***
Какого чёрта? Прошедшую неделю можно с лёгкостью назвать злой шуткой, одной сплошной шуткой. Большой, злой, чёрной. Джинни доставала каждую свободную минуту, пытаясь вытянуть из меня имя того парня, с которым я переспала. Этот самый парень доставал меня по поводу Зельеварения. «Позанимайся со мной» сопровождалось широкой улыбкой, тонной ненужных мыслей и намёков. Кончиком языка касается уголка своих губ… — Какого чёрта, Забини? — шиплю я как можно тише, потому что и шёпот в библиотеке казался криком. — Мы уже можем перейти на «ты», Гермиона, — насмешливость как в словах, так и во взгляде, однако он улыбается и отвечает теперь более серьёзно: — Я не шучу, не смотри на меня так, будто я домогаюсь до тебя. Это всего лишь просьба подтянуть меня по школьному предмету, — молчит немного, задумавшись, а потом добавляет: — Кстати, я тебя никогда не домогался, это ты на меня тогда набросилась. — Чшш! — шиплю, оглядываясь по сторонам. Не наблюдая никого, тяну его за книжный стеллаж в самый угол, где нас точно вместе не заметят. — Повторение – мать учения? — Что? — сначала не понимаю я, а потом краснею. То ли от злости, то ли от смущения. — Ты вообще можешь думать о чём-то другом, кроме… секса? — понижаю голос и краснею ещё больше, до кончиков ушей. Забини задумался, прищурив глаза. Смотрит на меня пристально. — Ммм… не думаю. Могу попробовать, конечно, но ничего не обещаю. Особенно когда ты до сих пор держишь мою руку и прижимаешь меня к книжной полке. — Этого не повторится, понял? — грожу я ему пальцем, но отпустить руку – отпустила. И на шаг назад отошла. На всякий случай. — Ну помоги мне, Грейнджер! — стонет он умоляюще. — Тебе это как рукой махнуть, а я потом должен буду. — К примеру? — фыркаю я. — Что такого ты можешь мне предложить, чтобы я вдруг сломя голову побежала за нужными книжками? — Да всё, что угодно! Могу хоть научить говорить слово "секс" и не краснеть при этом. Прикрываю лицо руками, не выдержав огромного прилива смущения. Это уже ни в какие рамки не вписывается. Для себя же самой заварила кашу, которую не могу расхлебать. Точнее не я, а мои гормоны, бурлящие в теле; сжигающие все внутренности об одном только упоминании или воспоминании о близости мужчины и женщины. Чувствую себя сумасшедшей, просто-напросто сбрендившей нимфоманкой. Вздыхаю, набираюсь терпения. — Нет необходимости. Спасибо. — Главное быть вежливой, да? А потом снова Джинни, что ураганом тянет меня за пределы стен Хогвартса, чтобы "поговорить по душам". — Ты снова хмуришься, — замечает она, садясь на скамейку. Её каре-зелёные глаза понимающе блестят, оглядывая меня с ног до головы. Лучшая подруга всегда знает, что у тебя на сердце. А если не знает точно, то догадывается. А догадки обычно оказываются очень близки к правде. — Я знаю, кто он. Я замираю. Шутит? По виду не скажешь. — Я не… Джинни… Только никому не говори, пожалуйста, — прошу её, а сама нервно дергаю подол юбки. — Не хватало ещё, чтобы вся школа узнала, что я переспала со слизеринцем. Джинни зажигается, как лампочка. Рыжие волосы будто светятся изнутри, хитрая улыбка озаряет лицо, прелестные ямочки появляются на щеках. — Есть, подловила! — восклицает она, а я хочу ударить себя ладонью по лбу за собственную глупость. Не смогла догадаться, что Джинни попробует схитрить; сделать всё, что угодно, лишь бы узнать мою тайну. — Рассказывай давай, кто он, — едва ли не подпрыгивает на месте от нетерпения. Смотрю на неё, нахмурившись. Неужели она не имеет ничего против Гриффиндор-Слизерин? Два разных факультета, два разных мира, столкнувшихся с огромным взрывом. Подруга будто читает мысли по моему лицу – по мимике моей все могут читать, что ли?! – и весело хихикает: — Да перестань, Гермиона, что за глупые стереотипы? Слизеринец и слизеринец, не ставь тупые штампы, мы же давно не дети, чтобы верить в то, что на серебристо-зелёном