Стеклом под кожу

      Сошел я с самолета около десяти вечера и сразу стал набирать заученный за пару дней номер сиделки зверька. Вот только на том конце упорно продолжали утверждать, что абонент временно недоступен. После третьей попытки дозвонится до этой, мать ее, непонятно где находящийся сиделки, я решил набрать домашний. Но и там после десяти протяжных гудков мне ответил собственный голос о возможности оставить сообщение после звукового сигнала.       Именно после этого внутри стало разрастаться беспокойство, еще совсем смутное, туманное. Но к тому моменту, как я простоял в пробке около получаса и все это время пытался дозвониться хотя бы на один из двух номеров, внутри вовсю уже бушевала практически паника.       Я нервно сжимал трубку собственного телефона в руке и понимал ясно и так отчетливо: что-то случилось. Может, у зверька снова какой-нибудь странный приступ не менее странной паники, и он прогнал незнакомую тетку за дверь? Но принять вызов на собственном телефоне она ведь может! Тогда, возможно, она сама испугалась чего-то и оставила зверька одного. Если это так, найду и придушу собственноручно. Вот только почему зверек не может ответить на звонок? Не слышит? Странно это, ведь я часто звонил ему из кабинета, и он брал трубку после второго гудка.       Беспокойство все отчетливее заполняло собой мой разум, хотелось выскочить из такси и, последовав сюжету слащавой мелодрамы, бежать на своих двоих до квартиры. По пути обязательно надо будет захватить букет роз, раз уж я надеюсь на теплый прием и какой-никакой счастливый конец. Останавливало меня от необдуманных поступков многое. Для начала здравый смысл, а уже потом журналисты, которые наверняка сидят в соседнем кафе и норовят узреть меня бегущем трусцой по городу. Горький опыт у меня уже есть. Тот случай в торговом центре для меня не остался не замеченным и был опубликован не в одной, а сразу двух малоизвестных, но не менее скандальных и портящих репутацию честным людям газетенках.       Отец был зол. Правда, сам он мне звонить и отчитывать не стал, зато рвал и метал в офисе, отыгрываясь на Игоре, мол, я наследил, сволочь неблагодарная, а Гоша не уследил. Позвонил мне уже Гоша и сообщил эту радостную новость только сегодня утром, когда я паковал чемоданы, собираясь лететь обратно. Так что совершать очередную глупость я не могу, чревато последствиями.       До квартиры добрался я только к половине двенадцатого. Нервный и готовый убить, а если не убить сразу, то как минимум наорать на представительницу женского пола, которой я доверил зверька. Но стоило мне открыть входную дверь, как внутри все похолодело, потому что в нос ударил запах соленого железа. Этот запах заполнял собой квартиру, настолько резким и тяжелым он был.       Дрожащими руками я закрыл дверь и, не разуваясь, медленно, словно боясь увидеть то самое худшее, что подобный запах мог значить, пошел дальше. Я не давал даже зародиться этой страшной мысли в своей голове, повторяя, что запах крови просто плод моего воображения или что-то не так с моим обонянием. Но, зверек жив…       С ним все хорошо, и вот сейчас, когда я открою дверь собственной спальни, я увижу его мирно спящим на нашей двуспальной кровати. Я затаил дыхание и потянул за ручку двери, в этот момент я точно знал лишь одно, зверек в этой комнате. Предчувствие или что-то еще, но в этом я не сомневался.       Дверь плавно отпрянула в сторону, и я замер, ощущая, как сердце глухо забилось в глотке от представшей перед глазами картины. Зверек сидел на кровати, опустив вниз голову, его светлые волосы приобрели ясные кровавые оттенки и закрывали собой лицо, кровь явно несвежая, уже загустевшая, превращающаяся в кровавую корку. Не только волосы были в этой кровавой густой субстанции, но и заостренное, худенькое плечо, выглядывающее из его любимого растянутого свитера, на нем вырисовывались кровавые разводы. Сам же свитер непросто был перепачкан кровью, она словно впиталась в него и от ее избытка в ткани попросту свисала и застывала кровавыми засохшими ломтями.       