Ее ставка - жизнь, ее судьба - игра.

Саске дождался, пока служанки уведут Сакуру из комнаты, и только тогда позволил себе откинуться назад, упирая затылок в стену. Он тоже устал. Недовольным взглядом он обвел стол, заваленный свитками. Их с отцом не было в поместье всего пару дней, но за столь короткий срок пришло много вестей: и с приграничных с Тайра земель, и из Эдо, и от Хьюга, и с дальних патрулей. Ему нужно было разобраться со всем, и как можно скорее. Обычно бумагами занимался отец, но он не появится в поместье в ближайшее время. И кроме того, Фугаку не раз уже замечал, что Саске стоит больше времени уделять столь презираемой им дипломатии. Сейчас он может себе позволить относиться к ней с пренебрежением, но однажды он станет главой клана и будет вынужден вести широкую переписку и разрешать множество вопросов посредством писем. Нехотя Саске потянулся за первым из свитков. Отец был прав в конечном счете. У него есть неприятнейшие и скучнейшие обязанности, и он не должен ими пренебрегать. Он просматривал одно донесение за другим, и по мере прочтения все больше мрачнел, сводя на переносице брови. Вести были не самыми радостными. Саске подвинул ближе карту, принялся делать на ней пометки, пытаясь упорядочить полученные сведения. Короткими, рваными линиями он набросал на обратной стороне свитка лишь ему понятную схему и пару минут прожигал ее взглядом. Выходило, им придется поторопиться с осуществлением плана. Где-то внутри против воли шевельнулось беспокойство за отца. Тот уехал в Эдо, не зная последних новостей об участившихся патрулях на землях Тайра. Витавший над страной дух нового восстания и очередного витка войны за сёгунат стал намного ощутимее. Саске ждал эту бурю, готовую вот-вот разразиться. Он жаждал сражений, в которых не бывал уже больше полугода, жаждал борьбы. Битвы давно стали неотделимой частью его самого, он задыхался без них, чувствуя себя скованным по рукам и ногам. Он был рожден для войны и для нее же воспитан, и война была единственным Богом мужчин клана Учиха. Четыре долгих года минуло со дня, когда Итачи уничтожил их клан, и скоро Саске сможет завершить свою месть. Он убил тогда брата, изрубив на кусочки катаной и выбросив останки на корм свиньям, но не убил того, кто за ним стоял и все спланировал. Не убил Тайра. Но ему осталось подождать совсем немного. Месяц, не больше. С минуту Саске раздумывал, постукивая кистью по столу, потом взял чистый свиток и спешно набросал на нем пару столбцов. Закончив, он поднялся с татами, намереваясь найти Яшамару и отправить весть отцу. Он вышел из комнаты и, идя по длинному коридору, вслушивался в вечернюю тишину дома. Никто из слуг не оставался в нем на ночь; все они уходили в свои минка* и возвращались лишь утром. Саске еще помнил времена, когда в этих стенах звучали громкие голоса людей, когда слышался смех, и звук его шагов не отражался от пустоты вокруг глухим эхом. Он помнил их, но иногда они казались ему давно увиденным сном. Остановившись у дверей в свою спальню, Саске заглянул внутрь. Ему не нужен был свет, чтобы ориентироваться в темноте, и потому он смог разглядеть беспокойно спавшую Сакуру. Она лежала на самом краю футона, уткнувшись лицом в кулаки, в которых комкала тонкую простынь. С едва слышным шелестом он закрыл двери и, пряча усмешку, направился во двор. Его позабавило то расстояние, на которое девчонка позаботилась отодвинуться от его стороны футона. Саске спустился по ступеням крыльца и свернул на мощенную булыжником дорожку, что вела к дому Яшамару. Ему не было нужды идти к управляющему самому: мог послать за ним кого-нибудь из слуг, но отец учил, что люди должны следовать за тобой не только