R A V E N

Дверь номера открылась с характерным щелчком электронного замка, пропуская внутрь дорожку желтого электрического света из коридора. Уставший парень вошел внутрь и бросил на тумбочку ключи с карточкой, вытащил пистолет и, проходя глубже в комнату, положил его на стол, бросил сумку рядом, прямо на пол. Свет включался парой хлопков, у уже давно не модной системы все время были сбои, но сейчас это было только на руку. Меньше всего ему хотелось видеть свое отражение. Руки так и тянулись к лицу, проверить целостность, напомнить ощущения. Сказать себе, что все в порядке, что так и должно быть. Вполне оправданная радость парня смешивалась с иррациональной горечью, и, сползая по стенке, он очень сильно пытался взять свои чувства под контроль. Ямамото Такеши всегда умел делать это превосходно. День, обещавший стать унылым напоминанием, маячивший глухой болью в груди, обернулся феерией и катастрофой, и право слово, Такеши и под дулом пистолета не признался бы, как именно он все это воспринял. В голове то и дело мелькали образы, Тсуна, совсем еще мальчишка, с большими глазами, тепло улыбается. Злится, негодует, но все равно старается поддержать друзей. Сердце заходится щемящей нежностью. Гокудера, который плачет навзрыд, словно девчонка, не в силах справиться с горем, принять его, утопающий и отталкивающий любую помощь. Да и кто ему, действительно, тогда мог помочь, они все были в таком состоянии: горе, потери, отчаянье. Сердце сковывала жалость. И Ямамото тогда решил делать то же, что делал всегда, брать свои чувства под контроль, натягивать на лицо глупую улыбку и идти дальше, невзирая на то, что оставалось под ногами или за спиной. И тащить то единственное, что давало хоть какую-то опору, пускай и не осознано, пускай и как-то нелепо. Поддерживая друга. А теперь… теперь перед глазами Савада, стоящий в пол оборота с рисунком во всю спину, кучей шрамов, гордой осанкой и легкой улыбкой. С глазами, смотрящими куда-то не в себе. Как будто бы он был в этот день не с ними или не совсем с ними. И от этого становилось только больнее. И вот щемящая нежность сменяется злостью. Гокудера кидается к Саваде в объятья, словно и не было ничего, и в его глазах, больших и зеленых, Ямамото читал только искреннее счастье, настоящий свет. Он и сам его чувствовал, это счастье, проблема была в том, что он чувствовал не только его. Любой бы на его месте попытался утопить эти чувства, все разом, хоть немного в алкоголе, но он, профессиональный спортсмен, не пил с шестнадцати лет. Такая чушь, как алкоголь, не то, из-за чего стоит рисковать спортивной стипендией, и уж тем более не то, что действительно способно помочь. Единственное, что он всегда делал, когда ему было плохо, это играл в бейсбол. Тсунаеши, как же он был привязан к нему, как сильно радовался каждой его улыбке, как пытался, тогда еще не очень успешно, улавливать настроение, подхватывать тогда, когда друг был готов упасть. И вставать на защиту, непременно, всегда вставать на защиту. Как просто было быть детьми и мыслить категориями. И как приятно. Вот он - друг, и я буду на его стороне. А это враг, и с ним надо бороться. Они были не такими уж и маленькими, когда мир все еще был таким, черно-белым. Ямамото был безгранично благодарен Саваде Тсунаеши, ведь он пришел на помощь тогда, когда ему казалось, что жизнь уже кончена. Сейчас смотреть на свои поступки со стороны было даже смешно. И определенно было стыдно. Но Тсуна был единственным человеком, чужим, но единственным из сотни людей, что окружали его каждый день, который заметил, что со школьной звездой спорта что-то не так. Что ему плохо. И пытался поддержать. А потом и вовсе уберег, спас от самого глупого, что могло с ним случиться. Не позволил навредить самому себе. Ямамото, уже позже, много месяцев спустя, пытался заставить себя обвинить Тсуну в лицемерии, в том, что он привязал его к себе, а потом толкал на безрассудство. Из-за него делались вещи, страшные, опасные, из-за него Ямамото навсегда оказался втянут в мир