Моя прекрасная Няня

Англия погрузилась в осень. В холодную, пасмурную, неприветливую, ветреную, дождливую и промозглую осень. Настала пора, когда люди начинают играть в «капусту», надевая сотню вещей, чтобы было теплее. Настала пора, когда влюблённые парочки жмутся друг к другу под тёплым одеялом, сидя перед телевизором. Настала пора, которую семьи, где есть непоседливые дети, начинают не лучшим образом. В особняке Камбербэтчей угнетающая тишина. Ранее светлый дом теперь казался тёмным и серым. Из него словно высосали всю жизнь. В доме было тяжело передвигаться, а всё потому, что пустота невозможно давила на плечи, заставляя мурашки бегать по коже и передёргиваться от крадущегося из всех щелей холодка. Из-за этого казалось, что дом пустует, хотя вся прислуга вместе с хозяевами просто сидела в своих комнатах, занимаясь делами и надеясь, что они отвлекут их. Кристофер заболел, он простудился. Казалось бы, фи, какая-то простуда! Похандрит дня два, а через недельку и вылечится вовсе. Не тут-то было… Обыкновенная простуда дала тяжёлые осложнения для организма четырёхлетнего ребёнка. Мальчик угас буквально на глазах, чем вызвал панику во всём доме. Софи приходила в ужас от вечно плачущего ребёнка, которого невозможно было успокоить. Она просто не понимала, отчего спокойный, покладистый и активный мальчик превратился в неконтролируемое существо, отказывающееся от всего, даже от любимого лакомства; срывающееся на всё, что движется и нет. Однако понимание пришло достаточно быстро, а именно после того, как он буквально «слёг» на следующий день. Он не плакал, не кричал, не бился в конвульсиях и в истерике, снося всё вокруг, а просто лежал и смотрел на происходящее отсутствующим взглядом. Представьте эту картину: бледный, совсем как его чуть ли не белые волосы, смотрит на Вас своим тусклым, пустым, оловянным взглядом, не имея возможности не то что руку поднять, даже голову в Вашу сторону повернуть. Если на няню эта картина подействовала как удар током, что она онемевшими пальцами набирала номер скорой, то у Джозефины чуть не схватило сердце. У бедной, добродушной, впечатлительной и мягкой старушки Джо резко подскочило давление, отчего та стала такой же бледной как и Кристофер. Бенедикт, казалось, каждый раз норовил опустошить минибар в своём кабинете, покидая комнату сына и чувствуя себя бессильным перед подобной трагедией. Сдерживала его только жена, которая закидывала в себя по одной таблетке успокоительного каждые десять минут. Врачи всё-таки приехали. В комнате, так же, как и в коридоре, возле двери, было настолько тихо, что слышалось лёгкое шуршание белого халата доктора, который, прослушивая дыхание мальчика, недовольно морщился и качал головой. Вердикт был не очень хорошим и желательно было бы госпитализировать мальчика, но Хантер не хотела с этим мириться. — Я и так бываю слишком редко рядом с моим сыном! И не собираюсь отдавать его в Ваш треклятый госпиталь, где вообще не смогу к нему приблизиться, так как меня не будут пускать! — махала руками она, раскрасневшись. — Софи, успокойся… — осипший от беспокойства и долго молчания Бенедикт успокаивал её, поглаживая хрупкие плечи. — Не успокаивай меня! — отмахивалась от него женщина. — Мой сын остаётся дома! Либо так, либо госпиталь едет к нему! Сюда! — Хорошо, — доктор сохранял спокойствие, потирая окружённые морщинками и чуть обвисшей кожей глаза, — если мальчику станет хуже, то я буду вынужден госпитализировать его, даже если придётся воевать. — Он взглянул на Хантер, а после на Бенедикта. — Советую Вам отказаться от успокоительного. Когда оно кончится, то из-за волнения, которое скопилось в Вас, у Вас может случится эмоциональный упадок. В худшем случае — передозировка. — Мужчина, поправив в руке чемодан, шагнул вперед, направляясь к лестнице. — Я провожу Вас, — Бенедикт отошёл от жены. Хантер, взглянув им вслед, вскинула голову, пытаясь вдохнуть как можно больше воздуха и, на мгновение закрыв глаза, удалилась в самый конец коридора, хлопнув дверью спальни, отчего прислуга вздрогнула. Джозефина, взглянув на кровать, где лежал мальчик, и судорожно всхлипнув, быстро пошагала к лестнице, спускаясь на кухню. Ричард, который даже перестал курить свою трубку, поплёлся за ней. Софи же, прислонившись к дверному косяку, свела брови к переносице, пытаясь сдержать слёзы. Глубоко вздохнув, она, не переставая теребить подвеску на тонкой золотой цепочке, направилась в ванну, чтобы набрать воды в маленький тазик. Казалось, что приезд врача должен был «разгрузить» обстановку в доме, но всё внутри здания по-прежнему «жужжало» от напряжения, словно электрический провод.

