Скажи мне это

Когда я смог немного успокоиться и взять себя в руки, за окном подъезда уже заметно стемнело. Чувствовалось скорое приближение осени, и смеркалось быстрее, чем раньше. Огни фонарей вскоре вспыхнут желтыми пятнами, сгущая темноту вокруг себя, теплые вечера сменятся холодными ночами, и картины умирающей природы будут соответствовать моему тоскливому состоянию души. Пора было ехать домой, ведь мой телефон отключен, родители скоро будут волноваться - я и так больше суток отсутствовал, ни о чем не предупредив. Я был совершенно без сил. Мысли о произошедшем со мной в эту ночь были вытеснены горьким чувством безнадежности. Сейчас я больше не мог думать ни о ком, кроме Егора. Я даже не знал, видел ли меня кто-нибудь из жильцов дома, возвращающихся с работы. Я сидел, привалившись к холодной покрашенной стене, и был совершенно безучастен ко всему. Надеюсь, брат не узнает, что я был тут сегодня. Выйдя на улицу, я механическими движениями достал из рюкзака куртку и накинул ее на плечи. Прохладный вечерний ветер растрепал волосы, даря иллюзию мягкого ласкового прикосновения. Не оглядываясь, я пошел прочь, оставляя дорогого мне человека в счастливом неведении. Не хочу больше тревожить брата ничем. Полупустые тротуары, спешащие по своим делам люди. Проносящиеся мимо машины, сверкающие вывески магазинов. Я вновь замкнулся в себе, и торопливое течение жизни совершенно не задевало меня. Последние разгульные недели казались далекими, словно происходили в иной жизни. Таким образом, я пытался убежать от своих чувств, которых тогда не понимал? Интересно, знал ли о них Кирилл? Его многозначительные намеки и недосказанные фразы, задумчивые и сочувствующие взгляды… Наверное, он намного раньше меня понял, что со мной происходило. Но почему он не сказал? Хотя я бы не поверил ему. Я бы ни за что не поверил в то, что можно без оглядки влюбиться в собственного брата, в котором почти двадцать лет видел исключительно члена семьи, пусть и самого родного и близкого. Когда я успел полюбить? Когда я отдал свое сердце этим запретным чувствам? Я шел по городу в сторону дома, не замечая пройденного расстояния. Чем больше я думал, тем яснее осознавал, что мои чувства существовали уже давно. Еще до того, как Егор привел Юлю знакомиться с родителями. Но когда я начинал встречаться с Кириллом, я был уверен, что люблю именно его! Или я все это время врал и самому себе, и своему парню? Как же я виноват перед ним… И при этом Кирилл не возненавидел меня, и даже после расставания остался мне близким другом, на которого я всегда смогу положиться. Невидящим взглядом смотря себе под ноги, я понимал, как был глуп и жесток. Я был наивным эгоистичным идиотом. Я причинял всем неудобства, вынуждая волноваться за меня. Я становился источником угрюмости и раздражения, и портил этим жизнь всем вокруг. Моя любовь отравила меня, заставила сойти с ума, и поэтому-то я чувствовал себя таким одиноким и брошенным. Но я не имел права ничего требовать ни от кого, тем более от Егора. Я чувствовал себя нечистым, недостойным даже того, чтобы обо мне переживали. Я не хотел этих чувств. Как бы я был рад, если бы смог от них избавиться. Потому что то, как было мне больно раньше, не будет идти ни в какое сравнение с той болью, которую я буду испытывать каждый раз, когда буду видеть Егора в обнимку со своей любимой женой, счастливого и радостного. Я никогда не смогу смотреть на него иначе. Я любил брата безнадежной, безответной, предательской любовью. Инцест – что может быть неправильнее? Что может внушать большее отчаяние? Кровные узы, кровное родство, которое алыми нитями перечеркивает все. Одиночество и страдания – вот что лежит за этим словом. Презрение, ненависть и отвращение – если об этом станет известно. Я должен хранить