Ментальное пространство человека отражает не реальность,
а его представления о реальности.
Анейрин Лавгуд, " Окклюменция — искусство и философия», 1507 г.
Было холодно и пусто. Я брела сквозь туман, а под ногами чавкала раскисшая глина. Цеплялась за ноги, как опостылевший любовник, просачивалась мерзко сквозь пальцы… Пальцы? С какой стати я выперлась в такую погоду и без обуви? Совсем ума лишилась на старости лет? Да нет, вот же они — ботинки! Старые верные друзья, стоптанные настолько, что на ноге сидят как влитые, даже без портянок, как оно положено. Но я же чувствовала… Нет, наверняка просто промочила ноги, все ж полстраны автостопом в этих берцах прошла, прохудились! Почему-то, вспомнить точное ощущение никак не удавалось. Казалось бы, вот только что же было, но… Нет, не было. Не было? Нет, конечно, не было. Не такая же я дура, чтобы босиком в предзимье бродить. Просто показалось… Нет, даже не показалось, просто как представила, что в такую грязь босой ногой встану, так всю и передернуло! Издержки богатой фантазии: сама вообразила — сама проблевалась, ха!.. Неправильно. Что-то здесь катастрофически неправильно! Но даже думать — а что? — тяжело. В голове такая же муть, как вокруг, будто туман в уши натек вместо мозгов. И туман этот тоже какой-то неправильный! Не белесый и слоистый, как это обычно бывает в предрассветных сумерках, а будто бы сразу всех оттенков серого и такой плотный, что я подола собственного платья разглядеть не могу. Словно серый хлопок — продолжение серой пелены кругом. Наперекор своим же дурацким мыслям я остановилась и демонстративно подобрала юбку. Длиннющую — мама не горюй — я такой отродясь не носила. Полную охапку ткани набрала прежде, чем смогла нижний шов разглядеть. Шов как шов, и никакой тебе бесовщины: ткань — отдельно, туман — отдельно. Только все равно что-то здесь категорически неправильно. Еще тишина эта клятая, хоть матом ори. Просто чтобы понять — эта грязно-серая муть все же не лишила меня ни голоса, ни разума. Впрочем, зачем сразу матом? — Ло-шад-ка-а!!! Казалось бы, при чем тут лошадь?.. Крутится что-то в голове, почему-то смешно это должно быть… Клятый туман! Странно, что я совсем не боялась: было холодно и тоскливо, но страха — страха — не было. И это при том, что я совершенно не знала, как здесь оказалась, не помнила, откуда и зачем пришла, не представляла, куда идти. Просто шла, потому что остановиться — означало сдаться. — Проведи меня через туман, сквозь эту небыль… — пришли вдруг на ум строки. Вот туда же, имени своего не помню, но как песенку спеть — так первая! — На меня как белый океан упало небо… Отчего-то казалось, что песням здесь, где бы это ни было, не место. Будто я тем самым нарушаю некие неписаные правила приличия, как… Как!.. Не приходит что-то на ум ничего. Ну, значит, не так уж и важно! — Сходят дни лавинами с ума, впадая в кому… Я сама тут скоро с ума сойду. В этом гиблом месте то ли вовсе нет времени, то ли оно застыло. — Проведи меня через туман!.. К родному дому… Пришла. Не знаю куда, но пришла. На дом родной это было похоже мало, пусть я и не могла сейчас вспомнить, как тот должен выглядеть. Вообще, вокруг будто бы ничего не изменилось — все та же чавкающая грязь под ногами, все та же непроглядная сизая муть вокруг. Ни единого силуэта даже намеком не мелькнуло, но что-то внутри держало крепко на месте, сжало в горсть подбрюшье. Здесь. Прямо тут, ни шагу вперед. Что-то выбивается из общей неправильности, что-то особенно неуместное, что-то… Звук! В этой треклятой неправдоподобной тишине не было звуков, кроме тех, что издавала я сама, но вот же он! Я слышала! Замерла, прислушиваясь — повторится ли? Тишина. Не могли же у меня слуховые галлюцинации начаться уже? Рановато. Тишина. Опять тишина. Все еще тишина… Нет! Вот! Сдавленный, приглушенный, едва слышный звук, похожий на кошачье мяуканье. Что здесь делает кошка?! Не важно, сперва надо понять, откуда именно исходит звук, а там уже разберемся. Вдвоем эту небыль так и так осваивать приятней будет. Кошка — это, какой-никакой, а собеседник. Не все же мне в пустоту песни горланить? Ну же, котенька, голос! Я вся обратилась в слух, даже дышать опасалась — вдруг пропущу. Перспектива компании отзывалась во мне неуместной в здешней мути-жути эйфорией. Снова! Не разберу, откуда исходит, но вот же оно, даже громче — приглушенное, будто из закрытой коробки или из-за стены доносится, но вполне узнаваемое… Нет, не мяуканье. Крик боли. Детский крик боли. Необходимость действовать хлестнула по нервам плетью, но куда бежать?! Я метнулась было вперёд, замерла на середине броска, развернулась на пятках и припала к земле. Нет времени метаться как безголовая курица, думай! Откуда крик?! Нет, не разберешь. Меняем тактику! Звук приглушен, доносится из-за преграды. Стена? Значит должна быть дверь! Ищем! Как? Туман будто бы сгустился, и так непроглядный, он превратился в однородный кисель, в котором