***
— Очень красивая буква, Кристофер, — улыбается няня, пролистывая пропись. — Сегодня ты просто прекрасно работаешь! Думаю, я не буду взрываться… — Ха-ха! Очень смешно… — воспитанник по-прежнему дуется на брюнетку, поэтому выдёргивает тетрадь из её рук и с обиженной гримасой садится обратно за свой маленький столик, раздражённо фыркнув. — Ну ладно, ладно тебе… — кряхтя и пыхтя Хорсленг нагибается над ребёнком и ласково проводит по светлой макушке, расправляя непослушные завитки. — Не обижайся. Я же пошутила! — Очень смешно, фи! — Ну, ладно, давай так: ты заканчиваешь эту страничку, перестаёшь тыкать мой живот, и мы смотрим мультик. Идёт? — Ну… — Ну-у! Давайте мой Король, соглашайтесь! Такое поощрение редко бывает. Ну давайте! Хватит обижаться! — тонкие женские пальцы быстро заскользили по чуть выпирающим детским рёбрышкам, вызывая заливистый смех. — Не дуйтесь! А то сейчас Вы лопнете, а не я! И королевство останется без своего всеми любимого Короля… — Ну ладно! Ладно! Няня… Няня Софи, хватит, а то я лопну! — извивался Кристофер, грозясь разнести стол ногами и руками в дребезги. — А можно… можно позвать Лилит? — Лилит? Ну, не знаю… Посмотрим, как Вы напишете эту страничку. И ещё при условии, что её отпустят в такой ливень, и если нам разрешат твои родители запустить в дом милую леди. — Но ведь я — Король! — А разве папа не твой Король? — Мой. — А мама не твоя Королева? — Моя. — Ну вот, значит маленькому Королю нужно спросить разрешения у больших Короля и Королевы. Ну или хотя бы у одного из них… Уверена, они не будут против, если ты спросишь! А сейчас, давай допишем эти гадкие строчки…***
За окном стоял такой умопомрачительный грохот, что казалось, будто стёкла трясутся в оконных рамах. Молнии периодически стыдливо рассекали хмурое небо тонкими, ломаными линиями, а гром не желал утихать ни на минуту, с каждым разом громче нарушая только что установившуюся тишину. Скрываться от этого природного концерта дети решили под тёплыми пледами и под боком няни, усевшись где-то в углу комнаты, где телевизор было максимально безопасно смотреть (просмотр телевизора минимально вреден для глаз на расстоянии 3 метров — прим. няни). Бедная Лилит промокла до костей, не смотря на то, что бежать пришлось лишь через сад на заднем дворе дома, но там уже подстерегали «реки» похуже, вперемешку с травой, грязью и ещё чем-то. Кажется, хозяевам потребуется много нервов для восстановления сего прекрасного уголка, которым он когда-то являлся. Смотреть современные детские мультики порой было пыткой для Софи, но она лишний раз убеждалась, что сделала правильный выбор, когда разрывалась между Америкой и Англией. Посмотрев раз американские «юморные», «развлекательные» телешоу можно было убедиться в благополучной деградации этого народа, особенно молодого поколения. Англичане, наверное, замедлились в этом процессе, если вообще до него не дошли. Британский юмор — отдельная страничка в дневнике о жизни Хорсленг, она его просто обожала, хоть порой смысл ну очень древних шуточек, времён королевы Виктории, до неё доходил медленно, а то и вовсе пропадал где-то на полпути к истине. Почему-то Софи как никогда ощущала себя в роли матери. Сидящие под боком Кристофер и Лилит, которые так искренне смеялись над действиями персонажей, так тесно прижались к ней, будто именно рядом с ней самое безопасное, тёплое и уютное место. Тонкие руки нежно обвивали детей, словно родных, и хотелось остановить время, подержать их так ещё немного, а лучше вечность, показывая им этот удивительный, непредсказуемый мир, наблюдая, как они растут физически и морально, стать свидетелем их успеха… Неожиданно в кармане вибрирует телефон. Хорсленг неловко изгибается, чтобы достать его, и смотрит на экран. Подруга. Так поздно? Мультфильм перебивает трель и поэтому