R A V E N

Когда Тсуна вернулся домой, Реборна там уже не было, он благоразумно смылся, не иначе как передавать последние вести в Италию. По поводу бывшего репетитора у Савады не было иллюзий. С одной стороны, он точно знал, что в какой-то мере Реборн сейчас на его стороне. Что, так или иначе, но бывшей Аркобалено как никто другой чувствует, куда дует ветер и даже импонирует новому Тсуне. Он чувствует его силу, признает правоту и неплохо знает старые законы. Он понимает, в отличие от многих, что в их мире мафии не имеет такого уж веса желания Девятого, совета, альянса и прочего сброда. Что кольцо Примо признало своего владельца, Саваду Тсунаеши, и что поколения на его стороне. Они дадут ему столько силы, сколько будет нужно, чтобы это свое решение отстоять. Чтобы помочь своему наследнику. А еще Реборн защищал семью Тсуны после его «смерти». Спас его хранителей. С другой стороны, он был тем, кто не просто помогал, взял на себя главную роль в воспитании наследника. Он вбивал ему в голову идеологию, кормил экспериментальными препаратами, скрывал факты, втягивал его друзей в опаснейшие игры и готовил из них послушных марионеток. Он не мог не знать их участи и точно был в сговоре с Емицу, который и задумал все это. Может быть, у Тсуны просто развилась паранойя. Может быть, ничего определенного в Италии и не планировали на его счет, может быть, каждый сам, со своей стороны просто хотел урвать кусок, а потому воспитание наследника было довольно однобоким — силовым. Сначала реальными делами бы продолжил заниматься Девятый, взял бы наследие под крылышко и помогал, Емицу стал бы таким себе серым кардиналом при сыне. Получив тем самым вдвое больше власти, чем было у него до этого. И понять, скоординировались ли они при этом или действовали каждый на свое усмотрение было сложно. Но одно Тсуна точно знал: Реборн может быть и не все рассказал своему начальству, но основное направление поведал. И точно упомянул, что сливаться с местностью Савада не намерен, будет отстаивать свое главенство над семей. И вот тут начиналось самое интересное. Что именно Реборн рассказал, что сам увидел и какие выводы сделал? Скажет ли он Девятому прямо, что марионетки из Тсуны больше не получится и советов слушать он не станет или же нет? Впрочем, на самом деле все это не слишком волновало Саваду. От приема в Италии зависело только то, будет ли он дальше сотрудничать с Реборном, после того как взойдет на пьедестал Вонголы. И, нет, это не просто самоуверенность мальчишки. Тсуна был прямым и принятым наследником. Он был в своем праве, и требовать Вонголу в личное, так сказать, пользование было его долгом. Долгом перед предками, перед самим Вонгола Примо. Но прежде чем он заявится в Италию, ему нужно будет удостовериться в том, что вся семья его поддерживает. На расшаркивания и налаживания отношений банально не хватало времени. Скоро, Савада это чувствовал, в Намимори прибудут из Вонголы, и он отправится с ними. К тому моменту все должно быть готово. Ямамото и Хибари подтвердили свою преданность. С Ламбо нужно было просто переговорить, Тсуна чувствовал, что тот все еще любит его и очень благодарен за подаренное детство, за семью. Рехей был в этом отношении простым. И дело не в его умственных способностях, а в том, что он считал — все люди идут своей дорогой и могут эти самые дороги выбирать. Он даже не считал, что Тсуна предал их, когда смылся. А его возвращение воспринял философски. Было в таком мышлении что-то особенно привлекательное. Нет человека — грустно, но надо жить дальше. Вернулся — ну и здорово, когда задание? Рехей во всем был таким. Он знал: есть те, кого он защищает, есть приказы, которые надо выполнять, противники на ринге, против которых надо стоять до последнего, и люди, которых нужно любить. Он просто улыбнулся Тсуне на прощание в день его рождения, похлопал по плечу и сказал, что очень рад его возвращению. Поговорить обо всем случившемся все равно стоило, но это могло и подождать. Сложнее всего было с Мукуро. Тсунаеши даже не представлял: что сказать и что сделать, чем обернется разговор, нужно ли что-то обещать или нет. К своему собственному удивлению, Савада