Ее ставка - жизнь, ее судьба - игра.

«… Фугаку-сама постарел. Я не думал, что когда-нибудь напишу такое о нем. Я не перестаю восхищаться его стойкостью с той минуты, когда начал хоть что-то понимать в устройстве этого мира. Мы росли, и он продолжал оставаться для меня незыблемой скалой. Какое-то время в детстве я думал, что гора Фудзи была названа в его честь. Но вчера я видел, что и гора может сломаться. Пришло письмо из родового поместья Учиха – Тайра отрубили Саске руку и отправили в качестве дара Сакуре-сан. Она ведь носит дитя, ты знала? Фугаку-сама не так давно рассказал нам. Саске лишился руки, Сакура-сан заболела, и никто не знает, что могло произойти в поместье за то время, пока до нас шли эти вести. Немудрено, что Фугаку-сама ушел в палатку, как только дочитал письма. А сегодня утром я увидел его и не узнал. Мы медленно продвигаемся вглубь, и нас встречают покинутые минка и выжженные рисовые поля. Я бывал во многих сражениях – им нет числа – но страшнее войны, чем та, которая идет сейчас, не видел. Страна захлебнулась в крови, Тен-Тен. Крестьяне бросают дома и жгут урожай, а воины сражаются с такой отчаянной решимостью, словно смерть идет за ними по пятам. А может, так и есть. Мы не берем пленных и убиваем раненных врагов. Фугаку-сама казнил шестерых из клана Харуно за их неподчинение приказам. После этого выжившие стали гораздо покорнее. В последние дни наступило затишье. За ним грянет буря – тяжелый воздух пропитан бедой, но пока мы проводим дни в монотонной ходьбе, и я трачу свободное время на воспоминания. Это ведь первый столь длительный поход, в котором ты меня не сопровождаешь. Сколько нам было, когда ты начала сражаться вместе с Хьюга? Верно, четырнадцать. Десять лет мы провели бок о бок. Фугаку-сама как-то сказал, что моей смерти будет достаточно, чтобы искупить наши проступки. Я отдал тебе приказ, а ты лишь подчинялась своему господину. Я предвижу, как заденет твою гордость и честь мои слова. Я никогда не предложил бы тебе подобное раньше, но теперь у нас родилась дочь. Потому я прошу тебя – подумай. Девочке понадобится мать. Хотя бы затем, чтобы рассказать ей про отца. В пути я сложил для тебя хокку: «Будто в руки взял Молнию, когда во мраке Ты зажгла свечу*». - Тайра сожгли Кофуку-дзи! Неджи отбросил в сторону палочку для каллиграфии, когда поздним вечером встревоженный Наруто распахнул полог его палатки, и плавно поднялся с колен. - Весь монастырь! – в руках Узумаки сжимал узкую полоску бумаги. – Все монахи, которые остались, мертвы. - Как они узнали, что мы отправляли туда письма? – Неджи нахмурился. Наруто принес дурные вести – те самые, вслед за которыми грянет буря. Еще в дни зарождения войны они обращались в монастыри, пытаясь склонить на свою сторону монахов. Кто-то поддержал их, кто-то – Тайра. И вот теперь они узнали, что Тайра сожгли монастырь, монахи которого к ним присоединились. - Мы должны предупредить Энряку-дзи, - Неджи отбросил за спину распущенные волосы – никак не мог привыкнуть к ним; к тому, что не имеет теперь права убирать их в прическу, которую носил каждый самурай. – Они тоже помогли нам. Тайра могут напасть и на них. - Я разбужу Фугаку-саму, - Наруто кивнул и уже повернулся, чтобы выйти, когда Неджи придержал его за локоть. - Постой. Он устал. Ему нужно немного покоя. И нам не стоит медлить, я поскачу к ним сейчас же. - Неджи, мы можем отправить кого-то из воинов. Ты должен быть здесь, - Наруто покачал головой. - Это будет неуважительно. Они ответили на наш призыв... – Неджи оборвал себя на половине фразы, не договорив. Он помолчал немного и посмотрел другу в глаза. – Я думаю, что мне будет лучше уехать. Хотя бы на время. У Наруто не нашлось для него слов. Он замечал – не мог не замечать – косые взгляды, которые сопровождали каждый шаг Неджи. Многие в их войске осуждали нахождение Хьюга вместе с ними. Он был для них самураем, нарушившим свои клятвы; человеком, обреченным на смерть. Его распущенные волосы служили ежесекундным напоминанием о его проступках, и не позволяли никому ничего забыть. Наруто, который никогда не одобрял жестоких методов кланов Учиха и Хьюга, спустя какое-то время