Ее ставка - жизнь, ее судьба - игра.

Второй В тот год весна наступила на редкость рано и выдалась теплой. Снег, так и не покрывший за зиму белым слоем землю, сошел с полей в считанные дни, и ослепительное, режущее глаза солнце высушило ее так, что свободно проезжала и рикша, и повозка, и копыта лошадей не увязали в грязи. Наблюдая за невероятной щедростью природы, Саске вспоминал весну во время войны с Минамото и видел схожие воспоминания в глазах самураев, прошедших с ним тот путь по болотистой земле и по грязи, которая, казалось, навсегда въелась в их кожу. Молниеносный, ткнувшись мордой под руку, заставил его отвлечься от воспоминаний. Саске протянул коню на ладони остаток пресной лепёшки и услышал в ответ негромкое ржание. Жеребец, переступив тонкими ногами, вытянул шею и обнюхал правый бок Саске в надежде найти в складках короткой куртки еще какое-нибудь лакомство. Учиха хмыкнул и потрепал его по холке. - Жадина. На усыпанном сеном полу конюшни появилась длинная тень, и Саске обернулся. Непривычно робкая Хоши стояла в дверях, не решаясь войти, и во все глаза смотрела на возвышавшегося над ней жеребца. Молниеносный, уловив чужой запах, отличный от запаха его хозяина, поднял уши и повел мордой в сторону девочки. - Не бойся, он не укусит, - сказал Саске, оставшись на месте и слегка придержав коня за уздечку. Хоши пугливо сделала шажок, другой. Отец обещал впервые покатать ее сегодня на лошади, но она и подумать не могла, что лошадь окажется такой огромной и страшной! Молниеносный, послушный руке Саске, терпеливо ждал, пока Хоши медленно преодолевала разделявшее их расстояние. Когда девочка подошла совсем близко, Учиха подхватил ее одной рукой и поднял вровень с мордой Молниеносного. Хоши в испуге отпрянула и вжалась в отца, зажмурившись, и Саске покачал головой. - Животные чувствуют, когда ты боишься. Не позволяй им видеть свой страх. Протяни к нему руку, но не трогай. Он должен первым тебя коснуться. Хоши робела, все никак не решаясь. - А если он ее укусит? «Одним одноруким Учиха станет больше», - мысленно усмехнулся Саске, но его дочери еще не минуло и четыре года, и потому вслух он сказал другое: - Ну же. Ты моя дочь, а Учиха не боятся. Не открывая зажмуренных глаз, Хоши наугад вытянула руку и задержала дыхание. Молниеносный с недоумением разглядывал крошечное создание, которое обнимал его хозяин, но, повинуясь его кивку, подался вперед и тщательно обнюхал маленькую ладошку. Запах, прежде чужой, теперь показался ему знакомым, и, фыркнув, он ткнулся мягкими губами прямо в ладошку. Хоши взвизгнула от испуга и стремительно отдернула руку, заставив Молниеносного попятиться. Она распахнула глаза, смотря попеременно то на отца, то на лошадь, то на свою ладонь. С такой высоты жеребец почти не казался ей страшным, да и от его прикосновения было щекотно, а не больно. - Протяни руку еще раз. Только не закрывай больше глаза, - велел Саске, и Хоши послушно подставила ладошку. Когда Молниеносный вновь потянулся к ней мордой, отец сказал: - Погладь его по лбу. Только медленно и осторожно. Шерсть у жеребца оказалась мягкой и теплой, а вовсе не колючей, как представлялось Хоши. Она аккуратно водила по ней ладонью, стараясь не задеть гриву, и в конце рассмеялась от удовольствия. - У него ресницы длиннее, чем у меня! А как его зовут, папочка? – Хоши извернулась в объятиях отца, чтобы заглянуть в глаза. - Молниеносный. - Это потому, что он очень-очень быстрый? Как молния, да? - Да. Ты принесла лепешку? Угости его. Хоши покопалась внутри небольшого мешочка, привязанного к поясу ее хакама, и вытащила сломанный кусочек лепешки. Она уже собралась протянуть его Молниеносному, зажав в кулаке, но была остановлена отцом: - Нет, не так, - сказал Саске, отступив на шаг назад. – Положи на раскрытую ладонь и вытяни руку. Если будешь давать угощение в кулаке, лошадь может нечаянно укусить. Сперва принюхавшись, жеребец с неторопливым достоинством забрал с ладони девочки лепешку, вызвав очередной всплеск довольного смеха. Саске поставил дочь на пол и присел перед ней на одно колено. Глаза Хоши сияли, и в них не осталось и тени того страха, что овладевал девочкой еще несколько минут назад. Она едва не пританцовывала на месте от нетерпения, ведь теперь они с отцом вот-вот отправятся кататься на таком красивом жеребце. - А я ему понравилась, папочка? – сразу же выпалила Хоши и смутилась, заметив тень недовольства на лице отца. Ей полагалось дождаться, пока он заговорит первым. Но ее смущение не длилось долго, и спустя пару секунд девочка уже крутила по сторонам головой и выглядывала лошадей в других стойлах. - Хоши, ты не должна приходить сюда одна и без моего