Стеклом под кожу

      Ванная комната маленькой захудалой квартирки. Отвалившаяся плитка, на стенах висит пластами размокшая глина, на потолке обшарпанная желто-коричневая побелка. Кран полуразвалившейся мойки раскурочен и давно протекает, быстрыми каплями отбивая чечетку от проржавевшей донельзя раковины. Пожелтевшая ванна с въевшимися вглубь краски ржавыми кляксами.       Монотонно струится вода из душевой сетки, изредка хлюпая и кряхтя. А на самом краешке ванной сидит обнаженный парень. Из его глаз маленькими безжизненными, но из-за этого не менее крупными каплями стекают слезы. Босые ступни паренька усиленно изучают грязный пол, а костяшки пальцев рук напряженно впиваются в плечи. Так, имитируя объятия, он пытается успокоить себя хоть немного. Но, увы, тщетно…       Все тело парня пронзает крупная дрожь, а голова вжимается в плечи плотнее, когда раздается громкий хлопок входной двери. Но ничего не происходит, дальше просто тишина. Ни шаркающих ног по грязному настилу досок, немонотонных воплей. Тишина.       Понимая, что опасность миновала, парень расправляет плечи и увереннее садится на край ванной. И тут же дергается, а затем тихо шипит, утыкаясь куда-то в подмышку. Все его тело напоминает минное поле, ребра наверняка сломаны, пара нижних слева точно, на голове небольшая ссадина. На руках, шее, спине и животе многочисленные синяки от коричнево-желтоватых до фиолетово-красных. На запястьях не успевающие сходить ярко-фиолетовые кровавые следы от веревок.        А душа парня настолько сломлена, что каждая новая порция синяков, ушибов и переломов словно болезненная метка. От осознания своего положения, оттого что смирился с ним, парень хочет убежать, скрыться в каком-нибудь невидимом коконе.       А на изнеможенной, израненной болью душе становится все противнее и противнее так, словно кто-то усиленно ковыряется в ней вилкой, раздирая ее. ****       Боль вихрем проносится в моей голове, и я плотнее стискиваю на себе собственные стальные объятия. Как же холодно. Тело словно онемело, ноги замерзли, грудная клетка горит, а на душе все равно мерзко. От этой слабости столько ненависти к себе, мыслей с проклятиями, посланными самому себе, и мольбы поскорее забыть все, как страшный сон, как очередную пытку.       Сегодня я решил немного поиграть с собой, поэтому закрылся никак обычно в маленьком шкафу, а здесь, в ванной. Так ты точно не увидишь, что я делаю, так ты точно не найдешь меня.       Медленно, не обращая внимания на боль, поднимаюсь с края ванны и бреду к мойке. Там, за корзиной с мусором, в маленьком целлофановом пакете я храню свою жизнь. Маленький, острый, треугольной формы осколок с одним наиболее острым и тонким концом. Я долго искал что-нибудь острое в мусоре недалеко от дома и нашел чисто случайно по дороге в школу этот кусок стекла. Он был таким красивым, замерзшим и одиноким, таким же как я, поэтому я просто не смог пройти мимо. Я забрал осколок домой, отмыл и долго рассматривал его в темноте, лежа на кровати, а потом прятал его под подушку перед сном. Каждую ночь я рассматривал осколок, а он в ответ светился в моих руках, и тогда я понял, что этот осколок единственный, кто способен понять меня, принять.       Но этому кусочку стекла грозила опасность. В той комнате под подушкой его там мог найти он. Он бы разозлился и выкинул осколок, а я бы расстроился. Поэтому я спрятал его в ванной, за мусоркой, в целлофановом пакете вместе с постиранными мной же двумя синими тряпочками. И все это готовилось для одного единственного момента, и случится это сегодня. Я больше не могу ждать, я должен. Просто я хочу забыть и быть свободным хоть немного, совсем чуть-чуть.       