Ее ставка - жизнь, ее судьба - игра.

Зима Саске отбросил в сторону свиток, который читал, и недовольно цыкнул. Он редко позволял себе подобное проявление эмоций даже наедине с Сакурой, и потому сейчас она слегка выпрямилась на дзабутоне и подняла на мужа взгляд, полный немого любопытства. В свете масляной лампы тускло сверкнули шпильки хираути, выполненные из черепахового панциря, что скрепляли волосы у нее на голове в высокий пучок. — Это Минамото. Хочет перенести свадебную церемонию на начало осени. Пишет, что раньше не успеют подготовить поместье к приезду новой хозяйки. — Я не доживу до осени, — спокойно сказала Сакура, не поведя и бровью. — Представляешь лицо Дайго-сана, если ты так ему и напишешь? Она хмыкнула и вернулась к своей вышивке, зная, что Саске смотрит на нее с недовольством. Он не любил, когда она шутила о том, что скоро умрет, а Сакура не знала иного пути свыкнуться с этой мыслью. Начиналась зима — последняя в ее жизни. Дни становились все короче, а ночи — длиннее, и Сакура чувствовала, что жизнь ускользает сквозь пальцы, как ускользает холодный солнечный свет ранним утром, когда она выходит полюбоваться им на крыльцо. Она была рада, что ей выпало умереть после зимы, потому что зиму ее муж проводил обычно в поместье. Поздней весной, летом и ранней осенью, пока почва не размокла от затяжных дождей, Саске часто и надолго уезжал в Камакуру или объезжал широко раскинувшиеся земли их клана, или отправлялся в различные уголки страны — туда, куда посылал его Сёгун. Они подолгу не виделись в такое время, довольствуясь лишь письмами — длинными и обстоятельными от Сакуры, и короткими, сухими от Саске. Зимой же Саске оставался в поместье, и они проводили вместе долгие, долгие вечера, когда солнце очень рано уходило за горизонт. Отведя от жены взгляд, Саске зажег еще одну масляную лампу и потянулся за следующим свитком. Он промолчал, будучи не в силах сделать ей замечание, хотя и ненавидел, когда Сакура заговаривала о скорой смерти. Он не имел права ей указывать, потому что сам был виноват. — Что ты ответишь? — спросила Сакура спустя какое-то время. Саске оторвался от свитка, который прожигал пустым взглядом последние пару минут, и посмотрел на жену. — Мы проведем церемонию в нашем поместье в конце весны. Минамото не понадобятся никакие специальные приготовления, — сказал он. — Я хочу взять Таро с собой в Камакуру, когда отправлюсь туда после цветения сакуры. Столь резкая смена темы заставила Сакуру развернуться и посмотреть на мужа. Невозмутимый вид Саске, как обычно, ничего не выражал и не помогал ей понять, что стоит за его словами и решениями. — Не слишком ли рано? — Не хочу, чтобы он повторил мои ошибки, — мужчина резко пожал плечами. — Да и мальчишка рвется поехать со мной уже вторую весну. Сакура встретила слова мужа нежной улыбкой. Их сын был готов заниматься чем угодно, если этим же занимался его отец. — Не хочу с ним расставаться, — вздохнув, все же сказала Сакура, чувствуя, как щемит сердце лишь от одной мысли о возможной разлуке. — Знаю, — мягко отозвался Саске. Он положил на столик свиток и, поднявшись с колен, подошел к жене, опустился на татами возле нее, расправил полы простого домашнего кимоно и лишь тогда заговорил вновь. — Поездка отвлечет его. Сакура вновь вздохнула и устало опустила голову на плечо мужа, который тотчас коснулся ее лба в невесомом поцелуе. — Отвлечет не от тебя, — неверно истолковав ее тоску, Саске поспешил объяснить. — Он… — Я поняла, — она посмотрела на него снизу вверх, слабо улыбнувшись, и у ее улыбки был горький вкус. — Ему тяжело дается быть твоим сыном. Оба надолго замолчали: Саске задумчиво смотрел на тусклое пламя масляных ламп, неосознанно чертя пальцами узоры на шелковой ткани кимоно на спине Сакуры, а она наслаждалась этим мгновением всепоглощающей нежности, прикрыв глаза. Ей было и радостно, и тоскливо одновременно, ведь она знала, она чувствовала, что чем мягче становился Саске, чем чаще целовал ее так, как сейчас, тем все меньше и меньше времени ей отводили целители. Ничто не могло заставить Учиха Саске проявлять столь неприкрытую нежность и любовь, кроме осознания приближавшейся смерти Сакуры. Он и прежде был способен и на нежность, и на заботу, и на теплую ласку, но еще никогда в каждом его жесте, поцелуе, прикосновении не чувствовалась такая обреченность. Не чувствовалась его тоска. — А мне тяжело дается быть отцом, — все же ответил ей