разглядеть дальше вытянутой руки ничего невозможно. На звук идти — не выйдет, на зрение полагаться — тоже не канает, что остается? На ощупь. Как говорится, был бы лоб, а стена найдется. А чтобы она нашлась побыстрее — поступим умно. Хотя, со стороны моя беготня по спирали, должно быть, выглядела прямо наоборот. Особенно с растопыренными в стороны руками. Есть попадание! Кончики длинных ногтей на левой руке царапнули что-то твердое, шероховатое. Я резко затормозила, разворачиваясь и скользя по грязи. Инерция впечатала лицом в сырой камень так, что из глаз искры посыпались. Хорошо, хорошо. Стена есть, теперь надо найти вход! Хм, мне кажется, или… Да нет, не кажется! Проморгавшись, я обнаружила, что туман значительно поредел. Вместо привычного уже полуметра, получалось разглядеть каменную кладку на высоте в два своих роста. Это мало помогло, серая стена сливалась с серым же маревом, заменявшим небо, но все же. Стоило раньше головой удариться, что ли? Так, в сторону трёп. Куда теперь? Я прислушалась, молясь про себя. Лишь бы не опоздать, лишь бы не ошибиться! Жажда действий кипела под кожей, жужжала в напряженных мышцах, подталкивала вперед. Только понимание, что неправильное направление — это потеря времени, которого и так может не быть, держало меня в узде, как норовистого коня. В отсутствие удил, приходилось жевать щеки. Оно! Слева? Да, слева, вперед! Короткие вскрики боли стали слышны лучше, и хотя каждый проходился ножом по сердцу, это радовало. Как и узнаваемый шум борьбы, который я наконец смогла уловить. Значит, время еще есть! Наконец, текстура склизкого камня под рукой сменилась древесиной. На бегу я едва не проглядела дверь, уже отвыкнув полагаться на зрение. Дверь была небольшая, но добротная, из твердой лакированной древесины и — запертая на ключ. Чужая дверь. Чужая дверь, в которую мне хода нет! Эта мысль показалась чужеродной, неправильной, но правдивой. Без ключа я внутрь не попаду, а откуда его возьмешь? Прижавшись одним ухом к замочной скважине, я заткнула другое и зажмурилась. Спустя мгновение из-за двери донесся характерный глухой звук падения. За ним последовали сдавленные всхлипывания и паническое шарканье, словно малыш пытался отползти от угрозы. Нет! Не может быть, чтобы все было напрасно! Неужели я так и буду стоять здесь, бездействуя, пока последний крик не стихнет? Ни за что! Я отступила, судорожно обшаривая дверь в поисках трещины, подгнившей доски, рассохшегося угла. Любое слабое место, на которое можно надавить, сломать, расковырять, в конце концов! Разбежавшись и прижав руку к груди, я врезалась плечом немного правее замка. Дверь дрогнула. Я тоже. Разбежалась. Еще раз! И еще. И еще. И снова, пока пульсирующую боль в плече больше не удавалось игнорировать. Ноги подкашивались, руки дрожали. Правая — отнималась. По щекам стекали пот и злые слезы. Осознание своего бессилия перед лицом очевидной необходимости вызывало такую кислотную ярость… Знакомую. Обыденную. Привычную. Как обухом по голове, пришло вдруг на ум имя. Сильное имя, правильное. Родное. Мое?.. Да. Да, мое! Яра тяжело осела на землю на подкашивающихся ногах. Юбка тут же промокла препротивнейше. Когда она соберется с силами и встанет вновь, грязный подол станет неподъемным со всем слоем налипшей глины. Будто мало того, что с ним как нормальный человек шагать невозможно, только степенно плыть лебедем. Не говоря уже про бегать… С каких пор вообще она носит такое жалкое подобие одежды? Ни тепла, ни удобства, ни красоты даже — хламида мышиного цвета. И, что важней, с каких пор ее останавливает отсутствие ключей?.. Нет, Яра — это вам, конечно, не Мила, но своя доля «проникновения со взломом» ей выпала, и отвратительный ремонт в школьном здании не давал заржаветь навыкам. Дверь чужая?! Ходу нет?! Да как бы ни так! Нет хода — сделаем! Было бы чем, любая мало-мальская проволочка сойдет, дверь тут крепкая, а вот замок — допотопный, дела на два щелчка! Ну же, что-нибудь?.. Напряженно перебирая в уме варианты, Яра по привычке закопалась грязными пальцами в волосы. Странно, что они еще не растрепались от всей беготни. Она такую гриву носила только в далекой юности. Никогда не забудет, какой морокой было удержать их в каком-то подобии прически. В первую очередь, поэтому и решила побриться — от обилия шпилек и невидимок уже к середине дня голова болела адски. Невидимки. Точно! Где-то в этом стоге сена они должны быть, иначе Яра уже давно распсиховалась бы от лезущих в глаза и рот прядей, тем более, в такой-то сырости. Суматошно копаясь во взъерошенной шевелюре, словно дама эпохи рококо, нашедшая в парике целую мышиную семью, Яра вскочила на ноги с новыми силами. Есть! Без жалости выдернув две, она тут же принялась крутить их и гнуть. Жизнь не была добра к Яре, и ее ноющее от короткого марш-броска тело тому свидетельство. Изношенные суставы скрипели, окоченевшие пальцы отказывались подчиняться, но мастерство таки не пропьешь, и