брюнетка выходит в коридор, чувствуя, как попадает в объятия прохлады. — Где ты? — отзывается на том конце провода. — М, на работе. И тебе здравствуй… — Ева в больнице. — Не поняла… — сердце бухает словно в пустоте, внутри всё сжимается и продолжает сжиматься, пытаясь уместить всё в комок размером с горошину. — Попала в аварию. Ехала с классом на экскурсию, и какой-то придурок не смог справиться с управлением, его занесло, а за ним из-за этого столкнулись пару машин. В итоге, на четырёх полосной трассе куча из автомобилей, и в этой куче их автобус… — И… и… и что?! Господи, погоди… Что… что вообще происходит?! — голос срывается, тело бьёт озноб, голову будто что-то сжимает, и каждая мысль отзывается острой болью. — Тихо! — Валя сама дрожит и пытается собраться с мыслями, но былое спокойствие и хладнокровие, с которыми она оповестила подругу о подобном ужасе, улетучивается. — Автобус сильно помялся… П-половина детей без сознания, Ева в их числе… — Нет-нет-нет, погоди… погоди, п-пожалуйста… — паника овладевает разумом. Софи начинает метаться из стороны в сторону, руки трясутся, в носу колет и глаза режет солёная вода, но падать на горячую кожу не спешит, может быть даже не собирается. — Что с ней? Что с ней конкретно?! — Я знаю ровно столько, сколько сказала и тебе! Я знаю, что она без сознания… Это… это называется кома? Ладно, ладно… Успокойся, пожалуйста, ты только успокойся! — сбивчиво шепчет девушка, да только поздно — Хорсленг уже утопает в слезах. — Господи, я даже вылететь не могу! Все аэропорты закрыты! — Я только приехала. Пожалуйста, не волнуйся, я буду держать тебя в курсе… Я… я смотрю на неё… — Что?.. К-как она? — дыхание сбилось, и если бы запасы слёзных протоков были бы больше, то весь пол коридора был уже замочен. — Помята, но по сравнению с другими детьми, похожа на спящую красавицу… — подруга решила разрядить обстановку, но в трубке послышался сдавленный стон. Она прямо-таки чувствовала, как у брюнетки сжимается сердце. — Ладно, ладно, ты только не убивайся, прошу тебя. Я здесь, рядом с ней, только не убивай себя, Хорсленг, я же знаю тебя… Всё хорошо, я рядом с ней, я… Софи? Соня?! Софья, мать твою!!! — в трубке слышатся гудки — девушка бросила трубку. — Пожалуйста, не натвори глупостей… Кулаки остервенело впечатываются в стену. Хорсленг чувствует одновременно и силу, и слабость. Вроде бы хочется долбить проклятую стенку всем, чем можно, впиваться в неё зубами и биться чуть ли не головой, а руки и ноги дрожат словно в лихорадке, зубы стучат от страха, голова начинает раскалываться, и Софи просто сползает вниз, глухо рыча. Странно, вроде бы крики подступают к горлу, но закричать не получается, только рычать и сдавленно стонать, впиваясь ногтями в ладони до алых, глубоких следов. Только не выдавать себя. Только не пугать детей. Только не привлекать ещё больше внимания. Брюнетка дрожащей рукой зажимает себе рот, утыкаясь в колени. В животе начинаются странные ощущения, будто в нём начинает крутиться воронка или что-то на подобие… Понять она не успевает, потому что из комнаты с радостным криком выбегают дети, которые потеряли свою няню: — Няня Софи, а Вы… — широкая улыбка исчезает с детского лица, и Лилит глядит на брюнетку так, будто переняла всю ту боль, что поедает Хорсленг изнутри. — Няня? — Кристофер моментально вырастает рядом с брюнеткой, присаживается на корточки и кладёт свою маленькую ладошку на вихрастую макушку своей воспитательницы, медленно проводит ею, пытаясь поднять зажатый в коленках взгляд, но тщетно. Софи не может поднять свои заплаканные глаза на детей. — Няня… — говорят дети в один голос. Этот было так предсказуемо, что дети нежно прильнут к ней, прижмутся щекой к её волосам и крепко-крепко, словно лианы, обхватят своими тонкими ручками, окутывая в детский