Самое тяжелое-не знать

Пробуждение обещало быть неприятным – сон въелся в память, крутился, как граммофонная пластинка, по кругу, и на каждом своем витке пугал снова. Но в реальности его впервые после таких снов было кому встретить – Он по-прежнему держал Северуса за руку и, видимо, сидел рядом с кроватью на стуле. Задремав или просто ожидая его пробуждения, Он прижался щекой к руке Северуса и притих. «Скажи мне, кто ты? Покажи себя! Ты же додумался, как показать мне свои чувства. Придумай, как сказать, кто ты. Начерти буквы на моей груди, напиши свое имя. Я пойму тебя. Только скажи, прошу!» Желание видеть Его после этого сна походило скорее на истерику. Северус был готов кричать, биться волной своей магии в бездушный барьер оболочки собственного тела, звать Его, настаивать, угрожать. Внезапное понимание того, что он может в любой момент уйти туда, за грань, так и не узнав ни Его лица, ни имени, резануло по нервам отчаянием, граничащим с паникой. «Кто ты? Кто ты? Скажи, умоляю! Дай мне увидеть тебя, проведи моей рукой по своему лицу. Я хочу знать, кто ты! Ты понимаешь, что я не смогу успокоиться? Я не смогу заснуть, я сойду с ума. Покажи мне себя, прошу! Назови мне свое имя!» Он расшифровал призыв. Понял, чего от Него хотят, но исполнять не спешил. Сжав руку Северуса еще крепче, Он провел пальцами по его щеке, склонился и коснулся губами его губ, втягивая в свой рот нижнюю, лаская ее языком. Несколько поцелуев быстро рассыпалось по его лицу, прикрытым векам, щекам, носу, и вновь покрыло губы, уже более медленно и тягуче. Северус застонал в своем плену. «Умоляю тебя, скажи, кто ты! Пошли мне образ, нарисуй картинку. Что угодно. Только не оставляй меня в неведении, прошу тебя!» Северус готов быть завыть от отчаяния, понимая, что Он не согласится, что Он не хочет быть узнанным или увиденным, произнести свое имя. Он только сжимал его руку и целовал, целовал лицо, спустился на шею с менее поврежденной шрамами стороны и осторожно скользил по ней языком. Северус одновременно изнывал от блаженства и скулил от безысходности, не зная, чего ему хотелось больше – чтобы Он никогда не останавливался, или ушел сейчас прочь, дав ему возможность выплеснуть в пространство свою боль и гнев. «Ты же понимаешь, что я не смогу без Тебя. Ни здесь, ни там. Если я уйду туда, не увидев Твоего лица, мне ведь не будет покоя ни в одном из миров, я ведь буду скитаться в отчаянии, так и не получив ответа на главный вопрос, я не оставлю Тебя в покое, я буду являться Тебе во снах, буду просить Тебя. Я буду преследовать Тебя в видениях, мерещиться Тебе в каждом темном углу и островке тени в солнечный день. Я не могу так! Скажи мне, кто Ты! Ты ведь знаешь – кем бы Ты ни был, Ты мне уже дороже всех на свете. Я не оттолкну Тебя, даже если Ты уродливее горгульи на крыше заброшенного замка, я буду молиться на Тебя всем богам, которых не знаю, я буду целовать Твои руки только за то, что Ты есть на этом свете! Лучше брось меня гнить здесь на больничной койке, одного, без Твоих ласк и Твоих губ, чем оставь меня в неведении! Я не смогу так! Мне снится Твой образ, но у него нет лица. Я вижу во сне Твои губы, но я не знаю их. Я чувствую Твои руки, но никогда их не увижу. Прошу Тебя. Твое имя. Скажи мне Твое имя. Я ведь немного прошу. Дай моим снам образ, дай мне знать, что Ты не видение, что Ты не мой сон и не мой бред. Прошу Тебя…» Он стиснул руку Северуса и осторожно положил ее на простыню. Несколько мгновений не было ни касаний, ни поцелуев. Он будто раздумывал, решался на что-то. Пальцы скользнули по коже живота, и Северус порывисто вздрогнул, как от разряда электрического тока. Средний палец прочертил линию между запавших ребер, коснулся пупка. Он думал, Он медлил. Потом подхватил прохладную Северусову ладонь и прижал к своему лицу, провел по нему, касаясь ладони губами. Направил его пальцы к своим бровям, прикрытым векам, провел по губам, носу, лбу. И поцеловал кончики, обдавая кожу горячим дыханием. «Прошу тебя…» Рука скользнула к лицу Северуса, и пальцы быстро начертили на коже полосу от виска до виска через линию бровей, потом еще одну по верхней