был готов отдавать приказы и наказывать палками тех, кто косо смотрел на Неджи. Не говоря уже о тех, кто осмеливался высказывать свое неодобрение вслух. Остановил его Неджи. Никакие порки не смогли бы повлиять на настроения среди солдат и изменить их мнение. - Пообещай мне вернуться, - Наруто вздохнул, потому что все понимал. Он растрепал волосы и криво – так не похоже на себя! – улыбнулся. – Вот и расходятся наши с тобой пути, - только и сказал он, и в том, что было не произнесено, заключалось много больше смысла. - Я вернусь, - Неджи усмехнулся в ответ и повернулся к низкому столику, на котором лежало незаконченное письмо жене. Он быстро скатал бумагу в свиток и протянул Наруто. – Отправь Тен-Тен. Он проводил друга до границ разбитого на ночь лагеря и по старой привычке придержал коня за поводья, пока Неджи его седлал. - Скачи через горный перевал, - сказал Наруто. – Так дольше, но безопаснее, - он взлохматил волосы на макушке. – Что я скажу Фугаку-саме? Неджи вернул ему быструю улыбку. - Скажи, что я скоро вернусь, - он поправил на поясе катану, взял в руки поводья и тронул коленями коня. Наруто провожал его с тяжелым сердцем и долго смотрел вслед, пока не перестал что-либо различать в темноте. Они сражались вместе все последние годы, спина к спине, и крайне редко разделялись в сражениях. Их союз держался не на скрепленных печатью договоренностях, их обеты не были изложены на бумаге. Наруто привык сражаться, зная, что Саске или Неджи всегда будут рядом, чтобы отвести удар от его спины. Он ведь вырос вместе с ними – жил по многу месяцев то в одном клане, то в другом. Наруто обошел лагерь, прислушиваясь к доносившимся звукам: солдаты варили рис, обустраивались на ночь, вели разговоры перед кострами – обычная походная жизнь большого войска. Дозорные выходили ему навстречу – невидимые и неслышимые в тени деревьев, и Наруто кивал каждому из них: свое дело они знали. Обуздав бушевавшие внутри эмоции, он вернулся в лагерь к своей палатке и замер, едва откинув полог: его дожидался Фугаку-сама. - Где Неджи? - Он уехал. Я только что проводил его, - Наруто подавил вздох и вошел внутрь. Он намеренно долго возился с катаной, разматывая пояс и всеми силами стараясь оттянуть неприятное объяснение. Перед Фугаку-самой он чувствовал себя провинившимся мальчишкой всякий, всякий раз, но сегодня – ощущал это особенно остро. - В Энряку-дзи? - Да. Но откуда вы... – он начал, потрясенный, но замолчал на полуслове. – Мы не стали вас тревожить и решили, что Неджи быстрее доберется до монастыря, если отправится один и в ночь. Учиха смотрел на него столь долго, что Наруто отвел взгляд. Но Фугаку-сама больше ничего не сказал, лишь покачал головой. - Нам нужно ответить на действия Тайра, - он заговорил после длительного молчания. – Иначе от нас отвернутся те монастыри, которые откликнулись на наш призыв. Достань карту. Наруто разложил на футоне карту, на которой они отмечали передвижения союзников и врагов, и склонился над ней вместе с Фугаку-самой. - Ты возьмешь небольшой отряд и направишься к перевалу Курикара, чтобы подойти к войску Тайра с тыла, - мужчина чертил в воздухе над картой резкие линии. – Идти придется в обход, чтобы они не заметили тебя с возвышенности, на которой укрепились. - Тогда вам стоит пойти вдоль Удзи. – Наруто кивал в такт его словам, скользя внимательным взглядом по карте. – Чтобы привлечь внимание Асигаки. - Да. Или вторгнемся на их земли и опустошим приграничные поля, - Фугаку-сама потер подбородок с появившейся за долгий день щетиной. – Тебе нужно только ужалить их, Наруто. Не позволяй втянуть себя в хоть сколь-нибудь затяжное сражение, иначе ты не вернешься. - Я понимаю, - Узумаки ответил ему полным серьезности взглядом. – Я возьму свой ближайший десяток – чем меньше нас будет, тем лучше. - И Сатоки. Ему не следует оставаться в лагере без Неджи. Они поняли друг друга без слов, и Наруто лишь склонил голову в согласии. - Мы отправимся на рассвете. - Да. А сейчас нам всем нужен сон, - Учиха непривычно тяжело поднялся и повел головой, разминая затекшую шею и плечи. – Отдыхай. - Доброй ночи, Фугаку-сама, - пожелал Наруто вслед вышедшему из