мафии. Но как бы он не старался, обвинять в этом Саваду не получалось. Выбор всегда делал он сам. Только сам. Сам решил идти за карамельными бездонными глазами, сам заглядывал мальчишке в рот и мечтал обнять и спрятать от всех бед. Сам поддавался тщеславию, гнался за силой, лез в передряги, гордился победами. Сам пошел в ученики к Скуало, и сам стал таким сильным, что иногда становилось страшно. Ему. И именно он, Ямамото Такеши, много лет назад ответил на зов пламени, небесного, чистого и яркого, связал себя этими узами. Тсунаеши наверное и не знал, что каждый его хранитель в свое время осознано позволил его воли закрепиться внутри себя, навсегда связав их души нитями, резонируя. Это, несомненно, великое чувство. И оно же безграничная ответственность за свое небо и своих товарищей. В ту минуту, когда Ямамото принял эту связь, осознанно потянулся ей в ответ, все происходящее навсегда перестало быть веселой игрой. Смерть Тсунаеши была самым страшным, что можно было себе вообразить. Нить все еще держалась, словно с того света, но она натягивалась, истончалась до минимума, до дрожащей паутинки, и сам Такеши то с остервенением пытался оборвать ее окончательно и навсегда забыть, то всеми силами держался за нее, пытаясь выкарабкаться. Пока связь не стала почти неощутимой. Настолько, что он и сам ее почти забыл. Со временем, он смирился. Жизнь не стояла на месте, и Ямамото учился, занимался спортом, делал успехи. Он практиковался с пламенем, продолжал следовать пути меча и сам не отдавал себе отчет, для чего все это. Нужно ли это ему? Реборн утверждал, что нужно. Что только так он сможет продолжать жить, что только так однажды тоска утихнет, позволит вздохнуть полной грудью. И Ямамото верил, потому что уж кому, как не Реборну знать, как пережить смерть своего Неба, он ведь прошел через это даже не один раз. Подумать страшно! Поняв, что уснуть сегодня он точно не сможет, Такеши пошел в душ. Холодная вода почти не чувствовалась, стекая струями по накаченному торсу сильного, тренированного тела. Голова немного кружилась. Выйдя из душа, Ямамото оделся в спортивный костюм, закинул на плече спортивную сумку и взял пистолет. Без него он уже много месяцев никуда не ходит. Бита, самая привычная и родная, тоже оказалась на плече, ключи были схвачены с тумбочки. Дверь номера открылась с характерным щелчком электронного замка, из коридора в комнату просочилась полоска желтого электрического света. Ночевать дома, у отца, Такеши был не в силах, ведь тот все понимает, он будет смотреть своими черными глазами, натянув на лицо привычную улыбку, и Ямамото будет делать тоже самое, отчетливо понимая, какой это фарс. А объяснить он все равно ничего не сможет. Лучше безликий номер отеля, так будет действительно лучше. Школьный бейсбольный корт встретил пустотой, светом фонарей с соседней улицы и оглушающей тишиной. Такеши поднял голову и уставился на звездное небо, которое совсем скоро начнет светлеть, разгораясь пожарищем рассвета. В Японии очень красивые рассветы. Автомат для подачи мячей настроить не составило труда, он был совсем слабый, не такой, как на его тренировочной площадке в университете, однако для школьников он подходил в самый раз. Во время его, Ямамото, учебы в средней Намимори не было и такого. Движения, доведенные до абсолютного автоматизма, создавали в голове гулкую пустоту, вакуум, что затягивал все мысли и тревоги, заставляя почувствовать себя никем и ничем. Воздух ночью был холодным, и если бы не резкие движения, взмахи битой, то Такеши давно бы уже промерз до костей. Волна пламени прошлась по каждой клеточки тела, глуша ярость и все, с чем дождь не мог справиться самостоятельно. Особо сильный замах окрасил биту пронзительным голубым цветом, и мяч, летящий точно к ней, оказался разрезан точно пополам. В опустившейся руке за место биты была длинная катана, держать ее было чуть ли не привычней. — Ух, ничего себе! — послышалось восторженное со стороны. Такеши вздрогнул и обернулся, про себя ругаясь, как он мог не заметить