свою постыдную тайну, иссушая самого себя, вынужденный в глубине души мучиться от бесконечной боли. Я любил своего брата и ненавидел себя. Будет ли у меня шанс освободиться от этих чувств? Прощу ли я когда-нибудь себя за эту безумную любовь? Я почувствовал слабость в теле, заставившую меня опереться на ограждение моста, по которому я шел. Тихо прозвенел по дороге трамвай, вдали затихал смех гуляющей молодежи, и я упивался одиночеством. Я понимал, что извожу себя этими терзаниями, понимал, что для меня все равно нет никакой надежды на ответные чувства, осознавал, что мои страдания бессмысленны. Лучшее, что я мог сделать в этой ситуации — это просто стать для Егора самым верным и близким человеком, надежной опорой, лучшим другом, да кем угодно, и просто быть рядом с ним, и быть счастливым, видя, что у него в жизни все хорошо. Но в глубине души я на один ужасный, разрушающий меня миг пожелал, чтобы мои чувства нашли отклик в его сердце, чтобы я был человеком, достойным его любви. И тогда я вспомнил. Я был приемным ребенком. Я не был ему родным братом. Я мог дышать свободно. Я мог продолжать надеяться. Моя любовь не была гротескной пародией на светлые чувства между людьми. Моя любовь не была неприемлемой и грязной, и я мог с чистой совестью смотреть брату в глаза. До тех пор, пока он не женится — я мог все изменить. Смогу ли я влюбить его в себя? Наши отношения были гораздо чувственнее и серьезнее, чем бывает между неродными братьями. Перерастет ли его нежность в любовь? Стану ли я для него единственным, кого он будет оберегать, кого захочет видеть рядом с собой до конца своей жизни? Я не смогу дать ему того, что даст любая девушка. Полноценную семью, детей… Смогу ли я уверить его в своих безумных чувствах настолько, что Егор ответит мне? Я должен прекратить страдать, я должен бороться за него. Я ни за что не отдам брата этой девке. Я никому его не отдам! Ноги дрожали от напряжения, и я сел прямо на асфальт, пряча вспыхнувшее лицо в ладонях. Я испытывал настоящее блаженство от этих мыслей, и мне казалось, что я свечусь от бушующих эмоций. Хотелось плакать от этой эйфории и смеяться одновременно, я чувствовал себя так, словно за моей спиной выросли невидимые крылья. Никогда я не был счастлив оттого, что в этой семье я был приемным сыном, а не родным. Свой статус я всегда считал проклятием — а теперь он оказался моим единственным спасением. Энергия переполняла меня. Вскочив на ноги и даже не отряхнув штаны от уличной пыли, я рванул домой. Я не мог успокоиться, я буквально сходил с ума от восторга. Я мог любить и надеяться на взаимность! Никогда за двадцать лет своей жизни я не чувствовал себя счастливее. С усилием я заставил себя хотя бы немного успокоиться, чтобы осторожно войти в квартиру и на цыпочках пробраться к себе в комнату. Родители уже легли спать, завтра был рабочий день, так что я очень старался их не разбудить, хотя и знал, что до их спальни звуки и шорохи практически не долетают. Аккуратно прикрыв двери в свою спальню, я быстро разделся. Синяки на теле становились более отчетливыми, однако места с содранной кожей не воспалились, да и боли я в своем состоянии блаженства не ощущал. Быстро надев простые хлопковые штаны и майку с длинным рукавом, я нырнул под одеяло, продолжая улыбаться, словно умалишенный. Но прошло полчаса — а я все никак не мог уснуть. Я крутился и вертелся, мечтая, и совершенно внезапно в моем воспаленном воображении замелькали до одури соблазнительные картинки. Я закусил губу, представив, что наступит день, когда я займусь с Егором любовью. Тогда я смогу еще раз коснуться языком впадинки на его ключицах. А затем можно будет очертить пальцами соски, слегка прикусить их зубами. Гладить его всего, раскрытого мне навстречу и ждущего моих