Самое тяжелое-не знать

Тем не менее посетитель не только отстранил от работы Практикантку, Он принялся ухаживать за неподвижным телом сам. За бесчувственным, как им всем, вероятно, казалось, телом. Снял подгузник и наложил очищающее, после чего зачем-то влажной губкой прошелся по лицу, шее – все так же самому уязвимому и страшному месту, груди, бедрам, ногам. Северус даже не успевал краснеть. Он уже заливался краской, как ему самому казалось. Багровел и сиреневел одновременно. Ненависть, испытываемая вчера к этому человеку, переросла в некий исследовательский интерес. Вчера он счел посетителя бестактным извращенцем, некрофилом, в своих мыслях приделал ему рога и хвост, пририсовал капающую изо рта слюну. Именно так в его собственном понимании должно было выглядеть существо, интересующееся его белым, как мел, высохшим, болезненно-вялым и беспомощным телом. Именно это существо могло остаться в палате, пока его, Северуса, раздевали, мыли, меняли белье. Ни один здравомыслящий человек в своем уме не заинтересовался бы столь унизительным и откровенно отвратительным процессом. Сегодня же отношение несколько изменилось – кроме рогов, хвоста и пены изо рта у чудовища появилась в руках губка, которой оно без зазрения совести добиралось до любых мест на теле Северуса. Которой оно обманчиво ласково обтирало ему как изуродованную шею, так и точно уж не могущую вызвать ничего, кроме болезненного интереса, промежность. В своих мыслях Северус убедился более, чем полностью – ничем, кроме любопытства извращенца-некрофила, такое внимание не оправдывалось. Мотивы? А черт его разберет. Быть может, надеялся на быстрый конец своего нового «пациента», который сам же и ускорил бы с помощью незаметной инъекции. На то, что тот, отдав, наконец, богу душу, перейдет в Его полное владение, насытит Его жажду мучить и насиловать, станет Его безраздельной собственностью, игрушкой, чучелом. Которое, насытившись до предела мертвой плотью, Он набьет травой, как мешок, или покроет воском, чтобы усадить где-нибудь в сарае в кругу таких же игрушек. Для «компании». Фантазия была богатой. Тем более что в свое время Северус действительно видел нечто подобное, помогая аврорам исследовать весьма любопытное зелье, бальзамировавшее мертвые тела. Некий заигравшийся маг, возомнивший себя некромантом, с помощью этого зелья собрал у себя в доме пять мертвых девушек, с которыми обедал, спал, принимал ванну. И не только. Северус насмотрелся, и хотя никогда не считал себя ни впечатлительным, ни восприимчивым, долго еще не мог примириться с такой реальностью. И сейчас в его собственном видении ему пришлось столкнуться с чем-то очень схожим. Теперь оставалось только ждать, когда новый знакомый приступит к своему плану. Для этого ему как минимум следовало остаться с телом Северуса наедине. Первый шаг им был уже сделан – Он принялся ухаживать за своим новым подопечным с той же тщательностью, с которой это делала Практикантка. После очищающего нанес на спину, ягодицы и заднюю поверхность ног специальный бальзам. Северус мысленно сжал ягодицы и затаил дыхание. Свое тело можно не любить, можно его даже ненавидеть, презирать свою бледную кожу, выступающие позвонки, можно даже не жалеть его, мечтать избавиться от этого нелепого, некрасивого и несоответствующего твоей внутренней сущности мешка с костями. Но позволить кому-то смотреть на него как на игрушку для своей прихоти было даже не отвратительно – страшно. Северус считал секунды и ждал, когда под кожу войдет острие шприца с ядом. Эвтаназия – так, кажется, это называется у магглов? Избавление от мучений, спокойное плавание в другие края. Ему внезапно стало дико, до одури страшно. Даже не из-за того, что снова появится это «не знать» – не знать, что же будет с твоим телом, что случилось все-таки с Поттером, что будет дальше, кто к нему, черт подери, приходит и зачем. Даже не из-за этого. Из-за появившейся неизвестно откуда и тем более неизвестно из-за чего отчаянной жажды жить. Он быстро вернулся назад по цепочке своих мыслей и попытался вычленить причину – из-за того, что странный незнакомец проявил к нему интерес? Из-за того, что сказал, будто Поттер выжил? Из-за того, что его впервые за это время услышали? Даже перебрав все это, он не смог объяснить себе самому – почему? Но жить захотелось так отчаянно, что крик