того, что кто-то подкрался к нему сзади. Желание потянуться за пистолетом отпало, стоило только разглядеть в темноте не очень высокую жилистую фигуру своего… Тсуны. Савада стоял возле сетки ограждения, и улыбался немного странно. Голос и правда был полон восхищения, но глаза эта эмоция не тронула. Ямамото выдохнул, пускай и не облегченно, и тоже растянул губы в улыбке. — Йо, Тсуна! — проскандировал он. — Что ты здесь делаешь в такую рань? Савада хмыкнул, что делал очень часто, и плавно, с грацией кошки, подошел к бейсболисту почти вплотную. В пустоту летели мячи из автомата с характерным гулом выстрела. — Дай-ка мне это, — он потянул катану из ослабевших рук Ямамото, и та стала в руках Савады обычной битой. — Тяжелая какая! Встав на линию, Тсунаеши с легкостью попал по следующему мячу, отбивая его сильным, плавным движением. Такеши только и отмечал, как напрягаются мускулы обманчиво тонкой руки, как точен был выпад. Последовал следующий замах. — Ты же ненавидишь бейсбол, Тсуна, — удивленно высказал предположение Ямамото. Следующий мяч был отбит со звонким, красивым смехом. И это веселье было вполне искренним, настоящим. — Знаешь, друзья часто таскали меня на корт. Чисто американская игра и все такое. Ривер говорила, что ничего я в настоящем веселье не понимаю. И, пожалуй, я с ней согласен! Бита перекочевала обратно в руки Такеши, и следующий мяч отбивал уже он, Тсунаеши пошел перезаряжать автомат. Странная игра продолжилась. Очередь, взмахи битой, разговоры ни о чем, странные улыбки. Тсуна выхватывал биту прямо из рук, и Ямамото послушно отдавал самое верное и любимое оружие, только ему он мог позволить такое проделывать. Стало почти светло, фонари медленно гасли, теряя свою насыщенность. — Такеши, — Савада смотрел своими бездонными пугающими глазами, но на этот раз в них было только тепло. Тепло его пламени, тепло его души, — я очень, просто чертовски очень, люблю бейсбол! Бита рухнула на землю, Ямамото резким движением притянул к себе Тсуну и впился в его губы со всем отчаяньем, что роилось у него в душе, со всей злостью на друга, со всей ненавистью, что копилась последние годы. Со всей той тьмой, которая пожирала его изнутри. Тсунаеши не сопротивлялся, напротив, отвечал на поцелуй, послушно терпя прокушенную губу, напор и ярость, принимая ее и растворяя в себе, отвечая нежно, словно пытаясь подарить немного спокойствия и умиротворения. Его рука легла Такеши на затылок и с нежностью перебирала короткие прядки. Наконец, когда Ямамото остановился, отстранился с совершенно ошалелыми глазами, Тсуна встретил его мягкой и теплой улыбкой, как в детстве. — Лучше? — спросил он немного перепуганного своим поступком парня. Бейсболист не знал, что ответить, но наконец выдохнул, впервые за пять лет — с облегчением. Словно с души свалился огромный тяжеленный груз. А друг принял, понял и даже простил всю его неуверенность и все его сомнения. — Просто перешагни через это, Такеши, — голос Тсуны был мягким, но уверенным. — Я знаю, ты это можешь. Ямамото растерянно улыбнулся. И четко почувствовал, как нить, что соединяла его все это время с Тсуной, обросла новыми жилами, превратившись в настоящую плотную вязь. Прочно связывая, крепко держа. Принося спокойствие и облегчение. И уверенность в том, что больше она уже никогда не исчезнет. Он принял ее вновь, не смотря на все обиды, снова сделал этот выбор в пользу своего неба, любимого и дорогого неба. Почувствовав отклик, Савада счастливо улыбнулся и неожиданно обнял старого друга. — Ну что, феерии не произошло? — лукаво спросил он. Ямамото задумался на секунду и хохотнул. — Нет. — Ну, вот и славно, хорошо, что мы это выяснили. Оба начали собираться на выход, им еще поспать предстояло хоть пару часов. — Да, ты прав. — Такеши, — Тсуна, посмеиваясь, толкнул друга плечом, — а вы с Хаято спите или ты просто очень этого хочешь? Ямамото поперхнулся, шея, щеки и даже уши залило непривычным румянцем, темные глаза возмущенно впились в Саваду. — Да ладно тебе стесняться, взрослые же