через пару долгих мгновений в покрасневших от холода руках лежали две простенькие кустарные отмычки. Драгоценные в своей необходимости. Дальнейшее было делом техники, не более. Замок даже особо не сопротивлялся, если только приличий ради. Яра позволила себе короткий вздох облегчения, услышав заветный щелчок. Если бы одна из невидимок сломалась и застряла в замке — задача значительно усложнилась бы. Но все хорошо, что хорошо кончается. Конечно, на трети пути ржавые петли ожидаемо приказали долго жить и дверь застряла намертво, но, поблагодарив матушку-природу за скупость на женственные формы, ей удалось протиснуться внутрь. По наитию захлопывая дверь, Яра мыслями уже неслась вперед, петляя по каменным кишкам замка… Замка? Не важно, да хоть Собор Василия Блаженного, сначала ребенок — потом туризм. Кстати, что-то его не слышно. Неужели?.. Нет, о слава всем богам, нет, еще не поздно. Камень жадно глотал тихие сдавленные всхлипывания, разносил эхом по пустому замку, путая след. Странно, с улицы казалось, что он вот прямо тут, за дверью… Ну да мало ли какую шутку сыграла акустика. Главный вопрос: куда теперь кидаться? Старые замки строились для обороны, а не красоты. Не выйдет просто положиться на русское авось — гарантированно заблудишься. — Женский туалет на третьем этаже, — пришло вдруг на ум. Подозрительно конкретная догадка, но Яра не зашла бы так далеко, игнорируя свою интуицию. Хорошо, третий этаж — так третий, туалет — так туалет. Остался вопрос, как туда добраться? Ну, двигаться такое же хорошее начало, как любое другое. Не то, чтобы здесь были какие-то варианты. От самой двери так ни одной развилки на пути не встретилось, сколько бы она ни бежала. Планировать на пару шагов вперед — полезная привычка. И, как и многие другие подобные, несвойственная Яре. У нее всегда лучше выходило решать проблемы по мере поступления. Возраст и опыт сгладили углы, но в глубине души Яра так и осталась уличным бойцом. Тем более что, беспокоясь наперед, она всегда только зря трепала себе нервы. По итогу ситуация либо вовсе не стоила таких переживаний, либо у нее просто не оставалось моральных сил действительно что-то сделать с проблемой. Так что философия «будет день — будет пища» стала для Ярославы верным спутником жизни. В этот раз такой подход оправдал себя как никогда. Начни Яра загодя накручивать себя на выбор между правой развилкой и левой — сейчас имела бы на руках полноценную истерику. Потому что вариантов «направо» или «налево» не было. В Российской Империи, да и не только в ней, при строительстве дворцов зодчие любили создавать длинные сквозные ряды связанных друг с другом комнат и залов. Такой горизонтальный ряд зовется анфиладой. А как на счет вертикального? Как назвать бездну, чисто символически притворяющуюся лестничным пролетом? Гигантский колодец со множеством этажей, связанных хаотично перемещающимися лестницами? Первые пару секунд Яра не то, что подходящего понятия, — она вообще ни единого слова вспомнить не могла, даже нецензурного. «Контакт с сервером потерян, пожалуйста, проверьте подключение к сети.» Догадка про третий этаж больше не казалась хоть сколько-нибудь конкретной. Да как тут поймешь: где третий этаж, а где пятый — если отсюда даже первого не разглядеть?! И вообще, может там ещё цокольный надо считать, или какой-нибудь минусовой! Так, нет, Яра, тихо, не ярись. Тебе нужна ясная голова. В своей отчаянной гонке со временем она не заметила какого-то значительного уклона или подъема, так что, по логике вещей, этот этаж и должен считаться первым, верно? Яра же с улицы вошла. Хотя эта виляющая кишка коридора за полноценный этаж вряд ли сойдет, разве что какой-нибудь цокольный. Да и мало ли, может этот замок прямо в холм вмурован, и Яра вошла через черный ход на вершине, а главный вход — на условный первый этаж — с противоположной стороны у подножия. Тем не менее! Гадать так можно часами, делать-то что?! Итак, есть два варианта — вверх и вниз. Чтобы сэкономить время и не тешиться пустыми надеждами, примем за аксиому, что она неизбежно ошибется. Какую ошибку легче и быстрее исправить? Если предположить, что дверь «на уровне земли» ведет на первый этаж, то ей нужно просто подняться еще на два. Если этот коридорчик за этаж не считается, но отсчет все же идет «по линии горизонта», то на три. Если условно «первым» таки считается самый-самый первый этаж, то ей нужно бежать вниз и вниз до дна, а там уже разбираться. Самым рациональным тогда будет двигаться сверху вниз и отбрасывать варианты по мере доказательства. Значит, сейчас на три вверх, быстро тот этаж обшарить, потом спуститься на один ниже и надеяться на лучшее. Потому что если Яре придется спускаться по всем этим лестницам до самого дна, малыш так помощи и не дождётся — она скопытится на полдороги. То, что у нее все еще не подкашиваются ноги — чудо адреналинового прихода, не иначе. Все эти вычисления Яра делала уже, что называется, «на