ужаса от того, что вот еще минута, еще секунда, вот еще одна и еще, и ему обязательно вколют снотворное, после которого уже не проснуться, видимо, оказался слышимым. Слышимым Им, как это и было в последнее время. Северус не мог сказать, как именно, но он смог донести до Него эту отчаянную сумасшедшую жажду жизни. И, что было совершенно уж немыслимо, и что выбило весь оставшийся воздух из легких – Он снова сжал в своих его пальцы. Успокаивая, давая опору. И от того стало еще страшнее – Северус внезапно ощутил, что согласится. Черт подери, согласится с правилами этой игры, пойдет за этим человеком туда, за грань, куда Он захочет повести его. Не сопротивляясь, только потому, что ему протянули руку. Он не дернется, принимая в свою вену иглу с ядом. Потому что Он все прекрасно понимает, Он не просто насыщает свою жажду, Он его, Северуса, действительно ощущает. И Он его… любит? По-своему, как убийца любит жертву. Но любит. Он к нему, Северусу, не равнодушен. И потому тот пойдет за ним куда угодно, и, быть может, даже без колебаний отдаст свое тело, свои вот эти сжатые в Его ладони пальцы, свои шрамы на шее, свои подрагивающие веки, своё… всё. Какая разница, куда прыгать, если тебя держат за руку? Какая, к черту уже разница, что будет с его телом и с ним самим, закрытым в этом теле? Северус выдохнул весь воздух из груди и расслабился, разрешая брать его всего, куда только Ему захочется. Только бы держал за руку, только бы держал. Посетитель (или теперь уже личный Харон?) сильнее сжал в своих его пальцы… и выпустил руку Северуса, осторожно положив ее на простыню. Стикс поглотил золоченую лодку, на которой Северус уже вольготно устроился, направляясь в последний путь. Его оставили посреди волн, одного, без обещанной опоры. Его бросили захлебываться собственными мечтами и давиться жаждой несбыточной любви. Его пальцы осторожно уложили на простыню. Путешествие окончилось, не начавшись. Собственное чудовище бросило его посреди ревущего океана. Он задохнулся схваченным воздухом и понял, что будет бороться. Он будет драться за себя до последнего. За жизнь ли в виде полутрупа на больничной койке или за смерть в виде игрушки в чужом сарае, но он будет драться до конца. Лучше умереть чьим-то, чем жить никому не нужным. Сжав кулаки, он зашипел от злости в своей тишине, но тут же вскрикнул от изумления – плавно оторвавшись от кровати, его тело взмыло в воздух. Ничего нового – ему просто перестилали постель, но представить себя песчинкой во Вселенной, когда левитируемое с кровати в сторону тело повисло в воздухе, не вышло. Не тот настрой. Не та ситуация. Нужно было просто расслабиться и принимать обычный уход, но и этого ему не позволили. Через пару минут волосы, как он мог догадываться, заметно отросшие за время его вынужденного пребывания в клетке собственного тела, внезапно собрали в руку и опустили в некую емкость с жидкостью. Сверху, от самого лба, волосы ему тоже полили чем-то теплым, приятным, проворные пальцы скользнули между прядями, распределяя, по всей видимости, шампунь по всей их немалой длине. «Он моет мне волосы? Он моет волосы? Ну не могу же я так ошибаться?! Я же в своем еще уме, очень на это надеюсь! Он моет мне волосы! Зачем?! Ведь очищающие всегда накладывали на все тело, волосы оно также затрагивало! Тогда зачем? Чего Он хочет этим добиться? У Него собственный пунктик на этом? Я должен быть достаточно чист для Него?» Однако уже через мгновение все мысли просто испарились. Исчезли. Потухли в необыкновенном, неописуемом блаженстве, которое дарили руки, прикасающиеся к его волосам. Пальцы мягко разминали кожу, перебирали пряди, взбивали пену, прочесывали, скользили за ушами, по шее, лбу, вискам. И лучше этого, приятнее и долгожданнее, казалось сейчас, не было в его жизни ничего. Он прекрасно понимал, Он знал, что делает и как этого от Него ждали, Он прекрасно все понял. А Северус с невесть откуда взявшейся уверенностью сказал себе, что пошел бы за Ним не просто на край света, он пошел бы с благодарностью, с гордо поднятой головой. Прилившая к коже кровь пьянила почище вина, стучала набатом в висках. Если бы он и мог что-то слышать, в этот момент он потерял бы эту возможность снова. Ощущения были столь сильны, столь прекрасны, что он позволил себе расслабиться в Его руках, уплыть в бесконечности без мысли о