Стеклом под кожу

      Ровное, спокойное дыхание зверька, уткнувшегося мне в плечо, и давящая тишина в квартире, и мне откровенно становится страшно. Страх расползается противными нитями внутри, выжирает мое спокойствие и скручивает желудок. Ощутив это, отстраняюсь от зверька и бегу в объятия белого друга, прощаясь с остатками съеденного в самолете.       Зверек, почему он сделал такое? Этот вопрос всплывает в моей голове снова и снова. Он ведь мог покалечить самого себя, но чтобы сделать подобное с животным, на него это не похоже. А что вообще на него похоже? Я знаю его какую-то неделю, и неужели столь короткого времени хватило для того, чтобы я мог так спокойно оправдывать его? Видимо, хватило, раз я усомнился в его словах всего на минуту, а потом его правда слишком легко стала моей. Почему?       Дела тут скорее не в зверьке, а в моем отце. Он способен пойти на все, лишь бы ничего не грозило его бизнесу, но сейчас даже это ни при чем. Я пошел против его воли. Это было впервые, когда он так настойчиво требовал от меня чего-то. Раньше все, что было связано со мной, с моими промашками, он старался пустить на самотек, отнестись к этому с ленцой или насмешкой. Но на этот раз он засуетился, ему не понравилось, что я ослушался его. Вот в чем истинная причина. Я понимаю это, потому что знаю отца и потому, что сам поступил бы точно так же. Это сложно признать, но я похож на него, я привык держать под контролем и собственную жизнь, и фирму. И если бы что-то пошло не так, как необходимо было мне, я бы попытался изменить ситуацию любыми способами.       Вот только стоит признать, что с появлением зверька контролю собственной жизни пришел конец. Он переворачивает все под себя, и ему нет дела, как к этому отнесусь я. Он не боится остаться один, потому что с самого начала был одинок, его не пугает моя внутренняя сила, под которую прогибаются многие, да что уж говорить про меня, если его даже отец не смог запугать. И все до безобразия просто: его уже сломали, кто-то до меня и отца.       После этих мыслей тошнота накатила с новой силой, и я распрощался не только с едой в самолете, но и с немалым количеством желудочного сока. Судя по моему состоянию, все происходящее со зверьком далось мне трудно, а держался «на плаву» и не поддавался панике я только из-за него. Не могу же я быть нытиком, когда с ним. Зверьку и так было тяжело, нужна поддержка и «трезвый» рассудок рядом. Но сейчас, когда он спит, пришло время подумать и о себе. Мне было непросто плохо, мне казалось, что меня выворачивают наизнанку.       Распрощавшись с содержимым желудка, на ватных ногах плетусь на кухню для поиска «успокоительного» в виде коньяка. Пью я редко, просто нет времени на это. А в собственной квартире так первый раз, но сейчас мне это необходимо, иначе завтра есть возможность поменяться местами со зверьком. Тогда точно конец, и отцу проиграю, и самому себе заодно. Будет глупо.       Открываю подаренный Игорем коньяк еще на прошлое Рождество и пью прямо из бутылки. Горло обжигает, в нос бьет неприятный запах, но мне все равно. Делаю еще пару глотков, и только тогда становится немного легче. Бреду к холодильнику, выискиваю в нем лимон, который, оказывается, уже нарезанным и разложенным на тарелке, и все еще на ватных ногах добираюсь до подоконника кухонного окна и плюхаюсь на него. Сейчас бы еще пачку сигарет, жаль бросил.       Еще глоток «анестетика», и меня уже практически не тошнит, но дрожь во всем теле еще ощутима. Зверек растеребил что-то внутри, тронул какую-то часть меня, до которой не смог дотянуться никто до него. А эта картинка с окровавленным мертвым котом и зверьком, который в приступе безумия убил его, а потом еще и убаюкивал, словно просил прощения у уже бездыханного животного, так и стоит перед глазами. Хочется напиться до неконтролируемого состояния и отключится до утра, чтобы не думать об этом. Чтобы забыть, что мой собственный отец - редкостная сволочь. А о зверьке так вообще забыть, чтобы не чувствовать сжимающую все внутренности вину перед ним, хотя он не винит и этим делает только хуже.       