разрешения, - Саске почувствовал, что должен предостеречь ее, и чем раньше, тем лучше. Резкий скачок в настроении дочери – от страха до безудержного любопытства – удивил даже его. – Молниеносный – боевой жеребец, он не тронет тебя, лишь пока я рядом. Он не доверяет чужим. Дочь покладисто закивала, и это заставило Саске нахмуриться еще сильнее. - Если ты придешь в конюшню без моего ведома, я прекращу наши занятия. Хоши недовольно – и впрямь недовольно! – надулась, но спорить с отцом не стала. Лишь вздохнула, совсем как взрослая, и понурила голову. - Я все поняла. Саске подавил ухмылку. Дочери еще нет и четырех, а он уже вынужден повторять дважды, если хочет быть по-настоящему услышанным. Он сам взнуздал Молниеносного, не став звать слугу, и вывел из конюшни, пока Хоши ходила за ним тенью и очень гордилась своей помощью – она подала ему уздечку, выбрав самую красивую. - А куда мы поедем, отец? - Поскачем. Куда бы ты хотела? Пока Хоши набирала воздуха, чтобы залпом озвучить все свои желания, их уединение прервала Сакура, подошедшая к ним столь тихо, что Саске не услышал шума ее шагов. - Матушка! – девочка вспыхнула радостной улыбкой и бросилась к матери, обняв ее за колени и смяв дорогой шелк кимоно. – Ты поправилась! Сакура улыбнулась дочери быстрой, сухой улыбкой – будто мимолетом, будто едва знакомому человеку, случайно увиденному вдалеке. Она даже не взглянула на дочь, и ее глаза не улыбались, пока она не сводила холодного взгляда с Саске. Она рассеянно поглаживала Хоши по голове, и дочь запрокидывала голову, чтобы посмотреть матери в лицо, но Сакура едва ее замечала. - Мисаки сказала, вы собираетесь на конную прогулку, - это были ее первые слова, сказанные Саске с того дня, как она потеряла их второго ребенка. Сакура говорила медленно, словно не на родном языке, и делала долгие паузы меж словами, словно искала подходящее по смыслу. - Матушка, отец познакомил меня с Молниеносным, представляешь, это жеребец, который… - Хоши затараторила, захлебываясь словами. Она все еще сжимала в ладошке темную ткань материнского кимоно и надеялась, что на нее обратят внимание. - Я знаю, кто такой Молниеносный, - тепла в голосе Сакуры при разговоре с дочерью не прибавилось ничуть. В ее чеканных, тяжелых словах звенел вызов, и она вскинула выше подбородок, все еще смотря на Саске. Тот почувствовал, как холодное бешенство вскипает где-то внутри, и волевым усилием заставил себя первым отвести взгляд. - Пора учить Хоши держаться верхом, - медленно произнес он. Волосы Сакуры были особенно гладко зализаны в высокий пучок, что лишь усиливало ощущение натянутости во всей ее фигуре. Прическа и ожесточение во взгляде превратили изящные черта ее лица в хищные и неприветливые, а глухое черное кимоно без единого узора или рисунка навевало мрачные мысли – столь же мрачные, что и в голове его обладательницы. - Я так не думаю. Она еще слишком мала, и это может быть опасно, - ее голос же дрожал вопреки холодному взгляду. Она скрестила руки на груди, отстраняясь даже от Хоши, и все также непримиримо продолжила смотреть на Саске. - Под моим присмотром с ней ничего не случится, - с нажимом сказал Учиха, все больше хмурясь. – Отец впервые посадил меня на лошадь, когда я был младше, чем Хоши сейчас. - Матушка, но я хочу поехать! – их дочь крутила головой, то и дело переводя озадаченный взгляд с матери на отца. Будучи ребенком, она остро чувствовала и повисшее между родителями напряжение, и холодность матери, и раздраженность отца. - Нет. Ты никуда не поедешь, потому что это опасно, и я запрещаю, - Сакура поджала губы в узкую полоску и качнула головой. Слова мужа не убедили и не смягчили ее. – Пока не подрастешь. Глаза Хоши наполнились злыми слезами горькой обиды и несправедливости. Она тряхнула головой и сердито посмотрела на отца. После минутного колебания Саске медленно покачал головой. - Мы отложим наш урок. - Это все из-за тебя! Ты злая, злая! – стиснув кулачки, Хоши обожгла Сакуру огорченным взглядом и бросилась прочь, прежде чем родители успели сделать ей замечание. После слов дочери, все еще звучащих эхом в ушах – злая, злая, злая – Сакура поникла и ссутулилась, в мгновение растеряв былую холодность. Она проводила сбежавшую дочь долгим, тоскливым взглядом и, не посмотрев ни разу на Саске, медленно пошла в сторону от главного дома поместья – вглубь сада. - Стой, - Саске нагнал ее в два шага и придержал, стиснув левую руку повыше локтя. – Зачем все это, Сакура? - Затем, что я не позволю тебе подвергать опасности нашу единственную дочь! - ее голос дрогнул и сорвался. Она сердито вырвала руку из его хватки и ускорила шаг. - Ты не должна спорить со мной в ее присутствии, - сквозь