***
— Ха-ха! Тиль! Ну ты и дурак! Хватит вести себя, как ребёнок! Я же пытаюсь поговорить с тобой на СЕРЬЁЗНУЮ тему, как со ВЗРОСЛЫМ, а ты дурачишься и строишь мне смешные рожи! Ха-ха! Ну, хватит, братец! Ха-ха! Тильтиль! — Митиль, глядя на кривляющегося брата, дрожала от смеха, пыталась успокоиться, но выходки брата, что были так уморительны, заставляли девушку надрывать живот и даже плакать! Юноша, в которого превратился Тиль, продолжил и дальше гримасничать, как маленький ребёнок, но тут же прекратил, заметив, что сестра задела рукой горячую сковороду. Он сорвался с места, схватил за плечи сестрёнку и оттолкнул от плиты; сковорода упала на место Митиль и зашипела, как змея, разливая раскалённое масло по дощатому полу. Обед был испорчен. — Нда… Вот мы с тобой, Мити, и доигрались… Обед пропал! — отстраняя от себя сестру и наблюдая за желтком, который лениво растекался по деревянным доскам и просачивался сквозь трещины и отверстия, констатировал Тиль, взявши полотенце для уборки. — Мы, Тили? Мы? Ах! А я тебе говорила меня не смешить! Говорила? Ну-ну, вот ты не послушал меня, и обед оказался испорченным, а послушав меня — сохранил бы яичнице жизнь. Чего стоишь, как ослик Иа? Убирайся теперь, а я сейчас что-нибудь придумаю, — и после этих слов девушка, сложив густые, золотистые, как рожь, волосы к себе на плечо, отправилась обратно к погребу. Завернув за угол, она вдруг остановилась, оглянулась на брата, а затем на цыпочках выскользнула из дому и побежала прочь в чащобу леса, где её уже поджидали…***
— М-Митиль! — воскликнул чей-то писклявый, дрожащий от приятного волнения тенор. Остановленная писклявым голосочком Митиль в считанные секунды расцвела на глазах, похорошела, порозовела, смущённо заулыбалась и с некой робостью зашагала к ждущей её душе Сахара. Сахар же, спрятав за спину небольшой букетик полевых ромашек, которых успел нарвать за время ожидания девушки, пошёл к ней навстречу и уже через три шага стоял вплотную с нею. Они обменялись любезностями, нежно поворковали друг с другом, как голубки, Сахарок вручил ей ароматный букетик ромашек, и пара, взявшись за руки, отправилась гулять по лесу. Ни для кого не было секретом, что Митиль испытывала глубокие и нежные чувства к сластёне; Сахар отвечал ей тем же, и в кругах родных и близких друзей их считали одной из самых милых пар Сказочной страны. Полдень, когда обычно начинается ужасный зной, поднимается марево, а ослепительное Небесное Светило испепеляет вся и всё своими обжигающими лучами, оказался не жарким, а прохладным — для прогулок самое хорошее время. Они гуляли долго, изучали лес с его укромными закуточками и не открытыми никем секретами, шли по извилистым дорожкам и предавались сладостным воспоминаниям об их первом путешествии, об их первом знакомстве со сказкой. Сладкие разговоры про их встречу, иногда чередующиеся с нежностями, незаметно и постепенно сменялись другой болтовнёй о каких-то бытовых мелочах, о ненужных вещах, которые необходимо обсуждать в тех случаях, если разговор переставал быть интересным для обоих собеседников или же попросту сходил на нет. Часы летели незаметно, как одно мгновение, и вот уже тёплый, насыщенный прогулками день, обдуваемый прохладным и игривым ветерком, незаметно превращался в вечерок. Небо полыхало страстным огнём садящегося за горизонт солнца, подсвечивалось лобызающими леса и города рыжеватыми с золотым оттенком лучами. Коснувшиеся верхушек громадных елей лучи, пробираясь сквозь густые, покрытые маленькими зелёными иголочками лапы исполинов, просачивались на укромные полянки, где царили тишина и покой, сопровождаемые звучавшей где-то вдалеке птичьей трелью. На этой же поляне, разместившись в тени крон вековых гигантов, лежали плечом к плечу влюблённые, лежали и считали шелестевшие в унисон листочки. — Триста шестьдесят восемь, триста шестьдесят девять, триста... — Сахарок, щуря узкие глаза-щёлочки, считал развевающиеся на ветру листья, как вдруг нетерпеливый голос Митиль, явно чем-то недовольный, перебил сладкую душонку. — Нет! Ты снова сбился со счёта, Сахарок, ещё на двести втором листке: ты случайно посчитал два как один, поэтому у тебя получилось триста семьдесят, а у меня — триста семьдесят один! — девушка звонко захохотала, прикрыв покрасневшее от смеха личико венком. — Правда? А я даже и не заметил этого, Мити, — и оба замолчали…***