Мне кажется, я медленно схожу с ума. Мне кажется, что я его ненавижу, но если его не будет рядом, я не смогу без него. Это моя зависимость, он мое безумие.       Сажусь на край ванны, держу скользящий в моих дрожащих руках пакет. Осторожно вытаскиваю осколок, завернутый в синие тряпочки, и бережно откладываю их в сторону. Теперь ничего лишнего, только я и мой одинокий кусочек стекла.       Разворачиваюсь и медленно из-за непрекращающейся боли во всем теле забираюсь в ванную, наполненную теплой водой, при этом не издавая ни звука, нельзя, стены тонкие. Мне не нужно «притуплять» боль, я хочу ощутить ее в полной мере, поэтому запястья в воду не опускаю, оставляя их на весу.       Сжимая стеклышко в левой руке, поднимаю правое запястье и прислоняю к нему самый острый уголок. И медлю…       Страшно.       А потом с нажимом резко вгоняю стекло туда, под кожу. Она поддается легко и откликается легким ожогом и тянущей болью. Провожу кровавую линию дальше, разрезая тонкое препятствие.       Теперь нестрашно и небольно, вообще никак. Ничего…       Я ничего не чувствую, поэтому понимаю, что этого мало. Быстро перехватываю осколок другой рукой и тут же быстро по другому запястью. Без раздумий, без колебаний. И…       Алая жидкость окрашивает запястья. Красиво… Очень… Подношу запястья ближе к лицу, держа в вертикальном положении, и алые струйки опускаются вниз. Медленно тянутся, прокладывая себе путь, до сгиба локтей и исчезают в прозрачной воде. Затем следом за алыми струйками опускаю туда и запястья. В воду, так кровь начнет смешиваться с ней куда быстрее.       Но…       Больше ничего не чувствую. Ни облегчения не волной накатившей пустоты. Просто странно как-то, словно с алой жидкостью уходят все мысли. Но ничего больше.       Я разочарован, не помогло, значит... А так хотелось.       Просто продолжаю смотреть на то, как вода становится все ярче и ярче, насыщенной, алой. До тех пор, пока…       Голова начинает кружиться, тело обмякать, разум пустеет, а в ушах непрерывно звенит маленькими колокольчиками. И так хорошо сразу и на душе, и в голове, и на сердце. Боль во всем теле уже не чувствую, мне так хорошо. И радость накатывает, как я этого ждал! Чтобы вот так, пусто. Чтобы эйфорией затмить все разом, чтобы слепой дрожью переливались нервные клетки.       Опустело все, мир перевернулся. Так тихо, так спокойно и легко, невесомо. Буйство красок в блеклой душе, я ее давно продал демону за гроши. А сейчас все исчезло, потускнело и ожило вновь. Как же я раньше без этого жил! Как?       Немного отпустило, и снова безмолвие и пустота вернулись. Ни страха, ни отчаяния, ни боли. Много красного, много алого и много соленного железа вдруг стало. Я дышу всем этим, я упиваюсь. Меня когда-то сломали, а теперь я ожил, пусть и продлится это совсем недолго. Мне и этого с излишком. Вот так разом, лишь разрезав стеклом кожу. Я знал, что поможет, я знал, что спасет.       Я знал, что уйдет это проклятое чувство одиночества, выветрится мерзость из души. И вот я получил свое. Сработало.       И много не надо было... Лишь чтобы так как сейчас, вместе с алыми каплями уходило осознания моей никчемности. Я жалок. Я мерзкое, одинокое ничтожество. А мое существование аморальное, недостойное уважения общества и прощения бога. Я ненавижу себя.       Я ненавижу нас…       Тело легкое, невесомое. Перед глазами пелена, смотрю в одну точку, наслаждаясь этой мимолетной волной удовольствия. До тех пор, пока не начинает тошнить. Тошнота подступает к горлу неожиданно, а голова начинает кружиться до выплясывающих кубиков на стене. Только тогда понимаю: хватит. Иначе оставлю его одного в этом мире, а я без него уже не могу даже «там».       