зубы процедил Саске. – Это недопустимо. - А без нее ты меня не слышал, - огрызнулась Сакура. – А вот стоило посягнуть на твой авторитет... - Я не слышал тебя, потому что ты говорила глупости. Я не подвергаю Хоши опасности. - Ты тащишь ее на лошадь в неполные четыре года! – она остановилась и резко повернулась к мужу. – Она может с нее упасть! Твой жеребец может взбрыкнуть, ты ее не удержишь, и она свалится на землю. Она может умереть! Волна исходившей от Сакуры ярости заставила Саске шагнуть назад. Он смотрел на нее и не узнавал своей жены в этой раздраженной, то и дело срывавшейся на крик женщине с перекошенным лицом. - Хоши не проведет всю жизнь подле твоей юбки. Я буду учить ее и держаться верхом, и владеть катаной, и еще сотне вещей, которые она должна знать и уметь, как моя наследница. - Возьми себе новую жену, пусть она родит тебе детей, и делай с ними, что пожелаешь! А мою единственную дочь я тебе так воспитывать не дам! Слова Сакуры были сродни пощечине. Лицо Саске застыло, превратившись в каменную маску. Он стиснул зубы, сдерживаясь, и лишь втягивал носом воздух – так глубоко и резко, что трепетали крылья носа. Воспользовавшись его секундной заминкой, Сакура побежала прочь, вглубь сада, придерживая правой рукой подол кимоно. Саске не стал ее догонять. Он вернулся в конюшню и вскочил на Молниеносного, с непривычной резкостью стиснул пятками его бока, и спустя мгновение по поместью разнесся звонкий стук копыт о каменные булыжники, которыми были вымощены дорожки. Слуги едва успели распахнуть перед ним ворота – Саске черным вихрем пролетел сквозь них, подняв столп пыли. По утоптанной тысячами тысяч шагов дороге он направил Молниеносного на север. Ветер хлестал его по лицу, забирался под ворот короткой куртки и все норовил распахнуть ее края, туго стянутые поясом. Застоявшийся без дела жеребец рвался вперед безо всяких понуканий и выбивал копытами ритмичную дробь. Саске щурился, оберегая глаза от ветра, но они все одно слезились, и потому серая хмарь ранней весны размытым пятном скользила перед его взглядом. Низко-низко над землей кружили птицы, и темные дождевые облака отражали их громкий клекот. Гнев подстегивал Саске, и он гнал Молниеносного во весь опор, словно быстрая езда могла помочь ему забыться. Но образ Сакуры то и дело всплывал в его сознании, вставал перед глазами. Ее лицо – и злые слезы, ее искусанные губы, ее взгляд загнанного в угол зверя. А в голове звенели ее слова о новой жене. В последние недели он не реагировал на ее обиды и упреки – у Сакуры была причина. Но сегодня его терпение иссякло. И сколько бы Саске не убеждал сам себя в том, что его жена находится в смятении из-за потери их ребенка, это не помогало. Он злился, и эта злость плескалась внутри, вот-вот грозя вырваться наружу. Он мчался мимо бескрайних рисовых полей, черневших голой землей, мимо самураев клана, несших дозор, мчался все дальше и дальше от поместья, и корил себя за проявленную не к месту слабость – когда Саске Учиха убегал?.. А сейчас он бежал, и, какой бы ни была причина, бегство есть бегство. Он думал о втором ребенке, которого потеряла не только Сакура, но и он тоже. О том, что маленькая девочка – единственная наследница Учиха, и его клан все еще может исчезнуть вслед за Тайра. О том, что вскоре придется договариваться с Минамото – невыносимо само по себе! – идти на уступки, чтобы изменить условия заключенного соглашения о помолвке Хоши. Одна мысль об этом заставляла Саске скрежетать зубами. Он мог вообразить, что потребует старик Дайго взамен – единоличную власть над землями Харуно, не меньше. Саске думал о долге, который требует от него воспитать Хоши согласно традициям клана, и думал о долге отца единственного ребенка, который требует от него беречь дочь как зеницу ока и не отпускать от себя ни на шаг. Думал о Сакуре, посмевшей перечить ему на глазах Хоши, и о диком, полубезумном страхе, поселившемся в ее взгляде за минувший год. Думал о новой жене – наложнице?.. О том, что клану нужен наследник. Мальчик. Потому что как бы он ни воспитал Хоши, как бы искусно она ни научилась владеть катаной, она всегда будет прежде всего женщиной, и женщина не может наследовать клан. Тем более женщина, которой предстоит однажды войти в чужой клан. И думал о том, что Сакура уже не сможет родить ему наследника, потому что потеря еще одного ребенка ее погубит, и он не намерен это допустить. Крепко увязнув в размышлениях, он не сразу заметил, что Молниеносный перешел на шаг. Саске очнулся лишь от легкого толчка, когда жеребец склонил шею над ручьем из талого снега и принялся с жадностью пить. Он осмотрелся по сторонам: вокруг них столь далеко, насколько падал