Ее ставка - жизнь, ее судьба - игра.

... снилось то, чего она лишилась – ее дети... Первый. Когда это случилось, Саске в поместье не было. Он то ли отправился к Наруто-сану, то ли объезжал приграничные земли – Сакура уже не помнила. Однажды днем в сопровождении Мисаки она прогуливалась по саду, когда резкая, жгучая боль пронзила ее изнутри. Как будто кто-то проткнул ее насквозь добела раскаленной катаной и несколько раз провернул рукоять. Ноги Сакуры подкосились, и она рухнула на землю, крича и прижимая к низу живота ладони. Интуитивно она подтянула коленки к груди, стремясь уйти от колющей боли, расползавшейся от поясницы по всему телу, и почувствовала, что подол ее кимоно набух и заметно потяжелел. Сделался влажным. Сакура с немым ужасом повернулась к застывшей на месте Мисаки и отшатнулась прочь, встретив ее взгляд. Она часто, отрывисто задышала и ощутила на кончике языка вкус воздуха – солоноватый, медный. Ее зажатые между ног ладони окрасились алым, а по подолу кимоно поползли отвратительные багровые пятна. - О нет, госпожа, - пролепетала Мисаки и рухнула подле нее на колени, бестолково водя руками по ее телу. Она сжимала плечо Сакуры, отбрасывала с лица волосы, гладила по голове словно все это имело какой-то смысл. Словно это могло помочь. Они отошли далеко от поместья, и Мисаки боялась бежать обратно и оставлять госпожу одну. Да будь они даже в доме, она все равно не смогла бы ничего сделать. Ни один лекарь не остановил бы такое кровотечение, и ни один отвар не унял бы такую боль. Мисаки знала, что такое иногда случается с женщинами, и один раз видела, как это происходило. Мокрым от пота лбом Сакура уткнулась в холодную, мерзлую землю и глухо застонала сквозь стиснутые зубы. Она чувствовала, как то, что она называла своим ребенком, то, что было ее ребенком, ее покидает. Тянущий, тяжелый комок опускался от поясницы вниз, и кровь все шла и шла, пачкая одежду, руки и жухлую траву. Ее мать давно умерла, и в ее окружении не было взрослых женщин, которые могли бы рассказать ей, что происходит, но Сакура и так все поняла. Она теряла своего ребенка и никак не могла этому помешать, лишь стиснуть зубы и перетерпеть, переждать эту боль, которая когда-нибудь пройдет. Когда все закончилось, и часть ее умерла, Сакура перекатилась на спину, пустыми глазами смотря на макушки деревьев и небо над своей головой. Ее лицо исчертили серые грязевые разводы, под обломанные ногти забилась земля и распух прокушенный от боли язык. Мисаки, смахивая с лица слезы, подползла к ней и устроила голову на своих коленях. Она принялась стирать землю с ее лица и щек, но в итоге размазала еще сильнее. От земли тянуло холодом, и валяться на ней в мокрой от крови одежде не следовало. Лицо госпожи сделалось белым, словно снег на вершине горы Фудзи, и Мисаки, и без того трясущаяся от страха, испугалась еще сильнее. Если кровь не остановить, ее госпожа умрет. Но Мисаки не смела отойти от нее и оставить одну – она боялась, что что-нибудь случится, пока ее не будет, хотя разве могло стать еще хуже? - Сакура-сан, - Мисаки всхлипнула, решившись. – Вас надо отнести в тепло, я сбегаю за братом и кем-нибудь из самураев. - Нет! - Сакура истратила последние силы, вложив их в свой категоричный ответ. – Никаких мужчин. Позови женщин. Мисаки покладисто кивнула и вскочила на ноги, бережно устроив голову госпожи на голой земле. Она побежала прочь, постоянно оборачиваясь, словно Сакура могла исчезнуть, растаяв в воздухе в любой момент. Прошло много времени, прежде чем Сакура нашла в себе силы пошевелиться. Она повернула голову в сторону, куда убежала Мисаки, но там лишь ветер шелестел редкой листвой на макушках деревьев. Почему я не умерла? По ее бледным, испачканным щекам текли слезы, и Сакуре даже не приходилось моргать, чтобы смахивать их с ресниц – она плакала и