The price of choice

      3 октября 1998 года       Испещрённые древними рунами двери, едва слышно скрипнув латунными петлями, тяжело захлопнулись, скрыв опустевший зал Визенгамота, посреди которого остались только трое обвиняемых по делу номер 3784657.       И наблюдая за молча сверлившей взглядом эти самые резные узоры Гермионой, сердце которой, вне всяких сомнений, так и осталось там, в отдающем холодом страха зале, Гарри предположил, тишина — наверное, лучшее, что он может дать ей в данную секунду.       Жаль только ей, как обычно безуспешно пытавшейся скрыть свои истинные эмоции, невдомёк, каким громким может быть молчание: почти невыносимый крик сквозь горькую тишину свидетельствовал о том, каких усилий стоило подруге хотя бы с переменным успехом держаться.       Однако подёргивающиеся пальцы сцепленных в нервный замок рук выдавали Гермиону с головой: она отчаянно не желала сейчас ничьих комментариев, советов, слов поддержки, и даже внезапная вспышка фотоаппарата чёртова проныры-фотографа из команды Риты Скиттер, казалось совсем не взволновала её.       И всё это вкупе — более, чем симптоматично!       И даже когда толпа суетливых репортёров, неразборчиво, но вполне громогласно переговариваясь между собой, испарилась из коридора (должно быть, все они отправились в Министерскую столовую, чтобы скоротать свободный час за чаепитием), Гарри не решился пожалеть подругу вслух или хотя бы коснуться её плеча, с одной единственной целью: неловким жестом показать — она не одинока...       Потому что сейчас, как, собственно, и две недели назад, когда начался этот треклятый судебный процесс, Гарри чувствовал себя полностью беспомощным!       Прочитав показания Забини, щедро разбавленные правками Малфоя, он понял: всё, оставившее такие глубокие раны в сердцах лучшей подруги и бывшего врага не просто любовь, в обычном понимании этого слова, скорее — какая-то болезненная, роковая привязанность друг к другу!       Ведь ясно с первого же свидетельства Гермионы об этой тяжёлой истории: им было страшно больно друг без друга, однако и вместе они так и не почувствовали настоящего счастья. Злой рок, Судьба — можно называть, как угодно, но Гарри мог поклясться, что почти видел кровавую, полную обоюдоострых несчастий нить, связывающую эту парочку психопатов воедино.       И как бы упрямо Гермиона не старалась разорвать эту дьявольскую связь (скорее — повинуясь инстинкту самосохранения от полного морального да, скорее всего, и физического уничтожения) — все многочисленные попытки свелись к нулю в сухом остатке.       Почему-то Гарри с самого начала этого чёртова дела номер 3784657 предполагал, что закончится всё именно так: у этих древних равнодушно закрытых дверей, а все участники останутся невольными узниками собственного несчастья, разного, но одинаково невыносимого.       Мерлин, и если бы только неотрывно-сосредоточенный взгляд Гермионы, по щекам которой всё так же непрерывно катились слёзы, мог повлиять на исход суда, и, как следствие, на её личное счастье — Гарри немало отдал бы в жертву саркастичной Судьбе.       Однако подобные вещи, конечно, случаются только в наивных сказках, да и то, в основном — в маггловских, а на деле — тишину коридора прорезал раздражённый шепот:        — Каким образом у тебя оказалось письмо?       Гермиона даже не оглянулась, как того требуют правила приличия, однако Гарри, невзирая на то, что выражение её лица было вне досягаемости его глаз, знал наперёд: дело дрянь.       Он, чёрт возьми, пропал!       В пору было бы схватиться за голову и по-детски спрятаться от непререкаемой строгости, которой был пропитан голос Гермионы, и Поттер, поддавшись было эмоциям, даже воровато оглянулся вокруг, но вовремя одёрнул себя мыслью, о том, что он, вообще-то говоря, стажёр Аврората, а не какой-то унылый флоббер-червь, и испытывать подобный ужас перед девчонкой (пусть и одной из самых дерзких и умных, каких приходилось встречать) — явный моветон для будущего аврора.        — Эмм, — собрав в кулак всю свою отвагу, глубокомысленно начал Гарри, а когда Гермиона резко обернулась, ещё более беспомощно продолжил: — Видишь ли...       Отчаянно не зная, куда, чёрт подери, спрятать глаза, он стыдливо опустил взгляд, ковырнув носком ботинка стык каменных плит пола. Мягко говоря, не восхитившись подобным поведением, Гермиона опасно нахмурилась и, упрямо скрестив руки на груди, сделала решительный шаг вперёд.       Сказать, что видеть подругу такой страшно — значило бы промолчать вовсе.        — Я всего лишь надеялся преподнести Малфоя с положительной стороны, — пролепетал Гарри, испуганно отшатнувшись на шаг от неумолимо и гневно надвигавшейся Грейнджер.        — Гарри. Джеймс. Поттер! — злобно отчеканила она, до боли напомнив саму себя задолго до всей этой идиотской войны и не менее пронзительной истории с Драко. — В последний раз спрашиваю: как ты докопался до чёртовой записки?! — Гарри оставалось лишь скромно подумать о том, что хоронить его в ближайшей перспективе хладный труп будет теперь решительно некому. — Я же сожгла его в камине твоего дома! — с нажимом продолжила Гермиона. — Я ведь... Или?..       Колючий взгляд заплаканных глаз остановился где-то в районе его переносицы, и Поттер почувствовал, как на лбу выступила морось холодного пота.       Потому что вдруг, её осенило.       По-другому, конечно же, и быть не могло!       И как, ради всего святого, Гарри не учёл в своём коварном плане действий один маленький, но вполне весомый нюанс, на котором, если верить показаниям свидетелей, часто прокалывался Малфой, даже будучи полубогом (по крайней мере, в глазах вечного оппонента) в сфере обмана и всевозможных хитростей — какая-то совершенно необъяснимая способность Гермионы к молниеносному и рациональному анализу происходящего.        — Как ты мог?.. — произнесла она, разочарованно покачав головой. — Как ты мог, Гарри?! Это же моё... Личное!        — Прости, — торопливо вставил Поттер и, на всякий случай, отойдя ещё на шаг, виновато буркнул: — Я просто узнал чёртов Малфоевский почерк на горевшей в моём камине бумажке!.. — Гермиона вновь испепелила его взглядом. — Кроме всего прочего, — умоляюще добавил Гарри, — не мог же я оставить без внимания дополнительные материалы дела!        — Мерлин... Что ты несёшь? Ты хоть слышишь себя?!.. — всплеснув руками, возмутилась Гермиона ещё громче. — Материалы дела! — горько хмыкнула она.       Не следовало иметь научную степень по психологии, чтобы понять: она в ужасе. И, судя по тому, как резко её нервно обкусанные губы ловили затхлый воздух: чувствует дикую боль от предательства.       Очередного и мнимого.       Предательства лучшего друга.        — Гарри, ты хоть понимаешь... Мерлин!..— её тонкие пальцы сжались в кулаки. — Я хотела сжечь эту записку, чтобы... — Гермиона тоскливо обернулась через плечо, на неизменно запертые двери, — чтобы хоть эта вещь осталась только моей. И только его. Я всего лишь хотела, чтобы осталась хоть одна крошечная, но общая тайна, раз уж вся наша история теперь предана огласке...       Почему он, Гарри, не подумал об этом, чёрт возьми? Всё же на поверхности!       Мерлин, если б свидетелем этой беседы явилась Пэнси — точно бы врезала ему затрещину даже посерьёзней тех, что он сам отвесил себе в эту секунду!       Какой он, Гарри Поттер, к чёртовой матери, друг после этого?!        — Гермиона, — выдохнул Гарри, а пальцы самостоятельно поймали её тонкое запястье.       Мерлин... И даже это мимолетное прикосновение напомнило о том, как они, Гарри и Гермиона, остались одни лицом к лицу с войной!       Тогда, как никогда остро, в морозном воздухе пахло кровью и смертью, а отнюдь не праздничной корицей вперемешку с рождественским ароматом еловых иголок.       Только сейчас, прижав подругу к своей груди, Поттер наконец осознал, как, чёрт возьми, она ему дорога!       Ведь у Гермионы имелось множество шансов уйти, оставив его в гордом одиночестве сражаться на полях собственной войны. Тем более, что и мотивы были бы самыми, что ни на есть весомыми: статус крови в тот год стал особенно важен, да и Малфой неоднократно умолял её плюнуть на всю эту кровавую бойню и бежать.       Однако она, Гермиона, осталась рядом.       Пожертвовав своей любовью, свободой Малфоя, собственной судьбой, жизнью — всем, ради него, Гарри Поттера.       Как происходило всегда.       В отличие от Рона.        — Прости ради всего... — перебирая каштановые пряди волос, Гарри запнулся.        Ведь он не имел права на прощение. По крайней мере, он бы, скорее всего, не простил подобного промаха.        — Я так увлёкся спасением Малфоя, что даже не вспомнил о твоих чувствах, — горько признался он, а сердце сжимало от ужасающей жалости к подруге. — Я... Я вытащил чёртово письмо из огня только ради твоего блага, даже не задумавшись, нужно это тебе или нет...       Гермиона приглушённо всхлипнула.       И этот жалобный звук полоснул сердце, словно лезвие меча. Мерлин, если б только знать наперёд, как ей будет больно...       Ведь он всего лишь хотел помочь!       Однако Гарри уже казалось, будто и Малфой, ради которого и затевался весь этот чёртов сыр-бор, не был слишком доволен огласке содержания записки...       Он, Поттер, никогда не подумал бы, что можно так дорожить какими-то строчками, второпях написанными на клочке пергамента!       