взгляд, простирались поля с голой, напитавшейся водой землей. По его примерным подсчетам они скакали больше часа и, оставив поместье далеко позади, находились сейчас недалеко от северных границ земель клана Учиха. Саске спрыгнул на землю и оттянул от горла ворот куртки из грубой ткани, сделав глубокий вдох. Как же ему не хватало сейчас отца!.. Тогда можно было бы не устраивать глупую скачку на Молниеносном и не бежать из поместья прочь, словно набедокурившее дитя. Тогда отец бы выслушал его и помог советом, или только – выслушал бы. И Неджи. Его тоже не хватало. Почему-то – и это чувство не поддавалось разумному объяснению – Саске мог представить, как открывает правду (или хотя бы ее часть) Неджи. Но не Наруто. Сёгуну, пусть и старому другу, он не расскажет ничего о том, что происходит за воротами его поместья. После окончания войны не осталось ни одного человека, чей совет Саске смог бы, по меньшей мере, выслушать. Хотя пару лет назад такой человек был. Он слушал Сакуру раньше, до потери детей, до того, как она изменилась. До того, как они оба изменились. Он запрокинул голову, подставляя лицо ветру. Что бы сказал отец? Что бы сделал отец, если бы мать не могла родить ему наследника? Саске с горечью хмыкнул. Он стоял в одиночестве, окруженный полями с голой, черной-черной землей, где-то на окраине земель своего клана и впервые в жизни не знал, что ему делать. Сакуру мутило. Неприятное, тошное чувство зарождалось где-то в животе и волнами разливалось по всему телу, превращая его в мягкую, податливую глину. Она лежала на небрежно расстеленном футоне посреди комнаты и через раздвинутые седзи смотрела на голые деревья в саду. Холодный ветер гулял по татами, но Сакура не чувствовала холода. И стыда за то, что позволяет себе лежать днем, пока еще не зашло солнце, она тоже не чувствовала. Ее взгляд скользил по голым ветвям, но по-настоящему она их не видела. Утренняя ссора с Саске лишила ее последних сил, а их и без того оставалось немного. Сакура быстро уставала в последнее время. Она засыпала и просыпалась уставшей и никак не могла отдохнуть. Потеря второго ребенка далась ей тяжелее первого, если вообще можно было судить о таком словами «легче» или «тяжелее». Она пила сонные отвары последние недели, но пару дней назад Саске запретил лекарю давать их ей. Сказал, что они вредят. Что он мог понимать!.. Донесшиеся от дверей шум и шорох заставили ее приподнять голову и повернуться. Раздвижные створки разъехались, и в комнату вошла настороженная, взволнованная Мисаки. - Госпожа, отец спрашивает, не знаете ли вы, куда утром уехал Саске-сама? Он уехал один, и прошло уже больше пяти часов, и никто в поместье не знает, где он. Сакура взглянула на закрытые двери – за ними угадывался силуэт мужчины. Вопрос Мисаки заставил ее мимолетно нахмуриться. Но правда заключалась в том, что она уже очень давно не интересовалась передвижениями своего мужа. С того дня, как лишилась их второго ребенка. Она приподнялась на футоне, опираясь на ладонь, и второй рукой пригладила волосы. - Где Хоши? – невпопад спросила она, надеясь, что Саске хотя бы не увез их девочку из поместья втайне от нее. - Я видела ее недавно в спальне Томоэ-тян, - если Мисаки и удивилась ее вопросу, то не подала виду. - Хорошо. Это хорошо, - покачнувшись, Сакура встала. У нее кружилась голова, и она подумала о том, когда в последний раз ела? Вчера утром?.. – Я хочу поговорить с твоим отцом. Она вышла из комнаты и, как и предполагала, увидела в коридоре Яшамару-сана. Ничто не выдавало беспокойства самурая, лишь на переносице глубже обычного залегла морщина. По его нарочито беглому взгляду Сакура поняла, что он не ожидал ее увидеть и потому удивлен. - Мисаки сказала, ты разыскиваешь Саске? - Да, госпожа. Солдаты у ворот говорят, что рано утром Саске-сама промчался мимо них на Молниеносном и с тех пор не возвращался. Он уехал один, и я подумал, может быть, вы знаете, куда, потому что никто из самураев не знает. «Он пришел ко мне последней, - с горечью отметила Сакура. – Поговорил прежде с самураями, и я не удивлюсь, если спросил уже и у слуг. И только потом пришел к жене своего господина». Значит, их отчуждение было столь заметно. Ее отчуждение. Глупо было надеяться, что нет. Что в поместье в окружении слуг и самураев они смогут что-либо утаить. - Я не знаю, куда он мог направиться, - ровным голосом сказала Сакура. Ей показалось, что во взгляде Яшамару мелькнуло что-то, смутно похожее на осуждение, и она вздернула подбородок. Она еще не забыла те времена, когда самураи обращались с ней, словно с величайшей драгоценностью клана. Но все изменилось. Она не могла родить наследника, она отдалилась от мужа, а