Поэтому потихоньку поднимаюсь на непослушные ноги, переступая края ванной, босыми ступнями касаюсь пола. Не до конца понимаю отключившимся мозгом, что делаю, поэтому просто заставляю себя. Не слушающимися алыми пальцами только с третьей попытки беру синие тряпочки и перебинтовываю запястья. Настолько туго, насколько могу, помогая при этом ногами, зажимая тряпочки коленками. Получается плохо, но алые капельки прекращают свой бег, как мне кажется.       Забинтовав запястья, сползаю на пол, плюхаясь голым задом в успевшую натечь кровавую лужицу и тихо шепчу в пустоту: – Это моя первая доза дешевого кайфа… ****       Чтобы прикарманить себе зверька, пришлось попотеть. Для начала поговорить со знакомым в органах опеки и сунуть ему «подкормку». Он, конечно, был удивлен моей просьбе, но вопросов много не задавал. Затем сунуть приличную стопочку купюр парочке юристов и судье за быстроту и молчание. Потом разговоры с самой психиатрической клиникой. Последнее далось труднее всего, хотя пришел я уже с готовыми документами, чтобы забрать зверька.       Но в больничке нашелся один мерзкий докторенок, который представился лечащим врачом зверюшки. Разговор с врачом, от которого нужна была-то только консультация, как сказали об этом мне, прошел не очень гладко. Хотя, все вопросы с документами я решил с людьми, стоявшими «выше» этого доктора. Но строил он из себя особо правильного. – Здравствуйте, – я вошел в кабинет некого Дмитрия Аркадьевича, причем предварительно постучавшись.       Мужчина в возрасте «далеко за пятьдесят» сидел на стуле в провонявшем дешевыми сигаретами кабинете. Сидел он за столом, заваленным бумагами, папками, канцелярией и доисторическим компьютером. Когда я поздоровался, он поднял на меня глаза и, кажется, даже удивился. А еще я заметил, что доктором он был по всей классике жанра: в очках, белом халате и ежиком седеющих волос. Я даже прыснул легким смешком, пока шел до пружинного дивана, чтобы сесть без приглашения. – Здравствуйте, Азорин Константин Матвеевич, чем я могу вам помочь? – вежливо начал мужчина, отложив бумаги в сторону. – Я пришел за ним, – потянувшись, положил я приготовленные документы на стол.       Мужчина взял бумаги и принялся листать их. Переворачивая страницу за страницей, он хмурил брови все больше и больше, сводя их к переносице. Когда все документы были им прочитаны, он посмотрел на меня серьезно и спросил: – Зачем вам, господин Азорин, этот мальчик? – Не ваше дело, – растянул я губы в кривой усмешке. – Да, вы хотя бы знаете, что мальчик болен? Что он боится улиц и скопления людей? Он даже в зеркала не смотрится, это вызывает в нем панические приступы. Как вы можете забрать его, ничего о нем не зная? – причитал доктор. – Вот и узнал. Довольны? – мужчина сжал документы до хруста пальцев. – Совсем вы, олигархи и мажорики, из ума выжили. Теперь еще и больных людей уродовать взялись… – продолжал вопить мужчина, веселя меня этим. – С чего вы взяли? Может, я с благими намерениями? Помочь хочу бедному больному зверьку? – после этих слов мужчина подпрыгнул, смешно так, в кресле и выразительно посмотрел на меня. – Да я смотрю, вам самому стоит полечиться, желательно у нас, – зашипел он. – Как вы можете называть мальчика зверьком? Он человек, а не животное, и у него имя есть! Вам не стыдно? – Нет. А теперь отвалите, пожалуйста. Пока вежливо прошу, отдайте его. Все по закону, не цепляйтесь даже, а если попробуете, станет возможным досрочный выход на пенсию, по инвалидности, например, – шутливо говорю ему. – Угрожаешь? – нахмурился доктор. – Предупреждаю, – произношу избитую коронную фразу, и он, страдальчески закатив глаза, сдается.       