Выходит, слова всё ещё много значат для этой парочки...       Откуда-то сзади прозвучало едкое покашливание, и не знай Гарри наверняка, что Малфой там, за глухими дверьми, то решил бы, будто прямо за его спиной — бывший школьный недруг.       И оказался бы прав. Почти.        — Ну! И что я тебе говорил? — раздался псевдо-возмущённый восклик. — Мы гадали, дождёшься ли ты, Поттер, того момента, когда Малфоя упекут-таки в Азкабан на пожизненное поселение, — небрежно пояснил Забини, однако на самом дне синих радужек его глаз уже плясали гневные черти, и Гарри неловко отстранил утиравшую слёзы Гермиону от себя. — С тебя десять галеонов, Джин, — уже с ощутимым металлом в голосе произнёс Забини, покосившись на Джинни, изо всех сил изображавшую милую улыбку.       Если б только она когда-то умела притворяться.        — Блейз хотел узнать, не опоздали ли мы на оглашение вердикта, — продолжая изображать, будто ничего не произошло, пояснила Джинни. — Правда? — процедила она, вонзившись взглядом прямо в нездорово-восковое лицо измученного Забини, и тот, всего на секунду предприняв попытку противостояния, нехотя кивнул. — Что-то уже ясно? Ты говорил с Кингсли?        — Пока ничего, — вздохнул Гарри, когда Гермиона вновь вступила в зрительный диалог с дубовыми дверями.       Джинни и Блейз, не сговариваясь, с тревогой глянули в ту же сторону, а потом с немым вопросом — на Поттера, неловко потеревшего затылок.        — Визенгамот отправился для обсуждения приговора... И, честно говоря, — он вновь с опаской покосился в сторону подруги, полушёпотом продолжив: — Думаю, вердикт в отношении Драко будет не слишком позитивным. — Забини возмущённо приподнял бровь и даже хотел что-то возразить, однако Гарри вовремя пояснил:        — Малфой применял Непростительные. Неоднократно и находясь в своём уме и трезвой памяти. Он сам признался в этом под Сывороткой Правды...        — А возраст?.. — выдохнула Джинни, округлив глаза.        — В большинстве случаев не имеет значения, — горько всхлипнув, отозвалась за друга Гермиона, снова даже не обернувшись. — Тем более, что Драко в то время уже исполнилось семнадцать.        — Вы ведь понимаете, что применение любого из подобных заклятий к человеку, даже из лучших побуждений, несёт за собой пожизненный срок? — риторически добавил Гарри.        — Проще говоря... Ты, чёртов светоч, пытаешься донести до меня, что моего лучшего друга один хрен посадят? — мгновенно вскипел Забини. — Что уроды-авроры зря вывернули наизнанку все мои чёртовы мозги?! — Джинни успокаивающе коснулась сгиба его локтя, однако было уже поздно, и Блейз гаркнул: — Ты, Поттер, уверял, что всё прокатит! А теперь, выходит, всё это зря, да?       Пальцы Забини сжались на древке волшебной палочки до белых костяшек, а в голове Гарри вертелся только один до одури аппатичный вопрос: почему, ради Мерлина, за последние несколько минут, уже второй человек готов прикончить его на месте? Неужели он так уж неправ? Или, может, говорит не то, не с той эмоциональной окраской или вообще — выбрал не ту тему?        — Послушай, Забини, — как можно более дружелюбно начал Поттер. — Я думаю, ты сделал всё посильное, и, считаю, Малфой обязательно поблагодарит тебя... — он коротко проследил, как брови Забини грозно двинулись к переносице. — Когда-нибудь, — добавил Гарри, а Блейз рванулся было вперёд, очевидно, с целью начистить... лицо своего нынешнего оппонента, но Джинни вовремя остановила его, схватив бывшего слизеринца за руку. — При всём моём желании, я не могу влезть в голову Министра! И убедить его в невиновности Малфоя. Так что уймись! — изобразив узнаваемо грозный тон преподавателя по оперативно-розыскной работе в школе Аврората, посоветовал Поттер.       Получилось вполне сносно, судя по тому, как быстро Забини остудил свой пыл, лишь гневно хмыкнув, вместо какого-либо ответа.        — А я надеюсь на справедливость, — прошептала Гермиона, так и не оторвав взгляда от резного массива дверей. — Очень надеюсь, что моих, твоих, Гарри, и показаний Блейза хватит, чтобы... — она наконец обернулась, — я правда очень хочу, чтобы его оправдали, Блейз... — скорбно вздохнула она.        — Но ты ведь должна быть счастлива, что теперь Малфой в Азкабане! — злобно выплюнул Забини, а Джинни ткнула его локтем в бок. Нужно ли упоминать, что этот жест не помог? — И ты, Грейнджер, и я знаем: в том, что Малфой вообще оказался в долбанной тюрьме, виновата ты! Гриффиндорская принцесса, чёрт тебя раздери! Так разобиделась! Да кем ты вообще себя возомнила, а?! — Гарри напряжённо всматривался в совершенно бесстрастное лицо Гермионы, которая, казалось, пропустила мимо ушей всё это гиперэмоциональное представление. — Чёртова гряз...