— Мити, Мити, ты ещё не спишь? — в потёмках Сахар, ероша рукой отходящую ко сну траву, старался отыскать ладошку возлюбленной, но никак не мог найти её, пока сама Митиль, услышав взволнованный голоса возлюбленного, не протянула ему свою мягкую ладонь. — Нет, не сплю, Сахарок… Я думала, что ты спишь, — отозвался из темноты голос девушки, и сладкая душа испустила облегчающий вздох. — Тебе, наверно, пора домой? Тильтиль начнёт беспокоиться за тебя: ушла днём и до сих пор не пришла… Я провожу тебя? — Нет-нет, Сахарочек! — вдруг встрепенулась девушка и сжала нежное запястье. — Он не станет меня искать: верно, догадался, куда я пропала, поэтому мы можем ещё побыть вместе! Жалобный голос моментально подействовал на душу сахара; смягчившись, мужчина лёг обратно к возлюбленной, не выпуская её руки из своей. Лежали и молчали, молчали и глядели на ночное небо в крапинку. Когда же в траве засветился первый светлячок, Сахар понял, что пора бы и отвести свою ненаглядную домой, иначе Тильтиль устроит не только ей бойкот, но и ему. — Нам надо идти, — вновь начал, хоть и с робостью, настаивать Сахар. — Ещё совсем немного, Сахарок… — Но Мити… На лице мужчины отображалось беспокойство за любимую, но Митиль, даже не думая о брате, хотела остаться здесь хотя бы ещё на часок, поэтому, не дав Душе договорить, сестра Тильтиля приподнялась на локтях, схватила растерянного сластёну за грудки белоснежной кофточки и притянула к себе, вместе повалившись на траву. Их лица находились всего лишь в паре сантиметров друг от друга, разгорячённое дыхание обжигало обоим щёки и глаза; за всю историю их отношений они ни разу не были настолько близки друг к другу, как сейчас… — Митиль, — с содроганием прошептали тонкие губы Сахара. — Я знаю, Сахарок, я знаю, — шёпотом подтвердила каверзную мысль девушка и подалась всем корпусом вперёд, прильнув к сладким белым губам любимого. Для неё это был первый поцелуй, для него — новый толчок на другой уровень отношений. Не обрывая поцелуя, душа опёрлась на локти, тем самым избавив девушку от лишних забот, поддержала любимую за тонкую девичью талию и даже углубила сладкий поцелуй. Через какое-то время, когда оба оказались сытыми, голубки отстранились друг от друга, смотрели с каким-то недопониманием друг на друга и краснели от обуявшего их стыда…***
Лаская оголённые плечи любимой шершавыми руками, сладкая душа жадно целовала выпирающие ключицы, ублажала жарким влажным язычком и даже позволяла себе иногда покусывать их; Митиль, обуянная в первый раз настоящей похотью и страстью, не стыдясь никого и ничего, сладко стонала, вскинув голову, и лишь прижимала к себе опьянённого её телом Сахара. Мужчина с трудом контролировал свои действия, изо всех сил старался быть нежным и держать себя в определённых рамках приличия, но пробудившиеся желания, о которых он не раз мечтал наедине, толкали его на безрассудные поступки. Когда же разум полностью отключился, доверившись чувствам, а возлюбленный Митиль перестал отдавать себе отчёты в своих действиях, Сахар повалил стонущую на охладевшую землю и продолжил осыпать поцелуями. Его рука сама поднялась и легла на худой женский живот, нежно поглаживая, тем самым вызывая щекочущие судороги у его спутницы. — Сахарок…***
В небе сиял растущий месяц, сгущалась тьма над лесом, а деревянная дверь, заскрипев, слегка приотворилась в маленькую домушку, и Митиль, как кошка, проникла домой; старинные настенные часы показывали далеко за полночь. На первом этаже, как того ожидала девушка, всё спало, а на втором этаже, при свете зажжённой лучины, Тиль терпеливо ожидал сестру, иногда поддаваясь дурманящему разум сну. Заслышав тихий скрип на лестнице, юноша встрепенулся, широко раскрыл глаза и устремил испытующий взор на деревянную дверь; вошла Митиль, отряхиваясь. — Ну, и как ты погуляла? Хорошо, да? С Сахаром небось была, а брата так и оставила и без обеда, и без ужина. — Тильтиль! Ты не спишь… Да… Я… Я была с Сахарком… Он позвал меня гулять… Ты и-извини, что так всё получилось. Я думала, что уйду на часик-другой, а оказалось, — девушка подняла виноватый взор на брата и встретилась с ревнивым взглядом; Тиль неодобрительно хмыкнул и демонстративно отвернулся от неё. — Тиль, ну прости, прости, Тиль. Слышишь? Я не хотела тебя оставлять! Честно! Ну не смотри ты на меня так, я знаю, что виновата — и это даже не обсуждается! — но не надо так бурно и негативно реагировать на то, что я провожу время с любимым человеком. — Он САХАР, Митиль, вещество, НЕ человек, — буркнул юноша и стал кутаться в одеяло. — Хорошо, не человек, но это не означает, что я должна его любить как-то меньше. Ох, Тиль, если у тебя была бы девушка, я бы никогда не посмотрела на тебя с такой ревностью, наоборот, порадовалась, что мой любимый братец обзавёлся подружкой! Ах, ну разве это не чудесно? — Нет, ни капли. — Тиль, — сменив шутливый тон, благодаря которому Митиль надеялась загладить свою вину перед братом и исправить ситуацию, девушка нахмурила брови и уже серьёзно