просто терялся в присутствии своего тумана. Сердце екало, а низ живота сжимало от волнения при мысли, что нужно с ним поговорить. Было, да, просто было страшно. Но оставался еще и Гокудера. Он не был первоочередной проблемой хотя бы и потому, что проблемой вовсе не являлся. Тсуна чувствовал, его ураган принял блудное небо назад в ту секунду, как поверил, что живой и здоровый Савада ему не привиделся. Что это не шутка Мукуро, жестокая и не оправданная, что крыша у Хаято не поехала. Принял с распростертыми объятиями, со всей своей любовью и самоотверженностью. И именно поэтому Саваде не терпелось с ним поговорить. Он знал, что время поджимает, что к тому моменту, как в Японии окажется кто-то из верхушки Вонголы, все должно быть готово, все его хранители должны быть с ним, на его стороне всецело и точно, без сомнений и оглядок. Потому что иначе он просто не справится. Тратить так скоро утекающее сквозь пальцы время… у Тсунаеши не было такой роскоши, и все же Гокудера был первоочередным. Вонгола представлял, где искать свой Ураган. Он и так знал, что хранители расселились по отелям, но в каком именно отеле Хаято известно не было. Однако ноги буквально сами привели Тсуну к центральной гостинице, ну кто бы сомневался! Так еще и сам Гокудера обнаружился на первом этаже, в пустующей зале. В помещении и правда было пусто, люди то ли пугались грозного урагана, который транслировал вокруг себя ауру «не подходи, убью», то ли кто-то приказал охране отгонять всех от его уединения. Хранитель сидел за роялем, парадным таким, лакированным, и наигрывал мелодию, которую сам Тсунаеши никогда не слышал — резкую, немного злую. Тсуна чувствовал: в душе его друга настоящая буря. Он уже не маленький, он прекрасно контролирует свою силу, даже выражение лица. И все же Савада точно знал, что Хаято на пределе. Подходить и прерывать неожиданно стало даже страшно. Нет, Тсунаеши точно знал, что Гокудера никогда бы не причинил ему вреда, да и не смог бы просто. На какую-то миллисекунду показалось, что его могут далеко и надолго послать. Что даже у самой сильной преданности может быть свой предел. Хаято остановился. Мелодия подошла к своему логическому завершению и на высокой, пронзительной ноте затихла. Тсуна приблизился к другу и сел на табурет рядом с ним. У этой штуки, у рояля, точно было какое-то свое название, но Савада его так и не смог вспомнить. — Привет, — постарался уверенно выдать он. — Джудайме! — тут же чуть было не вскочил Хаято. Задумавшись, он совершенно перестал замечать, что происходит вокруг. Тсуна с легкостью мог скрывать свое присутствие, особенно от хранителей, и никто не мог взять в толк, почему ему удается подкрадываться так незаметно. — Я и забыл почти, как здорово ты играешь, — тепло улыбнулся Савада. Руки сами легли на клавиши и стали их почти бессвязно перебирать. Гокудера неожиданно посмотрел очень серьезно. Правда, смотрел он на отражение Тсуны в начищенной лакированной панели инструмента. — Ну, — губы искривила странная улыбка, — музыкальная школа, частные учителя. Хотя, столько лет прошло... — Я пытался научиться играть, но как-то все не успевалось. Рин хотела как бы отплатить мне занятиями по музыке за мои уроки рисования, но у нас так ничего и не вышло. Я оказался бездарным учеником и совершенно не читаю ноты. Но могу сыграть одну единственную мелодию. По памяти. Тсуна с немного странным выражением лица стал играть, тихо засмеялся. Хаято выглядел все удивленнее. Мелодия была резкой, но очень красивой, она была вроде и медленной, но с силой давила на какие-то точки в глубине души. Она была грустной, рассказывала о боли и потерях, чьих-то абстрактных, и все же была… Эта была первая мелодия, которую сыграла Тсуне Ариана, и единственная, которая никогда не сотрется у него из памяти. Гокудера с замиранием сердца смотрел на тонкие длинные пальцы Тсунаеши, на его сосредоточенное, красивое лицо и тонкую улыбку. — Ну, с бездарностью вы явно погорячились, Джудайме. Это… какая-то рок-группа, нет? Хихиканье Савады стало куда отчетливее, песня действительно была далеко не классикой. — Джудайме, вы сказали про уроки рисования, вы… рисуете? — наконец задал