— Забини осёкся, с неподдельной ненавистью сверля взглядом заплаканные карие глаза. — Я предупреждал Драко... Предупреждал, что эта его долбанная любовь не приведёт ни к чему хорошему, — процедил он, — а теперь, Грейнджер, что прикажешь? Должно быть, ты рада тому, сколько боли ты принесла всем, кто...        — Чёрт возьми! Я похожа на счастливого человека, Забини?! — пронзительно взвизгнула Гермиона, и Блейз, с минуту оценив её по-настоящему несчастное лицо, виновато покачал головой, должно быть, осознав всю глупость своего поведения. — Неужели, ты так ничего и не понял?        — Да мне достаточно и того, о чём я знаю, — угрюмо буркнул Забини, и Гарри пришёл к выводу: злиться на него бесполезно, так же, как и вступать в этот эмоциональный диалог.       Судя по всему, Джинни придерживалась подобной позиции, а в следующую секунду в глубине коридора раздался насмешливый совет:        — Не ссорьтесь!       Обернувшись на звук лёгких шагов, Гарри невольно улыбнулся, а по коже под рубашкой поползли мурашки.        — Я не опоздала? — спросила Пэнси Паркинсон, блеснув своими невообразимо-зелёными глазами.       Почти такими же, какие были у его, Гарри, матери.       Конечно, он не мог помнить этого, однако воспоминания Северуса Снейпа, пролившие правду на очень многие вещи, открыли для Поттера и эту тайну.       И, наверное, именно тогда, в начале мая он и провел странную параллель: ведь Паркинсон и впрямь похожа на неё. На Лили. Даже имя такое же, цветочное*.       И эти её глаза...       Явно заподозрив неладное (ведь Гарри невольно застыл, странно долго изучая её лицо), Пэнси совершенно по-кошачьи сощурилась и тихо повторила:        — Я не опоздала? — тот вновь не реагировал, лишь глупо улыбаясь в ответ. — Поттер! — Паркинсон грубо встряхнула Гарри за плечо.       И Поттер предположил, что сейчас, вероятно, выглядит, как последний кретин, заливающийся стыдливым румянцем, лишь тогда, когда услышал красноречивое фырканье за своей спиной.       Сердце на миг остановилось...       Он вновь вёл себя, как наиполнейший идиот при свидетелях!       И какой из него, Гарри, аврор после этого?       Оставалось надеяться, что Гермиона, конечно же, совсем не испытывающая положительных эмоций по отношению к Пэнси, однако, не стоило сомневаться, мгновенно всё осознавшая, рано или поздно поймёт его.       Или хотя бы примет и эту слабость.       Ведь любовь (или влюбленность?..) не выбирает, а бьёт прямо в сердце, в самый неподходящий для этого момент.       И кому, как не Гермионе знать об этом?       Естественно, неопределённость в отношении Паркинсон выводила Гарри из себя, как когда-то, без сомнений, выбивала из колеи и Малфоя (обладавшего, к слову, не в пример более высокой самооценкой), однако Поттер знал точно, кому первому он решится рассказать обо всём, что творится в его жизни. В мыслях. В душе.       Только не сейчас.       Сегодня важнее спасти Гермиону.        — А что между вами происходит? — шагнув через порог зала заседаний, обернулась она и, когда Гарри изо всех сил изобразил непонимание, пояснила: — Между тобой и Паркинсон! Мерлин, да ты влюб...        — Тише ты! — грозно шикнул Поттер, подхватив Гермиону под локоть. — Пока ничего нет, — угрюмо резюмировал он, под почти неслышный смех подруги отправившись вверх по лестнице к трибуне свидетелей. _______       *Пэнси — в переводе означает «Анютины глазки» или незабудки.

***

***       Тройной стук судейского молотка, эхом отдаваясь от каменных стен зала заседаний, ознаменовал открытие заключительной части чёртова процесса, ради удачного разрешения которого Гарри потратил пропасть нервов и времени.       Невзирая на все свои сомнения, которые он неосторожно озвучил в коридоре, Поттер всё же надеялся, что Визенгамот примет правильное решение в отношении младшего Малфоя.       Не справедливое с точки зрения юридических законов, а именно — правильное. Справедливое по-человечески.       Однако угрюмое выражение лица Кингсли и прямо противоположное, озаренное плохо скрываемой счастливой улыбкой — Перси Уизли, заставило вновь засунуть свои идиотские надежды подальше. Ведь первый секретарь Министра не мог не знать содержания вердикта, а так как этот самый секретарь носит фамилию Уизли, обязывающую презирать любого из семейства Малфоев, вывод прост: приговор окажется даже дерьмовее, чем кто-либо мог предположить.       Сидящая по левую руку от Гарри Гермиона, судя по всему, думала о том же: бледные пальцы рук, ладони которых покоились на её коленях, нервно подрагивали, а укоризненный взгляд карих глаз был прикован к отрыто ухмылявшемуся Перси.       Мерлин, и как можно быть таким жестоким?       