Царь жив

Пока письмо переходило от гонца к гонцу, как передают во время праздника зажженный от храмового огня факел, Гефестион успел пережить медленную пытку. Ветвящиеся узоры возможностей гибли и засыхали, как цветы для гербария Аристотеля. Гефестиона знобило; он чувствовал, что теряет остатки тепла из детства. Того тепла, которое еще в Миезе Александр брал у ласкового греческого солнца и через поцелуи поил своего Патрокла, до краев наполняя золотистым сиянием. Это тепло истаивало, меркло в копоти сожженных городов, все еще спасало его на ледяных перевалах Гинду-Куша — но теперь последние искры гасли, без остатка растворяясь в зеленоватом речном тумане. Когда же весть о ранении – но не смерти! – царя наконец дошла, Гефестион один из немногих поверил сразу и до конца. Воины — от простых щитоносцев до таксиархов(5) — ходили хмурые и настороженные. Хилиарх слышал, как один из гипаспистов разговаривал с товарищем. Сейчас они все были похожи — отросшие волосы, больная от индийской влаги кожа. — Они врут, успокаивают нас, — говорил бородатый фракиец. — Это уловка, чтобы мы не бунтовали, пока нового царя не выберут, вот только кого? Фракиец точил меч, за знакомым занятием прячась от перемен, скомкавших и сломавших все привычное. Гефестион почувствовал, как страх нежно обнимает его за плечи, леденит спину. Воины лишились того, кто вел их, и предавались горю. Однако они скоро сообразят, что их завели далеко, а вести обратно – некому. «Разве родители так поступают с детьми?» — вот что они станут думать. И тогда станут проклинать его. Его безрассудство и глупую смерть. Они будут выть здесь на камнях о далекой солнечной Греции, о родных камнях Македонии — и проклянут того, кто завел из в Индию. И теми же камнями забросают всех, кого сочтут виноватыми. Гефестиону, не кому-либо другому, предстояло вести на запад самую большую в мире армию, ведь именно его Александр оставил за главного. Но пока – армия скорбела. *** Узнав о том, что его письмо никого не убедило, царь велел по реке отвезти себя в лагерь Гефестиона. *** Все собрались на берегу — островки сплоченных греков и македонцев среди пестрого моря персов с крапинками отрядов недавно навербованных индов, согдов, арахозцев и прочих племен без числа и счета. Гефестион, Кассандр и Неарх как могли, построили их в относительном порядке. Гефестион велел двум верным ему юношам стоять наготове с носилками. В письме таких распоряжений не было, но сын Лага(6) мог рассчитывать на предусмотрительность Гефестиона. Днем раньше Гефестион заставил Багоаса приготовить палатку для Александра (словно перс и так каждый день не поправлял там каждую мелочь, как в храме, ждущем возвращения своего бога). Он набрался смелости спросить, насколько тяжела рана Искандера. «Многие думали, что он погиб», — ответил Гефестион. Он сам дорого дал бы, чтобы узнать больше. *** Вместо приветственных кличей корабль царя был встречен горестным воем. Александр, с установленного на носу пентеры(7) ложа, вопросительно посмотрел на Птолемея-Сотера(8). — Они все еще считают тебя мертвым, — покачал головой Птолемей. — Я велю убрать палатку? Покажись, царь, чтобы все видели: мы везем не мертвое тело, а живого владыку Македонии, Греции, Азии и Индии! Прикрыв глаза — теперь, без защиты полога, солнце слепило его — Александр поднял вверх руку с кольцом Гефестиона. Раздалось два или три выкрика «Смотрите!» — и пало молчание. Был слышен только плеск весел и приказания кормчих на лодках. Словно и не было огромной людской массы на берегу. Армия смотрела на корабль, затаив дыхание, пока тот не причалил к берегу. Лишь тогда тишину разорвало скрывавшееся под ее тканью волнение, и громогласное «Царь жив!» грянуло на разных языках. — Раньше я убеждал их, что на смерть и славу их ведет сын бога, — сказал Птолемею Александр, — а теперь им давно плевать, кто я. Приходится доказывать, что я вообще существую. Птолемей сжал его ладонь, мечтая — но не умея — поделиться с побратимом(9) жизненной силой. С пентеры бросили сходни, воины Гефестиона подоспели с носилками. Александр, опираясь на Сотера, поднялся на ноги, вызвав на берегу новый приступ обожания. Многие плакали; другие повторяли: «Он жив!» тем же дрожащим шепотом, каким несколько дней назад передавали: «Он мертв!» Увидев носилки, Александр пошатнулся и вцепился в плечо Птолемея. Оскорбление, брошенное на пиру много лет назад, ударило теперь по нему самому: «…И этот человек собирается вести вас… из