совершенно бессмысленный вопрос Хаято. Весь их разговор был какой-то бессмысленный. — Ага. Я увлекся художкой еще до того, как все это случилось. Только Мукуро и заметил, — объяснять, что именно «случилось» не пришлось, — а потом мне это стало просто необходимо. Мысли занимало, а в голове, знаешь, как будто вакуум. Так просто, и ни о чем не надо думать. Это очень мне помогало в первое время и тогда, когда задания пошли серьезные. Это сейчас кажется, что все так просто, да и не волнует особо ничего. Когда тебе семнадцать, мир видится несколько в другом свете. Тсуна и сам не заметил, как все это сказал. И это было странно, потому что именно это он и вовсе не собирался никому говорить. О том, что в свой переходный период он глушил чувства старым роком, вроде спящего солнца или эйлиса, и рисовал. Ходил на курсы, учил языки, занимал время, забивался общением под завязку, впитывал все, что мог дать ему мир. И это было вовсе не потому, что он чувствовал себя свободным и способным на это, как ему когда-то казалось. Только теперь, смотря на старого друга, стало ясно, что делал он все это как раз потому, что был в клетке собственных решений. Но об этих решениях он все равно не жалел. Гокудера слушал неожиданное откровение, и ему хотелось кому-нибудь врезать, от бессилия хотелось что-нибудь взорвать. Его Джудайме, Савада Тсунаеши, всегда был не таким, как были все они. Он был мягким и добрым ребенком, эгоистичным, да, но все равно очень теплым. И Хаято было страшно представить, что должно было случиться, через что должен был пройти его… друг, чтобы стать таким, как сейчас. Таким уверенным в себе, таким твердым. Человеком, который не показывает свои сомнения. Наверняка он убивал, нельзя быть наемником и не замарать руки, и как он, человек не терпящий насилия, не приемлющий несправедливости, жил и даже прекрасно адаптировался в жизни, далекой от мирной и тихой. Кто был с Тсуной рядом в трудную минуту, кто поддерживал и почему, черт возьми, рядом в эти минуты не было его самого. Как так вышло? Хаято вдруг наклонился вперед и уткнулся головой в панель рояля. Длинные музыкальные пальцы сжались, как в конвульсии, и Тсунаеши даже испугался такой реакции, дотронулся до плеча, но не решился ничего больше сказать. — Вы ведь всегда могли просто мне позвонить, — тихо выдохнул Гокудера. — Просто сказать «со мной все хорошо» или наоборот, что плохо и нужна поддержка. Я бы понял, я бы не стал ничего выяснять. Просто бы знал, что вы целы, что вы живы. Вы всегда могли… мне…. — Мог, — со скрытой грустью, на выдохе, — но тогда, я просто этого не осознавал. Ураган наконец поднял на Тсунаеши глаза, вглядывался долго, пристально в бездонные, полные пламени омуты. — Почему ты сразу принял меня обратно, Хаято? Почему для этого тебе даже ничего не пришлось говорить? — задал самый важный для себя вопрос Тсунаеши. Правда, он не был до конца уверен, что хочет услышать ответ. — Джудайме! Потому что вы мое небо! Вы приняли меня, потерянного в жизни мальчишку, от которого все только и стремились, что избавиться. А я принял вас. Больше шести лет назад, когда только познакомились. Не имеет значения, сколько времени прошло, и что произошло за это время. Я хоть скорее и кошка по характеру, но с вами, как собака, вы же меня знаете, — забавная, ироничная ухмылка, воспоминания о замшелом, старом юморе. Сказанное не показалось Саваде смешным. А еще, кажется, смешным это не казалось и самому Урагану. Тсуна закусил губу. Хотелось возразить. Столько лет прошло, люди меняются, меняются принципы и ценности, меняются привязанности и привычки. Жизнь течет, люди взрослеют, умнеют и начинают понимать, видеть ориентиры. А он говорит… — Но я действительно тебя не знаю, Хаято. А ты не знаешь меня. Впервые за все время знакомства, за шесть лет, Гокудера посмотрел на свое небо, как на самого настоящего идиота. Он не смотрел на Тсуну так даже тогда, когда во втором классе пытался объяснить ему логарифмы, которые и сейчас Савада смог бы решить с трудом. — Я вас прекрасно знаю, Джудайме. Может быть это не касается ваших вкусов в музыке или еде, я не знаю ваш любимый фильм и не смог бы, наверное, угадать любимую