***

— Бедный мой… маленький… Да что же ты так… — тихо «журчала» Софи над головой мальчика, прикладывая прохладную марлю к горячему лицу. — Нельзя было оставлять тебя… Нет… Боже-Господи… Это тяжело… и больно, когда беззащитное существо, которое толком никому ничего плохого не сделало, мучается подобным образом. И ты не можешь ничего сделать. Только сидеть и, наблюдая, ждать. Кристофер скорее походил на фарфоровую куклу, чем на больного ребёнка. Изредка мелькающая гримаса боли на детском лице напоминала о том, что эта «кукла» живая. — Ну, как там наш малец? — в комнату зашёл Ричард. — Как видите… — не отрываясь от ребёнка, шепнула Софи, продолжая легонько прикасаться прохладной марлей к детскому лбу. — У-у, совсем плох! — покачал он головой. — Может… табачку дать понюхать? Хоть придёт в себя… — Ричард, Ваши шуточки сейчас неуместны! — шикнула на него девушка, бросив недовольный взгляд. — Сейчас шутки нужны как никогда, иначе всех нас нужно будет вести в психушку, дорогая. — Думаю, всем нам понадобятся десять коробок успокоительного… — усмехнулась брюнетка. — Кому что! Кому успокоительного, кому коньячка… — подмигнул ей старик, потирая руками колени. — Софи, — в дверном проёме послышался тихий голос кухарки, — мне нужна Ваша помощь на кухне. — Я… — Иди-иди, — перебил няню Ричард, — я посижу, не волнуйся. — Ну… хорошо. Я иду, Джозефина, сейчас… — аккуратно встав и отдав тазик с водой и марлю Ричарду, Софи вышла, тихо прикрыв за собой дверь. — Надо приготовить обед… Одна я не справлюсь. — Начала Джо, спускаясь по лестнице. — Сейчас никого не созовёшь за стол… — произнесла она, смахивая слезу. Няня, лишь поджав губы, положила руку ей на плечо, сочувственно кивнув.

***

Софи тихонько взбиралась по лестнице, стараясь удержать обеденные приборы вместе с едой на подносе. К сожалению, опыт официантки ей не удалось получить. Есть совсем не хотелось, но аромат, исходящий от супа, заставлял желудок напомнить о себе. Это давало надежду на то, что хозяев дома удастся накормить хотя бы чуть-чуть. Подойдя к тяжёлой дубовой двери, девушка аккуратно постучалась, но ответом ей была тишина. Приложив усилия, чтобы открыть дверь плечом, брюнетка перешагнула через порог, следя за подносом, на который чуть не разлился суп с чаем. — Бенедикт? — взглянула она на спину мужчины, закрывая за собой дверь. — Я не голоден, — вдохнув запах еды, сухо ответил он. — Тебе нужно поесть. — Девушка подошла к столу, облегчённо вздохнув, когда серебряный поднос коснутся крепкой верхушки стола. — Не хочешь поговорить? — О чём? — усмехнулся Бенедикт. — Например, о тебе, — Софи начала выставлять посуду перед собеседником, который по-прежнему был повёрнут к ней спиной, смотря на картину, висящую стене, — как ты? — Как можно себя чувствовать, когда твой ребёнок лежит и не может пошевелиться от чёртовой болезни? — мужчина развернулся, взглянув на неё каменным взглядом, от которого мурашки бежали по телу. Он был опустошён. Физически. Морально. Душевно. Последние три дня давались ему тяжело, а болезнь сына совсем подкосила его. Кроме этого… он напуган. Он хотел сделать хоть что-нибудь, хотя был определённо уверен в том, что не может ничего. Остается только ждать, как это делают все. Только сидеть рядом с ним, гладя светлую макушку. Только лечь рядом, прижав его к себе и надеясь на лучшее. Он может сделать так, но не может вынести этого эмоционально. Сердце разорвётся от рыданий и беспокойства, весь хрусталь и стекло в доме разобьются от ярости и, вполне возможно, придётся стать верующим в Господа Бога и выучить все возможные молитвы за здравие сына, а потом пойти обратно в монастырь к тибетским монахам. — Болезнь не чёртова, а обыкновенное осложнение. Состояние твоего сына не ухудшается, но и не улучшается, может, это даже и… — Вот именно! — взмахнул руками Бенедикт. — Он никакой! Он просто лежит и не живой, и не мёртвый! Ни-ка-кой! А что я могу сделать?! Что?! Ничего! — взвился он, выкрикивая всё своё отчаяние, обиду