заговорила. — Не будь ты всё тем же наивным, доверчивым, кривляющимся дурачком, у тебя непременно появилась бы девушка, но ты продолжаешь вести себя так же, даже не пытаясь исправиться. И для чего тогда эти завистливые взгляды? М? Запомни: не рушь чужого счастья, если не можешь построить своё. И вообще, отстань от меня и Сахарка! — раздражённо махнув рукой, Мити скинула на стул платьице, оставшись в ночной сорочке, улеглась на постель и задула свечу. — Раз так, хочешь тогда знать, почему я ревную тебя к нему? Хочешь?! Да потому, что ты — единственный и последний человек, который у меня остался. Нет ни мамы, ни папы, ни Тило, ни Тилетты, никого. Только ты и я. А что же будет со мной, когда ОН заберёт тебя от меня?.. Ты бросишь своего родного брата? Да?.. Да, конечно же это будет так… Мне не нужна никакая девушка, я лишь хочу быть со своей семьёй. А если у меня заберут последний кусок души, то я умру! И ты этого никогда не понимала и никогда не поймёшь! — как в речи, так и в голосе брата она услышала отдалённые всхлипы, ноты детской обиды и некий страх остаться одиноким, брошенным всеми. В глазах Митиль Тиль всё ещё оставался маленьким мальчиком, боящимся темноты, капризным и шумным, буйным маленьким воробьём, из-за чего слова брата было нелегко воспринимать всерьёз. Так случилось и в этот раз: сославшись на ревность, Митиль, весело пожав плечами, мол, успокоится, как и всегда, накинула на тонкие плечи одеяло и отвернулась, глядя на разукрашенную цветами стену. Она вспоминала то, что случилось всего лишь час назад, но вспоминала и испытывала при этом огромное ощущение гордости и радости за себя и Сахарка. Неужели всё действительно близится к ЭТОМУ роковому шагу? Неужто она вскоре будет стоять под омелой, держа в руках огромный букет ромашек, и ожидать его прихода? В её сладкие грёзы на цыпочках прокрались мысли о, возможно, скорой семейной жизни, о её собственных детях, о её добром и заботливом муже, об их собственном небольшом домике где-нибудь на окраине, где царят тишина, покой и только уединение с природой… — Эй, ты чего там бормочешь? Опять фантазируешь? — с тем же нетерпеливым тоном обратился Тиль к сестре, услышав тихий шёпот. — А ты не слушай, чего подслушиваешь? М? И вообще, прекращай играть в ребёнка и повзрослей уже наконец! Всё, спокойной ночи. . . . — А ведь знаешь, Митиль, меня однажды не станет, и ты останешься одна в этом доме, а я отправлюсь к родным… — К чему ты это сейчас говоришь? Хочешь меня запугать? Хочешь заставить чувствовать себя виноватой? Да, я чувствую себя виноватой, но не надо эту тему затирать до дыр. Уляжется всё, Тильтиль, проживём мы с тобой ещё не год, не два, а скажем… сто лет! Ха-ха! Представляешь? Ха-ха! Столетняя Митиль и столетний Тильтиль! Ха-ха! Вот мы стариками-то будем какими! Ха-ха! Аж страшно подумать! Ха-ха! — Вот тебе смешно, а мне — нет… Спокойной ночи, Мити. — «Вот тебе смешно, а мне — нет», — тихо процитировала девушка брата и засмеялась в одеяло. — До встречи завтра, Тильтиль! Ответа не последовало…***
Ни свет, ни заря Митиль была уже одета по-праздничному, поспешно носилась по всему дому в поисках недостающих украшений, каждый раз, пробегая мимо трюмо, нагибалась навстречу своему отражению и расчесывала шелковистые, взъерошенные ото сна волосики, суматошно заплетала длинные локоны в красивые косы и на бегу заканчивала подкрашивать пухлые с трещинками губки. Тильтиль, спокойно ожидая запыхавшуюся сестру на первом этаже, бродил по гостиной, рассматривая картины родителей в деревянных с золотой каёмочкой рамах, подходил к излюбленному уголку Тило и долго-долго вглядывался в одиноко стоявшую лежанку из старых вещей, вспоминая ушедшего на Тот Свет друга. Повернув голову чуть правее, к окну, смотрел на засохший фикус, о который Тилетта постоянно тёрлась, зачем-то грызла его листья или, когда было нечем себя занять, роняла несчастное растение. Мама каждый раз ругала не только неугомонную кошку за её бестолковость и рвение повалить бедный фикус, но и себя за то, что всякий раз забывала переставить горшок, и каждый раз ситуация повторялась снова и снова, соединяясь в бесконечную восьмёрку. — Ну, где ты там? Подняла меня на ноги, а сама где-то бегаешь, копошишься, как курица. Митиль! — в это утро Тильтиль оказался не в духе: всю ночь он не спал, проклинал сестру за её счастье и корил себя за то, что они вообще связались с этой старой каргой, которая послала их на поиски синей птицы. — Ещёёё… погоди, Тиль! Ещё чуть-чуть… Ага! Всё! Я готова! — радостная девушка, надев на безымянный пальчик отысканное колечко — подарок от Сахарка, — расправила юбку платья и, подхватив своего ненаглядного, хоть и отчасти