из страха, но и из уважения. Ведь однажды тебе случится умереть с ними, или кто-то из них заслонит собой тебя. В доме управляющего был свет, и Саске, едва подойдя к дверям, уловил негромкие голоса. Разувшись, он прошел по короткому коридору на кухню, где нашел Яшамару и его дочку, разливавшую чай. — Саске-сама? — встревоженный, мужчина уже принялся вставать, но Учиха махнул рукой и опустился за стол рядом с ним. — Отправь отцу с надежным человеком, — велел он, протягивая Яшамару свиток, и кивнул в ответ на поклон смущенной девочки. — И как можно скорее. Мне не нравятся новости о патрулях Тайра. Яшамару жестом велел дочери выйти, думая, что они будут обсуждать вещи, не предназначенные для чужих ушей, но Саске остановил его, качнув головой. — Не стоит. Я пришел отдать свиток. Остальное обсудим завтра, — договорив, он посмотрел на огонь в переносном очаге и долго не отводил взгляда. В его черных, непроницаемых глазах отражалось пламя, и он не пошевелился, даже когда девочка подала ему чай. Из оцепенения Саске вывел крик ночной птицы. Он резко моргнул и повел плечами, сбрасывая напряжение. — Проследи, чтобы завтра Масахиро рассказал Сакуре все необходимое о поместье и отдал все бумаги. И пусть пришлет к ней лекаря, чтобы осмотрел рану. — Рану? — Яшамару поднял на него удивленный взгляд, и Саске скривился. — Она вызвала меня на поединок. Предпочла смерть участи моей наложницы. Губы управляющего тронула едва заметная улыбка, а вот его дочь смотрела на Учиха во все глаза. — И вы сохранили ей жизнь. — Да. Хотя она отчаянно тому сопротивлялась. Яшамару вновь подавил улыбку и сделал небольшой глоток чая. Он достаточно хорошо знал силу Саске-самы и потому понимал, как ему приходилось сдерживать себя, как контролировать каждое движение, чтобы не задеть ненароком девушку, не убить неосознанным взмахом катаны. Она была неловким кутенком подле него. — Я хочу, чтобы кто-нибудь за ней присматривал, — спустя время произнес Саске. — Не вечно же Кацуо это делать. Он воин, не нянька. Яшамару нахмурился, размышляя, кому бы он мог вверить невесту своего господина. В поместье Учиха было не так много слуг, и среди них не было никого, кто подошел бы Сакуре-сан в наперсницы. Здесь по большей части служили неразговорчивые, строгие женщины, давно вырастившие своих детей, да мужчины из ближайших крестьянских земель. — Мисаки, — повеселевший голос господина прервал его размышления. — А если я доверю Сакуру тебе? Девочка подняла на него рассеянный, испуганный взгляд, думая, что Саске-сама над ней смеется. Но Учиха был серьезен: он испытующе смотрел на нее, слегка склонив на бок голову. Мисаки должно было через пару месяцев исполниться двенадцать, и во всем огромном поместье не нашлось бы никого ближе нее к Сакуре по возрасту. — Отец? — все еще боязливо шепнула девочка, неосознанно придвигаясь ближе к Яшамару. Саске хмыкнул, заметив ее испуг. — Я не шучу, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты составила Сакуре компанию. Покажешь ей поместье, расскажешь о клане. Ответишь на сотню вопросов, которые она никогда не задаст мне. — Я… я должна буду потом рассказывать обо всем вам? — закусив губу, спросила Мисаки. — Разумеется, нет, — Саске махнул рукой с негромким смешком. — Мне не нужна слежка за ней. Мне нужно, чтобы ты помогла ей привыкнуть к поместью. — Хорошо, Саске-сама, — и девочка впервые за вечер улыбнулась. Сакура вспомнила, где находится, задолго до того, как открыла глаза. Минувшая ночь показалась ей бесконечно длинной и полной ноющей боли. Она спала рваными, короткими урывками и постоянно просыпалась, реагируя на каждый посторонний звук. Она слышала, как поздно пришел Учиха, и вся