ходу». Лестницы словно сами стелились под ноги, состыковываясь с межэтажными площадками ровно в ту секунду, как Яра на них ступала. Взбегать по движущимся лестницам, не имея даже перил, чтобы ухватиться, было самым сложным вызовом ее координации за последнее время. Спустя три лестничных пролета вверх Яре открылся вид, вселявший осторожную надежду. С края «стыковочного» балкончика следующего этажа мерно капала вода. Это могло быть ложной уликой, вероятно, ею и было, но чем черт не шутит… Кто бы ни конструировал поворотный механизм этих лестниц, он постарался на славу. Движение было плавным, без рывков и «заеданий». Но какое же, черт его дери, медленное! Яра не могла определиться, было ли отсутствие перил гениальным решением или идиотским? С одной стороны, это делало подъем чрезвычайно рискованным… С другой — это делало подъем чрезвычайно рискованным! Тут волей-неволей замедлишься и станешь с осторожностью смотреть под ноги, если тебе дорога жизнь. Такой вот оригинальный способ косвенно регулировать скорость передвижения. И он работал! Как бы ни сжигало Яру нетерпение, как бы ни жевала она удила, а поднималась осмотрительно и прыгать через ступени не пыталась. Не из чувства самосохранения, вы не подумайте, такими извращениями она не увлекалась! Но навернуться головой вперед в бездну было бы контрпродуктивно, да и лестницы от этого поворачиваться быстрее не станут. Поэтому вместо того, чтобы тратить силы зря, Яра выбрала экономный, стабильный темп и на крайнюю ступень встала точно к тому времени, как лестница состыковалась с этажной площадкой. Весь этаж затопило. На босу ногу воды было бы по щиколотку, как минимум. К счастью, Яра еще не настолько впала в старческий маразм — даже если иногда кажется иначе — она была обута. Иначе пришлось бы беспокоиться не столько об уровне воды, сколько о ее чистоте и содержимом. Характерный затхлый аромат сточных вод намекал на аварию с канализацией. Достаточно активная драка в туалете запросто могла повредить трубы, но Яра волевыми усилиями не позволяла надежде расти. Сильно вглядываться в воду она себе тоже не позволяла — некоторые вещи лучше не видеть. Примечательно, что уже давно не было слышно ни единого звука, кроме тех, что издавала сама Ярослава. Почему-то это не беспокоило ее так, как должно было бы. Возможно, она просто слишком глубоко погрузилась в тоннельное мышление: с тех пор, как в ее голове возникла мысль про туалет на третьем этаже, она вцепилась в нее как бультерьер — но все же. Подозрительно… От широких шагов Яры по воде расходилась рябь, нарастая. Пламя факелов на стенах отражалось в воде длинными мерцающими дорожками, и на поднятых волнах они извивались, как огненные змеи. К слову о факелах — она сняла один с крепления и взвесила в руке. Это была тяжелая старинная вещь, с заостренной книзу стальной рукояткой. Горящая пакля крепко сидела в колыбели из пяти длинных зубцов. Яра на пробу взмахнула факелом и прокрутила вокруг запястья, но фитиль уверенно продолжал гореть, смолой не плевался и попыток побега не предпринимал. — Лучше не придумаешь! — со злобным ликованием подумала она. Чем дальше Яра шла, тем сильнее бурлила вода. В тот момент, когда капельки начали отрываться от поверхности и взлетать в воздух, стало очевидно, что ее шаги никак не могли быть тому причиной. Любопытно было бы узнать, что могло превратить прямоугольный коридор в огромную тибетскую чашу. Оказалось — нет, не любопытно. Она не столько услышала его, сколько почувствовала: визг чудовищной силы, в регистре практически недоступном человеческому уху. От вибрации сводило зубы и каждая когда-либо сломанная косточка подпевала фальцетом. Как уже было сказано, жизнь не была добра к Ярославе. Соответственно, хор получился — хоть сейчас в монастырь на заутреню. Звуковое оружие как таковое не было новостью для нее. Яра даже знавала несколько очевидцев и, по совместительству, жертв его применения. Отвратительная жестокость полицаев в Тбилиси, с сотнями пострадавших среди протестующих, в свое время произвела фурор, как и жесткие меры израильского ЦАХАЛа против мирных демонстрантов с помощью акустических систем. Но, как водится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Визг, наконец, затих, и Ярослава поднялась с колен на дрожащие ноги. Факел потух, ну и не беда, веса и острых концов у него от этого не убавилось. Брезгуя полоскать рот водой из канализации, она сплюнула кислую слюну и закашлялась ободранным горлом. Пустой желудок продолжал сжиматься в остаточных спазмах, и последнее, что хотелось делать — это куда-то идти и кого-то спасать. Почему вообще она должна вписываться за каждого встречного?! Стоит где-то запахнуть жареным, так она тут как тут, словно своих проблем мало. Иди своей дорогой, женщина, без тебя разберутся, и даже мир не рухнет! Но нет, Ярослава не может, Ярослава же прин-ци-пи-аль-на-я! После уничтожения дневника Риддла и спасения Джинни Гарри мучали кошмары