Раздраженно дергается, размахивает руками, ища что-то на столе, и тихо шепчет про себя все возможные проклятия. Понимаю это по долетающим до меня обрывкам фраз, хотя мне все равно. Меня это наоборот веселит, причитает, а сделать ничего не может. Мужчина, отыскав какую-то бумагу, протягивает ее мне. – Это список лекарств. Думаю, рецепт и все остальное вам не нужно, уж если купили документы на опеку мальчика, и рецепт купите. Мальчик в двадцать третьей палате, сами ему все объясняйте. И самое главное, запомните то, что я вам скажу сейчас. Мальчик социопат, он болен, надеюсь, вы это понимаете? Надеюсь, значение самого слова вам понятно, если нет, то хоть потрудитесь узнать. У него бывают приступы паники. Он любит наносить себе увечья, чаще это порезы. Он замкнут в себе и никого к себе не подпускает, часто молчалив и спокоен. Вы просто не осознаете, на что подписываетесь, и я надеюсь, что через пару дней вы одумаетесь, и он вернется. И еще, он реагирует, только когда его зовут Майк. – Спасибо, – поблагодарил я надоевшего мне мужчину и, забрав все бумаги, вышел. Основательно хлопнув дверью.       Так, мне нужна двадцать третья палата. Туда я и пошел забрать, наконец, зверюшку. Отвезти его домой и основательно с ним «пообщаться».       Иду уже по знакомому коридору, мимо одинаковых дверей и раздражающих голубых стен. Сердце непривычно быстро бьется, отбивая чечетку нетерпения. Основательно осматриваю номера палат, так, девятнадцатая, двадцатая, двадцать первая и вот через одну двадцать третья. Пришел. Поравнялся с дверью палаты и потянулся к ручке. Даже пальцы покалывало от гребанного нетерпения, и я не стал заставлять себя ждать. Резко открыл дверь и… Замер. Глупо так замер с открытым ртом от неожиданности.       Звереныш сидел на кровати, спиной прислонившись к стене, а его руки безвольно лежали вдоль тела. Но удивила меня не поза зверька, а его взгляд. Блеклый, пустой, и смотрит он им… На меня? Получается, пока я не появился в дверном проеме, смотрел он просто на дверь? И я стал рассматривать дверь, пробежал глазами по облезлой доске, но кроме белой наложенной десятым слоем краски, на ней ничего не обнаружилось. Тогда, я рассмотрел внимательно еще и стены. Мое поведение сейчас кажется глупым только мне? Ведь на стенах ничего нет! Кроме светло-зеленой раздражающей взгляд краски.       Все то время, пока я занимался «разглядыванием», зверек сидел обездвижено. Бледный с фиолетовыми кругами под красивыми янтарными глазами, взъерошенными волосами и босыми ногами. Взгляда своего с меня не сводил, причем не моргнул даже. И у меня в голове пронеслось: «словно мертвый».       Я сделал шаг внутрь и закрыл за собой дверь. Потом еще шаг к зверенышу и еще, еще… До тех пор, пока не оказался напротив него, стоя рядом с табуретом. А зверек так и не пошевелился, смотря упорно пустыми глазами.       И я решил, что пугать не стану, зайдя издалека. Вытянул руку, потянувшись вперед, хотел нагнуться и потрепать зверька за плечо, чтобы тот обратил на меня внимание. Но опоздал.       Звереныш ожил сам, причем неожиданно. Когда я нагнулся с вытянутой рукой, он заморгал часто-часто, вздохнул шумно и выпалил: – Пришел! – звонко так, что меня это удивило. Что вообще происходит? Он что, меня узнал?       А потом ожил и его взгляд, становясь ярким и осознанным. Зверек медленно опустился на пол и сел, смотря на меня снизу вверх. И улыбался! Его улыбка оказалась безумно красивой, такой искренней, нежной, что все внутри обдало непривычным теплом. – Ну что, заберешь меня к себе? – сделав небольшую паузу, видимо, давая мне время что-то обдумать, сказал зверек.       Я стою напротив него и слова вымолвить не могу, как-то это очень странно. Может, у психов так и должно быть? Может, это часть его болезни? А у таких, как он, бывает настолько осознанный взгляд? Может, ему хуже стало, хотя, может, лучше? В общем, я был в смятении, не понимал, что делать? Что происходит, и как на это реагировать?       