Самое тяжелое-не знать

Нет, его явно, определенно слышали! Северус сам не понимал, каким именно образом. Вряд ли он сейчас был действительно способен на настоящую легиллименцию, передачу мыслей, создание более-менее удобоваримых образов - «нужное подчеркнуть». Но этот невероятный человек еще и умудрялся, кроме прочего, ловить его мысли. Того, что Он держал сейчас холодные пальцы Северуса в своей руке, того, что Он снова, видимо, второй раз за день, к нему вернулся, было и так более чем достаточно. Сверх меры. Но Он к тому же еще пытался ловить его мысли. Шероховатые теплые пальцы сжали его ладонь, поднимая руку вверх, к лицу, и Северус задохнулся от ожидания, от предвкушения. Сумасшедшая, нереальная мысль выжигала на груди огненные круги, заставляла сжиматься виски – а вдруг все же... А вдруг? «Вдруг» не случилось. Невообразимый вздох разочарования прокатился по всей его коже мурашками. Незнакомец терся щекой о его пальцы, проводил ими по своему лицу, и на этом лице точно, совершенно определенно не было круглых очков. Не круглых тоже. Никаких очков не было. И торчащих во все стороны волос тоже. Волосы незнакомца были аккуратно зачесаны назад и судя по натяжению прядей, были стянуты в хвост на затылке. Северус что есть силы зажмурился в своей темноте. Ну почему человек так устроен? Почему ему, лежащему неподвижным бревном на больничной койке, забытому всеми, никому не нужному, просто не возблагодарить бога за то, что послал ему такую милость? Так нет же. Дурная сволочная человеческая природа – не дали того, что хотел, так лучше уж и вообще не давайте ничего. Будто был выбор. Будто было вообще хоть что-нибудь, что-то сравнимое по ощущениям, по эмоциям с тем, что ему сейчас было подарено. Будто было что-то лучше, ярче, можно подумать, чего-то вообще стоило ожидать в его положении. А вот нет, не Поттер – так и не надо никого. Ну что за дурь такая? Он стиснул неподвижные зубы в своем плену и отчаянно застонал. Как там говорится: кто ни на что не надеется и ничего не ждет, никогда не будет разочарован? Сколько уж твердил себе – плыви по течению, пользуйся тем, что дают. Много, можно подумать, вообще за всю жизнь давали. Не привязывайся к образам, не тешь себя пустой надеждой. «Где сейчас ты, жалкий тощий труп, мочащийся под себя на больничной койке, и где Поттер? Гарри... Где он? Если и впрямь выжил. Сопоставь. Прикинь. Уймись. Сравни. Успокойся и забудь на веки вечные. Ты вообще чего хотел? Знать, что мальчишка выжил. Знаешь? Знаешь теперь. Что тебе еще нужно? Это ведь твое самое заветное желание было! Так нет, опять же неуемная человеческая слабость – дай палец, он всю руку откусит. Узнал про Поттера? Узнал. Счастлив? Счастлив. Вот и будь добр, засунь свои никому не нужные амбиции, свои глупые мечты в свою прикрытую больничным бельем задницу и наслаждайся неожиданным подарком, который тебе, неблагодарной сволочи, судьба делает. Наслаждайся и благодари!» Компромисса не вышло. То ли нервы были уже не те, то ли сопротивление самому себе ослабло, но Северус не смог убедить себя, что не-Поттер – не меньший подарок судьбы, чем отсутствие кого бы то ни было вообще. Не убедил себя, сколько не пытался воззвать к собственной совести, испытать благодарность, счесть себя осчастливленным сверх меры. Не смог. Зажмурился и решил, что какая же ему, в общем-то, разница? Разве он слышит голос? Разве он видит лицо? Кто мешает ему в его темноте и безмолвии поиграть хотя бы еще разок напоследок? Не Поттер? А с чего ты решил? Ну, снял очки, чтобы не разбить, ну, причесал волосы, мало ли? Кто тебе сказал? С чего бы тебе поверить? Северус решил для самого себя – о, как самонадеянно это было! – что не будет звать незнакомца ни именем, которое на губах вертелось, ни фамилией, с самого детства в зубах навязшей. Никак не будет звать. Просто «мальчик». Или просто Он. Да, так вот вообще лучше. Просто Он. И все. Будто кто-то уже обещал ему продолжение, новые встречи, свидания в его темноте, прикосновения, от которых сводило челюсти, и мурашки толпами