плакала, и действительно думала, что вскоре выплачет себе все глаза. Уткнувшись в землю запястьями, она приподняла плечи и попыталась отползти назад – подальше от крови и того, что еще час назад было ее ребенком. Будто она и впрямь могла отползти. Будто если она перестанет видеть и чувствовать, то сможет забыть. Она не знала, сколько провалялась на земле в испачканной одежде, пока не вернулась Мисаки со служанками. Верно, со стороны она выглядела действительно плохо, раз даже на лицах умудренных годами женщин отразился ужас. Уже потом Сакура узнает, что с ней не случилось ничего необычного, и каждая вторая женщина за свою жизнь хотя бы раз скидывала ребенка. Это знание не поможет ей примириться с потерей, но позволит почувствовать себя чуть менее испорченной и жалкой. Служанки же ужаснулись не тому, что с ней уже произошло, а тому, что могло произойти — из-за потери крови и грязной, холодной земли, на которой она пролежала довольно долго. В шесть рук они споро и ловко соорудили для нее носилки из принесенных с собой отрезов ткани и бамбуковых палок. Когда-то Сакуре казалось, что для нее нет ничего страшнее, чем оказаться в неловкой, нелепой ситуации, чем как-либо себя опозорить. Когда-то – до встречи с Саске. И вся ее дальнейшая жизнь раз за разом показывала ей, как сильно она ошибалась. Но когда служанки несли ее по дорожкам поместья и шли пусть и самыми дальними, скрытыми от глаз тропами, но каждый встречный мог ее видеть, Сакура вновь вспомнила свои давние страхи. В поместье теперь все узнают, что случилось. Те, кто ее видел, расскажут. И от этого позора ей никак не скрыться. Может быть, она решила неправильно. Может быть, ей следовало попросить Мисаки привести кого-то из доверенных людей Саске? И они придумали бы, как ее спрятать... Но Сакура содрогалась лишь от одной мысли, что в таком состоянии ее мог увидеть мужчина. И радовалась, что ее не увидит Саске. Лекарь, который врачевал самураев, ее врачевать отказался, как Мисаки его ни упрашивала. Он сказал, что не смеет ни прикасаться к жене его господина, ни смотреть на нее без одежды. Сакура отрешенно вслушивалась в разгоравшийся между служанками спор, словно они вели речь не про нее. Со стороны ее равнодушие к собственной судьбе казалось пугающим, но в какой-то момент ей сделалось все равно. Ее не волновало, переживет она это утро или нет – часть нее уже мертва, и Сакура не понимала, почему она все еще дышит. - ... должен же кто-то приглядеть за госпожой... как он может!.. - Молчи, девочка!.. неизвестно, что Саске-сама решил с Такуми-саном... - ... можно понять... Обрывки фраз долетали до Сакуры приглушенно, будто проникая сквозь плотную ткань. Когда служанки принялись разрезать ее окровавленную одежду, она не лишилась чувств, хотя очень хотела. Она оставалась в сознании все то долгое время, пока они снимали с нее кимоно, пока омывали теплой водой, пока счищали грязь, пока огрубевшие от тяжелой работы женские пальцы касались ее там, где никто не касался прежде... Было и больно, и унизительно, и к горлу подкатывала горькая тошнота. Женщины старались не смотреть ей в глаза – отмечала Сакура с сухой отрешенной усмешкой. Что они боялись там увидеть? Ее напоили несколькими снадобьями, заставили даже сделать пару глотков саке, облачили в чистый хададзюбан, крепко перебинтовали низ живота и оставили в комнате в одиночестве. Отдыхать и набираться сил – так, кажется, сказала одна из служанок, за руку уводя Мисаки прочь. - Я не устала, - могла бы возразить Сакура. – Скинув ребенка, я потратила не много сил. Она впала тогда в странное оцепенение, застряв на границе вымысла и реальности. Служанки казались ей размытыми тенями, а все происходящее – дурным сном. Лекарь, отказавшийся ее осматривать; женщины, оставившие ее одну; ребенок, которого она никогда не родит. Она дремала и