Я на ватных ногах стал подходить к кровати, которая тоже представляла собой сплошное кровавое месиво. На когда-то бежевой простыне ярко виднелись кровавые отпечатки ладоней, на одеяле следы от пальцев, но даже это не стало самым страшным. Когда я подошел достаточно близко, чтобы помимо сплошной черно-красной кляксы на кровати разглядеть еще и очертания того, чьей кровью пропиталось в этой комнате практически все, я почувствовал, как меня начало мутить.       Такого я не видел никогда и никому не пожелал бы увидеть. На коленях у зверька находилось то, что осталось от некогда кота, именуемого чудовищем. С замершего, остывающего тельца все еще стекала кровь, пачкая ворсистый ковер в спальне. Животное было исполосовано вдоль и поперек чем-то острым, а руки зверька, окрашенные в кроваво-алый, гладили его безжизненное тело. Все что происходило, напоминало мне кровавый фильм ужасов. Только все происходящее было явью и вызывало приступы тошноты.       Место, на котором лежал труп животного, насквозь пропиталось кровью, отчего она не была уже красной, а казалось бордовой, местами даже черной. Все произошло уже явно давно, я не эксперт в убийствах, но думаю часа три–четыре назад. А это значит, зверек сидит вот так уже пару часов точно.       Я попытался привести себя в чувства, в такой ситуации это тяжело, но лучше так, чем-то, что я успел надумать, пока добирался до квартиры. Единственное, что я не мог понять, зачем зверек сделал это? Он болен, вот зачем. Если подумать все становится простым.       Я оставил его одного, а все это время рядом был совершенно посторонний человек. Он боится людей, он не терпит прикосновений к себе, а ей вполне могло стать любопытно. Хотя все могло быть и не так. Хотя, что гадать, я просто спрошу. Теперь уже не до игр, зверьку плохо, я это понимаю. Он привязался к этому животному, а значит, должна быть причина. Ее просто не может не быть.       Тихо и как можно осторожнее, чтобы не спугнуть и не сделать еще хуже, касаюсь его плеча. Он не реагирует, будто не чувствует моего прикосновения. Подумав немного, легонько тормошу его за плечо, главное не напугать его, дать понять, что это я. Кто знает, что взбредет ему в голову, да и в каком он вообще состоянии. Мне бы испугаться, вызвать специалистов, хотя бы знакомых, они прикроют. Ведь он может быть опасен, может напасть и на меня, но сейчас мне и в голову не приходит, что зверек может причинить мне вред. А подумать, почему я в этом так уверен, у меня просто нет времени. – Майк… – как можно осторожнее проговариваю я. – Майк… – легонько трясу его за плечо.       Как ни странно, но это помогает, он выходит из какого-то своего ступора и, вздрогнув, начинает что-то нашептывать почти неслышно. Ничего не понимаю, слов не разобрать, еле различимые тихие звуки. Но я смог добиться от него хотя бы этого, поэтому решаю продолжать: – Майк, почему ты сделал это? – немного грубо спрашиваю, хотя и стараюсь сдерживать себя.       Зверек вздрагивает теперь всем телом и отрывает руки от мертвой тушки на своих коленях. Не вижу его лица, но даже так чувствую, что он напуган. Неужели сам не понял, как сделал это? Так ведь бывает у них, сумасшедших?       Руки он не убирает, просто держит навису, они дрожат. Мне кажется, он дрожит всем телом. – Я не мог… – он нервно всхлипывает. – А потом… Я пообещал… Она испугалась… Я один… Он пришел и… Мне было больно… – его голос срывается, и некоторые слова он проглатывает, поэтому почти ничего не разобрать. – Я ведь знал… Нельзя… Все повторяется, все точно так же…       А потом весь этот поток непонятных слов затмевает собой безумная истерика. Он рыдает, его тело бьет крупная дрожь, а окровавленными руками он обнимает себя, пытаясь успокоить, сопровождая все это изредка срывающимися с его губ истеричными стонами или непонятными мне фразами.       