***
«Мертвы,» — промелькнула первая мысль, когда девочка, подходя к концу тропинки, плавно вытекавшей из поля и перетекавшей в лес, рассмотрела изуродованные очертания исполинов. А некогда эти же самые исполины защищали от пытливых глаз и охотников за всяческими трофеями ту, что дарит мир и сеет жизнь; но сейчас этот жалкий вид старых и забытых стражей лесов навивал сплошную тоску и желание бросить всё на свете. В беспроглядном сумраке, где уже не видно на вытянутом расстоянии даже собственной руки, Ангелина ступала наугад, ступала и каждый раз боялась провалиться в какую-нибудь яму и застрять там надолго. Мгла продолжала нагнетать, и темень, поджидавшая тем временем маленькую девочку, всё шире и шире разевала пасть, а дорога-язык с каждым мгновением приближала Смерть к Ангелине. Но дав себе точную установку, — идти только вперёд, — храбрая путешественница, невзирая на опасную обстановку, продолжала смело шагать, а чтобы придать себе ещё мужества и храбрости, стала запевать походную песню, которую она и другие ребята некогда исполняли, отправляясь в далёкий поход на ночёвку с преподавателем природоведения и выживания — с господином Робинзоном Крузо. И действительно, эта песня придала ей сил ступать и дальше… Но не прошло ни секунды, чтобы за ничего не подозревавшей Ангелиной не прекратила следить пара пытливых и любознательных глазок, то и дело вспыхивая и угасая во мраке. Они пристально наблюдали за малышкой Лидделл, как следит дикий кот, идущий по пятам за жертвой, и пожирали её, ожидая, что в одно прекрасное мгновение что-то подскажет ей обернуться, и она, обернувшись, увидит их. Но надежды шпиона себя не оправдали, а девчушка всё в том же бодром и весёлом расположении духа шла в том же темпе, поэтому он, осознав, что полагаться на счастливый случай так же бессмысленно, как и ждать выхода солнца посреди дождя, решился действовать сам. Царившая в усопшем лесу тишина, изредка прерываемая скрипом омертвевших ветвей, была нагло и бесцеремонно потревожена посторонним шелестом какого-то старого куста, забывшего скинуть с себя сухую листву. На этот раз девочка остановилась, оглянулась на куст и, приготовившись бежать, затаила дыхание. Жалобная пара глаз стала отчётливее вырисовываться на всеобщем чёрном фоне, — обладатель медленно выходил к ней навстречу, — ранее сбивчивое дыхание становилось всё ровнее и ровнее и громче по мере приближения; теперь прослеживались смутные очертания высокой, но худой и костлявой фигуры. Ещё бы мгновение, и Лидделл, надрывая горло, оглушила всю округу пронзительным и отчаянным криком, если бы не некто: щуплые на вид руки обхватили девичью талию, притянули к себе и зажали рот. — Не кричи, не то услышат, — прошептал чей-то басистый, до боли знакомый голос, и Лидделл, перестав биться, как подстреленный зверь, замерла и устремила на «шпиона» выразительные глазки. Её сердце, сбиваясь с ритма, задрожало от переполнявших его волнения, восторга и радость. — В-Вы, — произнесли её сухие маленькие губки, и уголки их приподнялись и образовали улыбочку. «В-Вы» вобрал в грудь побольше воздуха и тут же гулко выдохнул, потянувшись свободной рукой к густой шевелюре засаленных волос, утирая худыми пальцами покрытый морщинами и складками взмокший лоб. Мужчина, прижимая девочку к тощему телу теперь обеими руками, сделал неловкий, но точный шаг и ступил между сухими ветками, избежав лишнего шума, затем второй, потом третий — и так, крадясь беззвучно и почти незаметно, фигура углубилась и постепенно растворилась в темени. Некогда учитель истории, известный сказочник и лгун, заядлый охотник и любитель путешествий — Карл Мюнхгаузен, ступая наугад в кромешном мраке, подвергал себя огромной опасности: любой неверный шаг мог стоить ему