люди. Что характерно, выспаться Тсуне все же не удалось. Нана вела себя довольно тихо, но к кому это точно не относилось, так это к Реборну. Засидевшегося на крыше и пережившего потрясение гостя было решено оставить у себя на ночь. Решение принимала Нана, а с ней спорить Савада не стал, что уж, с мамой пойди попробуй поспорь. Савада Нана вообще была страшной женщиной, непробиваемой. Ты ей говоришь, она слушает с милой невинной улыбкой, внимает, кивает тебе головой и делает так, как захочет. И переубедить ее почти невозможно, а силой действовать ни у кого рука не поднимется. Тсуна про себя как-то думал, что решение-то верное. Если бы отец хоть раз поднял на маму руку, он бы без этой самой руки остался. И еще до того, как Еши улетел в туман острова в окрестностях Таиланда. Ночной разговор, сначала с Ребоном, потом с Такеши — самым сложным из его хранителей по характеру, кто бы что не считал, вытянул все силы. И хотя Тсуна делал вид, что для него все это не сложно, что все проходит весело и играючи, каждая новая стычка отрывает у него по куску, ведь это тяжело эмоционально. Ему нужен отдых. Выходной так сказать, только вот он уже наотдыхался и приехал решать проблемы. От проблем хотелось сбежать. Сам себя Савада ругал за эту черту характера, казалось, с детства она и не исчезла, вечное решение бегать от проблем. Когда тебе пятнадцать —в этом ничего удивительного, особенно, когда твои проблемы куда сложнее и опаснее, чем у твоих сверстников. Только вот для самого Тсуны не было разницы между решением проблем с признанием в любви, выбором, что почитать, или как отправиться в смертный бой. Бегал он от всего и с одинаковым рвением. Что-то вроде "не можешь решить, какой фильм смотреть — так ведь можно и вовсе не смотреть никакой". Именно поэтому им, мелким, так легко было манипулировать, и все, кому не лень, принимали решения за него. Именно поэтому от проблем с окружением, в пятнадцать, он сбежал к черту на рога, по той же, в сущности, причине смылся от друзей. Потому что не знал, как сам устроится, как устроится дальнейшая его жизнь, а с компанией уже нельзя будет просто свалиться всем, как снег на голову, пользуясь всеобщим охрениванием. Придется продумывать каждое действие и решать заранее, нести ответственность. И вот сейчас, больше всего на свете он мечтал снова смыться. Взрослая жизнь, со взрослыми людьми, от такой линии поведения быстро отучала. Но желание сбегать никуда не делось. Джиро как-то говорила, что Еши слишком много на себя берет, даже несмотря на особенности трусливого характера. Что для подростка это нормально, быть неуравновешенным, апатичным к ситуациям, в противовес — бурно на все реагировать. Каждому свое. Что Еши, который говорил всем " Ариана всего лишь ребенок", нужно иногда вспоминать, что он и сам совсем еще не взрослый и что даже самая взрослая жизнь не обязывает к эмоциональному взрослению до конца. Что даже самая сильная личность может позволить себе ребячество и детские желания. Савада мог играть. Уверенность в себе на сто процентов, знание себе цены или безразличие. Но его нутро, обычный неуверенный подросток, запрятанный взрослым Тсуной за семь печатей, иногда проглядывало, самую малость давало о себе знать. Вставая с кровати, Тсуна думал о том, насколько нормальным, в двадцать-то лет, будет залезть под нее с одеялом и сказать, что он в домике. Сам себе ухмыльнулся, мысль казалась с каждой секундой все заманчивей. Ведь нужно дождаться приезда посыльных из Италии, Савада был уверен, что Реборн уже позвонил и десять раз поторопил там всех. Нужно поговорить с Гокудерой по душам и каким-то чудом заручиться поддержкой Хибари и Мукуро. Миссия невыполнима, и прочие радости жизни. Начинать было решено с Кеи, все же он самая… легкая мишень, человек, который все воспринимает через призму силы, докажи, что ты стал сильнее, и, в общем-то, оправдаешься. Позавтракав и намекнув Реборну предупредить ребят, что дома его сегодня днем не будет, а то зная их, Хаято-то точно собирался придти, Тсуна