самураи всегда в первую очередь служат ему, а уже потом – ей. Сакура прошла мимо Яшамару, махнув Мисаки рукой, чтобы та за ней не следовала. Она шла медленно и неуверенно, как идет обычно человек, до конца не оправившийся от тяжелой болезни. Она не знала, куда конкретно направляется, но совсем не удивилась, оказавшись возле дверей в комнату, в которой ее муж занимался обычно делами. Сакура колебалась лишь мгновение, а после плавно раздвинула створки и вошла. Внутри царили прохлада и полумрак – раздвижные седзи выходили на север, и потому даже в солнечный день свет здесь был рассеянным и тусклым. В серую же, пасмурную погоду, находясь внутри, никогда не получалось угадать, утро ли снаружи или вечер – из-за приглушенного света все сливалось в одно неяркое пятно. Сакура подошла к низкому столику напротив стены и слегка сдвинула седзи, впустив в комнату немного света. Ее взгляд зацепился за письма – уже свернутые в свитки, но еще не скрепленные печатью. Искушение было гораздо сильнее стыда, и потому Сакура опустилась на колени на татами и потянулась за первым свитком. Саске писал Мусасибо-саме, и чтобы вспомнить, кто это, ей потребовалась пара минут. Тот старик-отшельник, давший ее мужу приют высоко в горах после побега от Тайра. Сакура молчаливо удивилась. Она не помнила, чтобы Саске говорил ей, что поддерживает со стариком связь. Или она не слушала и потому не запомнила?.. Она уже хотела отложить письмо в сторону, когда увидела имя дочери, и это заставило ее внимательнее вчитаться в текст. «... как моя наследница должна уметь сражаться. Я буду учить ее сам, но она вырастит женщиной, и их искусство боя – иного толка. Не в моих силах обучить ее владению нагинатой, что издавна считается оружием женщин и ябамуси. Я никогда не держал в руках копье яри и не смогу научить этому Хоши. Я не знаю основ нагинатадзюцу, а она должна владеть им в совершенстве. Для меня будет честью, если вы согласитесь стать ее наставником. И возможно тогда, зная, что ее дочь сумеет за себя постоять, моя жена будет спать чуть спокойнее...» Сакура вздрогнула и, утратив над собой контроль, выронила свиток из рук. Ее разом охватили чувства, не поддающиеся описанию: она и злилась на Саске, который, как и всегда, и словом не обмолвился о своих намерениях по обучению Хоши; она и чувствовала любопытство и желала взглянуть на старого ямабуси, которому ее муж писал с таким почтением; она и покрылась мурашками, осознав, что Саске беспокоится о ней. «Он написал это до сегодняшнего утра», - Сакура кривовато усмехнулась и обхватила себя за плечи, но вскоре вновь взяла письмо в руки. Она хотела знать, что еще писал о ней Саске. И едва сдержала разочарованный вздох, когда после нудного и долгого перечисления планов Сёгуна по посещению монастырей и выделению средств из казны на их восстановление Саске попрощался и закончил письмо. Второй не скрепленный печатью свиток был адресован Наруто-сану. Послание показалось Сакуре совсем коротким: пара столбцов, в которых Саске сообщал, что не сможет участвовать в заседании правительства в Камакуре в конце месяца. Без каких-либо подробностей он писал, что сейчас его присутствие необходимо в поместье. Прикусив губу, Сакура аккуратно вернула свитки на прежние места. Она чувствовала сильнейшее смятение, хотя едва ли смогла бы назвать внятную причину. Она так привыкла за последние недели видеть в Саске врага и корень всех своих бед; человека, который был виноват во всем, что происходило с ней. Так привыкла, что буквально оторопела, прочитав о том, что он знает, как беспокойны ее ночи. Что он решил не ехать на заседание правительства Сёгуна – а ведь эти встречи были чрезвычайно важны, и все, что могло случиться плохого, уже случилось – и с ней, и с ребенком. Так почему он остался?! Вопросов, как и всегда, у нее было больше, чем ответов. Которых, по правде, не было совсем. Она замкнулась и отстранилась, и уже очень давно они с Саске не говорили друг с другом откровенно и прямо – так, как говорили в первые годы после свадьбы, как говорили даже после того, как она впервые потеряла их ребенка. Сакура вдруг вспомнила, что еще во время войны она уже читала украдкой письма Саске – когда наткнулась на тайник в спальне. Она тогда мало что знала о муже, и те письма помогли ей понять его, дали возможность заглянуть в душу – а Саске ведь не склонен откровенничать. Так как же так получилось, что спустя годы брака она вновь должна читать тайком письма мужа, чтобы понять, что у него на душе?.. Ей стало холодно, и она обхватила себя руками за плечи. Все вокруг рушилось – ее отношения с мужем и с дочерью; ее женское предназначение разрушилось уже давно. Сакура вышла из