Скажи мне это

Безмолвные секунды складывались в минуты. Напряжение, вызванное словами брата, сковывало каждую частичку моего тела. Оцепенение медленно ползло от груди к затылку, и я не мог выдавить из себя ни слова в попытке все опровергнуть. А были ли нужны слова? Я боялся смотреть на Егора, потому что даже мои глаза говорили все за меня. Ради его спокойствия я должен соврать. Где найти силы справиться с самим собой? — Почему ты молчишь? — не дождавшись ответа, Егор подошел ко мне. — Ты меня вообще слушаешь? У меня не было ответов на его вопросы. Вся моя напускная храбрость испарилась, оставив после себя лишь горькое послевкусие. Я трус. Жалкий, отвратительный. Я не решался ни признаться, ни соврать, и ничего не мог сделать со своим страхом. От наигранной улыбки, искривившей мои губы, пересохшая кожа треснула; нервно проведя языком по нижней губе, я размазал соленую капельку крови, выступившую из ранки, и продолжил хранить молчание. А еще было жутко страшно поднять глаза на брата. Я видел только его руки, сжатые в кулаки, и продолжал слушать стук своего сердца, эхом отдающийся в ушах. Почему он вообще поверил в Юлины слова? Любому нормальному человеку это бы показалось абсолютным бредом! Неужели я чем-то себя выдал? Грубый толчок в плечо — и я отлетел назад, ударившись спиной о стену. Сжавшись в ожидании следующего удара, я сомкнул зубы, намереваясь молчать, что бы он ни делал. Если я ничего не скажу, у него не будет никаких доказательств. Он не будет знать, что родной брат любит его до умопомрачения, до судорог в горле, до колотящегося в безумии сердца. Егор ничего не узнает, и, значит, хотя бы не станет меня ненавидеть, и когда-нибудь… (пожалуйста, хоть когда-нибудь!) сможет посмотреть на меня без отвращения во взгляде. Сильные пальцы впились мне в волосы, запрокидывая голову, срывая с губ болезненное шипение. — Почему ты молчишь? — жесткая сухость фраз сменилась звенящим напряжением. — Давай же. Хоть слово. Сопротивляться ему было невозможно. Мои внутренние терзания лишали меня сил, делая уязвимым, и с каждой секундой я все отчетливее понимал что врать, глядя ему в глаза, у меня вряд ли получится. — Ты не сможешь солгать, — он видит меня насквозь. — Это правда? Скажи мне. Скажи мне это! Но на самом деле мне нечего было ему говорить. Признаться в своей любви — значит предать его. Открывшись, я не буду иметь права сказать Егору даже банального «прости». Эти чувства жгли меня изнутри, являясь одновременно и самым светлым, что было у меня в жизни, и самым грязным и постыдным. Мой брат должен был быть неприкосновенным — однако я позволил себе влюбиться в него, причем и не заметив, как это произошло. — Нет. Мне нечего тебе сказать, — глухо проговорил я, уставившись в стенку над его плечом. Егор продолжал молчать, и я чувствовал его учащенное дыхание на своем лице. Внезапно ладонь, державшая меня за волосы, разжалась, и это был момент, когда я мог попытаться сбежать. Исчезнуть из его жизни, чтобы больше никогда не потревожить. Держаться как можно дальше от него, даже не напоминая о своем существовании. Но я не успел сделать ровным счетом ничего. Холодные пальцы сжали мое горло, перекрывая доступ кислорода в легкие. Я судорожно дернулся и вцепился руками в его запястье, с трудом сфокусировав зрение на его губах. — Хорошо, можешь не говорить, — выражение его лица было маской холодного безразличия. — Ведь я уже знаю ответ. Ты сам себя выдал. Я скосил глаза вбок, разглядев в ладони его свободной руки смятый лист бумаги. Брат медленным движением поднес исписанный лист к моему лицу, и я увидел свое письмо, которое я вчера опустил в его почтовый ящик. Письмо, в котором я написал, что ухожу из дома и уезжаю в другую страну. — Неужели