ласк. Водить пальцами по его накачанному прессу, угловатым лопаткам, покусывать шею, и снова целовать эти идеальные губы. Я смогу даже провести языком по внутренней стороне его бедер, дурея от запаха его кожи… Его тело такое чувственное, что на любое прикосновение Егор будет отзываться стонами и тяжелым дыханием. Меня бросило в жар. Я тяжело сглотнул, и медленно откинул одеяло в сторону. Я был очень возбужден, и понимал, что уснуть в таком состоянии не смогу. Член налился кровью и требовал к себе внимания, и я немного выгнулся, приспуская до колен штаны вместе с трусами. Снова опустившись на спину, я подтянул майку к груди, обнажая живот, чтобы она не мешала мне дрочить. На покрасневшей головке блестела вязкая капелька, и я обхватил ствол рукой, размазывая большим пальцем смазку по члену. Этого было мало, я любил немного иначе. Изогнувшись, я вытащил из полки прикроватной тумбы баночку лубриканта, и кое-как одной рукой выдавил немного прохладной субстанции себе на пальцы и немедленно размазал смазку по ладоням. Теперь можно было полностью расслабиться, и я закрыл глаза, полностью погрузившись в ощущения. Я дрочил, фантазируя о своем брате. В быстром темпе скользя одной рукой по члену, иногда чуть скручивающими движениями, второй ладонью я легко сжимал свои яички, иногда дразня пальцами задний проход, пробираясь вглубь на одну-две фаланги, и представляя, что это руки Егора ласкают меня. Обводил пальцами гладкую головку, надавливал на дырочку уретры, и снова быстро скользил плотным кольцом влажных пальцев по члену. Наслаждение пронизывало меня до кончиков пальцев на ногах, я почти шипел сквозь сомкнутые зубы, предчувствуя приближение оргазма. Член стоял колом, и каждое прикосновение, даже легчайшее, заставляло меня вздрагивать от удовольствия. Мне было неимоверно жарко, я периодически проводил языком по сухим губам. Надолго моей выдержки не хватило. В очередной раз, толкнувшись пальцем вглубь ануса, я плотно прижал им напухший бугорок простаты, и часто задвигал ладонью по члену. Волна наслаждения затопила меня с головой, и я глухо застонал, содрогаясь всем телом, прогибаясь в пояснице и кончая себе в ладонь. Спермы было много, я давно не занимался ни сексом, ни мастурбацией, и белесые тягучие капли стекали с ладони мне на живот. Икры ног немного свело судорогой, и я осторожно вытянул из себя палец и разжал испачканную ладонь. Перед закрытыми глазами плясали разноцветные точки, по телу еще пробегала дрожь от потрясающего оргазма. Давно мне не было так хорошо, и я лениво раскинул ноги чуть шире, осознавая, что кончил именно в тот момент, когда мысленно простонал имя брата. Пару минут спустя меня стало клонить в сон. Все так же расслабленно я потянулся за бумажными полотенцами, которые всегда лежали у меня в полке. Тихий голос, донесшийся от двери, поверг меня в состояние дикого ужаса, ледяной волной обрушившись на мою разгоряченную голову. — И как Кирилл мог отказаться от тебя? Ты прекрасен… Я вскинул голову так резко, что перед глазами все поплыло. Несколько кратких мгновений я не мог сфокусировать свой взгляд, а когда зрение пришло в норму, увидел, что на полу моей спальни около закрытой двери сидит брат. В слабом лунном свете из окна его кожа казалась темнее, чем на самом деле, взгляд полуприкрытых глаз горел хищным возбуждением, и он, не отрываясь, продолжал смотреть на меня с восхищением и благоговением. Я не знал, как Егор тут оказался, я понятия не имел, как долго он тут находится, но он был вполне реален, и это не могло быть галлюцинациями моего перевозбужденного сознания. Это был мой брат, собственной персоной. Только тут до меня дошло, что я лежу перед ним полуобнаженный, перепачканный собственной спермой, и я вспыхнул от смущения до корней волос. Лихорадочно вытерев