неразумного и порой глупого братца под локоть и, весело смеясь, побежала с ним на улицу. — Да-да, ты прав, совершенно прав, Тильтиль, мы опаздываем! Опаздываем! «Какая-то она чересчур счастливая сегодня… Неужто выспалась, или приснилось что-то такое весёлое? Впрочем, это не важно, главное успеть на празднество королевы, а там уже видно будет. Надеюсь, что это белило туда не явится…» — Волнуешься по поводу предстоящего события? Ух, такое же не каждый день доведётся увидеть, Тиль! А вдруг уже появилась маленькая наследница? Ох, вот же будет обидно-то… Но не будем о грустном. Лучше надеяться, что мы успеем к появлению! — Так вот по какому поводу, оказывается, ты такая радостная, — задумчиво протянул юноша, приглаживая взлохмаченную ветром шевелюру. — И не только, Тили: Алиса позвала меня, чтобы я стала крёстной мамой её дочери! Ты можешь себе это вообразить? Я — крёстная мамочка-фея! Как у Золушки!***
На улицах королевства царила какая-то странная суматоха, а в воздухе, смешиваясь со сладким ароматом яблочных штруделей — по праздникам, с тех пор как Алиса возглавила Страну Чудес, стали повсеместно готовить ароматные угощения, поскольку Королева обожала их, — витала радость. Какие-то горожане суетились, как белки в колесе: перекрикивались между друг другом, бегали из одной лавки во вторую, из второй — в третью, из третьей — в другую и так до бесконечности, скупая горы еды для яств; иная часть людей, рассевшись по своим домам, не отходила от горящих, дымящих паровозами, печей. Работа кипела и набирала всё больше и больше оборотов, горячилась больше и больше; лишь Тильтиль с Митиль беззаботным шагом прогуливались по главной улице, осматривались по сторонам, а под влиянием витающего в воздухе сладкого запаха, мечтали о таящем во рту кусочке яблочного штруделя с шариком сливочного мороженого. Толкнув сестру в бок, заметив, что Митиль шла, чуть ли не пуская слюни, Тиль закатил глаза и прибавил шагу, желая поскорее очутиться в замке.***
— Начинается! Начинается! — Несите таз, полотенца, пелёнки! — Соска! Кто соску забыл?! — Да на кой-дочери Её Величества соска, умник? — Соску бы тебе самому, болтун. Иди, давай, козу дои. — Тише! Тише! Начинается… Жужжащая, как рой, свита почему-то смолка; все разом затаили дыхание, слушая волнующее биение собственного сердца. Пятиминутное затишье неожиданно прервал далёкий, раздающийся эхом по всему паласу, плач новорождённой Лидделл-младшей; замок взорвался радостными воплями, плачем тысячи слуг и безудержным безумным смехом.***
— Поздравляю, Алиса, у тебя появилась девочка! — качая на руках шевелящийся свёрток, Митиль смотрела на ещё не открывшиеся глазки, на морщившийся розовенький лобик, на маленькие, как у котёнка, двигающиеся лапки. На самом деле Митиль не в первой доводилось ухаживать за новорождёнными: когда-то в их селении был сезон засухи, и вся мужская сила уходила на ухаживания за полями, Мити вызвалась быть не только повитухой, но и доктором, — но именно эта кроха — будущая сила Страны Чудес — заставляла девушку трепетать от счастья. Когда же Лидделл пришла в чувство, крёстная мамочка передала дочку в руки к матери. — Знаешь, она мне напоминает чем-то тебя: тот же самый носик, та же форма глазок, маленькие ручки… Но только волосы… Что с ними такое? Почему они такие… цветные? — А я вот нисколько не удивлена, Митиль: волосы-то ей достались от Шляпника, его отголоски. Интересно, в кого она пойдёт, когда станет взрослее… Хотя, это не столько важно, поскольку я уверена, что она будет такой же, как и её красавица-мать, — облокотившись на подушки, Лидделл с самодовольной ухмылкой на красивых губах глядела на дочурку, бережно покачивая. — Алиса, прошу, давай не будем заводиться из-за этого. Да, он поступил подло, что кинул тебя одну с дочерью на руках, но это не означает, что надо кружить над ним, как стервятник над тушей раненого зверя. Что прошло, то забыто. Теперь у тебя есть она, есть я, есть подданные, есть замок! И разве нет других целей и забот? — Целей и забот?! — вскричала Королева, сжав свёрток до боли. Малышка Ангелина, почувствовав удушливость и боль, разрыдалась; Королева, остыв на мгновение, испуганно отстранила от себя дочь и принялась вновь укачивать её, но на этот раз пришлось подождать намного больше, чтобы Лидделл-младшая замолчала. — Ты понимаешь, что он бросил НАС. Понимаешь? Все его ласковые слова, все его нежности, все его подарки — ВСЁ было фальшивым! Ты, может быть, этого не понимаешь и, наверно, никогда не поймёшь этого чувства, когда тебя обесчестили и оплодотворили, а ещё и бросили. Нет, Митиль, никогда ты этого не поймёшь… Я… Я даже никогда не думала, что Шляпник способен на такую