Неужели Перси так и не понял, что таким невыносимым поведением только уподобляется врагу? Неужто, война ничему его не научила?        — Суд предоставляет последнее слово Люциусу Малфою, — проговорил Министр, быстро раскрыв папку на странице с описанием злодеяний подозреваемого номер один.       Тот, очевидно, всё ещё надеясь уверить собравшихся в своём полном безумии, непонимающе вылупился на Кингсли, однако через секунду, когда цепи, накрепко сковывавшие его запястья на протяжении всего процесса, со звоном ударились о каменные плиты пола, поднялся из кресла.        — Благодарю, Ваша честь, — растерянно прохрипел Люциус, потирая затекшие руки.       Взгляд его страшно пустых глаз бегал по лицам собравшихся, словно в поиске хоть какой-то поддержки или защиты, но всё это оказалось тщетным: за бывшего Пожирателя, имя которого кровавой чертой пронеслось через две магические войны, вступаться никто не собирался.       Все, судя по повисшей в зале тишине, как один, испытывали только презрение. В силу того, во что превратился Люциус — от статного аристократа, которым тот был когда-то не осталось даже мизерного сусального налёта — а мнимость душевной болезни, казалось, была ясна всем, до единого.        — Если позволите, — опустив взгляд в пол, пробормотал Люциус, — хотел бы признаться Суду...       Зал замер, а Кингсли напряжённо воззрился на жалкого узника Азкабана.       Тот вдруг гордо вздёрнул острый подбородок, и неясно, какой из богов поспособствовал этому, однако старый-добрый аристократ в сотом, если не в тысячном поколении Люциус Малфой вернулся.       Очевидно затем, чтобы блеснуть своей сверхъестественно-притягательной статью напоследок.        — Господин Министр, — произнёс Люциус, растягивая гласные так, словно Кингсли зашёл к нему в мэнор на бокальчик-другой коньяка.       Мерлин, Гарри ещё ни разу не видел, чтобы живой человек с такой скоростью менял маски: даже у Драко подобное получалось с переменным успехом!        — Должен сказать,— праздно продолжил Люциус, — что во всем, произошедшем с моей семьей виновен только я.       По рядам трибун скользнул тревожный шепот.       Ещё бы!       Многие из собравшихся знали Люциуса лично, кое-кто даже работал под его руководством несколько лет назад, однако никто и никогда не слышал от этого человека слов покаяния.       И всё это вкупе приводило только к одному, вполне логичному выводу: старший Малфой даже более безумен, чем кто-либо предполагал ранее.       По крайней мере, Гарри показалось, будто большинство из собравшихся вновь поверило в этот бездарный спектакль.        — Драко, сынок, — протянул Люциус под скрип Прытко Пишущего Пера, как сумасшедшее строчившего по пергаментной странице блокнота в руках ошарашенной Риты Скиттер, — Сможешь ли ты когда-то просить меня?..       Зал вновь замолчал.       Прощальный бенефис Люциуса и впрямь удался: ведь в волшебном мире принято было считать, будто Малфои не извиняются, тем более прилюдно.       И уж тем более — искренне.       И Гарри, не испытывающий по поводу этого человека ни одной даже крохотной иллюзии, поторопился предположить, что Малфои, в сущности, не такие уж и плохие люди, пока Люциус не продолжил:        — Не угоди я в Азкабан, ты ни за что не связался бы с гряз... С мисс Грейнджер, — он злорадно усмехнулся, еле заметно кивнув Гермионе, в подобии шутовского поклона. И конечно, маска доброжелательности вмиг слетела с кровожадного лица одного из самых влиятельных приспешников Тёмного лорда. — Мы с Нарциссой не растили Пожирателя смерти, но волею судеб ты им стал... — Люциус вздохнул, должно быть, пытаясь изобразить искреннее раскаяние перед собственным сыном, но Драко только устало поднял взгляд к сводчатому потолку, продемонстрировав собственное отношение к отцовским словам.       И этот жест оказался лучшим свидетельством оглушительной и самой тщеславной на свете лжи: почти все в зале освободились от дьявольских чар Люциуса.       Пусть даже бесполезных — ведь приговор уже вынесен. И он стопроцентно не несёт старшему Малфою ничего более позитивного, чем Азкабан минимум лет на десять, ведь иллюзий по поводу преступлений Люциуса, вне сомнений, не испытывал и Кингсли.        — Мисс Грейнджер говорила правду, Ваша честь, — вновь приняв прежний жалкий вид, пробормотал старший Малфой. — Мой сын стал лишь жертвой обстоятельств, пешкой в руках волшебника, превосходящего по силе почти всех здесь собравшихся. Драко стал наказанием за мой промах. Кроме всего, ваша честь, должно быть, вы знаете, что Метка не причиняет подобных мучений, о которых упоминала мисс Грейнджер? Метка ведёт себя так только если волшебник отвергает как её, так и мировоззрение, которое она символизирует.       