и головные боли. Пока он был в Хогвартсе, мадам Помфри давала ему зелья Сна без сновидений, но это была временная мера. Прием этого зелья должен осуществляться строго под контролем взрослого волшебника, несущего ответственность. Откуда таким взяться в доме на Тисовой? Вот то-то же! Первые несколько недель каникул Гарри еще держался, но недосып накапливался, и он все глубже погружался в странную прострацию: болезненно чувствительный к свету, шуму и запахам. То утро выдалось особенно плохим. С самого пробуждения его так сильно тошнило, что даже дышать было тяжело. Будто один неудачный вдох и его желудок соберет чемоданы и, махнув на прощание, полезет наружу в поисках лучшей доли. В голове засела пульсирующая боль, словно изнутри тоже кто-то рвался. Смутно Гарри припоминал, как наклонился поднять утреннюю газету дяди Вернона. Кровь прилила к голове, и перед глазами потемнело. Он покачнулся и попытался ухватиться за дверной косяк, но рука соскользнула и… Что было дальше? А дальше он обнаружил себя вновь, как и во всех его снах, стоящим перед открытым проходом в Тайную комнату в затопленном туалете Плаксы Миртл, неспособным отвести взгляд от темного провала. Он четко осознавал, что это сны — в реальности он не был так мучительно одинок, чувствуя рядом надежное плечо Рона, отвлеченный от нарастающего ужаса странными заигрываниями Миртл и раздражающим лепетом Локхарта. Первое, что она увидела, завернув за угол — размашистое граффити алой краской на стене. Кажется, на английском, но у Ярославы действительно не было времени вчитываться в расплывающиеся каракули, чтобы ручаться. Походя, она отметила только предположительно невысокий рост горе-художника. Намного важнее ей показалась приоткрытая дверь дальше по коридору. Дверь с маленькой латунной табличкой «W», из-за которой доносилась какофония всплесков и шипения. Иронично — Яра так старалась лишний раз себя не обнадеживать, что достигнув цели как-то даже растерялась. Как так-то? Что, правда удалось?! С первой попытки?! Верилось с трудом, но за спрос денег не берут, правильно? Правильно! Она позволила себе секундную паузу, чтобы хрустнуть шеей и собраться. С глубоким вдохом Яра, по заветам дедушки Ленина, была готова! Но, очевидно, не ко всему. Во снах никто не стоял между ним, чернеющим провалом тоннеля и страхом. Нет, не просто страхом — Ужасом. Ужасом Слизерина. Пускай Гарри его не видел, но он знал, кто скрывается во тьме. Кто наблюдает за ним. Змей был ранен, слаб и напуган, а оттого только опасней. Лишенный своего самого могущественного оружия, он помнил, какую боль причинила ему эта, казалось бы, легкая добыча в прошлом и терпеливо ждал шанса отомстить. Гарри не знал, почему потеря сознания так отличалась от сна, но «чем» — заметил сразу. Он прекрасно понимал, что все это только у него в голове, но каким-то образом этот «сон» казался реальней последнего месяца наяву. Ясность мыслей и чувств была почти болезненной. «Почти» потому, что не шла ни в какое сравнение с настоящей болью от взрыва, отбросившего его в стену. Уже на полу он, что называется, «догнал» события. Как оказалось, эту роковую разницу заметил не только он. Змей не упустил возможности и, наконец, напал, но что-то — кто-то — защитило Гарри. Туалет — а это определенно был туалет — оказался непрактично шикарным. Просторное помещение с мраморными колоннами, высокими арочными окнами в готическом стиле, ряды кабинок из красного, мать его, дерева!.. А вишенкой на торте всего этого шедевра нормандской архитектуры — аллюзия на Стоунхендж из мраморных умывальников, полукольцом окружающих люк, из которого выползала громадная! Разъяренная! Змея! И под «громадной» Яра имела в виду действительно, действительно, громадную змею. Того размера, который заслуживает репортажа на всех федеральных каналах, и не под заголовком типа: «Сенсация! Ученые обнаружили…» -, а скорее: «Сенсация! Коррупционный скандал в утилизации радиоактивных отходов…» Тут и матерый пионер опешил бы. Тем тревожней было наблюдать, как молодой ещё совсем мальчишка — едва ли старше двадцати — с отвагой, которую может породить только отчаяние, стеной встал перед тварью. Стоя в дверях, было не разглядеть, что парень так самоотверженно защищает, но догадки имелись. Голос, который привел ее сюда, принадлежал ребенку значительно младше. Но не время гадать — время действовать! Видит бог, жизнь не готовила ее к героическим битвам с мутантами. Спасибо братьям Стругацким, те хотя бы предупредили… Перед ним в золотистом свете встал Джеймс Поттер собственной полупрозрачной персоной. Такой же молодой, как в день своей свадьбы — такой же молодой, как в день своей смерти. Обеими руками сжимая палочку, он выставил перед ними магический щит, на который остервенело кидался Змей. Когда золотистый свет магии падал на Гарри, он чувствовал тепло всем своим существом, как самые лучшие объятия. Когда он же касался змеиной плоти, она отвратительно шипела