подлость. Я всегда опасалась того, чтобы мои дети росли без отца… Иногда кошмары становятся явью… — Алиса! Не усугубляй так ситуацию! Тебе сейчас наоборот надо радоваться, что теперь ты МАМА! Мама! А что может быть лучше этого? Я на сто процентов уверена, что твои подданные станут для тебя с дочерью новой семьёй. Взаимопомощь — вот основной компонент семейного счастья, но для начала тебе стоит заработать симпатию у народа. Думаю, что ты поняла мою мысль, — Митиль улыбнулась, а Алиса, обнадёженная словами близкой подруги, несколько воспрянула духом. В последнее время королеве действительно нужна была помощь и поддержка, но обратиться за ними она ни к кому не могла: горожане, хоть и несколько свыклись с её выходками и своенравным поведением, но всё равно, завидев её, обходили десятой дорогой, старались прятать взгляды и избегали каких-либо контактов с Алисой. Под окнами собралась ликующая толпа, жаждущая увидеть претендентку на трон, которая через лет пятнадцать-двадцать смогла бы заменить королеву-погоду. Королева оглянулась на окно и, иронично улыбаясь, поинтересовалась у своей собеседницы: — Не правда ли это смешно, Митиль, что сейчас там стоит толпа ослов и баранов, которая требует немедленно показать им Ангелину… А ещё вчера они шарахались от моей кареты, прятали, как воры, глаза, шептались за моей спиной, осуждали меня за все проступки, пророчили мне смерть… Как же всё-таки жалки и глупы эти существа, а как схожи они с людьми из моего мира: будут также гоготать, если ты совершишь ошибку, закидают камнями, если ты им не понравишься, задушат в собственной постели, но будут всячески прогибать спины и стелиться тебе в ноги, если тебе перепадёт большой кусок. Что ж, вот он кусок — моя дочь. Митиль не ответила: в это время двери в покои королевы распахнулись и, переваливаясь с одной короткой лапки на другую, вошёл додо Долпфи, манерно поправляя пенсне, съехавшее с вспотевшего клюва. Войдя, слуга не успел поклониться, как Лидделл-младшая заставила остолбенеть старого додо. Тронувшись с места, он подошёл к кровати новоиспечённой мамочки, снял очки, проглотил застрявший в горле ком и с дрожью заговорил: — В-Ваше В-Высочество… Это… Это девочка? Д-Да?.. Да… Такая м-маленькая и крохотная… А-А-А м-можно подержать её? Совсем чуть-чуть? Сама того не понимая, королева протянула прислуге вздыхающий свёрток и вдруг опомнилась, но завидев, с какой лаской Долпфи обращался с новорождённой дочкой, женщина вздохнула с облегчением и облокотилась на мягкие подушки, всё же неотрывно поглядывая на додо. Старый слуга, качая младенца, всматривался в милое личико, изучал складочки на лбу и переносице, ловил каждое движение пухлых губ, с жадностью ожидал чего-то. — З-Знаете, В-Ваше Величество, эта малышка такая крохотная, такая лёгенькая… Никогда мне ещё не доводилось держать на руках младенцев, я видел, как с ними обращаются повитухи и няньки, лишь со стороны… И всегда не мог понять, почему они умиляются этим? Но теперь я и сам понимаю это чувство. Долпфи склонился к рукам свёртка, хотел рассмотреть наследницу поближе, но тут случилось то, чего никто из присутствующих не мог ожидать: маленькая Ангелина, расправив скрюченные пальчики, прикоснулась ладошкой к гладкому клюву птицы, попыталась сжать пальчики в кулак, но затем, почувствовав нехватку сил, вновь прикоснулась к клюву ладошкой; растроганный столь незначительным жестом Долпфи пустил слезинку… Слеза, пущенная старым додо, произвела на новоиспечённую мать огромное впечатление и даже заставила усомниться в собственных мыслях: в слезинке, как и в голосе, Алисе отдалённо казалось нечто, напоминающее искренность и доброту. Неужели этот старый растроганный додо и вправду рад за неё? Неужели та ликующая толпа под окном точно также рада, не затем, чтобы показать королеве, насколько им небезразлична её участь, а потому что просто рада рождению ребёнка?.. Алиса смутилась собственным мыслям и отвернулась: она ощущала свое неправоту не только перед старым лакеем, но и перед всеми подданными. Митиль заметила странную перемену в подруге, хотела осведомиться в чём же дело, но Лидделл отняла руку, поспешно встала с кровати и начала немедленно собираться — ей не хотелось больше заставлять ждать своих людей, и, раз они желают увидеть Ангелину, то она непременно покажет им её.***