Саске спустя долгую паузу. К его удивлению, Сакура рассмеялась и потерлась о его плечо щекой. — Мне кажется, у тебя хорошо получилось с девочками. Саске лишь неопределенно хмыкнул. Сакура думала бы иначе, расскажи он ей, какие мысли вложил в голову одной из их дочерей, едва той минуло двенадцать лет. — Ты должен быть с ним мягче, — сказала она и посмотрела на мужа. — Когда после свадьбы Хоши уедет к Минамото, а я… уйду, вы останетесь вдвоем, — настойчиво продолжила Сакура. Ее слова вызвали у Саске усмешку, и он покачал головой. — Для нашего клана я мягок с ним непростительно, — отозвался он в ответ на ее удивленный взгляд. — В его возрасте меня пороли раз в неделю, и я считал это большой удачей. Против воли Сакура улыбнулась. — Возможно дело в том, что наш сын ведет себя куда лучше, чем его отец в детстве. Закатив глаза, Саске фыркнул. Но сразу же посерьезнел. — Уже поздно. Тебе давно пора отдыхать, — он встал с татами и склонился, чтобы взять Сакуру на руки. Он давно приноровился носить ее, несмотря даже на свое увечье. Сакура обняла его двумя руками за шею и прижалась щекой к плечу. Раньше, когда у нее было побольше сил, она возражала и сопротивлялась. Пыталась не разрешать Саске поднимать себя. Знала, что ему неудобно. — Отнеси меня в сад, — попросила она. — Там весь день шел снег, я хочу посмотреть. — Уже поздно, Сакура, — Саске скосил на жену вопросительный взгляд. — Ты увидишь снег утром. — Нет, — она даже мотнула головой. — Утром будет не то. Пожалуйста, Саске, я хочу сейчас. Он подавил вздох, вот-вот готовый сорваться с губ. — Я словно говорю с маленькой Хоши, — заметил он, но все же повернулся в сторону энгавы, выходящей прямо в сад. Перед тем, как раздвинуть седзи и выйти на прохладный ночной воздух, Саске принес им обоим плащи с вышитыми символами клана. Сакура осторожно ступила на деревянный настил веранды, запахнув на груди плащ, и замерла в молчаливом восхищении. Затылком она чувствовала теплое дыхание Саске, локтем ощущала легкое, поддерживающее касание его руки. В саду все еще шел снег. Крупные пушистые хлопья кружили в воздухе и медленно оседали на землю и на крыши минка, превратив сад и все поместье Учиха в одно бесконечное, нетронутое белое полотно. Снег лежал и на ветках деревьев, и на перилах, и на камнях у небольшого пруда в саду — всюду, куда бы Сакура ни смотрела. Вокруг стояла оглушительная тишина. Ни звука не доносилось до Сакуры, а сверху на поместье и на них двоих, стоящих на веранде, все падали и падали пушистые снежинки. Сакура запрокинула голову и улыбнулась, почувствовав, как на щеку опустилась сразу горстка тотчас же растаявших снежинок. Она уперлась затылком и плечо Саске и прикрыла в блаженстве глаза, почувствовал, как он обнял ее за пояс, привлек ближе к себе. Если бы она могла выбрать момент, когда умереть, она бы выбрала сейчас. — Холодно, — нетерпящим возражений голосом сказал Саске спустя несколько минут и, вновь подхватив жену на руки, унес ее обратно в тепло главного дома поместья. — Это было совершенно ненужное ребячество, Сакура. К утру снег никуда не денется. Сакура безмятежно улыбнулась. Сигнальные огни Вторую годовщину смерти матери Таро встретил высоко в горах в монастыре у Мусасибо-самы. Его отец воевал, и перед тем, как уехать на войну, Саске отправил единственного сына и наследника в место, которое считал самым надежным в стране. Таро отчаянно и совершенно безнадежно сопротивлялся. Он уже не малыш и не трус! Он — будущий глава клана, он — воин. Его обучали владеть мечом, обучали искусству ведения войны. Его отец был сам не многим старше, когда участвовал в своем первом настоящем сражении! И потому его место — подле отца! Он должен быть рядом и делать все то, что делают сейчас другие самураи: подавать отцу поводья, ставить на ночь навес, сражаться с ним бок о бок. Узнав, что его отправляют скрываться в горах, Таро отчаялся настолько, что даже позволил себе повысить на отца голос. Он кричал, и они поругались. Вернее будет сказать, что это Таро поругался с отцом. Саске же его даже не наказал: ни за крики, ни за дерзость. Все его мысли были заняты поднятым против Сёгуна восстанием и необходимостью его скорейшего подавления. И вот теперь Таро жил в горном монастыре вместе с Мусасибо-самой. Саске не оставил с ними никого из самураев, и старик и мальчик коротали вдвоём долгие, полные бесконечного ожидания дни. Вести от отца приходили редко. Вначале Таро