линии скул, очертили глазницы, словно вырезая пространство под них на общей материи, которыми покрывали его лицо, а после кончики пальцев быстро скользнули по лицу от носа к ушам, изображая ту самую материю, прикрывавшую часть лица. «Маска? Ты в маске? Но ведь на Твоем лице нет ничего? Ты не в своем обличье? Ты не тот, за кого себя выдаешь?» – Северус едва не кричал, пытаясь что-то понять, ощущая, что ему сейчас хотят, но не имеют права что-то объяснить. Это пугало, это так пугало, что он закричал в своей темноте что есть мочи, упал на колени и обхватил руками голову. Рука, коснувшись его сердца, судорожно сжалась в кулак, прижалась к коже, разомкнулась и вновь сжалась так сильно, что задрожали пальцы. Он яснее слов показывал, как Ему самому от этого больно, как сжимается Его сердце, и вновь покрыл поцелуями лицо Северуса, прося прощения, приподнял его, обхватывая руками, и прижал грудью к своей груди. Северус задохнулся, не в силах сглотнуть комок в горле. Все ведь так просто – вскинуть руки и обнять, прижать к себе. Но ни обнять, ни даже ощутить запах другого тела он не мог. А тем временем Он жадно прижимал его к себе, вплавлял в свою кожу, обхватил руками так, что стало реально тяжело дышать, и сердце зашлось от боли. Руки скользили по волосам, путались в них, мяли затылок, шею сзади, поддерживали его, как тряпичную куклу, и нетерпеливо сновали по коже. «Но почему? Почему? На свете нет силы, способной отдалить меня от Тебя, если Ты только не захочешь этого сам! Любые уродства, любые шрамы ничто по сравнению с тем, как вижу Тебя я в своих видениях! Нет преграды, из-за которой я бы отвернулся от Тебя! Не существует такой причины, пойми… Ее просто не может быть!» Он чуть отстранился и жарко прижался губами к губам Северуса, не отрываясь, будто стремясь запретить ему говорить, запечатать его губы, прекратить эту пытку. Северус свернулся в комок в своей темноте, жалко скуля от боли, подтянул к животу колени и скорчился, будто ожидая удара. Какой бы ни была причина инкогнито самого дорогого для него существа, он должен ее принять. Он должен оставить попытки узнать, увидеть Его лицо, придать своим снам образ, рассмотреть черты, за возможность видеть которые хотя бы пару секунд отдал бы что угодно. Он должен смириться. Иначе потеряет Его. «Прости меня. Я очень хочу Тебя видеть. Правда. Не сердись на меня, не сердись. Ты не можешь, я понял. Прости меня. Я не буду настаивать, не буду преследовать Тебя ни в одном из миров. Я несдержан. Черт, кто бы мог подумать, что я когда-то стану так несдержан! Я причинил Тебе боль. А Ты продолжаешь прижимать меня к своему сердцу. Прости меня!» Он прижался губами к его виску, сжав руками затылок Северуса, еще раз обнял его изо всех сил и осторожно уложил на кровать. Теплые руки заскользили по плечам, груди, животу. Лаская, Он повторял касания рук касаниями губ, впивался в его кожу поцелуями, и Северус застонал от блаженства, отпустив на волю жажду, которой не дано было сбыться. Самое тяжелое – не знать. Это он понял очень давно. Будто в благодарность за то, что Северус не стал настаивать, что понял Его, Он обрушил на него целую лавину ласк и поцелуев. Благодарности не было предела. Легонько разминая кожу, лаская языком соски, прочерчивая межреберья кончиками ногтей, Он, казалось, был везде одновременно. Проворный язык вылизывал шею, скользил по краю ушной раковины, ласкал внутри, пальцы перебирали волосы, разминали предплечья. Опаляя кожу горячим жадным дыханием, Он пробежался короткими быстрыми поцелуями по животу Северуса, нырнул кончиком языка в пупок, прикусил нежную кожу вокруг и тут же зализал, словно извиняясь. Руки заскользили по бедрам, щекоча чувствительную внутреннюю поверхность, оглаживая колени, спустились вниз, к ступням, размяли их, согревая каждый палец, охватывая щиколотку. Северус не мог вздрагивать, он задыхался от наслаждения, с величайшим изумлением осознавая, что ощущает нарастающую тяжесть в паху. Это было так же странно, как ощущать свою ампутированную конечность, видеть свои волосы на плечах после того, как давно остриг их. Тело давно не реагировало ни на что