***
— Даже не верится, что эта скотобойня произошла именно здесь, в таком маленьком и тихом поселении, — мрачно сказал Саша и осмотрел израненное от укусов и побоев поселение. Омерзительный запах гнилья ещё больше усилился, когда вошли в город, над руинами стояли густые облака пыли, в полуразрушенных домах слышался тоненький, жалобный писк, схожий с мышиным, но это были не мыши: после великого погрома в свои дома стали постепенно возвращаться уцелевшие куколки и плюшевые игрушки. Да, возможно кто-то подумает, что эти глупцы, у которых и без того вместо настоящих мозгов были опилки и вата, воротились сюда, чтобы сыскать свою кончину, но на самом деле они вернулись обратно, чтобы заново отстроить то, что строилось годами. Проходя мимо очередного домишки, из которого доносились жалобные всхлипы, комсомолец остановился и, питая огромное любопытство, решил заглянуть, дабы увидеть, в каком состоянии находятся жители — судя по звуку, там кто-то был. Дав на этот раз Незнайке сигнал, Агрономов заглянул внутрь и замер от страха: комната, очевидно, гостиная или столовая, была завалена обезображенными трупами, стены и пол оказались заляпанными в крови, а из-за горы трупов, откуда и доносился чей-то мышиный писк, сидел, забившись в дальний уголок комнаты и обняв коленки, маленький фарфоровый мальчик и, поскуливая, плакал. Агрономов, увидав ребёнка, осторожным шагом подошёл к нему, присел рядом и с жалостью оглядел сироту: первое, что бросилось в глаза — нехватка половины лица, затем, опустив взгляд чуть пониже, комсомолец заметил, что не хватало одной ручонки; с ногами и нижней частью тела оказалось всё в порядке. Подле уцелевшего лежало разбитое на множество осколков тело взрослой девушки, которая, наверно, приходилась ему сестрой или матерью. — Э-Эй, малыш, ты меня слышишь? Всё в порядке, не бойся, я тебя не трону, слышишь? Не трону. Как тебя зовут? Почему ты здесь совсем один? Зачем вернулся сюда? — от тёплой ладошки, что легла на холодное плечико фарфоровой куколки, мальчик перестал хныкать, утёр кулачками последние слёзки и обернулась к комсомольцу. Сначала он испугался незнакомца, отпрянул от него, задрожал, но после того, как Саша уверил его, что не причинит ему никакого вреда, малыш успокоился, перевёл дух, а затем, заикаясь, рассказал, кто он, что с ним стало и чьё это тело. На протяжение всего рассказа Агрономов, не шевелясь и не дыша, выслушивал тот ужас, что пережил этот мальчуган в одиночестве, а когда же он кончил, комсомолец ещё долго не мог прийти в себя, сидел, уставившись в одну точку, и молчал, молчал и был погружён в собственные мысли. «Так вот что такое война…» — Знаешь, Джерони, — заговорил вдруг Саша, поморгал глазами, помотал головой и избавился от всех ужасных мыслей, что появились у него в голове от жуткого рассказа. — Уна действительно оказалась храброй балериной, не дала тебя и себя в обиду этим гадам, она — настоящий герой. Знаешь, у меня вот тоже есть старшая сестра, но у нас с ней не такие отношения, какие были у вас с Ягнёнком. Мы часто с ней ссорились — иногда дело даже доходило до драки — огрызались друг на друга, жаловались родителям на какие-нибудь пустяки, но после твоего рассказа я… Я переосмыслил своё отношение к ней… Джерони, запомни: война — самая ужасная вещь на планете, ведь она отнимает у человека всё, что дорого ему, поэтому надо стараться всеми силами остановить её. Жертва твоей сестры была не напрасной: раз она погибла за тебя, значит хотела, чтобы ты жил. Не стоит тебе оставаться одному среди этих руин. Мало ли что может случиться, пошли, здесь слишком опасно для такого маленького мальчика, как ты. Джерони со страхом в нарисованных глазёнках посмотрел сначала на Александра, а затем перевёл взгляд на останки сестры; Саша понял, что малыш уйдёт не сразу же, поэтому дал новому другу возможность навсегда распрощаться с сестрёнкой. Когда Агрономов покинул дом, малыш Джерони долго молчал, задумался, а затем беззаботно заговорил с Уной, словно она была живой, хрипло посмеивался, замолкал, а затем вновь возобновлял монолог. Кончилась беседа через несколько минут: мальчик отыскал где-то потрёпанную временем ткань, накрыл ею разбитое тело и, взявшись за ручки, ребята поспешили догонять других, которые