просыпалась от малейшего шороха, закрывала глаза и не могла сказать, не привиделось ли ей все это? За окном день сменился вечером, и глубокие черные тени медленно ползли по стенам и потолку. Сакура следила за их перемещением, когда открывала глаза. Реальной оставалась лишь ее боль. Реальной и очень острой, не проходящей, не смолкающей. Ныл низ ее живота, ныло выжженное сердце, ныла пустота внутри – огромная черная дыра, образовавшаяся на месте ее ребенка. Служанки часто заглядывали к ней и приносили горькие настойки, проверяли повязки – хорошо ли затворилась кровь? Но они не только избегали ее взгляда. Сакуре казалось, что женщины стараются не касаться ее лишний раз. Все верно. Она теперь порченная. Она скинула ребенка. Той ночью, той первой, страшной ночью, которую Сакура провела наедине со своей болью и потерей, ее одолела сильнейшая лихорадка. Ее бросало то в жар, то в холод, раскрасневшееся лицо словно пылало, и громко стучали непопадавшие друг на друга зубы. Она вся вспотела, и простыни очень скоро намокли, пропитавшись ее потом. Сакура не могла согреться и куталась в них с головой, а спустя время резко отбрасывала в сторону, жадно глотая воздух, казавшийся ей спертым и тяжелым. Мисаки чутко дремала под дверью ее комнаты, прислушиваясь к дыханию своей госпожи. Когда ей начинало казаться, что в спальне слишком тихо, она приоткрывала двери и заглядывала внутрь через узкую щель. И успокаивалась, различив в темноте негромкий шелест. Под утро, в самый темный час перед рассветом Сакура увидела сон. Ей приснился страшный грохот – как будто долбят тараном в закрытые ворота. Она лежит в комнате в доме, который никогда не был для нее домом, и понимает, что вот-вот произойдет нечто очень ужасное. Под окнами громко лает собака, и Сакура хочет ее позвать, хочет позвать на помощь хоть кого-нибудь, потому что ей страшно, но она лишь беззвучно открывает рот и не может выдавить ни звука. Грохот усиливается, и на пороге ее комнаты возникает темная фигура. Она топчется у двери, и деревянные половицы скрипят под ее тяжестью, а на стенах пляшут длинные черные тени. Сакуре кажется, что ее сердце вот-вот выпрыгнет из груди от страха, и тогда фигура делает первый шаг. Сакура пытается обернуться, но не может даже пошевелиться – лишь отчаянно скашивает взгляд. И в минуту, когда прекращается грохот, и резко наступает тишина, на татами с гулким стуком что-то падает и подкатывается к Сакуре. Она, наконец, поворачивается, чтобы встретиться лицом к лицу с отрубленной головой своего отца. Сакура проснулась от собственного крика и расплакалась. Саске отучился бояться уже очень давно. Он не боялся боли, не боялся смерти, не боялся увечий. Его тренировали ребенком, и он перестал бояться темноты и высоты. Он не испытывал страха перед началом битвы, не страшился он и неизвестности. Но в тот день, когда он вернулся в поместье, и Сакура встречала его у ворот, он вспомнил, как боялся когда-то давно, будучи совсем мальчишкой. Саске получил от нее письмо, когда до поместья оставалось меньше одного дневного перехода пути, и когда уже ничего нельзя было изменить – он возвращался домой в сопровождении Наруто и его доверенных людей. И он уже не мог попросить их повернуть обратно. Серым осенним утром Сакура встречала их у ворот вместе с самураями и слугами, в строгом темном кимоно с тремя гербами клана Учиха и наброшенном поверх него на плечи хаори. Посланный Саске гонец вовремя достиг поместья и предупредил, что глава клана возвращается вместе с Сёгуном, и потому она успела приготовить все для торжественной встречи. Но на руках у Сакуры сидела маленькая Хоши, и это заставило Саске нахмуриться. Детей никогда не брали, чтобы приветствовать гостей, как до определенного возраста их не допускали ни к разговорам между взрослыми, ни к совместным с ними трапезам. Яшамару