бегали по телу. Будто этим все не могло закончиться. Вот подержал сегодня за руку и исчезнет навсегда. Это было бы слишком. Даже для игры, в которую он уже начал играть сам. Это было бы жестоко даже для Снейпа. Теперешнего Снейпа, растерявшего остатки шкуры, выкинувшего ее ошметки навстречу шероховатым, влажным от дождя пальцам незнакомца, как белый флаг сдавшейся крепости. Это было бы жестоко. Очень жестоко. Поэтому, скорее всего, этого и стоило ожидать от жизни. Еще не знавший того, как распорядились и Его судьбой и Его именем, посетитель в это время настойчиво пытался пробудить в Северусе хоть какие-то эмоции. Терся щекой о его руку, коротко касался кожи губами, скользил по ней ресницами, видимо, прикрывая глаза. От чего? Северус предпочитал не думать. «Ну как, как же я Тебе отвечу? У меня и ответов всего-то два: мыслеобразы и слезы. Второе Ты уже видел. Достаточно. Их и так человека три на всем белом свете видело, начиная с самого детства. Лови мои образы, они – все, что у меня для Тебя есть. Хренового Ты выбрал собеседника, дружок. Ни взгляда, ни жеста. Ничего. Быстро Тебе неподвижное тело надоест. Я знаю». Он попытался сосредоточиться, но от любого напряжения тут же начинала болеть голова, ломило виски, стучало в ушах. Тяжело, очень тяжело сосредоточиться. Увлекся перебиранием знакомых картинок и не сразу понял, что в сознание стучится что-то извне. Кто-то извне. На уровне инстинктов привыкший закрываться, он аккуратно выглянул из своей тьмы на свет. Ему тоже показывали картинки. Яркие, красивые сцены. И он, вцепившийся негнущимися пальцами в свой пыльный занавес, засмотрелся и завис. Он знал, что хотелось видеть. Взгляд на Хогвартс с высоты, блестящая поверхность озера, в котором отражались багряные отсветы заката, школьный двор, пустынный и тихий, в котором так уютно было сесть с книгой, скрытые в тени стен аллеи, лавочки, журчащая прохладная вода в ручье. Северус зажмурился и с трудом удержал в себе всхлип. Казалось, осточертело ведь до одурения, набило мозоли, въелось в память навсегда, а стоило потерять навечно – дорого стало, значимо, да так, что от боли в груди завыть хотелось, защипало глаза. Сейчас, казалось бы, землю целовал, радовался каждому солнечному зайчику на крышах, упрямой травинке, пробивающейся среди камней, каждой птице и каждому кузнечику. А уже нет и не будет. Остались только воспоминания. «Ты учился в Хогвартсе? У меня на факультете был? Быть может, я даже помню Тебя? Давно Ты закончил?» – стал допрашивать он, повинуясь привычке. Мыслеобраз изменился. Появился сам Северус и впервые, словно в зеркало, посмотрел на себя. Искривленные в усмешке губы, пронзительный взгляд черных глаз, несвежие волосы, свисавшие до плеч занавесками, черная летящая мантия, палочка крепко зажата в бледных пальцах. Красавец. Ни дать ни взять. Стало как-то тоскливо, холодно. Живешь и вечно думаешь – завтра, через месяц, через год. Завтра будет хорошо, завтра все изменится. Планы строишь. Или просто дотягиваешь лямку до выходных, до каникул, до победы. А потом вот так раз – и все. И то, с чем ты пришел к Костлявой – и есть ты. Вот такой «недотянувший», все надеявшийся на завтра. Завтра будет долгожданная школа и настоящее обучение магии, не по книгам из материной библиотеки, завтра его перестанут шпынять и бить, завтра поймут, что он, черт возьми, знает и умеет больше, чем все они. Завтра Лили улыбнется, перестанет дуться и простит, завтра он выпрямит спину и станет не хуже этой выскочки Поттера, завтра закончит школу, вернется преподавателем, завтра изменится раз и навсегда устоявшаяся жизнь. Завтра, завтра, завтра. Но школа окончена, на плечах учительская мантия. Лили вышла за другого и уже чертову пропасть лет отдыхает от него там, где тоже, кажется, будет лучше, как в том «завтра». И ничего не меняется. И шрамы – на коленках ли, на сердце, которые ты заимел в свои семь или двадцать, или почти сорок лет – это то, с чем ты в итоге и окажешься на этой кровати, неподвижный, молчащий. И все, завтра уже не