После и вместо

Финник какой-то другой. С тех пор, как сорвал одну из сотен масок, что столько лет носил не снимая. Вчера еще — лощеный красавчик с улыбкой белой и сладкой, как сахар. Сегодня — ополченец в серой невзрачной форме. Куда только делось все золото и шелка, и улыбочка довольного жизнью павлина? Китнисс не верит ему ни на миг. Одэйр — хамелеон, что так легко меняет расцветку, мимикрирует под обстановку, чтоб выжить. Если бы ему выпал не этот расклад, сейчас бродил бы под руку с Сноу по его зеленым садам и нюхал тошнотворные белые розы. Финник однозначно другой. Это не значит, что она ненавидит его чуточку меньше. — Прекрасно выглядишь, Китнисс, — кивает и цепляет взглядом глаза. Держит, не отпускает, ввинчивается в мозги и под кожу. Лживый павлин, нацепивший перья вороны. Каждое слово, что издает его гнилой рот, — это ложь. Прекрасно? У нее синяки под глазами, а в мешки она могла бы складывать стрелы. У нее серая кожа и волосы, будто присыпаны пеплом. Она изможденней, чем после месяца в шахте. — Не лучше, чем ты. Она уходит к палатке, оставляя его позади с десятком заготовленных реплик и ехидных вопросов. Он — это все еще он. Шакал, напяливший шкуру овечки. Она не верит ему и ни на вздох. Не верит. * Пита приводят в лагерь ближе к закату, и это хуже, чем выстрел в висок. Его пустой взгляд, иногда обреченный, потухший, но временами там зажигается яркий костер. Пламя ненависти, что тянется к ней, стремясь уничтожить. Это больно, и пальцы будто сжимают ее горло опять, давят, забирая воздух и ломая трахею. Это не он, не Пит, нет, не он. Пит не мог бы так ее ненавидеть. Но он поднимает густые ресницы, и под ними — лишь смерть. Как ножом по беззащитному, голому горлу. Она убегает прочь, слыша каркающий смех за спиной и проклятья. — Однажды он придет в себя, этот яд, что промыл ему мозг... Они вернут все обратно. Проклятый Одэйр прямо здесь, садится на камни рядом, жует соломинку и смотрит куда-то. Их Игры, они позади, сейчас впереди — только битва. Осталось сделать один последний рывок, но у нее банально кончились силы. — Ты нам нужна. Мы пойдем за тобой. — Неужто и ты? — Да, Сойка. Я — самый первый. Финник однозначно другой. У нее все еще проклятия Пита в ушах перезвоном, набатом и воздушной тревогой, когда она целует его. Целует... боги... Одэйра. — Китнисс, ты... — Хватит слов. Ты можешь уйти. Но он остается. Ведет ее в палатку, что чуть в стороне от других, и опускает на расстеленный спальник. Здесь, в темноте, масок нет, нет притворств. Нет фальши, вот только Сойка не верит. — Чего ты медлишь? — Ты будешь жалеть. — Какая разница, если мы умрем в этой битве? Он улыбается. Впервые за долгое время улыбается ей. Его золотистая челка щекочет ей лоб и глаза. Она чуть кривиться, пытаясь сместиться. — Эй. Не беги от меня. Ты будешь жить долго, ты слышишь? Ты будешь жить, я тебя защищу. Если понадобится — ценой своей жизни. — Слишком долго болтаешь, — цедит она, пытаясь не разреветься от нежности, сдавившей вдруг горло. Где-то в лагере бьется в путах Мелларк. Но здесь и сейчас... — это вне известного мира. Это вне вселенной, пространства. Вне чего-то еще. Только здесь и сейчас. Только Финник и Китнисс. — Давай снимем это. Не против? Они не играют в любовь. Они, может быть, вспоминают о жизни, когда он раздевает ее и смотрит в глаза, закидывая ее ноги на бедра. Когда входит плавно в нее до конца. Она закусит губу, глухо вскрикнет. Качнется навстречу к нему, снесет тормоза, и дальше — лишь похоть и вспышки, и ногти, оставляющие следы на спине, и губы, что метят везде, где придется. Оргазм, опустошение и вода — в пересохшую глотку. И опять, почти сразу, пальцы лакают влажную кожу, прядки волос прилипли ко лбу. Финник однозначно другой. Не хочется думать. Она на нем, а он — в ней. И так хорошо. Кончать раз за разом и кусать себя же за губы, глуша рвущийся из горла полу-стон — полу-вой. — Моя девочка. Китнисс. Моя прекрасная Сойка. Не верю. Не твоя. Хорошо. Завтра им — в Капитолий, ставший одной огромной ловушкой, Ареной. Завтра им — навстречу судьбе, и, может быть, оба уже не увидят заката. Завтра улицы станут красными от крови. Завтра ничего не останется важным. Завтра смоет все, что происходит сейчас. Завтра. Но сегодня он ее снова и снова целует. Он ведет и позволяет вести. Он целует, и она забывает, как его ненавидит ненавидит, что где-то там — Пит, которому промыли мозги. Сейчас только Финник с этим затуманенным взором. Он улыбается и опять целует ее. Он улыбается. Она будет помнить эту улыбку до смерти.