Азии домой? Он не в силах перебраться от ложа к ложу…» Побледневший Александр простер руку в приветственном жесте и крикнул: — Коня! Пока конюший вел к берегу высокого рыже-гнедого жеребца, Александр, как золотой идол, стоял перед теми, для кого был воскресшей надеждой, поводырем, божеством. Или — смертельным врагом. Он скользнул взглядом по лицам, никого не узнавая: мешало слепящее солнце. Не различая лиц, он все же чувствовал, знал наверняка, что Гефестион, Багоас, Неарх – все они в этой толпе. Александр сам спустился по сходням, собранный и настороженный Птолемей — сразу за ним, готовый поддержать и защитить, если что-то пойдет не так. Конюший заставил жеребца преклонить колени, и Птолемей подсадил царя. Гнедой выпрямился, вознося Александра над головами собравшихся. Он шагом тронулся через толпу, и она неохотно, но покорно расступалась. Крики «Царь жив!» стали громче; к нему тянули руки, его хотели коснуться; старшие македонцы — подойти и благословить, чтобы не смел больше так пугать их, как в детстве пугал Олимпию, без спроса отлучаясь в лес и возвращаясь только к полуночи, потому что их с Гефестионом сморило на солнце и они спали на душистой траве, пока холод не будил их. «Царь жив», — передавали вглубь толпы, где не было видно происходящего на берегу. Находившиеся в лагере аргироаспиды(10) выстроились в два ряда, сомкнув щиты, чтобы Александр мог спокойно проехать. Гефестион пытался руководить ликующей толпой, находясь в самой ее гуще. Это он послал щитоносцев выстроить коридор. Как бы ему ни хотелось подойти к Александру и взять под уздцы его коня (на правах хилиарха; никто бы не помешал) — он понимал, что не имеет права отобрать Александра у тех, кто живет и умирает за него; не имеет права отгородить его ото всех одним уже своим присутствием. Поэтому Гефестион стоял поодаль и ограничился тем, что защитил Александра двумя линиями ветеранов из пешей агемы. Почти у самой палатки царь точным движением бедер и голеней остановил гнедого жеребца и слез наземь, держась за длинную конскую гриву. Гефестион мысленно поблагодарил Птолемея, не отходившего от царя ни на шаг. Видя своего царя живым и так близко, многие подходили к нему, притрагивались к краям одежды и говорили, что не поверили в закат своего солнца. Благодарили и Сотера — Птолемея. Гефестион поискал глазами Певкеста или Леонната – настоящих спасителей царя. Белокурых голов телохранителей нигде не было; должно быть, они остались в захваченной крепости долечивать раны. Зато вместе с Александром прибыл Пердикка. Гефестион снова перевел взгляд на Александра — бледного, с покрасневшими веками, но живого — живого! — и все такого же неизлечимо гордого в отравленном хитоне величия. Птолемей тоже видел, что царь с трудом держится на ногах. Он закинул руку Александра себе на плечо и медленно довел его до палатки, а потом оба скрылись внутри. Гефестион знаком сложенных пальцев велел щитоносцам рассеять толпу. Две шеренги, которые до этого образовывали коридор, четко развернулись в разные стороны и стали медленно оттеснять братьев по оружию. Убедившись, что все подчинились мирно, Гефестион наконец стал пробираться к Александру. У палатки уже собрались этеры — то ли охраняя, то ли не решаясь войти. Два царских стражника с каменными лицами охраняли вход. Гефестион приветственно кивнул Пердикке, холодно взглянул на Кассандра. «На пару слов», — шепнул Пердикка, когда Гефестион подошел ближе. Хилиарх сжал зубы от досады, но отошел вместе с Пердиккой на несколько шагов и заговорил первым, надеясь быстрее отвязаться и идти к Александру: — Ты спас Александра. — Синий сполох-взгляд ушел в землю, как молния. — Мне сказали, ты вытащил стрелу, когда все так боялись его смерти, что ни у кого не хватило смелости помочь ему выжить. — Красивые слова, Гефестион, — Пердикка усмехнулся в бороду. — Но только слова. Гефестион непонимающе посмотрел на него. — А чего ты хочешь, Пердикка? — Я люблю царя. По-своему люблю, не так, как ты, Гефестион. Мне до тебя далеко, — с легкой издевкой ответил полководец, глядя через плечо Гефестиона на царскую палатку. Этеры уже по очереди заходили к Александру. — Я вытащил стрелу, потому что иначе он умер бы. — Так на твоем месте должен был поступить каждый. — Верно. Но почему-то лекари пытались унять дрожащие руки, а любимые персы нашего царя стояли столбами. Но ты прав, Гефестион: зря я хвастаюсь. На войне раненым помогают. Но Леоннат, настоящий спаситель, забыл, что