и Такуми стояли по бокам от Сакуры, словно готовились подхватить ее в любой момент, вздумай она упасть, и поочередно бросали на нее короткие, косые взгляды, желая удостовериться, что с госпожой все хорошо. Саске спрыгнул с Молниеносного и, потрепав по холке, передал поводья в руки подошедшего самурая. Он дождался, пока рядом спешится Наруто, и зашагал к ожидавшей их Сакуре. Он никогда не переставал скорбеть об убитой братом матери, о некогда многочисленном клане Учиха, вырезанном Итачи, но сейчас почувствовал горечь особенно остро. Будь мать рядом, она нашла бы для его жены слова утешения. Она женщина, ей – проще. Будь мать рядом, ничего вообще не произошло бы – кто знает?.. Слишком глубоко погрузившись в свои мысли, он очнулся, лишь когда заговорила Сакура, отдав Хоши появившейся из ниоткуда Мисаки: - Добро пожаловать, Наруто-сама, Саске-сан. Ему показалось, что она покачнулась, когда кланялась им, а, выпрямившись, с трудом удержала равновесие. Его жена была бледна, но и только. Ничего на ее лице не выдавало переживаемого ею горя. Ее прическа была идеально ровной – волосок к волоску; улыбка – приветливой, движения – плавными. Но вот в глаза она ему не смотрела и всячески прятала взгляд. А он не мог, физически не мог заставить себя перестать цепляться взглядом за ее живот. Под широким оби и просторным хаори ничего нельзя было заметить, но ведь Саске знал. Он знал и потому возвращался к нему взглядом – раз за разом. К плоскому животу своей жены, в котором не рос больше его сын. Или дочь. Ему показалось, что Сакура резко – излишне резко – взяла у Мисаки Хоши, вновь устроив дочь на своих руках. Она прижала девочку к себе и поспешно отвернулась, даже не показав вернувшемуся после длительного отсутствия отцу. Как гостеприимная хозяйка Сакура повела Наруто к главному дому поместья, поддерживая ничего не значащую беседу, а Саске шагал позади них и все всматривался в спину своей жены. Кандзаси в ее волосах тускло блестели, когда на них падали редкие лучи солнца, надежно скрытого низкими, дождевыми облаками. Саске вдруг впервые осознал, что Сакура была хрупкой. Он никогда прежде не смотрел на нее так. Даже когда произносил свадебные клятвы и обещал ее беречь. Как он мог считать хрупкой женщину, рискнувшую сразиться с ним? Женщину, которая – он знал – вела дела поместья железной рукой, если то было необходимо. Сакура являлась в его глазах какой угодно, но только не хрупкой. Сейчас же, когда она улыбалась Наруто, когда все пыталась согреть озябшие ладони, когда гладила, и гладила, и гладила Хоши по макушке, когда потеряла их ребенка, когда боялась смотреть ему в глаза, внутри Саске что-то изменилось. Нагнав своего господина, Яшамару намеревался заговорить, но передумал, уловив что-то в выражении его лица. Он и Такуми следовали за Саске бесшумными тенями, и за ними потянулись советники и самураи Наруто. *** Тем суматошным и полным забот днем ему ни на минуту не удалось остаться наедине с собственной женой. Сакура проделала с ним то, чему она научилась за время жизни в поместье Харуно – она искусно исчезала из поля зрения мужа, как годы назад убегала от вечно недовольного ею отца. Саске не удалось застать ее ни у очага, где слуги готовили пищу, ни в комнатах, в которых разместили Наруто с советниками, ни в их собственной спальне. Она ускользала от него подобно песку, пропускаемому сквозь пальцы, и Саске понял: Сакура боялась. Боялась и потому отводила взгляд, боялась и потому скрывалась от него в огромном поместье. После пары безуспешных попыток он ее оставил. Рано или поздно они поговорят – Сакура не сможет убегать вечно. Пока Наруто и его советники отдыхали в горячих источниках в глубине поместья и проводили совместную трапезу, Саске занимался делами своего клана, которыми ему следовало заняться уже очень давно. Он выслушал всех