с такой жаждой. И к его большому удивлению и счастью оно не умерло вместе с его надеждой когда-то стать прежним, оно все так же жило и чувствовало, и оно реагировало! Уже через несколько минут таких касаний, смешанных с массажем и поцелуями, вся кожа словно покрылась невидимой вуалью оживления – вероятно, просто приподнялись от касаний волоски, появились мурашки. Но ощущалось все так, будто тело засветилось, пронизанное странной энергетической волной, пробудилась каждая клеточка, проснулся каждый дюйм кожи. Северус даже ощутил прилив сил, поток воздуха, наполнившего легкие. Дышать стало намного легче, воздух словно стал сладким и кристально-чистым. Вдыхая во всю грудь, он ликовал и тянулся к этим рукам и губам, чувствуя, что это не предел, что он может идти дальше, что его ждут. И когда ласковые пальцы коснулись слегка потяжелевшего члена, откатывая нежную кожицу крайней плоти, через все тело его прошибло яркой молнией, судорогой, на пару мгновений лишившей его абсолютно всех ощущений, кроме одного, сконцентрировавшегося сейчас там, где они замерли. «Еще! Еще, прошу! Не останавливайся! Еще!» – воскликнул он, всем своим естеством потянулся к Нему, позвал Его, отдался Ему. И Он все прекрасно понял, склоняясь и касаясь головки влажным языком. Судорога пронзила тело снова, более яркая и мощная, чем предыдущая. Северус застонал и повторил свою просьбу громче и настойчивей. «Еще! Да! Еще!» – язык обвел головку вокруг, прошелся по всей длине постепенно наливавшегося кровью члена, пощекотал уздечку. Судороги слились в единое целое, теперь уже бесконечно сотрясая тело, бросая кровь к каждой клеточке, пробуждая каждый нерв и каждую мышцу. Северус ощущал себя лежащим в высоком свежем снегу, так искрило белым перед глазами, так отзывались в нем каждая спавшая частичка, каждый крошечный волосок на коже. Не прекращая стонать в своем плену, он дышал глубоко и порывисто, ловя каждое движение Его губ, поражаясь тому, как отзывается его тело, как наливается силой, как подается навстречу ласкам. Уже полностью вставший и дрожащий от возбуждения член умелые и ласковые губы облизывали, посасывали, втягивали в горячий ненасытный рот, выпускали, как добычу, и снова хватали, заглатывая еще глубже, доводя Северуса до сумасшествия. Теплые руки подхватили мошонку, лаская чувствительные местечки вокруг и под ней, зубы прихватывали кожу низа живота, покусывали, спускались короткими укусами к бедрам и вновь возвращались к члену. Понимая, что долго не вынесет этой пытки, он отдался на милость мучивших его губ, перестал терзаться тем, сможет ли его тело должным образом завершить процесс и расслабился, уплывая на волне неги, перемежаемой со взрывами невероятного наслаждения. Оргазм сразил его настолько, что, казалось, целую вечность он не мог вдохнуть, летя через яркое бело-серебристое пространство, потрескивающее разрядами молний, взрывавшее сам воздух вокруг него и его тело вместе с ним, разрывавшее его на части, на крошечные ярко полыхающие кусочки чистого пламени. Целую Вселенную разметало и расшвыряло этим взрывом, силой его крика, яростью его всплеска, сумасшедшим свистом в ушах, перерождая все на его пути в сверкающем безвоздушном пространстве. А потом был вздох, громадный, как небо, как поверхность океана, соленый, терпкий, сладкий, безумно-счастливый. Вздох перерождения, яркого слепящего света, новой жизни, наполнивший легкие, давший ему силы закричать, появляясь на этот свет впервые и снова. Такого Северус не мог даже представить. Такого не мог представить и Он, счастливо смеющийся куда-то ему в пах, вылизывающий капельки спермы с его члена, переплетающий свои пальцы с пальцами этого нового, совершенно счастливого и свободного человека. Северус попытался собрать мысли в единое целое, как-то выразить свою благодарность, высказать в своей немоте то, что рвалось из него. Но Он прикрыл теплыми влажными пальцами его губы и Северус понял – слова излишни. Только это касание пальцев, только это сияние безграничной благодарности, только эта всеобъемлющая радость. Еще подрагивавшее уставшее тело расслаблено отпускало из себя приобретенную новую