После и вместо

Он его защищает зачем-то. Оберегает от союзников, каждому из которых Пит Мелларк вцепится при случае в глотку. И начнет, разумеется, с Сойки. С глупой девчонки, что стала символом восстания, повела других за собой. С той самой, что с растрепанной косой и верным, бьющим без промаха луком. Той, самой, что играла в любовь, чтобы выжить двоим на Арене. — Нет. Китнисс, погоди, не стреляй. Опустите все оружие. Быстро! Белозубый красавчик шагает между Питом и остальными. Закрывает собой. — Не видишь разве? Он не в себе. — Прикажешь ждать, пока он кому-нибудь вцепится в горло, как Китнисс? Люди Сноу ему промыли мозги. Это уже не Мелларк. Бесполезно... — встревает Хоторн. Его скрипучий голос — как плохо смазанный механизм, что от ржавчины вот-вот распадется на части. Улыбка Пита сейчас так похожа на хищный оскал. Ну, конечно. Красавчик-Гейл, мечтающий заполучить девчонку в безраздельное пользование. Целиком. Насовсем. — ... будет проще и гуманнее его пристрелить. — Я сказал нет! Не беспокойся, Хоторн. Я за ним прослежу. Уводит в палатку, приобняв рукой небрежно за плечи. В мутной, вязкой, давящей тишине, глушащей все звуки. * — Не представляю, зачем ты делаешь это, — Пит все еще скалится, разминая скованные браслетами запястья. Еще немного, и перестанет чувствовать руки. — Делаю что? Заступаюсь? Его белые зубы хочется вбить ему же в глотку. Пит бы рискнул, вот только наручники несколько затрудняют попытку. — ... тебе не дали выбора. Как когда-то не дали мне. Все просто, если знаешь, куда надо смотреть. Одэйр на корточки перед ним опускается, расстегивая замок на браслетах. Тот щелкает неожиданно громко. Пит вздрагивает. Он уже где-то видел. Золотистая челка, и лицо, что склонялось к лицу. И пальцы — таким знакомым касанием к запястью. Трясет головой, гоня от себя рваные обрывки странных видений. Кто знает, что люди Сноу еще оставили в его голове? Финник, будто и не заметив заминки, бросает весело: — Надеюсь, до утра не свернешь мою шею? И тут же заваливается на расстеленный спальник. Лицом — к холщовой стенке, за которой, Пит слышит, голоса становятся громче, визгливей и злей. Плечи Финника напрягаются, как и руки, сжимающие автомат, как любимую девушку. Он, конечно, не спит. Караулит. Интересно, его, Пита, от Гейла и остальных? Или команду — от зашитой Питу в подкорку программы убийства? Впрочем, просто насрать. * Утро едва-едва наступает. Непроглядную тьму снаружи сменяет серый, клубящийся дым, что очень скоро рассеется первыми лучами холодного солнца. — Проснулся? У Финника круги под глазами, и кожа бледная до невозможности, восковая. Вряд ли этой ночью он уснул хотя бы на десяток минут. — Я не спал. — Я слышал. Но надеялся, что хоть чуть-чуть отдохнешь. Тебе... нам всем нужны силы. Золотой мальчик, любимец Панема улыбается кисло и треплет его по плечу. — Но ночь пошла на пользу, тебе стало лучше. — Ты не понимаешь, Одэйр, — Пит дергается, сбрасывая с себя его руку, что сквозь комбинезон прожигает раскаленным железом. Ртутью, что проникает под кожу и согревает сердце теплом. А такого быть не должно. Не ним — поломанным, обломком, ущербным. — Оно никуда не ушло. Оно все еще где-то во мне. Как бомба с часовым механизмом, что рванет, когда ты меньше всего будешь ждать. — Я рискну. Финник вдруг прижимается лбом к его лбу и дышит. Просто размеренно дышит долгих двенадцать секунд, поглаживая пальцами скулу. Странный озноб у Пита ползет по