служанок, которые ухаживали за Сакурой в те дни, и из их сбивчивых от страха речей понял, что говорить изначально стоило лишь с маленькой дочкой Яшамару – именно Мисаки каждую минуту находилась подле своей госпожи. Как и почему он допустил, что за Сакурой приглядывала девчонка? И не было рядом с ней умудренной годами, опытной женщины? Пусть даже и крестьянки из ближайшей деревни. Он уезжал из поместья по несколько раз в месяц, и с кем оставалась Сакура? По всему выходило, что она оставалась одна, и в том его, Саске, вина. Он думал об этом, пока слушал рассказ лекаря – не менее сбивчивый, чем рассказы служанок. Откинувшись на пятки, Саске сидел на татами перед низким столиком и внимательно всматривался в лицо мужчины, который все отводил взгляд и не желал смотреть ему в глаза. В комнате царил тусклый полумрак, и серый свет медленно лился внутрь через распахнутые сёдзи. Он приносил с собой промозглый осенний воздух, забиравшийся под воротники кимоно. В дверях с невозмутимым выражением лица, застыв в одном положении, стоял Такуми и внимательно вслушивался в каждое слово. - Госпожа еще молода, она еще сможет родить вам наследника. У зверей самки, бывает, тоже скидывают плод. Значит, детёныш родился бы слабым и негодным для жизни, и все равно умер бы. Природой так заведено, и не человеку ей перечить. Лекарь говорил и все посматривал на Саске, силясь уловить его настроение. - Это даже и к лучшему, господин. Родись нездоровое дитя или с уродством каким – и что потом поделать? - Значит, моя жена сейчас достаточно здорова? – Саске поднес к губам чашку и сделал маленький глоток. На мужчину перед собой он старался не смотреть, сосредоточившись на разглядывании чайной пены. - Обычно женщины быстро отходят, когда скинут ребенка. Ведь такое может произойти не раз и не два, пока не родится здоровенький мальчик. Так уж они устроены природой, чтобы исполнить то, чего от них ждут, и дать продолжение сильному роду. - Я задал тебе вопрос о моей жене. Меня мало заботят прочие женщины, - холодно произнес Саске. - Я не смею касаться госпожи, вы же знаете, Саске-сама, и потому я не осматривал ее. Учиха сжал в кулак лежавшую на бедре ладонь и с усилием заставил себя вновь ее распрямить. Видно, в выражении его лица что-то поменялось, потому что лекарь резко отпрянул назад и на мгновение зажмурился. - А если бы она умерла? Саске поморщился. Ему не следовало задавать подобный вопрос. Это удел служанок и крестьян, но не главы клана. Но его терпение закончилось еще в самом начале разговора, и он устал слушать невнятные размышления мужчины. - Такова воля богов, гос... – лекарь подавился своими словами, когда Саске ударил его по лицу, опрокинув попутно со стола посуду для чая. По татами разлилась вода, а мужчина закашлялся, сплевывая сочившуюся из разбитого рта кровь, и поднес к носу раскрытые ладони. Поморщившись во второй раз, Учиха встряхнул запястьем, смахивая с кожи выступившую кровь – порезался об обломок зуба лекаря. - Убирайся, - глухо велел он низким, вибрирующим голосом, и мужчина со всей поспешностью поднялся с татами и, пятясь, вышел за дверь. Поворачиваться к своему господину спиной он боялся. Саске прикрыл глаза и недовольно покачал головой. Или наказывать, как наказывают обычно провинившихся самураев, или не трогать. Но бить вот так, словно провинившегося пса, словно он его раб... Он не должен был. Он скользнул взглядом по мокрым пятнам на татами, по разбросанной посуде и поднялся. Такуми по-прежнему стоял в дверях, застыв на одном месте. - Позови Мисаки, - сказал ему Саске, подходя к раскрытым сёдзи. Небо над поместьем стремительно темнело, и вокруг сгущались ранние осенние сумерки. Скоро Наруто и его советники вернутся из онсэна и разделят с ним вечернюю трапезу, и до того времени Саске намеревался покончить с бессмысленными