— Тише, тише, Королева на балконе! — А с ней Долпфи и кто-то ещё… — Это Митиль, дурак, хранительница синей птицы! Как же не узнать её? — Молчать, вы, оба, Королева собирается вещать, — люди замолкли. — Мой… кхем, народ, — хоть и торжественно, но с нотой неуверенности начала женщина, слегка прижимая дочурку к груди. — Сегодня не только для меня, но и для вас всех особенный день: рождение принцессы Лидделл. Признаюсь честно, что это очень трудно: носить ребёнка под сердцем девять месяцев, не спать из-за острых и ноющих болей, которые могут разорвать тебя изнутри, всячески беречь себя от самых незначительных мелочей, чтобы плод в утробе не потревожился. Но все эти невзгоды - ничто по сравнению с тем счастьем, которое ожидает в конце всех этих мук: ребёнок. Для меня это самая большая награда за всё пережитое, для вас — новая страница в истории не только нашей страны, но и всего Сказочного мира. Я от всего сердца хочу поздравить вас с рождением вашей будущей королевы! — женщина сделала шаг вперёд и подняла малышку высоко над головой. — Её имя Ангелина, что означает вестница. Да здравствует юная наследница! Толпа взорвалась единогласным «Ура!»***
В этот вечер вся Страна Чудес и жители ближайших деревушек гуляли направо и налево, разносилась громкая, весёлая музыка, заставляющая людей танцевать до потери сознания, всё новые и новые кушанья сменяли пустые тарелки с недоеденными прошлыми блюдами, а вина задорно плескались в стаканах и текли реками. Пока же весь народ пел, гулял и танцевал, а королева, дав наказ страже и прислуге не тревожить её и уединившись с дочерью, Тильтиль, хмурый, как туча, сидел в стороне от весёлой компании и то ли с завистью, то ли со злобой сверлил глазами танцующую с Сахаром сестру. Тиль не мог ничего предпринять, ведь если он опять полезет к ней и начнёт читать всяческие морали и рассказывать, как ему завидно, она посмеётся ему в лицо, назовёт глупым и уйдёт дальше веселиться, да и к тому же незачем устраивать выяснения отношений на глазах у сотни людей, поэтому юноша, понурив голову, лишь дожидался конца. К нему не раз подходили и приглашали, но каждый раз он с грубостью отвергал миловидных девушек, скалился и продолжал дальше сидеть на пригретом месте. В конце концов, когда минул час, Тиль не выдержал, нахлобучил на глаза шляпу с алмазом и пошёл куда глаза глядят, но только подальше от этого пьяного сброда; поглощённая весельем Митиль даже не обратила внимания на обиженного брата. Воротившись домой, первым делом Тильтиль сорвал всю накопившуюся злобу на бедной посуде, затем, успокоившись, он выпил немного настойки, которую ещё делала их мать, и, слегка подвыпивший, завалился на кровать, глядя в потолок, а затем разрыдался, как дитя. Он хотел вернуться к сестре, хотел, чтобы она к нему вернулась, но сейчас ему было суждено коротать время в одиночестве… Часы пробили первый час ночи, в доме не горел свет, а Митиль до сих пор не вернулась с игрищ в Стране Чудес. Тильтиль лежал целых четыре часа, не смыкал глаз, думал о дорогой сестре и никак не мог смириться с её отсутствием. Наконец сон вовсе оставил юношу, и тот, полный решимости, решил силком забрать Мити с оргии, твёрдо про себя решив, что пойдёт на всё, но вернёт её домой. Уже на пороге, протягивая руку к дверной ручке, Тилю вдруг неожиданно стало тошно; какое-то странное предчувствие не выпускало его из хижины. Но сославшись на усталость, тот проигнорировал предчувствие…***
А дикие гулянки-пьянки медленно, но верно шли к своему завершению: музыканты, стерев все пальцы в кровь до костей, отставили инструменты, расселись по столам и залечивали раны, омывая их в вине; гости — кто мертвецки пьян, кто спит, а кто всё ещё дышит — не притрагивались более ни к новым угощениям, ни к недопитым кувшинам. Митиль с Сахаром — самые трезвые из всего шабаша — распрощались на месте и разошлись в разные стороны, даже ни разу не обернувшись. По дороге домой странное ощущение тревоги кралось по пятам за девушкой, но все тревожные мысли разом забылись, когда Мити вспомнила, что оставила венок, поэтому решила вернуться. Ещё издалека Митиль уловила слабый запах гари…***
Объятый огнём замок Страны Чудес полыхал на фоне ночного неба, как огромный костёр во мраке ночи. Жители, которые буквально валялись пьяные вдребезги пять минут тому назад, сейчас метались, как зайцы, перетаскивая вёдра с водой, пытаясь потушить языки пламени. Где-то в толпе мелькали, громыхая латами, железные карты-стражники. Они, взмахивая алебардами, сражались с какими-то проворными серебристыми точками, которые то и дело, что уворачивались от точных атак, а увернувшись, набрасывались на противников, пытались их покусать, но зубы нападающих ломались о толстую железную броню, и те с жалобным воем отступали, — это были приспешники Снежной королевы. Вскоре снежные волки всё реже стали атаковать карточных гвардейцев, поняв, что кроме сломанных зубов они ничего не получат, поэтому новой целью их стали суетившиеся жители; совсем скоро царивший хаос окрасился в багряно-алый цвет. Алиса, сражавшаяся