Ее ставка - жизнь, ее судьба - игра.

Саске вернулся в лагерь глубокой ночью – позже, чем хотел. Будь он один, то успел бы до заката, но их продвижение существенно замедлил Нанаши Тайра. Учиха поборол искушение убить его в дороге и привез почти невредимым. Все свои синяки и ссадины Тайра получил, когда убегал от Яшамару и его людей в поместье Минамото. Учиха привык к беспрекословному послушанию своих самураев, но когда он приказал не трогать Тайра, то увидел в их взглядах колебание и несогласие – прежде такое случалось крайне редко. Каждый из них хотел отомстить Нанаши за плен господина – за его отрубленную руку, за другие увечья, за месяцы, проведенные в подземелье. Несмотря на поздний час, лагерь не спал. Еще издали он заметил огни множества костров. Саске отдал должное солдатам, когда в паре шагов от них приземлилась в снег и с шипением затухла предупредительная горящая стрела. Он потрепал по холке Молниеносного, отшатнувшегося от огня, и хмыкнул. - Они вас не узнали? – позади раздался изумленный голос Мамору. На безоблачном небе виднелась яркая луна, и благодаря ее свету, отражавшемуся от снега, все вокруг было видно на многие тё, почти как днем. - После вестей, что они сегодня получили, немудрено встречать стрелой и союзника, и врага, - Саске спокойно пожал плечами. Дозорные в их войске делали то, что должно. Вскоре от лагеря отделился небольшой отряд и направился в их сторону. Саске оглянулся на Тайра – с кляпом во рту Нанаши был крепко привязан к лошади и не мог ни говорить, ни двигаться. - Назовись! – раздался крик, когда отряд приблизился к ним на один полет стрелы. Кажется, этой ночью лагерь охраняли совсем юнцы, раз не признали его на таком расстоянии. - Саске Учиха, - послушно отозвался мужчина, махнув рукой Мамору, который собирался ответить первым. - Этим именем может назваться каждый. Спешься и подойди, - донесся уверенный приказ со стороны отряда. Саске почувствовал, как позади него задохнулся от возмущения Мамору, и вновь хмыкнул. Эта ситуация его забавляла. Он соскочил в свежий, неутоптанный снег и, взяв Молниеносного под узды, медленно пошел в сторону лагеря. Его узнали, когда расстояние между ним и отрядом сократилось до полутора десятков шагов. Меж воинов пробежал негромкий шепот, они переглянулись и все, как один, склонились. - Господин!.. Саске оказался прав в своем предположении: лагерь этой ночью охраняли еще совсем юнцы. Верно, они присоединились к войску, пока он находился в плену. Это было плохо. Он никогда не поощрял участие мальчишек в войне, несмотря на то, что отец брал его в походы с самого детства, и самураев учили обращаться с мечом с трех лет. Он был сыном главы клана и был обязан всюду следовать за отцом и учиться у него. Таков его долг. Сражаться же должен тот, кто встретил, по меньшей мере, пятнадцать зим. Иначе война оборачивалась бессмысленной гибелью мальчишек, что не делало чести ни их семьям, ни клану, под чьим стягом они сражались. Дети должны были оставаться в своих домах, чтобы было кому мстить, когда погибнут взрослые, чтобы было кому встретить врага, если он победит. Саске знал, что ни Наруто и Неджи не разделяли его взглядов, равно как не разделял их его отец, и потому сейчас он смотрел в безусое лицо мальчишки, опустившегося перед ним на колени в снег. - Такуми и Изаму возвращались? – спросил он и махнул рукой, чтобы солдаты поднялись. - Такуми-сан вернулся задолго до заката, господин. А Изаму-сан пару часов назад. «Хорошо», - подумал Саске, оседлав Молниеносного и кивнув Мамору, чтобы тот следовал вместе с Нанаши за ним. Если вернулся Изаму, значит, вести о союзе с Минамото достигли лагеря, и Неджи и Наруто больше не готовились обороняться от объединенного войска Тайра. Когда они достигли первых разбитых палаток, он спешился и передал Молниеносного конюхам. Очевидно, их приближение заметили, потому что Неджи и Наруто уже его ждали. Меж ними обычно было не принято проявлять эмоции, но сейчас каждый их них стиснул Саске, крепко постучав тому по спине. - Я