Ее ставка - жизнь, ее судьба - игра.

Деревянными руками, не помня себя, Сакура принялась развязывать оби. Саске стоял напротив, провожая взглядом каждое движение. Шелковая ткань пояса скользнула к его ногам, и Харуно замерла, взявшись за завязки кимоно. — Дальше, — приказал Саске и нетерпеливо дернул плечом. Дрожащие пальцы не слушались, и Сакуре потребовалось несколько минут, чтобы справиться с двумя узелками. Она старательно не смотрела в сторону Саске, а его взгляд жег ее кожу. Она скинула кимоно с плеч и позволила ему упасть на татами ворохом роскошной ткани. Сакура переступила с ноги на ногу, слыша странный звон в ушах. Ей казалось, это все происходит не с ней. Это просто дурной сон, и он скоро закончится, и она проснется в своей комнате. И ничего этого не будет. Пусть она выйдет замуж за Саске, пусть они сыграют свадьбу через неделю, как он и говорил. Пусть ей никого не дозволят пригласить. Пусть… Ками-сама, пару часов назад она думала, что помолвка с Учиха — худшая вещь, случившаяся с ней. Сейчас же Сакура была бы ей нескончаемо рада. Лучше так, чем быть проданной за долги отца рабыней. Бесправной. Униженной. Опороченной. Учиха прищурился, скользя по Сакуре почти безразличным взглядом. На ней остался лишь тонкий, просвечивающий хададзюбан — белая нижняя рубашка, едва скрывавшая ее тело. Саске любил совсем других женщин. Он любил маленьких, с плавными изгибами, с покатыми, крутыми бедрами и тяжелой, налившейся грудью. Сакура же была высокой — выше многих японок — и угловатой, почти нескладной. Многолетние тренировки, наказания отца и постоянный страх сточили ее тело, уничтожили приятную мягкость и округлость. Ее грудь была совсем небольшой, а живот по-мальчишески плоским, и Учиха не находил это привлекательным. Он любил женщин, не девочек. И он ее не хотел. «Сколько ей лет? — подумал он, по-прежнему не отводя взгляда. — Верно, не больше семнадцати». Сакура смотрела на него раненым зверьком, и Саске скривился. Он шагнул к ней, и она отшатнулась, до предела вжимаясь в стену и мечтая полностью в нее впечататься. Он приблизился вплотную — ее прерывистое, частое дыхание щекотало шею — и впервые смог внимательнее разглядеть ее. Оказалось, что глаза Сакуры не болотные, как он подумал сперва, а цвета яркой весенней зелени с вкраплениями крошечных желтых точек. Саске никогда бы не заметил их, не стой он так близко. На ее скуле он увидел тщательно припудренные синяки, а под носом — затянувшуюся ссадину. «Хироши?» Сакура с трудом сглотнула, отвернув лицо. Близость Учиха нервировала ее, вызывая необъяснимый трепет. Она вздрогнула, когда почувствовала, как его руки начали собирать ткань хададзюбана, и покорно позволила его с себя снять. Теперь она была полностью обнажена. Саске перехватил ее запястья, когда она дернулась прикрыть грудь, и прижал их к бокам. Он провел пальцами по ее оголенным, острым плечам, погладил ключицы. Он действовал нарочито неторопливо, растягивая каждое прикосновение, и Сакура не переставала дрожать. Она не могла его понять. Она знала, что должно случиться, и недоумевала, отчего Учиха делает… все это. Отчего не повалит ее на татами и не возьмет сразу же. Она ведь теперь принадлежит ему. Отчего он медлит? Саске хмыкнул, продолжая водить грубыми ладонями по плечам Сакуры. Все ее эмоции были написаны на лице: смятение, страх, молчаливая мольба… Он надавил пальцем на ее губу, заставляя прекратить прикусывать, и поцеловал. Она, протестуя, застонала, ладошками уперлась ему в грудь, но Саске навалился на нее, распластав по стене. Его губы были твердыми и холодными, а ее — изрезанными бесчисленными трещинками, остававшимися после каждого прикусывания. Саске прервал поцелуй, отстранившись, взял ее ладони и заставил развязать свой оби. Сакура задрожала еще сильнее, и быстро-быстро забилась жилка на ее шее, выдавая волнение и страх. Она послушно принялась снимать с него кимоно и зажмурилась, когда черная ткань скользнула к их ногам. Ей показалось, она уловила его негромкий, шелестящий смех, и зарделась, тотчас открыв глаза. Первым, что она увидела, было отвратительное