уже заждались комсомольца. Незнайка ходил взад и вперёд, ломал себе пальцы, волновался за новобранца в их рядах, но когда же на горизонте замелькал красный галстучек, коротышка вздохнул с облегчением и утёр со лба капли пота. Но с каждым шагом Агрономова лицо Незнайки искажалось недопониманием и ужасом: рядом с ним шёл кто-то ещё… Всполошившись не на шутку и прикрыв собою детей, мужчина изъял из поясных кармашков метательные ножи, принял боевую позу и агрессивным голосом рявкнул в сторону идущих: — Какого чёрта, Агрономов?! Кто идёт с тобой? Эй, ты! Отойди от нашего приятеля, иначе я перережу тебя всего на колбаску! — Незнайка! Погодите! Я сейчас всё объясню, только не кричите, он и так напуган и не может разговаривать без заикания! Юноша подвёл малыша к компании, повторил свою просьбу, но Незнайка, упёртый баран эдакий, продолжал держать наготове лезвия, а для того, чтобы придать своему виду ещё больше злобы и агрессии, оскалился и смотрел на Джерони, как обезумевший охотничий кобель на умирающую в муках добычу. Малыш струсил и спрятался по привычке за Саню, как за сестричку Ягнёнка. — Это кто ещё такой?! — Незнайка, припоминая похожий случай в далёком прошлом, ощущал небывалый прилив злости и с трудом удерживался себя от желания добить найдёнышу уцелевший кусок головы и раздавить его сердце ногой. — Во-первых, Незнайка, не кричите, пожалуйста. Разве Вы не видите, что пугаете его? Он и без того пережил множество ужасов, а Вы ещё на него и давите таким тоном. Во-вторых, он не ответить на Ваши вопросы, пока Вы не спрячете оружие. Сомневаюсь, что у Вас было бы огромное желание говорить с кем-то, если бы в лицо Вам тыкали ножом. В-третьих, Джерони идёт с нами: он остался без семьи, поэтому… — но Агрономову не дали закончить: коротышка, как сорвавшись с цепи, едва не налетел на комсомольца и не искромсал его за такие дерзкие слова, но вместо этого сделал внезапный выпад к собеседнику и замахнулся оружием. Сердце парня упало, душа ушла в пятки, и он, ловко увернувшись от выходки, попятился, закрывая собою малыша. — Да как ты, щенок, смеешь принимать самостоятельно решения?! Отвечай! Ты тут главный, или кто? А?! Только посмей ЭТОГО гадёныша взять с собой, и я расправлюсь с вами обоими, не моргнув и глазом! Тьфу! — на помощь к товарищу, чувствуя, что дело пахнет жареным, подоспели Карл и Комета. Схватив за руки, они сдержали взрослого коротышку от повторного выпада: Комета, подскочив, схватился за выпирающие рукояти оружий и вырвал их из рук отца, Карл продолжал сдерживать беснующегося мужчину. — Да что, чёрт подери, с ним происходит такое?! Ведёт себя, как чёртов одержимый демоном! Объясните мне, тупому! — Агрономов собирался оскалиться в ответ, но, почувствовав, что Джерони сжал ещё крепче его руку, удержался и с трудом подавил оскал. — Д-Дело в том, что несколько лет назад, когда существовал ещё единый штаб, одна из лазутчиков привела к нам маленькую, хорошенькую девочку, которая также осталась без крова и семьи. Она прижилась довольно-таки быстро, все холили и лелеяли её, баловали и заботились, как о родной дочке, но решение разведчицы повлекло за собой огромные и неисправимые последствия. Эта девочка оказалась подопечной наших врагов: поскольку наш штаб был очень хорошо спрятан от простых глаз, его ой как непросто было найти, поэтому враги подослали её в качестве наводки на наше логово. Тогда мы опять потеряли самых ценных людей, — Комета спрятал метательные ножики за спину и отошёл от отца к Агрономову; со временем с разума спала пелена ярости, и Незнайка, пребывая в нейтральном настроении, несколько успокоился. — Ага, Коломбину, Пьеро и Мальвину, а также и их дочь. Очень болезненная утрата. А с той девчонкой был разговор короткий: поймали и скормили Шестелапому Её Величества. Хе-хе, достойнее этого наказания не сыщешь! Поэтому Незнайка дело говорит, Сань, — Карл отпустил успокоившегося коротышку, но остался стоять с ним рядом. — Да, самых матёрых, самых проверенных и самых надёжных потеряли из-за какой-то отбитой малолетки… Агрономов, я не шучу с тобой, я говорю на полном серьёзе. Кто знает, что у этого пацана на уме? Вдруг он такая же наводка для злодеев, как и та девчонка? На кону стоит наше государство и миры, с которыми