и шкворчала, как масло на раскаленной сковороде. Навевало неприятные воспоминания. Какое неподходящее время для осознания, что ты сжег человека заживо. А ведь Гарри так старался убежать от этих мыслей… Догнали. Было не удивительно, что звук и запах горящей плоти напомнили Гарри о том бое за Философский камень. Такое уже бывало, когда прошлым летом тетя Петунья жарила бифштексы в доме на Тисовой. Но обычно перед его глазами вставало искаженное мукой лицо профессора Квиррелла, а не затылочный пассажир. Не в этот раз. От Змея несло Волдемортом. Не в том плане, что он пах чесноком, как тюрбан Квиррелла, нет! В том плане, что у Гарри раскалывалась голова и все нутро скручивалось от чувства неправильности при взгляде на эту искаженную, гниющую заживо пародию на Василиска. И вот это «разбудило» Гарри окончательно. Потому что даже самые осознанные кошмары остаются снами, но если кто и может пробраться в его голову и превратить их в реальность, так это Том Марволо Риддл. От жгучей боли Змей метался и бился в конвульсиях, отчего покрывавший его нефтяной гной разлетался во все стороны жирными зловонными каплями. Падая в воду, слизь шипела и пенилась, но не растворялась, а, наоборот, множилась. Уровень воды продолжал подниматься. Сливы не справлялись со своей работой, зато успешно создавали течения. Черная маслянистая мерзость быстро распространялась и, попадая в эти течения, устремлялась прямо к Гарри. Умом он понимал, что виной всему легендарная поттеровская удача, из-за которой его отбросило прямо в зону сливов. Но со страху в этих отравленных течениях Гарри мерещились извивающиеся змеи — не такие большие, как их прародитель, но столь же злобные и жаждущие его крови. Или не мерещились. Нет, к сожалению, точно не мерещились. Когда вязкая гнилостная жижа, игнорируя слив, захлестнула Гарри, он не сумел сдержать крика. Боль была ему знакома: будь то от ремня дяди Дурсля, кулаков и ботинок Дадли, острых ногтей тети Петуньи, от бладжеров или пылающих прикосновений одержимого Квиррелла. Но подобной отупляющей агонии он еще не испытывал. И все же боль — это просто боль. Гарри рано усвоил, что кричать бессмысленно, только зря силы потратишь. Никто не услышит и уж тем более не бросится на помощь. Да и Спаситель Магобритании — последний, кто должен нуждаться в спасении. — И пусть никто не уйдет обиженный, блять, — процедила Яра и бросилась на помощь. Кто похитрей сперва подкрался бы ближе, выгадал момент для атаки, прицелился. Похитрей и значительно лучше подготовленный, чем Яра, увы. По крайней мере, она достаточно подготовлена, чтобы признавать свои пределы. И летать — это точно вне их. У змей нет слуха в привычном понимании, но они чувствительны к вибрациям. В частности, вибрации, передающиеся по земле. Черт его знает, как в это уравнение вписываются очевидные мутации страхолюдины, но на обычную змею нет смысла кричать, в отличие от медведя. А вот громко шлепать по лужам — очень даже. Спугнуть это ее — при таких-то размерах — не спугнет, но отвлечет. Змея резко повернула морду на «звук» и всей своей непреодолимой силой врезалась в неподвижный объект. Умывальник со скрипом, но устоял. От боли тварь щелкнула не по-змеиному зубастой пастью и на миг повесила ушибленную голову. Упустить такую возможность было бы непозволительной роскошью. В краткий миг замешательства Сенсации Яра метнулась вперед и с разбега вонзила той заостренную рукоять факела точнехонько промеж глаз. Которые кто-то до нее уже выколол, оказывается. Теперь понятно, почему змея почти не реагировала на вспышки ДЭШО юноши. Сенсация взвилась в агонии и тоже заскрипела — тем самым зубодробительным высокочастотным визгом, который чуть ранее поставил Ярославу на колени. Вот вам и звуковое оружие! Генная инженерия vs Машинерия — 1:0. Факел вырвало из одеревеневших рук. Инерция — не меньшая сука, чем сестрица-гравитация — с чавкающим хрустом впечатала Яру лицом в торец многострадального умывальника. На замирающую вечность не было ничего, кроме ослепительной боли. Усталость давила на кости, словно гравитация пыталась затянуть ее под камень и грязь. Яра поняла, что от боли позволила своим глазам закрыться и резко это исправила. Как выяснилось, раньше Гарри не понимал истинного смысла выражения «отупляющая боль». Он представлял себе ту сбивающую с толка боль, от которой путаешься в мыслях и в ногах, как удар бладжером по голове, например. Ничего подобного. По-настоящему отупляющая боль — это непрерывная, неотвратимая агония, затмевающая собой все, кроме самой боли. Ты не можешь остановить ее, не можешь увернуться или оттолкнуть ее источник, не можешь даже спрятаться от нее в обмороке. Все, что остается — это свернуться калачиком в крохотном чулане собственного разума и убедить себя, что ты ничего не чувствуешь. Вообще ничего. Полное, абсолютное и безопасное «ничего». Мыслишь — значить существуешь. Нет мыслей — значит нет Гарри, следовательно не может быть и