Самое тяжелое-не знать

Потом мир приходит к нему запахами. Как вор, крадется медленно, шаг за шагом, принося ароматы цветов, спирта, свежего, сладкого воздуха. И еще чего-то, что он не в силах уловить. Ноздри шевелятся в попытке поймать это божественное таинство, и он осторожно открывает глаза. От света вновь больно, но он моргает, щурится, снова закрывает их, снова открывает, постепенно привыкая. Тишина просто сумасшедшая, немыслимая, но в ней есть звук птичьего пения. Он поворачивает голову, беззвучно крича от боли в шее, и смотрит на окно с легкой, покачивающейся на ветру занавеской. Ощущение нереальности происходящего больно бьет по нервам. Птицы поют за окном, створки которого распахнуты в сад, и в комнате кружит запах чего-то пронзительного и терпкого, как бесконечность, как та самая пустыня с серым пеплом, над которой распростерлось голубое небо. Он пытается произнести хотя бы звук, но голоса нет. Связки не слушаются. Выходит лишь натужно хрипеть, напрягая горло. – Нет, нет, нет! Не пытайтесь разговаривать! Вам еще рано! – к нему подбегает симпатичная девушка, внимательно смотрит в лицо, и он, как водящий в игре в прятки, поймавший за руку игрока, каким-то шестым чувством понимает – это Практикантка. Он изучает ее лицо, все незнакомые доселе черты, и протягивает к ней бледную дрожащую руку. Она принимает его руку в свои, сжимает в ладонях, глядя на него с тревогой и заботой. Но это совершенно не то. Он настолько разочарован первым прикосновением в этом вновь обретенном мире, что с силой выдергивает свои пальцы из ее рук и отворачивается. – Вам нельзя пока разговаривать, мистер Снейп. Горло повреждено. Вас лечат, наберитесь терпения. Вы обязательно будете разговаривать, но потерпите немного! Он нервно машет головой, поворачивается к ней и пытается произнести что-то. Она не слышит, не понимает его слов, и вновь гладит прохладными пальцами его руку, пытаясь успокоить. – Не разговаривайте, пожалуйста! Вы навредите себе! Хотите, я принесу вам карандаш и бумагу, и вы напишете то, что хотите сказать? Она смотрит на него, ожидая ответа, а он борется с собой. Еще очень тяжело, в голове гудит, реальность слишком яркая, слишком шумная, слишком тяжелая. Он бы очень хотел сейчас послать подальше всех и вся. Но все превозмогает одно единственное желание – видеть Его. Понимая, что стоит ему только сказать медсестре, и Он обязательно примчится к нему, Северус коротко кивает. Девушка тут же бросается к столу и несет ему планшет с бумагой, кладет карандаш в руку Северуса. Тот пытается сжать пальцы и не может. Тоненькую палочку не удержать. Пальцы не гнутся, он в сердцах отбрасывает карандаш прочь. Но медсестра только понимающе кивает и переворачивает доску другой стороной. На металлическом листе прикреплены магнитные буквы. Осторожно взяв руку Северуса, она кладет ее на дощечку. – Вы можете показать. Видите – буквы скользят очень легко. Вам не нужно прилагать усилий, – заботливо поясняет она. Северус морщится, но все же отыскивает на доске нужные буквы. Слова выходят корявыми, буквы сталкиваются друг с другом, переворачиваются, но фразу можно понять. «Где он?» В изнеможении, утомленный такой мелочью, Северус роняет руку на простыню. Практикантка в замешательстве смотрит на доску. – Вы о своем лечащем колдомедике? Он будет через два часа. Но если вам что-то… Северус раздраженно морщится и машет рукой. Девушка старательно делает вид, что ничего не понимает, раскрывает рот, собираясь перевести тему разговора на другое, но Северус гневно тычет пальцем в буквы. «Где он?» Практикантка опускает взгляд, облизывает губы. Смотрит в окно, но не выдерживает напряженного взгляда Северуса, которым тот сверлит ее профиль. – Мне запрещено говорить… – наконец тихонько произносит она, не оборачиваясь и поправляя на руке тонкий браслет. То, что она очень нервничает, понятно без слов, но Северус не отводит взгляда, изучая малейшие изменения мимики. – Правда, – девушка резко оборачивается к нему, смущенно пожимает плечами, – мне запретили говорить о Нем. Северус не двигается, молчит и смотрит ей в лицо. Разомкнувшиеся сухие