ты думал, что я поверю в то, что ты уехал путешествовать? Неужели ты думал, что сможешь так просто избавиться от меня?! Давай, лги мне! Соври в очередной раз! — Дышать… больно. Пусти, — я дернул головой, но Егор даже не подумал ослабить хватку, наоборот, он выронил письмо и снова вцепился пальцами мне в волосы, запрокидывая голову до пульсирующей обжигающей боли в шее. — Почему?! — Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь! Отпусти меня! — сорвался я на крик. Зрение затуманилось, словно все вокруг заволокла белая пелена. Судорожная хватка пальцев ослабла, и я хрипло закашлялся, часто дыша. — Ты уезжаешь, потому что любишь меня? Я замер. Сердце сжалось, а руки непроизвольно стиснулись в кулаки. Да, как я и думал, он всегда видел меня насквозь. Только теперь это не имело никакого значения. Я не хотел слышать от него оскорблений, мне и так слишком больно переживать свои неразделенные чувства. Да, я эгоист. Мне хотелось спасти себя. Плевать, что он догадался обо всем сам. Плевать, что он в ярости — я его понимаю. Но я не мог больше стоять тут перед ним, пытаясь заглушить свою боль. — Ты никогда не услышишь этого от меня, — выдохнул я. — Никогда. А теперь уйди с дороги. — Ты так просто не откажешься от своих намерений, да? — отчаянно проговорил Егор. — Значит, я заставлю тебя остаться. Холодные ладони мягко легли на мое лицо. Его руки дрожали — и эта мелкая дрожь, отражающая его страх, стекающая с кончиков его пальцев раскаленными искорками, пронзила меня насквозь. Я вздрогнул, пораженный ощущениями и ошеломляющей нежностью этого прикосновения, а Егор вдруг улыбнулся светло и отчаянно. — Я слишком долго ждал тебя. Прости, но я никуда тебя не отпущу. Качнувшись вперед, он осторожно вжал меня в стену, лишая возможности даже пошевелиться, хотя я и так был скован ужасом, ничего не понимая в происходящем. Егор медленно склонял голову ниже, и я бессильно закрыл глаза, осознав, что он хочет сделать, но, не имея возможности воспротивиться этому. Ледяные губы плавно скользнули по щеке, невесомыми прикосновениями коснулись уголков глаз, и мое тело предательски задрожало. — Что ты делаешь? Идиот… — свистящим шепотом произнес я, и брат замер. Наверное, он просто рехнулся. Он так боялся остаться в одиночестве, что решил таким образом удержать меня рядом? Это было ненормально. Он собирался ответить на мои чувства, только бы не дать мне уехать? Неужели я соглашусь на это? Неужели мой эгоизм и мое безумное желание быть с Егором позволят мне воспользоваться его зависимостью от меня? Зачем он так со мной?! — Не смей! Не смей давать мне надежду! — меня буквально затрясло от гнева на самого себя. — Я не верю в твои вынужденные чувства. Прекрати издеваться надо мной! Я попытался ударить его, но он легко перехватил мой кулак и отвел его в сторону. — Не сопротивляйся. Я все равно сильнее. Ты не сможешь меня одолеть. — Мне плевать. Ты сошел с ума! — Молчи. Но я понимал, что если поддамся сейчас, если поверю его лжи, то потом, когда мои иллюзии вновь будут растоптаны, мне будет слишком больно. Злость и отчаяние придали мне сил. Оттолкнув Егора, я отскочил в сторону. Брат остался стоять около стены, невидящим взглядом уставившись перед собой, а я опрометью кинулся в спальню за своей одеждой. Торопливо накинув футболку и натянув носки, я стремительно вышел в коридор, чтобы обуться и, схватив вещи, наконец-то покинуть эту квартиру. Когда я выйду за порог, все закончится. Пути назад не будет. Но я не успел даже дотронуться до ручки входной двери. Две ладони с глухим стуком легли на металлическое полотно, и я замер, пойманный в ловушку между его телом и дверью. Крепко сжимая в ладони ручки спортивной сумки, я хотел было попытаться вновь