комнаты и медленно побрела по коридорам поместья, не осознавая, куда она идет. Слуги с опаской смотрели ей вслед, но она не замечала их взглядов. Уже привыкла к ним, смирилась, что люди оборачиваются, когда ее видят. Даже люди в поместье Саске. *** Сакура распахнула глаза и резко села, хватая ртом воздух. Она завертела по сторонам головой, не до конца осознавая, где находится, и откинула с лица прилипшие волосы. - Это был сон, - сказала Сакура, чтобы услышать свой голос и убедиться, что он – реален. – Очень правдивый сон. Она рухнула навзничь на футон и зажмурилась. Даже худший ночной кошмар был лучше, чем ее настоящее. Во сне она лишилась двух детей. Не трех. В комнате стояла удивительная тишина, прерываемая лишь ее хриплым дыханием. Кажется, впервые за долгое время Сакура оказалась в одиночестве. Она догадывалась, что Саске приказал Ханами и Мисаки не оставлять ее без присмотра, и потому их отсутствие показалось ей невообразимым. Приказы Саске в поместье не нарушались никогда, и что же должно было случиться, чтобы заставить ее сестру и служанку ослушаться?.. Сакура отмахнулась от непрошенных мыслей. Она была счастлива побыть, наконец, одной. Когда никто не прислушивается к издаваемым ею звукам из-за тонкой стены, когда никто не прожигает ее пристальным взглядом из угла комнаты, когда никто ее не замечает и не видит. Когда никому нет до нее дела. От нахлынувшего вдруг облегчения ей захотелось расплакаться. Какое счастье стать почти невидимой. Ни слуг, ни самураев, ни Саске. - Ни-ко-го, - по слогам вслух произнесла Сакура. На нее ведь постоянно смотрели. После потери первого ребенка – с опасением и сочувствием, но и с надеждой на благополучный исход следующей беременности. В том, что она случится, никто тогда не сомневался. После второго – с жалостью и все еще с опасением, но уже несколько брезгливым – особенно в тяжелые, черные для нее дни, когда она плакала и срывалась, когда выплескивала на Саске всю свою ярость и боль, не стесняясь присутствия чужих. Сейчас же, после третьего на нее смотрели, как на прокаженную. Она ждала, что матери будут уводить с ее пути дочерей, чтобы те не заразились бесплодием, лишь прикоснувшись к ней. Громко заурчал живот, и Сакура инстинктивно положила на него ладонь. Когда она ела в последний раз? Когда по-настоящему хотела поесть? Она не могла вспомнить. Осторожно и медленно Сакура встала с футона и сделала пару небольших шажков. Она слегка шаталась, и немного кружилась голова, но идти без посторонней помощи она могла. Она наклонилась за накидкой поверх ночного кимоно и поморщилась от неприятных, тянущих ощущений внизу живота. - Надеюсь, с меня не свалится повязка по пути, - вполголоса пробормотала она, выходя из комнаты. В коридоре стояла та же удивительная тишина, что и в спальне. На секунду ей показалось, что она осталась одна во всем огромном поместье. Но спустя мгновение закричала ночная птица, и донесся привычный шорох шагов самураев, охранявших главный дом. Ведя правой рукой по тонким перегородкам стен, Сакура двинулась вперед маленькими шагами, и край длинной накидки, шелестя, волочился за ней по татами. Ей предстояло пройти дом насквозь, чтобы оказаться в помещении, где слуги готовили пищу. Она надеялась, что найдет там немного риса или лепешек, чтобы унять голод. Первый раз она остановилась у дверей в комнату Томоэ и приложила к створкам раскрытую ладонь. Она скучала по воспитаннице, гостившей сейчас у своего деда, хотя и не помнила об этом в последние недели. Второй раз Сакура замерла у спальни Хоши. Она бесшумно раздвинула дверные створки и тихо-тихо стояла, вслушиваясь в дыхание своей спящей дочери. Не решившись войти из-за боязни разбудить дочь, Сакура спустя некоторое время притворила двери и зашагала прочь по коридору. Вскоре тишина и уют ночного поместья развеялись, когда Сакура заметила слабые отблески света, и услышала посторонние шорохи, доносившиеся из спальни Саске. Их спальни, если говорить честно. Но она не ночевала в ней уже несколько недель и привыкла отделять себя от Саске, противопоставлять свои вещи и его. Она колебалась, но прежде, чем успела хорошенько подумать, прежде, чем осознала, что творит, Сакура резко остановилась и вошла. В разделенной ширмой комнате слабо горели масляные лампы, и их огонь приминался от любого, даже самого легкого дуновения воздуха. Длинные тени плясали по расшитой цветами ткани ширмы, а когда Сакура опустила взгляд, то увидела на татами капли крови. Саске поднялся с колен и вышел из-за ширмы ей навстречу. Он заметил – почувствовал – ее присутствие, еще когда Сакура стояла у закрытых дверей и раздумывала над тем, стоит ли ей входить. Он был без верхней