кокон безмятежности. Но в следующую секунду на её хрупкие плечи опустились мягкие одеяла, которые плотнее прилегали к ней, когда по ним проходилась ладонями Лилит, заправляя каждый край в каждую щёлку, а Кристофер, нежно поцеловав в макушку, начал тянуть няню на себя, заставляя встать. Брюнетка настолько растерялась, что прямо-таки перестала плакать на секунду другую, ведь обычно она заботится о ком-то, а здесь… Дети, взяв Софи за руки с обеих сторон, повели её в комнату, где заботливо усадили в угол, в котором было решено смотреть телевизор, любезно принесённый Ричардом. Стоит девушке плюхнуться на своё место, как Крис тут же куда-то убегает с оглушительным грохотом. Хорсленг пытается понять, что она сейчас чувствует… Видимо, шок всё ещё управляет ей, так как ни единой слезинки не упало с её ресниц, они просто застыли, словно их поставили на паузу. Всё так непривычно, неожиданно… Впервые успокаивали её, а не наоборот. Скользящая девичья рука по её плечу и волосам вызывали какие-то новые эмоции, чувства… Кажется, она чувствует себя жертвой. Ну и пусть! Хочется почувствовать себя в нужных руках, пусть и детских. В дверь врывается Кристофер с маленькой чашкой чая, забавно оттопырив мизинчик, и молниеносно вырастает над Софи, настойчиво тыча этой чашкой ей в руки. Софи бы улыбнулась, но от этих жестов становится так невыносимо грустно и приятно одновременно, что слёзы возобновляют свой поток по лицу, шее и ключицам, и она, поставив чай чуть дальше, благодарно прижимает их к себе, целуя поочередно в макушки детей, а они, словно это жизненно необходимо, тесно обнимают её, пытаясь защитить собой и одеялом от этого ужасного мира. Это становится настолько личным и замечательным, что брюнетка даже забывает боли.***
— Не люблю сотрудников офиса. Они страшные, — смеётся Бенедикт, шурша ещё тёплой упаковкой документов. — Всегда боялся, что попаду в такую же трясину и проведу остаток жизни на ненавистной работе. Ужас. Я сочувствую этим людям… Хорсленг не могла подхватить его позитивную ноту: голова трещала, живот неимоверно крутило точно также, как и желудок. Казалось, она сейчас на стенку полезет от этой давки, но Софи сидела, скрючившись, сжавшись, но не оставляя попыток пригреться в кресле. Взгляд направился на мужчину, что сидит за столом и внимательно читает листы с чёрным мелким шрифтом. Где Вы видели человека, который бы так остро реагировал на нужды и проблемы потусторонних людей? Брюнетка видела его прямо перед собой. Камбербэтч настолько сосредоточен, что ни одна эмоция не проскальзывает на его лице, только глаза шустро бегают из стороны в сторону и неожиданно поднимаются на неё. Смотрят внимательно, изучают каждый изгиб её лица, каждую складочку и морщинку, словно оценивая и сверяя что-то. Сколько женщин способно завестись от этого взгляда? Софи не исключение, да вот только губа закусывается не из-за приятной истомы внизу, а из-за того, что там всё словно сжимается в один жгут и медленно, неприятно разворачивается обратно. — Всё в порядке? Выглядишь… истощённой? — прикладывает пальцы к губам и вновь красноречиво оглядывает её. — Я в порядке, — выдыхает Хорсленг. — Что с документами? — наклоняется вперёд и видит, как Бенедикт неуверенно скользит глазами, взглянув на неё ещё раз, на листок. — Что-то не так? — Ты не заполнила отцовство… в пункте о родителях… — Да. — Но ведь у неё есть отец. — И что? Не заполнив эту графу, я совершила преступление? — Фактически, да, наверное. Они проверяют все данные ребёнка, и если по одним документам отец у неё есть, а по другим нет, то будут большие проблемы. Почему ты не заполнила? — Потому что не захотела. — Софи, ты же ведь понимаешь… — Потому что я не хочу и не могу писать имя собственного отца в графе папаши родной дочери! Тем более, в таких, — выкрикивает