сжалась от нахлынувшего ужаса. Она затаила дыхание, стараясь не шевелиться, но он лег на футон, не обращая на нее внимания, и вскоре заснул. Сакура слышала также, как он встал на рассвете, едва стали видны очертания мебели в спальне. Она смогла разглядеть его силуэт сквозь опущенные ресницы и вскоре вновь заснула. Сейчас же она не спешила открывать глаза, словно не желала возвращаться в реальный мир. «Я в поместье Учиха. И я не его наложница. Если это правда». Приложив ладонь к повязкам, она медленно села, стараясь не морщиться. По крайней мере, в комнате никого не было, и потому она могла жалобно всхлипывать и стонать, не боясь быть услышанной. Сакура принялась осматриваться — вчера в темноте, подгоняемая служанками, она не смогла ничего разглядеть. Впрочем, разглядывать здесь было нечего: слева у окна находился вытянутый низкий стол, который и был единственным предметом мебели во всей спальне. В нише токонома стояла пустая ваза, возле стола валялись разбросанные свитки, а слева была дверь, ведущая в купальню. И кроме двух футонов вокруг не было больше ничего. Сакура с трудом подавила дрожь. Она-то, глупая, считала аскетичной свою спальню в поместье Харуно. От этой же комнаты веяло ледяной пустотой. Она была такой нежилой, такой отталкивающей, что брала жуть. С трудом поднявшись, Сакура подошла к стене, поправляя то и дело сползавший с плеч хададзюбан Учиха, который вчера ей дали служанки. Она провела рукой по натянутой ткани, очерчивая пальцами вышивку: причудливое переплетение веток и цветков и подумала, что когда-то здесь все было по-другому. Она вздрогнула, когда раздвинулись двери, и в комнату вошла служанка. Она оказалась молоденькой, совсем еще девчонкой — не в пример женщинам, которых Сакура видела вчера. — Сакура-сан? — девочка поклонилась ей. — Меня зовут Мисаки. Харуно пригляделась к ней получше, замечая гербы на рукавах кимоно, что отличалось от одежды слуг в поместье Учиха. — Кто ты? — спросила она. — Ведь не служанка? — Я дочь Яшамару-сана. Он упр… — Я знаю, — Сакура перебила ее, одарив настороженным взглядом. С чего бы дочери управляющего прислуживать ей? — Саске-сама велел мне… он подумал, что я смогу помочь вам обвыкнуться здесь, — правильно истолковав ее взгляд, поспешно пояснила Мисаки. «Вот как? — Сакура вскинула бровь. Неужели Учиха действительно так подумал? Или послал девочку следить за ней? — А какая, впрочем, разница», — решила она, когда боль в боку вновь напомнила о себе. Сейчас она не была способна справляться со всем одна. — Я позову лекаря? Он осмотрит и перевяжет вашу рану… Лекарь оказался не слишком приятным мужчиной, вызвавшим у Сакуры ничем не объяснимое отторжение. Но он действовал умело, не причиняя ей лишней боли, и ей не в чем было его упрекнуть. Он оставил травы, которые могли облегчить боль, велев заваривать их три раза в день, и пообещал зайти завтра, чтобы сменить повязку и проверить, не началось ли заражение. После лекаря Сакуре пришлось провести не самый приятный час ее жизни наедине со служанками, которые измеряли ее тело — по их словам, так велел Саске-сама. И это было вполне объяснимо: все ее кимоно остались в поместье Харуно, и у нее не было сейчас ровным счетом никакой одежды. Даже хададзюбан, в который она куталась, принадлежал Учиха. Служанки были молчаливы и равнодушны, но Сакура все равно чувствовала, как жгут кожу их взгляды, как растет их недоумение, хотя они не позволили выказать его ни единым словом. Она вздохнула с облегчением, когда служанки позволили ей надеть хададзюбан и скрыть шрамы на своей спине, угловатую фигуру и маленькую грудь. Не говоря уже о многочисленных ссадинах, принесенных поединком. Царапины были