факультете только отпетые мошенники и злые колдуны. Будто на нашем факультете мало дураков… — на секунду замолкает. — Так кто он, раз ты так упорно пытаешься скрыть его? — задумалась, выпятив губы и прищурившись. Качает ногами из стороны в сторону, а потом замирает, поднимая взгляд с пола на меня, очень изумлённо. — Неужели Малфой? — Что? — не сразу доходит до меня. — Что?! Нет, нет, конечно нет! Глупости какие, конечно не он. Джинни пожимает плечами. — Зря. — Зря? — переспрашиваю, широко раскрыв глаза от удивления. Вот это заявление, неожиданно. — Что ты имеешь ввиду? — Это же Малфой, — говорит она как само собой разумеющееся. — Он изменился. Не говорю, что в лучшую сторону, — прерывает она мои возражения на корню, — просто изменился. На кого-то война не повлияла вообще, кого-то обошла стороной. А он был в самой гуще событий и не пал духом, это достойно восхищения. — Он всё такой же засранец, каким и был. — Это защитная реакция, Гермиона. Что бы ты делала на его месте? Когда твоя семья коршуном следит за каждым твоим шагом? Когда от тебя ожидают очень многого… Он защищался, искал спасения хоть в чём-то. А быть, как ты говоришь, "засранцем" – это он лишь прячется под одной из сотен масок. — Он ненавидит меня, — бормочу, вглядываясь куда-то в белые облака на ярко-ярко голубом небе. Бормочу, а сама не понимаю, что говорю это вслух. Но Джинни слышит. Слышит, находя объяснение и этому: — Что ты чувствуешь, когда видишь свою любимую конфету на прилавке, а она недосягаема: ты не можешь её купить, тебе не разрешают, сквозь то стекло нельзя пройти никакими окольными путями? — спрашивает Джинни, слабо улыбнувшись собственному сравнению. — Но ты видишь её день за днём, такую вкусную, самую красивую из всех. А съесть не можешь. Сначала ты в отчаянии, ты готов бить в стены кулаками, кричать во весь голос о несправедливости мира по отношению к тебе. Но, когда тебя никто не слышит очень, очень долгое время, отчаяние превращается в ненависть. Ты начинаешь ненавидеть шоколад всем сердцем, ты готов поливать его грязью, втаптывать его в землю, когда другой шоколад преподнесут на золотом блюдечке. Не тот, который ты всё это время жаждал. Это привычка. Привычка, выработанная годами, от которой не так просто избавиться. — Но… Я – не шоколад. Джинни тяжело вздыхает, даже как-то разочарованно. — Драко до тошноты надоели влюбленные в него девушки, вешающиеся на шею без никакого видимого усилия с его стороны. Ему надоели те, кто в его "правильном" окружении с самого детства, — поясняет рыжая, а после разводит руками: — Девушки, которые недоступны, гораздо интереснее. Девушки, которые ненавидят тебя из-за твоей собственной ненависти. Парни – странные существа, иногда их просто не понять. — Это точно, — поддерживаю я. И тоже смеюсь, подставив лицо под солнечные лучи. — Значит, ничего не изменится? — Почему же, — отрицает Джин, поправив белую рубашку. — Стоит сделать первый шаг… — Сделать первый шаг и стать неинтересной ему с первой же секунды. — Сделать первый шаг, — повторяет подруга, — а потом сделать два шага назад. Я хохочу, удивляясь хитрости младшей Уизли. — Тебе прямой путь в Слизерин с такими планами. — Просто помни про шоколадную конфету, — поучает, напоминает, игнорирует слова про серебряно-зелёный факультет, а потом добавляет самым повседневным голосом из всех, которые я от неё слышала: — Он клюнет на таящий под его взглядом шоколад, откусит кусочек, а потом… а потом почувствует шипы от розы, которые притаились в начинке. — Не совет, а банальный набор влюблённого: шоколад и цветы. Подруга сначала улыбается, а потом вспоминает: — Так это всё-таки Драко? — И забавный блеск в глазах исчезает, когда я отрицательно качаю головой. У неё так и не вышло вытянуть из меня нужное имя.***