клеймо под левой грудью Учиха. Она подняла вопросительный взгляд, и он, скривившись, обронил: — Был в плену, — а после сжал ее талию, прижимая к своему голому телу. Саске укусил нежную кожу на шее, лизнул ранку и сжал зубами мочку уха. Сакура тихонько охнула, когда он накрыл ладонями ее небольшую грудь и пропустил сквозь пальцы соски. Он не был груб — так, как она ожидала. Не вел себя так, будто у нее нет ни чувств, ни желаний. «Как долго это будет продолжаться? — в смятении спрашивала она себя. — Как долго он будет… терпелив?» Ее страшила неизвестность, ведь невозможно было предугадать дальнейшие действия Учиха. Ее страшила и его непривычная мягкость, и неторопливые ласки, и близость. Она тряхнула головой, осмелившись, и стиснула ладонями его спину, слегка надавив ноготками. К чему было злить Учиха? Сакура уже решила: она уйдет сразу же, как все будет кончено. Она не позволит клейму этого позора пристать к ее коже. А сейчас же… не нужно его злить. Саске увлек ее на татами и навис сверху, опираясь на согнутый локоть. Он вновь поцеловал ее — жадно и долго; погладил грудь и ключицы, впалый живот, очертил лобковые косточки, щекоча почти невесомыми прикосновениями. Он грубо сжал бедро, подтягивая Сакуру ближе, прижимая к своему паху, заставляя почувствовать свое возбуждение. Она охнула и широко распахнула глаза, извернулась, губами коснулась его груди, принялась покрывать лихорадочными поцелуями плечи, чувствуя, как Саске медленно скользит по нежной коже ее внутренней стороны бедра. Она инстинктивно свела коленки, смущенная, раскрасневшаяся, но он надавил, заставляя раздвинуть ноги. Саске внимательно вглядывался в ее лицо: как она прикусывала губу, как морщила лоб, как закидывала голову и сводила на переносице брови, трепеща в его руках. Он снял с ее губ очередной всхлип и вошел одним пальцем. Сакура испуганно дернулась и попыталась отползти, застонала, протестуя, но Саске одернул ее грубым рычанием, продолжая медленно двигать рукой. Он склонил голову, покусывая ее соски, покрывая влажными поцелуями живот и грудь. Он почувствовал, как Сакура расслабилась спустя минуту и длинно выдохнула, царапая татами. А потом — до крайности удивила его, надавив ладошками на плечи и заставив откинуться навзничь. Она легла на него сверху, поцеловала в шею, провела языком дорожку до яремной вены и нарочито медленно начала ползти вниз, поглаживая широкую грудь и подтянутый живот, покрытые паутиной светлых рубцов. Саске хлопнул ее по ягодицам и сел на татами, устроив Сакуру на своих коленях и заставив прогнуться в спине, затылком коснуться пола. Он до синяков стиснул ее бедра и вошел — одним резким, быстрым движением. Она вскрикнула, и тоненькая струйка крови сбежала по ее бедру. Ей было больно, но не так сильно, как рассказывали женщины, и вовсе не хотелось плакать. Саске навис над ней, опираясь на сжатые кулаки, нагнулся, тягуче сцеловывая с губ стоны и всхлипы, и шумно выдохнул сам, когда Сакура укусила его шею. Она не чувствовала ни боли, ни наслаждения — было неудобно и непривычно, и только изредка внизу живота что-то наливалось в тугой комок. Она подалась вперед, прижимаясь к Учиха ближе, ногами обвила его торс. Ей нравилось и его рваное дыхание, и напряженное лицо, и тихие, сдавленные стоны. Он схватил ее за выбившиеся из пучка пряди, потянул назад, заставляя подставить шею под его быстрые поцелуи-укусы. Сакура почувствовала, как начали сокращаться его мышцы в оргазме. Он зарычал, больно кусая ее плечо, до хруста прижимая к себе. Саске дернулся вперед несколько раз, вскрикнул, давя в зародыше громкий, рвущийся наружу стон, выгнул спину, откидывая назад голову и закрывая глаза. А после рухнул на Сакуру, впечатав в татами весом своего тела. Несколько мгновений тишина в комнате прерывалась лишь его жадным, сбившимся дыханием. Глаза Сакуры влажно блестели, и она чувствовала его семя, стекавшее по бедру. Ей было трудно дышать: Учиха давил прямо на грудь, и она обеспокоенно заерзала, пытаясь освободиться от тяжести. Заметив это, Саске скатился с нее и усмехнулся. Двигаться дальше ему было лениво. Он