оно соединено. Ты хоть осознаёшь, сколько это людей? Сколько невинных душ? И ты хочешь поиграть в русскую рулетку с Судьбой? А ведь может оказаться и патрон. — ГХ! Да как же вы, черти, не можете принять и тот факт, что он может не оказаться наводкой для злодеев, а простым жителем! Этот мальчик потерял всё: семью, дом, родную сестру. Да вы только посмотрите на его состояние! И вы мне доказываете, что он служит злодеям и ла-ла-ла, и бла-бла-бла! ГХА! Я всегда знал, что Вы, Незнайка, сумасшедший, глупый, неадекватный, но что бы до ТАКОЙ степени… Вы намереваетесь бросить это дитя здесь! Да Вы не хуже тех злодеев, против которых борются все сказки! — Ты просто не осознаёшь, каково это — делать выбор, от которого зависит будущее всех миров. По сравнению с тем огромным количеством людей, что нуждаются в защите, одна никчёмная жизнь не стоит ни гроша, поэтому приходится обходиться малой кровью. Выбор за тобой: либо ты идёшь с нами, либо остаёшься с ним и вместе вы встречаете смерть. Другого не дано. — Да Вы… Вы… Животное! Вот кто Вы! Я не брошу его! Это ВЫ не знаете, каково это, потерять ВСЁ. У Вас есть сын, у Вас есть жена — полноценная семья! Потеряли, может быть, пару-тройку друзей — и только! — а он потерял ВСЁ. В. С. Ё. И Вы настаиваете на том, чтобы я бросил Джерони. Замечательная сказка! Прекрасная! Да! Прекрасная детская сказка! — Послушай меня сюда, сосунок. Во-первых, ты вчера давал нам клятву, что примкнёшь к нашим рядам и будешь помогать в борьбе со злом. Помнишь, да? И сколько там было народу, что запомнили твои слова. А?! Во-вторых, то уже НЕ те сказки, которые были ранее, нет. Сейчас настали кровожадные времена для всех, и каждый неверный шаг имеет пятидесятипроцентную гарантию непоправимого провала. Это Тёмные сказки. На это Агрономову было нечего возразить; он понурил голову и замолчал, то и дело поглядывая периферическим зрением на Джерони и нежно сжимая его крохотную, фарфоровую лапку. В конце концов, молчание прервал томный, полный отчаяния и безысходности вдох; Незнайка устремил на комсомольца испепеляющий взгляд, с жадностью дожидающийся вердикта. Агрономов возвёл глаза к небу — поскольку сразу боялся посмотреть на мальчика, что сверлил его жалостным взором, — а затем, набравшись смелости, опустил голову и посмотрел в нарисованный глазик. Жалобный взгляд неприятно и со всей силы кольнул юношу в самое сердце, а читающаяся фраза в выражении миловидного личика «Я хочу жить» схватила и сжала, как тиски, горло Саше. Выбор предстоял не из лёгких. Да, он дал клятву им, он ОБЯЗАН её сдержать… Развернувшись на сто восемьдесят градусов, Александр небрежным движением рванул за собой невинного Джерони и поволок туда же, где и нашёл; понимая, что его песенка спета, фарфоровый мальчик отчаянно забился, затрепетал в железной хватке, как птица в клетке. Он, рыдая, кричал, надрывая горло, хватал Сашу за рукав, дёргал, упирался ногами, ворошил землю, умолял не возвращать его, а просто бросить, но все мольбы, как ветер, пролетали, казалось бы, мимо ушей палача…***
— Умоляю! Прошу! Бросьте меня! Слышите? Бросьте! Но, молю тебя, Саша, не надо! Я не хочу возвращаться ТУДА! Оставь! Брось меня здесь! Саша-а-а-а! — когда же они отошли на безопасное расстояние, комсомолец отпустил мальчугана, и тот, пав на траву, зарыдал, подвывая. До такой степени вся эта ситуация стала тошной для юноши, что он даже не взглянул ни разу на Джерони. Засучив рукава и засунув кулаки в карманы, он заходил из стороны в сторону, пытаясь что-нибудь да придумать под этот ужасный рёв. Наконец, идея появилась, Санька слегка ободрился и поспешил успокоить фарфорового юнца, но это оказалось не так просто, как думалось Сане: малыш, когда его коснулись руки «друга», ударил их, затем откатился и опять впал в дикую истерику; Александр молчал… — Джерони… — понизив голос, робко позвал юноша позвал друга, но результатов это не дало. Тогда, подсев к нему вплотную, он поднял тяжёлого мальчонка и крепко-крепко обнял, вложив в эти объятия всю искренность и привязанность, которые появились за столь короткий отрезок общения; Джерони поначалу вырывался, хватал за волосы, но потом осознал, что это бесполезно, успокоился, продолжал тихо поскуливать и икать от слёз. — Джерони, я всё