ладони и мазнув по подсыхающим каплям на животе салфетками, я мгновенно натянул на себя одежду, и покосился на брата. Егор не шевелился и продолжал буравить меня своим странным взглядом, и от этого выражения его глаз меня внезапно словно прошибло током. Я тяжело сглотнул, осознавая, что он просто сидел тут и смотрел на то, как я дрочу и трахаю себя пальцем в зад, и, судя по всему, не испытывал никакого отвращения. И глядя на то, как он украдкой проводит кончиком языка по губам, я понял, что ему могло понравиться на это смотреть. И тут моя фантазия снова включилась, и я почти застонал, обреченно зажмуриваясь, но буквально спустя мгновения снова распахнул глаза и опять уставился в эти колдовские синие глаза. Я представил, как делаю это все снова — только теперь напротив меня, близко-близко, на расстоянии протянутой руки, сидит Егор и внимательно наблюдает за тем, как я растягиваю себя. Как тереблю пальцами головку стоящего колом члена, а он у основания, под яичками, перетянут кожаным ремешком, не позволяющим мне кончить. Я ласкаю себя пальцами, возбужденный сверх меры, и его пылающий взгляд заставляет меня просить, чтобы он прикоснулся к моему члену, или поскорее вошел в меня и оттрахал, вдалбливая мощными толчками в кровать, заставил стонать его имя, содрогаясь в оргазме. Я хотел Егора, мне снова сносило крышу. Опавший член вновь стал наливаться кровью, и я заерзал, пытаясь это скрыть. Как бы я не хотел признаваться брату в любви и заполучить его себе, начинать, пожалуй, следовало не с соблазнения собственным телом. Однако Егор мои ерзания расценил немного иначе. — Я смутил тебя? — его приглушенный голос тягуче растекался по моим венам, заставляя меня сладко дрожать от этих соблазнительных интонаций. – Ты, очевидно, и не подозревал, что я такой извращенец. — Не больше, чем я, — прошептал я непослушными губами, и увидел, как он медленно растянул губы в улыбке. — Неужели? — брат бесшумно встал с пола, но покачнулся, и я понял, что он довольно пьян. Это немного огорчило меня, но его поведение меня интриговало и заставляло забыть обо всем на свете. Я выкинул из головы все мысли о том, почему он оказался ночью в моей спальне, когда, вроде бы, должен в это время лежать в постели с невестой… Ну уж нет, гораздо лучше то, что он сейчас тут, и больше ни о ком ином я думать не хотел. — Так ты думаешь, что я не такой уж и извращенец? — он медленно подходил к моей кровати, при этом расстегивая пуговицы на рубашке. Я замер, с восхищением глядя на его подтянутый живот, когда он наконец-то стащил ее с плеч. — Знаешь, что я собираюсь сейчас сделать? — его глаза просто пригвоздили меня к месту. Я мог лишь отрицательно покачать головой, жадным взглядом окидывая его стройные ноги, когда снятые им брюки оказались лежащими на полу рядом с его рубашкой и носками. Оставшись лишь в белье, Егор поставил одно колено на край постели, и оперся ладонями о подушку с обеих сторон моей головы. Нависнув надо мной, он произнес, растягивая слова: — Я собираюсь спать в одной постели с братом, только что дрочившим себе, который при этом выглядел так фантастически, что я могу точно сказать, что не видел в своей жизни ничего прекраснее. Я собираюсь использовать собственного брата этой ночью как плюшевого медведя — уткнуться в его спину носом и спать до самого утра, прижимая его к себе настолько близко, насколько это возможно. И после всего сказанного — ты сможешь повторить, что я не очень-то и извращен? Говорить такие комплименты собственному родному брату… Он осторожно потянул меня за руку, поворачивая на бок, опустился рядом и прижался грудью к моей спине. Я почти не дышал, сердце колотилось, как ненормальное. Брат аккуратно прикоснулся губами к кромке волос на шее, и я задрожал от нахлынувшей нежности. Хотелось