и злость. — Я никчёмен… — лицо, покрытое густой щетиной, уткнулось в ладони, поставленные на край столешницы, — зачем отец, если он ничего не может сделать? — Первое, что ты можешь сделать — успокоиться. Ребёнок лежит за стенкой и навряд ли ему нужно, чтобы отец кричал. Во-вторых, — няня подошла к нему, — думаю, ты должен быть рядом с ним. Он спит, а значит его организм борется, и скоро он восстановится, а когда проснётся, то увидит тебя — любимого отца, который, несмотря на то, что было тяжело, может вот так смотреть на него ни живого, ни мёртвого; который сидел с ним и был рядом, помогая ему справляться с жаром и головной болью. — Мужчина взглянул на девушку, чувствуя как её прохладные пальцы скользят по скуле, опускаясь ниже по щеке, к подбородку, приглаживая жёсткие волоски. — Наши отцы проходят через это, через собственное бессилие. Твой папа тоже не всегда был всесилен. Когда ты болел, он тоже переживал, тоже сидел вот так, как ты, волнуясь и злясь на себя, но всё равно был рядом с тобой. Ты обязан пройти через это сейчас, потому что дальше будут другие испытания, возможно, намного тяжелее этих. Иначе ты не станешь настоящим отцом, понимаешь? Это нормально. Это жизнь. — Софи замолкла, а Бенедикт по-прежнему смотрел на неё, изучая её лицо, впитывая её приглушённый голос, твердящий такие простые истины. — Чтобы для подобного появились силы — нужно поесть. Пожалуйста, пообедай хотя бы чуть-чуть. Я знаю, что ты с утра ничего не ел. Мужчина послушно взял ложку, попутно переваривая все сказанные ему слова. Брюнетка, положив руку на его плечо, наклонилась, целуя кудрявую макушку, и собралась уходить, чтобы отнести практически остывший обед Хантер, но внезапно ухватившая её запястье мужская ладонь, которая начала потихоньку притягивать в свою сторону, заставила остановиться её и повернуть голову. Раньше бы Хорсленг испугалась или смутилась от его взгляда, но сейчас это казалось таким привычным и обычным явлением. Софи нагнулась, приблизившись к лицу Бенедикта, получая трепетный и нежный поцелуй, который будто бы просил дать надежду, просил разрешения взять чуточку силы и поддержки. — Спасибо… Спасибо тебе… — зашептал он, заполняя промежутки между словами короткими поцелуями. — Мне… — поцелуй, — нужно идти, — ещё один более долгий и глубокий. — Поешь… и не волнуйся. Я пойду. Мне нужно отнести обед твоей жене. Приятного аппетита. Зови, если что… Приобняв мужчину напоследок, няня взяла поднос, пододвинув все приборы ближе к центру, и вышла, перед этим взглянув на Бенедикта, начавшего потихоньку обедать. С облегчением вздохнув и закрыв за собой дверь, Софи направилась в конец коридора, надеясь, что Хантер будет намного легче заставить поесть. Стук в дверь. Ещё. Ещё разок. Тишина. Потеряв терпение, брюнетка пихнула дверь, заглядывая внутрь. К её удивлению, в комнате никого не было. Вопросительно подняв брови, девушка закрыла за собой дверь, перебирая в голове варианты того, куда могла пойти женщина. Но дом большой и подобный поиск был бы бесполезен, поэтому она стала заглядывать во все комнаты коридора, попутно тихо зовя её. Софи не решалась заглядывать в комнату Кристофера, стоя у двери, но… куда могла пойти мать, если не к своему ребёнку в подобной ситуации. — Миссис… — няня прервалась, забыв остальную половину предложения. — Софи… Женщина сидела рядом с кроватью сына, склонившись над ним, прикрыв половину лица рукой и содрогаясь от беззвучных слёз, глотая их. Тонкие женские пальцы обхватили горячую бледную ручку, поглаживая маленькие пальчики, которые периодически подрагивали. Душераздирающе. Хорсленг никогда не видела — как она считала — искренних эмоций Хантер рядом с сыном, но сейчас… Сейчас эта картина просто разрывала всё изнутри, и она, поставив поднос на высокую тумбу подле двери, просто подлетела к ней, собирая в охапку, прижимая к себе. Худые руки тут же обхватили её, словно откликаясь на ту поддержку, что даёт брюнетка. Кажется, она и была этой самой поддержкой