оттолкнуть его в сторону и выскочить на лестничную площадку, но тут брат заговорил. Его голос чуть подрагивал, но он явно старался говорить спокойно и размеренно, и первые же слова пробили мое показное равнодушие, которым я пытался защититься, выстроив вокруг себя хрупкую стену из лжи. — Когда мне было пятнадцать лет, я нашел документы об установлении отцовства, из которых узнал, что ты мой родной брат. Я их уничтожил, а отцу сказал, что испортил их нечаянно, и в них не заглядывал. Я соврал ему и ничего не сказал тебе, чтобы скрыть, что ты мой единокровный брат, чтобы у тебя вдруг не появилось желание узнать у отца данные своей биологической матери и вернуться к ней. Так ведь я тебе объяснил свой поступок, верно? Эти слова отозвались в моей душе ноющей болью. Я уже слышал то, что он мне говорит. Зачем он снова начал этот разговор? Я не желаю его слушать! — Только вот это неправда. Я поступил так по иной причине. До боли стиснув свободную ладонь в кулак, я закрыл глаза и попытался абстрагироваться от этого голоса, острым лезвием вспарывающего мое сознание. Что это — очередная уловка, чтобы заставить меня подчиниться его воле? Что он будет говорить сейчас? В любом случае, что бы он ни произнес, это уже ничего не изменит. — В тот момент, когда у меня в руках было доказательство того, что ты — мой кровный брат, первым моим побуждением было кинуться к тебе и все рассказать. Чтобы порадовать, что мы родные, что мы — настоящая семья, хоть и родила тебя другая женщина! И уже даже сделав шаг в сторону из кабинета отца, я внезапно понял, что я никогда не скажу тебе этого. Потому что я понял, что я люблю тебя — совсем не как брата. Сердце бешено застучало где-то в горле. Я не ослышался? — Ты скажешь, что это невозможно. Ты скажешь, что мне тогда было пятнадцать, а тебе всего лишь двенадцать, и что любовь в таком возрасте — чушь собачья. Но это так. Я не понимал, как это произошло, и не понимаю до сих пор, откуда в моем сердце появились такие чувства. Я, подросток в период переходного возраста, ни разу до этого не целовавшийся, никогда не испытывающий симпатии ни к одной девчонке, понял, что люблю парня, и, к тому же — собственного брата. Я так испугался этого… Я пытался сбежать от себя, постаравшись выкинуть эти мысли из головы, уничтожив документы и ничего никому не сказав. Но эта тайна отравляла меня, а в это время мы становились старше. И чем больше времени проходило, тем отчетливее я понимал, что я и вправду тебя люблю. Люблю со всеми привычками — хорошими и плохими, со всеми взглядами на жизнь, всеми достоинствами и недостатками. И ты так доверчиво делился со мной своими тайнами, так искренне открывал свое сердце… Даже если в пятнадцать я просто придумал, что люблю тебя, то потом у меня не было ни шанса не влюбиться в тебя по-настоящему. Я не видел лица Егора. Но его голос выдавал оттенки все оттенки его эмоций — горечь, подавленность, боль. Мог ли он сейчас врать? Может ли это откровение быть правдой? — Это было неизбежно. Особенно когда я узнал, что ты… гей. Тогда ты отравил меня окончательно. Я стал мечтать о том, о чем запрещал себе даже думать. Я стал мечтать о тебе, о твоих губах, о твоем теле и твоей ответной любви. Я жил тобой, нашими разговорами и теплыми братскими отношениями, постоянно желая, чтобы мои больные, жаркие иллюзии превратились в реальность. Этого я уже не выдержал. Мои колени подогнулись, и я рухнул на пол, выронив сумку. С полувсхлипом втянув в себя воздух, я закусил губу, причиняя себе боль, только чтобы успокоиться. И кто еще кого отравлял? Как можно объяснить то, что я уже почти поверил ему? Я не должен быть таким слабым. Но почему у меня не получается иначе? — А потом ты стал встречаться с