отправился искать Хибари. Это оказалось, сложнее, чем он думал. Первой мыслью было отправиться в школу средней Намимори, любимое пристанище облака. Здание при свете дня создавало совсем иное впечатление, нежели еще пару часов назад, во время разговора с Такеши. Ностальгия опутывала Тсуну, подбрасывала моменты здешнего прошлого, и бегающие мимо дети напоминали ему их компанию в школьные годы. Подростки, правда, сильно изменились. Ребята второго класса уже не носятся по двору, играясь, а сидят с планшетами, юбки словно стали короче у девушек, парни в большинстве своем такие... модные что-ли, с высветленными прядями в волосах и стильными стрижками. Когда Тсуна учился, все это было строжайше запрещено комитетом дисциплины. Может, запрещено было и сейчас, только волновало это мало кого. Кеи в школе не было, почувствовать его присутствие для Савады труда бы не составило. Не обновленная, не подтвержденная связь давала не так много возможностей, как прежде. Да и прежде она была не особо сильна между облаком и небом. Например, сейчас Тсуна мог с точностью сказать, что Такеши в отеле отсыпается, Гокудера там же, но явно бодрствует. Будь Хаято в другой стране, он бы и это почувствовал, не без труда, но все же. Кея же был белым листом, максимум, который пока мог выдать Тсуна, это понять, есть ли конкретно в этом месте человек, в школе нужного ему человека не было. Интуиция нисколько не помогала. Вот случись с Хибари что-то плохое, и она бы взвыла, даже находись тот на другом конце света, а так, не навигатор же она, по крайней мере не с тем, кто не принимает связь. Тсуна прошелся по улицам и доехал на автобусе до старого храма, который тоже в прошлом очень нравился Хибари. Храм подновили, на алтаре лежали свежие подношения, значит, Кея ходит сюда периодически, почему-то Тсуна был твердо в этом уверен, но на данный момент здесь его тоже не было. Сама любовь Кеи к подобному месту вызывала у Тсуны странные чувства. Религиозен ли Хибари? Очень сомнительно. Савада пришел к выводу, что, наверное, облако ходит к храму из-за тишины и уединенности. А еще потому, что Кея патологически любил все японское. Японское саке, японские единоборства, японские юката и философию воинов. Стиль, храмы, помещения и прочее. Становилось ясно от части, что, наверное, именно так его и воспитывали, в какой-то чисто японской семье с кучей традиций и жесткими требованиями. Тсуна с удивлением понял, что совершенно ничего не знает о семье своего хранителя. Только то, что тот один жил в Намимори все время. С дальнейшим местом поиска Тсуна застрял. Позвонить Реборну и спросить банально мешала гордость, он представлял, как будет хмыкать его бывший репетитор, а больше узнавать было и не у кого. Ждать, пока Хибари сам объявится, у Тсунаеши банально не было времени. Когда ситуация стала совсем патовой, прямо на улице он увидел поразительно знакомого парня. Стрижка очень поменялась, хотя в десятилетнем будущем, как все это время называли, она была у мужчины точно такой же, как в детстве. Вырос, хотя куда уже ему, казалось бы, вырастать, но вообще Тсуна почему-то сразу узнал Тетсую Кусокабе. Мужественный такой, с ямочкой на подбородке и бакенбардами, он выделялся из толпы. — Кусокабе-сан, — окликнул мужчину Тсуна, — постойте. Главный помощник Хибари повернулся с грозным лицом и замер, как громом пораженный, смотря на того, кто его звал. На самом деле, за несколько лет можно запросто измениться до неузнаваемости, особенно, если ты подросток. Человек растет, черты лица меняются, ломается голос. Мало ли шатенов с карими глазами в Японии? Даже того, кого ты хорошо знал, можно не узнать и пропустить, что уж говорить о человеке, с котором ты совсем не много пересекался в жизни. Другое дело, какими были эти самые пересечения. Кусокабе узнал Тсуну сразу, сиюсекундно, внешне он очень изменился, вырос, раздался в плечах, поменялась аура, ощущения от человека, поменялся стиль в одежде и голос, но при всем при этом, все равно это был стопроцентно Савада Тсунаеши, с его теплой