даже на ее лице и на костяшках пальцев. После их ухода больше всего Сакуре хотелось остаться одной и как следует выплакаться, но Мисаки сказала, что ей следует спуститься ко второму завтраку, потому что Саске-сама будет ее ждать. Она же принесла ей чужое кимоно темно-синего цвета и помогла его надеть. Сакура едва вынесла это, покрываясь холодным, липким потом. Ее мутило — то ли от голода, то ли от боли, и нестерпимо хотелось лечь, но она вышла из спальни и медленно направилась к столовой, ведя ладонью по стене. Ноги подгибались и дрожали, и она едва не расплакалась от облегчения, когда, наконец, дошла. Слуги раздвинули перед ней двери, и Сакура оказалась в просторной и очень светлой комнате, встретившись взглядом с Саске, сидевшем во главе стола. Единственная подушка лежала от него по правую руку, и Сакуре пришлось пройти к ней. — Доброе утро, — сказала она тихо, потому что молчать было еще страшнее, и получила в ответ сдержанный кивок. Слуги принесли еду: рис и острые закуски, рыбу и тонкие лепешки и — отдельно ей — мисосиру. — Итадакимас, — произнес Учиха, принимаясь за еду. Больше они не говорили: Сакура вяло ковыряла палочками пресный рис, чувствуя, что не сможет съесть ни зернышка, и со стыдом смотрела на свои ободранные, трясущиеся руки. — Ты не ешь, — бесстрастно заметил Саске. — Я хотела бы… хотела бы договорить, — невпопад сказала Сакура. — Вчерашний разговор… — она никак не могла произнести вслух слова, что вертелись на языке. Учиха перевел на нее насмешливо-внимательный взгляд и смотрел так долгую минуту, ожидая продолжения. Но Сакура молчала, будто онемев, и Саске первому надоела эта до крайности нелепая ситуация. — Свадебную церемонию проведут, как только ты перестанешь шататься при каждом шаге, — сказал он, и она вздрогнула, вскинув на него воспаленный взгляд. «Я все-таки стану его женой». Сакура убрала под стол руки и сжала кулаки до хруста суставов. Она не понимала, она просто ничего не понимала! — Если ты изначально собирался жениться на мне, — спросила она, тщательно обдумывая каждое слово, — то зачем… к чему были все эти сложности? — Сложностью оказался лишь твой необдуманный вызов. И его было трудно предвидеть. — Любая девушка защищала бы свою честь, — пробормотала Сакура и удивилась, услышав короткий смешок Учиха. Он смотрел на нее сейчас с почти отеческим участием. — Твоя оторванность от мира сыграла с тобой злую шутку. Наложницы не равны рабыням, Сакура. Их никогда не делают женами, но детей от них признают наравне с законными, и они также наследуют отцу. У Императора есть наложница, и он ставит ее выше жены. Откуда в тебе столько глупостей? В первое мгновение Сакуре захотелось провалиться под землю. Она была смущена так, что алели даже кончики ушей. Но после продолжительного молчания, хорошенько обдумав все, она упрямо мотнула головой. — Все равно. Даже если я знала это, не согласилась бы стать твоей наложницей. Саске скрипнул зубами и решительно отложил в сторону палочки, поднявшись из-за стола, и Сакура с трудом заставила себя не вздрогнуть и не втянуть голову в плечи. — Идем, — только и сказал Учиха. Игнорируя удивленные взгляды слуг, он привел ее в кабинет, где они говорили минувшим вечером, подошел к одному из встроенных в стену шкафов и принялся доставать увесистые свитки. Когда они перестали умещаться в его руках, Саске вернулся к замершей в растерянности Сакуре и передал ей всю горку. — Поговорим, как прочитаешь, — сказал он и скрылся за дверьми. Больше в тот день Сакура его не видела. Как и на следующий. Впрочем, нельзя сказать, что она видела многих людей за те два дня — лишь лекаря и Мисаки, которая приносила ей еду. Саске возвращался в