Кириллом. Ты выбрал его, а не меня, и я очень долго пытался смириться с этим. Было сложно молчать, никак не выдав свою боль, пока вы в соседней комнате занимались любовью. Я думал, что сойду с ума от ревности. Но чем дальше, тем серьезнее становились ваши отношения, и я понял, что в любом случае я для тебя только брат. Так было бы правильнее, но в глубине души я все равно не мог смириться с этим. Я принялся гулять напропалую, только чтобы заглушить свои чувства. Но чем больше времени проходило, тем яснее мне становилось, что я так не могу. Ты был нужен мне, и никто иной не мог тебя заменить. А потом я узнал, что ты расстался с Кириллом, что начал гулять с каким-то Сергеем — а я готовился к свадьбе с Юлей. Ты даже не представляешь, как сильно я мучился от ревности, не имея возможности что-либо изменить. Я ненавидел любого парня, приближающегося к тебе, хотя при этом желал тебе только счастья… Ты видишь, каким я стал? Видишь, как сильно я изменился? Я схожу с ума, вся моя жизнь, все мысли и мечты принадлежат тебе… И тут Юля говорит, что ты влюблен в меня. А в кармане у меня лежит письмо, в котором ты сухо уведомляешь, что уезжаешь из страны путешествовать. И еще этот Артем, что смотрит на тебя голодными глазами и просит у меня (у меня!) разрешения ухаживать за тобой. Я был готов удавить его, прямо тут, в этом коридоре. И Юлю, которая посмела озвучить мои самые сокровенные мечты. И тебя, который был причиной моего сумасшествия. Я знаю, что ты по-прежнему видишь во мне только брата. Но… я не могу больше молчать. Прости меня. Я так хотел быть с тобой… Я просто любил и люблю тебя, несмотря ни на что. И то, что ты мой родной брат, для меня не имеет значения. Совершенно. Я знаю, что ты сейчас ненавидишь меня за все это… просто, пожалуйста, не уезжай. Я готов сделать что угодно, только не оставляй меня. Прошу. Егор что-то продолжал говорить, его слова становились все бессвязнее и сумбурнее, но я уже не слушал. Голова раскалывалась от боли, и я уткнулся лбом в прохладную поверхность двери. Теперь все стало на места — и его ко мне отношение, и еле заметная ревность к Кириллу, и вчерашняя просьба жить с ним в одной квартире… А что делать со всем остальным? — А Юля? — прохрипел я. — Как с твоими чувствами соотносятся отношения с этой… притворой? А намерения жениться на ней? — Я пытался смириться с тем, что ты никогда не будешь со мной, — тихий надломленный голос брата испугал меня. Тихий шорох — и Егор опустился на колени позади меня, положив ладони мне на плечи. — Я познакомился с ней на следующую ночь после того, как… узнал от тебя, что ты впервые переспал с Кириллом, — брату тяжело давалось спокойствие в голосе. — Я сходил с ума от ревности и боли, и просто подцепил эту оторву, чтобы выбить из себя мысли о тебе. Просто воспользовался ею, пытаясь излечиться от своего сумасшествия. Пытался стать… нормальным. Я думал, что смогу полюбить кого-нибудь, смогу завести семью и вытравить свои чувства. Я пытался… Но у меня ничего не получилось. Это изначально было глупо. Почти восемь лет живя мечтами об одном тебе, я наивно понадеялся, что получится все забыть. Я просто хотел перестать страдать. Сможешь ли ты простить меня за это? Я шокировано распахнул глаза, на секунду даже позабыв про головную боль. — За что мне тебя прощать? Ты ни в чем передо мной не виноват! — Я скрыл от тебя сведения о нашем родстве. Я позволил себе влюбиться в единокровного брата. Я предал свои чувства к тебе отношениями с Юлей. А еще… — Егор запнулся, но через силу продолжил. — А еще я настолько отвратителен, что продолжаю тешить себя надеждой, что ты поймешь мои чувства. Прерывисто вздохнув, Егор сильнее стиснул пальцы на моих плечах. — Я много в чем виноват. Я могу