губы без звука произносят одно слово: «Пожалуйста». Медсестра качает головой, обнимает себя одной рукой через грудь. – Меня уволят, ей-богу! – испуганно шепчет она, вновь бросая на лицо Северуса полный тревоги взгляд. – Если кто-то узнает, что я сказала вам… Северус качает головой, находит подрагивающей от слабости рукой прохладные пальцы девушки и сжимает в своих. «Я ничего не скажу, – написано в его глазах. – Ты можешь мне верить». – Обещайте, что не выдадите меня, – просит она. – Главврач живо выкинет меня на улицу. Уж не знаю, зачем он просил об этом весь персонал больницы, но нам всем строго запрещено о Нем говорить… Северус снова кивает, сжимает пальцы девушки крепче и неотрывно смотрит ей в лицо. – Его зовут Майкл. Майкл Нилан. «Майкл. Майкл. Его имя Майкл», – как молитву, повторяет про себя Северус. На миг задумывается и делает девушке знак, прося описать внешность этого человека. «Как он выглядит?» – Северус проводит рукой перед своим лицом, указывает на волосы. Девушка кивает. – Он среднего роста, на вид лет двадцать. Волосы светлые, собраны в хвост на затылке. Глаза то ли серые, то ли голубые. «Светлые волосы, голубые или серые глаза», – Северус проговаривает про себя описание внешности, пытаясь представить себе человека, в своем воображении рисуя хотя бы приблизительный портрет. Рука вновь тянется к планшету с буквами, пальцы подчеркивают уже сложенное им ранее. «Где он?» Медсестра поджимает губы и опускает взгляд. На ее лице Северус без труда читает растерянность. – Его нет в больнице. Он сдал дела и ушел. Позавчера, кажется. Главврач сказал, что он поедет работать в другую больницу, куда-то за границу, вроде бы в Испанию. На лице Северуса на миг появляется ужас. Он долго смотрит на простыню, взгляд мечется с одной складки на другую. Потом он вновь тянется к планшету и толкает друг к дружке буквы, складывая слово. «Надолго?» Медсестра мнется и молчит. Ей явно не по себе. Но она не может долго выдерживать пристальный взгляд Северуса и тихо выдыхает в ответ: – Навсегда. Он рассчитался… Северус без сил откидывается на подушку и закрывает глаза. Ну, вот и все. Образ, который он рисовал для себя, так и останется образом. Руки, которые вытащили его с того света, губы, горячее и слаще которых уже не могло быть ничего на этом ли, на том ли свете – все, что будет ему сниться. Ни лица, ни голоса, ни очертаний фигуры, ничего. Только имя. Майкл. Майкл Нилан. И все… Медсестра попыталась взять его за руку, но он выдернул из ее руки свои пальцы и жестом попросил ее уйти. Долгожданная новая жизнь перестала иметь смысл. И дело даже не в том, что при желании можно было бы надавить на главврача, поехать в эту чертову Испанию, найти Его, заглянуть в глаза. Дело было в том, что он, Северус, был Ему абсолютно не нужен. Да что там уже говорить – если бы это была не просто игра, Он бы не уехал. Не уехал бы. Не бросил бы его здесь. Не уехал бы. Не уехал. Северусу вдруг вспомнилась самая первая встреча – как Он кинулся к нему, вытирая слезы боли и отчаяния, как распростер над ним руки-крылья, как сжал в своих его пальцы. Тупое безысходное бешенство заклокотало в груди. «За что? За что ты так со мной? Для тебя это была всего лишь игра? Пациент пришел в себя? Прекрасно, так и запишем. Пришел в себя – пусть живет. Мне больше нет до него дела. Так, Майкл, твою мать, Нилан?! Все? Наигрался в ангела-спасителя? Возродил из пепла, как чертова феникса? И все, хватит? Пора играть с другими куклами? Так, Майкл? Так?!» Не выдержав неподвижности и яростного вихря в груди, он распахнул глаза и резким движением руки смел с тумбочки вазу с цветами. Стоявшая рядом с ней склянка с каким-то зельем лопнула, придавленная рухнувшей сначала на тумбочку, а потом и на пол вазой, раскололась и больно резанула по запястью. Северус взвыл, отдернул руку, орошая белую простыню алыми каплями крови, и что было мочи взревел в голос. Сухое хрипение с прорывавшимися нотами некогда низкого баритона, как осколок той же склянки, резануло тишину палаты. Ложь, ложь, все ложь. Все чертова игра. Он заигрался, он поверил, он расслабился и дал себя