равно вернусь за тобой, слышишь? Всё равно вернусь и заберу тебя к себе! Я не оставлю эту историю без счастливого конца, ведь все заслуживают счастья. И ты, Джерони, не исключение. Когда всё кончится, мы будем вместе, я заберу тебя в свой мир, ты станешь для меня младшим братом, только, прошу, не делай глупостей… — Н-Н-Но-о-о т-т-ты-ы-ы ж-ж-же-е-е об-б-бещ-щ-щ-а-ал, о-о-обещ-щ-ЩАЛ! — несмотря на икоту, фарфоровый пытался говорить спокойным голосом, и Александр прекрасно понял его. — Да, заберу, непременно, но не сейчас. Пусть уляжется вся эта ситуация, тогда-то я вернусь за тобой… Он осторожно отстранил мальчугана, молча расстались.***
Вернулся Агрономов к своим друзьям хмурый, как туча, и молчаливый, как дремучий лес, обвёл всю компашку ненавидящим взором и двинулся вперёд. Проходя мимо Незнайки, он краем глаза заметил, что уголки губ мужчины поднялись и тут же опустились — этот урод подавил улыбку! Дав себе обещание, что, если малыш Джерони всё же погибнет — не дай Бог! — он с превеликим удовольствием проломит эту дрянную голову камнем, а затем — невзирая даже на то, что он считает Комету и Карла своими друзьями — примется и за них. Дальше шли молча, но недолго: впереди ждала новая опасность. Пройдя квартала два-три, путники услышали странный свистящий звук, который доносился откуда-то сверху и стремительно приближался. Коротышкино чутьё забило тревогу, и он, спохватившись, оттолкнул мальчишек в разные стороны; в землю вонзилась черная стрела. Александр изъял припас и тщательно изучил, но больше всего его привлёк наконечник, заточенный, как лезвие ножа, рукой мастера… — Ч-Что?.. — он осмотрелся по сторонам, но не увидел того, кто мог бы выпустить её. — Что… что это значит? За нами следует какой-то охотник, чтобы… убить?.. — Ах! Ну надо же! Поразительно! Оказывается, животинка из Реальности умеет думать и делать выводы! Гхи-хи-хи! Как жаль, но, увы, Снежная Королева потерпела в этом пари поражение! Ах! Ах! Ах! Какая досада! Но ничего, у неё ещё будет шанс поквитаться со мной! А ты догадливый, мальчик мой, — Александр думал, что его вопрос останется без ответа, а эта стрела окажется небольшим недоразумением, но тот, кто пустил её, был слишком польщён умом Агрономова. Ах, каким же отвратительным оказался этот голос: с отчётливыми нотами язви и желчи, также в нём слышалась насмешка надо всем и вся. Гр! Отвратительный голос! Мальчишки подняли головы и стали крутить ими, как совы, выискивая обладателя столь противного голоса; первым, кто обнаружил хозяина, оказался Карл, удосужившийся взглянуть на одинокий столб. На верхушке деревянного столба, некогда служившим хребтом для домика, стоял, покачиваясь с ноги на ногу, мужчина в роскошном, украшенном золотой вышивкой, кожаном костюме с длинными полами и стоячим до самых висков воротником, в обтягивающих худые, как спички, ноги штанах и лакированных, поблёскивающих на солнце, ботфортах. Волосы, отливающие каким-то грязно-золотым оттенком, были с трепетом зализаны так, чтобы ни одна прядь не выбилась; по ровному и тоненькому, как веточка, носу пробегала судорога, образовывая морщинистые складочки; эльфийские уши, заслышав даже едва уловимый шум, судорожно вздрагивали, будто источник звука находился совсем рядом. В одной руке незнакомец держал добротный, настоящий лук охотника, в другой же, извиваясь, будто змейка, шныряла между гнилых пальцев небольшая, свежая, золотая прядь. Маг — так можно было судить по одеяниям — скалил зубы в надменной ухмылке, высокомерно смотрел на забредших в его угодья врагов красными, полными гнева и злобы глазами. — Чёр-та с два! Это же поганец Румпельштильцхен! Дети, станьте за мной и не вздумайте высовывать носу, пока я не скажу вам! Какого чёрта ты здесь забыл, кусок навоза?! — Незнайка, явно никак не ожидавший такой встречи, опешил и даже несколько растерялся, но достав оружие и заслонив собою детей, он был готов броситься на неприятеля и смешать его с грязью. «Так значит, это и есть Румпельштильцхен, тот самый карлик из сказки братьев Гримм! Хм… А он не такой уж и страшный, каким его все описывают и воображают. Маленький, уродливый, отвратительный и тошнотворный на первый взгляд, а голос-то какой ужасный, похуже смеха Лидделл-младшей будет. Так значит, этот