Сначала я просто смотрю на это все и не понимаю, что мне делать дальше? Такое я вижу впервые, мне никогда раньше не приходилось успокаивать сумасшедших. Да и видеть подобные картины с мертвыми животными на коленях тоже. Но зверька нужно успокоить, иначе все повторится, и он снова замкнется в себе. Он доверился, пошел на контакт, поэтому я просто должен сделать хоть что-то!       Я срываюсь с места и начинаю рыться в прикроватном ящике, кажется, здесь он хранит свои таблетки. Хватаю первую попавшуюся баночку, бегло читаю название и понимаю, что просто повезло и запомнить тогда написанные им буквы на листочке, и сейчас найти искомое так быстро. Потом на кухню за водой и, когда возвращаюсь обратно со всем необходимым, по-моему мнению, спешно открываю баночку и вытаскиваю одну небольшую, желтого цвета таблетку.       Дальше самое тяжелое, ведь у него истерика, и просто послушно выпить это он не сможет. Поэтому не думая, а действуя скорее интуитивно, резко, не давая зверьку понять, что происходит, запрокидываю его голову и тем самым заставляю его лечь. Хорошо, что сидит он не прижимаясь к стенке. Он охает от неожиданности и широко распахивает глаза, видимо, испугавшись, и я, воспользовавшись моментом, проталкиваю в него таблетку, заливая ее водой. Он шипит, отплевывая воду, которая затекает ему в нос, а потом, сообразив, что я сделал, послушно сглатывает. Я, не давая нам опомниться, дергаю его на себя и крепко обнимаю. Пачкая при этом и себя в этой тошнотворной красной жиже, хотя на нем она практически засохла грубой коркой.       Только теперь даю себе возможность мыслить, пусть пока не совсем здраво, но хотя бы просто мыслить. Перевожу дыхание, поглаживая зверька по спине, успокаивая его. Он шумно дышит, всхлипывает мне в шею, и все его тело бьет мелкой дрожью. А я все продолжаю его убаюкивать, даже покачиваюсь слегка в такт своим поглаживаниям. И он медленно расслабляется, доверяя себя мне, моим рукам, моему ровному дыханию.       Его дыхание выравнивается и всхлипывает уже реже. Только теперь осторожно, все же боюсь сделать только хуже, решаюсь заговорить. – Что тебя напугало? Почему ты один? Эта девушка… Она что-то сделала тебе? – Нет… – хрипло отвечает, голос отстраненный, ледяной. – Так, хватит. Слышишь, Майк? – осторожно провожу по его волосам. – Расскажи мне, ты не можешь бесконечно держать все в себе. Что произошло? Если она не виновата, тогда кто? Я? – пытаюсь отстранить его от себя, чтобы заглянуть в глаза, но он словно «врос» в меня. Вцепился мертвой хваткой в рубашку и сопротивляется моим попыткам.       Меня это разозлило, но вместо того, чтобы оторвать его от себя и яростно накричать, потому что только так и умею, я неожиданно прижимаю его крепче и рычу в испачканную запекшейся кровью макушку: – Да скажи ты уже, наконец, что за хрень тут происходит. Или это какой-то странный план свести меня с ума?       Он вздрагивает, шумно и как-то нервно выдыхает и медленно отстраняется от меня. Но руку, которая сминает мою рубашку на груди, все же не убирает. – Ты очень любишь своего отца? – безжизненно и хрипло наконец начинает он.       И этим вопросом вгоняет меня в ступор. Но, собравшись с мыслями, я задаю встречный: – Это важно? – Очень… Ответь, – головы он так и не поднял, поэтому общаться мне приходится с его макушкой. – Не знаю, – честно признаюсь. – Моего отца сложно назвать ответственным именно за меня, в том плане, что он позволял мне все, лишь бы это не коснулось его бизнеса. Нет, я благодарен ему, что он вырастил меня, дал образование и деньги, да и за то, что подпустил к компании тоже. Он, скорее, отец для своего бизнеса, чем для меня. Хотя может, и люблю, ведь какой-никакой, все же он отец. Такой ответ тебя устроит? – обращаюсь к макушке, она кивает мне.       