марку автомобиля. Но разве это определяет человека? Я вас знаю, и если вам хочется делать вид, что вы меня не знаете, то это ваше право. Но, простите, я не буду делать или говорить так же! — запал, с которым все это выговаривал Гокудера, спал, и куда более тихим голосом он добавил: — Если это, конечно, не приказ. *** Савада знал, что просто заявиться в Италию и потопать там ногами - это не самая хорошая идея, а значит, ему было необходимо заручиться поддержкой. И во всем мире было не так много людей, которые могли встать на его сторону и что-то противопоставить верхушке Вонголы. К счастью, большая их часть была с ним в очень хороших отношениях. Тсунаеши поручил Спаннеру тайно связаться с теми, кому, как подсказывала интуиция, он мог доверять. Все эти люди были не без своих интересов, и расплачиваться за помощь ему еще только предстоит. Однако часть из них была более чем близко знакома с традициями и наследием предков, а вторая любила и уважала самого Тсуну. И Савада готовил Тимотео и своему отцу хороший такой, грандиозный сюрприз. Сам же Тсуна попросил маму позвонить Ламбо и пригласить его в гости. Это не заняло много времени, тот примчался с бешеной скоростью, за ним должны были приглядывать другие хранители или Реборн, но видимо не стали вмешиваться, когда тот отпрашивался к Нане-сан. Увидев встретившего его Тсунаеши, Бовино похлопал глазами, поздоровался, вполне вежливо, и направился на кухню, прекрасно зная, что маман накормит чем-нибудь невероятно вкусным. Та, конечно же, не подвела. Ламбо словно чувствовал ответственность момента, вел себя спокойно, культурно за столом. Сказывалось воспитание в школе для мафии. Да и в целом, ему было уже одиннадцать, даже девушка появилась, о которой тот рассказывал с особым удовольствием. Девушку звали Альберта, и она была на год старше самого Ламбо. Истории об Альберте перемежались с возмущением о вечных претензиях и нравоучениях И-Пин в стиле "что она вообще понимает". Тсуна смеялся про себя, сделав вывод, что милая в будущем китаянка просто ревнует друга и товарища. И-Пин вообще училась в школе для мафии всего три месяца в году, остальное время она проводила подле своего учителя, в Китае, а в Италию приезжала только сдать экзамены, пройти курсы и, скорее всего, повидаться с Бовино. На протяжении всего милого семейного вечера, Савада вздыхал про себя с облегчением, ведь хорошо, что Ламбо всего одиннадцать. Будь ему хотя бы четырнадцать, и возобновление отношений превратилось бы в трагедию мирового масштаба, подростки, что ни говори, просто адово воспринимают все происходящее, измеряя мир черным и белым через призму своего максимализма. А так, Бовино был рад уже тому, что Тсуна вернулся. Да, новый, но ведь и сейчас он тепло смотрит, словно в душу, оберегает и улыбается, рассказывает смешные истории, слушает о его, Ламбо, школьной жизни с интересом и поддерживает. Прошло много времени, для маленького ребенка пять лет — это целая жизнь, ну и что, если в груди так и собирается пламя, а нити от него так и тянутся прямо к Саваде, к его сердцу. Чуть позже к семейным посиделкам присоединились Хару и Кеко, видимо, не усидев на месте в отеле. В который раз Тсунаеши поразился преображению девушек. Из вечно шумной, нелепой и не складной девчонки, со сложным, наивным и взбалмошным характером Миура превратилась в строгую и немного ехидную леди. Странное чувство юмора переплавилось в эксцентричное поведение, что ничуть ее не портило. Девушка сильно вытянулась, став с Тсуной одного роста, носила стильное каре с косой челкой, красила темным красивые карие глаза и не выходила из дома без бордовой или коричневой помады. Савада был уверен, у девушки не было отбоя от поклонников, а деловая хватка, которая не раз засветилась в разговоре, делала ее достойной того места, которое ей пророчили в Вонголе. И сам себе Тсунаеши мог признаться, что познакомься он с подругами сейчас, в свои двадцать, то скорее обратил бы внимание именно на Миуру, нежели на наивную Кеко. Рыженькая конечно тоже была хороша. Сасагава отпустила волосы, всячески подчеркивала свою женственность и милость. Если Хару пришла в дизайнерском брючном костюме