привез нам гостя, - с холодным презрением выплюнул Учиха, обернувшись к Нанаши. – Он должен встретить здесь столь же радушный прием, как встретил я в его родовом поместье. Несколько десятков людей уставились на связанного, безмолвного мужчину. Его испуганный взгляд бегал с одного лица на другое, пока не остановился на лице Саске. И тогда в глазах Нанаши вспыхнула лютая ненависть, заставившая Учиха впервые задумать на несколько мгновений о ее причинах. За что Тайра так его ненавидел? Уж точно не потому, что их кланы последние годы враждуют. Краем уха он уловил чей-то сердитый голос и, обернувшись, увидел, как пустившего в них стрелу юнца отчитывает кто-то из старших – Саске не знал его имени. Он подошел к ним в момент, когда мальчишке назначали палки как наказание за его невнимательность и непочтительность. - За что ты собираешься его наказать? – спросил Саске. – За то, что он сделал все, как должно? - Он оскорбил вас, господин, - с испугом в голосе отозвался мужчина. - Меня не может оскорбить солдат, который исполнял то, что ему велели – охранял лагерь. Я запрещаю его сечь, - ледяным голосом отрезал он и услышал за своей спиной выдох облегчения, который не сумел сдержать юнец. - Год назад ты прошел бы мимо, - такими словами встретил его Неджи, когда Саске вернулся к нему и Наруто. – Сказал бы, что лишняя порка не может навредить. - В жизни все изменчиво, - усмехнулся Учиха, но веселье исчезло из его взгляда, когда он посмотрел на Нанаши. - Мамору, отвечаешь за него головой, - Саске поймал настороженный взгляд мальчишки. – Я запрещаю его увечить. - Да, господин, - уже ему вослед отозвался сын Яшамару. - Зачем он тебе живым? – спросил Наруто, когда они втроем зашагали вглубь лагеря к палаткам. – Нобу это не остановит. - Нобу уже не имеет никакого значения. С поддержкой Минамото мы уничтожим их всех, - Саске дернул плечом. – А Нанаши... считай его моей прихотью. - Как Сакура? – Неджи искоса посмотрел на него и успел заметить мимолетную тень, пробежавшую по лицу. - Она закрыла меня собой. Стрелы угодили ей в плечо, а должны были – мне в сердце, - тяжело отозвался Учиха. – Я оставил с ней у Минамото всех, кого смог. - Она почувствовала нападение, а ты – нет? – Неджи едва уловимо приподнял брови. Всегда считалось, что из них троих самым сильным чутьем обладал Саске. - Получается, - он криво усмехнулся. – Я обязан ей жизнью. Пока они шли, Учиха осматривался по сторонам. Самураи готовились сниматься с места: убирали навесы и палатки, без которых могли обойтись, чистили броню и оружие, загружали повозки, которые предстояло отправить в ближайшие дружественные им деревни. - Мы рассчитываем выступить завтра на рассвете, - пояснил Наруто. – Но когда получили вести от Такуми, были готовы уйти уже сегодня. Нахмурившись, Саске коротко рассказал им о затеянной Минамото интриге. - Старик совсем растерял остатки ума, - фыркнул Узумаки. – Он правда думал, что ты сорвешься и нападешь на Тайра? Учиха неопределенно пожал плечами. Он не стал говорить, сколь близок был к этому, когда стоял в коридоре напротив Нобу и Нанаши, и они задавали вопросы о его отце. Чудовищно близок. Наруто, видимо, еще не растерял уверенности в его нечеловеческой выдержке, которой он больше не обладал. - Что обещал Минамото? - спросил Неджи, пока они рассаживались около костра. Кто-то из самураев передал Саске подогретую лепешку и пиалу с рисом. В такие моменты он всякий раз возвращался в давно минувшие годы своего детства и юности, проведенные подле отца в военных походах. - Поделиться рисом и убивать солдат Тайра, если те убегут на его земли. - Немного, - Наруто протянул к костру руки. - Уж что есть, - скривился Саске. За эту помощь он заплатит своей дочерью и обширными землями клана Харуно. - Я обещал быть с вами столько, сколько потребуется, - спустя некоторое время заговорил Неджи, до того задумчиво смотревший на пляску огня. Саске и Наруто мгновенно переглянулись – в ту секунду оба уже знали, какими будут его следующие слова. - Я думаю, мое время