боли. Как и клубка пожирающих его заживо «змей» из гниющей магии и дистиллированной злобы. Неизвестно, сколько она была без сознания, но этого оказалось достаточно. Чудесный умненький мальчик не упустил возможность, предоставленную ему Ярославой. Разряд электрошока попал точно в навершие факела, вонзенного в змеиный мозг, — стального факела, самым лучшим образом проводящего ток. Яра открыла глаза вовремя, чтобы засвидетельствовать, как массивная туша в последний раз конвульсивно дернулась и обмякла, соскальзывая в тоннель. В освободившееся пространство потоком хлынула вода, как в гигантский канализационный слив… Которым тот по факту и был. Распластавшись на полу, придавленная облегчением, Яра чувствовала, как гнилостные ручейки пропитывают и так бесповоротно испорченное платье. Ему, по-хорошему, тоже одна дорога — в канализацию. Но неокрепшую детскую психику стоит поберечь, да… Эх, на какие жертвы приходится идти! Кстати о детях. Сейчас она еще секундочку отдохнет и пойдет проверять, есть ли там еще кому беречь психику. Вот сейчас. Еще секундочку. … Через мгновение. О, да кого она обманывает?! Какое «идти», тут доползти бы! Титаническим усилием воли Гончарова Ярослава Мироновна заставила себя подтянуть метафорические штанишки большой девочки и повернулась на бок. Подтянула коленку к животу. Шлепнула ладошку на пол. И-и-и раз! И взяли! Занимался рассвет. Сквозь витражи на окнах пробивались нежные утренние лучи. Внимание загадка: кто утром ходит на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех? А вот и не угадали. Утро Яра может и на четырех встречает, но вечером ни то, что на трех, она ни на одной ходить не будет! После вот этого всего в ее возрасте положено неделю отлеживаться… Хотя, если это так утро начинается, то что там в целом день грядущий готовит?.. Тут до вечера дожить бы, а потом уже планы строить. Наконец, Ярославе удалось сесть и осмотреться. Ответственность на левом плече разразилась аплодисментами прямо в ухо. Хотя это мог быть и тиннитус. Скорее всего, тиннитус. Какое нелепое слово: тин-ни-тус. Как заклинание какое-то — Сонорус, Пертификус Тоталус, Тиннитус… Так, а вот это точно говорит сотрясение. Ее невольный боевой товарищ незаметно отошел в дальний угол, пока Яра… тоже по-своему отходила. Опустившись на колени, он закрывал широкой спиной в вязаном жилете вид на своего таинственного подзащитного. Один нелепый вихор на затылке зазывно торчал вверх. Нет, два вихра… Или все же один? Яра крепко зажмурилась. Пожалуйста, только не сотрясение! Все, что угодно, только не сотрясение! Надо, кстати, нос вправить, пока гематома не закрыла. Черт его знает, где здесь ближайший травмпункт. При ближайшем рассмотрении оказалось, что вихра и впрямь было два, хотя возможного сотрясения это все равно не отменяло. Решительный юноша… О, что за нелепость, сколько можно? «Мальчик», «юноша», «молодой человек»… Да будет тебе имя Р. — Решительный! А не то Яра скоро в мальчиках запутается, кто там младший, кто старший, а там и третий припрятался, небось! Так вот. Второй вихор принадлежал голове поменьше, доверчиво примостившейся на плече у старшего Р. Голова, в свою очередь, принадлежала совсем крохотному мальчонке с птичьими косточками и чудовищными кислотными ожогами. Что хуже, кровь смешалась с гнилостной слизью, покрывавшей змею. Которая, напомним, выползла из канализации. Вглядываясь в лица мальчиков, Яра подмечала все больше общего: угол челюсти, форма ушей и поджатых в муке губ, форма сведенных бровей, линия скул… Фамильное сходство аж резало глаз. На другом плече Р. приютилась третья голова с длинными огненно-рыжими волосами. Тонкие девичьи плечи содрогались в беззвучных рыданиях. Одной рукой девушка вцепилась в жилет на спине Р., а другой — нежно обхватывала крохотную ладошку мальчика. Все трое очевидно стояли на краю, все трое болезненно очевидно нуждались в утешении, и Ярослава возненавидела себя за то, что вынуждена была отказать им в такой малости. Потому что еще более очевидно — малыш нуждался в лечении и счет шел на минуты, если не секунды. — Ему нужен врач. Вы знаете, где ближайшая больница? Р. не отреагировал, продолжая вглядываться в страдающее лицо малыша, словно пытался насмотреться. Вместо него на Яру подняла взгляд девушка. Пронзительный взгляд ведьмовских зеленых глаз, покрасневших и опухших от слез. Яра улыбнулась ей утешительно — или, по крайней мере, попыталась. Вряд ли в ее разбитой физиономии можно было найти много утешения, но главное мысль. Девушка медленно моргнула, каким-то образом передав замешательство одними ресницами. Яра задумалась. Полный бессильного гнева предсмертный крик Змея едва-едва пробился сквозь ватное одеяло апатии, которым Гарри укрылся от реальности. Он не знал, как пал Змей, и, на самом деле, даже не интересовался. Причина не имела никакого значения по сравнению с долгожданным облегчением от боли. Медленно, боязливо к сознанию Гарри возвращалась