улыбкой и внутренним светом. С его силой и решимостью. Еще полчаса Савада объяснял Тетсуе, почему вообще жив, не вдаваясь в подробности, и пытался вызнать, знает ли тот, где Кея может быть. При этом он с удивлением наткнулся на гору вопросов вроде "а зачем он вам вообще" и попутно узнал у друга своего облака, что Хибари очень тяжело переживал его смерть, он, конечно же, не стал картинно плакать, кричать или показательно уходить в депрессию, но Кусокабе ясно дал понять, что далось все это Кее очень нелегко. Более того, Тсуна наткнулся на яростное стремление оградить Хибари от переживаний, связанных с ним, с самим Савадой, на обвинения даже, что заставил его так переживать. Тетсуя не прыгал от счастья, узнав, что Тсуна жив, он не его хранитель. Он злился из-за переживаний друга и начальника, соратника. Оказывается, утром Хибари не ответил Кусокабе на звонок. Нехотя и с большими оговорками, под давлением парень сдался и открыл Тсуне адрес проживания Хибари. До того момента, каким-то чудом, Тсуне даже не приходило в голову, что у такого человека, как Хибари Кея вообще есть свой дом. В принципе - дом. Не фейспалмить не вышло. Мысленно обозвав себя идиотом множеств раз, Савада поехал по указанному адресу и почти не удивился, оказавшись в самом старом квартале его родного города. Дом Кеи был старым, не факт, что он всегда принадлежал его семье, ведь Хибари жил один, но все же это был чисто японский дом, с садом внутри и додзе неподалеку. С высоким забором и воротами. Позвонив в дверь, Тсунаеши понял, что даже задерживает дыхание, а кулаки непроизвольно сжимаются. Услышав шаги, Савада силой заставил себя дышать ровнее, а пульс замедлиться. Кея хищник, и как всякий хищник, он реагирует на страх и волнение своих жертв. Дверь открылась и на пороге Тсуна увидел взрослого высокого мужчину. Черные, как смоль, волосы были аккуратно подстрижены, брови хмуро сведены к переносице, тонкие губы плотно сжаты. Кея был красивым мужчиной, даже не парнем, ведь ему уже около двадцати двух лет, неулыбчивым, о чем говорили мышцы лица. Хибари не стал задавать вопросов вроде "а что ты здесь делаешь", он молча пропустил Тсуну внутрь и закрыл за ним дверь. Прошел в дом, пропустил Саваду вперед и даже, о господи, налил ему зеленого чая, вынуждая тем самым сесть на колени за традиционный японский столик. Кея молчал, он смотрел на Тсунаеши, когда тот уставился на свою чашку и наоборот, стоило Хибари перевести взгляд куда-то вне, Тсуна просверливал того взглядом. Дело было не в трусости или неуверенности. Просто, неожиданно Савада осознал, что именно этого своего хранителя он не знает совершенно. Только имя, атрибут, любовь к школе, дракам и желтым канарейкам. Тоже самое, пожалуй, от части чувствовал и Хибари, который видел парня перед собой, как будто бы впервые, вчерашний день рождения он не принимал в расчет и жадно глотал черты лица, мимику и движения. Кея не мог не отметить манеру ходить и садиться, экономные движения. Не было ничего лишнего. С грацией кошки, не теряя правильности осанки ни на миг, Тсуна опускался на колени. Выправка, одним словом. Савада с внутренним отчаяньем понял, что Хибари он сильно недооценил. Судя по смазанному детскому впечатлению и вчерашней нервозной выходке, он ожидал увидеть скорее неуравновешенного подростка, нежели взрослого, уверенного в себе мужчину, который так спокойно пил сейчас чай. И молчал. Молчал уже больше получаса. Пользуясь тем, что Хибари внимательно, но бездейственно его разглядывает, Савада прикрыл глаза и начал прислушиваться к себе. Интуиция молчала, связь потренькивала укором. И в очередной раз за неполные пол дня, Тсуна поражался. От хранителя тихо и тонко фонило не яростью зверя, готового кидаться на всех без разбору, а обидой брошенного человека, беспокойством, сомнением и, совсем едва уловимо, радостью. Может быть, Кея и сам не отдавал себе в этом отчет, вполне возможно, он себе в этом никогда бы не признался. Но Тсуна чувствовал. И чувство отчетливо грело сердце, разливалось по нутру