сморчок и есть вселенское зло? Ну, на самом деле я не такого его представлял, а что поделать? Чаще всего наше воображение разниться с реальностью.» — Ба! Какой же ты тупой, тупой, как и твой дружок-дерево с железным! Гхи-хи-хи! Стооолько лет воюем, а ты до сих пор не можешь запомнить, что я, посланник хаоса и тьмы, посланник Зла, несу боль, заразу, что погубит целые миры, один за другим! Гха-ха-ха! И, как видите, инфекция благополучно распространяется, пожирает всё на своём пути! — чернокнижник вскинул голову и залился истерическим смехом, кашляя и предсмертно хрипя. Разозлившись не на шутку, Незнайка нацелил на глаз, прикинул расстояние, выждал момент, а затем метнул лезвие с невероятно точностью. Рассекая воздух и издавая визг, схожий со свистом, пущенное оружие пронеслось мимо чёрного мага, оставило на бугристой коже тонкий, как нитка, порез, а заодно срезало небольшой клочок волос. Не обратив на это никакого внимания, Штильцхен продолжал истошно смеяться, пока не почувствовал, как нечто тёплое и горячее, сорвавшись с пореза, потекло по щеке, скатилось на острый подбородок и упало ему на заострённый носок сапога; опустив голову и завидев каплю собственной крови, мужчина пришёл в неописуемое бешенство, оскалился по-собачьим, обнажил ряды гнилых зубов и взвыл от бешенства. В следующее мгновение золотые нити, с которыми он поигрывал в начале встречи, забытые, лежали брошенными на земле. Румпельштильцхен, ослеплённый звериной яростью, сжал лук и одним взмахом руки заставил появиться сотни острых стрел, направленных в сторону врагов; по нетерпеливому знаку мага целая лавина стрел, пронзительно визжа, обрушилась на героев. Словно муравьи, бегущие от разливающегося по земле кипятка, команда бросилась в рассыпную, чтобы укрыться, но не всем повезло: Комета, зацепившись развевающимся концом любимого шарфика за острый выступ, остановился на долю секунды и хотел было исправить положение, но в следующее мгновение испытав раздирающую боль, белобрысый мальчонка жалобно застонал; чёрная стрела, насквозь пронзившая запястье, намертво пригвоздила его к стене. Сердце Незнайки болезненно ёкнуло, и он рванул выручать сына, но ещё несколько стрел, прожужжавших прямо над ухом, заставили мужчину пожалеть о принятом решении. Боясь оказаться в столь пренеприятном положении, коротышке пришлось спрятаться за новое укрытие и затаиться, выжидая свободной минуты. Благо, помощь отца раненому не понадобилась: Комета собрал всё мужество, схватился за стрелу, выдернул её из руки и дал такого дёру, что ни одна стрела не догнала бы его. И пока одни бегали и отвлекали на себя всё внимание Румпеля, сзади, стараясь пробираться как можно тише, подкрадывался, минуя останки домов, Карл, держа при этом в руке небольшой мешочек с самодельными взрывными бомбами. До заветного столба оставалось совсем чуть-чуть, никаких преград поблизости не виднелось. Кукла осторожно взобралась на уцелевшие балки, что некогда поддерживал крышу, а затем, ловко, по-беличьи, перепрыгивая с одних руин на другие, подбирался все ближе и ближе к чернокнижнику. Между ними оставался всего лишь шаг, и Карл, подпрыгнув, вознёс руку с бомбами и только успел, что кинуть снаряд во врага… Соприкоснувшись друг с другом, бомбочки взорвались прямо перед носом Штильцхена, а тот, не сумев вовремя опомниться, потерял равновесие и камнем упал на землю. Деревянный мальчуган, довольный проделанной работой, бросился к упавшему, дабы добить ублюдка, но непонятно откуда взявшаяся звуковая волна, схожая со звучанием флейты, с невероятной силой оттолкнула нахала. Не только Карл не сумел противостоять этой неведомой силе, но и его друзья, не выдержав столь мощного звучания, упали на землю и закрыли уши. — Какого чёрта? Что ещё за дурацкая музыка? — потирая появившуюся от удара трещину, осведомился у товарищей деревянный мальчик, но те, кряхтя и охая, лишь пожали плечами и тоже стали выискивать причину звучания. И снова прозвучала флейта, но только уже потише, спокойнее, а мелодия — красивее. Рядом с Штильцхеным, который до сих пор не мог очухаться, стояла новая, высокая фигура. В отличие Румпеля, который всегда и везде выделялся чрезвычайно опрятной внешностью и утончённым вкусом в одежде — злодеям такие