галифе с подтяжками, то Кеко в кружевном нежном платье, поверх которого был белый тренч. Сасагава, его первая любовь, и раньше была человеком домашним, не очень далеким. С возрастом это не изменилось. Откровенно говоря, Тсунаеши не считал, что это плохо, все самое милое и приятное в девушке оформилось, дополнилось, сделав ее настоящей картинкой. Именно такой, какой должна быть девушка в понимании большинства мужчин. И Савада знал, Кеко будет куда как проще устроиться в жизни, чем Миуре, хотя бы и потому, что она не лезла в Вонголу. И все же, он не чувствовал к Кеко ничего, кроме теплых дружеских чувств. Вспоминал с благодарностью ее поддержку и добрые слова, то, что даже с таким парнем, каким он был в детстве, нелепым и никчемным, Сасагава оставалась девушкой, рядом с которой Савада чувствовал себя достойно, хотя бы и иногда. Обе девушки одинаково флиртовали с Тсунаеши за столом, стараясь сделать так, чтобы этого не заметила Нана. Тсуна посмеивался только, конечно они хороши, но ему было просто не до этого, да и закрутить роман с кем-то из ближнего круга, это не познакомиться с кем-то в клубе. Придется все выяснять, думать о чувствах и прочее-прочее. Быть на все сто процентов вольным в отношениях Тсуна мог только с Ривер. Вечером компания пошла на прогулку, Ламбо много смеялся, и атмосфера царила умиротворенная. Неожиданно, Тсунаеши понял, что эта, вот такая идиллия была нужна, прежде всего, ему, немного успокоиться, сделать паузу. Компания прошлась по лавочкам Намимори, покупая странноватые сувениры и интересные мелочи, ели сладкое, и Тсуна шутил, что растолстеет. Постреляли в тире, Миура, оказывается, брала уроки стрельбы при полицейской академии. А на следующее утро идиллия рухнула, как карточный домик, беспощадно напоминая о реальности и ее трудностях. С самого утра в дом постучались, Нана пошла открывать, а Тсунаеши уже знал, кто будет за дверью. На пороге стоял незнакомый мужчина и Оригано, помощница и любовница его отца, Савады Емицу. Деловым тоном они сообщили, что Саваду Тсунаеши просят немедленно вылететь в Италию, в штаб семьи. Частный самолет бонгуется в аэропорту Намимори. Тсунаеши откровенно нервничал, он так и не успел поговорить с Мукуро, который словно прятался от него все три дня. Дорога была долгой, прошла в молчании, а напряжение росло. Все изменилось, когда в здании аэропорта Саваде на шею бросился Ламбо, весело что-то щебеча, с улыбкой положил руку на плечо Ямамото, из рук, буквально силой, вырвал сумку с вещами Гокудера, по привычке видимо всех строя. Хибари стоял в стороне, недовольно хмурясь, а Рехей пытался его растормошить. Девушек не было, видимо, провожать компанию им не разрешили. Реборн, с очень недовольным видом, прикрывая глаза знаменитой шляпой, шел впереди, многозначительно молчал. В груди что-то неприятно сдавило, и хотя внешне Тсунаеши не изменился в лице, ему стало откровенно не по себе. Мукуро не было, и он понимал, что не имеет никакого смысла спрашивать, где тот. Собственно, это просто было бы бесполезным. Его туман всегда был сам по себе, с самого начала он не очень-то и хотел связываться, становиться хранителем никчемного малолетки, который ничего не знает и ничего не может. Но его заставили. И сейчас, оглядываясь назад, Тсуна понимал, что больше всего ошибок он наделал именно по отношению к Мукуро. Первой, самой главной его ошибкой было постоянное бездействие. Савада не обращал внимания на Наги, подопечную Рокудо, когда она была нужна, та приходила и сражалась изо всех сил, а потом про нее все забывали. Никому долгое время не было никакого дела до ее состояния здоровья: "Жива и ладно". И только Мукуро из последних сил, из тюрьмы, поддерживал в ней жизнь. Да, она была ему нужна, но и ему, Тсунаеши, она тоже была нужна. Не удивительно, что девушка пожелала забыть обо всем, что связывало ее с мафией, и не приехала даже после звонка с известием о возвращение Савады. В конце концов, самая влиятельная семья в Европе, Вонгола, неужели не смогла организовать операцию для несчастного ребенка? А самое главное, почему сам Тсуна об этом не подумал? Каким идиотом и эгоистом он был? С Рокудо ведь было точно так