вышло. Говорят, умирать на рассвете – лучше всего. - Неджи... – выдохнул Узумаки и замолчал. Он был не вправе что-либо говорить. - Вы окажете мне честь стать моими кайсяку*? Саске хотел мотнуть головой, но кивнул. Он смотрел на Хьюга и не верил, что уже завтра его не будет рядом. Человека, вместе с которым он вырос. Союзника, с которым сражался спина к спине, и про которого всегда знал, что никто не ударит его сзади, пока там стоит Неджи. - Я знаю, что это не добавит вам славы, и я благодарен, - Неджи церемонно склонил голову. - О чем ты говоришь?.. – заговорил Наруто, но замолчал, махнув рукой. – Это для нас будет честью стать твоими кайсяку. - Я уже попросил Сатоки начать все необходимые приготовления к церемонии. Неджи был сосредоточен и одновременно расслаблен – так подобало настоящему самураю относиться к своей смерти. Его больше волновало соблюдение всех традиций и обрядов во время совершения сэппуку, чем то, что завтрашний день для него уже не наступит. Он обязан умереть достойно и красиво – только в этом случае он сможет смыть позор со своего имени и имени клана и обелить запятнанную честь. И потому сейчас он не имеет права показывать ни свой страх, ни свое волнение, если они есть. Неджи должен вести беседу, улыбаться и делить скудный ужин, ведь только так он докажет, что смерть для самурая – это не наказание и не горе, а достойная, красивая смерть – лучшее, чего может желать воин. Самурай живет, чтобы умереть – так их учили. И сэппуку – это высшая милость для самурая, возможность доказать, что он следует бусидо до самого конца. Люди не вспомнят, как ты жил, но будут знать, как ты умер. Когда они предадут прах Неджи земле, уже никто не посмеет сказать, что однажды он запятнал свою честь и нарушил неписанные законы жизни истинного самурая. Люди скажут, что Неджи Хьюга умер достойно, и его дочь может наследовать клан. - Я написал завещание, - мимоходом обронил Неджи. – Я хочу, чтобы моя дочь воспитывалась до совершеннолетия в твоем клане, - произнес он, обращаясь к Саске. Учиха ответил ему долгим, задумчивым взглядом. «Почему не Наруто? – подумал он. – Хината станет ему женой, и девочка могла бы расти под присмотром родной крови». - Хината-сан не сможет пойти против слова Хиаши-самы, когда он прикажет оставить внучку ему, - спокойно пояснил Неджи, почувствовав вопрос, что повис в воздухе. – А ты сможешь. Он не просил помочь Тен-Тен в воспитании их дочери, и все было понятно без слов. Тен-Тен переживет своего мужа ненадолго – ровно настолько, сколько времени потребуется письму, чтобы достичь поместья Хьюга, а ей самой – надлежащим образом подготовиться к церемонии. Будучи онна-бугэйся, она перережет себе горло. - Это твое решение, - Наруто пожал плечами. Может быть, выбор Неджи самую малость его задел, но он этого не показал. - Я воспитаю твою дочь, как свою, - коротко ответил Саске, и Неджи кивнул. Учиха предпочитал говорить мало, когда был вынужден говорить, или не говорить вообще, когда мог молчать. Ему не было нужды разбрасываться длинными, пространными обещаниями; достаточно было просто сказать. - Я хочу назвать ее Томоэ*. Я подготовил для нее восемнадцать посланий – по одному на каждый год до совершеннолетия. Вручай их ей на дни рождения. Свитки лежат на моем футоне. Саске кивнул. Почему-то вдруг стало тяжело говорить, и он не смог вытолкнуть из себя ни слова. - Хорошее имя, - улыбнулся Наруто. – Мы обязательно расскажем ей про тебя и Тен-Тен-сан, когда она подрастет. - Только ту часть, в которой мы еще не успели покрыть позором свои имена, - Неджи усмехнулся. – Я потому и прошу Саске ее вырастить. В родовом поместье наши имена будут все время ее преследовать. В тот вечер время утекало сквозь пальцы, будто песок. Однажды Саске поднял взгляд и увидел, что небо на востоке начало светлеть. Часы, что у них оставались, прошли. С того момента счет пошел уже на минуты. Неджи перехватил его взгляд и обернулся. По его губам скользнула кривая усмешка, он кивнул себе и встал. У Саске разом закончились все слова, и