палатки мужчине и прикрыл глаза. Оказавшись на воздухе, Учиха сделал глубокий вдох и запрокинул голову, смотря на небо с россыпью звезд. Ночная прохлада приятно касалась лица, ветер трогал распущенные волосы и трепал штанины широких хакама. Фугаку медленно пошел в сторону своей палатки, наблюдая за вечерней жизнью лагеря. У костров, к которым он приближался, мгновенно стихали разговоры. Подобно Наруто и Неджи воины боялись тревожить его сегодня – уже знали о дурных вестях, пришедших из его родового поместья. Первым порывом было отрубить Такуми и всем остальным головы за то, что не смогли оградить Сакуру от таких вестей. Немудрено, что девочка слегла – он видел, как тяжело ей далась смерть отца. И следом – увечье Саске. Если в эту войну он не убережет ее или нерождённое дитя, то стоит искать себе кайсяку. У палатки его терпеливо дожидался Сатоки-сан. Мужчина молча поклонился и заглянул в глаза. Ему не нужно было ничего спрашивать – Фугаку понял и так. - Он уехал в Энряку-дзи, чтобы рассказать об атаках Тайра. - Господин поехал один? – убитым – действительно убитым! – голосом уточнил Сатоки-сан. И, дождавшись кивка, не сумел подавить вздоха. – Мне было семь лет, когда он родился и Хизаши-сама велел мне его оберегать. - Ты должен быть здесь. Неджи доверил тебе воинов. - Я бы хотел быть с господином и защищать его спину. Но думаю... думаю господину будет лучше умереть, сражаясь, чем так, как он задумал. Саске застонал, когда в очередной раз рухнул на землю. Его не волновали синяки на груди, не волновали отметины на лице, что оставались после таких падений. Лишь отрубленная рука, неловкая левая культя, которой каждое его движение причиняло боль. Он передохнул с минуту и вновь вернулся в упор лежа – отжиматься на одной руке. Последние две недели, насколько можно было верить его ущербной системе подсчета времени, он только этим и занимался: отжимался, прыгал, нещадно тянулся, возвращая телу утерянную гибкость. Хоши, которая зачастила к нему в последнее время, часами могла наблюдать за ним, сидящем на шпагате. И Саске наконец-то убедился, что девочка ему не привиделась в горячечном бреду. - Тебя не ищут в поместье? – спросил он ее как-то. - В поместье нет ни дедушки, ни дяди. Меня некому искать, - бесхитростно отозвалась Хоши, и Саске вскинул брови в немом изумлении. Он приучил себя ничему не удивляться, но наивность девочки ошеломляла его всякий раз. Попроси он – и она принесет ему ключи от подземелья? Саске был уверен, что да. В клане Тайра не просто не уделяли должного внимания ее обучению и воспитанию; похоже, за все неполные девять лет с ней толком и не говорили. Раз девочка начисто лишена понимания того, кто есть враг, и какие вещи можно обсуждать с представителем клана, с которым воюет ее. Саске тяжело поднялся с земли и поморщился. Собственное тело ныне казалось ему чужим. Неповоротливо-грузным. Он пробыл в неподвижном оцепенении непозволительно долго. Недели, месяцы... - Какой сейчас месяц? – он посмотрел на Хоши, которая, в свою очередь, пытливо разглядывала его. - Цукимидзуки*. «Уже началась осень». - Саске-сама, - голос Хоши был тих и нерешителен. Она смотрела на него, склонив голову набок, так, чтобы волосы закрывали обезображенную половину ее лица. - Сакура Учиха приходится вам женой? - Почему ты спрашиваешь? – насторожившись, он подошел к прутьям решетки и прижался к ним почти вплотную, едва ли не нависая над девочкой. Она отшатнулась испуганно к стене и отвернула лицо. - Я слышала разговоры слуг, - невнятно пробормотала Хоши. – Сакура-сан носит дитя. Уже в который раз Саске показалось, что его ударили по голове. Он пошатнулся! Он, человек, который бегал по бамбуковым палкам, перекинутым с крыши на крышу, с завязанными глазами! Он пошатнулся и стиснул в кулаке единственной руки железный прут. Второй, отсеченной, он стиснул невидимый воздух в невидимых пальцах. «Ее увидели в поместье Харуно. Увидели и разнесли вести по стране». Если о чем-то шепчутся за работой слуги, значит, об этом знают все. Только когда он услышал испуганный вопрос Хоши, понял, что застонал вслух. - Все в порядке, - выдавил он сквозь плотно стиснутые