жизни; даже невзирая на эту ужасную мысль, историк всё равно старался бежать, хотя иногда и приходилось переходить на рысь, а порой — и на шаг. До убежища второй передовой точки героев оставалось две добрых мили, но Мюнхгаузен всё той же бодрой рысцой перепрыгивал через поваленные трупы деревьев, с юношеской ловкостью уворачивался от лап-сучков и наддавал каждый раз скорости, даже когда чувствовал, что силы почти иссякли; Ангелина же крепко вцепилась маленькими ручками за грудки лохмотьев, некогда бывшими камзолом, и подсказывала барону дорогу. Изрядно устав и выбившись из сил, профессор сделал последний марш-бросок, осел на сухой ковёр из листьев, усадил подле себя ученицу, а сам принялся переводить дыхание. Карл стёр ошмётком от камзола пот и перевёл взор на копошащуюся в листве Ангелину. — Так ты решила прогуляться? — предположил историк. — Не самое подходящее время для прогулок вообще. Сейчас опасно, Ангелина, высовывать свой маленький курносый носик из замка матери, поскольку его могут запросто оттяпать! Почему ты не осталась? — Я… — запнулась малышка Лидделл, чувствуя в этой ситуации свою вину, — я видела птицу, синюю птицу… Она пролетала над маминым замком, и я подумала, что если пойти за ней, то Удача улыбнётся мне. Но так и не нашла: потеряла её из виду на середине пути, а возвращаться домой было очень далеко… А тут и Вы, профессор Мюнхгаузен. Шарясь по карманам в поисках огнива, мужчина обнаружил лишь потрескавшийся деревянный мундштук от своей трубки и промокший коробок спичек. Не растерявшись и не пав духом, мужчина взялся за сооружение небольшого костерка. Обкладывая горсть трухлявых веток землёй и осыпав горку сухими листьями, историк принялся добывать огонь, но всякая попытка разжигания венчалась провалом. После череды тщетных попыток развести костёр Карл рассердился на себя и, взяв одновременно пять штук, чирканул ими по боку короба, и в то же мгновение фосфорные головки вспыхнули алым пламенем и обожгли пальцы учителю. С громким воем тот откинул спички в костёр, и пламя, наконец, затрепетало на мёртвых листьях. Внимательно наблюдавшая за сей картиной Ангелина подсела чуть ближе к огню и протянула к нему ручки, греясь, а подняв взгляд чутка повыше, малышка вовсе замерла с раскрытым ртом. В тусклом свете костра виднелись смутные очертания исхудалого стариковского лица: на некогда широком и гладком лбу — учителя в шутку говорили о том, что у барона лоб девятнадцатого века, и это заставляло Карла гордиться — не было ни единого свободного места: складки плотными рядами нависали одна на другую, а множеством морщин придавало мужчине вид старого шарпея; кожа вокруг глаз тоже одряхлела и сморщилась, а сами глаза утонули во впалых глазницах. Отныне в них больше не горел тот детский азарт, который неугасно пылал в его очах, и та юношеская искра, которая поддерживала беззаботную и лёгкую жизнь историка, исчезла навсегда. Старик увядал с каждой секундой, а лучшим исходом для него оказалась бы смерть. — П-Профессор, Вы так сильно изменились за наше время разлуки с Вами. Я даже, признаюсь, не узнала Вас… Вы так сильно изменились… — малышка приютилась под бочком у мужчины и расправила складочки на платьице. — Да, Ангелина, время никого не щадит. Даже самые стойкие и закалённые ломаются под его тяжестью, а оно неумолимо… да, неумолимо… Оно всё мчит и мчит вперёд, никого не ждёт и никогда не смотрит назад. Всё равно, рано или поздно этот тяжёлый момент пройдёт, пройдёт и война, но это будет не скоро, а несколько десятков лет спустя… Как у вас там, в детском саду? Говорят, что на первой передовой точке собрали и защищают всех найдёнышей в округе, — великий выдумщик безжалостно оторвал лоскут лохмотьев и обвернул им обожжённые пальцы, затягиваясь