И зверек замолкает, но видимо, эта пауза нужна ему, чтобы что-то обдумать. Я понимаю это потому, как он напряжен, и как нервно сминает его рука мою рубашку. Что ж, сегодня я буду терпелив, мы никуда не торопимся, я подожду. Через долгие минуты моего ожидания и разглядывания его затылка он, наконец, начинает говорить. – Больше всего, я хочу сейчас сказать, что это все моя вина. Я болен, я псих, потрошащий котят, это мое хобби. Но я так не скажу. Я даже не буду просить тебя отправить меня назад в пахнущую хлоркой палату. Не буду говорить, что это все твоя вина, ведь это ты взял и вырвал из лап квалифицированных врачей больного человека. Потому что, если ты меня… Если ты откажешься от меня, это будет моим приговором. Пути назад уже нет. И поэтому после моих слов, если ты захочешь отказаться от меня или обвинишь меня в чем-то я пойму, просто знай, что мне сейчас ужасно страшно. Я готов сдаться… Я, наверное… – он шумно выдыхает, так и недоговорив.       Затихает, готовясь к чему-то, собирается с силами, и я вижу, что ему действительно тяжело сейчас. Потом привстает из своей насиженной позы, в которой он пробыл несколько часов, понимаю, что я прав потому, как он морщится, как медленно сгибает ноги в колени. И несмотря на меня, словно боясь это сделать, прислоняется лбом к моей груди. – В первый день после твоего отъезда все было спокойно. Рита, – так звали девушку-сиделку, – пришла утром и ушла вечером. Я попросил ее не оставаться на ночь, хоть ты и сказал ей находится со мной двадцать четыре часа в сутки, но мне так спокойнее, одному. Второй день ничем не отличался от первого, а вот на третий пришел твой отец, – я напрягся, понимая, к чему все идет. – Он был зол, кричал на меня. Говорил, что я выродок, наживающийся на тебе и сосущий из тебя деньги. Что он знает про меня достаточно, чтобы так говорить. Он сказал, что я тону и тебя тяну за собой. А потом предложил мне выбрать: либо я отваливаю от тебя по собственному желанию, либо поплачусь, если не сделаю этого. Предложил мне лечение в хорошей клинике заграницей и денег «на нужды». Заманчиво, правда? – кажется, он грустно улыбается. Не вижу, но чувствую. – Не спрашивай меня, почему отказался. Может, и глупо, но я не верю ему, я не наивный ребенок, чтобы покупаться на такое. Он ушел. Злой, нервный и взбешенный еще больше. А этой ночью Рита осталась со мной, я попросил ее остаться, потому что вдруг тревожно стало. Теперь я жалею об этом, лучше бы она пошла домой, – я начинал нервничать. Мой отец сделал что-то, теперь смысла отрицать нет. – В дверь позвонили примерно в три ночи, дверь открывал я. Когда я увидел, что он пришел не один, я подумал, что мне конец. Ты вернешься, и тебе скажут, что я сбежал или еще что придумают. Рита, естественно, проснулась от посторонних голосов, даже пыталась возразить. Но твой отец заткнул ее быстро и выставил за дверь, в чем она была. А потом слова закончились, – на этом зверек сник совсем, даже голос сорвался.       Он сглотнул, обнял меня за талию руками, видимо, искал поддержки. Вот только я не мог пересилить себя и сдвинуть с места, даже пошевелить рукой. Словно впал в ступор, единственное, что я мог, это слушать. – Тот второй вообще незнакомый человек. Жилистый с темным ежиком волос, черными глазами, он был опасен. Я думал, они собираются убить меня, уже и готовил себя к этому. Но было еще хуже, этот страшный незнакомец стал затыкать мне рот. Я вырывался, а он на кровать… Он изнасиловал меня на этой самой кровати. Твой отец, кажется, был на кухне. Он отпустил меня, только когда я стал терять сознание. Меня привели в чувства холодной водой и сказали, чтобы я свалил поскорее, иначе все станет только хуже, а убивать меня никто не будет, только руки марать и проблем не оберешься.       Зверек снова затих. Он не плакал, наверное, нарыдался уже. Он сильный и он не псих. Соображает, обдумывает, говорит четко, значит не дурак. Вот только… Может, он врет? Или ему это все показалось? Как вообще такое может показаться? Нет, слишком продуманно. Но, проверить стоит, и только я собираюсь задать наводящий вопрос, как зверек меня опережает: – Не веришь? – и я запинаюсь, забыв, что хотел спросить.       