Обдумывая этот разговор в своей голове, я медленно шла в библиотеку, не разбирая дороги. Нужно было дописать работу по нумерологии и прочитать про тот цветок, что разбирали на прошлом уроке… — Заблудилась, Грейнджер? Нет, всё слишком банально. Почему он появляется всегда, когда я даже мельком вспоминаю его? Маленькая, назойливая мысль – и вот он. Тут как тут. Заказывали? Распишитесь. Молча пытаюсь обойти стороной. Избегать – не выход. Это я вроде как уже решила, но сейчас на самом деле поняла. Уже прошла пару шагов вперёд, а потом оборачиваюсь, решив, что лучше сделать сразу, одним рывком. Как содрать пластырь с едва зажившей раны. — Чего ты хочешь от меня, Малфой? А потом наблюдаю за эмоциями, которые он пытается спрятать куда-то вглубь своей души. За дверью комнаты, в которую никого никогда не впускает. — Мне. Ничего. От тебя. Не нужно. Ещё б по слогам сказал, будто бы я без этого ничего не поняла. Создал себе образ, где я не только грязнокровка, но ещё и полоумная? Он был слишком зол, чтобы скрыться сразу и за ненавистью, и безразличием. На секунду все маски немного пошатнулись, угрожая рассыпаться в воздухе едва заметной пылью. Чёрт возьми, Малфой, неужели всё настолько плохо за той дверью, что ты всех держишь на расстоянии вытянутой руки? Что за той дверью? Сплошная, жуткая темнота? Густой пар, который постепенно отравляет тебя?.. Что? Не отвечаю, просто молчу. А что мне ему сказать? Я не знаю его. Я видела его мельком все эти годы; только с той стороны, на которую он разрешал мне смотреть. Показывал свою аристократичность, самоуверенность, только едкую насмешливость. А внутри – пустота? Господи, Малфой, скажи: что у тебя внутри? А он тоже молчит, смотрит. Что ищешь, что хочешь найти во мне? То, что каждый день выдумывал для меня? Ту одежду и форму, которая с годами стала мне мала?.. Глупая, маленькая грязнокровка. Наверное я глупая, раз шагнула вперёд. Как там сказала Джинни? Шаг вперёд, два назад. Почти как танец. А нос у него прямой, тонкий. Волосы светлые-светлые, с оттенком платины. Глаза такие серые-серые, что почти чёрные. Или освещение такое? Или это я мельком заглянула за запертую дверь? Сотни вопросов – ответов нет. — Грейнджер, — говорит строго, но я знаю, что где-то там, в своей чёрно-белой душонке, он удивлён. Ни разу в жизни я не подходила к нему так близко. — Малфой, — отвечаю я тихо. И в глазах у обоих неприкрытый интерес. А маски рассыпались пеплом, а не пылью. Интерес и ненависть, ненависть и интерес. И всё горит, всё горит… Если ты меня ненавидишь, значит, я тебе не до конца безразлична, и у меня ещё есть шанс сделать из тебя человека. Пугаюсь собственной мысли, вздрагиваю всем телом. Делаю два шага назад. А потом бегу, сбегаю, оставляя неподвижного Малфоя позади. Маленькая, глупая грязнокровка. Бегу что есть сил, но задыхаюсь не от того, что бегу, а от того, от чего убегаю. Мысли путаются. Клубок липкий, вязкий, навязчивый. Развязать, найти начало или конец. Разрезать его на клочья, раскромсать на мелкие ниточки. Что бы не собрать, что бы выкинуть, что бы забыть. А перед глазами стена из белых пятен, под закрытыми веками – темнота. Сердце же бьётся, вылетает из грудной клетки напуганной птахой. И что-то ещё на задворках сознания. Что-то горячее, что горит и рушится. — Воу, — только и может сказать застигнутый врасплох Забини, что углубился в изучение какой-то книги, которая мало меня интересовала на данный момент. — Вот это поворот, — продолжает парень изумлённо, когда я хватаю его за руку и, поглядывая за заснувшей на посту библиотекаршей, тащу его за тот самый злосчастный стеллаж. — Грейнджер, — со смешком, — я вообще-то… — Заткнись, — только и могу сказать я, растёгивая пуговицы на его рубашке. — Заткнись и помоги мне, Блейз. Пожалуйста. А потом я помогу тебе. — С превеликим удовольствием, — выдыхает он уже мне в губы, когда я лопатками упираюсь в полку с книгами и ногами обвиваю его бёдра. И, всё-таки, чудесное место – библиотека…