ясность. Вместе с ней возвращались ощущения, что совсем не радовало. Впрочем, не все так плохо. Точнее, именно так плохо, но не все. Боль не исчезла, нет, но значительно ослабла. Самое главное, вместе с гибелью Змея растворились и его гнилостные отпрыски, освободив Гарри от своих удушающих объятий. На смену им пришли объятия другие — нежные, ласковые, утешительные. Как будто золотистый свет Магии, которой защищал его от Змея отец-из-сна, обрел плоть, только чтобы прижать Гарри к теплой груди. В его воображении именно так должны ощущаться материнские объятия. Учитывая, что это его сон, то, открыв глаза, он наверняка увидел бы лицо Лили Поттер, столь же юное и прекрасное, как на всех колдофото в альбоме, подаренном Хагридом. Гарри не хотел двигаться. Он не хотел просыпаться. Меньше всего он хотел терять это чувство покоя и умиротворения, случайно найденное в сердце бури. Как обычно, реальности было наплевать на его желания. Яра еще раз окинула взглядом явно нормандскую архитектуру, аристократичные скулы Р., качественную, но несколько старомодную одежду и попробовала еще раз. — He needs a doctor. A treatment. Do you know where the nearest hospital is? Потревоженный звуком незнакомого голоса, мальчик разлепил осоловевшие глаза. Из-под дрожащих оленьих ресниц на Яру сверкнула незабываемая колдовская зелень. Потрясенная, Яра не могла не метнуться взглядом между всеми тремя лицами. Сравнивая, действительно прослеживались более мягкие и тонкие черты у самого младшего, отражавшие такие же у девушки. Хотя самым ярким их сходством были, конечно, глаза. Удивительно, как в малыше переплелись черты обоих родителей, в то время как его старшие брат и сестра явно склонялись к разным семейным линиям и совсем не походили друг на друга! Черт, неудивительно, что Решительный молодой человек был так… Решителен. Это та самая ситуация, когда «позади Москва». Девушка так и не ответила. С сухими глазами и предательски дрожащим подбородком, она вглядывалась в лицо Ярославы, что-то ища. Яра замерла, сохраняя открытую позу. В красивой головке бурлил мыслительный процесс. Обычно в таких случаях говорят, что можно увидеть, как в голове «крутятся шестеренки». Она видела дайсы, крутящиеся на всех двадцати гранях в проверке на Убеждение. В полутемном туалете незаметно становилось все светлее и светлее с тех пор, как змея погибла. В первых робких лучах зари волосы девушки пылали ярче пламени факелов в коридоре. Красавица перевела взгляд с Яры на старшего брата. Какой бы молчаливый разговор они не вели, Р. он явно не понравился. Играя желваками, он нахмурился и опустил взгляд на малыша. Душераздирающий всхлип стал последним аргументом в крышку метафорического (надолго ли?) гроба. Борьба покинула Р. с долгим выдохом. С оглушительной молчаливой мукой в теплых карих глаз, он встал. Его хватка на тонких детский плечиках и бедрах была такой же мягкой, как и отчаянной. Даже передавая мальчика в объятия Ярославы, Р. так и не поднял на нее глаз. Казалось, он физически не способен отвести взгляда от нежного личика брата — будто стоит моргнуть, и тот растает как дым. Ярослава жгуче возненавидела свою роль в разворачивающейся драме. В горле болело от вопросов, но ничем не оправданное чувство правильности склеило губы как заклятие. Стоило Р. сделать шаг назад, как его место заняла девушка. Она прижала изящную ладошку к грязной щеке мальчика и замерла, жадно вглядываясь в каждую черточку. Малыш то приходил в сознание, то снова проваливался в темноту. Почувствовав прикосновение к щеке, он с трудом разлепил веки, но не смог держать их открытыми долго. С прерывистым вздохом, девушка проглотила новую волну рыданий. Легчайшим прикосновением она откинула челку с его изрезанного лба и прижалась дрожащими губами. У Яры начинали дрожать руки. Что хуже, у нее начинал дрожать и подбородок. Даже вторичная боль от вида их горя разбивала ей сердце. Будь пара хотя бы лет на пять старше, Яра приняла бы их за родителей, так глубоко и болезненно очевидна была любовь к малышу в каждом прикосновении и взгляде. Девушка буквально заставила себя отпустить и отступить, пока спиной не наткнулась на грудь Р. Даже тогда она просто прижалась ближе, зарываясь в объятия брата и не моргая. Под тоскливыми взглядами пары Ярослава крепче прижала ребенка к груди и отвернулась. Она просто не сможет сделать ни шагу, если еще раз встретится взглядом с любым из них. Из-за драгоценной ноши под ноги толком не посмотришь, так что лучше сосредоточиться на дороге. Ребята оба взрослые, они могут позаботиться о себе. Должна быть причина, почему они решили остаться позади, и, не зная всех обстоятельств, она не может навязывать какие-либо советы. Яра не может… … Яра не может спасти всех. Перед самым выходом она не выдержала и бросила последний взгляд через плечо. Из высокого витражного окна за спиной у пары ослепительно сияло солнце и в ореоле этого света их силуэты будто бы растворялись.