разговорами. Он уже достаточно узнал о том дне и о том, что случилось с Сакурой. Но с Мисаки он все же хотел поговорить. Она взглянула на него исподлобья, когда вошла, но сразу же опустила взгляд в пол. Заметив учиненный им беспорядок, опустилась на татами и принялась подбирать чашки, но Саске нетерпеливо ее прервал. - Оставь, после уберешь. Я не для того тебя звал, - он все еще стоял подле окна, возвышаясь над девочкой, которую бросало в дрожь от одного его взгляда. – Расскажи мне, что произошло. Он слушал ее с каменным лицом: о том, как Сакуре стало плохо во время прогулки по саду, и как никто не успел помочь, и как долго его жену терзали потом лихорадка и жар. Мисаки говорила быстро и просто, она боялась и потому спешила, частенько проглатывая окончания, но именно простота и делала ее речь по-настоящему страшной. Когда девочка закончила свой сбивчивый рассказ, в комнате повисла давящая, неприятная тишина. Саске вспомнил, как однажды Мисаки уже рассказывала ему о Сакуре при схожих обстоятельствах – тогда его жену отравили. Он не смог уберечь ее в преддверии войны и, как оказалось, не смог и впоследствии. - Что сказал лекарь? - Риоко-сан не лечил госпожу. Он сказал, что не должен на нее смотреть, пока вы не в поместье, и видеть без кимоно, - Мисаки быстро пожала плечами. Под внимательным и строгим взглядом Саске-самы она чувствовала себя неуютно. Против воли Учиха посмотрел на Такуми. Тот не только видел Сакуру без кимоно, но и посреди поля на голой земле помог их дочери появиться на свет. Не испугался вызвать гнев своего господина. - Сакура много времени сейчас проводит с Хоши, да? – спросил он будто невзначай, и Мисаки, не уловив подвоха в его вопросе, простодушно закивала. - Очень! Госпожа даже берет ее к себе на ночь и укладывает рядом с собой спать. *** Сакура не присоединилась к их вечерней трапезе, и все время, пока длился ужин, Саске угадывал немые вопросы во взглядах Наруто и его доверенных людей. Ни один из них не был задан вслух, но они висели в воздухе вокруг них, слышались в неспешной беседе. Обычно жена главы клана принимала и развлекала гостей и сопровождала мужа во время трапез и встреч, если только на них не обсуждались текущие дела. Отсутствие Сакуры порождало пересуды и недомолвки – что же случилось, что такого произошло между ней и мужем, что заставило ее нарочито пренебречь трапезой? Обычно жена главы клана не встречала гостей с ребенком на руках, не цеплялась за него судорожно, словно за соломинку во время потопа. Идя по коридорам ночного поместья после затянувшейся допоздна трапезы, Саске думал о том, что не удивится, если не увидит Сакуру в их спальне – учитывая, как она упорно избегала его общества в течение дня. Но он увидел. Сакура стояла посреди комнаты, словно все, чем она занималась последние часы, - это ждала его возвращения и готовилась к встрече. Она не сняла кимоно, даже не развязала оби, и ее сложную прическу по-прежнему украшали кандзаси. Пытаясь скрыть свою озадаченность, Саске остановился у дверей и, скрестив на груди руки, в молчании смотрел на жену какое-то время. Грудь Сакуры высоко вздымалась, выдавая волнение, а на ее щеках проступил румянец, заметный даже в тусклом полумраке, что не мог рассеять свет глиняной лампы. И она также молчала, лишь вздергивала выше подбородок. Саске узнал ее взгляд. Таким взглядом Сакура смотрела на него в поместье Харуно в тот день, когда осмелилась бросить ему вызов и готовилась умереть от его катаны, но не дать превратить себя в наложницу. Он почувствовал горечь, когда понял, и невесело усмехнулся. - Мы не на поле боя, Сакура. Внутри Сакуры что-то дрогнуло. Она моргнула несколько раз подряд и по-детски прикусила губу, тотчас растеряв весь свой запал. Из враждебного и нарочито дерзкого ее взгляд стал испуганным и забитым, но Саске чувствовал, что встретивший