Кажется, я сам себя загоняю в тупик. Мне придется сейчас ему поверить, а правда это или нет, разберусь потом. Он доверился, открылся, и разговариваем мы сейчас в комнате, где его изнасиловали, да еще и это перепачканное собственной кровью животное рядом, какие вообще могут быть у меня вопросы. – Верю, – отвечаю как можно увереннее, чтобы он не сомневался в искренности моих слов.       Зверек удивленно вскидывает голову и устремляет на меня свой взгляд, в котором только страх и тягучее отчаяние. – Как ты… Костя, ты что, не понимаешь? Я убил ни в чем не виновное животное прямо на твоей кровати. Я мог ведь и на тебя напасть, а ты так спокойно ко всему относишься! – он перешел на крик, но тут же взял себя в руки. – Я вообще мог обмануть тебя сейчас. Может, я невменяем и развожу тебя на жалость? Об этом ты не думал? – и его взгляд становится пустым. – Те, кто, как ты выразился, разводят, в этом не признаются, это во-первых. А во-вторых, посмотри на себя, – я попытался улыбнуться, – как ты можешь навредить мне. Я не ободранная кошка, буду сопротивляться, – после этих слов зверек заплакал.       Я потрепал его по голове, взлохмачивая и так растрепанные волосы, которое слиплись от запекшейся крови. Дождался, когда он посмотрит на меня и только тогда потащил его в ванную. Там включил и настроил душ, но раздеваться при мне зверек отказался, пришлось оставить его одного. Но дверь я попросил его не закрывать, мне так спокойнее.       Под монотонный шум воды, доносившийся из ванной, я стал приводить в порядок спальню, насколько это возможно. Похороны несостоявшегося домашнего животного устроил сам, завернув его в пропитанное кровью одеяло, и отправил в мусорный пакет. Туда же поместились простынь и матрасник, а вот подушки не влезли, пришлось отвести им отдельный «контейнер». На матраце красовалось огромное кровавое пятно, на том месте, где лежал кот, а в остальном все прилично. Не считая кровавых пятен на ковре и, как оказалось, даже на стенах, но лишь мелкая россыпь, стоит приглядеться, чтобы увидеть.       Матрац и саму кровать завтра же выкину, придется разбираться с этим самому и подключать Игоря. Посторонним лучше не видеть всего этого. Ковер тоже отправится на свалку, а вот стены отмою, на них все не так трагично. Но все это завтра, а сейчас включаю кондиционер и открываю окно, чтобы выветрить запах крови.       Выношу мусор, сейчас ночь, самое время, чтобы никто не видел. Когда возвращаюсь в квартиру, шум воды уже неслышно, но стоило мне хлопнуть дверью, как зверек тихо зовет меня. Захожу в ванную, он стоит, смущенно кутаясь в мой халат, я его редко надеваю, поэтому он всегда висит без дела. А ему даже идет. – Можно? – смущенно спрашивает.       Я киваю, и навстречу смущению снова выплывает страх. Не знаю, может, у него защитная реакция такая, хотя даже здоровые люди не всегда переносят изнасилования. Что уж говорить о нем. – В спальню не ногой, ясно? – пришла его очередь кивать. – Спать будем на диване, он уже разобран. Иди, я приму душ и приду к тебе, – он снова кивает и быстро покидает ванную.       Оставшись один и стоя под теплыми струйками душа, прокручиваю в голове все сказанное зверьком. Он не лжет – это единственное, в чем я остаюсь уверенным. Наспех вытираюсь, захожу в спальню, закрываю окно, надеваю первую попавшуюся футболку и домашние штаны и только потом плетусь в комнату с диваном, которая от кухни и прихожей отделена лишь перегородками.       Зверек свернулся калачиком на разобранном диване, укутавшись в мой халат практически с головой. Из этого кокона изредка доносятся всхлипы, значит, не успокоился. Ложусь рядом, укрываю нас пледом и медленно начинаю гладить его по влажным после душа волосам. – Не реви. Я тебе верю, понял? А с остальным мы справимся. Мы, понимаешь? Ты не один, все хорошо… – сам не верю, что говорю нечто подобное. Но я действительно так думаю, а значит, это правда.       От моих поглаживаний и тихого спокойного голоса зверек успокаивается. Вылезает из своего кокона и прижимается ко мне всем телом, уткнувшись носом в мое плечо. И быстро засыпает, видимо, не спал совсем, а вот мне совершенно не до сна.