зубы. Казалось, ему отрубили вторую руку – столь мучительным было появившееся чувство. Столь мучительным и столь знакомым. Последний раз так было, когда он узнал о предательстве Итачи и убийстве матери. Сакура теперь, что одинокий воин на равнине. Открытая и очень заманчивая цель. «Я надеюсь, ты знал, на что шел, отец. Знал, на что шел». Его жена носит наследника клана. Теперь ее желает заполучить любой, кто хоть немного втянут в развернувшуюся войну. Она – ключ к Учиха, она – рычаг давления, она – надежда. У него будет ребенок. Он не станет для Саске первым. Учиха слышал, что где-то на обширных землях страны подрастают его бастарды. Он не признавал ни одного из них. Не допускал и мысли об этом даже в те дни, когда думал, что на нем прервется клан. Дитя от Сакуры станет его первым законным ребенком. Ребенком, которому перейдет его фамилия, который унаследует их клан. Саске захотелось почувствовать круп лошади под своими пятками; ветер, бьющий в лицо. Ему захотелось оказаться снаружи сильнее, чем когда-либо за все время его заключения. Ему захотелось быть рядом с Сакурой, наблюдать за тем, как растет в ней их ребенок, быть рядом, когда она даст ему жизнь. От раздумий его отвлек шорох – Хоши пошевелилась у стены напротив, садясь поудобнее. Саске прищурился, внимательнее присматриваясь к девочке. Неприятно кольнула непрошенная мысль, случайно брошенные слова – «попроси он – и она принесет ему ключи от подземелья?» В этой просьбе не будет чести. Он запятнает себя на всю оставшуюся жизнь. Зато он обретет свободу… Сможет защитить свою жену. И никто не узнает, как он смог вырваться из плена, если только не расскажет сам. После ухода Хоши он еще долго лежал без сна. Заснуть мешал вихрь мыслей, захвативший голову. Саске вновь чувствовал себя живым, словно и не он провел последние недели в глухой апатии. Ему хотелось двигаться, хотелось что-то делать, и стены его клетки давили на него сильнее обычного. Он не знал, как – пока еще не продумал деталей – но знал точно, что должен сбежать. Мысль о побеге не оставляла его никогда, даже в самые темные времена здесь. Она была с ним неотлучно, где-то на задворках разума. Но лишь услышав от Хоши про Сакуру, он понял, что должен сбежать. Во что бы то ни стало. Сбежать и не умереть. Он больше не искал себе смерти, он хотел жизни. Жизни и свободы. Но также не искал он и легкого пути к своей свободе. Чести в нем было больше всего. И именно честь не позволяла ему воспользоваться несмышленой девочкой, не позволяла обратить себе во благо ее глупость и неосторожность. Других путей побега ему оставалось немного. Несколько недель Саске потратил на то, чтобы выкопать под решеткой глубокую яму, пока, наконец, не понял, что прутья уходят в землю столь далеко, что он может положить всю жизнь, но так и не достигнуть их края. Некоторое время он пытался разогнуть прутья, и это стоило ему вдавленных вытянутых отметин, навсегда оставшихся на плечах. Саске сомневался, что смог бы хоть на один сун* раздвинуть решетку, будь у него обе руки. С одной же его задумка изначально была глупой и невыполнимой. Он понял, что не обойдется без помощи Хоши, еще в тот день, когда его яма под решеткой была не глубже сяку*. Понял и заставил умолкнуть свою совесть на долгое время. Саске не просил девочку принести ему ключи от клетки, но внимательно слушал, когда она рассказывала, как ей удается обойти грозных охранников, которых было множество на пути к нему. Так Саске узнал о тайном проходе, о котором Хоши однажды услышала из разговора слуг. Узнал и ничуть не удивился: в поместье Учиха подобных ходов нашлось бы не меньше десятка. Даже он не знал их всех и, как сейчас понял, никогда не уделял должного внимания их охране. - Дедушка и дядя все еще не вернулись. А вчера я слышала, как кричали друг на друга советники – кажется, что-то случилось в каком-то монастыре, - озадаченно болтала Хоши, пока Саске отрабатывал удары напротив стены. Он усмехнулся и пообещал самому себе, что ни один ребенок в его поместье не останется без присмотра и не будет болтаться под ногами у взрослых. Если когда-нибудь он вернется в поместье. Учиха откладывал часть лепешек, которые