бок о бок со стражниками, защищала изо всех сил подданных, с лютым гневом рубила головы волкам и вскоре столкнулась с одним из самых заклятых врагов: — Вижу, что твои подданные опохмелились благодаря нашим волчатам. Что ж, за это можешь не благодарить, ведь для нас — наводить ужас и сеять хаос — пустяковое дело. Неплохо, кстати, отметили рождение дочурки, жаль, что старого друга не позвали, — потирая окровавленное лезвие топора, некогда принадлежащему тузу-палачу червей, Красная Королева, небрежно оттолкнула ногой тело только-только убитой жертвы и размеренным шагом пошла к Алисе навстречу. — Я же тебе уже говорила, что ты однажды пожалеешь о том, что не послушала меня и отпихнула, как какую-то собаку. Хе-хе, но не думай, что я попросту забыла о своем бремени служанки и простила тебе все твои грешки, начиная от свержения и заканчивая подавлением бунта. Раз пряник не оправдал себя, значит будем действовать кнутом! И пока Алиса и Красная Королева, вылезая из кожи вон, рвали друг другу горла и всячески пытались уничтожить одна другую в неравном поединке, парочка приятелей, с которым явилась Королева сюда, направилась прямиком в дом Тильтиль и Митиль за той, что держит баланс в Волшебном мире между злом и добром.***
Завидев сию ужасную картину, страх сковал тело Митиль, по спине пробежала целая армада мурашек, а на висках выступили крупные капли холодного пота. Позабыв обо всём на свете, Мити, не помня себя, кинулась со всех ног бежать домой, опасаясь, что злодеи могли не только добраться до птицы, но и заодно расправиться с её братом. Но как же случилась такая оплошность? Почему злодеи проникли в Сказочный мир, да и вообще как им удалось отыскать какую-то маленькую лазейку в защитном куполе? Несомненно, что всё же нашлась некая брешь, благодаря которой зло вновь просочилась в сказочную страну, да вот только зная, кто оградил страну куполом, зная, какими силами обладал этот некто, в размышления прокрадывался совсем другой вопрос: а не впустил ли их кто? Всё могло быть, но версия с предателем оказалась очевиднее и правдоподобнее других. Ворвавшись в дом, девушка не застала в нём ни брата, ни злодеев, но даже это обстоятельство не заставило Митиль почувствовать спокойствие. На цыпочках она пробралась на середину залы, заглянула в кухню и в кладовую — никого нет, на втором осмотрела родительскую спальню, их с братом комнату — никого… И только сейчас до сознания Митиль дошло, что она совершила огромную ошибку: внизу хлопнула дверь, и заскрипели, прогибаясь под чьими-то тяжёлыми телами, жалобно доски; Мити сбежала по лестнице и обмерла… — Здравствуй, чудушко наше, — скрипучий голос, передёргиваемый нервными смешками и язвительной интонацией, заговорил первый, как только показалась сестра Тильтиля. Обладатель — низкорослый карлик, с противной кожей, как у жабы, со злыми глазёнками навыкат, ухмылкой до эльфийских ушей — сделал шаг вперёд, раскинув руки в стороны и загоготал, скалясь, как собака. Митиль вздрогнула и отпрянула к стенке, задрожала и выпучила от испуга глазки: перед ней, в окружении верных ему людей, стоял Румпельштильцхен, маг и чародей, самое черное пятно в истории злодеев. Чародей хихикнул и сделал два ловких шажка навстречу той, что стала иконой для всех героев; девушка попятилась. — Ш-Ш-Штильцхен… — проговорили побледневшие красивые губы девушки. Она старалась не показывать своего страха, старалась унять обеспокоенные мысли, но испуг оказался куда сильнее, поэтому чувство тревоги взяло над ней верх; невооружённым взглядом можно было заметить, как тряслись её руки, сжимающие перила. — Ах! Угадала! Угадала… А мы решили заглянуть к вам на огонёк, пока в замке Чудес идёт празднование дня рождения королевской дочурки, хи-хи. Жаль, что ты не успела застать наш приход, Тильтиль встретил нас так ласково и с распростёртыми объятиями, — ехидные глазки, полные желчью, забегали из стороны в сторону, будто искали что бы такое своровать. Остановившийся на заколоченной двери взгляд вдруг вспыхнул огнём азарта, и маг кинулся к ней, но Митиль, державшая ухо востро, перемахнула через перила и спрыгнула прямо перед носом карлика, отгородив его от заветной двери. — Фи, как грубо! — обиженно выкатил губу Румпель, а затем разразился нервным хохотом, от которого передёрнуло даже его приближённых людей, Митиль с каменным лицом продолжала стоять, защищая дверь. — А ведь знаешь, Мити, твой брат был куда приветливее, ой как приветливее… С любезностью пригласил нас, поговорили о том да сём, вот только воспротивился он мне, и пришлось наказать мальчишку. После этих слов дверь, казавшаяся заколоченной, вдруг задёргалась, как одержимая, на петлях и