он не знал, что сказать Неджи в последний раз. Больше им не удастся переговорить – когда начнется церемония, в ней не будет места ни для их дружбы, ни для их прощания. Также молча рядом с ними поднялся Наруто, который не скрывал взволнованного взгляда. «Уже? – говорили его глаза. – Так скоро?». В голове Саске проносились воспоминания их детства и юности – те редкие беззаботные минуты, которые они могли провести в играх и забавах. Он смотрел на Неджи и видел перед собой мальчика, протягивающего ему руку, когда он упал во время тренировки; мальчика, с которым они ночевали под дождем в лесу; мальчика со строгим взглядом и тихим смехом. Никто из них не произнес ни слова, пока они стояли втроем в те последние минуты, вслушиваясь в треск костра и свист ветра. Неджи посмотрел каждому из них в глаза долгим взглядом, развернулся и пошел прочь – расправленные плечи, поднятая голова, сдержанный шаг. - Я ведь знаю, что он не обернется, но все равно жду, - сиплым голосом произнес Наруто и прочистил горло. Саске медленно кивнул. Он не хотел говорить. За то время, пока они молчаливо прощались, вдоль линии горизонта появилась светлая полоса, предвещавшая скорый рассвет. Учиха посмотрел на Наруто, постепенно осознавая, что теперь так будет всегда. Он больше никогда не спросит мнения третьего члена их альянса, потому что его больше нет. - Кайсяку должен быть ты, - произнес Саске и поднял культю. – Из-за нее я не смогу ударить с точностью, которая нужна. По лицу Наруто пробежала волна отвращения. В юности каждого из них обучили удару, необходимого кайсяку – смахнуть голову катаной следовало так, чтобы та повисла на тонком лоскуте кожи и ни в коем случае не упала и не покатилась по земле, ибо это – величайшее неуважение, которое только возможно выказать мертвому человеку. Малейший просчет мог опозорить и кайсяку, и того, кто совершал сэппуку. Много хуже – подобный просчет делал церемонию абсолютно бессмысленной, а жизнь – прерванной напрасно, ведь самураю не удавалось смертью искупить свой позор, ибо даже после смерти его кайсяку причинял ему великое бесчестие. - Да, - деревянным кивком согласился Наруто. – Ты прав. Я зря был невнимателен на тех уроках и не слушал наставников, - добавил он с сухим смешком. Во взгляде Узумаки Саске увидел вопрос, который тот никогда не посмеет задать вслух: в какой момент он должен снести Неджи голову? Должен ли он продлить или сократить его мучения? Они не могли это обсуждать. - Хината-сан меня возненавидит... – тихо проговорил Наруто, обращаясь скорее к себе, чем к Саске. - Не возненавидит, если ее воспитали должным образом, - отрезал Учиха. – А если нет – то тебе нужна более подходящая невеста. В глазах Саске опасения Наруто были беспочвенны. Хината-сан должна быть очень благодарна за честь, оказанную ее брату. Кайсяку не за что ненавидеть, если он делает все правильно. Около своей палатки Учиха увидел поджидавшего его Мамору. - Я приготовил вам кимоно, господин, - на лице юноши явственно проступили следы бессонной ночи. - Ты расстроен. Мамору вздрогнул: в голосе господина ему послышалось осуждение. Самурай не должен огорчаться, если другой самурай совершает сэппуку. Самурай не должен огорчаться из-за чьей-либо смерти, потому что самурай живет, чтобы достойно умереть. Юноша знал, что своими мыслями заслужил наказание. Отец не раз говорил, что его горячность однажды его подведет. - Неджи-сама – великий воин, - только и сказал Мамору. Ему следовало научиться лучше скрывать свои эмоции, чтобы господин не читал его лицо будто открытый свиток. - И он умрет достойно, - сказал Саске и скинул на расстеленный футон куртку из грубого полотна. Мамору помог ему облачиться в официальное кимоно с пятью веерами Учиха – только в таком подобало присутствовать на церемонии сэппуку, которая считалась праздничной, и повязать оби. - Господин, - юноша встретился с ним взглядом и поспешно опустил голову, сделав вид, что разглаживает шелк на поясе. – Кайсяку будете вы? - Наруто, - Саске показал ему культю и усмехнулся