдет тебе на пользу, но и про лекарства забывать не стоит. Миссис Андерсон приготовила тебе бульон, и велела передать, что лекарства пить не надо. "После моего бульона твой папка быстро с постели встанет, а заодно и поможет мне кое с чем", - я засмеялась, пародируя смешной акцент соседки, и папа тоже не смог сдержать улыбки. Сев на самый край кровати, я наблюдала, как папа ест наверняка гадкий бульон, и думала о том, что никогда в жизни больше не буду готовить. От готовки одни проблемы. А даже если и буду, то сначала сама буду пробовать свои блюда, а потом уже кормить окружающих. Больше никто не пострадает от моих кулинарных "шедевров" кроме меня самой, но мне это будет по заслугам.       Когда с едой покончено, папа кладет поднос на тумбочку, а сам вновь берет книгу. Ему нужен покой, подумала я, и подошла к тумбочке. Я хотела забрать поднос и уйти, но фотография, небрежно оставленная рядом с подносом, заставила меня застыть на месте. Со снимка на меня смотрела девушка в лабораторном халате и в старой поношенной футболке с логотипом какого-то фильма, который нравился папе. Жаль, что я не запомнила название. Девушка на фото счастливо улыбается, держа в руках микроскоп. Я ничего не понимаю в микроскопах, но этот выглядел так, как будто на него потратили немало денег. Осторожно беру снимок в руки, внимательно рассматриваю девушку. Брюнетка. Янтарный оттенок глаз. Голова кружится, а в горле застревает комок.       — Папа, — получается как-то хрипло и обреченно. Я не вижу папиного лица, зациклившись на этом снимке, но почему-то мне кажется, что папа сейчас хмурится, а в глазах его замешательство. — Это моя мама?