его волчонок не исчез, а всего лишь затаился. Нуждаясь в поддержке, Сакура интуитивно обняла себя за локти, тем самым закрыв от чужого взгляда живот. - Когда я получил от тебя вести, уже было поздно отменять визит Наруто, - он заговорил об этом, потому что ощущал необъяснимую вину за то, что привез в поместье гостей, когда его жена едва оправилась от тяжелейшего потрясения... да и оправилась ли? - Я понимаю, - она вздохнула, нахмурившись. В словах Саске ей почудился укор, и потому она резко мотнула головой. – Но у меня нет сил развлекать их приятной беседой, - ее враждебно звучащий голос заставил Саске свести на переносице брови. – И еще Хоши подхватила где-то простуду, у нее, мне кажется, жар, и я должна быть рядом с ней. - Я не могу просить тебя исполнять все обязанности хозяйки поместья, но ты не должна полностью ими пренебрегать. Это повлечет за собой неприятные слухи и разговоры. Дочь, как он успел увидеть за те несколько секунд днем, пока Сакура не отвернулась от него вместе с ребенком, выглядела вполне здоровой. Он бы не сказал, что ее одолевает жар или простуда... - С каких пор тебе есть дело до чужих разговоров? – вновь вскинув подбородок, огрызнулась Сакура и инстинктивно шагнула назад, сильнее стиснула ладони на своих плечах. Ее губы подрагивали, а голос звенел от разрывающих изнутри эмоций. Лицо Саске окаменело, но, переборов себя, он смолчал. - А исполнение обязанностей матери тебя не заботит?! Я же сказала – Хоши заболела, я нужна ей, чтобы поправиться! А что до разговоров – так будто кто-то в этом проклятом поместье еще не знает, что я скинула ребенка! – прошипела Сакура, уязвленная его молчанием. Впрочем, скажи он что-то – и она была бы равно уязвлена любым словом. – Часом раньше, часом позже – узнает и наш Сёгун. А разговоры уже и без того идут. Ты взял в жены пустоцвет, - выплюнула она по слогам и стремительно поднесла раскрытые ладони к лицу. Пустоцвет. Это слово больно резало слух и заставляло кривить губы в натянутой усмешке. - Ты уже родила дочь и потому... – Саске заговорил, но не успел закончить мысль, когда Сакура перебила его, судорожно всхлипывая. - Вот именно! Дочь! Хорошо, что ты про нее хотя бы вспомнил! Ведь тебе нужен сын и наследник, а не дочь! И все так говорят, и я это знаю, и ты это знаешь. От женщины ждут, что она будет рожать сыновей, что она просто будет рожать, а не как... а не как я... - и она заплакала себе в ладони, забившись в самый дальний от Саске угол спальни, – одинокая и неподвижная. Он не привык к женским слезам, они раздражали его, почти как и любого мужчину, потому что заставляли особенно остро ощущать собственную беспомощность. Он считал женские слезы проявлением слабости долгое, очень долгое время – ведь с момента смерти матери не осталось ни одной женщины, о которой бы он беспокоился. Но потом появилась Сакура, и от ее слез он уже не мог отмахнуться, не мог упрекнуть ее в слабости, как никогда не смел упрекать в этом мать. И потому Саске, наконец, подошел к Сакуре и крепко обнял за плечи, заставив прижаться к себе. Она сперва беззвучно мотала головой, словно не желая, чтобы к ней прикасались, но не сопротивлялась, когда Саске начал поглаживать ее по спине. Сакура рыдала в его руках горько и безутешно – как плачут только дети. Она всхлипывала и некрасиво размазывала слезы по щекам, ничуть не заботясь ни о появившихся красных пятнах на нежной коже, ни о припухшем носе. Саске молчал. Он слушал ее слезы и не нашептывал слов утешения, и смотрел поверх ее головы в беспросветно-черный сад за окном. Ему было горько от рыданий Сакуры, потому что он помнил – никогда не забудет – что почувствовал сам, когда узнал о смерти матери, когда увидел мертвого отца, когда прочитал ее послание. - Я еще смогу родить тебе здорового ребенка, - затихнув, решительно прошептала Сакура. – Что