повернуться и коснуться его лица, долго и чувственно целовать его, и уснуть, прижимаясь щекой к чуть колючему подбородку. Но необходимо было расставить все по местам, объясниться, как положено. Счастливо улыбаясь, я рискнул заговорить. — Ну, вообще-то, мы не родные братья, если быть абсолютно честным. И да, может, то, что ты говоришь, звучит пошло, но… Я счастлив, — почему-то мой голос под конец фразы дрогнул, и слова прозвучали тише, чем я хотел их произнести. Егор коротко выдохнул. Я ощутил, как он напрягся, и руки, прижимающие меня к себе, на секунду вздрогнули. — Влад, — напряжение в его голосе смутило меня. Неужели я сделал что-то не так? — Я должен тебе кое в чем признаться. О нет. Только не опять. Я сглотнул, весь внутри сжимаясь от нехороших предчувствий. Прошлый раз после этих слов он сообщил мне, что сделал Юле предложение. А что теперь? Скажет, что она беременна? Я не вынесу этого… — На самом деле, ты — мой родной брат. Единокровный брат. Мир разбился на осколки. Я рухнул в пучину бесцветной боли, рвущей мою душу на куски. Сердце пропустило удар, а затем заныло так сильно, словно какая-то часть меня умирала в страшной агонии. Голову сдавил стальной обруч, тяжесть сказанных слов давила на грудь, словно я тонул в море расплавленной стали, захлебывался обжигающим металлом, выжигающим меня дотла. Я пытался найти во всем этом хоть частичку здравого смысла, отказываясь окончательно поверить в роковые для меня слова. Сейчас, когда я любил его, эти слова были моим приговором. — Это не правда. Меня усыновили! — мне хотелось кричать. Пожалуйста, пусть я буду сиротой! Пусть мои родители будут алкоголиками или наркоманами, пусть окажется, что меня нашли в мусорном баке, все, что угодно! Только, пожалуйста, не лишай меня последней надежды… Я услышал, как Егор скрипнул зубами, и ощутил, как его руки сжали меня сильнее. — Да, тебя усыновили. Но ты — действительно мой родной брат. У нас с тобой один отец. Я закрыл глаза, мечтая о том, чтобы это все оказалось кошмаром. Диким, жутким кошмаром, от которого наутро останутся лишь гнетущие воспоминания… — Прости меня, Влад. Я должен был открыть тебе это раньше. Я знал, что ты всегда мечтал, чтобы мы были родными. Так оно и было, но я не находил в себе сил все рассказать. Я молчал. Я умирал вслед за своими разбитыми мечтами. Я был опустошен, и слова брата долетали до меня, словно сквозь вату. Я слушал, но не понимал. Чем я заслужил столько боли? Почему я не мог быть счастлив с тем, кого люблю? Егор немного помолчал, словно давая время мне возразить, но я молчал. Он продолжил говорить, видимо, решил рассказать мне все. — Я сам узнал правду спустя много лет после того, как ты появился в нашей семье. Мне было уже пятнадцать, когда я нечаянно нашел на столе отца документы, которые оказались результатами экспертизы по установлению отцовства, — он вздохнул. — В общем, когда мне было полтора года, мои родители разъехались, и собирались разводиться. Мама жила у любовника, отец завел любовницу. Но вскоре отец расстался с этой девушкой, она уехала, а через год она объявилась и сказала, что была от него беременна, родила и сдала ребенка в детдом. Отец сначала решил, что она забеременела от другого, но потом понял, что ему неважно, чей это ребенок. Он захотел тебя усыновить, но ему было нужно согласие моей матери. Они вместе собирали документы и справки на усыновление, и в процессе этого смогли помириться и снова стали жить вместе и уже воспитывали нас двоих. Нас обоих считали родными детьми, но столько лет спустя отец внезапно пошел в независимую лабораторию и сдал необходимые анализы. Думаю, ты уже не помнишь, что тебя возили в ту клинику. Некоторое время спустя пришли результаты, но отец не успел их просмотреть. Принеся письмо, он