с завидным постоянством приносила ему Хоши, и усмехался, отмечая, что солдаты почти не обращают на него внимания, когда меняют воду в кувшине. Для них он был по-прежнему безучастным, потерявшим всякий интерес к жизни врагом, что уже долгие недели лежит, отвернувшись лицом к стене. Время здесь выступало на стороне Саске. Его у него было вдоволь. И он пользовался своим преимуществом: медленно, очень медленно приучал охранников к мысли, что он побежден. И они перестали его опасаться. Когда-то грозный, вселяющий ужас Учиха теперь предстал перед ними одноруким калекой, и они больше его не боялись. Он понял это, когда они перестали замедлять шаг, приближаясь к его клетке, перестали прислушиваться, распахивая дверь. Он понял это, когда перестал чувствовать в воздухе их страх. Сколько времени ушло на это? Месяцы, когда он был по-настоящему безразличен ко всему, и месяцы, когда притворялся. Но у Саске был лишь один единственный шанс, и он не мог, не имел права спешить. Боялись его солдаты или нет, но они по-прежнему приходили к нему вдвоем, всегда вдвоем, а он по-прежнему оставался одноруким калекой, ослабевшим за долгое пребывание в плену. - Хоши, - сказал он в вечер, которому предстояло стать последним. – У тебя есть в поместье укрытие, о котором знаешь только ты? Девочка подняла на него удивленный взгляд. Саске-сама нечасто задавал ей вопросы, и уж точно ни разу он не спрашивал ее о таком. - Есть, - помедлив, ответила она. – Я прячусь там от дяди, когда он недоволен мной. - Хорошо. Тебе нужно прятаться там не только от дяди. Ведь идет война. Если на ваше поместье когда-нибудь нападут, тебе нужно будет там укрыться, иначе тебя убьют. Он прикрыл глаза, но мог вообразить себе растерянность, с которой смотрела на него теперь девочка. Растерянность и удивление. - Но ведь это будет бесчестно, Саске-сама, - она нашла в себе смелость возразить ему. – Вы ведь сами говорили, что любой трус – бесчестен, а прятаться, когда нападают на твой дом, – трусость. - Это касается только самураев. Для женщин и детей требования другие. Когда-нибудь ты поймешь. Девочка ушла, а он принялся ждать, весь обратившись вслух. И вскоре он услышал первые, далекие шаги. За ними последовал смех. Еще никогда солдаты не смеялись в его присутствии. Он сжал комок земли в руке и неподвижно замер, спиной ощущая каждое движение позади – шелест одежды, позвякивание ключей, приглушенный кашель, гулкие шаги. Один из солдат склонился над кувшином – Саске намеренно поставил его подле себя, и Учиха резко повернулся к нему, метя землей в глаза. Оттолкнувшись левым локтем, он вскочил, схватил кувшин и разбил его о голову воина, который отчаянно тер глаза. Саске казалось, что все случившееся растянулось на минуты, хотя на самом деле заняло не больше секунды. Он ведь тренировал эти движения, отрабатывая сотни и сотни раз, чтобы даже не задумываться о них. Повернуться лежа, бросить землю, левым локтем уткнуться в пол, вскочить, схватить кувшин и ударить на излете. Охранник рухнул ему под ноги, но Саске уже не видел этого – всем его вниманием завладел мужчина, обнаживший меч и бросившийся к нему. Учиха уклонился от первого удара, после второго катана чиркнула по решетке и ненадолго застряла в прутьях. Саске перехватил лезвие ладонью правой руки, наплевав на боль и хлынувшую кровь, и воспользовался замешательством охранника, чтобы подсечь его ударом ноги. Учиха подхватил откатившуюся в сторону катану и пропорол живот одного из мужчин. Тому, кому он проломил голову ударом кувшина, спустя секунду он ее снес. Тяжело выдохнув, Саске сполз по стене на земляной пол и со стыдом осознал, что у него дрожат ноги. Он окинул взглядом поверженных врагов: один из них все еще корчился в предсмертных судорогах, зажимая окровавленными руками рану на животе. Он медленно перевел взгляд на свою ладонь, рассеченную глубоким порезом, и нахмурился. Оторвав кусок ткани от одежды охранника, Саске с помощью зубов перетянул ладонь на правой руке, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы остановить кровь. Он поспешно стянул обувь и стащил одежду с обезглавленного охранника – его хакама и верхнее кимоно – и