про себя, увидев, сколь стремительно залился краской Мамору. «Они еще не привыкли к мысли, что я калека. Наруто, как и мальчишка, даже не подумал о том, что без руки я не смогу ударить с точностью до одного тё и вовремя погасить вложенную силу». У Мамору было достаточно ума, чтобы не просить прощения. Он в последний раз поправил оби и отошел на два шага. - Где Нанаши? – спросил Саске, цепляя к поясу ножны. - Его привязали у костра, где согреваются дозорные. Ему дали еды и питья. - Хорошо. Быть может, он излишне мягко обращается с Тайра? Костер, еда, вода... Больше всего Саске желал закопать Нанаши заживо в снег и мерзлую землю и сидеть рядом, чтобы слышать, как тот издаст свой последний вдох. Но он собирался убить Тайра публично, в назидание другим, чтобы напомнить тем, кто забыл – никто из врагов клана не получит от Учиха милосердия. Саске вышел из палатки и зашагал в сторону леса – для проведения обряда Неджи выбрал место на опушке. Лучи холодного солнца золотили голые стволы деревьев и слепили глаза, отражаясь от снега. За всю жизнь Учиха не помнил такой долгой и холодной зимы. Снег скрипел в такт его шагам, а при дыхании изо рта шел пар – утро выдалось морозным. У опушки уже собралась дюжина самураев – наблюдать за сэппуку было дозволено далеко не всем. Прищурившись, Саске разглядел стоявшего в стороне Сатоки. Если и было кому тяжелее, так это ему. Они с Наруто лишались друга, а он – своего господина. За ночь воины подготовили квадратную изгородь из кольев, меж которыми были натянуты узкие полотнища материи. В походных условиях такая изгородь была лучшим, что можно было сотворить. Снег тщательно утоптали и вместо циновок устлали футонами, поверх которых уложили полоски белого шелка. Неджи облачился в белую одежду без гербов и каких-либо украшений – он уже не принадлежал этому миру. Внутри изгороди в паре шагов от Неджи стоял Наруто – также в белом. Саске подошел к нему и молча протянул свою катану – будучи кайсяку, Узумаки не смел воспользоваться в ходе совершения сэппуку своим мечом. Он мог взять катану Неджи – так происходило обычно, а мог – чужую, и тогда вина неудачного удара, если он случится, ляжет на владельца катаны. Оба – и Саске, и Наруто – это знали. - Для меня будет честью, если ты нанесешь удар моей катаной, - негромко сказал Учиха, встретив вопросительный взгляд друга. - И для меня, - отозвался тот и, церемонно поклонившись, принял из руки Саске меч. Ветер трепал волосы и подолы широких хакама собравшихся на опушке воинов. Неджи убрал свои волосы в традиционную для самураев прическу – теперь он имел на это право, ведь, совершив сэппуку, обелит свою честь. Саске встретился с ним взглядом, когда остановился снаружи изгороди напротив места, которое предстояло занять Хьюга. Тот выглядел... безмятежным. Безмятежным и спокойным, со знакомой уверенностью в серых глазах. Сейчас Неджи был обязан держать лицо, даже если внутри бушевал пожар сильнейших эмоций. Саске присутствовал на церемонии сэппуку множество раз – и когда самурай совершал его добровольно, и когда в качестве наказания за преступления. Но ни разу он не встречал у мужчин такого спокойного выражения лица. Хьюга принял свою судьбу не просто разумом, но сердцем, и потому ничто земное – ни боль, ни страх – его больше не волновало. Сатоки подошел к Неджи с южной стороны и, тронув за плечо, провел ровно в середину изгороди и помог сесть на колени – лицом к северу. Он развязал пояс его куртки, обнажил грудь и живот и тщательно подтолкнул полы одежды Неджи ему под колени, чтобы не допустить падения навзничь после совершения сэппуку. Если самурай после сэппуку падал на спину, это считалось для него большим позором. Неджи, откинувшись на пятки, равнодушно наблюдал за действиями Сатоки. Он смотрел прямо перед собой, но будто бы сквозь мужчину, мимо всех, кто присутствовал на церемонии – куда-то на белоснежный снег, на безоблачное небо. Покончив с одеждой, Сатоки с поклоном передал Неджи на подносе чистый лист и чернила – для написания дзисэй*.