заботы были несвойственны, — некто, плюнув на всё, предпочёл ободранные лохмотья, закрывающие всю фигуру — из-за этого трудно было судить о телосложении незнакомца — и собранные из множества чужих одежд, лицо и голову прикрывала охотничья шляпа с ободранным пером какой-то птицы и широкими полями. — Ааа! Вот он, мой любимчик! Крысоловчик! Крысоловушка! Крысик! Крысёныш! — сладко сказал Румпельштильцхен, покрякивая от ещё не утихшей боли. — А я-то думал, что ты разучился слушать мои команды, гхи-хи. Посмотри-ка, какие люди к нам пожаловали, да еще с новой овцой в стаде! Ах, ну разве это не чудо: испортить очередному ребёночку психику кровью и насилием? — Ненавижу детей, — флейтист, не глядя ни на мага, ни на противников, продолжал и дальше перебирать случайные ноты, из которых получалась умиротворённая мелодия. Насладившись вдоволь импровизированной музыкой, Крысолов переложил инструмент в правую руку, левой, приподняв широкие поля, сверкнул ослепшими глазами на компанию и презренно фыркнул. — Правильно, мой дорогой Крысарик, они все на одно лицо: противные, жестокие, отвратительные, самодовольные, мерзкие выродки! Как и те, что из Гамельна, которые издевались над тобой за твои неудачи, насмехались над талантом игры на этой палке. Покажи этим выродкам, кто здесь папочка, Крысоловик! Парень сделал шаг вперёд и пафосно скинул груду лохмотьев, представ в обнажённом по пояс виде, и приготовился проявить себя. Покрутив между худыми пальцами-соломинками искусно вырезанную флейту — кажется, ему захотелось повыпендриваться перед нашими героями, — и заиграл писклявую музыку. Поначалу никто не воспринял всерьёз его игру, но после, когда под ногами ходуном заходила земля, все поняли, чего следует бояться: позади худощавого мужчины возникла огромная, копошащаяся стена из крыс! Воинственно пища, тем самым создавая невыносимый гул, трепещущая орава поглотила собою путешественников. Как ножницы, режущие бумагу, острые, как бритва, маленькие зубки впивались в нежную человеческую кожу и оставляли на ней укус за укусом. Кровь текла, возбуждая всё больше и больше в маленьких монстрах желание растерзать эту четвёрку. Незнайка, отбивавшийся бойче ребятишек, быстро терял не только гему, но и силы, поэтому через некоторое время коротышка, обессилев, сдался первым, упав под натиском крыс без чувств. Вторая жертва, коей оказался Карл, пришлась по вкусу крысиным душам больше остальных. Грызя деревянное тело, крысы затачивали свои резцы, и работа пошла быстрее. Осознав, что через какие-то жалкие секунды от него может ничего не остаться, паренёк насилу отбился от разъярённой кучи и взобрался на высокую стену переводить дыхание. Комета и Саша последовали примеру товарища: взвалив бездыханное, тяжёлое тело разведчика на хрупкие юношеские плечи, они кое-как взобрались на стену, разместились и теперь без труда могли отбиваться от оравы. — Золото-о-ой отблеск! Ньях-хах-ха! — неожиданно воскликнул чей-то голос, и по всей округе побежали золотистые волны ослепляющего света, а затем в небо устремился широкий столб света. Маленькие мышиные глазки, издревле привыкшие к темноте, не выдержали божественного света и, как пузырьки, быстро стали лопаться; те крысы, что были в самом низу, бросились врассыпную, но и их вскоре настигала так же кара. Недоумевающие ребята с замиранием сердца наблюдали геноцид животных и в то же время радовались — подмога пришла как раз вовремя! — Крысолов! Твои твари дохнут, как мухи! Сделай же что-нибудь, огрызок ты несчастный! Стойте! Стойте! Я, Румпельштильцхен, приказываю вам остановиться и продолжать бой, невзирая ни на что! Слышите?! Хватит дохнуть! Подъём! Подъём! — видя, что поражение неминуемо приближается, маг попытался предпринять последние попытки для предотвращения неудачи, но крысы продолжали подыхать с бешеной скоростью. От безысходности карлик, схватившись за собственные патлы, начал беспощадно вырывать их, думая, что это хоть как-то поможет. — УБЛЮДКИ! ДЕЗЕРТИРЫ! СЛАБАКИ!!! АААА! КАКОЙ ВЫРОДОК ПОСМЕЛ ИСПОРТИТЬ ТАКОЕ ПРЕКРАСНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ?! — Ну простииии, Румпи-Пумпи! — отозвался звонкий баритон, призвавший на помощь попавшим в беду золотой отблеск. Уже успев догадаться, какая тварь посмела