же, он никак не пытался отстаивать своего хранителя. Здравый смысл твердил, что тот опасен, и глубоко в душе, в свои четырнадцать, Савада согласился с тем, что Мукуро самое место в тюрьме и что тот ничего для него не сделал. Он мог… мог попросить отца, Реборна, мог и сам попробовать сунуться к Бермуде, хотя бы попробовать! Но ничего этого он не сделал. И даже не собирался. Просто пользовался услугами тумана тогда, когда это было выгодно, и выдыхал с облегчением, когда тот убирался восвояси. Симпатией к Рокудо Тсуна проникся только за пару недель до своего побега, когда тот стал наведываться к нему в комнату, когда сам Тсунаеши читал, и развлекать. А осознал, как же сильно досталось Рокудо Мукуро в жизни, он и вовсе уже после своего побега. Самым отвратительным было то, что Тсуна понимал, чувствовал, что туман тянется к нему, как к своему небу, ищет поддержки. Очень по своему, очень эгоистично, но все же. Тсунаеши чувствовал иногда отголоски боли и страха Мукуро, запертого в колбе с раствором, без возможности нормально вздохнуть. В вечном аду, в постоянном сознании, ведь даже забвение было для него не доступно. Долгое время еще и без какой-либо надежды выбраться, снова увидеть этот отвратительный и прекрасный мир. Именно Мукуро знал о Саваде больше остальных, мог метко шутить, но никогда его не ущемлял, не нарушал личное пространство, всегда останавливался в отличие от того же Гокудеры. Выходило, что Мукуро всегда был рядом, когда был нужен, во время тяжелых битв. Даже когда в край все достали, приходил, смеялся, и создавал вокруг такую непередаваемо уютную атмосферу. После исчезновения Тсуны, еще до того, как он связался с Наной, иллюзионист отгонял плохие сны от нее, успокаивал, помогал пережить. А Савада бросил его в тюрьме, не помог, не оберегал должным образом своего медиума, в итоге и вовсе смылся, даже не подумав, что из-за этого у Мукуро, который у мафии на очень плохом счету, несмотря на все его заслуги, могут быть большие проблемы. В очередной раз Тсунаеши мысленно поблагодарил Реборна за патронаж его хранителей. Туман не пришел, потому что не захотел. Потому что ему не за что было любить Тсуну, и он ничем более не был ему обязан. Он не пришел, потому что Тсуна был непроходимым эгоистом и даже не удосужился извиниться перед ним. Мукуро не пришел, потому что для него ничего не изменилось, и Тсунаеши все тот же надоедливый мальчишка, которого ему пытаются навязать. И поэтому сердце у Тсуны болезненно сжималось, а низ живота ныл от волнения и обиды, он, возможно, упустил своего хранителя, не был ему достойным небом, а значит никудышный из него вышел лидер. На губах сама собой расцвела ироничная ухмылка. Теодор учил, а позже и Сага вбивал всеми силами, что он никогда не должен показывать свои чувства при посторонних, не имеет права терять контроль. Он не должен показать Оригано или даже Реборну, что что-то не так. Даже если внутри что-то умирает от мысли, что происходит что-то неправильное, он должен улыбаться или серьезно смотреть, но не показывать, что всем сердцем надеется, что случится чудо и его хранитель придет. Наемники не верят в чудеса. Мафиози не верят… Трап опустился, и вслед за Оригано процессия двинулась к самолету. Тсуна собирался снова покинуть Намимори, и на этот раз он даже не представлял, когда сможет снова побывать в этом городе. Шквальный ветер не давал толком рассмотреть, что творилось вокруг, и всех немного это напрягало. Начался мелкий дождь, словно подхватывая настроение Савады, из-за ветрености он был особенно неприятен. Выйдя из-под навеса, Тсуна попрощался мысленно с прической, уже представляя, каких трудов ему будет стоить вычесать потом свою тяжелую гриву. Десять шагов, что были сделаны под дождем, а ни одна капля так и не попала на его многострадальную голову. Моргнув удивленно, Савада остановился, и только тогда почувствовал чужое присутствие рядом с собой. Иногда он непроходимый простофиля. Спину обдало жаром, и, улыбнувшись, Тсуна прислонился спиной к горячей груди, а чужой подбородок лег ему на макушку. Сквозь ветер послышался тихий, необычный смех, который было невозможно с чем-то спутать. По правую