скосил глаза на Сакуру, напряженно изучавшую потолок. Девчонка оказалась не так плоха, как подумалось ему вначале. В ней была искра — он верно разглядел тогда, на приеме у Императора. Искра и стержень. Он заметил, как она сощурилась и растянула губы в узкую полосу. Саске с легкостью мог угадать, о чем она думала. И убедился в своей правоте, когда услышал вопрос: — Что будет дальше? — Поедем в поместье, — на выдохе ответил он и, поднявшись, потянулся до хруста в суставах. Он взял с татами порядком измятое кимоно и накинул на плечи — в чайном домике стало вдруг очень холодно. Краем глаза он наблюдал за Сакурой: та неловко попыталась сесть и зашипела, почувствовав, как саднило между ног. Она обхватила ладонями плечи и зябко поежилась, оглядывая комнату. Саске взял ее изорванное фурисоде и подошел к ней, присев на одно колено. Сакура следила за каждым его движением взволнованным, воспаленным взглядом. Верно, ждала чего-то. Что позволит ей жить. Что даст ей надежду. Что спасет ее честь. Учиха очень не понравился этот взгляд. Он сам набросил кимоно ей на плечи и молниеносным движением нажал на точку чуть пониже шеи. Сакура не успела даже вскрикнуть, без чувств свалившись ему на руки. Он опустил ее на татами, укрыв прохладным шелком, и, посмеиваясь, вытащил из прически два сен-бона. — Неужели думала, я действительно приму их за шпильки? Саске внимательно осмотрел комнату на предметы, которыми Сакура сможет нанести себе вред, как очнется — он не сомневался, что она попробует. Забрав с собой сен-боны и найденный ножичек, он вышел в сад. Вечерняя прохлада приятно бодрила, остужала разгоряченное тело. Под стрекот сверчков и цикад Саске дошел до ворот, где ждали его люди. Если кого-то из солдат удивило его появление, то вслух об этом заикнуться никто не посмел. — Кацуо, Такуми, — он выделил двоих, и те шагнули вперед. — Ступайте к чайному домику в глубине сада. Там Сакура-сан. Она пока… спит. Дождетесь ее пробуждения и проводите до главного дома. Проследите, чтобы она ничего с собой не сделала. — Да, Саске-сама, — одновременно ответили мужчины и, поклонившись, скрылись в темноте сада. Учиха оглядел оставшихся солдат: — Мы уедем ночью. Уходя, он подумал, что они взяли слишком мало людей с собой. Шестерых едва ли хватит, если Хироши вдруг взбрыкнет. Они договорились о том, что Сакура пойдет в счет уплаты долга, но Харуно рассчитывает на свадьбу. А Саске собирается сказать ему, что дочка станет рабыней… Он не спешил возвращаться в дом главы клана и брел по саду, наслаждаясь вечерней тишиной. Гравий шуршал под его шагами, и где-то вдалеке у искусственного пруда кричала ночная птица. Саске кривился, представляя, как встретится скоро с Хироши и скажет ему, что не станет проводить брачный обряд и сразу же заберет Сакуру в поместье. Он не терпел многих традиций древности и, верно, отказался бы от обряда, даже если они не задумали бы это с отцом. Как наследник клана Учиха и его глава во время отъездов Фугаку, он бывал на торжествах во многих знатных кланах и каждый раз прикладывал усилия, чтобы остаться, чтобы не выразить открыто свое пренебрежение. У нынешней знати не было ни чести, ни достоинства. Потомки купцов, ремесленников, торговцев, купивших себе имя и положение при дворе звонкой монетой, а не выковавших его сталью меча, не обагривших кровью врагов, не отдавших жизнь — лишь бы не обесчестить его. Что они знали?.. Верили в своих глупых Богов, соблюдали традиции, придуманные такими же ничтожными, как и они. Дикое стадо, не способное разобраться с собственной жизнью, а потому — оглядывающееся на всех остальных, следующее за пастухом, подчиняющееся его приказам, какими бы глупыми они не были. Клан Учиха издревле был кланом воинов, что служили одному императору и только ему. Мужчин здесь воспитывали мужчинами, а не тряпками, которыми будут понукать, за которых будут решать всё старшие родичи, а после — Боги, монахи, традиции. Которые были ни на что не способны. Истинных самураев — воинов, а не слуг — оставалось все меньше. Им на смену приходили наемники, деньги или желторотые юнцы, лишь недавно