будет. Теперь остается только сегодня – вечная мечта философа. Будущего нет, прошлое ворошить за столько лет – в пепел уже стер. И остается только настоящее. Которое здесь и сейчас, которое вот этот мальчик у больничной койки, и несколько уколов в день, да изгаженный подгузник на липучках. И все. Мыслеобраз снова изменился. Теперь он сам, Северус, сидел за учительским столом и что-то торопливо писал в свитке. Перо летало в руке, волосы свесились на плечи, внимательный пристальный взгляд каждые несколько секунд пробегал по классу. «Контрольная?» – с улыбкой подумал Северус. В картинках он встал, заложил руки за спину и пошел по классу. Но лиц учеников было не различить, словно показывающий их человек намеренно стирал образы, оставляя только самого Снейпа. Ни профилей, ни лиц, ни очертаний. Только бурые пятна по обе стороны его мантии. Понятно, что ученики за партами, но ничего не разобрать. Зато четко, резко, будто подсвечны в темноте прожектором – его руки с палочкой, бледные пальцы в пятнах чернил, как обычно, двух цветов – черного и красного. Ноги под краем мантии в остроносых туфлях, края форменных брюк с несколькими пуговицами. Картинки выглядели так, словно кто-то, склонившись над партой, разглядывал его исподтишка, боясь быть обнаруженным. «Ты – мой ученик? Или ты не из Слизерина? Кто же ты? Назовешь свое имя? Или предоставляешь мне догадаться?» – попробовал ответить он. Посетитель отвечать явно не желал, и Северус начинал подозревать, что человек намеренно уходит от ответа. Что делают люди, знающие, что ты слеп и глух, пытающиеся до тебя достучаться? В первую очередь называют свое имя, говорят о себе. Не так ли? Незнакомец мало того, что отказывался как-то себя проявлять, так еще и увиливал от прямого ответа в лоб. Было, что скрывать? Северус ощутил, что неизвестность его будоражит. Зачем было скрывать имя, если нечего было прятать? Незнакомец все больше погружался в его понимании в кокон таинственности. Не Поттер, это уже уяснили. Учился в Хогвартсе, ходил к нему на уроки. Скорее всего, недавний выпускник, – не мальчику руки принадлежат, это точно. Да и шероховатость щек явно говорит о щетине, пусть и пробивающейся, юношеской. Но лет не меньше семнадцати-восемнадцати. Волосы зачесаны назад, без очков, достаточно длинные ресницы. Кто это может быть? Да фактически кто угодно! Картинка снова поменялась. Северус стоял у проема в стене, держа в руках какие-то бумаги, на него смотрели с другого этажа, находясь, видимо, чуть выше и левее. Смотрели долго, изучая, вглядываясь в профиль, следя за пальцами, перебиравшими листки. Ты следил за мной в школе? «Кто же ты, черт подери?» Пальцы, вновь переплетенные с его собственными, слегка подрагивали. «Нервничаешь? Тебе дороги эти воспоминания?» – подозрительно прищурился в своей тьме Снейп. Рука посетителя дернулась, и Северус понял – в палату вошел кто-то еще. Почему-то с Ним понимать происходящее по движениям тела было на удивление легко. Северус словно видел перед собой человека и его реакции, но вот незадача – лицо оставалось размытым пятном. «Руки не убрал, продолжает сжимать мои пальцы. Не стесняется того, что Его увидят таким сентиментальным, да что там – увидят проявляющим какие-то нежные чувства ко мне. Его это не смущает? Однако. То есть одно из двух – либо для всех Он имеет право быть здесь, никто не считает это странным. Либо Ему самому на всех наплевать, и Он поступает так, как считает нужным», – размышлял про себя Северус, совершенно упустив из виду, что прийти в его палату, кроме этого странного человека, могут только привычные трое – Практикантка, Бывалая или Врач. И когда его руки привычно коснулись руки Бывалой, он даже вздрогнул и отпрянул в своей неподвижности, задергался, зашипел от злости. «Он же сейчас уйдет отсюда? Он уйдет? Он ведь не останется смотреть на то, как мне перестилают постель, меняют подгузник, как мое тело левитируют совершенно обнаженным?! Он ведь не останется? Скажите ради Мерлина, что вы сейчас прогоните Его?!» Но ни в эту, ни следующую