девушка, перебивая любовника на полуслове. — П-прости? — Бенедикт более чем обескуражен. Кажется, брови сейчас станут единым целым с волосами на голове, а очки окончательно съедут с кончика носа и встретятся с полом. — Что слышал. Да, мой отец — папаша моего ребёнка. Если тебе станет легче, то он также не указан в свидетельстве о рождении Евы, а числюсь я, как мать-одиночка. Доволен, мистер Я-люблю-докапываться-до-правды-Камбербэтч? — Прости, — шокирующая правда выбивает его из колеи. Он смотрит на девушку, и в голове моментально возникают картинки той ночи, когда этот… ублюдок трахает её, изливая своё семя в собственную дочь, наверняка не думая о последствиях в виде Евы. При мысли, что этот человек прикасался к ней, находился в ней также, как и он сам, внутри разливается такое отвращение, что этого бы хватило, чтобы наполнить им дом от подвала до крыши. — Почему ты сегодня плакала? — решает перевести тему Камбербэтч, понимая, если продолжить этот разговор, то ситуация только усугубится. — С чего ты взял? — Софи уже пожалела, что всё-таки раскрыла этот секрет, который носила в себе годами. Единственное, что хочется, это выпрыгнуть в окно, унося с собой позор. — Кристофер сказал. Что случилось? — Хочешь узнать правду? Ещё одну? — После того, что ты мне сказала, всё остальное, по сравнению с этим, пустяки… — Бенедикт потирает лицо руками, до сих пор пребывая в шоке, но всё пытается взять себя в руки. Он должен успокоиться. Он должен быть спокоен. — Я так не думаю… — шепчет Хорсленг. Из глаз неожиданно прыснули слёзы, будто на одном из порогов убрали камень, преграждающий ход водопаду, и брюнетка сгибается пополам, хрипя из последних сил: — Пожалуйста, отвези меня в больницу… — Господи! — Камбербэтч буквально сносит стол, ловя любовницу на краю кресла. — Господи… Стой… с… — мимолётный взгляд на брюнетку и на её место, и паника моментально завладевает разумом, позволяя лишь, что есть сил, крикнуть в сторону дверей: — Софи!***
В госпитале было очень светло. Светло настолько, что в глазах рябило, а по вискам будто проходились лезвиями. Бенедикта до сих пор трясло. При мысли, что он может потерять любимую женщину и своего ребёнка, его бросало в могильный холодок. Подобные заведения не привлекали его: огромные белые коридоры, запах медикаментов, вечно успокаивающие прикосновения докторов, словно он сейчас разнесёт всех и вся, писк аппаратов и вид капельниц — всё будто напоминало о том, что ему осталось не долго. Хантер нежно гладила его по плечу, шепча оптимистичные фразы на ухо, целуя в высокий лоб, покрывшийся испариной, и он был чертовски благодарен ей за это. Она просто сидела с ним рядом и ждала, как и подобает жене. Больше всего он был ей признателен за то, что не слышал от неё глупых вопросов и упрёков, типичных для ревнивых вторых половинок, Софи постаралась войти в его положение, или в крайнем случае — молчала. Камбербэтч всегда считал её умной, поэтому и взял в жёны. Холодную, самоуверенную, экстравагантную, острую на язык и умную. Может быть, именно поэтому они всё ещё вместе? Не только из-за сына… — Я принесу чего-нибудь выпить, — шепчет женщина и отходит, нарушая тишину шарканьем кед о пол. Бенедикт остаётся один на один с собой. Перед глазами сразу всплывают те следы крови, что были на кресле и на платье Софи. Мужчина рвано выдыхает, прикрывая трясущимися ладонями глаза, и пытается сделать дыхательную гимнастику. Жди. Просто жди. Ещё немного. Слышится звук открывающейся двери. Неужели?! Камбербэтч оборачивается на звук, но, увы, это всего лишь медсестра выплыла из соседней палаты, бесшумно шествуя по коридору с каким-то аппаратом. Мужчина вновь утыкается в ладони, стараясь отгородиться от этого места, уйдя в свои мысли и посидев там чуток, чтобы привести себя в порядок. Неожиданно