выпущенные из-под материнской юбки. Саске хотелось плевать, когда он встречался с такими во дворце. Он презирал их и даже не скрывал этого. Он мог позволить себе эту роскошь, а они — нет. Потому что на его поясе всегда висела катана, на их же — лишь тугой кошель. Харуно был некогда славным кланом. Сильным, влиятельным. Каких-то пятьдесят лет назад с ним было невозможно не считаться. В то время Саске не удалось бы сделать то, что он собирался сделать сейчас. Такого позора Харуно не допустили бы. Было и брезгливо, и самую малость жаль — но глупо сетовать на слабость клана, ведь Учиха это только на руку. Подумав о Хироши, он вспомнил Сакуру и свое удивление: иссушенная фигура, кости и мышцы вместо привычной женской мягкости. А после он заметил отметины на ее спине — такие оставляет порка — и понял. Понял, зачем девчонка тренировалась, понял, отчего так неловко ходила в гэта, отчего казалась изнуренной. В его клане считалось позором наказывать девушек. У каждой был мужчина — отец, брат, муж — который воспитывал ее, и именно он отвечал и был виноват в том, что его женщина не умела себя достойно вести. Как человеку, не умевшему сладить с женщиной, можно доверить вести переговоры или возглавлять бой? «Отец верно тогда посмеялся над Хироши. Нужно быть слабаком, чтобы не мочь справиться с дочерью без палки». Саске повел плечами, когда почувствовал капли дождя, просочившиеся сквозь густые ветви деревьев. Стало холоднее, но погода мало его заботила. В детстве отец гонял его босым по снегу в мороз — что такое вода по сравнению с этим? Он поднял голову, и ветки сакуры, прибитые дождем, коснулись его лица. По губам Саске пробежала непонятная усмешка, он сбросил нераспустившиеся бутоны со лба и волос и быстрым шагом пошел в сторону дома Хироши, решив, что пора со всем покончить. Было холодно. Она поджала ноги поближе к телу, пытаясь согреться, когда острая боль в затылке окончательно ее пробудила. Сакура с трудом открыла глаза и приподняла голову: тело слушалось ее неохотно, будто через силу. Она обнаружила себя лежащей на татами и укрытой разорванным фурисоде. Она тупо моргнула, пытаясь осознать и вспомнить произошедшее, и болезненно скривилась, прикоснувшись тонкими пальцами к вискам. В голову будто вкручивали длинные гвозди — такой сильной была боль. Сакура облизнула пересохшие губы и села, кутаясь в кимоно. Сознание вернулось к ней одним резким толчком: вспомнила разом и минувший вечер, и то, что случилось в чайном домике. «Учиха усыпил меня, — она погладила тыльную сторону шеи, поморщившись. — Зачем? Думал, я буду мешаться?». Внезапно мелькнувшая мысль почти ослепила ее, и Сакура вскинула руки, торопливо ощупала пучок. Сен-бонов не было. Она огляделась, принялась осматривать татами, оглушенная стуком своего сердца. Что ей делать без них? Что делать?! Она кинулась к низкому столику в углу и не обнаружила на привычном месте небольшого ножа. Из ее груди против воли вырвался горестный стон, и Сакура стиснула кулаки. Сомнений не было: Учиха забрал и сен-боны, и ножичек. Догадался, что она задумала? Она поджала колени к груди и спрятала в них лицо, вцепилась ладошками в икры и стала раскачиваться вперед-назад, издавая странные, пугающие звуки: не то судорожные всхлипы, не то истерический смех. — Сакура-сан? — в комнату, слегка приоткрыв двери, заглянул незнакомый мужчина. Харуно разглядела веера на его кимоно и поняла, что тот был солдатом Учиха. «Еще и надсмотрщика ко мне приставил», — она махнула рукой, показывая, что в порядке, и отвернулась, желая, чтобы мужчина поскорее ушел. Стыд жег лицо, опаляя щеки, заставляя ее прятать глаза и опускать голову. Сакуре казалось, каждый слуга в огромном поместье знает, что произошло. А если нет, то очень скоро узнает. Отец отдал ее Учиха за долги. Она впилась зубами в запястье, и резкая боль привела ее в чувство. Отчаяние захлестывало с головой, и хотелось выть от несправедливости, от горькой обиды и разочарования. За что он с ней так? Чем она провинилась перед Богами? Рабыня — это слово билось в ее голове в одном ритме с током крови по