Кингсли нахмурился, покосившись на Перси. Тот выглядел чернее тучи, но, тем не менее, вероятно только из собственного честолюбия, лениво пожал плечами, а Министр, очевидно, ещё в свою бытность шефом Аврората изучивший все особенности подобных татуировок, деловито кивнул.       И это значило, что у Драко, как ни странно, появился ещё один шанс: если Визенгамот не пришёл к окончательному решению, то голос Кингсли за его оправдание на основании этого факта станет решающим.        — Цисси, дорогая, — Люциус с мольбой смотрел на супругу, которая, казалось, отдала бы всё на свете, лишь бы не слышать это притворство, коим была сыта по горло за долгие годы. — Ты подарила мне два десятка лет счастья... Мы вместе смеялись, вместе плакали, любили и ненавидели. Ты подарила мне замечательного сына, — озвученный покосился на отца с таким выражением, будто тот говорил на неизвестном гоблинском наречии. — Мерлин, я не могу даже представить, какой была бы моя жизнь, если б судьба...        — Точнее, дедуля Блэк, — буркнул Драко себе под нос, однако Люциус предпочёл оставить без внимания саркастичное замечание, продолжив:        — Не свела нас, — Нарцисса молча сверкнула глазами в сторону супруга, и, признаться, этот взгляд стал даже более красноречивым доказательством недоверия к Люциусу, чем комментарий Драко. — Простишь ли ты меня?.. — вновь прозвучал голос старшего Малфоя, однако вопрос одиноко повис в воздухе, так и оставшись без ответа.       Гарри покосился вправо: Пэнси, впервые на его памяти нервно кусала бледные губы, Блейз безнадежно качнул головой, будто бы уверившись в беспрекословном сумасшествии отца лучшего друга, а Гермионе, казалось, была совсем неинтересна эта лживая тирада — её печальный взгляд был прикован к Драко.       Видимо, она всего лишь отчаянно хотела наглядеться напоследок на любимого парня...       И терзавшие Гарри подозрения о том, что подруга сгинет в одной из палат для буйнопомешанных в больнице им. св, Мунго, вслед за Малфоем, в случае его заключения в Азкабан, показались как никогда обоснованными.        — И ты, девочка, — тяжёлый взгляд ледяных глаз Люциуса остановился на лице Гермионы, и та, вздрогнув, растерянно обернулась на Пэнси, очевидно, предполагая, что чёртов несостоявшийся свекр обращался к кому угодно, но только не к ней. — Ты тоже прости... За всё, с чем тебе пришлось столкнуться. За всё, что я лично причинил тебе, о чём, признаться, не совсем помню.       И эти слова задели Гарри за живое. Ведь он прекрасно знал (точнее — невольно подслушал) историю самого Люциуса, и внезапно понял: эти извинения — единственное искреннее, прозвучавшее от старшего Малфоя за всё время, с начала процесса.        — Это всё, что вы хотели сказать? — выждав паузу, поинтересовался Кингсли, и когда Люциус, оторвав наконец взгляд от свидетельской трибуны, коротко кивнул. Страницы злополучной папки с вынесенным вердиктом зашелестели, и Министр вновь уточнил: — Вы готовы выслушать предписание суда?       Люциус только устало воззрился на кожаную обложку папки в руках Кингсли.        — Провозглашается приговор по делу Люциуса Абраксаса Малфоя, — монотонно разнеслось по залу заседаний, а Гарри напряжённо вслушивался в каждое слово Министра. — Подозреваемому вменялось в вину многочисленное и осознанное применение Непростительных заклятий Круциатус и Империус, что соответствует статье 141 пункту 3, 6 кодекса магических правонарушений; применение Смертельного заклятия Авада Кедавра (статья 108 пункт 3), побег из особоохраняемой тюрьмы Азкабан (статья 110 пункт 6) и лояльность режиму Томаса Реддла, называющего себя лордом Волдемортом (статья 227 пункт 4).       В пору было бы присвистнуть, однако Кингсли продолжил:        — Визенгамот, совещаясь на месте, предписал: признать Люциуса Малфоя виновным по всем пунктам обвинения. — До слуха Гарри донёсся облегчённый вздох Гермионы и короткое: «Слава всем Богам». — И назначить ему путем частичного сложения минимального взыскания по данным статьям, наказание в виде заключения в тюрьме Азкабан сроком на пять лет с последующим принудительным лечением в больнице им.св. Мунго — пожизненно.       Люциус, казалось, даже не был удивлён.       Мерлин, да за его преступления любому другому человеку дали бы несколько пожизненных сроков, а старший Малфой даже глазом не моргнул!       Ни один мускул не дрогнул на его каменном лице даже когда Министр с опасением осведомился:        — Вам понятна суть приговора, мистер Малфой?        — Конечно, ваша честь, — буркнул Люциус, а затем — цепи вновь приковали его запястья к деревянным подлокотникам кресла.        — Суд предоставляет последнее слово Нарциссе Малфой, — оценив совершенную правильность вынесенного приговора (ведь цепи в зале заседаний Визенгамота не умеют ни лгать, ни даже лукавить), пробасил Министр.        — Благодарю, — тихо отозвалась Нарцисса, легко поднявшись на ноги.       Вот кто выглядел сногсшибательно в любом облачении!       Гарри не ставил цель изучать женскую красоту (тем более красоту тех, кто явно старше его минимум на два десятка лет), однако не отметить странного обаяния миссис Малфой, как ни странно, не смог.        — Я не буду столь многословна, — тихо пробормотала Нарцисса, с жалостью покосившись на Люциуса, — как мой супруг. Хочу только поблагодарить мисс Грейнджер и мистера Поттера за дачу свидетельских показаний в защиту моего сына.        — Миссис Малфой, — приподнял брови Кингсли, — неужели вас совсем не интересует ваша судьба?        — Совершенно. Ведь приговор уже вынесен, — грустно улыбнувшись, пожала плечами Нарцисса. — Вы ведь знаете теперь, Господин Министр: для меня нет ничего важнее, чем Драко... Его жизнь, его счастье и свобода... — её голос дрогнул.       И Гарри вспомнил, будто наяву, как она, Нарцисса, склонилась над ним в Запретном лесу, скрыв его своими золотистыми волосами от вездесущего взгляда кровавых глаз Волдеморта, и неслышно, словно это был всего лишь ветер, путавшийся в чёрных кронах деревьев, спросила: «Драко жив?». Поттер помнил свой незаметный кивок, и её совершенно самоубийственную ложь.       «Мёртв» — поднявшись на ноги, уверенно ответила тогда Нарцисса, предав этим все надуманные принципы, впитанные с молоком матери, уверенного в полном подчинении Волдеморта и, в конечном итоге, даже родную сестру.       Но только не единственного сына, о судьбе которого и сейчас переживала гораздо больше, чем о чём бы то ни было ещё!       Казалось, будто Нарцисса загодя знала: приговор, уже вынесенный самому дорогому человеку, станет самым сокрушительным ударом для неё. И невыплаканные за всю несчастную жизнь слёзы полились по её бледным щекам.        — Оглашается приговор по делу Нарциссы Друэллы Малфой, — вздохнул Кингсли и, пролистав страницы до нужной, продолжил: — Нарциссе Малфой вменялось в вину потворство режиму Тёмного Лорда статья 126 пункт 5,8 и лояльность группировке убийц, называвших себя Пожирателями смерти, в числе коей состояли её супруг и сын.       Многочисленные взгляды собравшихся, прикованные к ней, и даже смысловая нагрузка грозных слов, произнесённых Кингсли — все это, казалось, совсем не волновало Нарциссу. Наверное, ей и впрямь было наплевать на себя, супруга, да даже на самого великого Мерлина: опустив взгляд в пол, она неуверенно переминалась с ноги на ногу, только этим и выказывая свою тревогу.       О сыне. И только.        — Визенгамот, совещаясь на месте, — продолжил Кингсли, — постановил: признать Нарциссу Малфой невиновной по всем пунктам обвинения, и освободить ее в зале Суда.        — Мерлин, — миссис Малфой подняла заплаканный взгляд на Министра, — Благодарю!.. Благодарю вас! А как же?.. — она беспомощно глянула на сына, — Я не... Я...        — Вы можете забрать свою волшебную палочку и личные вещи на третьем уровне, в отделе Правопорядка, — еле заметно улыбнувшись, закончил за неё Кингсли и, когда Нарцисса опустилась обратно в кресло, удовлетворённо отметил, что цепи даже не шевельнулись, чтобы приковать её тонкие запястья к подлокотникам. — Последнее слово предоставляется Драко Люциусу Малфою.       Зал замер: ведь на протяжении нескольких дней, все они, министерские работники и уважаемые маги, слушали историю поднявшегося на ноги и тут же ссутулившегося мальчишки.       И, по всей видимости, так и не определились с отношением к нему.       Ещё бы!       Сын одного из самых кровавых Пожирателей.       Племянник Беллатрисы Лестрейндж, одно имя которой вызывало ужас на протяжении двух десятков лет!       Сам бывший Пожиратель...       Больше жизни любивший магглорожденную...       Не нужно быть легилиментом, чтобы понять: судьи и впрямь так до сих пор не знают, как поступить с младшим Малфоем.       С одной стороны — больные, полные страданий и ужасающих событий отношения с Гермионой, с другой — Метка Волдеморта на левом предплечье, наличие коей всегда считалось самым веским доказательством вины.       На миг, Драко прикрыл глаза. Наверное, не к месту и не ко времени, однако сейчас, в этот чёртов момент, тянущийся, словно патока, лениво сползающая с десертной ложки, хотелось только, чтобы всё это: суд, заношенная роба, почти полгода, проведённые в Азкабане — оказалось самым кошмарным в жизни, но всё-таки сном!       Но не сложилось.       