говорить об этом еще очень долго. Но прошу, ответь мне на один вопрос, ладно? Просто скажи — ты меня ненавидишь или прощаешь? Позволишь любить тебя и дальше, или скажешь убираться из твоей жизни? Ответь мне что-нибудь. Что угодно, только не молчи. Пожалуйста. Его теплое дыхание путалось в моих волосах. Перед глазами встало видение губ, замерших в нескольких сантиметрах от моей шеи, и кожу словно закололо электрическими разрядами. Очевидно, с тех пор, как я осознал свои чувства, мое тело стало заложником его прикосновений, но сейчас мне нужно было принять решение головой. Усилием воли я постарался сосредоточиться. Егор столько всего наговорил. Он буквально душу передо мной вывернул, стараясь объяснить все, что с ним происходило за это время, и теперь ждет ответа на эти откровения. Я знаю, что молчание и неизвестность убивают. Но что теперь делать мне? Мне так хотелось быть искренним. Я испытывал такие же чувства. Я любил родного брата. Я был неравнодушен к человеку, который, как оказалось, безответно и безнадежно любил меня восемь лет, но признался в этом только сейчас. Зачем он просит прощения? Наши чувства взаимны. А значит, все остальное отныне не имеет значения. — Мне нечего тебе сказать, Егор, кроме одного, — я выпутался из сжатых на плечах ладоней, повернувшись лицом к нему и опершись спиной о дверь. — Ты прав насчет меня. Я… люблю тебя. Ты понимаешь, что это значит? На последних словах я запнулся, потому что брат потрясенно замер, распахнув глаза и пронзительно вглядываясь в мои глаза. Я понял, что ему хочется поверить в услышанное. Но, наверное, он боялся, что я говорю под влиянием момента, и что на самом деле мои чувства — неискренние. Я не мог винить его за это. Я сам боялся того же, и этот страх выматывал меня. А еще я больше не хотел смотреть, как мучается Егор. Потянувшись к нему, я легко коснулся его губ своими, теперь уже осознанно наслаждаясь этими ощущениями. Егор не сделал попытки оттолкнуть меня, значит, теперь я мог позволить себе все, о чем раньше только мечтал. А мгновение спустя меня схватили и сжали в объятиях, прижав к двери, не разрывая поцелуя. Меня заводил этот напор, вот только было слишком неудобно сидеть, подогнув под себя ноги, поэтому я осторожно толкнул брата в плечи, опрокидывая его на спину. Не ожидавший этого Егор упал навзничь, а я моментально уселся сверху и снова принялся целовать его, ощутив, как проворные ладони скользнули мне под футболку. Горячие пальцы гладили, мяли, сжимали кожу на моей спине, будто пытаясь проникнуть под нее и коснуться моего сердца. Сильные руки сжимали меня так крепко, что казалось — наши ребра хрустнут, прорвав грудную клетку и открывшись навстречу друг другу, и мы превратимся в одно целое, укутанное жаром нашей крови. Эти несдержанные прикосновения туманили мой разум. Оторвавшись от его жадного, горячего рта, я принялся целовать шею, то скользя губами по его восхитительной коже, то прихватывая ее губами и легонько покусывая. Я совершенно терял голову, вслушиваясь в хриплое дыхание брата, вынуждая его еле слышно стонать и выгибаться навстречу моим поцелуям. Но внезапно Егор положил ладони мне на бедра и надавил, вжимаясь в мой пах напряженным членом, и я тоже застонал, ощутив, как меня охватывает бесконтрольное возбуждение. Мы оба слишком сильно этого хотели, чтобы себя сдерживать. Мгновение ушло на то, чтобы взглянуть Егору в глаза и прочесть в них отражение своих мыслей и желаний. После чего мы словно сошли с ума — безумные, хаотичные поцелуи, грубые, нетерпеливые прикосновения; мы стаскивали с себя и друг с друга одежду раньше, чем успевали об этом подумать. Вскочив на ноги, брат ухватил меня за руку и потащил в комнату, тут же опрокинув на кровать и