венам. Рабыня. Бесправная. Опозоренная. Обесчещенная. Использованная. Она не стала противиться Учиха — просто не смогла. Она проиграла бы ему, будь в тренировочном костюме и с катаной в руке, а уж в узком фурисоде и в замкнутом пространстве чайного домика у нее не было ни то что шанса, не было даже надежды. И ей было так страшно: она не боялась боли, а многочисленные наказания отца научили ее справляться с ней. Но именно эта боль ее страшила. Страшила до дрожи в коленках и полной неспособности связанно мыслить. Может, она нашла бы выход, имей чуть больше времени. Но слова Саске ошеломили ее, лишили всяческой концентрации. Сакура покорилась. Она не была дурой и знала, что есть ситуации, когда сопротивляться глупо и опасно. Саске все равно взял бы ее — так или иначе. Но она надеялась, что, усыпив его бдительность, сможет потом уйти. Это был ее единственный шанс — смириться и отдаться ему добром, а после, оставшись в одиночестве как сейчас, использовать сен-боны. Или маленький ножичек. Сакура знала, как нужно действовать и в каких местах нанести раны, чтобы смерть была быстрой. Она не побоялась бы, и не дрогнула бы рука. Потому что позор страшнее смерти. А теперь… Теперь Учиха явственно дал понять, что не позволит ей ничего сотворить. Забрал оружие, отправил следить за ней своего человека. Сакура смахнула набежавшие злые слезы. Зачем он так? Он ведь не был с ней особенно груб. Она не стала противиться, и Учиха проявил… мягкость? Забывшись под его прикосновениями, она даже могла почувствовать тепло. По которому успела истосковаться за годы, прошедшие со смерти мамы. Саске был для нее как пламя, как яркий отблеск костра на мече: неукротимый и яростный. Живой. Но это было и ушло, и теперь она осталась одна, еще более нелепая и жалкая, чем когда-либо. — Я найду способ, — сухими, бескровными губами шепнула Сакура. — И время. Учиха не сможет быть рядом всегда. Да и станет ли занимать его такая малость, как ее жизнь? Долго ли продлится его интерес? Она была уверена, что очень недолго. Что ему до нее? Верно, хватает девок. Или же… или же можно не ждать удобного момента, не жить опозоренной. Все можно закончить уже сегодня. Прямо сейчас — как только она доберется до главного дома. Идея была сумасшедшей, но Сакура ухватилась за нее, как утопающий ухватился бы за тонкую ветвь. Она много читала: трактаты о древности, о традициях и обычаях, о самурайской этике. Если она бросит Учиха вызов, он не сможет отказать. Не смотря на то, что она девушка, что не ровня ему. Что была продана отцом. Что не имеет никаких прав. Саске будет должен принять ее вызов. Он убьет ее в поединке. Так будет даже лучше. Решившись, Сакура поднялась с татами и попыталась надеть кимоно. Один рукав был оторван, и ей пришлось приложить усилие, чтобы для симметрии оторвать второй. Она завязала оби на манер обычного пояса и поежилась, переступая босыми ногами. Самым страшным будет сейчас выйти. Выйти и встретиться с приставленным Учиха солдатом. Со слугами. С отцом и мачехой. С самим Саске и его отцом. Первые шаги всегда были самыми страшными. Сакура тряхнула волосами, позволяя им рассыпаться по плечам, и направилась к выходу. Она зажмурилась, когда толкнула дверь и оказалась на улице, а после закинула голову, смотря на небо — темное, бездонное и будто бы даже суровое. Звезды и луна были скрыты тяжелыми дождевыми облаками, и все вокруг утопало в сумерках. — Сакура-сан? — тот мужчина окликнул ее, неожиданно появившись из темноты, и Сакура едва не вскрикнула. — Саске-сама велел проводить вас к главному дому, — говоря, он старался отводить взгляд от ее рваного кимоно, голых рук и неприбранных волос. Губы Сакуры тронула горькая усмешка, и она, равнодушно кивнув, пошла вперед. И совсем не удивилась, когда через пару минут к первому солдату присоединился второй — очевидно, они охраняли оба выхода из чайного домика. «Сакура-сан… Учиха не предупредил их, кто я теперь? Рабыни не заслуживают уважительного обращения — это знают все». У Сакуры не осталось даже призрака надежды. Она ничего не ждала ни от Учиха, ни от отца. Она не думала, что сможет теперь жить.