для бедных родителей. — Не так… — начала Хантер, утыкаясь мокрой щекой в плечо няни, — не так я хотела, чтобы было… — Пожалуйста, успокойтесь, — рука мягко скользит по каштановым волосам, а губы касаются горячего виска. — Не такого я желала своему сыну… Боже, — казалось, слёзы покатились с двойной силой, стекая на плечо, заливая голубую ткань служебного платья синим цветом, — я так перед ним виновата… Меня никогда нет рядом, а когда я с ним, то случается подобное! Для чего нужна мама, если она не может уследить за своим ребёнком… — Мамы нужны для многого, дорогая. Поверьте мне, как матери-одиночке одиннадцатилетней девочки. Мы нужны им на протяжении всей жизни. — Девушка начала покачивать Софи, пытаясь успокоить слёзы, но она отлично понимала, что материнские слёзы могут не заканчиваться вечно. Удивительно… как меняется наше отношение к слезам матери. Когда мы ещё совсем малыши, если начинает плакать наша мама, то мы начинаем плакать вместе с ней; когда мы ещё дети и мама начинает «пускать» слёзы, то мы уговариваем её не плакать, потому что если расплачется она — расплачемся и мы; когда мы эгоистичные подростки, а у матери глаза на мокром месте, то мы махнем на неё рукой, мол, поплачет и перестанет; когда мы стали взрослыми, то делаем всё, чтобы наша мама не плакала; когда мы становимся стариками, то просим прощения за все те слёзы, которые нашим матушкам пришлось выплакать из-за нас. Удивительно, не правда ли? Человек вообще очень удивительное существо, дорогой читатель. — Я виновата… Господи, тут только моя вина, что не уследила! — продолжала женщина, вжимаясь в Хорсленг. — Нет… Это я виновата, — вздохнула Софи, отодвигая от себя Хантер, — мне нельзя было оставлять его. — Шепнула она, убирая с красного материнского лица прилипшие локоны волос и вытирая солёные дорожки. — Позвольте… Позвольте тогда спросить: за что мы Вам платим?! — женщина тут же поменялась в лице, презрительно поджав губы. — Мне… — брюнетка опешила, — мне нужно было проводить дочь в аэропорт… — У Вас был рабочий день… — вздрагивая, возразила она, вытерев нос об рукав кофты. — Вы хоть понимаете, какие деньги мы Вам платим? И платим никак не за это! — пылко шепнула Софи, кивнув на сына. — Кто Вас вообще отпустил?! — Я, — раздался тихий голос в дверях, на который обернулись обе. — Я отпустил. Я работодатель. Я плачу ей деньги. И я имею право решать отпускать или нет. — Бенедикт закрыл за собой дверь. — Хочешь выяснить права перед больным сыном? — прерывая жену, которая хотела что-то сказать, но замолкла, усмехнулся он. — Я, пожалуй, пойду… — Хорсленг стало неловко, поэтому, встав с пола и захватив поднос с полностью остывшей едой, она поспешила удалиться. Ей всегда было всё равно на семейные споры при ней, может быть, потому, что в её семье это так часто случалось и стало таким привычным, или потому, что сама, не имея мужа, она не имела конфликтов, но этот неловкий момент, когда Бенедикт благородно заступился за неё перед собственной женой, стал настолько неприятен, что она даже не знала краснеть ли ей или сохранять полное хладнокровие, поймав на себе взгляд Хантер. В итоге: она просто убежала, стараясь не смотреть на мужчину, пробегая мимо него. Да и он на неё не стал смотреть, прекрасно осознавая, что может дать жене повод для подозрений и лишь прошёл в комнату, садясь с другой стороны кровати. Громкий лязг посуды в раковине. Софи оперлась на железный край, пытаясь придти в себя: сердце колотилось бешено, живот неприятно свело, лёгкий холодок растёкся по телу. — Фух, Господи… Тихо… Тихо, надо успокоиться. Чего это я? Надо всего лишь дожить до вечера… — шептала она, включая воду и наблюдая, как суп смешивается с ней, утекая в трубы, — только до вечера. Всего-то. Просто нужно заняться чем-то… Сколько времени? — взгляд на маленькие часы на стене. — Всего два часа и можно спокойно ехать домой… Сейчас помою посуду, отполирую и пойду в сад, буду поливать цветы… Да, всё прекрасно. Чёртов Камбербэтч!