спине, покалывает кончики пальцев и в животе собирается комом. Зычный голос Боггса снаружи разрывает незримую нить, позволяя Питу моргнуть, нарушая... Что это было? Транс? Или, может, гипноз? Одэйр безмолвно кивает, собирая их вещи. * — Что ты делаешь? Никак не пойму, для чего... — И не надо, — Одэйр после изматывающего перехода по подземным коммуникациям и схватки с переродками измотан. Он воняет сыростью, тиной. Выгребает из волос ошметки водорослей и пригоршни слизи. Вытягивает ноги, откидывая голову и закрывая глаза. — Не думай, почему я тебя защищаю. Просто живи, хорошо? У Пита противно под ребрами тянет и ноет, а еще перед глазами опять и опять встает то лицо. Сойка-пересмешница. Китнисс. Легенда и символ восстания. Говорят, он любил ее всю свою жизнь. Возможно, это складно и похоже на правду. Только вот почему сейчас ему все равно? Даже если она умрет этой ночью? — Потому что я нужен ей? Твоей Сойке? — Потому что... — Финник вздыхает и пальцами сжимает ладонь. Она прохладная, а под ногтями запеклась коркой кровь и застряла какая-то дрянь. Смотрит пристально, точно без слов объясняет. Пит, может, и рад бы услышать, только вот ему уже все равно. Он же выскоблен изнутри подчистую. Пустой, как стакан, в который не налили воды. Финник почему-то с ним совсем не согласен. — Для моей души, может, поздно, но вот ты. Ведь ты случайно угодил в мясорубку. Сперва Арена и Игры, а после — роман с ней на глазах у всего Панема. — Сойка... — Пит не произносит ее прозвище, а будто плюет. Отчего-то оно внутри откликается злостью, от которой перед глазами темнеет. — Я знаю, что это программа, психоз. Вот только... то, как она пользуется людьми и играет. Разве мог я любить такую? — Ты мог и любил... Одэйр сам себя обрывает. Как-то странно вздыхает и отводит глаза. Сжимает пальцы в кулак, как будто запрещая себе прикоснуться. — Поспи. Я проверю посты и вернусь. * Снаружи все уже спят. Только Китнисс с неизменным луком на страже. Глядит на него снизу вверх, откидывая на спину косу. — Он не помнит, — не спрашивает она и потирает шею, следов от давящих пальцев, дробящих гортань, на которой давно не осталось. — Не помнит. Но это ничего не меняет. Я не позволю, чтобы с Питом что-то случилось. — Знаю. И я тебе помогу. В конце концов, ему промыли мозги, считая моей единственной слабостью. — Хоть где-то президент просчитался. Было бы даже страшно, знай Сноу про нас вообще все, — улыбнуться не получается, потому что ему не смешно. Потому что ему, нахрен, хочется вцепиться ей в горло, закончить то, что Пит не успел после того, как они вызволили его из лабораторий Кориолана Сноу. "Из-за тебя. Это все было — из-за тебя". — Прости, — летит ему в спину. — Я не хотела. — Конечно. "Но только все равно — это ты". * В палатке темно. Пит спит, трогательно подсунув ладони под щеку. Финник беззвучно опускается рядом и смотрит на светлые ресницы, что легонько дрожат. Во сне лицо разглаживается, тревога его отпускает. Должно быть, таким Пит был когда-то давно, еще в детстве, не знающем ни забот, ни волнений. Ни отнятой жестоко любви. Кончиком пальца — от уголка глаза вниз по щеке. Очень тихо: — Пусть они заберут мою душу. Или ты ее забирай, если хочешь. Пусть ты не вспомнишь меня никогда и все, что у нас с тобой было. Только сам, пожалуйста, оставайся. Оставайся живой. Пит вздыхает и не просыпается, переворачиваясь на спину. — Все будет хорошо, — ему шепчет Одэйр. — Все будет, Пит, я тебе обещаю.