кинул его на стол, и тут ему позвонили с сообщением о том, что маму забрали в больницу — помнишь, ее сбила машина? Так вот, отец уехал к ней, а мы с тобой были дома одни. И я прочел то, что было в том конверте, и был так ошеломлен, что нечаянно разорвал документ, и испугался, что мне влетит, и сжег его на улице в тот же день. А отцу вечером сказал, что нечаянно разлил на него воду, когда поливал цветы на окне, и бумага порвалась. Отец в тот вечер очень сильно напился, потому что чувствовал себя виноватым в происшествии с мамой, только почему, я так тогда и не понял, я думал лишь о том, что ты оказался моим родным братом. Тогда-то отец по пьяни и рассказал мне всю историю, и пояснил, что письмо, на которое я якобы вылил воду — результаты экспертизы. Я испугался, думая, что он все будет выяснять заново, но он лишь пожал плечами и сказал, что, значит, это судьба, и ему не следует знать ответ, который был в документах. В лабораторию он больше не обращался, результаты не восстанавливал, и я стал единственным, кому был известен этот секрет. Бывшая папина любовница больше никогда не появлялась в нашей жизни, родители любили нас обоих одинаково, а я хранил эту тайну, потому что… — брат замялся. — Я не сказал тебе ни о чем, потому что ты мог потребовать, чтобы отец дал тебе координаты твоей родной матери, ты мог захотеть увидеть ее, а она могла решить забрать тебя себе. Я боялся, что потеряю тебя. Ты стал мне слишком дорог, и я эгоистично позволил себе молчать, чтобы ты никогда не покидал нашей семьи. Ты мог захотеть вернуться к родной, биологической матери, я не имел бы права тебя удерживать. Простишь ли ты меня? Пожалуйста, Влад, ответь хоть что-нибудь! Я продолжал молчать. Какой смысл имели эти слова? Он рассказал все — но это не имело уже никакого значения. Эта история опоздала на много лет. Возможно, зная правду, я бы никогда не влюбился в Егора. Но все же он не был ни в чем виноват. Никто из них — ни брат, ни приемные родители, ни биологическая мать — не был виноват передо мной. Никто не знал, чем это может обернуться. Но эта ноша была слишком тяжела для меня. Единственное, на что сейчас хватило моих сил, это на сдавленный шепот. — Я не сержусь на тебя, Егор. Ты же знаешь. — Зато теперь ты можешь быть уверен, что мы родные, — очередной удар по больному месту. — Ты всегда этого хотел. Здорово, правда? — казалось, что он заставляет себя улыбаться, звук приглушенного голоса выдавал его отчаяние. Что это с ним? Мне нечего было ответить на его слова. Мы молча лежали на одной постели, но теперь прикосновения его рук жгли меня сквозь одежду, казались изощренной насмешкой. Еще пару часов назад я, словно придурок, мечтал об ответных чувствах. Желал оказаться в объятиях любимого человека, растворяясь в ощущениях взаимности. Теперь же я не имел права ни на что. Я не мог ничем выдать себя, чтобы Егор не узнал о моем позоре. Я любил родного брата. Наполовину одинаковая кровь, текущая в наших венах, в моем теле превратилась в яд, убивая меня. Я знал, что не смогу долго терпеть это. Я пролежал без сна всю ночь, вслушиваясь в тихое дыхание за моей спиной. Не дождавшись от меня ответа, брат все же уснул, сморенный усталостью и алкоголем. Егор доверчиво уткнулся мне в спину носом, как он и хотел, и я прокусил себе губу, удерживая рыдания, потому что это был последний раз. Первый и последний раз он прижимался ко мне таким образом, не подозревая о моей испорченности и моих безумных чувствах к нему. Он видел во мне исключительно того, кем я являлся согласно документам об усыновлении и результатам медицинской экспертизы. Егор всегда доверял мне свои мысли, свои секреты, он знал, что сможет доверить родному брату даже свою жизнь, и я не мог предать его доверие. Это был крах всех моих надежд.