спальню глубокой ночью, а уходил задолго до того, как просыпалась Сакура, а она сама не спешила выходить, с головой погрузившись в изучение свитков. Хироши постоянно ограничивал ее, не позволяя читать многие трактаты, и никогда не обсуждал с ней ни политику, ни историю, ни нынешнюю ситуацию в стране. Сакура рвалась к этим знаниям, и ее пытливый ум нуждался в информации, но очень редко на ее долю выпадали хоть какие-то сведения — чаще всего обрывочные и основанные на слухах. Поэтому сейчас, дорвавшись, наконец, до столь желанных знаний, Сакура потеряла и счет времени, и ощущение реальности происходящего вокруг нее. С жадностью она изучала историю Учиха, положение клана, его союзников и заклятых, давних врагов. Она читала рассказы о недавней войне за сёгунат, которая оборвалась несколько лет назад, когда Итачи Учиха вырезал свою семью. Она узнавала о традициях Императорского двора, о том, как передается власть, о женах и наложницах, о наследниках и правах детей, рожденных вне законного брака. От постоянного соприкосновения с чернилами кончики ее пальцев приобрели серый оттенок, а глаза начали болеть и слезиться от непрестанного чтения, но Сакура едва обращала внимания на такие мелочи. Она опомнилась, лишь отложив в сторону последний свиток, и еще долго лежала, разглядывая потолок, чувствуя, как голова кипит от совершенно новых знаний. Она думала о том, что прочитанные свитки — лишь малая часть тех, что хранятся у Учиха в поместье, и о том, сколь много ей предстоит еще постичь. Из оцепенения ее вывела Мисаки, вошедшая с подносом еды. Девочка улыбнулась, оглядев разбросанные вокруг футона свитки и свою госпожу, бездумно разглядывавшую потолок. И ее улыбка стала еще шире, когда Сакура села и подняла на нее сияющий взгляд. Мисаки с удивлением поняла, что когда госпожа вот так смотрит, то ссадины на ее лице становятся совсем незаметными, равно как и круги под глазами, и нездоровый цвет кожи, вызванный воспалением раны. — Саске-сама объявил сегодня, что вашу свадебную церемонию проведут через пять дней, — сказала она, опуская поднос перед Сакурой. Та замерла с протянутой к палочкам рукой и протяжно выдохнула. — Так скоро… Но с моей раной все еще совсем не в порядке… — В конце месяца должен состояться традиционный весенний прием во дворце Императора. Может быть, Саске-сама хочет успеть к нему, — осторожно произнесла Мисаки, думая, не будет ли это слишком большой дерзостью с ее стороны — вот так рассуждать о планах господина. — Ах, да, — Сакура неожиданно улыбнулась, подцепив палочками кусочек рыбы. — Я ведь читала. Она поела еще немного риса и отодвинула в сторону тарелки, игнорируя взгляд Мисаки. — Я совсем не голодна, — сказала она, оправдываясь, и девочка, не осмеливаясь делать замечания, лишь укоризненно качнула головой и унесла поднос с едва тронутой едой. Сакура опустилась обратно на футон, чувствуя странное опустошение. Без чтения было так… непривычно? Это заставило ее улыбнуться: она не читала большую часть своей жизни, а теперь, после двух дней, начала тосковать. Она приложила ладошку к раненому боку, легонько поглаживая его поверх кимоно. Боль отступала медленно, неохотно, остро вспыхивая при малейшем резком движении. Она будила Сакуру во сне, когда та, забывшись, ворочалась, и мешала ей днем, когда даже для умывания ей приходилось звать Мисаки. Почувствовав, как пересохли губы, Сакура попыталась облизать их и с удивлением поняла, что язык не слушался ее, онемев. Она испуганно, часто задышала, но не смогла выдавить и звука — горло будто сжало тяжелым обручем. Кончики пальцев начало покалывать, а в голове, нарастая, усиливался шум… * традиционный одноэтажный японский домик