Лучше бы накричал на меня, попытался меня ударить, в конце-то концов, а он отыгрался на каком-то животном. Слабак! Убегает от реальности, да и только, а что делать мне? Судя по всему, забываться в коньяке. Что я и делаю, очередной глоток светло-коричневого напитка обжигает горло, и я закусываю тонко нарезанными ломтиками лимона.       Становится легче, уже ругаю себя за то, что требую что-то от больного человека, как вдруг в голову приходит мысль, что хочу добить себя и пережить все за одну ночь. Знаю, легче не будет, но тяжелее вполне может быть. Так зачем откладывать до завтра, раз уж все равно глушу мерзкое состояние коньяком?       Оставляю бутылку и тарелку с лимоном в одиночестве на подоконнике и плетусь в прихожую за телефоном, который так и остался в кармане пальто. Возвращаюсь обратно, попутно набирая заученный уже давно номер. В телефоне послышались гудки, но трубку брать не спешили, конечно, время далеко уже за полночь, точнее, очень далеко. Но я был настойчивее, нечего спать, когда я тут мучаюсь по его вине.       С третьей попытки дозвонится мне все же удалось, и на том конце послышалось сонное, но от этого не менее раздраженное: – Слушаю. – Спишь, значит, – усмехаюсь в трубку, – а мне вот как-то не спится. – Костик? – удивленно фыркает голос. – Ты знаешь, который сейчас час? – Счастливые часов не наблюдают, отец, – саркастично подмечаю я и улыбаюсь своему наглому поведению. – Ты что, пьян? – грубо спрашивают меня. – Если я и пьян, папа, то только из-за того, что мне сегодня пришлось пережить с твоей подачи. А теперь к делу, – оборвал я голос в трубке, который намеревался начать говорить. – Зве… Майк рассказал мне все. Под «все» я имею в виду твою наглую и глупую выходку с его изнасилованием. И, знаешь, отец, если ты сейчас начнешь отпираться, то я не поверю ни единому твоему слову, потому что я верю ему… – Можешь не продолжать, – грубо прервали меня. – Я не собираюсь оправдываться, только не перед тобой, сын, не дорос ты еще, чтобы я перед тобой оправдывался. Я предупреждал тебя, что все будет по-моему. Ты не стал слушать, поэтому в том, что произошло с этим больным, моей вины нет. – Ты сейчас пытаешься выставить меня виновным в том, что ты его изнасиловал? – буквально прорычал я, не веря своим ушам. Да что он несет? – Я его не насиловал, – спокойно отвечает отец. – Я придерживаюсь стандартных отношений, да и на умалишенных у меня не стоит, – кажется, пришла его очередь выводить меня из себя. – А во всем остальном ты прав, Костик, это ты виноват в случившемся с этим мальчиком. И на этом я не остановлюсь. Он проблема для нашего бизнеса, и его не должно быть рядом с тобой. Ты же умный мальчик, я всегда доверял твоему чутью, но сейчас ты явно переигрываешь. Я же знаю, что вся эта затея с опекой, только чтобы позлить меня. Так вот считай, что ты получил желаемое, верни сумасшедшего на место и убедись, чтобы держал рот закрытым, я думаю, он поймет.       Я не верил своим ушам. Он считает, что я забрал зверька, только чтобы позлить его? Что за чушь? На несколько минут я решился дара речи и не мог произнести ни слова, поэтому я молчал, и на том конце молчали тоже, видимо, давая мне время подумать. Только вот думали мы вряд ли об одном и том же. – Ты слишком много на себя берешь, отец, – после недолгих раздумий начинаю я. – Я стал опекуном зверька не потому, что хотел позлить тебя, это глупая причина, чтобы играть жизнью и так больного человека. Я взял его из-за собственного эгоизма, отец. Просто потому, что захотел его и не более. – Так это еще лучше, – воодушевленный моим откровением заговорил голос на том конце. – Тебе просто нужно отказаться от этого мальчика. А с твоим эгоизмом мы разберемся, отправишься в отпуск, а всеми делами на это время займется Игорь. Расслабишься, отдохнешь, и мы забудем этот неприятный инцидент. Поверь мне, сынок, я ведь хочу только лучшего для тебя, – как можно ласковее закончил он.       