накрыв собой, вдавливая в матрас и не давая возможности даже пошевелиться. Мы были полностью обнажены, и я так хотел любоваться им, его потрясающим телом, хотел продолжать ласкать его, но Егор был слишком нетерпелив, чтобы позволить мне быть ведущим. Его ладони дрожали, оглаживая мои бедра, а кусачие поцелуи переместились с шеи на ключицы, а оттуда — на соски. Я выгнулся и застонал от боли, вцепившись пальцами в простынь, когда его пальцы попытались проникнуть в меня, и брат моментально остановился. Я закусил губу — не хотел его пугать, я хотел, чтобы он продолжал, но у Егора, как оказалось, было свое мнение на этот счет. — Прости, — прошелестел он, приподнявшись и проведя кончиком носа по моей щеке, и меня бросило в жар. — Я не хочу делать тебе больно. А если я продолжу, я могу тебя травмировать. Можно вместо этого я…? Не дожидаясь ответа, он привстал с меня, и его дикий, полный страсти взгляд заставил меня вспыхнуть от смущения и желания. Расслабившись, я позволил ему делать со мной все, что ему вздумается — и захлебнулся в стонах, когда его влажные губы охватили мой член и заскользили по стволу вниз. Его язык облизывал головку, пальцы мягко, но настойчиво кружили около заднего прохода, то надавливая на сжатое, тугое кольцо мышц, то еле чувствующимися прикосновениями проходясь по всей мошонке. Егор не был умел в минете — но то, что это делал именно он, то, что именно его рот был источником такого безумного наслаждения, то, что именно его дикие, полные пошлого желания глаза смотрели на меня в момент, когда он полностью выпускал мой член изо рта — все это не давало возможности долго терпеть эту сладкую пытку. Я не хотел, чтобы все закончилось так быстро; поэтому, когда в очередной раз Егор оторвался от меня, облизнувшись и размазав по губам капельки слюны и предэякулята, я потянулся и запустил пальцы ему в волосы, потянув на себя. Нехотя брат подчинился, нависнув надо мной, но я толкнул его в бок, вынуждая лечь рядом, и снова сел ему на бедра, так, чтобы наши возбужденные члены соприкасались. Рвано выдохнув, Егор приподнялся на локтях, когда я одновременно начал дрочить нам обоим, и замер, пристально глядя потемневшими глазами в мои. Я же не отрывал взгляда от капельки пота, ползущей по его виску, и лишь ощущал, как сокращаются мускулы его пресса, а мои ноги скручивает судорогой от напряжения. Мои ладони были мокрыми от предсемени, выступающего на головке; чувствуя, как скользят друг о друга стволы и как напряжены его яички, прижимающиеся к моей мошонке, я увеличил темп, желая кончить одновременно с братом и видеть выражение его лица в этот момент. Пальцы скользнули по моим бедрам, до синяков смяв кожу, и я наклонился ниже, ловя губами тяжелый стон Егора, пока его сперма толчками выплескивалась мне на ладони, сжимающие наши члены. Сам я кончил на пару мгновений позже, всего лишь услышав, как он прошептал мое имя в тот момент, когда испытал наслаждение. Последнее, что я помню — как брат осторожно уложил меня рядом и накинул на нас одеяло. Измученное переживаниями сознание отказывалось приходить в себя, требуя отдыха, и я провалился в сон. *** Когда я проснулся, смятые простыни были расправлены, ладони были отмыты от подсохших капель спермы, я был одет и накрыт пледом. На кухне звякнули кружки, вынимаемые из шкафчика, свистел закипающий чайник, и раздавалось какое-то шуршание. Я прикрыл глаза, ожидая, пока брат заварит кофе и вернется сюда, в постель, которую отныне будет делить только со мной. Теперь я был спокоен. Я знал, что мои чувства не безответны. Теперь я был единым целым с человеком, которого любил. И пусть даже весь мир будет против меня — я не отдам своего брата никому. Никогда. Теперь он принадлежит только мне.