«Утро в снегу! Здесь я Из жизни уйду*, -

вывел Хьюга на пергаменте и отложил его в сторону. Он не видел, но чувствовал и знал, что позади него Наруто остановился по левую сторону, спустил с правого плеча церемониальное кимоно и обнажил катану. Сатоки забрал у Неджи приспособления для каллиграфии и передал особый кинжал для сэппуку – кусунгобу, а затем отошел с глубоким поклоном. Когда Неджи взял в руки кусунгобу, время и окружающий мир для Саске перестали существовать. Не моргая и не отводя взгляда, он следил за тем, как его друг погружает кинжал в плоть и делает первый горизонтальный разрез – от левого бока к правому. Сознание еще не покинуло Неджи, несмотря на боль и потерю крови; он еще мыслил вполне ясно и помнил, что делает и зачем. Ни один звук не вырвался из его плотно сжатых губ, ни один. Скользкими от собственной крови пальцами он перехватил рукоять кусунгобу и приготовился ко второму разрезу – от груди и до низа живота – так, чтобы все смогли увидеть его внутренности и, тем самым, чистоту помыслов. Он довел кинжал до пупка, когда Наруто молниеносным ударом снес ему голову, оставив, как и полагалось, полоску кожи на шее, на которой та повисла. Лишь в тот момент, когда стало ясно, что голова не упадет, не покатится по земле, Саске снова задышал. Снег вокруг Неджи был залит кровью, его внутренности лежали на его же коленях, а солнце уже не могло согреть его искаженное болью лицо. Наруто отошел в сторону и опустился на колени, чтобы протереть катану белым шелком. Он держал меч параллельно земле, что означало их равный с Неджи ранг. Тем временем Сатоки взял голову своего господина за пучок волос, убранных в церемониальную прическу, перерезал мечом оставшийся лоскут кожи и, расположив подбородок на плоской стороне лезвия, показал голову присутствующим. Церемония была окончена, и Саске ушел с нее первым. О теле его друга надлежало позаботиться Сатоки и людям из клана Хьюга, а с Наруто он не мог говорить, пока тот не очистится золой. Он дошел до палатки Неджи и, как тот обещал, нашел на футоне множество скрепленных печатью свитков – послания для его дочери. Девочке нечего будет стыдиться, когда она подрастет – ее отец с этой минуты не считался ни клятвопреступником, ни самураем без чести и достоинства. Они едва успеют сжечь тело Неджи в погребальном костре – ночью они покинут лагерь и выдвинутся к землям Тайра. Пора было ставить точку в этой войне. Письмо Неджи отличалось свойственной ему краткостью и прямотой. Тен-Тен держала его в руках и знала, что ее муж давно мертв. Вскоре поместья Хьюга достигнет урна с его прахом и займет достойное место в родовой усыпальнице. Тен-Тен свернула свиток и отошла от окна, разглядывая три пустых футона, расстеленных на татами – один для мужа, один для нее, один для их маленькой дочери. Два из них пустовали уже очень давно. Ее дочь недавно встретила свой первый день рождения, и Тен-Тен это пропустила. Как пропустит и все будущие праздники ее девочки – наречение именем, двухлетие, трехлетие... Сейчас она, наверное, и не узнала бы свою дочь среди других детей – ведь в последний раз Тен-Тен видела ее совсем крохой. «Непременно узнала бы», - твердило ее материнское сердце вопреки доводам разума, и она отчаянно хотела ему верить. В какой-то степени письмо принесло ей облегчение. Уже очень давно она жила в состоянии неопределенности и вечной подвешенности – со дня, когда они вернулись в поместье после битвы с Ода. Неджи взял вину за совершенное ею преступление на себя и должен был умереть, чтобы очистить имя. Но потом Наруто-сан увез его с собой, и с той поры минуло много времени. Тен-Тен же осталась в поместье – жена преступника, онна-бугэйся, лишенная права участвовать в сражениях, мать без дочери. Она вела тоскливую и одинокую жизнь в их с Неджи комнатах и не могла никак помочь, пока за пределами земель Хьюга шла война. Она была вынуждена сидеть и ждать – ждать письма, вестей о муже, о проигранных сражениях, о погибших самураях клана. Первые недели она сходила с ума от безделья, но с течением времени приняла его и смирилась. Ей пришлось смириться. Закутавшись в оставшийся от Неджи плащ, безмолвной тенью она бродила по дорожкам поместья, мимо запорошенных снегом деревьев, посреди глухой к ее горю