обмануть. Он остался без кожи, и разрешил резать по живому, по открытому сердцу, хорошо зная, что в последний раз, что впереди его ничего не ждет, кроме тишины и тьмы с пустотой. Он дал себя обмануть, как мальчишку, он раскинул руки для объятий, подставляя сердце, делая его хорошей мишенью для выстрела в упор. И его предсказуемо распяли на кресте его же собственной доверчивой слепоты, предварительно вспоров грудь тупым ножом. Вне себя от боли и скрутившейся в груди змеей ненависти он закричал, еще и еще, срывая горло, добиваясь того, чтобы пропали, утонули в хрипах звуки появившегося голоса. Чтобы зашлось криком сердце, чтобы взорвались легкие, вздулись от напряжения вены, свело судорогой пальцы. А потом упал навзничь на кровать и замер. Замер, вцепившись пальцами в простыню, закусив губы и зажмурившись. Не обращая внимания на засуетившихся вокруг людей, пытавшихся разжать его сведенные судорогой пальцы, обработать рану, остановить кровь. Не подпуская к себе никого, пока не иссякли силы, пока в предплечье не ткнулось что-то острое, и по венам потекло спокойствие и равнодушие. А потом провалился в глубокий сон. Несколько последующих дней проплыли медленно и очень бессмысленно, протягивая свои часы, как улитка склизкий тягучий след. Северус ни с кем не разговаривал, ничего не спрашивал. Когда к нему вновь подошла Практикантка, он ткнул пальцем в выложенные на табличке магнитными буквами два имени: Волдеморт и Поттер. Так он узнал о том, что первый повержен, второй жив и считается сейчас национальным героем. На этом желание как-либо связывать себя с окружающим миром пропало. Он лежал на своей кровати неподвижно, глядя в распахнутое в сад окно, засыпая, когда ему этого хотелось, и не обращая внимания на медсестер и врачей, сновавших по палате. Ни с кем не разговаривал, ни на кого не смотрел. В один из таких дней в палату вошла Бывалая, которой не было со времени его выздоровления. Как упоминала в своем щебетании Практикантка, у нее родился внук, и она брала несколько дней отпуска. Полноватая женщина лет шестидесяти с пучком седых волос на затылке вошла, не здороваясь, в отличие от колдомедиков и Практикантки, и обогнула кровать, двигая склянки на тумбочке. Бросив взгляд на Северуса и заметив, что он лежит с открытыми глазами, она пробурчала вслух, будто обращаясь сама к себе: – Ну вот, хотя бы побережешь мою спину, будешь сам садиться на своем ложе. Тощий, а тяжелый. Я тебя едва поднимала. Северус бросил на нее косой взгляд, не поворачивая головы. То, что это Бывалая, он тоже понял сразу – примерно так он ее себе и представлял. Больше она не произнесла ни слова. Прибрала на тумбочке, что-то записала в листок на планшете, глядя на приборчики, тянувшиеся проводками от запястья Северуса, и поменяла склянки на столике у окна. Северус смотрел в окно и молчал, благодаря небо за то, что хотя бы избавился от подгузников. Вставать самому ему еще не разрешали, но эта проблема практически отпала со времени его пробуждения. На медсестру он больше не обращал внимания, и потому вздрогнул, когда она вдруг подошла к самому краю кровати и сунула ему в руку небольшой комочек бумаги. Вскинув недовольный взгляд на женщину, Северус одними глазами задал немой вопрос. – Пока ты спал, он сидел тут возле твоей кровати и много писал таких записок. Но все порвал. А эта случайно упала под кровать, и он ее не заметил. Отдать тебе, как я понимаю, он так и не решился. Но мне кажется, для него это было важно. Взгляд Северуса стал напряженным. – Прочти на досуге, – Бывалая указала кивком на комочек в его руках и вышла из палаты. Северус поспешно развернул бумажку и всмотрелся в незнакомый размашистый почерк. «Если ты читаешь это, значит, у нас обоих все получилось, и я тебе больше не нужен. Ты считаешь, что нет преград, которые бы встали между нами. Но, поверь, они есть. И они во мне, точнее в том, кто я, а не в тебе. Ты не сможешь принять меня, я знаю. Но я счастлив уже тем, что помог тебе выкарабкаться. Прошу тебя, ради нас обоих, живи. Я буду думать о тебе каждую секунду своего существования». Руки, державшие огрызок листочка, сжались