куртки – на груди видны все шрамы, еще более уродливые, чем обычно, из-за игры света и тени. Правая рука в крови, испачкана почти по локоть, и кровь стекала по пальцам вниз, пачкая татами. Культя левой также измазана засохшими алыми пятнами. Рассмотрев пятна на татами, Сакура подняла на мужа спокойный взгляд. Она слишком давно была замужем, чтобы удивляться или, того хуже, пугаться крови Саске. Но в тот момент все же испытывала некое замешательство – стояла глубокая ночь, и ее муж не отлучался из поместья, и где же он мог поранить руку в столь поздний час? Саске же был удивлен гораздо сильнее. Он не ожидал увидеть Сакуру здесь. Он никого не ожидал увидеть посреди ночи в спальне, когда он боролся с последствиями вспышки гнева. Он очень хорошо помнил ее утреннюю истерику и потому сейчас смотрел на жену с едва уловимым опасением. Саске надеялся, что она пришла к нему ночью не для того, чтобы вновь обвинять во всем, что происходило в последние годы. Только не сегодня. Только не теперь, когда он осознал, что действительно во всем виноват. И он не мог смотреть ей в глаза, он понял это лишь сейчас. Его взгляд скользил по ее утомленному лицу и одежде, по распущенным волосам, но всячески избегал глаз. - Что случилось? – Сакура шагнула вперед и покачнулась, но не остановилась из чистого упрямства. Вытянув руку, она указала на его окровавленную кисть. Чувствуя себя мальчишкой, Саске боролся с желанием спрятать ладонь за спину и ответить, что не случилось ничего. А что ему еще оставалось сказать? Тебя травили все годы, что ты жила в моем поместье, под моей защитой, и я узнал об этом лишь сегодня благодаря Рю-саме. Ты теряла детей, потому что тебя травили, и это продолжилось бы до твоей смерти, не вмешайся Рю-сама. Я не знаю, кто тебя травил, но этот человек уже долгие годы живет в моем поместье, и я это упустил. Все годы, когда ты ненавидела меня и себя, когда ты страдала, когда терпела шепотки за спиной, презрение, жалость – все они из-за моего попустительства. А узнав об этом, я раздавил в руке чашку. Он никогда не расскажет ей правды, понял Саске в ту ночь, смотря на свою жену и одновременно не смотря ей в глаза. Никогда не расскажет о том, что ее травили. - У тебя и губы в крови, - заметила Сакура, ничуть не смущенная его молчанием. К нему она уже давно привыкла. Она нахмурилась скорее от растерянности, нежели от недовольства, когда взяла руку не сопротивлявшегося Саске и увидела на ладони рваную рану, из краев которой торчали мелкие осколки. - Ты разве не должна отдыхать? – невпопад отозвался Саске. Выходит, он ошибся и здесь. Не желая видеть подле Сакуры никого чужого, он велел Ханами и Мисаки покинуть ее спальню, будучи уверенным в том, что его жена крепко проспит всю ночь из-за усталости и снадобий, которые она пила. Но нет. - Кажется, я проснулась от голода. Сакуре захотелось хихикнуть. Не рассмеяться, не ухмыльнуться – именно хихикнуть, словно девчонка. Их нелепый, несвязный разговор напомнил ей разговоры между ними годы назад, когда они не знали друг друга и не знали, о чем могут друг с другом говорить. Когда нестройная беседа перемежалась несвязанными высказываниями на посторонние темы. Тяжелое время. Но спустя годы Сакура ощущала тепло, вспоминая те недели. Хотя они и дались ей непросто. Но в поместье Учиха ей редко что-либо давалось «просто». Она задумалась, а потому не увидела, как дернулся Саске, как напрягся и свел плечи, будто готовясь отразить удар. Когда Сакура вновь на него посмотрела, он успел расслабиться и взял себя в руки. Она окинула беглым взглядом разбросанные на татами бинты и пятна от воды, что выплеснулась из мисок, пока Саске пытался, орудуя зубами и культей, остановить кровь и перевязать рану. - Дай мне посмотреть, - она почувствовала усталость и опустилась на татами, потянув следом Саске. И обожгла его недоверчивым взглядом, когда он беспрекословно и безмолвно подчинился. Она вытащила из раны все осколки и промыла ее водой, смешанной с настоем обеззараживающих трав, и крепко перетянула ладонь чистыми бинтами. Порезы оказались недлинными, но глубокими, и они задели множество сосудов, оттого и кровь долго не унималась. - Спасибо, - сказал Саске, когда она закончила. Сакура уже и не помнила, когда в последний раз они сидели рядом, и она смотрела на мужа без неприязни. И спокойно выносила его присутствие, не делая над собой чрезмерных усилий. Даже минувшим утром она едва вытерпела, когда он гладил ее по голове, и все же сорвалась. Но сейчас ей не хотелось вцепиться ему в лицо. И выкрикивать обвинения тоже не хотелось. Сон о прошлом, который она сегодня видела, помог ей вспомнить то, что она успела забыть. И увидеть то, что