природы. Гуляя по саду, она казалась себе замерзшим растением, жизнь которого остановилась на долгую-долгую зиму. Тен-Тен только и оставалось, что предаваться воспоминаниям о минувших днях и ждать. Тен-Тен к такому не привыкла и потому ей было особенно тяжело смириться со своим беспомощным, зависимым положением и принять судьбу. Она хотела бы умереть в бою рядом с Неджи, защищая его спину. Ну что ж, теперь она может умереть вслед за своим мужем. В детстве, когда отец учил ее сражаться, он также учил ее беззаветной и нерушимой преданности тому, кого она однажды выберет себе в мужья. Она должна всюду следовать за ним, даже после смерти. Со дня свадьбы ее основное предназначение заключалось в служении ее мужу и господину. Смерть Неджи означала для Тен-Тен лишь одно – она должна совершить дзигай*. Тен-Тен подошла к дверям и позвала служанку: - Я хочу выкупаться, - сказала она. – Подготовь горячую воду для бочки. Она опустилась на колени перед столиком для каллиграфии и оторвала верхнюю часть свитка, потому что не хотела, чтобы чужие глаза прочитали письмо Неджи после ее смерти. «... самурай должен любить своего даймё и страну. Я был неправильным самураем последние десять лет – с того дня, как понял, что кроме своей страны я люблю еще и тебя», - она обласкала взглядом столбцы, выведенные родным почерком, и принялась рвать бумагу на мелкие части. Позже она выкинет кусочки в воду, чтобы смыть остатки чернил. «.. я не буду унижать тебя просьбой не умирать вслед за мной. Я знаю, что этим глубоко раню тебя и затрону твою гордость. Но, Тен-Тен, прошу, подумай также о том, где и как вырастет наша дочь. У нее уже есть обесчещенный отец, который оказался недостоин жизни. Но все еще остается мать, чье имя не покрыто позором». Тен-Тен помимо воли улыбнулась, перечитав столбцы. В этих словах – весь ее муж. Она знала, что Неджи слышал немало упреков, в числе которых были упреки Хиаши-самы, о его слишком мягком с ней обращении. Он никогда не отказывал ей в просьбах сопровождать его в поездках и сражениях и ни разу у него не получилось что-либо ей запретить. Безусловно, он знал, что Тен-Тен последует за ним, и отказать ей в этом праве не мог никто на свете, даже он. Но Неджи все же попытался ее попросить. Не заставить. Он всегда уважал ее право на выбор и не хотел вылепить из нее послушную лишь одному его слову жену. Неджи ведь уговаривал ее тогда остаться вместе с дочерью в поместье. В тот день, когда поместье посетил Фугаку-сама. Рождение дочери изменило ее мужа так сильно, как, быть может, не затронуло ее саму. Неджи надеялся, что у них будут еще дети и часто говорил, что ему не хватает родных братьев или сестер. Что ж. Не только этим его желаниям теперь не суждено было сбыться. «... для искупления своего проступка и восстановления поруганной чести я послужу нашему клану в последний раз и сегодня на рассвете совершу сэппуку. Наруто и Саске оказали мне великую милость, согласившись стать кайсяку», - Тен-Тен положила оставшуюся часть свитка с единственной фразой на видное место на столе и поднялась с колен. С особой тщательностью она выкупалась и вымыла мыльным корнем длинные темные волосы. Она отказалась от ужина и попросила служанку передать Хиаши-саме ее искренние извинения. Возможно, это являлось недостойной слабостью с ее стороны, но Тен-Тен не хотела видеть главу клана и других его членов. Не хотела делить с ними трапезу. Клан Хьюга был величайшим кланом, но она пришла сюда вслед за Неджи, а не ради могущества его семьи. И она так и не смогла до конца принять обращение Хиаши-самы с его единственной дочерью, что столь разительно отличалась от ее отношений с отцом. Тен-Тен терпеливо дождалась, пока высохнут волосы, расчесала их и оставила распущенными. Струящейся волной, они ниспадали почти до ее колен. Не раз и не два она собиралась обрезать их, потому что такая длина доставляла ей много мороки, но каждый раз подавалась уговорам мужа и опускала руку с занесенным кинжалом. Неджи нравились ее волосы. А после рождения дочери они начали нравиться и самой Тен-Тен. Она брала малышку на руки, распускала волосы, и они укрывали их обеих темным плащом, и казалось, что кроме них в мире нет никого, есть лишь мать и ее дитя. «Надеюсь, Сакура будет к ней добра», - Тен-Тен