сорвалась, толкнула Митиль меж лопаток и повалилась на пол, поднимая клубы пыли, с пронзительным воем. Девушка, как кошка, в испуге отскочила от чулана, подумав, что на неё напал кто-то сзади, и обернулась, ожидая расправы от убийцы, но вдруг остолбенела и потеряла всякий дар речи: в глубине, на стене кладовки, среди старых, покрытых добротным слоем пыли, распятое, как Иисус, висело обезглавленное, заляпанное собственной кровью, обнажённое тело любимого брата, на пороге покоилась голова Тиля с застывшей гримасой ужаса; из светленького лба, на которым было выцарапано гвоздём «Gezurti»*, всё ещё текла алыми струйками тёплая гема. На глазах Мити навернулись горькие слёзы, в горле постепенно нарастал отчаянный вопль, а в голове промелькнули слова, сказанные им ещё вчера: «…меня однажды не станет.» Он знал, что скоро уйдёт, и ушёл. — Ти… Ти… Ти… Ти… — с заиканием пыталась девушка произнести имя брата, глядя в широко раскрытые глаза мертвеца, выражавшие муку. — Принимай, хе-хе, хозяюшка, работку! Гхи-хи-хи! — Штильцхен, получавший неописуемый экстаз от наблюдения за чьими-то муками, желал ещё поиздеваться над раздавленным героем, но не тут-то было: обезумев, Митиль, подобно орлице, налетела на карлика, вцепившись в густые, вьющиеся патлы, придавила к полу и стала душить злодея. В то мгновение её обуяла животная ярость: она не жалела ни себя, ни сил, рвала, царапала, кусала, душила — хотела, чтобы этот гад прочувствовал всю боль, но стоявшие подле сцепившихся люди отняли бешеную и успокоили её, избив чуть ли не до полусмерти; Румпель, как одичалый, смотрел на Митиль, сопел и скалился, и желал докончить начатую борьбу, если бы не Червонная Королева: склонившись к искусанным эльфийским ушам, женщина что-то торопливо стала нашёптывать своему господину. Гнев, искрививший гнилые губы Штильцхена, начинал заметно пропадать, а вместо него стала преобладать радость. В конце концов развеселившись, мужчина подпрыгнул от радости, захлопал в ладоши и раскатисто захохотал, обернулся и увидел, что в руках одного из людей находилась позолоченная клеточка, а в ней, склонив красивую головку, томилась синяя птица. Гнилые пальцы постучали по прутьям в надежде, что она сейчас же проснётся и увидит ЕГО перед собой, но птица, даже не шелохнувшись, продолжила дальше сидеть с опущенной головкой. — Ничего, ничего, скоро мы завоюем эти треклятые земли и установим тут свои порядки, и каждый, замечая нас, будет смотреть в глаза, а неповинных — сжигать прилюдно, чтобы знали, с кем имеют дело! КХА! Идёмте, нас ждут великие подвиги, коих ещё никто ранее не видел, а ты, золотце, — Штильцхен обернулся к Митиль и вдруг увидел, что она, собрав остаток последних сил, подскочила к нему, схватилась мёртвой хваткой за прутья и вырвала долгожданный трофей! Открыв засов дверцы, девушка выпустила узницу на волю. — Лети! Лети, синяя птица! Беда пришла! Кличь наших! Пусть поднимутся на войну против тирании, не дадим уничтожить нашу историю, написанную веками! Кличь! Кличь! — Мити, радостно смеясь, наблюдала за махнувшей на прощание хвостом синей птицей, затем опустилась на колени и с усилием улыбнулась. Она не досталась им, а её долг выполнен… Чародей, чьей целью было умертвить животное, разразился самыми чёрными ругательствами, стал в бешенстве рвать на себе последние клоки волос, раздавать оплеухи своим людям, а под конец, выхватив из ножен меч, взмахнул лезвием над головой и почти снёс этой дряни голову. Чья-то сильная рука, перехватив рукоять оружия, остановила безумца. — Прикончи её, — процедил тот сквозь зубы и, обиженный на весь свет, направился к выходу. — Злу никогда не победить, Румпельштильцхен, потому что Зло слепо, у него нет того, чего есть у героев: каждый из вас преследует личные цели, в любой неугодный момент вы перегрызётесь, как скоты, не моргнув даже глазом. И пусть я и мой брат пали сейчас, но в будущем найдутся и те, чьи силы будут превосходить ваше в десять, в сотню, в тысячу раз! И вы падёте от наших рук! — кричала Митиль в открытую дверь. Оставшаяся фигура, который было поручено расправиться с расхрабрившейся девчонкой, поднесла острое лезвие меча к горлу девушки и прижала. Не переставая смеяться, Мити одарила своего палача насмешливым взглядом, фыркнула и вытянула шею, мол, руби! — Ну, чего ты ждёшь? Кишка тонка? Али жалость проснулась? М?! Руби! Не жалей! Всё равно вы все падёте от нас! От наших рук! ВСЕ! ДО ЕДИНОГО! ВСЕ! — Вы оба заслужили эту смерть, — неторопливо произнёс голос из-под темного капюшона. Оцепенев, Митиль широко раскрыла глаза, опёрлась на руки и судорожно сглотнула, узнав до боли знакомый голос. — …Et tu, Brute?.. Взмах; и обезглавленное тело рухнуло на пол…