испортить всё представление, чернокнижник, сжимая гнилыми пальцами вырванные с мясом и кровью клоки некогда зализанных волосы, медленно обернулся, скрипя зубами. Разрушитель грандиозного веселья стоял неподалёку от места битвы, опирался на огромный ключ-посох, щурил хитренькие глазёнки и сиял самодовольной улыбкой. Размяв затёкшую спину, спаситель обхватил железный черенок и взвалил посох на крепкие мужские плечи. Патрулировавший окрестности Тарабарска сержант размеренным шагом отправился навстречу, просверливая насмешливым взором неприятелей. — Б-Б-Буратино, — Незнайка, наконец пришёл в сознание, а услышав до боли знакомый и милый сердцу голос, коротышка улыбнулся, посмотрел, слабо моргая, на сержанта и осторожно помахал ему окровавленной рукой; железноносый, заметивши приятеля, азартно подмигнул ему, мол, «не боись, братец, я разберусь за вас». — Так-так-тааак. Вижу, что ты, моя поханочка плесневая, опять заявилась в мои владения без какого-либо приглашения. Ай! Ну что ты за грибочек такой? Раз ты изъявил желание заявиться ко мне во владения, неужели у тебя уже зажила задница с прошлого раза? Ну-ну, не думаю, но, если ты мазохист и любишь, когда тебе причиняют боль, я с превеликим удовольствием порву твой нежный анусик во второй раз. На это Штильцхен выкрикнул ему пару ласковых матерных словечек на немецком, а затем затих. Дёрнув Крысярика за худое запястье, чернокнижник сделал своему подданному знак уходить, как вдруг остолбенел, глядя куда-то через плечо гамельнского дудочника; мужчина с каменным лицом продолжал смотреть на замершего господина. На звериной морде заиграла соответствующая звериная улыбка, а в глазах промелькнула жестокая искра. — Что ж, видимо, не в этот раз, не в этот раз… Мы удаляемся, но перед тем как уйти, я бы хотел произнести финальное словцо… — Нет! Нет! Отпустите! Я не хочу, не хочу идти к нему! Помогите! — из-за груды камней крысы, которые каким-то чудом смогли уцелеть после волны, насильно выволокли отчаянно бившегося Джерони. У комсомольца от страха раскрылся рот, Комета и Карл были удивлены не меньше Саши, на потрескавшихся губах Незнайки, в чьих глазах мелькнуло отвращение при виде мальца, мелькнула тень насмешки, и только Буратино не понимал, что происходит. — Я очень не люблю, когда помимо разговаривающих сторон имеются дополнительные уши, которые, вдобавок ко всему, подслушивают всё тайно, из-за угла, как крысы. Таких я, какая жалость, не люблю… И тут случилось то, чего никто из присутствующих никак не мог ожидать: крысы, озверевшие в мгновение ока, накинулись на беззащитного мальчика и принялись ломать хрупкий фарфор; Джерони заголосил и стал отбиваться от грызунов, но силы оказались неравны. Мальчики застыли от ужаса, и только Агрономов, озлобившись, достал отцовский охотничий нож и хотел бросился на помощь, но Незнайка, опередивши юнца, скрутил ему руки и вырвал нож. Комсомолец вцепился нестрижеными ногтями в усеянные ссадинами запястья мужчины и предпринял отчаянную попытку вырваться, но взамен получил толчок локтем между лопаток. Неужели ему так и придётся беспомощно смотреть, как рвут на осколки невинного ребёнка — ребёнка, которому он, Сашка, обещал, что вернётся за ним, что заберёт его в свой мир, что они будут вместе жить счастливой жизнью без войн и страданий! Он обещал… Не бывать этому! И мальчик продолжил отчаянно вырываться из стальной хватки мужчины. — А ну, немедленно отпустите меня! Сейчас же! Его же разобьют на части! Джерони! Джерони, я иду, только вырвусь! ГХ! Пустите меня! Комета! Карл! На помощь! Буратино! — Он заслужил это наказание: провалил свою миссию по наводке на наше логово, подвёл начальство и теперь расплачивается жизнью за неудачу. — Что Вы несёте?! Вы несёте какую-то ересь! Вы сами-то верите в то, что говорите? Отпустите! Отпустите! Джерони! Я уже иду! Наконец, вырвавшись в цепкой западни, Агрономов выхватил нож, метнулся с бешеной скоростью и подбежал к сержанту Буратино, который уже успел отогнать грызунов и теперь держал в руках то, что осталось от маленького мальчика. Бросив нож, комсомолец упал на колени рядом с сержантом и, протянув дрожащие руки, взял осколочек с застывшим глазом. «Я опоздал… опоздал!» Бедный малыш, возлагавший на комсомольца большие