после этого опьяняющим дымом трубки. — Лейтенант и сержант из кожи вон лезут, чтобы спасти как можно потерявшихся в лесу людей, но в последнее время мы сдаем позиции: волки Снежной королевы опережают нас и расправляются со всеми, кто попадётся на пути. Говорят, что они растерзали какую-то семью почти у самого купола Оз… Разорвали всех… — девочка сдержанно вздохнула, неотрывно глядя за завораживающим танцем необузданной стихии, пожирающей с визгливым треском подношения. Карл не смог ничего ответить и лишь согласился с девочкой едва слышимым мычанием. Ему тоже доводилось слышать эту новость от коллег по ремеслу, поэтому, услышав в очередной раз об этом трагическом случае, старик согласился с ним мычанием. В воздухе повисло молчание, сумерки надвигались из мёртвой чащобы, как окружившая обессиленную жертву стая волков, а вместе с сумерками из тьмы вылезали господари ночи. Они выбирались из своих лежбищ на охоту за плутающими путниками и заполоняли целый лес за какие-то жалких три часа. Этих животных зовут Шатунами. Никто не знал, не знает и не будет знать из каких дальних миров явились эти твари сюда, провозгласив себя господами… Глядя на циферблат подаренных часов, учитель истории с явным выражением опаски покачал головой — часовая стрелка подходила к порогу между десятью и одиннадцатью. Мужчина без лишних слов распрямился во весь рост, потянулся, разминая затёкшие члены и только собирался известить Ангелину о том, что привал окончен, как до слуха Мюнхгаузена долетели чьи-то грузные шаги, явно не принадлежащие человеку или какому-либо зверю. Ловким и молниеносным движением учитель бросил в костёр ком сырой земли и машинально прижал к себе ученицу, вглядываясь то в скрюченные силуэты мертвецов-исполинов, то в тёмный мрак ночи, где пробуждались кошмары и страхи. В то мгновение он больше беспокоился за неё, чем за себя, ибо та встреча, что предстояла им обоим, не сулила ничего хорошего — а в особенности Ангелине. А тем временем шаги, слышавшиеся до этого глухо и довольно отдалённо, неспешно приближались, становясь всё громче и отчётливее. — Ангелина, ты только не кричи, — и только успел прошептать барон и растянулся под бревном, в то время как очертания огромной фигуры явно проявлялись на чёрном полотне. Существо протянуло худую костлявую лапу к ещё недавно горевшему костру и ощупало его. Кривые пальцы нервно вздрогнули, когда рука наткнулась на ещё тлевший, источающий тепло уголёк; Шатун отдёрнул конечность и, вскинув голову, оглушил лес грудным воем, на которой тотчас же ответили и другие существа, разбросанные по разным частям леса. И пока животное принялось обходить поляну вокруг, дабы убедиться, что жертвы, по чьим следам оно так внимательно шло, прознали о грядущей смерти и скрылись восвояси, попавшие в западню Мюнхгаузен и Лидделл пытались поправить своё положение: рискуя всем на свете, они, молясь известным богам, чтобы эта тварь оказалась глуха или хотя бы не услышала их, ползли у неё под носом. Одно неверное движение — и в следующий миг перед глазами могли бы предстать врата Рая. И молитвы, что так пылко и на одном дыхании шептал про себя историк, были услышаны: где-то далеко-далеко раздался трубный вой иного существа, оповещавший сородичей не только о том, что найдена новая жертва для их кровавой трапезы, но и о том, что она загнана в угол. Со всей округи стали доноситься победные завывания, и вскоре от стаи Шатунов и след простыл, а наши герои вздохнули с облегчением. Выждав ещё мгновение в укрытии, Карл первым посмел открыть глаза и оглядеться, и убедиться, что опасность миновала их. Старик поспешно вскочил на ноги, и они дали такого дёру, что уже никто — даже Шатун — не смог бы их догнать.***