Я шумно выдохнул в трубку, мне показалось, что за все-то время, пока он говорил, я вообще старался не дышать. Мне было откровенно тяжело. Только сейчас я в полной мере осознал слова зверька о том, люблю ли я отца. Он мой отец, единственный человек, который был со мной с самого детства и который, несмотря ни на что, оставался рядом. Теперь понятно, почему я так стремился быть похож на него, и у меня даже получилось стать таким, ведь я просто не мог остаться без поддержки. Она нужна всем, даже самым черствым и купающимся в деньгах людям. И сейчас я точно так же теряю себя в мире денег, как потерял себя отец.       Но разница между нами все же есть. Для него все уже потерянно, а вот у меня еще есть шанс помочь себе выкарабкаться из собственного капкана. Зверек помог мне это понять, может, неосознанно для него самого, но помог. Поэтому я не отпущу его. – Нет, я не откажусь от опеки над Майком. Даже больше, я сделаю все, чтобы он поправился, и ты больше не тронешь его, – устало проговорил я. Этот разговор вымотал меня окончательно. Хотелось допить уже этот коньяк и заснуть. – Нарываешься, Костик, – раздраженно зашипел отец. – Не боишься, что потеряешь все из-за собственного эгоизма? – Я боюсь, что лет через двадцать я стану тобой. Мы уроды, отец, – я со всей силы ударил кулаком о подоконник, на котором сидел. Хотелось бить еще и еще, пока что-то щемящее внутри не отпустит, но нельзя, не хочу разбудить зверька. – Я не оправдываю себя. Да я виноват, что оформил опеку над зверьком лишь по собственному эгоизму. И да, я частично виноват и в том, что с ним сделал ты. Но, знаешь, что? Он меня ни в чем не винит вообще. А слова того, кто даже не может признать собственные ошибки, ничто по сравнению с этим.       На том конце послышался смех. А затем отец веселым с хрипотцой голосом сказал: – Тебе необходимо проспаться, – и добавил уже более серьезным тоном: – А еще подумать над собственными словами. Спокойной ночи, сын.       В телефоне послышались гудки, и я шумно выдохнул. Внутри все бушевало, а мысли в голове перемешались, поэтому я просто пил коньяк прямо из горла, топя в нем все произошедшее за сегодняшний вечер. Бутылка закончилась быстро, а я, как мне казалось, опьянеть так и не смог. Поэтому отправился на поиски спиртного по своей кухне, которые спустя время и немалых усилий, потому что голова все же кружилась, а ноги отказывались держать тело, увенчались успехом.       С бутылкой водки, которая была уже почата и о существовании, которой я не знал до этого момента, к подоконнику идти уже не хотелось. Я достал из холодильника нарезанную аккуратными ломтиками и разложенную на тарелочке колбасу, поставил ее на стол, достал первый попавшийся на глаза стакан, кажется, для вина, налил в него водку и, плюхнувшись на стул, опрокинул первую стопку и закусил колбасой.       Только теперь выдохнул. Руки дрожали и, несмотря на не совсем трезвый рассудок, успокоится я все же не мог. Зато мысли, не дававшие мне покоя, все это время медленно покидали мою голову. После третьего стакана водки голова опустела совсем, после четвертого меня начало клонить в сон, а дальше… Кажется, был еще и пятый, но его я уже помнил смутно, а потом мое сознание просто отключилось.       Утро наступило слишком быстро. И на меня оно навалилось тянущей болью в голове и затекшей рукой, на которой удачно покоилась эта самая голова. Заснул я прямо за столом, поэтому напомнить о себе решила также затекшая поясница и спина. Но, несмотря на мое самочувствие, хотелось двух вещей: пить и спать.       Я покопался в выдвижном ящике стола, там для таких случаев, как похмелье, я хранил обычный аспирин. Взял одну таблетку, запил водой прямо из чайника и отправился к зверьку на диван, там явно удобнее спать, чем на столе.       Зверек мирно сопел, свернувшись привычным калачиком на одной половине, словно боялся занять немного больше того места, что было ему отведено. Я лег рядом, рукой придвинув его к себе, он что-то сонно зашептал, но не проснулся. И я стал рассматривать его. Длинные, подрагивающие изредка ресницы, маленький, прямой чуть вздернутый вверх нос, пухленькие слегка приоткрытые губы и четко выделяющиеся скулы. В довершение всего бледная кожа, ни намека на румянец, его бледность, какая-то нездоровая, именно такой она кажется на фоне отросших, неровно постриженных светло-русых волос. – Сколько же ты страдал, чтобы стать таким, зверек? – зачем-то прошептал я, притянул зверька еще ближе и, осторожно обняв, на удивление быстро заснул.       