бы ни сказал тебе этот лекарь, я не... я не порченная. - Он ничего не сказал, - Саске слегка отстранил ее от себя и заглянул в заплаканные, подернутые слезами глаза. Не выдержав прямого взгляда и внезапно смутившись, она повернула голову вбок. - Но он так думает, я знаю. Все так думают. Что это моя вина. Что со мной что-то не так. Но такое... такое может просто произойти, и необязательно по чьей-то вине, - горячо заговорила Сакура, убеждая больше себя, нежели мужа. - Я так не думаю, - в груди Саске зарождался усталый, глубокий вздох, которому он не позволял прозвучать. – Я не думаю, что это твоя вина. - Правда? – Сакура, наконец, подняла на него разом просветлевший взгляд и коротко, растерянно улыбнулась. Будь Саске последним подлецом на свете и будь он на самом деле уверен в ее вине, он не посмел бы сказать ей об этом. - Правда, - но он и впрямь ее не винил. Сакура вновь всхлипнула, но уже со счастливым облегчением. Его упреков она боялась как огня, боялась больше всего на свете. Она преисполнилась к нему невероятной благодарности – это чувство охватило ее с ног до головы, заставив горько раскаиваться во всех упреках и обвинениях. Ей хотелось целовать его лицо, целовать руки – руку – потому что он ее не винил. Потому что хотя бы он ее не винил – как винили женщины и мужчины, слуги и самураи, крестьяне и знать, как, прежде всего, винила себя она. Она вжалась ему в плечо лицом, губами коснулась шелка кимоно и зажмурилась. «Спасибо. Спасибо. Спасибо», - счастливо стучало в висках. - Спасибо, - выдохнула она едва слышно. – Спасибо. Саске сделал вид, что не услышал. Он догадывался, с чем связана столь истая благодарность, но допытываться не хотел. Он и без слов видел, в каком ужасном, нестабильном состоянии пребывает Сакура. Он наклонился и поцеловал ее в висок, и она порывисто повернула голову, подставляя под поцелуй лицо, соленые от слез губы. Она прижалась к нему с трепетом первой ночи, с волнением, что свойственно юным девушкам перед свадьбой. Он снял кимоно и омылся прохладной водой из бочки, успевшей порядком остыть, а когда вернулся в комнату, Сакура ждала его на футоне, свернувшись в клубок у самого его края. Это напомнило Саске их первые ночи – Сакура точно также отстранялась от него, отодвигаясь как можно дальше. Но стоило ему лечь, как она порывисто придвинулась, прижалась к теплому боку и щекотно засопела в плечо. Никогда прежде Сакура не вела себя так, никогда прежде не ласкалась к нему со столь отчаянной мольбой. Она всегда была стойкой и старательно сдерживала свои эмоции в его присутствии, но теперь она потеряла опору, и ее мир перевернулся. Ночью сквозь неглубокий сон Саске чувствовал, что Сакура не спит. Она беспокойно шевелилась и постоянно подавляла глубокие вздохи, что так и рвались наружу. Краем сознания он улавливал ее всхлипы, легкие шаги и шелест ночной юката по татами, а когда вокруг, наконец, стало тихо, он понял, что Сакура ушла. Ее сторона футона успела остыть к моменту его пробуждения. Осенью и зимой он всегда просыпался в сумерках раннего утра, до момента, как светлел горизонт перед восходом солнца. Саске повернул голову к окну и увидел, что скомканная простынь Сакуры небрежно валяется на татами. Его путь на утреннюю тренировку лежал по коридору мимо комнаты маленькой Хоши. Он замедлил шаг и остановился, заметив приоткрытую дверь, и заглянул внутрь. Его дочь спала, безмятежно раскинувшись на футоне, а ее мать лежала рядом с ней на татами, и ее руки во сне окружали Хоши в отчаянной попытке оградить от беды. От тяжелого, неспокойного сна волосы Сакуры спутанными прядями рассыпались по ее плечам и спине, вместо простыни укрыв от ночной прохлады. Саске нахмурился, затворил дверь и зашагал прочь. Его дурное предчувствие, зародившееся минувшим вечером, когда он говорил с Сакурой, лишь усилилось.