— Вернулся! Кха! Здравствуйте! Вы нас не ждали, а мы припёрлись! Да ещё и притащил с собой какого-то ребёнка! Тебе говорили, что нельзя брать детей с улицы? Мало ли где они шлялись! — на пороге, поставив руки в боки и сурово глядя на историка из-под густых чёрных бровей, стояла высокая, красивая женщина лет пятидесяти. На светлом хмурившемся личике не было ни единой морщины, что служило признаком хорошего ухода, а её широкие выразительные небесно-голубые глаза с укором смотрели то на Ангелину, то на Мюнхгаузена. — И Вам доброго вечера, госпожа Поппинс, — с наивной детской улыбкой откланялся барон, даже не обратив никакого внимания на нотки укора в голосе знакомой. Он поднялся к Мэри на ступеньку и, припоминая, что эта женщина терпеть не может его выходки и шалости, бесцеремонно пренебрёг всеми истраченными на него нервами и ругательствами Поппинс: Мюнхгаузен поцеловал у дамы руку, а затем, пока та не успела прийти в себя, прошмыгнул мимо неё с Ангелиной. «Странная она какая-то… Может, сумасшедшая?» — пронеслось в головке Лидделл-младшей, когда оглянулась через плечо на заливающуюся ругательствами няню-волшебницу. Из прихожей они попали в залитую светом залу, где находились ещё несколько персоналий, знакомых малышке Лидделл. В потёртом кресле с торчащими наружу пружинами сидел, сложа ноги на чайный столик, никто иной, как сам Лемюэль Гулливер. Да-да, это был тот самый некогда прославленный путешественник, ставший главным героем для всевозможных историй и моряцких небылиц, человек, который стал первооткрыватель стран Лилипутов и Великанов, а после плавания, осев на мель, поселился в здешнем краю и устроился в одну из самых уважаемых академий сказочных миров — Лукоморье. И теперь этот англичанин, заметно располневший в фигуре, обросший, потерявший, как и остальные, всяческий азарт к жизни, развалился всей тушей в кресле и лениво переворачивал страницы какой-то изорванной медицинской энциклопедии в сотый раз. На приход гостей Лемюэль спокойно поднял глаза из-за книги, тяжело вздохнул всем телом и затем снова принялся неторопливо рассматривать набросок лягушки в разрезе. В углу от него сидел и затачивал нож, что-то бормоча, косматый человек, смахивающий скорее на какого-то медведя, нежели на мужчину. Этот, подняв голову и убрав с глаз космы волос, просиял страдальческой улыбкой, наклонил голову в знак приветствия, а потом же вновь вернулся к прежнему делу. Поппинс, встретившая историка и его ученицу, вообще скрылась из виду, предоставив их самим себе. Мюнхгаузен взял малышку за руку и проводил в свой скромный уголок, где никто не смог и не посмел бы их достать. — Так значит это?.. Это и есть то, что называют вторым передовым штабом наших? — поинтересовалась Ангелина, прыгнув на необычайно мягкую и упругую кроватку. — Всё верно, Ангелина, всё верно. Но только, как видишь, наш штаб тает на глазах. Видела Лемюэля и Крузо? Вот они-то и я остались из всего учительского состава нашего Лукоморья… Э-хе, прошло же время прекрасное, когда мы всем составом собирались после уроков на чаепитии и делились друг с другом всяческими историями, — потирая шею, Карл, глядя в пол, примостил свою худую тушку подле ученицы, а после, протерев взмокший лоб, украдкой посмотрел на неё. — Робинзон?! — встрепенулась Шляпница. — Неужели то косматое существо и есть Робинзон?.. О-Ох… Он так зарос, таким замкнутым стал: даже не поздоровался! Но всё та же улыбка, всё та же... А я помню, как господин Крузо вёл у нас уроки выживания, и было весело! — Весело, весело, — с горечью вторил барон словам девочки, запустив пальцы под парик в седые жидкие волосы. Оба замолчали. Молчание длилось недолго — его прервал тихий шелест тканевой юбочки и одиночный вздох историка. — Учитель… — Да, ангелок? — А с чего всё началось? — С чего?..