сторону стала видимой рука, держащая длинную и крепкую трость зонта. Тот был явно очень дорогим, раз не выгибался от шквального ветра, а длинные пальцы, что сжимали рукоять, очень сильными. Савада не видел лица, но, конечно же знал, что это Мукуро. Он не мог посмотреть ему в глаза, не выдав при этом того, что не верит своему счастью, не уронив достоинства и невозмутимости, но связь, что крепла с каждой секундой, говорила куда больше. Его приняли, приняли назад. И, конечно же, сам Тсунаеши тоже принял Мукуро. Та паутина связи, призрачная и почти невесомая, стала самой яркой, невероятно синей. Именно в этот цвет Савада окрашивал ее в мыслях. Оставалось только поражаться, почему Рокудо пришел и почему принял, что подтолкнуло его к этому решению. Но тепло, которое разгорелось в груди, принесло с собой уверенность. Твердую и незабвенную уверенность в то, что теперь-то уж точно все будет хорошо. В самолете Тсуна и его хранители полным составом оказались в отдельном отсеке, видимо, соглядатаи из Италии хотели что-то обсудить без лишних ушей. Саваде это было только на пользу. Ребята вели себя немного нервно, чувствовалось напряжение. По идее, идеальным было бы вспомнить какие-то забавные истории из прошлого, что-нибудь, что всех объединяло, но Тсуна чувствовал, что для подобного веселья сейчас не время. Как лидер, он должен был что-то им, своим хранителям, сказать, дать понять, какой у них курс, но нужные слова не приходили на ум. Он всегда был интуитом, это не Сага, который десять раз бы продумал каждое слово и на каждую ситуацию заготовил план. Не рассчитаешь, не придумаешь, да и его полностью принятые, наконец, хранители, они бы почувствовали фальшь. Говорить нужно было то, что думаешь. Савада внимательно всех осмотрел. Ламбо уткнулся носом в приставку, но было видно, что тому не до результатов игры, Кея читал, но за двадцать минут, ни одна страница так и не перелистнулась. Такеши был в наушниках, он вообще любил музыку и не выносил тишины, но взглядом он периодически оглядывал салон, Рехей спал, но как-то уж очень не спокойно. Гокудера даже не скрывался, просто сидя рядом с боссом, он шипел на Мукуро, который устроился у Тсуны за спиной и хрустел нервно пальцами, а сам Рокудо то и дело хватался за длинный хвост Савады, перебирая прядки волос. Тсунаеши закрыл глаза, вдохнул и выдохнул, заглядывая внутрь себя. Делая так, он видел одно и то же: огромное, ни с чем не сравнимое море раскаленного пламени, желтого и белого, оранжевого и красного. Море было бурлящим, но при этом каким-то монолитным. Оно выглядело куда лучше, чем три дня назад, словно стало плотнее и радовалось возвращению хранителей. Глядя на это бездонное спокойствие, обузданную силу, Тсунаеши становился все умиротворенней. В конце концов, его же нервозность и передается хранителям, его друзьям. Когда он открыл глаза, они были налиты злотом, а связь пульсировала уверенностью. Он словно говорил, что все обязательно будет хорошо. — Народ, — негромко, но твердо позвал Савада, все внимательно на него посмотрели, — в общем, я хотел кое-что вам сказать. Я не раз сталкивался с тем, что люди отказываются принимать перемены и меняться, хотя это и противоестественно. Мы цепляемся за то, каким все было раньше, вместо того чтобы взглянуть на это по-новому. Мы цепляемся за воспоминания, вместо того чтобы думать о настоящем. Я был уверен, что при встрече вы будете цепляться за то, какими мы были раньше, за наши прежние отношения, да что уж, я и сам по глупости, делал то же самое. Несмотря на обстоятельства, мы продолжаем верить, что все вокруг постоянно. Однако это не так, постоянны только перемены. А они…они могут быть похожи на смерть или на второй шанс, данный нам судьбой, уж поверьте мне. Если мы разожмем пальцы, ослабим хватку, примем то, что случилось, мы почувствуем прилив адреналина. И именно тогда у нас появится этот второй шанс, именно тогда мы сможем родиться заново. Я очень хочу, чтобы мы не снова, а заново стали семьей. Я надеюсь, что вы тоже этого хотите. Савада Тсунаеши не взялся бы расшифровывать те взгляды, которыми одарили его друзья. Он лишь надеялся, что мысленно они с ним согласятся