силу, дыхание становилось ровным и чистым, и Северус впервые с радостью медленно погружался в мягкий кокон, в неторопливость и спокойствие приближавшегося сна. Он по-прежнему держал его руку, пальцы сжимали пальцы, и было так хорошо и так уютно, как не было, наверное, никогда. На миг отдаленное смутное ощущение тревоги появилось в его сознании, и он, едва удерживая себя на грани сна, послал в неизвестность короткую мольбу о прощении. О снисхождении к нему, оказавшемуся таким слабым и неверным, образу юноши в нелепых круглых очках. Ни того, как встрепенулся при этом Он, уловивший мыслеобраз, яркую затухающую картинку, ни того, как его собственные пальцы коротко, но сильно сжали пальцы сидящего рядом с его кроватью спасителя, Северус уже не ощутил. Спокойный и счастливый, он уплыл по сверкающей реке навстречу новому себе. * Сон, последовавший за этим, он запомнил до мелочей. Огромная, неоглядная пустыня светло-серого пепла и давящее голубое небо над нею. Он идет, увязая ногами в прахе, идет к горизонту, которого нет, вперед, неизвестно куда. Жажда палит горло, перед глазами плывет жаркое марево, но конца пути не видно. Он останавливается, поднимает лицо к небу и закрывает глаза. Сумасшедшую тишину понемногу начинает разрезать шорох птичьих крыльев, волосы ему приподнимает потоками воздуха. Он распахивает глаза и видит несметное количество птиц, что спускаются прямо с неба к нему, садятся на песок вокруг его ног, машут крыльями и галдят. В большом удивлении он смотрит вокруг себя, поражаясь тому, откуда они взялись, почему их так много, и зачем они слетелись именно к нему. А потом птицы поднимают его в воздух, подхватывая на своих крыльях, и несут в небо, все выше и выше. Он с ужасом смотрит, как отдаляется, исчезает земля, как превращаются в марево пепельные барханы, и ему страшно, ему очень страшно. Крылья птиц становятся мягче, они прогибаются под весом его тела, и он пытается цепляться за них, чтобы не упасть. Держаться уже не за что, он скользит руками по перьям, но птицы лишь расступаются в стороны, продолжая лететь вперед. И он падает вниз, сброшенный ими с высоты в неизвестность и непроглядную тьму. Падает и кричит от ужаса, надрывая горло, выдавливая из своей груди весь воздух. Кричит… и просыпается. Глаза распахиваются с такой силой, словно ресницы были склеены долгие годы самым прочным на свете клеем и теперь взрезаны ножом. По зрачкам бьет свет, слепящий, яркий свет, и это физически больно. Он стонет, но закрыть глаза нет сил. Слезы текут на щеки, капают в уши, стекают по волосам. Он видит очертания людей, склонившихся над ним, но они словно в тумане из-за этой резкой боли и слез. Силуэтов почти не разобрать. Его касаются чьи-то руки, чужие руки, но никто не переплетает свои теплые пальцы с его ледяными. Никто не встречает его в этом мире. Ему вытирают глаза, на миг ткань закрывает веки, и он может моргнуть, может дать себе секундный перерыв от слепящего света. Люди вокруг мечутся, машут руками, смотрят на него, светят в глаза фонариком, щупают ему пульс. Он бьется в их руках, как пойманная птица, он кричит и не слышит собственного крика. Его поднимают под плечи, и он садится на кровати, наконец-то понимая, что видит этот мир. Не свои видения, не сны, которые перемешались с явью. Он видит этот мир, и люди вокруг него – колдомедики, а сам он – в большой светлой палате, чистой и белой настолько, что больно глазам. Его пытаются о чем-то спрашивать, но он не слышит. К губам подносят чашку с водой, он приоткрывает губы, втягивает воду в горло, но не может глотать, и закашливается, обдирает себе горло снова и пытается спасти себя, раскидывая руки в стороны. Звуков нет, нет запахов, и он совершенно растерян. Он шарит по простыне руками, ища поддержку всего одной руки, теплой, чьи пальцы можно сжать, переплести со своими пальцами. Но ее нет. «Где он?» – глаза медсестер полны удивления и страха. Они не слышат его, и он беззвучно машет руками в воздухе, пытаясь объяснить, кого зовет, кто один нужен ему. Но его не слышат. Предплечья касается что-то острое, он вздрагивает и почти сразу падает в спасительное забытье.