удовольствием. Ему рады, его не ненавидят. — Кея, — уверенно, твердо позвал Тсунаеши, — долго ты еще собираешься дуться? В ответ окатило такой волной возмущения, что Савада невольно улыбнулся. И хотя внешне Хибари оставался невозмутимым, чуйку на эмоции Тсуны было не обмануть. — Да как тебе только наглости хватает? — в никуда высказал Хибари и встал. — Пошли, зверек. На "зверька" Тсуна ничего не ответил, лишь послушно встал. Привел Кея его, как он и ожидал, в додзе, вытащил жестом фокусника из рукавов тонфа и, не давая Тсунаеши толком осмотреться, бросился вперед, почти без пламени. Для Савады это было… сложно. Что ни говори, а без возможностей пламени посмертной воли Тсуна сдавал перед Хибари. Да, он был быстр и гибок, но удары у более рослого и тяжелого Кеи были внушительнее, там, где Савада оставит синяк, облако сломает нахрен кости. Не говоря уже о том, что не намного Хибари в скорости отставал, на самом деле. И пускай Савада очень многому научился, был невероятно талантливым и имел превосходные наследственные данные, все это проигрывало систематическому обучению с пеленок, отточенным до космического автоматизма движениям и грубой, звериной силе. Тсунаеши понимал, что вот этот вот контактный бой, почти без пламени, это проверка. Чего Савада стоит на самом деле и от того, как он ее пройдет, будет зависеть то, поможет ли ему Кея, простит ли, или навсегда выкинет из своей жизни, забыв о существовании недостойных его облачного величия Небес. Выкладываться пришлось полностью, досуха. Взвить на максимум интуицию, все свои чувства, чтобы уклоняться от ударов, напрягать каждую мышцу в теле, чтобы обходить ловушки, и, конечно же, двигаться с нечеловеческой скоростью, а иначе против Хибари, идеальной, прекрасной машины для убийств, он не продержится и минуты. Благодаря опыту, учителям, скорости и интуиции, Тсуна смог танцевать с Кеей на ровне, на территории додзе почти три часа. Пот лился с обоих ручьем, а пламя поддерживало тела, не давая позорно свалиться, и они оба, именно оба, показывали все, на что способны. И восхищались друг другом, признавали друг друга, чего не было между ними никогда. На лопатки никто так никого и не положил. Перегородки додзе разъехались, оба парня отвлеклись и уставились с неудовольствием на Тетсую, который не выдержал и пришел проверить свое начальство. Кусокабе смотрел на застывших удивленными глазами, а Кея и Тсунаеши, повернувшись обратно друг к другу и внимательно вглядываясь в глаза оппоненту, синхронно поклонились, молча благодаря за бой. Кусокабе можно было выносить. Уже позже Тсуна понял, что это был, пожалуй, самый тяжелый бой в его жизни, самый сложный, а противник перед ним был куда опасней, чем Бьякуран в будущем или Занзас в прошлом. Что несмотря на то, что все свелось именно к драке, хотя и кощунством было так называть этот танец стихии, дело было далеко не в этом. Не в том, насколько физически сильнее Тсуна. Чисто физически он и вовсе слабее, с пламенем же превосходит в несколько раз. Дело было в его решимости следовать намеченному пути. Решимости не отступать, принять все, что Кея даст, хорошего и плохого, не как в детстве, потому что нет особого выбора, а реально, без посредников, один на один. Хибари свой выбор сделал и предоставил Тсуне такую же возможность. Укрепившаяся связь стала самой лучшей на свете наградой, той, что Савада вырвал зубами и от которой бы ни за что не отказался. А еще он зарекся никогда не недооценивать своих хранителей. В конце концов, хранители подбираются специально для неба. Чем достойнее небо, тем достойнее и его атрибуты. Пожалуй, такой связью Савада Тсунаеши действительно гордился. Тсуна принял у спокойного, довольного хозяина дома душ и без сил завалился в гостевой комнате спать, забив с высокой колокольни на все планы поговорить в этот день и с Мукуро. Еще одного разговора в таком стиле он бы не выдержал, да и спать хотелось слишком сильно. Засыпая, Тсуне думалось, что с такими хранителями за спиной не так уж и страшно принимать решения.