Миг спустя, глазам предстала всё та же картина, та же чёртова роба и чёртов зал заседаний с постоянно говорящими о чём-то людьми!       И что, во имя всего святого он, Драко, мог им ещё сказать?       Он предпочёл бы молчать с самого первого дня разбирательств...       Собирался взять всю вину на себя. Свою, конечно же обоснованную и вину отца...       Но не срослось.       Как и всё в его жизни.       Драко заочно ненавидел их.       Всех этих выскочек с Кингсли во главе.       За то, что смаковали его жизнь, словно та являлась второсортным бульварным романом или какой-то паршивой заметкой в жёлтой газетёнке.       И, вынеся приговор, все эти мнящие себя важными особами, люди разойдутся по домам, с чувством выполненного долга и ощущением справедливости, даже не вспомнив о том, что разорвали в клочья, вывернув наизнанку, как минимум две жизни. Его, пусть даже самую никчемную на свете, и...       Грейнджер...       Взгляд невольно остановился на её бледном лице, почему-то выражавшем тревогу и что-то, очень отдалённо напоминавшее ту Гермиону, которую знал только он, Драко Малфой. А вид нервно искусанных губ, загипнотизировал, заставив думать лишь о том, что, возможно, все его тщетные надежды исполнимы.       И сердце, до этого барабанившее по ребрам изнутри, словно обезумевшее, остановилось, а в ушах зазвенело, точно так же, как во время пытки Волдеморта.       Может, Грейнджер защищала его во время суда не просто ради справедливости?       И Поттер говорил правду?       Нет.        — Господин Министр, — выдавил Малфой, даже не глянув в сторону судейской кафедры, — можно я пропущу этот пункт?       Карие глаза в обрамлении пушистых ресниц округлились, а губы Грейнджер неслышно шепнули: «Нет!»        — Или это неотъемлемая традиция? — осведомился Драко.        — Нет, это всего лишь ваше право, — поведя плечом, небрежно сообщил Кингсли.       К чему это?       Ведь весь этот процесс напоминал ничто иное, как несмешной и изрядно бездарный цирк!       Прекрасно понимая возможность того, что этот очередной кретинский поступок аукнется уже через секунду, Малфой решительно произнёс:        — В таком случае, я отказываюсь и от этого права.       Он ведь и так наболтал такого, о чем будут судачить ещё пару десятилетий, так?       Если б ему позволили прикоснуться к Грейнджер, хоть на секунду обнять её, чтобы предаться сладкой лжи. Обмануть хотя бы себя, уверив в том, что она всё ещё ждёт, всё ещё верит...       Но ведь и это никогда не сбудется?       Мерлин, как же больно!..       Более странного подсудимого Кингсли не встречал: все они, как один пытаются доказать свою невиновность, не гнушаясь никакими способами, а этому мальчишке плевать.       По крайней мере, видимость Малфой создаёт мастерски!        — Ну что ж, — вздохнул Министр, — оглашается приговор, — полувопросительно проговорил он.       Слова, сухо зачитываемые с таких же сухих пергаментных страниц, словно теряясь в пространстве круглого зала заседаний, тускло долетали до слуха, как через плотный слой ваты. Смысл их оставался неуловим, и только когда Кингсли проговорил:        — Признать Драко Малфоя виновным по всем пунктам обвинения, — а зал загудел, как рой диких шмелей, Драко понял, что произошло.       Виновен.        — Нет!!! — раздался девичий визг сквозь какофонию звуков.       По всем, чёрт подери, пунктам!        — Господин Министр! — яростно утерев рукавом набежавшие слёзы, крикнула Грейнджер и, подскочив на ноги, продолжила: — Прошу, пересмотрите вердикт! Малфой невиновен!       А Драко, плюхнувшись в до смешного неудобное кресло, только горько усмехнулся: должно быть, она рехнулась!       Ничего больше не поможет.       Визенгамот никогда, за всю историю своего существования, не пересматривал вынесенные приговоры.       Малфой изо всех сил старался сжиться с мыслью о том, что больше никогда не снимет с себя чёртову серую робу, никогда не увидит солнечного света (полноценно, а не через решетку крохотного оконца в своей тесной камере), никогда, даже случайно, не коснется руки Грейнджер, никогда не увидит голубых глаз матери...       Грубо усадив подругу рядом с собой, Поттер рявкнул:        — Успокойся-же, Гермиона! Ты ведь не дослушала до конца!       И впрямь: сэр Бруствер так же, как и секунду назад, стоял за своей кафедрой, с искренним непониманием следя за вакханалией, творящейся в зале и когда Грейнджер вновь, но уже жалобно вскрикнула:        — Кингсли, умоляю!.. Я имею право просить вас: я ведь героиня войны! Пожалуйста, я могу поручиться за Малфоя.       Министр вскинул брови, а затем переглянулся с Перси, угрюмо взиравшим как на безобразие, царившее вокруг, так и на цепи, не дрогнувшие даже после неутешительного вердикта.