Проснулся я от робких прикосновений к моему плечу и сбившегося рваного дыхания. Первые мысли, посетившие мою болевшую от похмелья голову, были более чем пошлыми, но прислушавшись, я понял, что зверек плачет и пытается меня разбудить. Как только до меня это дошло, я резко распахнул глаза и тут же их закрыл, застонав при этом от резанувшего по ним яркого света.       Повторять резкие движения больше не хотелось, поэтому я медленно потянулся, разминая затекшие ото сна мышцы, в процессе рукой невзначай задевая зверька, отчего тот дернулся и всхлипнул.       Меня резко начинали раздражать его слезы и страх перед моими прикосновениями, сказывалось собственное самочувствие. Чтобы не сделать сложившуюся ситуацию и себе только хуже, я нащупал запястье зверька и резко дернул его на себя. Он охнул, потеряв равновесие, видимо, сидел в своей излюбленной позе эмбриона и завалился на меня. Я, не теряя времени, прижал его ближе и запустил пальцы в волосы, мягкие и спутанные после сна, и только теперь медленно открыл глаза. – Не думай об этом. Отец больше не тронет тебя, я постараюсь, – прохрипел я в макушку. – Нет… Я не поэтому, – попытался помотать головой зверек. – Просто ты не отвечал и не просыпался, стало вдруг страшно… – Думаю, это похмелье, – усмехнулся я. – Это из-за меня? – грустно зашептал зверек.       И снова появилось то самое раздражение, которое я пытался прогнать теплыми объятиями. Возможно, моя попытка и увенчалась бы успехом, если бы зверек перестал винить во всем себя там, где виноват я. Не знаю, на кого я злился в этот момент больше: на себя за бездействие или на него за то, что недооценивает себя. Почему мне вообще есть дело до его самооценки, меня сейчас мало волновало.       Одной рукой прижимаю зверька к себе, второй помогаю нам сесть и, несмотря на бушующее внутри раздражение и злость, делаю это как можно более уверенно. Нельзя пугать его, если уж принял для себя решение помочь. – Давай закроем эту тему, поэтому выскажи мне все сейчас, если есть что сказать, – зверек отрицательно мотает головой. – Вот и отлично. Значит, ты послушаешь, но для начала я в душ, а ты поить меня кофе, – глупо улыбаюсь я. Хорошо, что зверек этой улыбки не видит.       Отпускаю его и почти твердой походкой плетусь в ванну, чтобы принять холодный душ. Лучший способ прояснить сознания и успокоить гудящую голову. Надеваю на себя вещи, в которых спал. На работе у меня заслуженные выходные, поэтому никакой «парадной формы», и уже бодренько топаю на кухню, откуда доносится запах крепкого кофе.       Сажусь за стол и делаю первый спасительный глоток, после которого перестает немного мутить. Делаю глубокий вдох и еще пару глотков, кажется, теперь отпускает совсем. Зверек сидит напротив, опустив глаза и пристально рассматривая стол, при этом закутавшись в махровый халат практически с головой. Может, боится? – Ты меня боишься? – не упускаю момента задать мучавший меня вопрос. Зверек поднимает на меня полный удивления взгляд. – Нет, – отвечает стушевавшись. – Слабо верится, – выдыхаю я и отвожу взгляд на стену.       Если даже и боится, то просто спросив его об этом, ситуацию я не исправлю. Хватит мне плыть с ним по течению, тем более что это течение несет меня немного не в ту сторону. – Начнем с того, что про отца я не лгал. Даже если я не могу помешать ему выкинуть очередную глупость, я, по крайней мере, постараюсь. Также больше не буду оставлять тебя одного, пока все не успокоятся, в том числе и ты сам. Об остальном тебе переживать не стоит… Доверься мне, – резко поворачиваю голову и смотрю в его глаза, стараясь выглядеть как можно спокойнее и увереннее.       И, кажется, у меня это даже получается, зверек вздрагивает и нервно ерзает на стуле, видимо, чувствует себя неуютно. Но, что удивительно, продолжает смотреть мне прямо в глаза. – Я уже давно тебе доверился, – говорит немного насмешливо.