минуту ничего не изменилось. Будто голоса над поверхностью воды, в которую был погружен, он скорее ощутил, чем мог бы реально услышать, что Бывалая переговаривается с Ним, что Он что-то говорит ей, в чем-то убеждает и даже спорит. Рука осталась на месте, пальцы были все так же переплетены. Северус сжал зубы от бешенства. «Как ты можешь производить все свои манипуляции при посетителе? В палате посторонний человек, его нужно изолировать во время процедур! Куда смотрит администрация?! Да что это такое, черт подери?! Его никто даже не собирается выгонять! Он будет смотреть на это все? По какому праву?! Кто разрешил? Моего мнения спросили? Я не хочу! Вы не имеете права! Это личная территория! Хватит уже того, что меня постоянно касаются чужие руки, так еще и всю больницу созовем наблюдать за этим?! Да прогони же ты его прочь!» Его мало того что не прогнали, Ему доверили помогать. Мир перевернулся и разбился на мелкие осколки у ног. Северус ощутил, как щеки заливает предательским румянцем стыда. Зачем этому мальчику, кем бы он ни был, его личному ангелу, первому, кто вообще хоть как-то озаботился им, видеть все эти безобразные унизительные детали? Руку, пальцы которой сейчас были переплетены с Его пальцами, Северус сейчас добровольно отгрыз бы себе сам, как попавший в капкан зверь. Такое унижение! Ей-богу, никогда, никогда в его жизни не нарушалась эта цепочка: «наслаждение – наказание»! За все хорошее всегда, всегда приходилось расплачиваться. И почему-то даже не потом, а на следующий день, через час, минуту. Будто кто-то свыше, чертов аналитик и скрупулезный регистратор, четко чередовал полосы белого и черного, стараясь, чтобы промежутки были достаточно ровны, достаточно часто сменяли друг друга. И сейчас за это невероятное наслаждение держать Его за руку приходилось вот так расплачиваться. Это не то зрелище, которое он хотел бы продемонстрировать Ему! Это не те эмоции и картинки, которые бы он для Него выбрал! Тощее тело на больничной койке, неподвижное, мертвое, запавшая грудь и прилипший к спине живот, тазовые кости, о которые Бывалая вечно цеплялась пальцами, скукоженный член с короткими темными волосами вокруг – в целях гигиены их периодически коротко подрезали. Ноги с по-мертвецки раскинутыми вразлет ступнями, белая кожа с мелкими пупырышками озноба. Самый, что ни на есть настоящий труп. От мысли о том, что открылось сейчас Его взгляду, стало тошно. Реально тошно. В горле застрял комок, железным обручем сдавило сердце. Ну зачем с ним так? В прикрытом простыней теле еще есть какая-то недосказанность, есть тайна, есть место домыслу, складки ткани драпируют, они создают покрывало, за которым можно укрыться от посторонних глаз. В теле, его лишенном, лежащем, как на анатомическом столе, обнаженным и неприкрытым, нет ничего красивого, ничего тайного, ничего привлекательного. Как бы ни был красив и совершенен человек при жизни, смерть обезобразит его черты, сделав округлое плоским, здоровое – болезненным, дышащее – окаменевшим. В своем темном лабиринте бесконечного скитания внутри себя Снейп остановился, отчаянно ударяясь лбом о каменную стену, пытаясь болью физической заглушить боль душевную. Неужели так и будет продолжаться: цепочка «удовольствие – наказание» не прерывается даже здесь, где нет места ничему, кроме отчаяния и самокопания. Даже за границей жизни его топчут и швыряют лицом в грязь, стоит ему хоть немного, самую малость, поднять голову! Теперь ощущение горячей руки, сжимавшей его пальцы, не вызывало ничего, кроме неприязни. Человек остался смотреть на это все, Он не ушел, Он не нашел в себе силы проявить хотя бы долю уважения, милосердия, понимания и сочувствия. Ему попросту было все равно. Не бросая его руки, Он другой помогал Бывалой вытаскивать простыню из-под его бедер, и как апофеоз всего – Снейп не мог ошибиться в прикосновениях – сам отстегнул застежку подгузника, что была ближе к Нему. Унижение, унижение, унижение. Наивный! Фактически завершив свою жизнь в том, поднебесном мире, где еще существовали