И видимо, зверек увидел мое замешательство, потому что он встал и в полной тишине отправился к двери. И только дойдя до нее, остановился и повернул голову, отчего его волосы мило встрепенулись. – Пойдем уже. Познакомишь меня со своими тараканами, раз уж действительно пришел за мной, – он улыбнулся и вышел.       Я, естественно, отправился за ним, причем уже непросто удивленный таким его поведением, а выбитый из колеи!       Так и шли: он впереди, сцепив руки в замок за спиной и шлепая босыми ногами по полу, а я позади, внимательно рассматривая его. По дороге нас никто не остановил и не встретился, поэтому дошли мы быстро. Перед самым выходом из больнички зверек зашел в открытую дверь, видимо, гардероба, где хранилась верхняя одежда. Потому что вышел он уже в стареньком синим пуховике и обутым в тяжелые черные сапоги.       Вышли из здания, и он каким-то чудом, не спрашивая, сам узнал мою машину и сел в нее на заднее сидение, а я на водительское. Удивляться происходящему уже не было сил.       Ехали молча: он, внимательно глядя в окно, а я снова на него через зеркало заднего вида. Когда приехали, впереди уже шел я, показывая дорогу. Зашли в подъезд, предпоследний этаж, квартира восемьсот семь.       Квартира в новостройке в центре города. Поэтому дорогая, правда, всего две комнаты, кухня и ванная, зато с евроремонтом и дорогой мебелью. В квартире всегда чисто и даже как-то не обжито, одиноко, появляюсь здесь в основном переночевать. Работу на дом беру редко, мне все равно где работать, погоды это не делает. Содержит квартиру в чистоте нанятая мной два года назад домработница, у которой есть запасной ключ.       Когда я зашел в квартиру, сразу включил свет и стал снимать с себя верхнюю одежду, а вот зверюшка медлил. Мялся в дверном проеме, что-то обдумывал и только спустя приличное время забрел в норку. И не снимая пуховика, - хорошо хоть разулся на лету - пошел осматривать квартиру. Осматривал ее тщательно, прикусывая нижнюю губу, когда находил особо заинтересовавший его предмет и улыбался чему-то. Ну вот не зверек ли?       Наконец, закончив свой досмотр, он подошел ко мне. Я по-прежнему стоял в районе прихожей и просто наблюдал за ним, опираясь на стену и сунув руки в карманы. Подошел, встал напротив меня и замолчал, а мне показалось, что зверек удовлетворенно сложил лапки и прижал ушки.       Глаза сейчас какие-то живые и настоящие, он даже не напуган, словно пришел в дом не к первому встречному, а к хорошо знакомому, близкому человеку. И это, блять, странно! – А ты меня покормишь? – спросил неожиданно он, пока я заинтересовано его рассматривал. – А ты хочешь есть? – хриплю я и понимаю, что в горле отчего-то пересохло. – Да, – кивает, и его волосы мило вздрагивают и следом опускаются. – Готовить я не умею, поэтому можешь ограбить холодильник, – и он мило так хмурит брови. – Заводишь питомца, а кормить его нечем? Да вы, как я посмотрю, безответственный хозяин! – весело заключает он и, снимая, наконец, пуховик, топает босыми ногами на кухню.       Вернее, он хотел зайти на кухню, а я перехватил его в дверном проеме. Хватая за плечо, разворачивая к себе и мгновенно накрывая его губы своими. И меня вновь ожидало удивление, потому что зверек совсем не сопротивляется. Наоборот, прижимается ближе и увлеченно отвечает. Это был самый странный поцелуй в моей жизни, потому что он не был грубым или напористым, он был мягким и нежным, словно дуновение ветерка.       И зверек в очередной раз за сегодняшний день выбивает меня из колеи своим безумным поведением!