надежды, хотел лишь попытать счастье, хотел просто пережить войну и вкусить жизнь по-новому, но по ЕГО вине тоненькая нить жизни была безжалостно перерезана и канула в небытие. Комсомолец смотрел в одинокий глазик, в котором навеки застыл отчаянный крик о помощи, в ушах до сих пор стояли отголоски мягкого детского голосочка, а перед глазами мелькало их расставание и жалкий вид Джерони… Агрономова переполнили боль, скорбь, отчаяние и гнев, они бурлили в нём, безжалостно скручивая все его органы в тугие узлы. «Это моя вина… моя… Нет. Это ЕГО вина! Это ОН не дал мне помочь Джерони. Ни при первой встрече, ни сейчас. Это. только. вина. Незнайки. ЭТО ЕГО ВИНА!» Бережно положив глазик в нагрудный кармашек, поднявшись с колен, сжимая кулаки до побелевших костяшек и крови от впившихся в кожу ногтей, Агрономов обернулся, встретился со взглядом взрослого коротышки и налетел на него, как коршун на добычу. Не жалея сил, комсомолец, вкладывая в удары всю ненависть и злобу, всю свою боль — или ту боль, что, возможно, испытал Джерони в свои последние мгновения, всё отчаяние, разрывающее его изнутри… Он беспощадно избивал мужчину, отбивался от всех его попыток быть скинутым и продолжал хлестать того по щекам — до чернеющих кровоподтёков на лице Незнайки, до сбитой кожи на собственных костяшках. Сержант и ребята, свидетели сего неприятного случая, поспешили разнять сцапавшихся и развели подальше друг от друга. Незнайка, утерев сочащуюся кровь с подбородка, промолчал и, всё ещё считая, что поступил правильно, с преспокойным видом отвернулся; Саша же осыпал того проклятиями и самыми тяжкими ругательствами, затем вырвался из рук Буратино, вернулся к осколкам. На том и разошлись…***
— Так значит, ты и есть тот самый новенький, который попал в наш мир по абсолютной случайности? Хах, признаюсь честно, что я представлял тебя совсем иначе, а ты вот каким оказался, — усмехнувшись по-доброму, Буратино осторожно присел подле юноши в позу лотоса и украдкой взглянул на фарфоровые осколки. — Я, кстати, знал этого мальчика; Джеронькой звать. А ведь сколько знал его, сколько знал… Эх, и так всё плачевно обернулось… Сестра у него хорошенькая была, и родители честные люди, да и сам малёк был весь в отца: простой, добродушный, доверчивый… — Зачем… Зачем Вы говорите это мне сейчас?.. Хотите, чтобы я разрыдался? Хотите, чтобы снова закровоточила рана? Хватит, довольно, и без Вас так тошно и противно, что аж выть волком хочется. Не понимаю… Что с этим полоумным не так? Что за ахинею он нёс про какую-то наводку? — Ааа, так тебе не рассказывали? Ну, случилось это ещё в первые месяцы войны: в наш штаб притащила одна коллега девочку-куколку из Тарабарска, ну, а та оказалась гнилым звеном, свиньёй, разведчиком. Доложила координаты, и на днях вскрылся наш штаб, как лёд на реке. Потеряли мы тогда немало людей, там же погибли самые близкие друзья Незнайки. Вот с тех пор-то он и тронулся чутка умом; только заслышит о Тарабарске или о его жителях-куклах, так крыша поедет, и начнёт бузить, мол, «наводчик вражеский! Смерть! Смерть! Сгинь в небытие! Схватить! Схватить!» А потом, когда всё уляжется, станет совсем другим человеком: и шутит, и смеётся, и дурит, ей-ей! Даже над Розалиной иногда по-детски шутит, хотя знает, что она беглянка из Тарабарска. Параноиком стал наш Незнаечка. — Вот как… Но это объяснение всё равно не оправдывает его: будь он параноиком или нет, это не означает, что надо бросать людей, потерявших на это свете всё — да к тому же ребёнка! Такую дурость ни в коем случае нельзя оставлять безнаказанно, сделайте что-нибудь. — Возможно, что-нибудь да и придумаю, — Буратино многозначно пожал плечами, почесал железный нос и прокашлялся, что являлось неоспоримым признаком того, что и он не знает, как справиться с бедой. — А, скажите, это же ведь был Румпельштильцхен — тот, кто учинил всю эту кутерьму? Это же он тогда ворвался в дом Тильтиля и Митиль? — Агрономов ещё недолго рассматривал искусно отшлифованную ручку, потом стал собирать остатки в носовой платочек, чтобы унести с собой. — Конечно, а кто же ещё? Именно он и его приспешники ответственны за всю эту кутерьму. Но сколько бы их там не было, мы знаем только одно — это только лишь начало. Грядёт что-то страшное…