обхватила ладонями обнаженные плечи, подавив внезапную дрожь. Неджи написал ей, что попросил Саске-сана взять на себя воспитание их дочери, и она была этому рада, хоть и испытывала жгучий стыд, когда так думала. Тен-Тен радовалась тому, что не Хиаши-сама вырастит ее дочь, при всем глубоком уважении, которое она питала к нему как к главе клана Хьюга. Хиаши-саму же, как человека, как дядю отца и дедушку, она уважала гораздо меньше. Ей так о многом захотелось написать Сакуре!.. Но она знала, что любое оставленное послание будет вскрыто и прочитано, и потому сдерживалась. Кто теперь расскажет дочери о клане, в котором выросла ее мать? О горном маленьком клане, где женщин воспитывали не украшением или придатком к мужчине. Где их учили владеть оружием и сражаться, где им позволялось выбирать, как жить, кого брать в мужья?.. Но все, что Тен-Тен знала и слышала о Сакуре Учиха, вселяло в нее уверенность, что в голову ее дочери не вобьют мысль о слепом и немом подчинении и служении мужчине. Сакура-сан была сильной женщиной, и такой должна вырасти ее девочка. Тен-Тен выбрала самую светлую юката и надела ее, не прибегая к помощи служанок. Для дзигай ей полагалось облачиться в белое – цвет траура – но у нее не оказалось подходящей одежды, что, конечно, являлось упущением с ее стороны. Ведь самурай всегда должен быть готов умереть – и сделать это достойно, в полагающейся обстановке и одеянии, при полном и неукоснительном соблюдении традиций. По меньшей мере, специальное оружие для исполнения дзигай у нее было – кинжал кайкэн, подаренный Неджи на свадьбу.

«Дослушаю песню Кукушки В мире теней»,*

- рядом с обрывком письма мужа она положила бумагу с выведенным дзисэй и опустилась на колени на футон. Тен-Тен шелковой лентой перевязала лодыжки, чтобы сохранить достойный вид после смерти, и стиснула в ладони кайкэн. Его рукоять показалось ей непривычно тяжелой. Как и подобало, в детстве ее обучили правильному исполнению дзигай. Отец даже дал прочитать ей несколько свитков с подробным описанием церемонии и того, как следовало расположить нож, с какой стороны начать разрез. На словах все это никогда не представлялось Тен-Тен хоть сколько-нибудь сложным: возьми кинжал в правую руку, расположи его под углом и резким движением полосни по горлу – от левого уха до правого. Быть может, потому ей все казалось таким легким, что маленькая Тен-Тен не допускала и мысли, что однажды дзигай предстоит совершить ей?.. Будучи ребенком, разве могла она вообразить, что придет день, когда она должна будет обелить свою честь? Умереть вслед за мужем, скончавшимся не от старости, а в расцвете сил, по собственному желанию, дабы восстановить свое запятнанное имя? В попытке выровнять дыхание и замедлить учащенный стук сердца Тен-Тен обернулась к окну. Если прищуриться, можно было почти представить распустившиеся цветы сакуры на голых ветвях деревьев, что росли в их саду. В этом году она уже не полюбуется вместе с Неджи цветением вишни... Тен-Тен задержала дыхание и решительно полоснула себя кинжалом по горлу. Ее смерть наступила мгновенно, потому что лучше всего в своей жизни она умела убивать. * Кукушка в японской поэзии традиционно связана с миром мертвых и печалью. * Кайсяку - помощник при совершении обряда сэппуку. Кайсяку должен был в определённый момент отрубить голову совершающего самоубийство, чтобы предотвратить предсмертную агонию. В роли помощника обычно выступал товарищ по оружию, воин, равный по рангу, либо кто-то из подчинённых. * Томоэ - имя для дочери Неджи - отсылка к Томоэ Годзэн (около 1157–1247) — средневековой японской воительнице, жившей во время войны Тайра и Минамото. * Дзисэй - в момент крайней опасности или предчувствуя скорую смерть, когда гибель казалась неизбежной, самураи оставляли танка и хайкай — стихи, которые в Японии называют дзисэй - «стихи смерти». Признаком хорошего тона и проявлением истинно самурайского духа считалось написание дзисэй перед совершением сэппуку. * Автором считается Ято Ёмосити Нориканэ (перед совершением сэппуку, к которому он был приговорен за участие в нападении сорока семи верных вассалов в 1703 году). * Дзигай - самоубийство посредством перерезания горла исполнялось жёнами самураев. * Автор, к сожалению, не известен.