быть телохранителем — значит стать тенью, невидимым щитом. Когда сломалась лестница, на стене осталось четверо: Александр, Абрей, Певкест и Леоннат. Абрей пал первым, но сейчас Леоннат о нем и думать забыл. Леоннат спас царя, закрыв щитом, и рассчитывает на всеобщую любовь и щедрые награды. Он не понимает, что сам губит свое влияние. На Птолемея он уже в смертельной обиде: как же так, Сотером называют не Леонната, а сына Лага! — И чего ты ждешь от меня? — нахмурился Гефестион. — Чтоб ты поумерил свои амбиции. Как и Леоннат, ты не каменная стена, за которой царя никто и ничто не достанет. В данный момент ты развалина. Это был удар в спину. От Пердикки — одного из немногих друзей. — Я остался в лагере по приказу царя, — попытался объяснить хилиарх, — но мог бы идти с вами… — Ты был здесь, когда он лез к маллам. Как сумасшедший — самым первым, даже щитоносцев не хотел дожидаться. Гефестион отшатнулся, словно от пощечины. — Как ты смеешь? Что с тобой, Пердикка? Думаешь, я рад торчать в лагере, когда ему грозит опасность? Кассандр тоже был здесь! Разве я… — Великий Зевс! — усмехнулся Пердикка. — Каким занудой ты стал, Гефестион. Думаешь, на тебе свет клином сошелся, все на свой счет относишь теперь? До чего же ты, наверное, надоел Александру, если он уже смерти ищет в безвестных боях… Лицо Гефестиона в один миг словно заиндевело, и глаза цвета голубого льда не обещали Пердикке ничего — ни плохого, ни хорошего. — Иди, Пердикка. И не тревожься за мои амбиции. Твои все равно вне конкуренции. Пердикка резко шагнул к нему, но Гефестион перехватил его руку и сощурился, сосредотачивая на нем яростный взгляд, как жгучий солнечный луч в увеличительном стекле. — Не у палатки же раненого царя устраивать грызню! Остынь, Пердикка. Если молва не назвала тебя Сотером, то она не забудет Пердикку — талантливого полководца, верного соратника Александра Великого. Казна тебя не забудет также. Я за этим прослежу. Мстительное выражение на лице Пердикки угасло. Он вырвал руку из ослабшей хватки Гефестиона и отошел к стоявшему поодаль Кратеру, ехидно усмехнувшемуся в спину Гефестиону. Больше никто не смел его задерживать. Оттолкнув с дороги плачущего Багоаса, Гефестион вошел под полог палатки. Внутри не было никого, кроме самого царя. То ли этеры успели поприветствовать его, то ли вспомнили о совести и дали царю отдых. Гефестион ожидал упреков за то, что пришел последним, но Александр не произнес ни слова. Он спал. Гефестион опустился на колени у его ложа — не в жесте преклонения, а просто так было удобней проверить дыхание спящего, прикоснуться лбом к его ладони. «Возьми все мои силы», — прошептал Гефестион, не подозревая, что те же самые слова много лет назад говорила сыну царица Олимпиада. — «И возьми меня с собой, если их не хватит». *** …Багоас стоял у входа, рассеянно разглядывая бахрому на занавеси. Слезы текли по гладким, как у девушки, щекам. Слезы радости: Искандер жив. Слезы горя: Искандер страдает. Пердикка сочувственно посмотрел на юношу, оставшегося не у дел. Еще до заката Гефестион вышел сказать, что Александр спит, и вернулся к царю. Багоас пытался набраться смелости и войти за Гефестионом, но страх огорчить царя был сильнее. Если надо, он позовет. Когда Пердикка снова проходил мимо, завершая обход, перса у палатки уже не было. Он стоял на коленях напротив Гефестиона у ложа Александра. Горе не сблизило их, счастье — тоже. Это Александр пожелал видеть обоих после того, как Гефестион, пытаясь быть ироничным, рассказал, как Багоас пришел вынимать его из петли или снимать с меча — что уж он там ожидал застать. — Он не мог дать мне уйти и успокоиться, Александре. Хотел, чтобы я жил, медленно умирая без тебя. — Он заботился о тебе, — с большими паузами между словами ответил Александр, — и обо всех, кого моя гибель увлечет в Аид. А ты только о себе думал, Гефестион. Второй раз за день обвиненный в гордыне, Гефестион возмутился: — Я думал о тебе, Александр. Что такое я, если… — Успокойся, — тихо произнес Александр, обрывая пылкую речь македонца, — Я и есть ты. А сейчас позови Багоаса. …И теперь двое несли караул у его ложа: персидский юноша из гарема Дария и взрослый мужчина из суровой Македонии; трофей и кольцедаритель(11); любовник и любимый, Багоас и Гефестион, — и были ли они равны в этот момент, не знал и сам Александр. Его сон охраняли двое любящих, первый из которых был с Александром на одном ложе, а второй — на одном пути, от начала и до конца.