она отказывалась видеть. Саске заботился о ней. Оберегал. Выслушивал упреки и истерики. И каждый, каждый раз делал вид, что ничего не случилось, когда, несколько оправившись, она вновь начинала говорить с ним по-человечески. Ему даже не были нужны ее сбивчивые извинения. А ей ведь стоило извиниться хоть раз!.. Раньше Сакура думала, что это равнодушие, что ему по-настоящему наплевать. Сейчас же она в этом засомневалась. Ее громко заурчавший желудок нарушил воцарившуюся между ними тишину. Хмыкнув, она накрыла ладонью живот. Еще неделю назад она могла почувствовать новую жизнь под своими пальцами... Сакура прикусила изнутри щеки и мотнула головой, ведя внутри себя невидимую борьбу. Она не будет думать об этом сейчас. Не будет. Она начала подниматься, но Саске ее опередил. - Останься. Тебе лучше отдохнуть. - А где Мисаки? – опомнившись, спросила Сакура. Она привыкла, что верная служанка всегда рядом и всегда готова помочь, что бы она ее ни попросила сделать. - Я велел ей отдохнуть. Она уже засыпала на ходу, - глухо отозвался Саске, повернувшись к Сакуре спиной. До утра ему нужно решить, что делать дальше. Он не сможет ничего утаить от Сакуры, если вдруг отошлет прочь ее любимую служанку и сводную сестру. Или прикажет пробовать ее еду. Да и будет ли от такого приказа толк? Рю-сама говорит, и он сам так думает, что травили не столько Сакуру, сколько его детей. И не ядом, а безобидным снадобьем, которое не причинит вреда никому, кроме женщины в тягости. И потому бессмысленно пробовать еду Сакуры. И уже поздно... Голова шла кругом, и он провел забинтованной ладонью по глазам. Он шел по темному, безлюдному дому, мягко ступая босыми ногами по татами, и не ощущал привычного спокойствия, которое было с ним всегда, стоило лишь пересечь границы поместья. Он не смог распознать противника в самом сердце своих земель. Он пустил его так близко, как никого и никогда не пускал. Он был глупцом. Взяв с собой пару пресных лепешек, он вернулся в спальню. Весь обратный путь Саске рассматривал их и все думал: не несет ли он своей рукой Сакуре яд? Его жена лежала на футоне, когда он вошел, и это на короткое мгновение заставило застыть его на месте. Она не ночевала в их спальне уже много недель... Сакура приподнялась на локте ему на встречу, скривившись от боли, и дрожащей рукой взяла лепешку. - Спасибо, - выдохнув, она опустилась на футон и сцепила зубы, чтобы втягивать воздух носом. Так она пережидала обычно болезненные всплески внизу живота. Кажется, короткая прогулка утомила ее куда сильнее, чем она думала. Саске смотрел на нее и хмурился. Его неприятно поразила обреченность, с которой она относилась к боли. Та стала обыденной частью ее жизни, словно питье или еда. Сакура настолько привыкла, что почти перестала обращать внимание, и лишь терпеливо ждала, пока закончится очередной приступ. Он слишком хорошо знал, на что это похоже. Только он жил так, когда его пытали во время войны. А его жена – в мирное, тихое время в поместье его клана. - Спасибо, - сказала Сакура еще раз, когда смогла говорить, и принялась отщипывать от лепешки небольшие кусочки. Устроившись на боку и положив ладонь под щеку, она наблюдала с футона за Саске. Он убрал в сторону миски и разбросанные окровавленные бинты, выплеснул грязную воду, собрал мешочки с сушеными травами. Он не терпел беспорядка ни в чем, и при необходимости спокойно обходился без слуг. Взгляд Сакуры жег его сильнее клейма, он ощущал его всей кожей. И по-прежнему не смотрел ей в глаза. Даже когда лег рядом с ней на футон, словно и не было последних недель. - Я зря сказала сегодня, что ты во всем виноват. Это были злые, незаслуженные слова. Прости. И за все, что я говорила раньше, тоже прости. Это не твоя вина. У Саске перехватило дыхание. Он молчал, потому что язык не поворачивался ответить. Что ему сказать? Что он прощает? Он?.. Возможно боги, в которых он никогда не верил, все же существовали, потому что полусонная Сакура забылась в тревожной дреме, и ему не пришлось ей отвечать. Ту ночь он провел без сна: скользил взглядом по потолку, наблюдая, как сменяются на нем тени, следуя за светом луны. Вслушивался в дыхание Сакуры, которая не знала покоя даже во сне. Вглядывался в ее лицо так, словно никогда не видел: сведенные, нахмуренные брови, продолговатая складка, залегшая на лбу, опущенные уголки губ. Он очень давно не слышал ее смеха, не видел улыбки. Она страдает из-за тебя. - Это ты меня прости, - одними губами выдохнул Саске. Он поклялся, что найдет того, кто стоит за всем. Поклялся, что больше не допустит такого. Поклялся, что защитит Сакуру. Только вот кому нужны были его клятвы, если она уже потеряла троих детей?..