облачился в нее сам, наконец скинув с себя давно обветшавшее тряпье. Завязал на поясе катану, сунул туда же кинжал, спрятал за пазуху сверток с лепешками и оглядел свою клетку в последний раз. Он довольно долго шел по проходу, на который указала Хоши, внимательно прислушиваясь к шуму позади. Его побег обнаружат очень скоро, и потому он должен был спешить. Когда Саске поднялся по ступенькам, выдолбленным прямо в земле, и уперся в дверь, он остановился на несколько секунд, чтобы перевести дыхание. Снаружи его ждала свобода, и воздух, и солнечный свет, которого он не видел очень и очень давно. Саске толкнул дверь и оказался в темной комнате. Из рассказов Хоши он знал, что находился в кладовой, полной мешков с рисом. Наощупь он принялся двигаться вперед, несколько раз запнувшись и едва не упав. Когда его пальцы нашли дверные створки, он крепко зажмурился и раздвинул их буквально на несколько бу*. Снаружи должны быть минка, в которых также хранился рис и другие припасы. Хоши говорила, что в эту часть поместья не забредают случайно во время прогулок, сюда ходят лишь слуги, чтобы пополнить запасы продуктов на кухнях. Узкой полоски света оказалось достаточно, чтобы глаза начало нещадно резать. Саске жмурился, но это не помогало, и вскоре он почувствовал, как по щекам потекли слезы. Он не мог позволить себе привыкать долго – была дорога каждая секунда, и потому вскоре он шагнул на улицу. Шагнул и задохнулся. Воздух – свежий, упоительно чистый и прохладный, – заполнил его грудь и заставил кружиться голову. Саске пошатнулся, поднес по привычке к глазам левую руку, а правой оперся на стену минка позади. В ушах шумело, словно он плыл в бурной реке. Не сразу он почувствовал, что идет дождь, и капли стучат по его голове и плечам. Саске кое-как разлепил непрестанно слезящиеся глаза и зашагал прочь от минка, шатаясь, будто пьяный. И его губы кривились в странной ухмылке, а из груди так и рвался нервный, полоумный смех, ведь сегодня величайшее преимущество поместья Тайра, которое позволяло оставаться ему неприступным целые столетия, играло против его владельцев. Поместье упиралось в густой, непроходимый лес, служивший Тайра надежной защитой. Поместье даже не было окружено в той части стеной, в ней просто не было необходимости – никому еще не удавалось провести войско через лес и напасть на Тайра с тыла. И теперь то, что было для любого полководца непреодолимым испытанием, стало для Саске настоящим везением. Он шагал вглубь поместья под моросящим дождем, стараясь не поднимать взгляда от земли, шагал так быстро, как только мог, не обращая внимания на свое сбившееся, хриплое дыхание. Он очень быстро устал – сказалось время, проведенное в заточении, но не остановился. Постепенно минка вокруг него сменялись деревьями, чьи стволы были толще, а кроны – гораздо гуще тех, что росли ближе к поместью. Когда ему на пути попался ручей, Саске долго шел вброд, по щиколотку в прохладной воде, чтобы запутать следы. Он довольно неплохо помнил карту ближайших к Тайра земель – провел много времени, разглядывая мельчайшие детали и размышляя о том дне, когда развеет там пепел своих врагов – и сейчас постоянно вызывал ее в памяти. Ему нужно было уйти как можно дальше на северо-запад и после идти на запад, чтобы сделать большой крюк и обогнуть поместье. Саске пока даже примерно не представлял, сколько дней ему на это потребуется. И сколько сил. Лес становился все дремучее, и хотя Саске приходилось прикладывать гораздо больше усилий, чтобы в нем пробираться, он был рад. Деревья, что росли плотным частоколом, холмы и спуски, резкие провалы – все это задержит конную погоню и даст ему время. Правая ладонь пульсировала, левой культей он вновь ощущал призрачную боль, ноги дрожали и подкашивались, но Саске было плевать. Он упрямо двигался вперед, дышал полной грудью, стараясь не упустить ни единого запаха – ни запаха мокрой после дождя листвы, ни древесной коры, ни мха, ни ягод – ни единого! «Я иду, - думал он. – Я иду». * - Басё * - 8 месяц по лунному японскому календраю; месяц (опадающей) листвы; месяц любования луной; середина осени * сун - 3,03 см * сяку - 30,3 см * бу - 3,03 мм