звуки и человеческие лица, он возомнил себя вправе решать самому. Он понадеялся на милость Судьбы, на то, что теперь бразды правления его существованием в каком бы то ни было мире перейдут к нему. О, как он ошибался! Даже здесь все решал не он, даже здесь его не спрашивали, с ним не считались, его чувства не боялись травмировать. Есть такое выражение – лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Он посчитал, что испытал все унижение, которое только мог, когда при Нем Бывалая перевернула его на бок, обработала лечебным составом спину и тощие ягодицы, наложила очищающее на все тело и надела новый подгузник. Но нет! Недобитая сука-жизнь сегодня была в ударе! Она, черт подери, играла по-крупному! Мальчику, прекрасному уже тем, что он был в его, Снейпа, жизни, держал его за руку во время совершения всех процедур, навсегда лишив болезного всякой надежды, втоптав в грязь остатки его самолюбия, этого оказалось мало. Видимо, заметив горячечный румянец смущения на его щеках, Он склонился и ободряюще поцеловал его в щеку, коротко скользнув по ней подушечками пальцев. Ад разверзся и поглотил все скопом: и лабиринт, в котором Снейпу выпало бродить, перетирая в горсти ставшее пеплом прошлое, и темное небо над головой, и его самого, едва сдержавшего единственное проявление эмоций, бывшее для него возможным изнутри-наружу – слезы унижения и отчаяния. Даже здесь приходилось бороться за себя, получать от жизни по морде и подставлять левую щеку после правой. И здесь его не могли оставить в покое. Мальчик, которого он враз до судороги в сжатой его пальцами руке возненавидел, его жалел. Черт подери, когда же будет покой на этом ли, на том ли свете?! Дадут ли Северусу Снейпу индульгенцию на избавление от постоянного принадлежания-не-себе, унижения-ради-ничего и отпустят ли на свободу, в конце концов?! Знать, что освобождение – только в смерти, тяжко, но еще более тяжко знать, что и в ней его не сыщешь! «Уйди. Уйди, прошу тебя. Мне нужно остаться одному. Не превращай трагедию в комедию ужаса. Оставь меня, уйди. Тебе хватит этих картинок надолго, можешь мне поверить. Смею предположить, что Ты за свою короткую жизнь не видел столько отвратительных действий с мертвым телом. Я даже поверю в то, что Ты никого за всю жизнь так не унижал. Я не буду держать на Тебя зла. Уйди просто. Прошу. Оставь мне хотя бы эту малость – воспоминание о том, как Ты пришел в первый раз, как услышал меня, как закрыл своими крыльями-руками, стирая мои слезы. Ты и так слишком много уже видел, и ничего из всего этого – не для Тебя. Уйди, прошу». Будто ощутив его обращение, гость сжал в своих его пальцы еще крепче, еще сильнее сдавливая обруч на груди Снейпа. Он не собирался уходить. Напротив – едва Бывалая закончила процедуры, Он сел рядом на стул, судя по тому, как изменилось положение Его руки, и мягко поправил ему пальцами волосы. Северус мог поклясться, что в этот момент его падший ангел говорил ему что-то, слова утешения, быть может. Но он уже не хотел слушать. В своей темноте глядя в другую сторону – словно это могло что-то решить, – и перестав вслушиваться в ощущения, он отгородился от гостя стеной холодного молчания. Слышит его? Тем лучше. Услышит и это безмолвие, отвращение, неприязнь. Тем скорее уйдет, чтобы никогда сюда больше не вернуться. Руки скользили по его лбу, убирая одинокие волосинки назад, пальцы путались в прядях. Прикосновения были тем отвратительнее, чем они были нежнее и приятнее. Северус окрестил гостя «некрофилом» – только человек с таким отклонением психики смог бы так изощренно и долго издеваться над мертвым неподвижным телом. И когда посетитель все же встал, явно намереваясь покинуть палату, Северус возблагодарил всех известных и неизвестных ему богов. Все, что было лучшего в этом человеке, уже было не просто разбито, оно было втоптано в грязь сапожищем, размазано по асфальту и смешано с нечистотами. Оставалось только долго и тщательно, уйдя поглубже в себя, зализывать языком одиночества нанесенные раны. Это он умел. Научился.