подумывал о побеге: он мог бы отправиться к Томоэ в поместье Хьюга или даже к Хоши в поместье Минамото. Тот страшный старик умер, и муж Хоши стал главой клана. Она не откажет младшему брату в приюте… Три недели Таро планировал побег, но так и не решился. Не потому, что он был трусом, нет! Но он поклялся отцу, что останется в монастыре с Мусасибо-самой, и не мог нарушить свое слово. В один из мрачных, пасмурных дней, когда на него накатила жгучая тоска, и Таро ушел бродить подальше от монастыря, он наткнулся то ли на старую смотровую площадку, то ли на невысокую, полуразрушенную башню. Так странно было встретить это сооружение на территории монастыря. Никогда прежде Таро не натыкался на что-то подобное и потому он подошел ближе, разглядывая почерневшие от времени деревянные балки и остатки веревочной лестницы. Он задрал голову, чтобы увидеть над собой прямоугольный потолок. Или же для башни это был пол?.. Он мог бы допрыгнуть до болтавшейся веревки и вскарабкаться повыше, чтобы заглянуть внутрь. Таро уже начал примериваться к прыжку, когда услышал шаги Мусасибо-самы позади себя. Разочарованный, он обернулся и вздохнул. Кажется, сегодня он никуда уже на заберется. — Что это такое? — спросил он недовольно, словно малыш. Таро ругал сам себя, но порой ничего не мог поделать. Слишком он был зол и обижен на отца, слишком сильно не хотел сидеть и ждать в монастыре, словно он трус… — Идем, — вместо ответа Мусасибо-сама поманил его за собой вперед. Они обошли старую башню, оставив ее позади, и некоторое время шли вдоль кромки склона, пока не вышли на открытое место, откуда был хорошо виден огромный горный хребет, раскинувшийся во все стороны на сотни полетов стрел. — Смотри, — старик сощурился и показал рукой куда-то вперед. Как ни силился Таро разглядеть, он не видел ничего, кроме нескольких черных точек, выделявшихся на покрытых снегом горных вершинах. — Я не вижу, — он разочарованно повел плечами. — Видишь. Те темные пятна. Это сигнальные огни. И башня, на которую ты собирался залезть, тоже была когда-то сигнальным огнем. — Но зачем они здесь? — Таро поднял любопытный взгляд на своего учителя. — Зачем кому-то подавать сигнал из монастыря? Старик, ничуть не обидевшись на столь открытое, дерзкое пренебрежение мальчишки, все же посмотрел на него печально и снисходительно. — Их велел построить твой отец, когда привез сюда твою мать. Когда ты родился, я зажег огонь, и самураи на всем горном хребте один за другим принялись зажигать свои костры. Так твой отец узнал о твоем рождении. Буря чувств захлестнула Таро, и он сделал глубокий вдох. Обернулся и уже совсем другими глазами посмотрел на старую, полуразвалившуюся башню, а после — на темные пятна на горном хребте. — Я ничего об этом не знал, — сказал он тихо. — Отец никогда не рассказывал. Он велел построить эти башни и велел своим самураям жить рядом с ними в горах, караулить, когда же будет зажжен первый огонь, свидетельствовавший о его, Таро, рождении… Мальчик сглотнул и опустил голову, закусив губу. В последний раз он сказал отцу, что ненавидит его. Он бы многое отдал, чтобы забрать назад свои глупые слова. — Саске Учиха привез сюда твою мать задолго до твоего рождения. Он хотел, чтобы она и ты были в безопасности. Таро зажмурился, потому что почувствовал, как непрошенные, ненужные слезы начали жечь глаза. Он ведь слышал все эти истории о болезни своей матушке и о том, что она якобы стала настоящим разочарованием для клана Учиха, потому что теряла детей одним за другим и за долгие годы смогла родить лишь одну дочь. О нем шептались, что по крови он — не Учиха. Или не сын своей матери. Что родился от какой-то служанки, а отец скрывал мать от посторонних глаз почти целый год, чтобы никто не догадался об обмане. Он много всего слышал, особенно с той поры, как отец стал брать его с собой в Камакуру, еще при жизни матушки… Таро коротко втянул носом воздух. Он уже не малыш и не станет реветь. Голос Мусасибо-самы над его головой прозвучал непривычно участливо. — Ты сможешь попросить прощения за все дерзости, которые наговорил, когда твой отец вернется за тобой. Мальчик неуверенно кивнул и, вскинув голову, еще раз посмотрел вперед на черные точки на далеких горных вершинах. Сигнальные огни, которые велел построить его отец. Что-то вспыхивало и обрывалось внутри всякий раз, как Таро думал об этом. Что-то щемящее. — Да, — сказал он, прочистив горло. — Отец вернется за мной.