возвращении назад. Просто отдался воле волн, на которых покачивалось его тело. Волосы ему смыли теплой водой и отжали мягким полотенцем почти досуха. Некто большой, казалось, гораздо больше самого Северуса, в этот момент выдохнул свободно и легко, смешивая свое дыхание с ветром. Стало на удивление просто и приятно, как не было никогда в те моменты, когда он делал это сам, совершая обычный туалет в своих комнатах. Тело вновь вернули на постель, чистую, хрустящую, будто положили на сухой лед, но сейчас это не казалось ни страшным, ни отвратительным. Сейчас это было ощущение незабываемой, первозданной чистоты, будто с тела разом содрали кожу, выкинули прочь те ошметки его панциря, за которые он все это время так бережно цеплялся. А потом его зачем-то осторожно перевернули сначала набок, а потом на живот, чего не было вообще никогда. Перевернули и уложили очень мягко, подсунув под голову подушечку, устроив его со всей тщательностью. Северус прислушался к пространству вокруг себя. Малейшее движение должно было о многом поведать. Но его никто не касался. Однако уже через секунду странные ощущения в области лопаток позволили понять происходящее – по его телу, вниз по спине, стекало нечто теплое, щекочущее, согревающее. Масло? Теплые руки, явно согретые трением одна о другую, легли на поясницу… Все остальное происходило уже как в сбывшемся сне, слишком похожем на то, о чем мечталось, чтобы быть правдой. Ему не просто делали массаж, и совершенно не важно, что непрофессиональный, более разогревающий и расслабляющий, чем лечебный, его возвращали к истокам, в его когда-то покинутое тело. Причем покинутым это тело оказалось не в тот момент, когда клыки змеи, распоров ему горло, погрузились в плоть, не когда он упал на подкосившихся ногах на грязный пол, пытаясь схватиться рукой за что-то и не находя опоры. Тело, как сейчас выяснилось, было покинуто давно. Слишком давно, чтобы он мог стоически и с непоколебимым спокойствием принимать самого себя сейчас обратно. Как разоренное гнездо, в котором не осталось даже крохотных птичьих перьев, как клетка с пролитой из поилки и уже засохшей среди пустых зерен водой. То, что он сам давно покинул собственное тело, Северус понял только сейчас, с этими руками, этими пальцами, разминавшими его окаменевшие от постоянного сидения за столом плечи, его ссутулившуюся спину, его бока и в конце концов, ягодицы и ноги. Это оказалось столь божественно, что он в своей немоте беззвучно скулил от ужаса, понимая, что в клетку его ребер сейчас набьется немыслимое количество когда-то изгнанных, давно забытых птиц, галдящих, требующих своего места под солнцем. Что его сейчас просто разорвет на части от переполненности, оттого, что все они, всё в нем вернулось назад, домой. Расслабление, ощущение каждой мышцы, каждой части тела как некоей отдельной части общего механизма, наполненность энергией и пустотой одновременно и, черт возьми, возбуждение. Он мысленно в своей неподвижности сгреб обеими руками подушку и уткнулся в нее лицом, и заорал от ощущений, от невообразимой правильности всего происходящего. Как в разбитом детском калейдоскопе в руках аккуратного мастера все кусочки единого целого занимали свои места, складывались в картинки, вращались, менялись местами, чтобы образовать следующий узор. Оказалось, в нем они были, эти картинки, забытые так давно и так основательно, что казались придуманными, нереальными. Они были, и кусочки целого слетались друг к другу, становились рядом и сияли новой, обретенной красотой. Когда все закончилось и руки исчезли, Северус даже не ощутил разочарования – слишком много было дано взамен. И даже если бы это был первый и последний массаж в его жизни, сейчас он принес ему столько гармонии с самим собой, сколько не приносили годы разрозненных тренировок сознания и попыток примирения с внутренним «я». Часть внутреннего стала частью чего-то большого, теплого, словно его впервые в жизни завернули в пушистое одеяло, принимая в этот мир. Он вздохнул освобожденно, легко, всей мощью своего вновь рожденного существа, в отличие от лежавшего на больничной койке полутрупа, имевшего крылья. Имевшего душу. Он, видимо, понял, что дал слишком много, и сжал в своих пальцы Северуса, убеждая его в способности справиться со всем этим. А потом перевернул вновь на спину, укрыл простыней и исчез.