***

Тихое журчание воды, вытекающей из лейки и разбивающейся о тёмно-зелёную листву, чью влагу впитывала остывающая земля; тихое пение городских стрижей, галок и ворон над головой; шебуршание травы от передвижений толстых лис и отдалённое жужжание шоссе позволяли натянутой внутри струне расслабиться и спокойно дышать тёплым сырым воздухом. Всё казалось не таким уж и плохим для Софи. Тихонько качая лейкой из стороны в сторону, девушка мурлыкала себе под нос какую-то песню, услышанную ею в старом фильме, и это её успокаивало. На заднем дворе дома было намного спокойнее, чем в самом особняке, несмотря на то, что рядом парк и оживлённая дорога. Нарциссы поникли, понуро опустив свои белоснежные бутоны и длинные листья. Розовые кусты начали терять свою салатовую окраску, а тонкие лепесточки маленьких роз одиноко кружили, легко ложась на пожелтевшие травинки. Раскидистые ива и дуб возле маленького пруда уже не так весело шебуршали и шумели ветками, словно стараясь лишний раз не терять любимую листву… Вода кончилась. Брюнетка, вздохнув, подходит к каменному ограждению, подставляя лейку к шлангу, включает кран, и её взгляд падает на светлую макушку, которая в один момент поднялась над забором, показывая лицо её улыбающейся обладательницы. Девушка улыбается в ответ: — Здравствуй. — Здравствуйте, няня Софи, а Кристофер выйдет? — интересуется звонкий детский голосок. — Нет, дорогая, — няня выключает воду, отодвигая лейку в сторону, — он заболел и, к сожалению, ещё долго не выйдет. — Правда? Какая жалость. Ну… — девочка оглянула камни, — я позже зайду… Навещу его, можно? — Если тебе разрешат, то можно. Но думаю, что нужно подождать недельку. — Пф, как долго. — Нахмурилась она. — Хорошо, тогда на следующей неделе. До свидания, няня Софи. — До свидания, Лилит, — улыбается брюнетка, отходя к клумбе с хризантемами. Софи вновь занялась поливкой, щедро заливая потрескавшуюся почву прохладной водой. Сзади слышится звук открывающейся двери, девушка оборачивается: Бенедикт идёт в её сторону. Решив, что, может быть, он идёт и не к ней, она вернулась к своему занятию, но прикосновение сильных рук, прижимающих к крепкой груди, заставляют выронить лейку прямо в клумбу, где с треском ломаются пара стеблей. Удивительно, как порой в не самые желаемые моменты место, которое казалось таким большим, становится вмиг узким и маленьким. Хорсленг с трудом разворачивается к мужчине: — Какого? — шипя, начинает она, готовясь высказать всё, что о думает о нём и пострадавших цветах. — Он пришёл в себя… — шепчет Бенедикт ей в плечо. — Оу, — опешила Софи, — я… Я рада… — женские руки ложатся на широкую спину, легонько поглаживая её, боясь нарушить этот миг спокойствия, в котором сейчас застыл мужчина, положив голову на хрупкое плечо. — Я говорила тебе, что всё будет хорошо. Главное — быть рядом. — Зашептала она, поглаживая маленькие завитки кудряшек. Старушка Джо, решившая отнести пакет с куриными костями надоедливым лисам, с недоумением взглянула на незапертую дверь в сад. Решив, что няня не прикрыла её за собой, когда уходила поливать цветы, она уже приготовилась крикнуть ей, но, кинув взгляд в её сторону, выронила пакет, прикрывая рот: — Господи-Боже… На шум выходит Ричард и, вынув трубку изо рта, приблизился к ней, тихонько спрашивая: — Ну, что ты тут бомбишь, ты мне объясни? Я тебе уже всё сказал! Будет так! Я куплю мою ласточку, а старый драндулет полетит к… — толкнувшая его в бок рука жены и кивок в сторону изгороди, заставляет его прерваться и проследить взгляд старухи. — О как… — Я, конечно, подумывала, но чтобы это и вправду случилось… — начала она, — ну нет… — Отчего же и нет? Я с самого начала это знал. — Чего-о? — Не ори, не ори! Не видишь? Лишние мы тут… — Ричард начал оттаскивать жену за локоть обратно в дом. — Чего-о? — недовольно запротестовала Джозефина, тихонько шагая назад. — Чего, чего?! Заходи, говорю. Не мешай им. — Пылко зашептал он, закрывая за собой дверь и отталкивая женщину от неё.