чья-то рука мягко ложится на плечо, Бенедикт поднимает голову и видит одного из докторов, что увозили куда-то брюнетку. Он хотел уже открыть рот, но человек в белом халате прервал его, отвечая на немой вопрос. — Угроза выкидыша миновала. Мы сделали всё, что смогли, и это окупилось. Можете зайти к ней, — еле заметно улыбается доктор, хлопая по плечу, — я буду на стойке регистрации. Камбербэтч, не теряя ни минуты, подскакивает с места и влетает в палату, но останавливается, взглянув на автоматическую койку с кучей трубок и проводов, где лежит Хорсленг. Он медленно подходит к ней, оглядывая и замечая, что она выглядит намного лучше, чем раньше, не смотря на то, что происходило недавно, за этими дверьми. Софи лежит с закрытыми глазами, мерно дыша, периодически дёргая бровью. Такая… умиротворённая, беспечная, настоящая… Бенедикт прикасается кончиками пальцев к её руке, аккуратно ведя ими к тонкому запястью и останавливаясь в узкой ладони. — Удивительно, как переплетаются судьбы… — хрипло отзывается брюнетка, смотря на него полуоткрытыми глазами. Мужчина придвигается ближе к ней, опираясь на койку, и кладёт ладонь на растрёпанные волосы на макушке няни, внимательно смотрит, впитывая каждое её слово. — Моя дочь в больнице, я в больнице, и наш с тобой ребёнок тоже, вместе со мной, в больнице… Горе-мамаша… — горько усмехается Софи, отворачиваясь. — Тш-ш-ш… — смахивает её слёзы, шепчет Бенедикт. — Пожалуйста, не надо, не плачь. Не волнуйся, пожалуйста… Ещё одного такого зрелища я не выдержу, — наклоняется и нежно целует в пересохшие губы брюнетки. — Сильно напугался? — тихо смеётся она в ответ. — Чуть сам не родил… — отвечает он, качая головой и вызывая любимый смех. — Скажи мне, только честно, прошу… — Хорсленг сжимает его руку, поднося к губам, — ты до сих пор любишь меня, не смотря на то, что я родила свою дочь от родного отца? — слёзы вновь наворачиваются на глаза. — Я готов на коленях перед тобой стоять только потому, что ты её родила, носишь моего ребёнка и терпишь всё это… — Я люблю тебя. — И я тебя, — тихо, шёпотом, только для них двоих, глаза в глаза, и нежный трепетный поцелуй полный любви. Они будут вместе. Во что бы то ни стало. А если нет, они останутся верны друг другу. Навсегда.***
Бумажные стаканчики, полные горячего какао, неприятно обжигали руки и норовили выпасть из них, но Хантер сжимала их, что есть мочи, не заботясь о том, что рано или поздно они выльются на неё. Лицезреть подобную картину было неприятно, но ожидаемо: Бенедикт упоённо целовал прошмандовку с улицы, которую все ласково именовали няней. К тому же, имеющей внебрачную дочь.. Вы только посмотрите, как он её целует! Нежно, трепетно, любя, не желая отрываться ни на минуту… Так Камбербэтч целовал её, когда они ещё не были в браке, когда между ними было то чувство окрылённости… Скупая слеза катится по румяной щеке женщины. Раньше всё это принадлежало ей… Она была эпицентром его вселенной. Как она скучает по былым временам. Всё бы отдала, чтобы вновь почувствовать его тёплые ладони на своих плечах, нежные поцелуи на губах и коже, ловить его восхищённый взгляд на себе, как когда-то, а не довольствоваться фальшивой страстью, любовью и ласками, которые достаются ей по причине «брачного договора», ведь она его жена и мать его ребёнка… Он никогда её больше не полюбит как женщину. Только жена. Только мать. Нет, она не будет врываться в палату и устраивать скандал, не вывернет на брюнетку кипящий какао, не надаёт своему «мужу» пощёчин. Софи просто постоит так, ещё немного, глядя на них через щели меж жалюзи, понаблюдает за тем, что когда-то имела, что когда-то принадлежало ей, и уйдёт, поставив два остывших стаканчика на одинокую серую лавочку подле двери, смахнув слёзы. Она умная — ей об этом говорили. Она умная женщина. Умничка.