в кулаки с такой силой, что задрожали плечи, потом все тело, и Северус затрясся весь, пытаясь зажмуриться, сцепить зубы, но все время срываясь на сдавленный короткий стон. Скомкав листочек в руке, он влепил кулаком в матрац, потом еще и еще, обеими руками, и бил по нему до тех пор, пока не иссякли силы. А потом согнулся, обхватив руками колени, уткнулся в них лицом и завыл, протяжно, на одной ноте, не находя выхода своему отчаянию. Он все же посчитал себя лишним, Он не понял, что Северус принял бы Его любым, будь Он хоть новым воплощением Тома Реддла, хоть одноногим одноруким кривым уродищем. Он ничего не понял, Он счел свой долг выполненным и исчез, оставляя за собой право думать о нем, Северусе, ежесекундно каждый день своей далекой от него жизни. Не выдержав напряжения в груди, Северус вскинул голову и захрипел во всю мощь сорванного горла, смаргивая выступившие в уголках глаз злые слезы. Он решил за них обоих, Он счел Северуса недостаточно одиноким и недостаточно несчастным, чтобы предложить ему себя. Посчитал себя недостаточно для него хорошим? К черту! Северус откинул простыню и свесил ноги с кровати. Появившаяся на пороге Бывалая хмуро осмотрела представшую ей картину и сложила руки на груди. – Ты не сможешь ходить сам. Очень слабый. И левая нога пока частично парализована от действия яда, – недовольно буркнула она. Северус сжал зубы и попытался встать. Едва ступни коснулись пола, и он перенес на них вес тела, ноги не выдержали, и он с размаху упал на колени прямо возле кровати. – Я же сказала – не сможешь, – констатировала Бывалая, со вздохом закрыла дверь и вышла. Матерясь про себя, Северус попытался подняться, уцепившись за край кровати. Бешенство, клокотавшее в груди, действовало подобно дозе адреналина – он не ощущал ни боли, ни слабости. Только неповиновение собственного тела. Через пару минут дверь открылась вновь, и он поднял на вошедшего полный ненависти взгляд, ожидая увидеть кого-то из колдомедиков. Но на пороге вновь появилась Бывалая. Теперь уже с костылями в руках. – Без них не походишь пока что. Не упрямься, – буркнула она, грубовато подхватывая Северуса под мышки и подпихивая вместо своих рук костыли. – Вот так. И нечего так на меня смотреть. Северус сжал зубы и опустил взгляд на пол, казавшийся необыкновенно далеким с высоты его роста. Как он понял, благодарности от него никто не ждал – Бывалая занялась тем, что перестилала ему постель. – На этом этаже кабинет за дубовой дверью, – не оборачиваясь, проговорила она. Северус посмотрел на нее через плечо, но ничего не спросил. – Ты же с главврачом поговорить вознамерился. Так я объясняю тебе, где его искать, – чуть насмешливо произнесла женщина, складывая в аккуратную стопку белье. Недовольный, хотя и необычайно удивленный ее словами, Северус попытался сделать несколько шагов. Идти было трудно, левая нога действительно не слушалась, руки оказались еще очень слабыми, и каждый шаг вызывал напряжение во всем теле. Дверь снова распахнулась, и в палату влетела Практикантка, сразу же испуганно охнув и прижав пальцы к губам. – Мистер Снейп, что же вы делаете? Вам еще запрещено вставать! Кто вам костыли дал? – Я дала, – отозвалась Бывалая из-за завесы простыни, которую она тщательно сворачивала в несколько раз. – Софи, зачем? Ему ведь нельзя… – А ты попробуй его останови! – хмыкнула Бывалая. – Он хочет поговорить с главврачом. И, если я правильно читаю в его взгляде, поползет к нему сейчас хоть на четвереньках. Практикантка укоризненно покачала головой. – Ну нельзя же! Еще очень рано! Ты ему не помогаешь даже… Бывалая насмешливо фыркнула. – Помоги, если хочешь дать ему повод поупражняться в ругательствах в твой адрес или без руки остаться. Откусит ведь! И, глядя на потрясенное выражение на лице девушки, объяснила: – Не унижай человека. Он достаточно сильный и достаточно злой, чтобы справиться самостоятельно. Северус не выдержал и бросил на нее короткий насмешливо-злобный взгляд через плечо. Та ответила ему, вскинув брови, и подхватила стопку грязного белья. – Идем, – резко сказала она, придерживая перед Северусом дверь. – Давно пора.